Петр ПЛЕТНЕВ (Ижевск)

 

опубликовано в журнале «ВЕСИ» 2004 г № 1

 

 

                                      Любовь и лошади.

 

  Нет, Марина не делала попыток гарцевать. Она по-женски жалела кобылу, которую сдавливает подпруга, которой время от времени приходится давать шенкеля - жестко, каблуками. Но на Димку поглядывала она по-прежнему с интересом. После неожиданного знакомства на каком-то литературном вечере ушастый тощий студент-медик приперся к ней домой, потребовал познакомить с родителями и объявил им, что забирает их дочь в конный поход. Она до сих пор не могла понять, чем обаял он ее предков и ее саму, но ведь вышло-то именно так. И вышло интересно.

  В первый день инструктора втолковывали азы. Инструкторов было трое: Даша, старшая, лет тридцати, Вера, помоложе, и Лика - едва за двадцать. Лошади их  слушались охотно, особенно за взятку в виде кусочка сахара. Инструктора четко разбирались  в тонкостях снаряжения, улавливали каждый недочет.

Студентке психологического факультета с трудом давались слова «супонь», «потник», «сбруя». Ничего, привыкла. И запах лошади, поначалу резкий, чужой, постепенно перестал раздражать.

Народ в группе подобрался разный. Трое студентов сельхозинститута отчаянно косили под ковбоев. Женщина лет тридцати с девятилетним сыном Васей искала опоры в жизни, а чадо - самоутверждения. Они ехали в телеге, остальные - верхом. Инженер из Питера Аркадий полагал, что жаждет уединения, а реально думал о сближении. И сближение с Надеждой, Васькиной матерью, явно проглядывало, но мешали то чья-то неосторожная фраза, то поведение лошади, то порыв ветра. Как все это сложно у людей, обожженных разводом.

  Четверо мужиков сразу сказались походными зубрами. Плотно сбитые, бородатые, приблизительно одного возраста (за сорок пять) и одинакового роста, в однотипных онораках, они казались братьями-близнецами.  В верховом походе, правда, впервые. Вечером у костра они были как дома. Развести огонь, помочь поставить палатку, да мало ли дел на биваке - все быстро, четко, а, главное - без заносчивого, обидного взгляда.

Случилось так, что двое из бывалых туряг были тезками с новоявленными

            ковбоями. Поэтому в группе были Анатолий и Толян, Алексей и Леха. Чубастому студенту Стасу тезки не досталось, так же как бородатым Владу и Киму.

            Инструктора и походные ветераны составили как-бы костяк группы. Дима с Мариной были чем-то вроде буфера между ними и алкогольно- разухабистой студенческой компанией. Аркадий держался рядом с Надеждой и Васильком.

  Программа похода – первый день для инструктажа и освоения первичных навыков , ночевка на базе, затем  километров сто верхом за четыре дня. Для казака, наверно, ерунда. Но они- то не казаки, и первый день, проведенный в седле,  Марине дался непросто. Болела спина, ныли плечи, попа казалась тяжеленной. Правда, эти ощущения перехлестывал восторг. От всего – от общения с доброй, даже понимающей неопытную наездницу лошадью. От пейзажей речки, лугов, перелесков. От внимательных, а порой просто восхищенных взглядов товарищей по походу.

Своей внешности Марина никогда не стеснялась. Рыженькая, курносая, с фигурой балерины, она удивленно смотрела на мир большими серо-голубыми глазами, и во взгляде плясали веселые чертенята. Пуританское понимание порочности красоты и эротики не трогало ее душу. Ей, девушке вполне современной, было приятно нравиться мужчинам, был интересен секс – еще не познанная, но такая важная и, хотелось думать, прекрасная сторона жизни. Немного огорчало понимание, что красота ее воспринимается скорее эротически, чем эстетически. Мужчины при знакомстве активно предпринимали попытки оказаться поближе к ее телесным прелестям, а что творится у нее в душе- их  как бы не очень интересовало.  Не было у нее в Университете ни подруг, ни друзей. Пропадал интерес к молодым интеллектуалам и юным гусарам, когда на второй день знакомства они распускали руки. С девчонками -  еще хуже. «Свободные»  быстро смекали, что в компании с ней они оказываются на вторых ролях. Потрясающая, величественная красота Яны Коваль, видимо, показалась недоступной интересному аспиранту-экономисту, зато Марине он прямо при подружке стал назначать свидание. Простенькая симпатюлечка Наташка была откровенно обижена, когда пригласивший ее на танец студент- механик, в котором несомненно проглядывался основательный, надежный мужик, подойдя к ним вновь, весь переключился на Марину и явно « поплыл». А «несвободные»? Тезка Маринка при всех устроила своему выволочку – смотрит на другую, как на меня ни когда не смотрел. Галка, узнав, что Марина в вестибюле минут пять разговаривала с ее Олегом, дулась на него целую неделю и потребовала контрибуцию в виде цветов, конфет и шампанского.

Одиноко. Тем не менее, быть королевой если не бала, то хотя бы похода все равно приятно.

  Димка старался помочь во всем. Он с неожиданной сноровкой упаковал рюкзаки, сам затянул у ее лошади подпругу, помог забраться в седло. Анекдотом было то, что его жеребец откровенно симпатизировал ее кобыле – всхрапывал, совался губами в шею, многозначительно вскидывал голову.

  А потом был вечер. Парень попросил ее приглядеть за верными скакунами, а сам поставил палатку, разложил в ней спальники, помогал рубить дрова, готовить ужин. Поели часов в восемь. Возникла неловкая пауза, которую дохтур разрешил очень просто- «Пошли, массаж сделаю», - сказано было так, что все вокруг на секунду ощутили себя в поликлинике, где врач решает, а пациент принимает его решение как приговор. В палатке Марина разделась по пояс и легла на расстеленный спальник. Она уже сказала себе : если его руки начнут делать не массаж, а что-то другое, она не будет устраивать сцен. Просто  уйдет спать в другую палатку, а их личные отношения прекратятся.

  Теплые сухие пальцы гладили, разминали шею, спину, поясницу. Тревожное ожидание ненужных прикосновений ушло само собой. А потом он укутал ее в теплый свитер и шепнул: пойду, приберу вещи. Ты засыпай.

  Да, вещи были разбросаны непотребно. За палаткой слышались Димкины шаги, какой-то шорох, даже кряхтение. Марина слышала, а сама ждала. Он ведь придет сейчас. Придет, ляжет рядом, и что тогда?

Покинув палатку, Дима оглядел лагерь. У большого костра  негромко беседовали четверо ветеранов – походников и инструктора. На коленях у Нади дремал Васек. Аркадий, накинув на плечи женщины свою куртку, что-то тихонько наигрывал на гитаре. В огромном шатре, развернутом рядом, могла бы разместиться вся группа.

  На другом конце поляны горел костерок поменьше. Оттуда доносились громкие голоса, хохот, порою брань. Собирая разбросанные вещи, он услышал:

-               Мы с Колькой квартиру снимаем. Говорим как-то Витьке после занятий:

- Тебе все равно в общагу идти, часов в шесть зайди в сто семнадцатую, там Наташка и Верка. Скажи, что мы их ждем, что будет хавка, вино, гитара. Вот тебе за это пузырь. Он приходит в комнату, а девахи там макароны пожарили, едят. Пригласили и Витьку. Он пузырь на стол. Уселся и говорит честь по чести: «Вас, мол, Колька со Стасом ждут». Они: «Погоди, поедим, не оставлять же макароны.» Поели, выпили. Тот опять про меня с Коляном. А они: « Зачем нам куда-то переться? На гитаре мы и сами сыграем. И остальное как-нибудь сообразим. Втроем».

Начали, понятно, с «остального», стащив матрацы с коек на пол. И «соображали» до утра. Утром мы приходим в общагу – злые от бессонницы, полупьяные – часа в четыре решили вино и жратву прикончить, не пропадать же добру. Заходим, а они чай пьют. У девок халатики на голое тело, а сидят довольные – смотреть противно. Хотели Витьке морду набить, но разобрались и поняли: он-то, по сути, не виноват. Да и набьешь ему – бугай бугаем.

-               Хохот на всю поляну.

-   Когда Дима уже упаковал рюкзаки в полиэтилен и натягивал тент над палаткой, 

от ковбойского костра нестройно, но громко зазвенела гитара. Понятно. Рок-н-рольный бард местного разлива. Похоже, опять Стас. Автор повествовал о том, что

            Как Архимед, Языков или Блок,

            Любой поэт по жизни одинок…

И припев – с вызовом, с примесью истерики:

           И только стебы, стебы, стебы вокруг,

            Да, только стебы, стебы, стебы вокруг!

В последнем куплете на Землю являлся Христос, озирался вокруг и соглашался со Стасиком:

            Только стебы, стебы, стебы вокруг.

  Дима разулся, залез в палатку, переоделся в легкое трико и футболку. Вот он уже под спальником, ближе, ближе, взял ее за руку… И вдруг дернулся, застонал, как от острой зубной боли.

  Походный акын тем временем пел про альпинистов. Они , обутые в сапоги, мужественно рубили  ступени на снежном склоне, кутаясь в телогрейки, ставили палатку на отвесной стене…  А внизу в это время цвели яблони.

-               Что ты, Дим, так всполошился?

-               Ну не могу, не могу я такое слушать. У меня второй разряд по альпинизму.

Такого иные по десять лет добиваются, а я вот за три сезона смог… То, что он…кхм…поет –даже не бред, а… Ну, нет цензурного определения этому чуду.

-                Почему?

-               Да вот… Альпинисты ходят в горных ботинках. Сапоги там рядом не стояли. А

если холодно - кутаются в великолепно теплые и легкие пуховки, которые часто шьют сами. На отвесной стене палатку будет ставить только очень больной человек, а спать в ней не сможет никто. Если уж ночь застала, а площадки для палатки не сыскалось - спят в гамаках, сделанных из веревок. И, наконец, в то время, когда цветут яблони, в горах самая лавиноопасная обстановка. Нормальные альпинисты по домам сидят, отгулы на сезон зарабатывают. А сезон начинается в июне, когда отцвели и яблони, и груши. Я сам немного пишу, и такое незнание предмета воспевания меня просто бесит. Студиозусы!

- Не удивляйся. Наше платное высшее образование – самое  демократичное в мире.

– Ладно, Марин. Обними меня, и я успокоюсь.

– Ах, ты, хитрюга,- подумала Марина. - Этакий ненавязчивый шантаж. Придется ведь обнять. Массаж  он ей сделал вполне по-джентельменски и вовремя. Припомним поговорку на счет долга там, платежа…

 Признаться, это ей вовсе не было неприятно, скорее  любопытно.  

– А что ты пишешь? Стихи? А послушать можно?

 Она уже осторожно трогала его за плече, шепчущие губы щекотали ухо.

- Не торопи. Я, может, хочу тебе сюрприз сделать.

– Ой, я, кажется, догадываюсь!

-  Даже если догадалась - молчи. Суеверие есть такое.

 Как это отличалось от ее прежнего опыта общения на дискотеках, в кулуарах ВУЗа, на студенческих вечеринках у кого-нибудь на квартире. Любой из прежних приятелей, окажись он на месте Димы, уже давно, возбужденно сопя, старался бы залезть  лапами к ней Бог весть куда.

Дочь своего времени, Марина считала, что давно раскусила мужиков, и такой поворот дела ее бы не удивил. Оставшись с девушкой наедине, сыны Адама ведут себя стереотипно. Отбарабанивают, словно по уставу, положенную норму комплиментов (ручки, щечки, губки). Исполнение этого обряда, по их мнению, дает им право расстегнуть на девушке блузку, добраться до сосочка, а, убедившись, что он затвердел, стремятся развить успех уже ниже пояса, почти принуждая к сексу. Причем, со слов подружек, (сама она так далеко не заходила) эта близость длится минуту – две. Потом он или удовлетворенно засыпает, или вскакивает, одевается, шепчет уставные комплименты

( животик, ножки, ручки), целует и исчезает. А назавтра в курилке пыжится: «Я ее так оттрахал, так оттрахал!» Встречаются, конечно, настоящие мужчины, но они, как правило, заняты. Незанятых искать надо. Вот и ищем…

Если не считать острого скоротечного чувства к пятикурснику-практиканту в пятнадцать лет, Марина к своим восемнадцати серьезно не влюблялась. Несколько раз из любопытства (а как это бывает?) не мешала расстегнуть на себе лифчик, одному парню как-то позволила раздеть себя полностью. Да, какое- то время она пыла в розовом тумане, да, эти прикосновения заставляли вздрагивать вовсе не от холода. Но быть возбудимой и быть дурой – не синонимы. Девушка всегда остро чувствовала фальшь – в чужом ли, в своем ли поведении. Мысль: « А ведь это – не любовь»,- окатила почище холодного душа. Вся эротика сразу угасла, Марина ушла, успев услышать вслед обиженное : «Продинамила и  довольна?»

Но Димка… Какие, к черту, стереотипы! Он не спешил, улавливал каждую перемену ее настроения, и она впервые в жизни сама ощутила нетерпение: « Ну вот же я, вот, чего ждешь-то?!» Когда, наконец, его рука тронула ее между лопаток -ответила не Марина, ответило ее тело. Голову затуманило. А когда туман рассеялся, она поняла, что прижимает его ладонь к своей груди, и ее рука учит димкины пальцы: надо так, именно так.

  К самой откровенной близости она не была готова, но он этого вовсе не требовал. Главное было не в этом. Главное - почувствовать, что все - сломанный ноготок на мизинце, капелька пота на левой щеке, неожиданный вздох – было уже не ее, а общим. Удивительное ощущение взаимности, даже взаимозависимости для нее важнее, чем девичья гордость, самостоятельность, невинность. Смешно, но, поняв это, она уснула. И даже во сне головой лезла ему под мышку, как в самое безопасное место на свете.

  Часов в пять лагерь был разбужен истеричными, полными ужаса криками. Димка впрыгнул в сапоги и пулей вылетел из палатки. Сцена, представшая перед ним была, по меньшей мере, странная. Орал Стас. Спиной вперед он двигался по кругу, подпрыгивая, странно приплясывя и все время колотя себя кулаком по заду. Это походило бы на какой  - то шаманский танец, если бы не выражение дикого, неподдельного страха в глазах, во всем лице парня. Друзья - студенты, инструктора, бывалые туристы – все стояли в нерешительности, не зная, что предпринять. Беспорядочное: « А-а-а! О-о-о! » сменилось: членораздельным, но бессмысленным: «Мышка! Мышка! Мышка! Мышка!». Дима судорожно перебирал в памяти куцые знания психиатрии. Острый психоз? Токсикомания? Наконец, в неверном свете летнего утра все увидели: брюки Стаса на правой ягодице  пропитаны кровью. Кровь – значит, рана, значит, Димке нельзя стоять в стороне. Кивнув мужикам, он схватил пострадавшего за руку. Подоспели остальные, повалили его,  стащили  широкие брюки и…На траву упала разбитая, расплющенная серая полевая мышка.

  Укладываясь спать, «ковбои», конечно, не закрыли палатку. Туда-то, на свою голову, и забралась любопытная тварь. По широкой стасовой штанине добралась до ягодицы, а ему в это время вздумалось повернуться на спину. Остальное понятно.

  Стаса успокоили. Дежурные решили больше не ложиться, а Марина поплотнее закуталась в спальник, зевнула и закрыла глаза. Уже засыпая, она услышала чье – то: «Стас у нас – человек-авария».

  Проснулась - кто-то гладил ее по плечу. Не то гладил, не то тряс. Оказалось, что завтрак готов, лошади подседланы и спать, честно говоря, уже поздно. Пришлось принимать бодрый вид.  Снова целый день в седле. Зато красота вокруг необыкновенная, а добрая лошадка не дергается, как у некоторых. И ночные впечатления не только не растаяли, но стали как-то ярче. Глупо, неловко, но хотелось укусить Димку за ухо, рассмеяться и посмотреть на его обалдевшую физиономию. А он подъехал близко и прошептал: хочешь свежие стихи?

 

Ни крестом, ни перстом не отмечена,

(Может, локон в волшебном сне?)

Необыкновенная женщина

Словно лодка, прижалась ко мне.

Я едва прикасаюсь пальчиком

К этим щечкам, к этим плечам,

Трогаю, не понимая еще-

Ты моя или не моя?

 

  Марина улыбалась, зная, что улыбка какая-то глупая. А Димкин конь унес его вперед.

  Команда попала под проливной дождь. Дима, оказалось, припас полиэтиленовые плащи (надо же, и это предусмотрел). Из-под накидки Марина оглядывала группу .

  Влага находила путь – в волосы, в рукава, в сапожки. От дождя разбухла, разглинилась почва, лошади уныло шлепали по лужам. Псевдоковбои перестали обмениваться шутками и ржать. Надя прятала сынишку под накидку, но тот все вылезал: «Мама, а это что? А куда эта дорога?». Медик в очередной раз удивил свою спутницу.

        - Смотри  - Аркадий полдня просидит в седле, а потом в телегу полезет.

              - Почему?

        -Две причины. Во - первых, ему нравится Надежда. И второе, главное. Геморрой у него разыгрался. Видишь, как он ерзает. На привале он исчезнет с глаз, а в телеге сядет на что-нибудь мягкое.

Марина носом указала на притихших сельхозинженеров

                  - А эти как?

               - А ты вот, психолог, определи среди них лидера!

        - Марина к своей специальности относилась серьезно. Ее курсовая работа заинтересовала доцента Васичкина и он, вызвав студентку к себе в кабинет, вежливо предложил ей добавить свои материалы и опубликовать совместную статью. Статью, кстати, о проблемах лидерства в коллективе класса.

                - Стас, конечно

                - Ох, еще учиться надо. Стас - сплошная показуха. Лидер - Леха. Он на биваке работал меньше всех, но водку упаковывал он. Да и посильнее всех, пожалуй.

                 -А эти походные зубры?

           -Они, как я понял, в такой плотный круг сбились, что само понятие лидера ушло, растворилось. Спроси у любого из них - водили группы и в леса, и в горы, и по рекам, спасали людей, теряли друзей. Вот, когда стало заметно за сорок, верхом захотели покататься. Им самое главное – вместе. 

            Такие маленькие уроки отвлекали Марину от мокрой дороги, от невольной дрожи во всем теле.

Примерно через час, как доктор и прогнозировал, пересесть в телегу нашел повод   Аркадий. Для обеда костер под дождем разводить не стали, а на ходу съели по паре бутербродов. Стремились как можно скорей добраться до Лазутино – места предполагаемого ночлега с печкой и такой желанной баней. Даже Васек не хныкал.                   А потом как-то разом дождь прекратился, выглянуло солнце. Глина по-прежнему чвакала под копытами, но все- пейзаж, настроение людей и лошадей - заметно улучшилось. Плащи и накидки сохли, лошади стряхивали воду с грив, снова послышался смех.

            Стас вдруг дико гикнул, взмахнул недавно сломанной хворостиной и дал коню шенкеля. Жеребец рванул галопом – из-под копыт грязь, в гриве ветер. Сначала это смотрелось красиво, но дорога пошла под уклон, копыта заскользили по глине и парень понял: на таком месте упасть легче легкого. Резко, грубо натянул он повод. Конь, видимо, желая наказать неловкого седока, резко остановился, опустил голову и слегка козленул задними ногами. Стаса швырнуло вперед ,он чудом удержался в седле, а потом неловко, кулем свалился с коня,   и покатился по мокрой траве, поджав ноги и жалобно подвывая.

                  - Что это с ним?

            -Понимаешь, Марина…Лука седла находится в опасной близости от очень чувствительной области мужского тела. Я это понял в первый, тренировочный день. А он – только сейчас.

          Парня пересадили в телегу. С полчаса он молча сносил насмешки приятелей, потом вновь повеселел, отобрал у Аркадия вожжи и важно погонял тяжеловоза.  

              Аркадий и Надежда сидели сейчас почти рядом. В глазах у обоих читалась неожиданная нежность,  предчувствие чего-то важного, еще не сказанного, но уже понятного. Но между ними сидел Василек. Он крутил головой, глядя то на одного, то на другого, интуитивно понимая, что между мамой и этим дядькой что-то происходит. Но что именно, как к этому относиться – эта задача мальчику была не по силам.

 Было часа три дня. Дорога шла неровным косогором. Сверху, говорят, вид совершенно потрясающий. Дима не успел понять – то ли в ответ на чью- то фразу, то ли еще почему, Стас вдруг вскочил на ноги (в глазах - удаль, в руке – хлыст), шало огляделся, шарахнул коня по крупу и заорал: «Я все-таки покажу вам, что такое галоп! А ну, давай вперед! А ну!». Конь рванул  - по косогору, не по дороге. Телега подскочила раз, другой, и как-то махом перевернулась. Сам орелик соскочил, а стальные его попутчики оказались внизу.

            -И-и-и-и!- взрезал воздух мальчишкин крик. И на его фоне - кхырк, кхырк – явно мужчина сдерживает боль.

            Подскочили, спешились, перевернули телегу. Аркадий лежит на правом боку, а из раны возле левого уха хлещет кровь- именно  хлещет, а не льется У Василька правая штанина разорвана, и в это разорванное видны две косточки. Марина, словно загипнотизированная, смотрела, как Димка сорвал с себя футболку, вжал ее в рану Аркадия  почти борцовским приемом. – Ремень, веревку, дайте что-нибудь! Подскочил Алексей.

– Доктор, мы тут разберемся, пацана страхуй!

            Мальчик не визжал уже, а как-то взрыдывал. А Надежда держала на коленях голову сына, прижимала к груди и протяжно выла, не замечая ничего вокруг.

            Дима (рядом, безо всякой команды - Влад и Ким) оглядел ногу мальчика. Киму- будь рядом, Владу- доски для шины, Марине -  подай белую коробку из рюкзака. Из белой коробки вынул разовый шприц и пару ампул новокаина. – Вскрой! – это Марине. Ногу освободили, Дима ввел новокаин.  Василек минут через пять успокоился, перестал стонать.

Это походило на спектакль. Дима отбросил шприц, наложил повязку на открытую рану  и скомандовал: «Шину!». Как по сценарию, у Кима и Влада все уже было под руками, работа пошла. Дима, словно режиссер:

            -Всем собраться! Дарья! До районной больницы нам сколько?

            -Сорок пять километров с лишним

            -До ближайшей участковой?

            -Километров двадцать, не меньше, да еще по такой дороге, что беда.

            -А до ближайшего жилья?

            -Вон Верхонное, километра два.

Слушая все это, Марина паковала раскуроченный при поисках коробки рюкзак. Как привидение, возник Алексей, и через минуту в него вошли все вещи, и еще место осталось. Часа два неспешной езды (Дима с больными в телеге, остальные- верхом) по запущеной, забытой дороге- и вот оно. Восемь жилых домов, столько же брошенных. Хотели здесь электролинию тянуть, начали, да вдруг отдумали.

            Все происходило в заброшенном доме, в комнате с широким обшарпанным столом посередине, при свете настольной лампы на длинном шнуре.

            Дашу здесь знали. Кликнули клич, и скоро у группы было штук десять стерильных перевязочных  пакетов, жгут, лекарства от тошноты, валерианка, пара ампул наркотиков и куча противозачаточных средств. А, самое главное, йод и полуторалитровая  бутыль спирта. У Димы в белой коробке нашлись какие-то хирургические инструменты. Инструктор Вера, как выяснилось, была ветфельдшером. Все хирургическое железо она свалила в добытый где-то эмалированный таз, залила эфиром, подожгла. Комнату объявили операционной, всех посторонних выгнали. Дима сухим голосом раздавал поручения. Когда все было готово, в «операционную» вызвали Аркадия. Сопровождавшую его Марину строгая Дарья почему-то пропустила. Аркадия уложили, и девушка прониклась уважением к медикам, которые так тщательно обрабатывали края раны. Дима вдруг повернулся : «Открой мне  шприц и пару ампул новокаина». Из разговоров стало понятно, что кровотечение пока прекратилось, но в любой момент может возобновиться. Марина тщательно выполнила то, о чем просили. Дима набрал новокаин, как-то кособоко ( один глаз в ране, другой - к ней) кивнул и у нее в сознании возникло слово «помытые», то есть не допускающие к себе чего-либо нестерильного. Стоя, вроде, отстраненно, она ожидала чудес, волшебства от его знаний, от его доброты. Уже знакомые ей руки сейчас мягко, бережно сделают все, что надо. Но парень раздвинул вдруг края раны и влупил иглу в самую глубину ее, в самую боль.

           Марину передернуло : «Дим!»

              - Шша!- негромко, но с какой-то холодной, лютой злобой в голосе ответил он. И почти тут же, уже совсем по-бандитски:

                    - Р-руки!! Руки от раны!

               Это Аркадий, реагируя на вмешательство, непроизвольно дернулся к лицу. Марина осознала себя отскочившей к стене, с открытым ртом и прижатыми к груди кулачками. Ее потрясла агрессия, сквозившая в словах, в глазах этого человека. Стало даже страшно. Разве может быть врачом тот, кто так  кричит на беспомощного больного? Неужели на руках у этого дикаря, который сейчас грубо вытягивает пинцетом кожу, она провела столько времени?

               - Этого забирайте, ребенка сюда, с ним Влад и Ким. А мать пусть Алексей страхует.

             Занесли Василька. Правая голень, как спичка, надломлена, из раны торчат два обломка кости. Марине стало плохо, но она держалась, только присела на широкую скамейку. Освободили ногу до бедра.  Вводя Васильку что-то в вену, Дима скрипел зубами, негромко, но отчаянно и грубо бранился по поводу света, вен, еще чего-то. « А ведь он злой, насквозь злой!» – принимала окончательное решение Марина. - « Убедилась? Будешь теперь строить какие-то иллюзии?»

 Доктору было не до нее. Он  чем-то  мазал ногу мальчика, делал какие-то уколы, что-то разрезал, но все это время звучал не тот, не тот человек, который обнимал ее этой ночью. И вдруг произнес вкрадчиво, почти напевно:

                  - А теперь мя-а-гко, мя-а-гонько, без рывков- Ким за бедро, Влад- за стопу, я по середине- тянем! Тянем, еще…Стоп! Держать в таком положении! Вера, шить!

И стал шить, шепча себе что-то под нос. Желая окончательно разочароваться, возненавидеть даже своего недавнего кумира, она подошла ближе, ожидая, что он сыплет сейчас бранью  почище шоферской. И услышала:

-Я ведь операций таких не то что не делал - не видел…Господи, помоги! Не за себя  прошу - за чадушко! Он-то в чем виноват? Меня  карай как хочешь, но мальчишечке дай помочь!

Комнату освещала единственная настольная лампа, направленная в операционное поле, но и в ее отсвете Марина вдруг различила: а  глаза - то у как- бы хирурга мокрые. И внезапно ей стало понятно, на какой он идет риск, какая на нем ответственность перед матерью, перед медициной, да черт его знает перед чем еще. Это понимание словно хлыстом  ударило, и она  поняла, что влюблена - по уши, по самые пятки влюблена. В него, который отшвыривает сосредоточенным « Ша! ». В нежного, понимающего каждый изгиб ее тела. В твердо отвечающего за результаты своей работы.

Туряги помогли наложить новую шину и вынесли мальчика к плачущей Надежде. Вера начала уборку. Вдруг она подвела к Марине доктора: выведи его на воздух. Напряжение спало, и Димка был  каким-то вялым, безвольным, ощущая себя чем-то вроде сдувшегося воздушного шарика. Она понимала это, ласково потрепала ему ладонь, положила его голову себе на плече, стала говорить разную чепуху: какие у них преподаватели, какая у нее мама - внешне строгая, а на самом деле нежная, все понимающая, как в Сочи к ней присватывался пожилой турок.

        Вышла Вера, в руке – почти полный стакан спирта.

              - Дай ему.

              - Дима, Димочка, выпей!

          Выпил. Крепко-крепко обнял за плечи. Они еще минут двадцать сидели рядом. Подошла Вера, сказала:  « Уложи доктора спать, я там постелила».  Марина видывала, как жены тащат подвыпивших мужей домой едва ли не на себе. Смешно, глупо, противоестественно. А тут сама подхватила парня, повела. Уложила в приготовленную постель (спальники на широкой скамье), сняла с него ботинки, куртку, свитер, разделась сама и легла рядом, как-то по-матерински прижав его к себе. Он и вправду вел себя как ребенок. Это, если вдуматься, чудо. Как девушки, у которых не только детей- мужчин, и то не было, умеют вести себя по-матерински?

Дима медленно просыпался. Сначала  понял: пальцы ощущают что-то нежное, что хочется трогать и трогать. Потом - сознание: под этой тоненькой одеждой прячется кто-то женского пола, с которым возможно…Такие бессознательные поползновения Марина пресекала в самом начале. А Димка вдруг поднял голову, посмотрел на нее и сказал: «Маринка,  мне снилось, что ты куда-то пропала. Я ищу,  а тебя нет. Испугался даже ». И обнял – не просто женщину, а именно ее. Он шептал ей что-то путанное, но нежное, и Марина поняла, что чувствует свеча, когда она оплывает. Стало немножко горько от мысли: вот ведь как вышло, я уже не своя, не свободная, а Димкина, почему-то захотелось всплакнуть, но эти мысли мелькали легкими тенями. Она засыпала. И, засыпая, знала:  если случится что- то дурное, если наступит потоп или конец света, самое безопасное место для нее будет подмышкой у этого ушастого медика.