Алексей Сомов

 

рассказы

 

НАЧАЛО ПОВЕСТИ

 

Кто там лежал? Мертвый? Живой?

Не в нем дело. А дело в том - кому быть.

Он открыл окно и впустил ветер.

 

Тынянов "Восковая персона"

 

 

 

<...>Все это приснилось мне в неулыбчивых сумерках. Я проснулся с сухими глазами, давно ненужными мне, и, зная о том, что сон держится в человеке первые пять минут после пробуждения, стал вспоминать события сна.

Мы жили в старом деревянном доме возле леса. По ночам дом приподнимался и парил над теплой землей, рассказывая скрипучим голосом одну и ту же историю. Нас никто не беспокоил, разве что изредка забредали добродушные пьяные грибники - попить чайку и с гордостью продемонстрировать огромный мухомор. Все, что нам действительно было нужно, росло само собой на маленьком огороде, и в город мы ездили только за солью, крысиным ядом и фруктами. Ты частенько покупала на последние деньги два-три апельсина, грушу, банан, чтобы перенести их светящиеся изнутри бока на холст, в двухмерный масляный рай, навсегда оградив от времени, гниения, червей. Ты писала фрукты мастихином, быстро и неряшливо - тебе не терпелось съесть их. Всякий раз, наблюдая за тобой, я думал: наверное, это здорово - писать фрукты, зная, что съешь их.

На ужин в тот день была перловая каша с крапивой, подгоревшая оттого, что мы занимались любовью и опять все на свете проглядели. Намазывая хлеб вареньем, ты рассказывала о своих подругах, оставленных в городе - так, будто ты виделась с ними накануне и в курсе всех их запутанных дел.

Я не знаю, сколько времени мы прожили там. Все часы в доме давным-давно встали. Боюсь, истинная топография рая так и осталась для нас загадкой - до такой степени нам было наплевать на все, что находилось дальше зеленой рейчатой калитки.

Никогда я не был счастливей, чем тогда. Никогда я не был счастливей, чем тогда.

 

Я вышел покурить на веранду. Полуторагодовалый сын возился в мягкой пыли на тропинке у крыльца. Я окликнул его на языке, известном только нам двоим. Он не обернулся - он был занят важным и увлекательным делом: кормил плюшевого медведя, бывшего некогда заводным и умевшего открывать розовую пасть, кубиками от "лего". Я вспомнил, что в детстве у меня был точно такой же медведь, и точно так же я пичкал его всякой дрянью, пока он не сломался. Пришлось прибегнуть к хирургической операции, но это нисколько не помогло.

Я окликнул Илюху еще раз, и - странное дело - он посмотрел на меня с вызовом, не оставляя своих занятий. Я впервые видел на его потешной рожице такое взрослое выражение. Но все вокруг лежало так тихо и немного устало - наверное, нужна была хоть какая-то царапинка на матовой поверхности этого дня. Я ограничился тем, что мысленно надрал маленькому засранцу уши, а вслух сказал: "Я люблю тебя".

От опушки леса отделилась тень. Прежде чем я успел что-либо сообразить, сын закричал - пронзительно-торжествующе. Это была собака - неопределенной пыльной масти, крупная и тяжелая в поступи. Сын, в отличие от меня, обожал собак и всех их без разбора называл "вава".

Собака шла по тропинке к дому. Шагах в двадцать она остановилась и села, несуетно почесываясь.

- Вава, аф-аф, - серьезно и нежно сказал сын и побежал, вытянув ручонки с растопыренными пальцами. Сейчас он коснется этими пальцами, будто вылепленными из мягкого мрамора, пыльной бородатой морды со свисающими желтыми слюнями. Надо было что-то сделать, крикнуть, схватить вон то суковатое полено, спугнуть бездомную, клыкастую и наверняка заразную тварь, но ноги будто вросли в дощатый пол веранды, а язык намертво прилип к горчащему никотином нёбу.

Сын бежал, постанывая и приседая на бегу от нетерпения. Вава покорно ждал, свесив набок широколобую башку. Он чуял запах маленького существа, но это не был обычный человеческий запах - запах трусости, смешанной с дегтем, порохом и махрой. Думаю, он был в некоторой растерянности.

Их разделяли всего два-три спотыкающихся шажка, когда зверь поднялся и побрел обратно в лес. Только тут я понял - по отвислому заду и прямой линии загривка - что никакой это не вава. Это был волк. Сын заплакал, и сразу вслед за ним заплакала ты.

 

Все это я увидел в неулыбчивых сумерках, глазами, давно ненужными мне <...>.

 

 

 

хххххххххххххххххххххх

 

Пушкин платит за свет

 

Александр Степанович Пушкин платят за свет. Каждый месяц с абонентской книжкой выстаивают неспокойную очередь в сберкассе по Чистякова, 15. Очередь движется не столь медленно, сколь убийственно. Две мамаши в одинаковых синтетических шубах получают пособие на пятерых детей - они сестры и давным-давно перепутали своих мужчин.

Гаже очереди в сберкассе только оперетта. Люди, люди, странная у вас привычка - бить изо всех сил в ладоши, если что-то нравится. Не смотрели бы вы мне в глаза, люди - мои глаза слишком полны слез. Сворачивайте, сворачивайте в сторону, иначе лишитесь сна, аппетита и надежды. Во мне небольшая душа ручной работы и шестьдесят килограмм сожалений об ошибках, которых не совершил. Александр Семенович в последнее время ощущают себя даже не коктейлем - так себе, аперитивом каким-нибудь сраным. Иногда они встречают Венедикта Венедиктовича - те только что высказали невнимательному человечеству все, что они о нем думают, и теперь идут прочь походкой одновременно летящей и суетливой. Александр Савельевич ловят коллегу за пуговицу, притягивают к себе, уважительно внюхиваются в аккуратную трехдневную щетину:

- Что же вы это, Венедикт Венедиктович, милый. И мертвый не просыхаете?

На что Венедикт Венедиктович отвечают знаменито и резонно:

- А что я вам, бляди, лютик разве, чтобы просыхать?

Мир, если смотреть на него из очереди в сберкассу, забавен, как снег сквозь слезы. Александр, слава Тебе, Господи, Степанович никогда стишками не баловались, но сейчас и они запросто сочинили б - оду лифту, например. Что-нибудь этакое. О, мой единственный верный друг. Ты принимал меня в свои полированные недра, когда я уже и вякнуть не мог. Ты избавлял меня от подлой тирании лестниц - меня, с некоторых пор принципиально возвращающегося из гостей на четвереньках. Сколько раз я мочился в твои доброжелательные красные углы. Скольких баб не поимел в твоих четырех движущихся стенах и т.д.

Нечаянный опыт белого стихосложения на вкус напоминает новогодний салат, из которого вдруг выуживаешь жесткий женский волос.

Да, к старости становишься болтлив и забывчив - слишком много внутренних собеседников. Ап- пазвольте, я вас перебью - все ваше дрянное назойливое племя перебью нахер.

Александр Самойлович платят за свет. Они также смутно, но беспрекословно ответственны за: отключения горячей воды, гибель Атлантиды, случайные связи, перинатальные травмы, солдатские слезы. Mon Dieu, все это скучно, как четверговые обеды у слепца Строганова. Моя любимая книга - "Словарь трудностей русского языка". Смотри, я весь на одной странице: исклеванный - исковерканный - искромсанный - искрошенный - испиленный - исполосованный - иссеченный - истерзанный - истолченный - исхлестанный - истекший. Следующая жизнь, полагаю, будет столь же напряженной и плодотворной. Стану каким-нибудь опоссумом.

Кого мне действительно жаль - так это Белку со Стрелкой. Люди, вы зашвырнули несчастных дворняг задыхаться на враждебной орбите, не спросив согласия, не взяв расписки. А я - чем я отличаюсь от них? Только тем, что догадываюсь о своей участи.

Очередь медленно движется к окошку кассира. Александр Сергеевич щурятся, щиплют эспаньолку, хотят зевнуть, пропускают вперед поддатого Деда Мороза.

 

ххххххххххххххххххххххх

 

Саша Умный

 

Так мы звали его в детстве. Он подволакивал ногу и шепелявил. Был тих и безответен, но на прозвище обижался, мог схватить камень и кинуть в голову. Раз в полгода мать отправляла его в психушку. Это называлось - "лечь на стационар". Оттуда он возвращался побитый и задумчивый.

Я ждал женщину на набережной, усеянной семечной шелухой. Мы познакомились по телефону.

Я пил и скучал и от нечего делать набрал случайный номер. Мы договорились о встрече. Я не знал, как она выглядит, и поэтому напряженно вглядывался в лица, ловя отблеск такого же напряженного интереса.

Я не заметил, как подошел Саша Умный, подволакивая ногу и кривясь всем телом набок. Он нисколько не изменился. Как и десять лет назад, его можно было принять за пьяного. Он был рад встрече.

Саша Умный рассказал мне о том, как прожил год с молодой дэцэпешницей, а потом она ушла к пузатому психу. Саша рассказывал мне это так, будто мы расстались позавчера, будто я лично знаю всех персонажей его шепелявой истории. Он горячился и размахивал руками. Люди, идущие мимо, наверняка думали, что он сильно пьян.

Он ушел, когда почувствовал, что мешает мне высматривать мою женщину. Я знал ее только по голосу. Из этого голоса - низковатого, пахнувшего простоквашей и веснушками - мне предстояло слепить ее всю, с головы до ног, с ключицами, запястьями, грудью и ложбинкой между лопаток, там, где застежка.

Я знал, что все, сказанное нами в этот вечер, будет ложью. Когда она все-таки пришла, мои губы сказали: ты точно такая, как я тебя представлял - и это было первой и самой страшной ложью.

Мы пили пиво, усевшись на скамейке спиной к площади, где грохотал передвижной цирк- аттракцион. Было ощущение, что мы на перроне железнодорожного вокзала. Мы перекрикивались через стену грохота.

Три часа спустя я посадил ее на автобус. Единственное, что я запомнил - на ее ногтях были нарисованы полевые цветы, а спина и вправду вся усеяна веснушками. Я расстался с ней, как с сестрой, которую провожал далеко-далеко. Я сказал ей: береги себя - и поцеловал в волосы.

Я выпил теплой водки на пристани. Закуривая, я почувствовал, что за моей спиной кто-то стоит. Это был Саша Умный. Смотри, сказал он и показал рукой вверх. На крыше речного вокзала сидел белый голубь. Казалось, он вобрал в себя весь свет, который бы отпущен этому городу и этому дню. Саша Умный приплясывал от возбуждения. Это судьба, повторял он, судьба дает добро. Пена с его губ летела мне в лицо.

Подошла моя маршрутка. Трясясь на заднем сиденье, я отчетливо видел себя со стороны - немолодой человек в поисках маленького счастья, в костюме ценой в полторы зарплаты, с привычной ложью на губах и грустью на дне зрачков - и думал о том, что у каждого из нас на самом деле две души, и чуть одна короче другой, и вот мы припадаем на эту короткую душу при ходьбе.

 

ххххххххххххххххххххххххх