Алексей Сомов
живет в Сарапуле. Пишет довольно много,
публиковался в журналах «Луч», «Урал»,
готовит сборничек, если повезет – издадут. Автор интересный, живущий
«зигзагами». Родился в 1976 году. Получил высшее экономическое образование.
Работал программистом, охранником, лаборантом, художником-оформителем,
редактором городской газеты, преподавателем, инженером по маркетингу,
дизайнером. Это – зигзаги. Над ними всегда простиралось личное «небо» Алексея –
его стихи. Его стихия. (Л.Р.)
Алексей Сомов (г. Сарапул)
Все живы
***
Памяти Д. Бесогонова
…я дорогую славу раздаю
насмешливо и честно, как создатель.
Д.Б.
Душа моя, пусти меня к себе
в обитель из живых цветов и стали.
В нечаянном преддверии небес
мы растеряли нужные детали
самих себя. А это ль не резон
единым махом, вкрадчивым и жадным,
перелистать обрыдший горизонт –
так примеряются к жемчужным жабрам,
так впитывают порами состав
чужого воздуха. Так шьют с изнанки.
И так, бесцеремонно просвистав
судьбу, читают линии и знаки
другой судьбы. Ну что же, привыкай,
как привыкала к яблоку и к боли,
косноязычно мудрствуй и лукавь
в объятьях колыбели и юдоли.
Но там, где розовеют облака –
так безоглядно-глупо, так по-женски
скажи, кого еще ты обрекла
на чистое слепящее блаженство
присутствия? И днесь, когда стою
по горлышко в тебе – с которой стати
я дорогую славу раздаю
насмешливо и честно, как создатель?
Душа моя,
пусти меня к себе.
***
Межсезонье, пятое время года, в школах
эпидемия гриппа.
Скоро скрипеть полозьям
по живому белому. Скоро, скоро
будет чисто, светло. Дождь бьется оземь
в долгой судороге зрительного нерва,
разделяя жизнь на лоскуты-волокна.
Оттого-то кажется мне, что небо
холодней земли,
и время заклеивать окна.
***
Собирая кристаллы соли
на развалинах Вавилона,
не печалуясь об ушедших,
не завидуя тем, кто спасся,
я запомнил сосцы тугие,
горький мед молодого лона,
но песок утекал, как семя,
между пальцев.
В зачумленных кроличьих норах,
в голубых урановых копях,
на гнилых земляничных полянах
ничего найти не сумел я.
Оттого-то, как по приказу,
предо мною скрестили копья
двое стражников возле входа
в подземелье.
Видишь, наискось рвется небо
от торжественной благодати.
Корабли стоят на приколе
и шары закатились в лузы.
Азраил поджидает в Смирне.
Я седлаю коней в Багдаде.
Ничего не случится. Больше –
ни надежд, ни иллюзий.
Ничего не случилось – просто
наконец-то весна настала.
Что ж ты мнешься, как прокаженный
на пороге чужого дома,
и целуешь ладони ивы,
и отметины чернотала,
и растрескавшиеся губы
глинозема…
***
Как
темна и чудесна звериная смерть
на
горячем снегу, на истлевшей бумаге.
Сумасшедшая
нежность – хотеть и не сметь
прикоснуться
к истоку слепыми губами.
Где
кончается день, где мелеет река,
где
плотней облака и весомей расплата –
мы
узнаем друг друга по чистым рукам,
по
голодным глазам, разучившимся плакать.
Ждать
у горя погоды и добрых вестей,
отвергая
дары, опуская ресницы…
Мы
друг друга найдем по зеленой звезде,
по соленому следу на чистой странице.
***
О, расскажи мне эту новость –
как из-под ног бежит земля
и вены вздувшиеся ноют
под капельницей февраля,
как бьют размеренные склянки
и бьются вдребезги сердца…
Помедли, хитроглазый ангел,
у заметенного крыльца!
Как подают при встрече руку,
даруй мне весть, улыбку, знак.
Давай притормозим маршрутку,
что заплутала в наших снах,
и полетим без остановок
сквозь перекрестки и дома…
О, расскажи мне эту новость:
сегодня кончилась зима.
***
Стрижи
хвостами режут синеву
и
пропадают на свету кромешном,
и
колокольчик падает в траву,
но
речь об утешении – не меньше.
Да,
миллионы разноцветных брызг,
корабль,
дрейфующий в нейтральных водах.
Еще
мгновенье, и подует бриз.
…Та
девочка умрет при тяжких родах,
а
этот день – как продолженье сна
под разлинованными небесами.
И
если музыка покинет нас –
помилуй
Господи, что будет с нами?
Она
глядит, как в зеркало, в рассвет
и
говорит картаво и негромко
о
мировом сиротстве и родстве,
и
говорит – как бы идет по кромке:
«Возьми
меня. Иного не дано.
И
будет скрипка, и немного нервно.
Но
лишь со мною, лишь со мной одной
ты
– посреди земли, напротив неба».
И
наискось рванет июльский дождь –
хохочущий,
всемирный, средиземный –
когда
освобожденно припадешь
к ее рукам, изъеденным экземой.
***
Передушить
звонки и перерезать ток,
стакан
простой воды поставить к изголовью
и
лечь лицом к стене, чтоб никогда, никто –
ни сном, ни духом, ни изменой, ни любовью.
Как
хорошо в ангинном детстве – с головой
укрыться,
чтобы лишь граница одеяла
от
облачной тоски и смуты голубой
и
отделяла бы – и вместе оделяла
прожилками
чудес и карамельной мглой,
пронизанной
ступенями ресничных просек,
где
все, что быть могло – взаправду быть могло,
едва
наметившись, как штриховой набросок…
Но
белый день встает во весь гигантский рост,
сорвав
засиженные мухами гардины –
немилосердно
и замысловато прост
и
преисполнен ангельской гордыни.
***
постучатся
войдут и встанут рядом
встанут
рядом будто навек застынут
озираются
ищут чего то взглядом
а
в глаза не смотрят боязно или стыдно
а
потом всю ночь поют негромкую песню
и
уходят прочь по дорожке ковровой пыльной
и
идут к дверям чтоб упасть за порогом в бездну
и
в дверях говорят позвони мне на мой могильный
Египет-Китай
Вложи
мне вместо сердца скарабея
и
камни разноцветные в глазницы,
покровы
пропитай пчелиным воском
и
прокляни пороги –
я
поплыву, волнуясь и робея
туда,
где солнце матовое снится
бродягам,
променявшим сытный воздух
на
соль дороги.
Пускай
наградою мне будут ночи
беззвездные,
и небо грозовое,
что
направляет твердою рукою
приливы
и отливы,
и
путь, и радость непосильной ноши,
непритязательные
разговоры
в
решетчатой беседке над рекою
и
ветка сливы…
6.45
Я
люблю все, что только должно начаться:
ожиданье
в глазах предрассветных окон,
мотыльковую
нежность, раздирающую на части
тесный
ороговевший кокон.
Я
люблю лишь то, что вот-вот случится:
обнаженные
лица прекрасных безлюдных улиц,
прямоту
ростка, иррациональные числа.
Без
пятнадцати семь, в этот миг ты уже проснулась,
я
люблю.
***
…и
вдруг прольется, как из чаши,
непоправимо
белый свет,
сухой
и звонкий, чуть горчащий –
и
живы все, и смерти нет.
И
пласт подтаявшего снега,
под
тяжестью своей осев
и
выдохнув, сорвется с неба –
и
страха нет, и рядом все.
И
тут же встрепенется зыбко
и
дрогнет крыльями в пыльце
новорожденная
улыбка
на
запрокинутом лице
цветка.
Ну что ж, и ты не бойся,
иди
в полуденной росе
туда,
где смерть почила в бозе
и
живы – все.
***
Последний снег чуть-чуть
похож на первый –
он
так же нежен и совсем не нужен
и
переходит в сумеречный дождь.
Еще
похож на ангельские перья,
на
тополиный пух в июле – ну же,
на
что еще он может быть похож?
Давай
играть в сравнения. Я буду
некрупным
зверем или днем недели
и
замкнутой системой заодно.
Тебя
же смело уподоблю чуду,
стрижу
и яблоку. На самом деле
все
много проще. Посмотри в окно.
Ты
видишь – за окном бежит собака.
Под
снегом и дождем бежит собака.
С
закрученным хвостом бежит собака
с
потешной мордой – будто бы спешит
по
направленью к мусорному баку.
Кому
какое дело. Пусть бежит.
В
конце концов, кому какое дело,
что
мне, однако, здорово под тридцать –
как
ни печалься тут, как ни тужи –
и
что не нужно ни души, ни тела,
ни
губ твоих, ни глаз твоих, сестрица,
ни
маленькой взъерошенной души.
…Последний
снег идет. Такое чувство,
что
мы запутались в секретных кодах.
Но
знаешь – я хочу продлить еще
короткие
свиданья в переходах –
да,
это было весело и грустно,
и
грустно – и взаправду хорошо.
И
вместе это называлось счастье –
надеяться,
отчаиваться, злиться,
отчаиваться,
злиться, ревновать,
во
сне целуя узкие запястья,
холодный
рот и детские ключицы,
и
все, что только можно целовать.
***
Запоздалый
март, волчий ветерок.
Только
и всего. Не бывает лучше.
Отступает
страх. Подступает срок.
Слышишь,
как звенят под ногами лужи?
А
над головой – звездная дыра.
Хороши
дела, да делишки плохи.
Только
и всего – с ночи до утра
погонять
коней, не жалея плетки,
в
голубую степь, по следам орды,
чувствуя
во рту травяную горечь,
возвращая
дар, стершийся до дыр,
расплетая
нить, обретая голос.
