«Есть две России: одна — Россия видимостей, громада внешних
форм с правильными очертаниями, ласкающими глаз; с событиями, определенно
начинавшимися, определительно оканчивающимися… И есть другая — «Святая Русь»,
«матушка Русь», которой законов никто не знает, с неясными формами,
неопределенными течениями, конец которых непредвидим, начало безвестно: Россия
существенностей, живой крови, непочатой веры, где каждый факт держится не
искусственным сцеплением с другим, но силой собственного бытия в него
вложенного».
Так писал и думал в 1896 году Василий Васильевич Розанов в
статье «Психология русского раскола». Как странно читать эти слова сегодня, в
начале XXI века, в «путинской» России: Розанов
писал о расколе среды православия, а мы невольно думаем о расколе более
материальном, но не менее трагическом — о расколе российского общества.
Эпиграф: «Сущность «писания» состояла в том, что предполагалось, что слова, при известном способе нанесения на бумагу, превращаются в действительность». (Лев Толстой)
Вся политическая борьба сегодняшнего времени есть состязание интеллектуального краснобайства. Совсем неважно, кто на какой «стоит платформе». Все программы по-своему хороши и приемлемы, все похожи, как близнецы, и все никуда не годятся. На энергию действия властей народ отвечает энергией полного бездействия, прекрасно понимая, что подобное изощренное программотворчество — всего лишь дымовая завеса бессовестного воровства. Понимая, что их в очередной раз провели, люди перестают апеллировать к властям и занимаются самообеспечением, попутно снижая уровень потребления. Единственное, что сейчас с избытком может потреблять наш среднестатистический обыватель — это надежды.
Расхищение государственных ресурсов, практикуемое в прежние времена в степени умеренной, достигло сейчас грандиозных масштабов. Суетливая и некомпетентная сребролюбивая чернь толпится у властного «предбанника» в надежде, что позовут, пригласят, попросят. Бросьте! Не так приглашают во власть, не так.
Разгул шулерства, основанный на тонком знании психологии дезориентированного общества, разрушил остатки веры в государство, развратил многих легкими деньгами, усилил чувство недоверия и подозрительности между людьми. Шабаш «демократии» в России обернулся свободой присвоения национального достояния группой изворотливых и бессовестных лиц, как правило из кланово-родственного окружения власть имущих. Для таких людей ответственность за положение в Отечестве — понятие абстрактное.
Наша страна катится в пропасть, потому что ею управляют люди, не готовые нести ответственность за результаты своей работы. Вы послушайте, что они говорят, как говорят! Ведь ни одной незатасканной мысли, ни одного заносчивого утверждения, за которое можно было бы лишиться части благ или расположения начальства: «Новые экономические условия диктуют новые нетрадиционные подходы… Мы не склонны пускать на самотек все социальные вопросы… Мы внимательно следим за развитием ситуации и будем поступать в соответствии с принципами и Уставом ООН…» Будьте совершенно уверены — они не знают ни принципов, ни Устава, ни чем «новые экономические условия» выгоднее старых. Это имитаторы. Идет великая имитация государственной деятельности, напоминающая по сути своей жизнь обезматоченного улья: то же жужжание, леток так же пропускает в обоих направлениях сотни пчел, вот только мед более не собирается — это пчелы-жулики растаскивают остатки общественного богатства с целью прокутить как можно скорее и прибиться к другому улью.
Мы так привыкли к этому «сумраку разума» и интеллектуальной импотенции, что принимаем таких руководителей как данность, мы готовы смириться с их безбедным существованием, утешая себя спасительными поговорками: «Кто смел, тот и съел», «Закон — что дышло, куда повернешь — туда и вышло» и т.п. Мы готовы вверить недалеким проходимцам судьбу Отечества, свою судьбу и судьбы своих детей.
Применительно к человеку определение «недалекий» предполагает, что он не может достаточно полно осознавать свою связь с окружающей действительностью и находить в ней свое место, т.к. внутренний мир его сосредоточен главным образом на растительных функциях организма и связанных с ними потребностях. Наше общество, к сожалению, много десятилетий способствовало саморазвитию такого рода самосознания, создавая благоприятную материально-политическую среду для его носителей. Зачем же мы удивляемся нелепым и хаотическим действиям власти, когда в ней сосредоточены наиболее выдающиеся представители этого типа? Вместе с тем, разве они виноваты, что оказались проворнее иных, способнее, так сказать; да хоть кого приставь к «шведскому столу» национального достояния — сейчас он и скажется. Ну что такое 90 тысяч долларов гонорара в сравнении с миллиардами, пропускаемыми через серые клеточки «гениев приватизации»?! «Об чем шумим»… Просто разные системы измерения.
Компетентность, убежденность и ответственность — вот тот минимум, который общество вправе предъявить своим делегатам во власть. К сожалению, таких людей в природе мало и особенно их недостаточно в постсоветском интеллектуальном разрежении. Тем тщательнее надо подходить к кадровому подбору, учитывая, что одного желания руководить, а также родственных и дружеских отношений здесь недостаточно.
Питирим Сорокин прозорливо заметил, что общество, состоящее из нравственно и физически неполноценных граждан не может быть гармоничным, какую бы распрекрасную конституцию ни придумали лучшие умы эпохи. Это утверждение заставляет задуматься вот о чем.
Последние годы выплеснули на «страницы истории» столько лжи, подлости и всяческого социального гноя, что можно смело утверждать — таких нравственных катастроф в истории человечества было мало. Однако будущие исследователи в этом полном драматизма времени наверняка будут находить и забавные курьезы. Взять к примеру эпохальный момент запрещения КПСС. Кульминацией «торжества справедливости» было выселение аппарата ЦК из его резиденции (шла всесоюзная телетрансляция). Видевшие это действо помнят, что одним из последних из здания вышел Валентин Купцов (сегодня, кстати, один из лидеров Коммунистической партии Российской Федерации). Проходя через улюлюкающую и беснующуюся публику, сей господин с презрением обронил только одно слово: «Дураки».
Ах, что это за эпоха без Гоголя! Ну нет никакой эпохи — так, видимость одна. Это как же можно не заметить, что вот некие политические и государственные человеки собрались и запретили сами себя?! Упразднили, так сказать. При всем при этом остались в прежнем составе, наспех переписав роли, сменив словесный ряд и вывески на кабинетах. А какой переполох это произвело среди присных! Обезумев от страха, большинство из них попрятались по норам, а кое-кто, не выдержав душевного томления, наложил на себя руки. Сколько «внезапно» утерянных партбилетов, сколько судорожных воспоминаний о «несогласии» с линией партии: «Я всегда считал…» Однако, спустя некоторое время, обнаружив в печатных и непечатных рупорах общественности высказывания типа: «Кто старое помянет — тому глаз вон», эта публика, отдышавшись, стала потихонечку вылезать из щелей. Где изысканной демократической фразеологией, где старыми связями, где искренней убежденностью в своем праве на вкусную и здоровую пищу эти люди начали отвоевывать и укреплять свои, чуть было не утерянные, позиции.
Самое поразительное во всем этом историческом курьезе — что господа эти, чуть не задушив в объятиях освобожденных «узников совести» (которых сами и посадили), стали едва ли не радикальнее их, обвиняя последних в консерватизме и отрыве от действительности («где уж вам — всё в лагерях, да по эмиграциям; отдохните, сердешные, уж мы сами»). Как это у М. Дудина? «Предатели сменили имена».
Такой вакханалии подлости, такого циничного фарса переодеваний, такой бесстыдной торговли мировоззрениями, такого ряда предательств не знала ни одна страна в мире. Так с какой стати мы с вами заслуживаем лучшей жизни, когда так охотно смирились с правом на подлость? Уж не оттого ли мы так благодушны, что оставляем это право за собой? И не надо слишком возмущаться, хлопать по отощавшим ляжкам и вопить: «Что делают, паразиты!» Это не они. Вернее, «они» — это мы. Это мы всё сделали. Это мы аплодировали любому бреду, облеченному в правительственный декор. Это мы с вами надеялись, что на наш век хватит, и бездумно голосовали за всех скопом... Так чего же на зеркало-то пенять? И до тех пор будем мы видеть в нем глумливую клоунскую харю, пока не возобладает в нас чувство стыда и гражданской ответственности за всё, что окрест.
А пока успокойтесь, приверженцы консерватизма: мы — всё те же. Отсутствие гласности и повсеместная двойная бухгалтерия сознания деформировали нашу совесть необратимо. Мы можем еще воодушевиться на очередной приступ ханжества при поддержке своего депутата, но не верим ни ему, ни себе. Мы — уставшее поколение. Именно это позволяет так вольготно себя чувствовать на пепелище законности и порядка всякого рода утилизаторам-приватизаторам, за один день становящимися миллионерами. Эти люди давно усвоили, что истина — всего лишь программа приспособления к текущей действительности. Они далеки от бога, но первые в рядах молящихся.
Очищение и покаяние, которых требует от нас внезапно открывшаяся перед нами бездна, не должно быть чисто духовным и умозрительным. Наоборот — как можно более практического действия, энергичного и бескомпромиссного, сопровождающегося воздаянием по заслугам и справедливости. Иначе грядущие поколения забудут о существовании великой России.
Простой русский человек не гонится за богатством, ему не нужен ни ворованный почет, ни купленное за тридцать сребреников место у кормушки. Он весь — на виду в его обычных заботах о семье, доме, друзьях. Он радуется успеху и печалится неудаче. Он готов работать не покладая рук для благополучия своей семьи и процветания Родины. Однако когда он видит, что жулики в доселе небывалых размерах расхищают государственные ресурсы, когда он начинает ощущать на себе последствия этого бесстыжего воровства, прикрываемого наглым словоблудием, его гражданским долгом является восстановление порядка.
«Каждый народ имеет свои достоинства. Но имеет и недостатки. Возьмите русских — сколько урона им приносит приверженность к необузданным страстям» — писал автор знаменитого «Робинзона Крузо». Необходимо учитывать мнение великого мирового классика. Власть имущие должны обуздать свою страсть к неправедному обогащению. Тогда и «электорат» согласится обуздать свою страсть к полноценному и регулярному питанию (на время настоящих, а не словесных реформ). Т.е. политика «затягивания поясов» должна равномерно распространяться на все социальные слои общества. Только соблюдение такого равновесия создаст условия для стабилизации и гражданского мира в «переходный период». Невыполнение этого условия может привести к непредсказуемым последствиям, и даже таким, когда затягиваться будут не пояса и не на талии.
Карл Маркс не был марксистом. Лев Толстой не был толстовцем. Ньютон не был ньютонианцем. Их мысли однобоко и спекулятивно приспособили к своим корыстным интересам ограниченные и оттого изворотливые люди, сделавшие из жизни гениев легенду и паразитировавшие на ней. Конечно, был громадный процент искренних заблуждений, но это только подчеркивает внешнюю привлекательность идеи, решающей все проблемы и искореняющей все недостатки. Апологеты западного «демократического выбора» обвиняют оппозицию в противодействии реформам, долженствующим привести страну к процветанию. Оппозиция также считает, что цвести надо, это закон природы — пестики, тычинки, опыление и прочее. Однако и те и другие никак не вникнут, что пора уже появиться и плодам. Стране слишком дорого обходится это перекрестное опыление, сопровождающееся взаимным удовлетворением.
Еще Салтыков-Щедрин заметил, что галдение и крамола не могут быть терпимы в качестве постоянных занятий. Неужели мы сами не в силах преодолеть беду без всяких «консенсусов», «саммитов» и «кворумов»? Неужели мы окончательно потеряли здравый смысл и чистоту национального самосознания? Неужели мы, Россия, стали вульгарной «русскоязычной» провинцией Европы, бедной племянницей с робкой надеждой на богатого дядюшку? Каждый, кто считает себя русским, должен задать себе такой вопрос, ибо давно уже было сказано: «От чужой воды удаляйся, из чужого источника не пей, чтобы пожить многое время и чтобы прибавились тебе лета жизни»…
Эпиграф: «Человек и без того уже наклонен воспитывать в себе чувство национальности более, нежели всякое другое. Следовательно разжигать в нем это чувство выше той меры, которую он признает добровольно,.. значит уже действовать… на темное чувство исключительности, особничества». (М.Е. Салтыков-Щедрин)
Для того, чтобы не ломаться в критические времена, общество должно быть пронизано самоуважением, которое немыслимо без присутствия в каждом из нас чувства достоинства, самооценки без спеси и самолюбования. Это самоуважение может выражаться в стремлении к высокому профессионализму или в скромности, или в терпимом отношении к чужим ошибкам, или в жестко-критическом — к своим промахам и недостаткам. Бесчисленное множество слагаемых самоуважения воспитываются в личности с грудного возраста. Самоуважение гражданское, гордость за общество, в котором ты живешь, невозможны без уважительного отношения всех общественных институтов к личности. Личность только тогда будет стоять на страже государства, когда государство всей своей мощью будет наиболее полно реализовано в честном и добросовестном исполнении своих обязанностей перед обществом.
Сейчас, когда интеллектуальный потенциал России еще не окреп после губительных чисток и классовых походов, прямое столкновение с изощренными идеологемами Запада не может быть полезным. Один из таких проигрышей — навязанная нам так называемая «национальная политика». Под маркой равноправного отношения ко всем народам, населяющим Россию, идет искусственное навязывание своеобразных родоплеменных отношений на ее значительной территории. Нам постоянно доказывают невозможность регионального управления в рамках унитарного государства, каковым всегда была Россия. Во исполнение этой программы искусственно выпячиваются и подогреваются национальные амбиции не только народов так называемого «ближнего зарубежья», но и областных этносов, внутри самой России.
Сколько сил и средств отвлекает наша страна, доказывая остальному миру свое прогрессивное отношение к малым нациям, субсидируя их культуру, поддерживая и реанимируя областные диалекты, которыми некоторые ретивые (не без личных выгод, разумеется) националисты тужатся придать статус государственных языков! Конечно, правомерен вопрос, а может ли быть государственным язык при отсутствии самого государства? Еще как может! Хотя, как выясняется, он годен лишь для того, чтобы общаться в пределах бытового обихода. А тут и государство приспело с президентами, «вицами» и прочими министрами без портфелей. Жаль, что собственную валюту печатать на разрешают. А может и разрешат, да не догадались спросить. Герб, флаг, связи с зарубежьем — дело наживное…
Сознаюсь, очень неприятно говорить на эту тему — позиция-то больно уязвимая. Любой, даже неизощренный демагог, может «за ушко да на солнышко». Слишком много народа вокруг этого кормится, начиная с льгот «репрессированным» народам и кончая поблажками при поступлении в учебные заведения. Именно этот «народ» загомонит: «Шовинизм! Неуважение национального достоинства!» и пр. Весь набор штампов и клише готов вывалить на головы оппонентов, так как большего не имеет. А ведь никто и не против вашего национального достоинства! Наряжайтесь, пляшите и песни пойте, но не спекулируйте на этом, не тащите свое национальное достоинство в политику, экономику, финансы и культуру! Это — иное по своей сути. И разрез глаз здесь ни при чем.
Хочу быть правильно понятым. Я — за всемерное развитие всех народов, населяющих Россию. За развитие, а не за искусственное придерживание интеллектуального потенциала. Пусть будут национальные учебные заведения, пусть будут свои философы и этнологи, однако же — настоящие, сильные, а не теплично выращенные. Не за гроши много, а за деньги мало — как полагается. Пока же местным сатрапам выгодно поддерживать своеобразный интеллектуальный вакуум, культивируя оплаченные из-за рубежа идеи национального и религиозного возрождения. И это приводит к печальным последствиям, унижающим человеческий разум. Один очень мной уважаемый профессор, высокий специалист в своей области, доказывал «наличие притеснения национального достоинства татар» тем, что «русские всячески замалчивают присутствие татарских корней в родословных Тургенева, Кутузова и других великих людей». А что? Мощная и плодотворная идея. Ведь учредили же в одной из африканских стран литературную премию имени великого африканского поэта А.С. Пушкина!
Думаю, нет надобности иллюстрировать этот театр абсурда примерами местного невежества и безурядицы, которыми ловко оперируют удельные князьки в торгах с центральной властью о степени суверенитета своей безответственности. Все прекрасно знают, что нет никакого суверенитета, что эта игра слов и понятий местного масштаба всего лишь озвучивает неумные заимствования чужеродных и вредных для России идей. Однако эта разлагающая политика как раз и рассчитана на тех, кто не понимает — «на малых сих». И служит их соблазну. Чем заканчиваются такие «соблазны», наглядно показал пример «Республики Ичкерия».
Среди этой вакханалии «самоопределения и суверенизации» не раздается только один голос — голос самой России. Россия опять демонстрирует всему миру неприятие провоцирования националистических амбиций русского народа. Смешные потуги областных этносов к политическому самоопределению вызывают у нее лишь чувство удивления и легкой досады. Всякий разумный человек должен понимать, что вопрос корней и происхождения глубинных национальностей России относится полностью к компетенции ученых, но никак не политиков. Поэтому признаком политической культуры сегодня должно являться осознание России как единого и неделимого суверенного государства. Всякий, живущий в этом государстве, для всего остального мира является русским. Русским в гражданском понимании является человек, гордящийся тем, что живет в России. И лично для меня порядочный татарин из Касимова более русский, что сторонник «нэзалежности Украйны».
Невозмутимость национальных чувств русских — это не врожденная апатия и обреченность своей судьбе. Отсутствие национальной неприязни есть признак силы и устойчивости мировоззрения на самом глубинном, незыблемом уровне. Несчастные события и беспорядки на пространстве бывшего Союза не озлобили русский народ. Россия по-прежнему считает себя ответственной за судьбы своих братьев и, не считаясь с затратами, принимает и натурализует тысячи армян и таджиков, молдаван и украинцев. Те же из политиков (чаще всего принадлежащих к номенклатурному «охвостью»), кто в погоне за сиюминутной выгодой шарахнулся в болото суверенизации, в ближайшее время будут «пускать пузыри». Здесь опять-таки проявляется естественный отбор интеллектуально состоятельной политической элиты: в иные времена интуиция и верное чутье спасли не карьеру — жизнь.
Самое безобразное в этнократическом мировоззрении то, что разговаривая на русском языке, живя, образовываясь и неплохо питаясь в России, такие люди не отождествляют себя с русским народом как полиэтнической общностью, отнюдь не отказываясь от материальных выгод подобного сосуществования. Более того, не без их поддержки запущена весьма изощренная пропагандистская кампания, в которой, к сожалению, участвуют российские средства массовой информации. Если суммировать всё, что выливается на наши головы с телевизионных экранов в ходе ее проведения, то получится следующая картина, спроецированная на карту России. Там огромные пространства занимали свободолюбивые, с богатой собственной культурой темрюки, там — точно такие же адыги, ближе к северу — развитая угро-финская культура, немного западнее — «истинные славяне», украинцы, которые, в общем-то, и являются прародителями России. А где же русские? Где жили? Какую культуру имели? Почему распространили свой язык на шестую часть суши и вовлекли в свою судьбу сотни больших и малых этносов? Как-то так выходит, что везде до нас жили-не тужили, но вот пришли мы, русские, наглые завоеватели, дебоширы и пьяницы, и всё пошло наперекосяк. Откуда же мы явились? Кем были? Даже неизвестно, куда выгонять-то нас, безродных и бездомных, где у русских «земля обетованная»…
Что дальше? Несмотря на безусловно проигранное начало решения национального вопроса в России, следует с уверенностью заявить, что в конечном итоге наша страна останется в мировом сообществе не в виде раздираемых противоречиями разноплеменных анклавов, а единым могучим государством с одним Президентом, парламентом и армией. Оппонентами такого направления развития России являются доморощенные разношерстные выскочки из околонаучных и околофинансовых структур, лоботрясы из среды сельскохозяйственных «гениев» и то боязливо-агрессивное, некомпетентное «болото», которому нужно лишь указать направление, а уж они попрут, хрюкая и аргументируя.
Вспомните первые годы перестройки, имена тех, кто организовал интеллектуальный «накат» на власть, которой тогда нечего было противопоставить, кроме невразумительного мычания. Где все эти люди? Куда они растворились? Почему не спорят между собой «выдающиеся» экономисты? Тот украл и попался. Этот украл и не попался. Другому стало тесно в Отечестве. Большинство же кружат вокруг проектов широкой распродажи национальных интересов, надеясь ухватить свою крошечку и спрятаться. И никто уже не спорит с властью, не требует покаяния, не предлагает новые пути реформ. Что-то быстро (подозрительно быстро) после семидесятилетнего молчания общество выговорилось. Почему сейчас, когда самое время хватать за руки и привлекать к ответу, наступило совершенно иное — время массовой эпидемии продажности, когда «коробочки из-под ксерокса с полумиллионом долларов», словно палочки Коха, всё глубже проникают в живую материю государства, поражая его жизненно важные органы? Почему на окраинах и в центре процветают «светлые личности» с колоссальными, неясного происхождения капиталами для приобретения избирательских симпатий? Почему каждый губернатор может иметь свой суд, способный юридически оформить любые начальственные амбиции? И когда случилось всё это? В перерывах между нашим злословьем и бездельем? Почему «они» пробрались наверх, забили все поры государственного организма, и всем стало трудно дышать?
Но «они» были всегда. «Они» из тех, кто считал естественным питаться отдельно от товарищей, у которых туговато с деньгами. «Они» из тех, кто учился красиво лгать и лгал, получая за это дополнительный конвертик и место у кормушки. «Они» из тех, кто, ожесточившись на жизнь, стал считать себя вправе совершать любую подлость, оправдывая это законом естественного отбора. «Они» из тех, кто нравственное растление считает обязательным признаком «умения жить». «Они» из тех, кто под красивой жизнью понимает утонченный цвет фаянса квартирного санузла, видеокассетный ряд, ценник с многими нулями на шубе, подаренной любовнице, престижную марку авто.
Почему мы это допустили? Почему последний банковский клерк получает больше квалифицированного хирурга? Почему русский майор снимает угол для своей семьи, а торговец поддельной водкой имеет несколько квартир в разных городах? Где государство? Ведь это мы платим налоги. Пусть не такие большие, как А.Б. Чубайс, но нас много. Мы согласны работать, отдавая жизнь и здоровье своей стране ради будущего своих детей, но где государство? Почему деньги бюджета, бесконтрольно прокручиваемые мафией, оставили кровавые следы межклановых «разборок», но не оставили следов громких уголовных процессов и «посадок» наиболее крупных махинаторов? С каких пор отставка является самым серьезным наказанием чиновника, укравшего миллионы долларов?
Не послушались покойного А.Д. Сахарова. Он призывал не рушить демократию и не пускать «их» во власть. У покойника было много заблуждений, как и у каждого из нас, но он был честнейший и прозорливейший из современников. Затоптали, засвистали, захрюкали. Испуг, многолетний испуг только мог так оподлить общество. Теперь кайтесь. Но покаяние должно быть действенным. Что делать — каждый должен решать за себя. Не надо бояться. Не надо лениться. Надо ходить на выборы. Решайте только сами и сами зачеркивайте. Не нравится никто — зачеркивайте всех. Нужно честно трудиться на своем месте. Каждый на своем месте. Надо изучать свои права, всегда помнить о человеческом достоинстве, верить в честность, доброту, справедливость.
Я задал много вопросов. Тех, что не задал, еще больше. Степень нашей недогадливости напрямую связана с положением в Отечестве. Я убежден — никогда не надо сокрушаться, что время упущено. Никогда не надо сомневаться, что честных людей больше, чем жуликов, а умных достаточно для того, чтобы найти выход из положения. Но сроки, сроки… Поверьте, всё дело в сроках. Это не раз проверено Историей.
Эпиграф: «…Чем больше я размышляю, тем больше склоняюсь в пользу законов средних. Они очаровывают мою душу потому, что это собственно даже не законы, а скорее, так сказать, сумрак законов. Вступая в их область, чувствуешь, что находишься в общении с легальностью, но в чем состоит это общение — не понимаешь…» (М.Е. Салтыков-Щедрин, «История города Глупова»)
Политика социального иждивенчества создала за длительный срок целый пласт людей, неспособных нести ответственность за свое благополучие. Значительная часть их — дегенеративный элемент, «люди воздуха и обочины», лишенные всякого представления о своих обязанностях перед обществом, но со странными претензиями на исключительность и неподотчетность своего существования, обремененного обилием всяческих потребностей, главным образом телесного свойства. Почти весь исторический период своего существования Советская власть опиралась на более или менее одиозных (в соответствии с текущим моментом) представителей этого слоя. Теперь же по выполнении «исторической миссии» подавления инакомыслия и наступления эпохи свободы слова, историческая ограниченность этих людей, их нежелание принятия новых правил поведения становится обузой для власти, предавшей их. Интеллектуально девственные Швондеры и Шариковы в силу трагической сумятицы мыслей и шараханья от апатической деятельности к бурной бездеятельности создают и усугубляют видимость социальной катастрофы, заставляя лояльных и «притерпевшихся» обывателей переживать кошмар безысходности.
В сумбуре и разладе нашего времени проходимцы и негодяи видят возможность крупной поживы. Стабилизация для них — потеря баснословных доходов. Я не склонен персонифицировать свои утверждения с именами, которые у всех на слуху — это всего лишь верхушка айсберга. Скорей всего большинство этих «негодяев» не ищут популярности у журналистов, но от этого нам не легче. «Алчность, безудержная страсть к обогащению владела ими. Они хватали себе и раздавали друг другу земли, леса, угольные копи, доходные должности, теплые местечки, монополии. Их главной задачей теперь было сохранить и укрепить свою власть, умножить богатства. Их законодательство было направлено к тому, чтобы умножить разорение многих ради обогащения немногих…» Не правда ли, довольно исчерпывающая характеристика момента, который переживает сегодня Россия, а ведь это свидетельство современников реформ Кромвеля в Англии.
В той части моего сознания, которая определяет мое гражданское чувство сейчас, преобладает стыд. Я привык гордиться своим Отечеством, но привычка не превратилась во «вторую натуру». И сейчас мне стыдно. Стыдно за себя, стыдно за сограждан с убогим мировоззрением, стыдно за державу, не имеющую сил произвести потребное для наведения порядка количество умных и честных людей…
В развитии каждого организма бывает период, когда его вполне оформленные телесные свойства не подкрепляются должной нервной организацией. То есть развитие и совершенствование мозговой мыслительной деятельности запаздывает по отношению к физиологическим возможностям. Именно в это время, как никогда, существо нуждается в руководстве, опеке, положительных примерах и некоторых ограничениях. Так и государство — при отсутствии соответствующего «мозгового обеспечения» оно контролируется в значительной степени инстинктивно или в соответствии с интересами временщиков, не всегда совпадающими с пользой Отечества. Брошенные на произвол судьбы «людишки и сироты», не понимая вполне, почему «так было всё хорошо и вдруг стало так плохо», разрываются между надеждами и отчаянием, попутно стяжая «кусок насущный». В их слабом, отягощенном старыми предрассудками и новейшими мифами сознании всё переплелось и спуталось, а местами и окаменело в обреченной готовности к несчастью. Хаотический быт на фоне круглосуточной подачи относительно дешевого «лекарства» еще более сужает умственный кругозор, оставляя место только для дрожи и куража.
Однажды от простой малограмотной женщины я услышал сетования на отсутствие «умственности» в нашем руководстве. По-моему удивительно точное определение эпохи, олицетворяемой экспериментами околоэкономических недоучек под некомпетентным патронажем старой номенклатуры. У них нет твердых нравственных принципов и достаточного образования, поэтому они склонны к заимствованию готовых (главным образом западных) форм «оздоровления» и реформирования, пытаясь уложить Россию в прокрустово ложе Запада. «Нужна-де европейская формула, и всё как раз спасено: применить ее, взять из готового сундука и тотчас же Россия станет Европой, а рубль — талером». Это уже слова Ф.М. Достоевского.
Над страной нависает угроза нового культа — американизма. Американизация московской жизни — это свершившийся факт. Для того, чтобы понять, что такое настоящая Америка, среднему американцу обязательно нужно побывать в Москве. Наши информационные штаты заполнены американизированными московским недорослями, навязывающими всей стране не только свою ужасную лексику, но и примитивно-потребительское миропонимание, где единственный в жизни человека мучительный выбор — в предпочтении «Сони» «Панасонику». Эти господа искренне убеждены, что высшее счастье человека — жить в Нью-Йорке, ездить отдыхать «на Багамы» или, на худой конец, лихо подкатывать к ресторану на новенькой иномарке. Американизм — это неестественные речевые обороты наших дикторов и телеведущих. Американизм — это восклицание «вау» вместо русского «ой». Американизм — это «пакет предложений» и «комплекс мер», набившее оскомину «о’кей» с соответствующей комбинацией из пальцев…
Многие детские заболевания сопровождаются универсальным явлением, приносящим ребенку существенное облегчение — поносом. Именно поэтому я полагаю, что нынешний «понос американизма» нашего столичного «полусвета» свидетельствует исключительно о слабости столичных желудков и не более. Несомненная польза такого «очищения» выражается в том, что накопившийся потенциал подражательства будет реализован через наименее ценную для истинной России часть общества — космополитов и духовных маргиналов больших городов.
Люди никогда не жили и не будут жить иначе, как под властью идей, под их руководством. Критическое отношение к обществу есть борьба с живущими в нем идеалами. Идея американизма — это ответ на идею советизации и коммунизации всех сторон жизни общества. Вспышка американизма последних лет — это естественный ответ освободившегося от духовного и политического догматизма общественного организма. Произошло превращение в действительность перестроечных фраз и антикоммунистических заклинаний, но произошло оно лишь отчасти. «Враг», терзавший страну на протяжении семидесяти с лишком лет, просто волшебным образом исчез, его не стало вдруг, как исчезает сонное наваждение при усилии мысли.
А где же «цвет нации», «уникальное, чисто русское явление» — наша интеллигенция? Романтическая эпоха диссидентства, «самиздатов» и бардов-песенников, эпоха ссыльных академиков и политических заключенных заставляет ее ностальгически сожалеть об организованном и сплоченном враге. Его не стало. На опустевшем поле боя, воровато оглядываясь и поминутно обмирая, появились мародеры. Сначала они мелочились, не решаясь прикоснуться к более крупной поживе, при этом, однако, тащили всё, что «плохо лежит». Когда же они обнаружили, что «плохо лежит» всё — они осмелели, затеяли перебранку и даже потасовку между собой с применением оружия. Врожденное чувство брезгливости, а также прискорбное нежелание конкретной ответственности оттолкнули интеллигенцию от власти, что позволило последней мародерствовать, так сказать, на просторе.
Ажиотаж воровской дележки госсобственности сыграл с власть предержащими злую шутку. Недогляд и неумение, а также утрата чувства самосохранения в виду немерянных сокровищ, собранных птом и кровью миллионов соотечественников, привели к заминке в создании идеологического прикрытия «прихватизации». Прежняя партийная иерархия при «цивилизованном» присвоении общественной собственности уже не действовала. Разлагающие примеры воровства высших эшелонов власти цепной реакцией сотрясают наше многострадальное Отечество. Губернские и прочие провинциальные деятели стали «брать не по чину», и в ответ на вялые окрики «сверху» шантажируют тех в «свободной» прессе.
Постепенно, буквально на наших глазах происходит смещение акцентов воровской активности из центра в регионы. Судя по последним сообщениями СМИ, дележка государственного пирога в наиболее престижной и экономически удобной зоне обеих столиц заканчивается. Это следует хотя бы из того, что несколько снижается число заказных убийств столичных банкиров и крупных предпринимателей. Это видно и из того, что существенно повышается роль провинциальных губернаторов, и отставные столичные лидеры стремятся обрести в провинции второе дыхание. Вместе с тем общественность всё чаще и чаще сталкивается с бесцеремонным вмешательством центра в региональные выборы.
В известном смысле наше общество пожинает плоды христианского всепрощения и терпимости. С библейских времен во всех общественно-социальных формациях осуществлялись некоторые льготы в отношении убогих, юродивых, «взысканных богом». Вместе с тем здоровые общественные системы всегда стремились к искоренению заведомой подлости, предательства, подлога. Если хотя бы одно поколение увидит, что жульничество награждается богатством, ложь «пожинает лавры», а неискренность и приспособленчество признается за «умение жить» — пиши пропало.
Является ли преступлением желание хорошо жить? Конечно, нет. Однако, если таковое возникает без должных к тому нравственных оснований, без соответствующего интеллектуального и духовного обеспечения, возникает конфликт, жертвой которого становятся совершенно невинные люди. Доперестроечная система создала некую возможность компромисса между желанием хорошо жить и отсутствием вышеупомянутых качеств. Этот вариант десятки лет тиражировался на необъятных просторах нашего Отечества и стал своего рода «институциональной основой» государственности. Способ его осуществления был достаточно однообразен и приведен во всеобщую известность — идеологическая лояльность, подтверждаемая партийной дисциплиной. В иные времена нежелание следовать этому императиву было равносильно самоубийству.
Однако, как бы ни было соблазнительно всё списать на счет чувства самосохранения, следует признать, что экзамен на нравственность значительная часть наших граждан не выдержала. Дело даже дошло до того, что «успевшие» раньше других для сохранения некой «социальной гармонии» были вынуждены вводить квоты по социальному и национальному признаку. К чести нации следует подчеркнуть, что большинство мужчин и женщин считали такой способ достижения благополучия для себя неприемлемым и старались проявить себя в областях, не связанных с идеологией правящей и единственной партии.
Время, последовавшее за крахом коммунистической идеологии, обнаружило удивительные вещи: физические носители этой идеологии стали самой руководящей и самой материально обеспеченной часть «новой социально-экономической формации» (по их терминологии). Беспрецедентный нравственный кульбит нашего партийного чиновничества, совершенно немыслимый для совестливого человека, позволил им на время перехватить инициативу. Изощренность в скрытой «аппаратной» работе позволила бывшим партийным секретарям оттеснить от власти неискушенных диссидентов, которые вполне удовлетворились свалившимся на них счастьем «свободы слова». Проигрыш, который допустили все честные люди нашей страны, поверив «перестроившемуся» охвостью, может быть восполнен только упорной и тщательной борьбой с патологически жизнеспособным противником.
Ящерица отбрасывает хвост для того, чтобы выжить. Те, кто видел, как происходит дело в реальности, подтвердят, что когда ящерица разделяется с хвостом, последний, самостоятельно изгибаясь в разные стороны, изображает живой организм, тогда как тело рептилии неподвижно. Примерно такой же «хвост» был подброшен народу, а само тело партии, вернее, голова, осталась в неприкосновенности и монопольном обладании властью. Внеэкономическое принуждение сменилось принуждением экономическим, монополисты в области идеологии становятся монополистами материальных ресурсов. Идет грандиозное присвоение общественного богатства частными лицами.
Итак, эпоха не закончилась, как всегда она только начинается. Было бы наивно утверждать, что несколько наспех приготовленных для общего употребления мифов о «демократической революции», подкрепленных локальными дебошами подгулявшей толпы с расправой над железно-каменным Феликсом поколеблют монолит личных интересов нескольких десятков семейств, владеющих государством на правах собственности.
Нас всё время стараются уверить, что Россия «больна», предлагая различные дорогостоящие «лекарства» для избавления от недуга. Так недобросовестный врач пытается нажиться на мнимой болезни пациента. Слова «крах», «банкротство», «катастрофа экономики» так часто используются в средствах массовой информации, что я помимо своей воли, машинально начинаю припрятывать «кусочки и корочки про черный день». Одновременно я всё прилежнее, с жадным интересом начинаю вслушиваться не только в слова, но даже и в интонации наших ведущих политиков с тем, чтобы уловить хотя бы малейший намек на право моего существования. «За что? — спрашиваю я себя. — Какой им смысл в моем уничтожении?» И не нахожу ответа. Но когда очередной вице-премьер лезет в шахтерский забой, надеясь отыскать там формулу своего политического долголетия, моя душа наполняется гордостью, а сердце — бодростью. «Ничего, — утешаю я себя, — еще поживем. Вон какие орлы у нас есть». Как говорил забытый классик: «Орлам случается и ниже кур спускаться»…
Однако не надо драматизировать ситуацию и доходить в самооплевывании до изощренности, граничащей с мастерством клоунады (а вы думаете, нам зря клоунов каждые десять минут показывают?). Не надо рвать на груди последнюю рубаху и заливаться пьяными слезами под мнимо сочувственные взгляды европейской и американской публики. Кто-то хочет, чтобы мы были именно такими. Но мы — не такие. Власть хочет, чтобы мы были разобщены «частными» лицами, отстаивающими свои конкретные «интересики» посредством устных и письменных жалоб в бюрократические инстанции, для этого она и удвоила число присутственных мест. Это не наш путь. Наш путь — это путь гражданского общества, где каждый осознает свою причастность общей судьбе. Короста социальной лжи не может быть содрана без боли, но мы готовы на жертвы, потому что нам нечего терять. Русским предстоит ответить на вызов времени — являются ли они зрелой и политически определившейся нацией или обречены заимствовать не только формы правления, но и самих правителей у чуждых русскому духу народов.
В одной из областей франкоговорящей Африки уже несколько сезонов не было дождей. Пересохли реки, озера уменьшились до размеров столовой скатерти. Около них постоянно происходила давка. Причем лев здесь соседствовал с антилопой, мартышки совсем не боялись своего злейшего врага, леопарда, и нагло оттирали его от бурой лужи, в которой бородавчатым поленом лежал обожравшийся крокодил.
Следствием этой продолжительной засухи было резкое снижение поголовья промысловых животных и голод в племенах уханга-уханга и ньями. Толпы истощенных людей нескончаемыми волнами, оставляя на пути неубранные, разлагающиеся тела, двигались в сторону океанического побережья.
В то же самое время чернокожие обитатели прибрежной полосы, чей стол состоял не только из добытого охотой мяса, выращенных на приусадебных плантациях овощей и фруктов, но и из щедрых даров моря, благополучно избежали последствий засухи и в основном благоденствовали. Но смутное ощущение опасности, свойственное всем животным, с самого начала природного пароксизма отравляло безмятежность прибрежного существования. И опасность не заставила себя долго ждать.
Каждый день в окрестностях деревни стали появляться шатающиеся черные мумии. Они просили еду, беззвучно протягивая исхудавшие плети рук. Иногда сил на то, чтобы просить, у пришельцев не было и они просто брали всё, что можно было съесть. Потерявшие человеческий облик, они ползали по ракушечным отмелям и высасывали устриц из их, казавшихся такими безопасными, убежищ, обрывали листья и жевали стебли растений, пытаясь превратить жесткую зелень в съедобную массу, и десятками гибли от несварения желудка. В прибрежных деревнях по ночам злобно выли собаки, чуя пришедших из саванны гиен-трупоедов. Огромные, отъевшиеся и затяжелевшие грифы неподвижными идолами торчали на всех возвышенностях, лениво парили в выцветшем от жары небе, зорко высматривая обреченных…
Описываемые события происходили не в первый, не во второй и даже не в сотый раз. Тысячелетиями периоды засухи сменяли благословенные дожди и изобилие, которое заставляло людей забывать ужасы голода и легкомысленно довольствоваться сегодняшним днем. Припасов они не создавали и ничего не меняли в своем образе жизни.
После того как отзлодействовала засуха, и выжженная, почерневшая саванна вновь затянулась травами и молодым кустарником, отношения между животными стали возвращаться к своему естественному состоянию: одни ели насекомых и зелень, другие — любителей подножного корма. Люди также стремились вернуться в родные обиталища, часто не находя на старых местах ни родственников, ни самих жилищ. Те, кто приходил раньше, устраивались уютнее запоздавших, присваивая чудом сохранившееся имущество отсутствующих соплеменников в надежде, что тех уже нет в живых.
Надо сказать, что нашествие голодающих на океаническое побережье не прошло бесследно и для «береговых» — их поля были вытоптаны и съедены на корню, их охотничьи угодья оскудели, но самое главное — в их повседневность был привнесен элемент какого-то неосознаваемого беспокойства и тревоги. А так как окончание засухи обычно сопровождалось небесными катаклизмами в виде совершенно нестерпимых световых и звуковых явлений, сопровождающих ливни, то партия колдунов и вождей могла с полной очевидностью праздновать усиление влияния на разум и чувства своих соплеменников.
Прошло много лет после последней засухи. По мере того, как она становилась всё более легендарной, официальный культ хранителей преданий о событиях, связанных с ней, только усиливался. Правда, хотя корыстные интересы служителей культа заставляли их глубоко и творчески перерабатывать кормящее прошлое, среди соплеменников стали появляться скептики, постепенно составившие неочевидную, но реальную оппозицию, которые считали, что на легендах прошлого можно прокормить только восемь человек от каждых двухсот тринадцати душ деревни, а никак не традиционные девятнадцать. Служители культа были категорически не согласны с этими нелепыми и наглыми поползновениями и предавали радикально настроенных соплеменников анафеме. Трения в обществе то усиливались, то затухали, но консенсус так и не был достигнут.
Время шло и всё более становилось ясным, что такое неустойчивое равновесие долго продолжаться не может: общественный фонды потребления в виде ракушечных отмелей и наивных дельфинов всё меньше радовали неприхотливые желудки туземцев. Но внешне жизнь по-прежнему текла в жестких рамках священных обычаев предков.
Наивно было думать, что племенные идеологи, располагая обширной и достоверной информацией, сидели сложа руки. Всё изощряющийся вкус к физическому безделью вместе с инстинктом самосохранения заставлял их искать способы если не упрочения, то хотя бы консервации своего положения в обществе. Нужно было найти врага. Нужна была борьба против чего-то.
С незапамятных времен побережье являлось для людей с белой кожей, приплывающих на больших парусных, а потом и трубно дымящих кораблях, своего рода житницей. Сначала эти люди приставали к берегу лишь для того, чтобы запастись водой и мясом, затем их стали интересовать собственно туземцы. Предания гласят, что не одну тысячу отцов, братьев и сестер белые люди увезли на своих кораблях туда, где небо сливается с водой.
Но вот настали другие времена. Белые всё чаще стали появляться на побережье с более мирными целями. Некоторые из них даже поселились по соседству в необычных, некруглых хижинах с прямоугольными окнами. Заглядывая в них по ночам, туземцы к своему крайнему удивлению выяснили, что любимым занятием белых людей является сосредоточенное смотрение в угол комнаты, где установлен издающий звуки ящик с экраном, на котором мельтешат разноцветные картинки.
Многие из аборигенов вскоре научились довольно сносно говорить на языке пришельцев, так как это оказалось совсем нетрудно: на смешанном франко-зулусском наречии говорили все прибрежные племена. Начало освоение чужого языка положила необъяснимая щедрость белых при непосредственном контакте с ними. Тем ничего не стоило отдать пустую, с яркой этикеткой, бутылку любому, кто принесет дров или выкопает яму. За эту же бутылку в любом, обделенном общением с белыми соседями племени, можно было выменять средней величины поросенка или мешок бананов. Естественно, что отбоя от желающих услужить не было. Мало-помалу сформировалась особая племенная элита, которая могла не только понимать желания белых, но и исподволь формировать их мнение по тем или иным вопросам общественной жизни туземного населения.
Однако в отношении более серьезных торговых сделок белокожие были крайне неуступчивы. За один старый карабин нужно было отдать целую гору бананов или почти весь сезон дождей быть у них в услужении. Но время шло, и неожиданно оказалось, что у нашего племени имеется довольно сносный ружейный парк, позволяющий им с меньшими затруднениями добывать пропитание. Громы выстрелов привили охотничьей живности чувство опасности, и настоящая дичь стала перемещаться в области более отдаленные. Но жизнь продолжалась: священные ритуалы, свадьбы, похороны и юбилеи требовали мяса, местная промышленность и музыкальное искусство — кожи, рогов, копыт и костей. Постепенно охотники были вынуждены всё далее отходить от родных пенатов и вступать в места заповедные и, надо сказать прямо, чужие. Поэтому нередко охотничья команда возвращалась не только без добычи, но и в меньшем численном составе.
Именно тогда наши идеологи и решились на крупную авантюру. Принимая во внимание наличный ружейный арсенал, они задумали не только расширить скудеющие охотничьи кладовые, но и вдобавок распространить свое влияние на соседние племена. Таким образом вопрос прокормления одиннадцати «висящих в воздухе» интеллектуалов решался сразу с двух концов: путем усиления гастрономической составляющей (расширением угодий) и посредством приобретения новых, не зараженных скепсисом данников.
Внезапное нападение на деревню степняков, грохот выстрелов, военные злодейства — всё это почти не отложилось в памяти современников. Остался один только всепроникающий страх и смутное чувство ужаса перед ночью, которое, впрочем, свойственно не только африканским обывателям. В первый раз нападающие ограничились тем, что сожгли несколько хижин, застрелили четверых мужчин и мальчика и изнасиловали с десяток женщин. Кроме этого они угнали весь наличный скот, включая большую черную свинью, предназначенную для выкупа невесты из соседнего племени. Таким образом вопрос был решен сразу и радикально — победила цивилизация. А цивилизация, как всем известно, — это порох и теория баллистики.
За какие-нибудь три-четыре года влияние Совета вождей трех прибрежных племен настолько укрепилось, что появилось время и для внутренних разборок. Результатом этих склок явилось почти ритуальное убийство слабейшего из вождей и раскол по родовому признаку.
Гражданская война, возникшая сразу после кадровых заминок в правительстве, продолжалась три года, до тех пор, пока сильнейший из триумвирата не простер свою длань над довольно обширной территорией, размером с Литву эпохи Стефана Батория. Многолетняя привычка борьбы, а также опасение за устойчивость своей власти заставили его прибегнуть к жестокому кадровому отбору. Надо сказать, что к моменту объединения создался довольно устойчивый племенной конгломерат, общавшийся между собой на смешанном франко-зулусском наречии. Вместе с тем при решении особо важных, преимущественно матримониальных и гастрономических вопросов, родовые связи продолжали доминировать.
В общем, решение лежало на поверхности, и правящая верхушка, состоящая в основном из представителей племени убангу, сварганила туземный закон о подборе кадров, который и был представлен Главному Вождю как проект наведения социальной гармонии. В соответствии с этим проектом все сколь-нибудь значимые должности в обществе должны занимать представители племени Вождя. В качестве же теста на профпригодность использовался родной диалект Самого Мудрого (который, кстати, говорил на нем вплоть до одиннадцатилетнего возраста). Для того, чтобы стать Великим Вождем этого языка было недостаточно, потому что в нем имелось всего шесть звукосочетаний, обозначавших луну, дождь, время охоты, отсутствие еды, хижину и желание жениться.
Не успели приближенные Вождя отпраздновать решение сложной государственной задачи, как с мест стали поступать рапорты об успехах внедрения в сознание нации вышеупомянутых шести слов. Причем эти донесения представляли из себя абсолютно чистые листы пергамента, в нижнем углу которых, как и положено, стояли отпечатки больших пальцев провинциальных чиновников. Поначалу в канцелярии правителя царило недоумение, переходящее в легкую панику. Однако же — сообразили и отправили курьеров с разъяснениями директивы на местах, еще надеясь переломить ситуацию. Попытка оказалась тщетной. Испуганное чиновничество, повсеместно принимая курьеров за ревизоров, злостно отказывалось признаваться в знании других слов, кроме шести, по их мнению официально разрешенных. Это и стало началом конца…
Сегодня европеец, попадающий в эту местность, видит запустение и слышит только однообразные гортанные клики жителей. Поначалу любознательного путешественника озадачивают гордо поднятые головы отощавших аборигенов, постоянно прикованных взглядом к небесным сферам. Это даже наводит доброго человека на мысль о загадочной душе несгибаемого туземного племени. Впоследствии же обнаруживается, что гордо поднятая голова есть просто непременное условие выживания. Дело в том, что отчаявшееся найти общий язык с племенем мировое сообщество перестало посылать в эту землю своих представителей и продолжило общаться с несчастным народом только посредством гуманитарной помощи, надеясь таким образом оградить себя от эпидемий и предоставляя дело очищения территории лишь времени. «Гуманитарку» доставляли только самолетами, в беспосадочном варианте — просто сбрасывая на головы несчастных туземцев мешки с продовольствием и вещами первой необходимости. Лишь гордо поднятая голова позволяла своевременно заметить летящий с небес подарок, уклониться от непосредственного контакта с ним, а также зафиксировать место его падения…
Может, это произошло и не в Африке, но мне точно известно, что не у нас.
* * *
Сегодня (лето 2003 года) Евгений Алексеевич Яшин строит свою
жизнь в маленьком провинциальном городке на Волге Козьмодемьянске… По профессии
он врач, работает в местной поликлинике. Но было время, когда он жил в Горьком
и работал в Областной клинической больнице им. А.Н. Семашко. Именно в
этой больнице в начале 80-х годов XX века лечился опальный
советский академик Андрей Дмитриевич Сахаров…
Когда мне предложили написать о моих встречах с А.Д. Сахаровым, я долго размышлял о целесообразности такой публикации, тем более, что профессия врача сопряжена с обязательством соблюдения максимальной конфиденциальности. К тому же наши отношения практически никогда не выходили за рамки моей профессии и его заболевания. Тем не менее после некоторых колебаний я всё же решил поделиться тем, что мне довелось знать о Горьковской жизни опального академика. Ведь после его смерти прошло уже более 10 лет, а это позволяет, не нарушая врачебной этики, донести до людей информацию, которую они, может быть, никогда бы не смогли узнать. Кроме того, а это, пожалуй, главное в моем желании быть услышанным, публикации центральной прессы по этому вопросу, мягко говоря, были не совсем правдивы, особенно в отношении врачей, лечивших больного академика.
Впервые я встретился с Андреем Дмитриевичем в 1983 году и вот при каких обстоятельствах. (Кстати, в моем рассказе основное место будут занимать именно обстоятельства, а не личность великого ученого.)
КГБ тщательно блокировало любую неофициальную информацию о Сахарове, и мы, горьковчане, несмотря на так сказать «тесное соседство» с единственным в мире ссыльным академиком, одним из создателей водородной бомбы, в уровне информированности не особенно отличались от всех. Таков был и я, когда однажды перед окончанием рабочего дня ко мне в кабинет электроэнцефалографии и ультразвуковой диагностики областной больницы им. Н.А. Семашко пришел зав. службой с каким-то незапоминающимся господином в кожаном пальто. Он попросил показать ему ультразвуковой энцефалоскоп — прибор для исследования мозга. Осмотрев прибор, этот человек заявил, что он его забирает. Я, естественно, стал возражать, предлагая тому взять такой прибор в реанимации, однако заведующий шепнул мне на ухо, что с этими людьми спорить не рекомендуется. Как оказалось, прибор был нужен для внедрения под его кожух следящей и записывающей электроники. Вот здесь впервые мы поняли, что будем обследовать академика, тем более, что вскоре пришли какие-то люди и стали размещать во всех укромных местах некие приборы.
На следующий день утром я обратил внимание, что на всех больничных «перекрестках» появились скучающие незнакомцы в белых халатах, которых нам было очень легко «вычислить», потому что всех своих мы знали. Ко мне зашел заведующий и предупредил об отмене плановых обследований. Мне также сказали, что я могу оставить в кабинете только одного помощника. Тогда у нас на рабочем месте учился молодой невролог из г. Бор — его я и оставил по его настойчивой просьбе. Вскоре появился и Сахаров. Он был в сопровождении Е.Г. Боннэр, которая осталась в коридоре. В нашу задачу входила запись электроэнцефалограммы и ультразвуковое исследование головного мозга Андрея Дмитриевича. Всё прошло, как говорят, в штатном варианте (вместо изъятого эхоэнцефалоскопа я использовал запасной) и я передал больного кардиологам, в кабинете велоэргометрии, где проводилась запись ЭКГ во время нагрузки на велотренажере. Надо сказать, что еще утром я заметил, что мой изъятый прибор благополучно приютился в уголке того кабинета и смотрит экраном прямо на велоэргометр, а из серого экран стал черным.
Вскоре после окончания исследования появился главный врач больницы и главный невролог области. Всю информацию по результатам и исследования я представил в письменном виде, после чего занялся своей обычной работой. В смежном кабинете еще некоторое время шло консультирование, причем и Андрей Дмитриевич и его жена курили и громко смеялись. После окончания консультации им были переданы рекомендуемые лекарства и они ушли из больницы.
Почему-то эта встреча запомнилась мне больше других, может быть, потому, что я впервые тогда увидел человека, о ком говорили все и никто ничего не знал. Да, а прибор мой еще некоторое время стоял в том уголке, пока я не стал настаивать, чтобы мне его вернули в первоначальном виде. Вечером пришли люди, а утром он стоял на своем рабочем месте в полной готовности, только изолиния на экране стала немного «косить».
Сколько раз после этого я обследовал Сахарова, не помню. Впрочем, наверное, не более 5-6 раз, причем в некоторых случаях в обстоятельствах более драматических.
В своих воспоминаниях я не могу быть безупречным хронологически: многое забылось за давностью лет, некоторые события лишились в моей памяти яркой образности, однако я постараюсь воссоздать некоторые эпизоды моей жизни, связанные с именем академика Сахарова.
Так уж получилось, что врачи областной Горьковской больницы по своем врачебному и человеческому долгу оказались причастны к ссыльной жизни самого известного правозащитника СССР, творца водородной бомбы, да к тому же лауреата Нобелевской премии. Дело в том, что Андрей Дмитриевич был серьезно болен. Основным его страданием был кардиосклероз с внезапно возникающими приступами нарушения сердечного ритма, что отражалось на кровоснабжении жизненно важных органов и систем. Именно поэтому Сахаров был довольно частым гостем областной больницы, где наши врачи оказывали ему максимально возможную в условиях многопрофильной больницы помощь. (Эпизод такого амбулаторного посещения я описал в газетной статье.)
Я бы погрешил против истины, если б стал уверять общественность, что отношения врачей и Андрея Дмитриевича были постоянно приязненны и бесконфликтны. Во-первых, он курил, курил много и курил «Беломор-канал»; во-вторых, постоянное вмешательство КГБ в эти отношения создавало атмосферу нервозности, зависимости.
Не надо думать, что КГБ, исполняя приказ по изоляции мятежного академика, являлся этаким злонамеренным монстром, подавляющим его волю, не дающим ему спокойно спать, работать и вообще жить. По всей видимости, Сахаров если и знал о постоянном контроле над собой, то лишь в качестве совершенно очевидных предположений. По крайней мере на глаза без особенной нужды они ему не показывались. В то же время, конечно, они ни на минуту не оставался в одиночестве. Даже в двухместной палате с ним под видом больного лежал сотрудник Комитета.
Расскажу один курьезный случай. Дело было весной 1984 или 1985 года. Андрей Дмитриевич лежал тогда в кардиологическом отделении. Днем он любил прогуливаться по волжскому откосу за территорией больницы. Надо сказать, что во всех таких прогулках его сопровождала хорошо подготовленная медсестра с полной укладкой средств сердечной скорой помощи. В это время у меня обучался знакомый врач из Сормова, который мне пообещал помочь в решении какого-то технического вопроса подготовки к яхтенному сезону. Для этого мы должны были осмотреть мое судно, которое стояло неподалеку от больницы. Выбрав время обеденного перерыва, мы скорым шагом вышли из больницы и направились в сторону Откоса, на ходу снимая халаты. Впереди по аллее садика в направлении пролома в заборе медленно продвигался Сахаров, заложив руки за спину. Мы уже почти поравнялись с ним, когда мой приятель, пробормотав: «Смотри-ка», — дернул меня за рукав. Оказывается, наши маневры занимали еще кого-то. Наше стремительное появление застигло врасплох незадачливого «опекуна» и он, не успев отсечь возможность «контакта» сейчас сконфуженно наблюдал за нашим удалением. А был он за кусами акации, и Сахаров его не видел. Эти господа умеют быть незаметными.
В Горьком Андрей Дмитриевич жил в Приокском районе в микрорайоне Щербинки, который благодаря этому обстоятельству стал известен на весь мир. Известно четверостишье Сахарова, посвященное этой, не худшей в мире, местности:
На лике каменном державы,
Вперед спешащей без заминки
Крутой дорогой гордой славы,
Есть неприметные Щербинки.
Трехкомнатная квартира академика располагалась на первом этаже одиннадцатиэтажной «башни» красного кирпича. В этом же подъезде был размещен «пункт охраны порядка» с круглосуточным дежурством. Рядом с домом был построен маленький пивной павильон, который местные остряки окрестили — «У Сахарова». В 1985 году я получил новую квартиру неподалеку от «Сахаровского» дома.
Горьковская эпопея ссыльного академика протекала не так спокойно, как это казалось рядовому обывателю. Андрей Дмитриевич и в ссылке сохранял высокий уровень политической активности, только методы «протестации» на действия режима были иными, нежели в столице. Правдами и неправдами информация о жизни опального борца с коммунизмом просачивалась из скромной щербинковской квартиры и распространялась по всему миру.
О поступлении Сахарова в больницу мы узнавали по некоторым вполне прозрачным приметам. Обычно накануне заведующего кардиологией (еврея по национальности) переводили в другое отделение, освобождалась одна и та же двухместная палата, в которую вселялся новый больной. Кроме этого по неведомым каналам распространялась самая точная информация о времени и причине госпитализации.
Однажды Андрей Дмитриевич поступил в больницу во время политической голодовки, являющейся протестом против запрещения Е.Г. Боннэр (его супруги) выехать за рубеж к детям. Мне довелось наблюдать его в начальный период голодовки, во время его искусственного кормления и во время выхода из состояния голодания. Многое забылось, но один эпизод я помню отчетливо. Я, пожалуй, был единственный врач, остававшийся с Сахаровым наедине во время исследования. Как-то Андрей Дмитриевич появился в моем кабинете с повязками на локтевых сгибах, причем сквозь бинты проступала свежая кровь. Заметив мой сострадательный взгляд, он сказал: «Вот, Евгений Алексеевич, начали насильно кормить». Он еще хотел что-то сказать, полагая, должно быть, что мы одни, но я показал ему жестом необходимость молчания и быстро написал на клочке бумаги: «Здесь всё прослушивается». Он печально кивнул головой и более не пытался расширить уровень контакта.
Насколько я помню, это была, пожалуй, самая стойкая и длительная голодовка, так что пришлось даже прибегнуть к искусственному кормлению через зонд, что в дальнейшем привело к возможности серьезных осложнений, опасных для жизни. Я говорю здесь об эпизоде с возникновением опасности пролежней пищевода от длительно зафиксированного желудочно-кишечного зонда. К счастью, всё кончилось благополучно: зонд убрали, и пациент стал выходить из голодания. К тому же требования его были удовлетворены на самом «верху». Навещая его с этой новостью в отделении, его жена не удержалась и станцевала «цыганочку».
Те вопросы, которые приходилось решать врачам областной Горьковской больницы, носили не только профессиональный, но и морально-этический характер. Во всем мире вопрос отношения к самоубийцам решен давно в пользу сохранения жизни. То есть, если ты видишь, что человек хочет произвольно уйти «в мир иной» — останови его. Почему-то действия по спасению жизни и здоровья великого ученого, когда наши диетологи и врачи пытались перевести принципиальное голодание в лечебное, получили суровое осуждение на Западе. Да и впоследствии, по реабилитации академика, наибольшей критике подвергались действия врачей именно в этот период. Кстати, благодаря искусству врачей и доброй воле самого больного введение в режим лечебного голодания с последующим выходом из него прошло успешно. Я располагаю данными, свидетельствующими об улучшении физиологических параметров Сахарова. И никаких психотропных воздействий, имевших целью сломить волю правозащитника, не проводилось, оставим это на совести тех, кто уже солгал единожды.
Вернемся к отношениям Сахарова и медицины с КГБ. Я, конечно, был далек от этого ведомства и не испытывал к нему симпатий, однако у меня сложилось впечатление, что наряду с «изолирующей» ролью эта служба несла еще и функцию охраны Андрея Дмитриевича от нежелательных для него встреч. Ореол агента американского империализма, созданный нашей партийной прессой, вполне мог спровоцировать эксцессы советских «патриотов» против опального ученого.
Когда Андрей Дмитриевич по вызову Горбачева уехал в Москву и включился в активную политическую жизнь, как врач я сожалел об этом, понимая, что долго ему такой жизни не выдержать.
После смерти Сахарова резко возрос интерес к его здоровью, как это ни парадоксально, со стороны прессы. В Горький нагрянул «десант» газетчиков со всего Союза, надеясь получить от врачей признание в умышленном убийстве великого человека. Каждый, кто был причастен к здоровью академика, выступал тогда перед прессой и коллегами, восстанавливая хронику тех событий. Выступил и я. Помню, что, направляясь к трибуне, я решил в конце речи обязательно сказать о КГБ. Однако за время выступления я утратил эту решимость. Сейчас не помню: то ли забыл, то ли струсил, однако, уже возвращаясь на место, я испытывал стыд и разочарование в себе. Через минуту это чувство стало преобладающим и, окрепнув духом, я сделал заявление с места. Этот факт запечатлел кто-то из фотокорреспондентов, который на следующий день вручил мне эти снимки. Мое выступление закончилось небольшим происшествием, странным образом разрядив обстановку. Помню, что со стороны эстонской делегации раздались аплодисменты. Наши, как люди более серьезные, сделали вид, что ничего не слышали. Только один молодой телеведущий Горьковской студии некстати воскликнул: «Это свидетельство очень важно. Таких свидетелей с каждым днем будет становиться всё меньше». Он еще что-то говорил, но зал уже неудержимо хохотал, стряхивая с себя всю официозность и показуху…
Сразу после собрания
ко мне подошла заместитель главного врача и посоветовала отказаться от своих
слов: «Скажи, что тебя неправильно поняли». Как я и ожидал, мой демарш никого
не заинтересовал, потому что Комитет тогда еще был в силе, а о свободе прессы
больше говорили, чем было на самом деле. Самое интересное во всей этой истории,
что пока у нас все продолжали конспирировать эту тему, все материалы о Горьковской
жизни Сахарова были показаны по западногерманскому телевидению (включая
видеосъемку больницы, врачей и т.п.), так что вопрос о роли КГБ уже не нуждался
в разъяснении.
*****************************
[В этом файле — тексты, не вошедшие в «основной» файл]
1) Статья из газеты «Ленинский путь» за 15.12.1998 г.
Заголовок статьи: «Ему было больно за нас».
Автор: О. Четаева.
Выдающийся физик-теоретик и крупнейший гуманист нашего времени. Величайший представитель единой всечеловеческой Церкви людей доброй совести и воли… Таковым для современников Андрей Дмитриевич стал еще при жизни. Прошло 8 лет…
— Евгений Алексеевич, каким Вы запомнили академика Сахарова?
— У меня сложилось впечатление о нем, как о человеке деликатнейшем. Скромность, застенчивость и деликатность наиболее бросались в глаза при контакте с ним. Сахаров никогда не ставил в неловкое положение врача. Был дисциплинированным пациентом.
— Чувствовались отрезанность его от мира, поднадзорность?
— Его нельзя было увидеть одного. Постоянно сопровождала медсестра, по-видимому, из органов.
Приведу пример. В обеденный перерыв мы с коллегой вышли в больничный сад. Почти одновременно из корпуса вышел Сахаров. Мы постепенно стали приближаться к нему. Вдруг приятель дернул меня за рукав: что это? А наперерез из кустов появился человек, однако он опоздал, и мы уже миновали академика. Затем он скрылся.
— Чем же руководствовались органы: стремлением изолировать
или охранять опального ученого?
— И тем, и другим. Сахаров был первой величиной в науке, одним из создателей водородной бомбы. Он — Голова, а голову любую, даже бунтующую, надо беречь. И его берегли.
До ссылки он имел достаток во всем, кроме выезда за границу. И вдруг такой человек встал в оппозицию к правительству. Его выступления за запрещение созданного им же оружия, требования свободы политзаключенным — и результатом стала высылка в Горький.
— В 70-80-е Сахарова называли человеком будущего.
— Глупости. Он был обычным человеком. Его же слова: как личность он не достоин своей судьбы, столь щедрой к нему.
— И всё же такие люди, как Сахаров, Солженицын были
необходимы тогда. Их знали, читали, слушали. Но услышали ли?
— Андрей Дмитриевич предвидел то, что случится сегодня. К сожалению, к нему не прислушались.
Он ратовал за закон, запрещающий государственным и идеологическим чиновникам прежнего режима занимать высшие государственные должности и даже баллотироваться. Его засвистали. И вновь у власти — прежняя номенклатура.
— Сегодня, спустя восемь лет после его смерти, был бы он так
же актуален, как в годы застоя и начинающейся перестройки?
— Такие люди, как
Сахаров, Солженицын являются эталонами политической, христианской
нравственности. А нравственность никогда не девальвируется, она — вечная.
Поэтому люди, олицетворяющие ее, всегда рядом.
2) Заголовок: Еще раз о ТВ
(статья в газете…)
Телевизор — это чудо XX века. Возможность передачи изображения на расстояние перевернула весь уклад людской жизни, сделав возможным то, что еще недавно казалось фантастикой. Но возникает очень важный вопрос, чему служит ТВ. Если оно служит человеческому в человеке — я за свободу информации от любой цензуры, кроме цензуры совести и ума. Если же для демонстрации варварства, насилия и убожества — я буду настаивать на введении соответствующих ограничений. И если мы добились круглосуточной свободной продажи водки — это еще не значит, что глупость восторжествовала повсеместно. Нам еще нужно решить проблему со школьными завтраками, с урожайностью зерновых и незерновых, а также с активностью фермента ацетилхолинэстеразы в головном мозге. Нам нельзя глупеть. Мы должны получать всё более качественную информацию. В США и Европе десятки общеобразовательных и специальных программ и каналов, у нас едва ли наберешь 4-6 постоянных семинаров по 1-2 центральным каналам. И если такое положение сохранится еще лет 10 — мы безнадежно отстанем не только в технологическом, но и в интеллектуальном отношении, впрочем, процесс этот, как мне кажется, ускоряется, чему свидетельством служит создание «суверенными» телестудиями собственных национальных телесериалов. Убожество, если дать ему ход, колобродит совершенно незлонамеренно, а только в силу собственных нелепых представлений о своей роли в искусстве. «Йес!!!», — говорит круглолицый мальчуган из чувашской рекламы по Российскому каналу. Круг замкнулся.