"АХ,ЛЕВА,ЛЕВА,ГДЕ ОНИ ДЕНЕЧКИ..."
О своем друге Леве Роднове я хотел написать очень давно,но сначала не решался (да и опыта соответствующего не было),потом Лева сам протестовал,потом просто жизнь изменилась настолько,что многое оказалось в ней лишним...
И все-таки идея не покидала меня,уж слишком значительную роль в моей судьбе сыграл этот человек. Говорю об этом публично и внятно,не с целью понравиться герою мемуаров, или кому-либо еще, а просто по душевной необходимости и радуюсь тому,что мы оба дожили до этого дня.
Во всяком случае, если бы этот "воспоминательный ...деж" родился лет двадцать назад, в нем наверняка было бы больше веселья, каких-то хохмочек, приколов, которые, конечно, хороши, но не отражают в полной мере ни личности поэта Льва Роднова, ни времени, в котором мы жили. Не знаю,что получится в итоге, но приступаю к повествованию.
...Леву я впервые увидел осенью 80-го, двадцать шесть лет назад, в один из первых своих приходов в клуб самодеятельной песни "Ижик". Просто стоял посреди коридора, в окружении группы "ксп-шников", какой-то парень в потертом красно-синем свитере и очень темпераментно о чем-то рассказывал. Что-то меня в нем привлекло и я тоже остановился послушать. Оказалось,что разговор идет о китайской границе, где он только что побывал в командировке. Потом мы всей толпой отправились вниз, в банкетный зал, который называли просто "буфетом", пить пиво, всегда бывшее в дефиците и продающееся не везде. И тут, неся к столику охапку бутылок, одну из них он все-таки не удержал, раскокал. И из этого прискорбного факта устроил целый пантомимический спектакль, долго сокрушаясь о потере живительного напитка. Это, конечно, была шутка и видно было, что окружающие к этому привыкли, кто-то, кажется даже
сказал: "Ну,Роднов опять в своем репертуаре!"
Никаких песен в этот вечер он не пел. И уже расходясь, я его спросил: "Слушай, как тебя найти?" "А очень просто: "Позвони в "Комсомолец Удмуртии", спроси Леву, меня там все знают..." Так я узнал и место работы своего нового знакомого, что еще более усилило мой интерес.
Когда мы познакомились, мне едва исполнилось двадцать, а Леве было уже под тридцать, в общем, разница значительная, но которая как-то не ощущалась, потому что Ильич, как мы его часто называли, был очень эмоционально подвижен: то казался рано помудревшим стариком, то распахивал навстречу детски-доверчивые глаза ребенка. Был
еще Петрович, Сережа Гулин, к которому у меня тоже самые искренние чувства, но он в нашей молодой компании смотрелся более традиционно, что ли, этаким чеховским интеллигентом, со своими очками и негромкой манерой разговора. А вот Лева, скорее, напоминал горькоговского босяка, путешественника по жизни, в своем красно-синем свитере, спортивных "тянучках", штормовке, почти всегда в те времена под крепким хмельком, а иногда, честно говоря, и гораздо более того. Иногда Лева преображался: надевал приличный костюм, но в случае нужды мог пожертвовать
самым дорогим, что называется, не глядя. Слава богу, ни вещей, ни денег мы никогда не жалели, тем более,что их и не бывало.
Все это я оценил уже потом, а тогда просто позвонил в редакцию и мы договорились встретиться там же, в КСП, в традиционный четверг. И вот я услышал первые (для меня первые!) песни Левы Роднова. И они меня поразили, потому что по глубине мысли, чувства и слова резко контрастировали с их автором, рубахой-парнем, с которым
одновременно можно было потрепаться, выпить пива, покурить сигаретку. Я как-то сразу оценил в нем поэта, потому что на гитаре Лева играл, как обезьяна на фортепиано, голос, хотя и мощный, но абсолютно не поставленный, резал слух наших более музыкально одаренных товарищей. Но вот слова, это было нечто:
Ночь, ночь, ночь, а почему бы и нет?
Усталость подкралась, как нечаянный дождь в тайге.
Ты думал - привал на час, а вышло - ночлег навек,
Звездочка из костра не прижилась в очаге…
Первый день как второй,спутался календарь,
От бывших костров твоих по ветру уходит гарь
Туда, где чужой огонь чужое тепло хранит.
Тут надо сказать еще о том, что в тот год умер Владимир Высоцкий, на песнях которого вырос, и который был моим тогдашним кумиром. И я долго находился под впечатлением этой потери, все мне казалось потерявшим смысл, и в КСП пришел во многом потому, что неосознанно искал замену незаменимому, в поисках чего-то нового. И вдруг оказалось, что есть и другие поэты, они живут рядом, и с ними тоже интересно. А у Левы Роднова в песнях была еще очень сильна и "высоцкая" нота, нота гражданственности и социального протеста. Тогда же, помню,поразила меня его песня "Польша":
Много наших легло, а врагов полегло еще больше,
Что у нас на обед? На обед, извините, свинец.
Что под нами горит? Плачет панская Польша.
За столом никого, никому уж сто грамм боевые,
"Эрликоны" достали и друг не щадил самолет.
Не смотрите на снег, я прошу: Разрешите мне вылет,
Разрешите реванш, к озверевшему Богу полет.
В общем, я влюбился в эти песни и мог слушать Леву часами, в любое время и в любом состоянии. Я стал читать их своим друзьям, знакомить с автором, много говорить о том, какой это замечательный человек и как значительно то, что он делает. И этим, наверное, как-то поддержал его в жизни. Конечно, Лева был старше и по-житейски
опытнее, мудрее, учил меня, ненавязчиво и не давя авторитетом, всему, что нужно в таких случаях. Но что касается душевного опыта, опыта "страдательного" и сострадательного, то здесь мы были примерно равны и поэтому нам было легко общаться в любой компании, которых тогда было множество, где с рублем ты чувствовал себя обеспеченным человеком, а с пятью - желанным гостем.
Конечно, наше общение было густо замешано на водке и на всем, что с этим связано. К счастью, мы не стали алкоголиками, потому что, как выражался наш общий знакомый, художник Саша Балтин: "Духовное не подвержено алкоголю". А еще мы говорили и между собой и часто публично на таком матерном арго, что все сегодняшние словари мата меркнут в сравнении с тогдашним нашим лексиконом. Кратко это можно охарактеризовать всего двумя словами: ...ня и ...деж. Это было и формой социального протеста против существующего в обществе режима, и
протестом против нашей душевной неустроенности, тех противоречий, что разрывали нас на части. И водка, конечно, помогала.
Наше общение становилось все более тесным и по-настоящему дружеским. Если мы не встречались, то уж созванивались практически ежедневно и всегда по потребности, а не ради просто болтовни. Конечно, Лева нашел во мне благодарного слушателя и ценителя своей нестандартной поэзии, которая далеко не всем нравилась, мог
даже посоветоваться по поводу той или иной песни. Хотя это доверие возникло не сразу и Лева мне потом признался, что долго присматривался, опасаясь "подставы", прежде чем убедился в искренности моих чувств.
Надо прямо сказать, что в начале восьмидесятых его жизнь была очень нелегкой. Это было время, о котором уцелевшие очевидцы потом вспоминали так: "Лева - это наше знамя, его надо носить". И еще: "Как возьмешь портвейн, береги его, он ведь с нашим знаменем цвета одного". Впрочем, носить можно и нужно было почти каждого из нас, поэтому имя менялось в зависимости от конкретики момента. Часто Лева носил меня,случалось,что и я его. Спиртное мы тогда измеряли не качеством напитка, а его количеством, поэтому не всегда успевали соразмерить
наличие душевных и физических сил.
А к жизни вообще мы тогда относились фатально-небрежно, искренне считая,что финал, по-нашему ...дец, известен и неизбежен, поэтому и не цеплялись за нее. Помню, однажды осенью мы втроем, я Лева и Коля Гусенков, ездили на фестиваль самодеятельной песни в город Чайковский. А поскольку мы сильно опаздывали к началу концерта, пришлось брать такси и сказать водителю, чтоб торопился. И тот, по скользкой темной дороге погнал под сотню, в принципе разбиться можно было хоть бы ...уй, но мы доехали благополучно и успели туда, где
нас уже ждали.
Кстати, Лева Роднов долго не любил петь со сцены, как-то терялся на ней, боялся микрофона и нечасто соглашался на такие мероприятия. А тут ему пришлось выступать перед незнакомой публикой да еще в ранге гостя и он долго не мог решить, что петь, чтобы никого не подвести. Мы в уголке как-то обговорили его выступление, чтобы все было прилично, и все же Лева не удержался в рамках. Помню, как в отличие от привычных ксп-шных соплей-воплей и прочей пейзажной лирики, резко прозвучала его песня, наполненная болью и сочувствием:
Губим! Ей-богу, губим
В себе такое, о чем не знаем.
Как будто души продали люди,
....................................................
Время! Целитель лучший
Все то, что было, покроет мраком.
Не закрывайте, кто может, уши
Или поплачьте,кто может плакать.
Не все складывалось и в семейной жизни. В чем-то законные требования жены, наличие ребенка, требовали от Левы жизни размеренной и спокойной, где окружающие видят в тебе отца и кормильца, а душа поэта требовала совсем иного, поэтому часто возникали конфликты. Лева все чаще срывался, уходил в неизвестность, иногда прямо здесь же, в твоем присутствии, хотя внешне бодрился и прятал свою неприкаянность за излишней бравадой и веселостью, когда в глазах тоска смертная, а на лице - улыбка до ушей. Но уж в песнях он не скрывал ничего:
Только спросят меня: как живешь?
Рассказать бы об этом детально...
А в ответ будто сам себе врешь,
Отвечаешь: Нормально,нормально!
..........................................................
Только спросят меня: как семья? -
Раздражая вопросом скандальным -
Но опять отвечаю всем я
Удивительным словом "нормально".
.............................................................
А вокруг стройный хор голосов,
Я лежу на кровати трехспальной,
У меня просто нет больше слов,
Открываю газету - нормально!
А еще была такая песенка:
Не пришел с работы папа,
В электричестве весь дом,
Ведь у папы день зарплаты,
Папа в дом придет потом.
Вообще, мне кажется, Леву в те времена все любили, но как-то отстраненно, пока он находился в пределах прямой видимости, не понимая ни его истинного масштаба, ни глубины человеческих проблем, некоторые просто не принимали такой стиль жизни. В этом мы с Левой были схожи, два "белых ворона", люди одной крови, два идейных ...здяя по части благополучия. Не зря, мне кажется, много позже наша общая знакомая, Люся Дудинова, наблюдавшая нас в самых разных ситуациях, сказала примечательную фразу: "Я знаю, каким в пьяном виде бывает, допустим,
тот-то и тот-то, они всегда одинаковые. Но что касается Красноперова и Роднова, то в пьяном состоянии и в трезвом - это совершенно разные люди...".
Что же касается, так сказать, профессиональной деятельности, левиной работы в "Комсомольце Удмуртии", то здесь он, конечно, был оценен по достоинству. Писал много, остро, часто ездил в командировки, откуда привозил материал не только для статей, но и для новых стихов и песен. Но и там, в условиях цензуры, подневольности, необходимости писать по приказу, приходилось временами просто невыносимо, что заставляло моего друга иногда хлопать дверью, уходить, если раньше "не уходили", менять место работы.
Во всем этом была одна отдушина. Как и многие другие, Лева Роднов очень любил работу ночного сторожа или вахтера. Это не было целью заработка, какие там деньги с полставки и так небогатой рублями, но зато давало возможность и свободное время для творчества и для дружеских встреч, естественно. Сегодня этого уже не понять,
ведь вся прелесть ситуации заключалась именно в том, что ты можешь спокойно заниматься своим делом, которым дома не займешься по причине скудности условий и шкодности дражайшей половины, а тебе за это еще и деньги платят...
То в музее, то на стройке, то в детском садике встречались мы с Левой в те времена. Пили, что было, и пели, что душа желала. Причем не только собственное, но и другие песни. Я никогда петь не умел, но любил и чаще всего по пьяни голосил "Протопи ты мне баньку по-белому, я от белого свету отвык...". Тогда так и говорили: "Если Красноперов поет "Баньку", значит, пьянка удалась". А Лева мог спеть под настроение, например, Окуджаву:
Отшумели песни нашего полка,
Отзвенели звонкие копыта,
Пулею пробито днище котелка,
Маркитантка юная убита.
Часто, чтобы было веселее, мы добавляли к известным песням новые слова из нашего нецензурного запаса и казалось, что они там так и были изначально. Однажды помню, на два голоса, мы проорали галичевскую "цыганочку" - "Вечер. Поле. Огоньки. Дальняя дорога...", да так что стекла подрагивали, а прохожие останавливались. И, конечно, бывали разные эпизоды, смешные и не очень, которые потом превращались в рассказы-легенды, которые можно было объединить в цикл "Показания очевидца".
Однажды, в 1983 году,т ак мы встретили "жуткий женский день" - 8 марта. Лева тогда как раз сторожил детский садик, то есть минимум сутки эта детская обитель была в нашем полном распоряжении, а по случаю праздника можно было и задержаться, что всегда очень важно и греет душу. В общем, мы договорились с Левой, что я подойду вечером и принесу с собой, потому что должны были быть и другие наши друзья. Накануне я зашел в винный магазин и, сдуру, соблазнившись явной выгодой, взял литру "кимирсеновки" - водки корейского происхождения, потому что она, в отличие от популярной тогда "андроповки", стоила не 4.70, а всего 4.50. Я здраво рассудил, что на рубль сдачи можно еще взять и закуску, а принципиальной разницы между "дорогой" "Русской" за 5.30 и
этим пойлом не было.
На следующий день, как и договорились, я приехал в садик, прихватив еще поллитровую банку домашнего сала, которое нас и спасло в итоге. Там уже кто-то был, пили что-то красное, потом подошли наши друзья Сережа Жилин и Сережа Денисов, тоже что-то принесли, выпили, в конце концов достали "кимирсеновку", которая мало того, что была желтого мочеподобного цвета, но в бутылке еще плавала и какая-то сушеная бяка. Оказалось, что гадость прямо-таки жуткая, у меня просто не хватает слов, чтобы описать свои тогдашние ощущения, пусть об этом лучше расскажут присутствующие. Но делать нечего, пришлось пить и в итоге утром мы очнулись с Левой в ярко разукрашенной детской спаленке на детских же кроватках, которые тоже были не по размеру. Головы, естественно, болели, жизнь не радовала, и в голову лезла всякая ...ня. Помню, я сказал тогда фразу: "Хорошо бабам, проснутся,...ду
почешут...", на что Лева с другой кроватки бодро добавил: "А тут проснешься и ...уй почесать негде...".
Но это все были шуточки, а вставала насущная проблема: на что и как опохмелиться. Денег не было еще вчера, сил на поиски не осталось никаких. Но на этот случай существовала отработанная система. Нужно было сесть за телефон и выяснить у кого деньги водятся, а потом позвать в гости, соблазнив совместной выпивкой, гитарой, песнями и свободным углом, где можно повеселиться. Этот метод срабатывал практически безотказно, чаще всего звонил я, потому что Лева был козырным тузом в моей игре, это добавляло интриги в разговоре: "Дескать, ты приходи, а кого увидишь - это б-а-альшой секрет..."
В этот день я таким образом вызвонил нашего большого друга, замечтельного врача, бабника и альпиниста, но такого же ...удака Петю Плетнева. Это было здорово, потому что, во-первых, Петя был свой человек, а во-вторых, в те времена всегда имел спирт. Петя согласился, но попросил немного подождать, пока он не освободится от своих дел. В ожидании мы скоротали время, пришли в норму, и Петю встретили уже готовые к новым подвигам. Разлили спирт по детским чашкам и, сидя на низеньких банкетках, замахнули за встречу. И все понеслось по новой...
Но вечером Леву должен был сменить другой сторож, расходиться нам не хотелось и мы договорились,что отправим сменщика домой, а сами останемся. Сменщик, его звали Семен, появился вовремя и нисколько не удивился, потому что и сам не дурак был выпить. Мы налили ему спиртику, налили по второй, продолжали ...деж и пенье, а потом Семен неожиданно куда-то пропал. Мы подумали,что он отправился домой, но через полчаса Семен снова появился. Ему показалось неудобным угощаться на халяву и он решил внести свою долю. И принес, черт возьми, все ту же "кимирсеновку"! Так что тот праздник я запомнил навсегда...
Но не все так было радужно, дерьма мы тоже хлебали достаточно. Жизнь, казалось, выталкивала нас, тащила ко дну, но мы почему-то не хотели тонуть и упирались, находя себе все новые увлечения и причины, чтоб задержаться на этом свете. Однажды, в каком-то из наших временных пристанищ, ночью, после изрядного количества совместно употребленного, Лева горько сказал: "Слушай, неужели я повторяю путь Галича?". Не по масштабам, конечно, а по степени неприятия. И какие-то основания для этого были. Помню, когда наступила "эпоха больших похорон" и
на смену Леониду Ильичу пришел Юрий Владимирович, в КСП "Ижик" решили устроить концерты ведущих авторов - Гулина и Роднова. Сережа прекрасно выступил в большом зале, а поскольку Лева, повторяю, большую сцену не любил, то его концерт решили устроить прямо в комнате Дворца "Металлург", где тогда обитали. Собралось человек 80, все свои, и Лева хорошо пел, интересно рассказывал о разных встречах, но я чувствовал, что его что-то сдерживает, не дает полностью раскрыться. Оказалось, что среди присутствующих был один явно "не наш" человек, который сидел и безучастно, но внимательно слушал. Он выделялся не столько возрастом, сколько тем, что к серой рубашке прицепил красный галстук, что наталкивало на очень конкретные мысли по поводу его служебной принадлежности... А потом, когда после перекура, этот товарищ ушел, все вздохнули свободнее, и Лева врезал на полную катушку только что сочиненную песню:
Ну и жизнь пошла, дальше некуда,
Что за люд вокруг, зельем сытые?
Возлюбить отца сыну некогда,
Совесть волком спит, недобитая.
С хрусталя да в рот, из грязи в князья,
Все давным-давно позапутано.
Все, что хочешь, есть, только взять нельзя,
Что ни юдоль, то зело смутная.
.....................................................................................
От мамаш скулеж, мужиков буза,
Между делом еще поднатужимся,
Поменяли опять над собой образа
И вконец обалдели от ужаса.
..........................................................................................
Ну и жизнь пошла, души голые,
Будто мор чумной бродит в таборе,
Кто по горло сыт нашей школою,
А кто плавает - сплыли за море...
И тогда это было круто, за гранью дозволенной смелости, да и сегодня, мне кажется, эта песня звучит очень современно, хотя многое в наших тогдашних песнях, увы, уже не актуально.
А потом Лева неожиданно и, как оказалось впоследствии, бесповоротно бросил пить, то есть, по-нашему, завязал. Многие сначала злорадствовали и ждали, когда все вернется на круги своя, но Лева держался крепко. И вот уже 22 года Лева Роднов - убежденный трезвенник, хотя как-то в разговоре и промелькнула фраза: "Понимаешь, когда-нибудь я вернуксь к этому состоянию, потому что в нем я получил столько ни с чем не сравнимого кайфа, что...". Но главное, что на наших личных взаимоотношениях левина трезвость никак не отразилась, потому что мы оба понимали, в отличие от наших близких, к любому решению человек должен приходить сам. Он меня не воспитывал, не говорил правильных слов, но я видел, что есть живой пример и с проблемой пьянства можно справиться,
это действовало сильнее. Несколькими годами позже, когда я сам решил "слезть со стакана" и ощутил преимущества трезвого образа жизни, мне несколько месяцев подряд снился один и тот же сон: как будто я пью портвейн из десятилитрового полиэтиленового ведра, а сам (во сне!) думаю, какая же я сволочь и скотина... Своими впечатлениями я поделился с Левой и он мне сказал: "А, все ...ня, не обращай внимания, организм просто освобождается, у меня тоже так было".
А по времени левина трезвость совпала, как ни странно, с перестройкой и гласностью. Сейчас можно по-разному оценивать эти общественные перемены, но одно было бесспорно: почувствовав некую свободу, мы старались успеть как можно больше прокричать-пропеть-напечатать, пока вновь не закрутили вентиля кислородной подушки...
И однажды Лева Роднов меня "поймал". Я только много позже понял, что он меня "купил", как молодого. Однажды, весной 1986 года, мой многолетний друг и собутыльник Сережа Жилин, вдруг исчез с горизонта и не появлялся месяца три, что вообще было немыслимо. А надо честно сказать, что "бухали" мы с Сережей крепко, пили, в зависимости от нличности, то портвейн, а то и коньяк, существовала даже такая условная денежная единица под названием "один жиль", которая равнялась то 5.30., то 6.80., то 9.10. Однажды мы решили подсчитать, сколько же ушло в глотку и обнаружили, что ушло прилично, могли бы и на "Волге" разъезжать.
Так вот, Сережа вдруг пропал, а Лева однажды сказал следующее: "Слушай, мы тут решили возродить молодежный литературный альманах "Горизонт", поэтому вот все, что хочешь, напиши о Высоцком, а мы это напечатаем". Наверное, я так бы и остался автором двух-трех "датских" публикаций о Высоцком, если бы не это Левино предложение. Я взялся за дело с искренним энтузиазмом и в конце концов написал нечто, что,конечно же, показал Леве. И вот тут, когда мы курили на балконе, Лева сказал окрылившую меня фразу: "Понимаешь, вот это уже нечто, где пятьдесят процентов профессионализма...", на что я ответил: "А пятьдесят процентов - голых эмоций?" "Да нет, - ответил Лева - трезвой головы...". Во всяком случае, именно с этого момента я стал активно писать, постепенно расширяя и тематику и географию публикаций.
А у самого Левы Роднова в это время произошел некий творческий взрыв, своеобразное "болдинское лето". Обычно Лева приезжал ко мне на велосипеде или прибегал пешком, и показывал какую-то новую песню. А тут Лева стал появляться регулярно, часов в семь-восемь утра, с велосипедом и гитарой, и говорить: "Послушай, я вот тут песенку написал, как она тебе?" Дальше - больше. В очередной приезд Лева говорил: "Я написал две-три песни..." Правда, в автоском изложении это звучало несколько иронически: "Я вот тут песенку ...говнякал". Я что то говорил, едва продрав глаза, и это "песнопенье" продолжалось довольно долго, пока мы не сели и не записали все это на магнитофон. И оказалось, что за это лето Лева ...наячил, ни много ни мало, 86 вещей. И эта пленка до сих пор хранится в моем архиве.
Надо сказать, что за все эти годы знакомства и дружбы, Лева постепенно приучился серьезно относться к собственному творчеству, как-то фиксировать сделанное. Например, его всегда поражало во мне сочетание несочетаемого: будучи совершенным ...здяем по жизни, я оказался прирожденным архивистом. С неутомимостью пылесоса я собирал все, что касалось жанра авторской песни и творчества любимых бардов: коллекционировал записи, вел переписку, складывал
в папочки отдельные статьи и прочее.
И только однажды я, что называется, дал маху. Из самых лучших чувств, недавно освоив навыки машинописи, я решил напечатать все, что к тому времени знал и что накопилось в записи, так называемых "консервах". Что и совершил, гордясь, не всегда, правда, соблюдая правила грамматики и знаки препинания. Я хотел сделать автору сюрприз, подарок, но неожиданно получил очень важный и болезненный урок. Лева, как-то прознавший про мои "происки",неожиданно отвалил мне целую кучу ...здюлей. Дело было даже не в том, что я сделал это доброе дело втихаря, а в том, что не поставил
автора в известность, нарушил его неотъемлемое право на право выбора и отбора. В общем ,стыд я ощутил на собственной шкуре, хотя на лестничной площадке, где Лева "песочил" меня, все равно было темно.
Как раз тогда я устроился работать вахтером в первое общежитие университета, что на улице Удмуртской, и четыре года доблестно нес трудовую вахту, являясь и народным вахтером (по общему мнению моих друзей) и "лицом общежития" (как иногда называли меня его обитатели) и просто человеком на вахте, где всегда можно было перекурить, потрепаться за жизнь, а при необходимости "дежурный стакан" всегда был у меня наготове. И, конечно, Лева Роднов всегда был здесь желанным гостем, гитару приносили ребята со спортфака, а эмоциональный фон создавали знакомые девочки - филологини и художницы. Впрочем, там бывали и другие наши друзья, Миша Черемных, Алик Антонов, Сережа Денисов, а друг мой Жилин так там вообще прописался...
Какие-то перипетии, ситуации нашей общежитской жизни находили отклик и в тврчестве Левы Роднова. Чаще, конечно, ернический, шуточный. Была, например, такая песенка : "Вахтер Красноперов, достаньте стаканы, студент Бондаренко, считайте рубли...". Отголоски этого времени можно встретить и в прозе Левы Роднова, в частности, в его книге "Тексты". А однажды Лева написал уже серьезное посвящение мне:
На стене висят портреты,
Под диваном - бутыли.
Леша курит сигареты,
Леша жалобно скулит.
.........................................
Наливай, Алеха, брагу,
Дергай, Серый, за струну.
Что ни кореш, то бродяга,
Что ни ночь - как на войну.
.................................................
У подруги тоже косо,
Не навет, так наговор.
На ответы нет вопросов -
Молодость общагова.
Здесь, в этой песне, все - правда. Действительно, мое тогдашнее жилье представляло нечто вроде музея: комеата, увешанная фотографиями Высоцкого и других бардов, разнообразные афиши, а за диван, в дальний угол, ставилась пустая тара, все то, что приносилось и благополучно распивалось многочисленными гостями. Случалось, что на этом диване сиживали и леживали не только свои, но и заезжие гости: Юра Кукин, Максим Кривошеев, Александр Евстигнеев... Сиживал на этом диване и Лева Роднов.
Вообще нас объединяло и еще одно общее качество: нас постоянно тянуло к молодежи, не ради поучительства, а ради необходимой духовной подпитки. Так, благодаря Леве, в нашей компании появилась девушка Настя, по прозвищу Кукуруза, которой Лева посвятил несколько песен, а я разродился одной фразой: "От несчастной любви не умирают, умирают от единственной..."
Кстати, в это время Лева как-то неожиданно созрел для серьезной прозы и написал свою знаменитую повесть "Пантеон". И однажды мы записали ее, в присутствии нескольких близких друзей, записали ее на магнитофон. К сожалению, эта запись пропала, потому что я выпустил ее из рук и ей, что называется, "приделали ноги". В этой потере я долго не мог признаться Леве, пока не пришлось сделать это поневоле.
Однажды возник на горизонте московский собиратель бардов и энтузиаст ксп-шного движения, натуральный князь, Петя Трубецкой. Он искал контактов с местными любителями песни, но я как-то уклонился, потому что был занят другими проблемами, а потом, все-таки уступив просьбам моей будушей жены, а тогда просто знакомой девочки Ишки, согласился на встречу. И у нас как-то сразу возник тот душевный контакт, который всегда очень важен: если он возникает, то все
нормально, а если нет, значит, время пропало впустую. Конечно, я позвонил Леве и сказал, что есть человек, который интересуется местными авторами, и хорошо бы устроить небольшие посиделки. Лева отреагировал сдержанно, согласился попеть часик из приличия, и мы собрались втроем. Неожиданно Петя Трубецкой и Лева Роднов понравились друг другу и Лева напел целых четыре часа, а я радовался, что способствовал встрече двух хороших людей.
Потом я женился, отдался семейной жизни, прошли перестроечные времена, наступили рыночные. Нужно было не только жить, но и выживать. Встреч стало меньше, Лева целиком ушел в серьезную литературу: прозу, документалистику, моноспектакли по собственным стихам, в конце концов организовал "Школу ижевских бардов"... Внешне поседел, сменил велосипед на автомобиль, но, встречаясь, мы всегда понимали друг друга, потому что с молодости существовал
некий условный язык, где главным были не слова, а что-то большее, не поддающееся вербальному выражению.
В заглавие этих записок я вынес строки Сергея Гулина из посвящения Леве Роднову:
Ах, Лева,Лева, где они,денечки,
Когда не пили только мертвецы,
Когда ты выдал радужные строчки
Про дом, в котором все мы не жильцы...
И вот недавно мы снова встретились с Левой. И оказалось, что ничего не забылось и ничего не пропало даром. Поменявшись снаружи, внутри мы, к счастью, по-прежнему ощущаем себя двумя ...здяями, занесенными неведомым ветром на эту грешную Землю и продолжающими строить свой дом, где будут жить другие ...здяи и ...здяйки.
АЛЕКСЕЙ КРАСНОПЕРОВ.
Сентябрь 2006 года.