Лев РОДНОВ

 

 

          Эту книгу я показвал на публике лишь однажды – на лит. вечере в музее изобразительных искусств. Когда-то давно. Читал несколько часов кряду. Как вспомню, так…

 

          Рисунки исполнил художник Александр Балтин

 

          (Вообще под совокупным названием «Рашен-sex» в издательстве «Странник» готовилась к выпуску книга моих текстов. Но не сошлось что-то у хозяина издательства Андрея Юдина. А человеком он оказался удивительным – выплатил полностью немалый гонорар и мне, и художнику за неизданную вещь. Спасибо, Андрюша!)

 

 

 

Ра­шен-sex

 

Тра­ги­фар­сиз­мы

 

          Как-то в воль­ном из­ло­же­нии до­ве­лось ус­лы­шать сло­ва, яко­бы при­над­ле­жа­щие ин­тел­ли­ген­ту-ре­во­лю­цио­не­ру, ска­зан­ные на за­ре Со­вет­ской вла­сти: «Все­об­щее об­ра­зо­ва­ние в Рос­сии по­гу­бит гра­мот­ность…» Ав­тор­ст­во афо­риз­ма при­пи­сы­ва­лось Лу­на­чар­ско­му. А ведь хо­ро­шо ска­за­но, черт по­бе­ри! Гос­по­ди, до че­го же мы все не­гра­мот­ные! Сто­ит лишь пой­ти в му­зей и встать пе­ред кар­ти­ной — не зна­ешь, как ее «чи­тать», про­бу­ешь по­чув­ст­во­вать ин­туи­ци­ей — не по­лу­ча­ет­ся… Ду­рак да и толь­ко. Хо­тя и ди­плом, и ат­те­стат, и про­фес­сор­ское зва­ние у иных есть… За­чем?! За­чем два ча­са си­деть на сим­фо­ни­че­ском кон­цер­те, ес­ли «не до­хо­дит»? Слов­но чей-то злой ге­ний ото­брал гра­мо­теш­ку, без ко­то­рой в ми­ре лю­бой куль­ту­ры — стоп! Ее про­сто не да­ли эту гра­мо­теш­ку: дес­кать, вы­дум­ка всё, мис­ти­ка. Дес­кать, ра­бо­тать на­до, вка­лы­вать, бу­ду­щее стро­ить. И что же? Ку­да ни гля­нешь — че­пу­ха ка­кая-то. Да хоть бы и это вот взять: маль­чи­ки-де­воч­ки, от­ку­да де­ти бе­рут­ся, мож­но ли, нель­зя ли, ес­ли хо­чет­ся… Кто учил? Ни­кто. Са­ми нау­чи­лись. Та­кие «кар­ти­ноч­ки», та­кая «му­зы­ка» ку­да ни плюнь — Лу­на­чар­ско­му и не сни­лось!

 

 

Ра­шен sex

 

 

          Се­го­дня в на­шем це­хе про­изош­ло со­бы­тие, ка­кое слу­ча­ет­ся не ка­ж­дый бо­жий день. Тех­но­ло­га Ма­ри­ноч­ку, три­дца­ти­че­ты­рех­лет­нюю жен­щи­ну, тихую ста­рую де­ву, мир­но си­дев­шую до се­го дня в сво­ем за­ва­лен­ном пап­ка­ми и бу­ма­га­ми стек­лян­ном бок­си­ке, — увез­ли пря­мо с про­из­вод­ст­ва в «пси­хуш­ку». Кто бы мог по­ду­мать! Все­гда бо­лез­нен­но-веж­ли­вая, ни ра­зу ни на ко­го не на­орав­шая, она с точ­но­стью иде­аль­но­го ме­ха­низ­ма при­хо­ди­ла на свое ра­бо­чее ме­сто тик в тик и ухо­ди­ла — тик в тик. Ес­ли на­до бы­ло ос­тать­ся в це­хе по слу­чаю ав­ра­ла — ос­та­ва­лась безо вся­ких, хоть за от­гул, хоть за так. У Ма­ри­ноч­ки бы­ли ко­рич­не­вые, не­мно­го на­вы­ка­те гла­за и бе­ло­ку­рые от при­ро­ды во­ло­сы. Му­жи­ки в це­хе по­на­ча­лу, дав­но ко­гда-то, спо­ри­ли: есть у нее ха­халь или нет? Но че­рез год спо­ры утих­ли са­ми со­бой и за Ма­ри­ноч­кой ус­та­но­ви­лась пе­чаль­но-иро­нич­ная ре­пу­та­ция за­ко­ре­не­лой дев­ст­вен­ни­цы. Про­бо­ва­ли взять ее си­лой, но она на­ка­та­ла за­яв­ле­ние в ми­ли­цию, был об­ще­ст­вен­ный суд и с то­го мо­мен­та вся­че­ские по­пыт­ки об­на­ру­жить в ней пол — пре­кра­ти­лись. Кро­то­сти она не ут­ра­ти­ла и ра­бот­ни­ки це­ха по-преж­не­му об­ра­ща­лись к ней: Ма­ри­ноч­ка. От­че­ст­во как-то не вя­за­лось с ее об­ра­зом, ну, как ес­ли бы по­про­бо­вать до­маш­не­го зверь­ка ве­ли­чать по ба­тюш­ке. Да­же и не смеш­но, глу­по про­сто. Соб­ст­вен­но, о ее лич­ной жиз­ни ма­ло кто что знал.

          Ба­бы еще с ут­ра ах­ну­ли: Ма­ри­ноч­ка, обыч­но но­сив­шая стро­гий ка­кой-ни­будь кос­тюм­чик без сме­ны да не по го­ду — при­шла се­го­дня в туф­лях на вы­со­ком каб­лу­ке, от ниж­не­го края юб­ки до ко­ле­ней бы­ло сан­ти­мет­ров пят­на­дцать. Ма­ри­на не то­ро­пясь про­ше­ст­во­ва­ла по про­хо­ду ме­ж­ду прес­со­вы­ми ма­ши­на­ми ни на ко­го не гля­дя. Ее вы­ка­чен­ные ко­рич­не­вые гла­за про­плы­ли над за­мас­лен­ным по­лом, над об­руб­ка­ми же­ле­за, над пе­ре­кре­ст­ным удив­ле­ни­ем ехид­ни­чаю­щих лю­дей. Ме­ж­ду вы­ра­зи­тель­ны­ми глаз­ка­ми и бес­со­ве­ст­ны­ми ко­лен­ка­ми все слов­но впер­вые уви­де­ли по­ка­чи­ваю­щие­ся над всей это це­хо­вой ми­шу­рой, поч­ти вы­пры­ги­ваю­щие из ди­ко­го де­коль­те, ма­ри­ни­ны гру­ди. Му­жи­ки обал­де­ли. Ма­ри­ноч­ка за­кон­чи­ла по­бе­до­нос­ное ше­ст­вие и скры­лась до обе­да в сво­ем бок­си­ке. Ни­кто к ней не за­хо­дил — опа­са­лись пе­ре­су­дов.

          Два под­ро­ст­ка, при­слан­ные из ПТУ на прак­ти­ку, уго­во­ри­ли дев­чон­ку, ра­бо­таю­щую на мос­то­вом кра­не в дру­гом кон­це це­ха, съез­дить на раз­вед­ку. Кры­ши бок­сик тех­но­ло­га не имел, свер­ху мож­но бы­ло по­лю­бо­пыт­ст­во­вать о том, что тво­рит­ся внут­ри, бо­ко­вые же стек­ла бы­ли за­кра­ше­ны бе­лой эма­лью. Кран за­гу­дел, за­гро­хо­тал, по­ехал в даль­ний ко­нец длин­но­го це­ха, по­том — об­рат­но. К раз­вед­чи­кам-под­ро­ст­кам уже при­сое­ди­ни­лись му­жи­ки.

          — Ну? — спро­си­ли они у кра­нов­щи­цы.

          — Ри­су­ет она, чер­тит че­го-то из кни­ги, — скуч­но до­ло­жи­ла де­ви­ца, де­мон­ст­ра­тив­но дос­та­вая из ком­би­не­зо­на си­га­ре­ты. — Ну, че­го вы­лу­пи­лись? Мож­но по­ду­мать, что вме­сто бу­фе­ров у нее там ана­на­сы рас­тут!

          И она по­шла ку­рить в жен­ский туа­лет, до­воль­ная тем, что от­бри­ла мо­ло­дых ко­бе­лей.

          На­до ска­зать, что в по­ме­ще­нии у Ма­ри­ноч­ки сто­ял це­хо­вой уси­ли­тель с мик­ро­фо­ном. Ко­гда воз­ни­ка­ла ну­ж­да де­лать сроч­ные объ­яв­ле­ния по гром­кой свя­зи, Ма­ри­ноч­ка щел­ка­ла тумб­ле­ром, жда­ла, по­ка про­гре­ют­ся лам­пы ста­ро­го УНЧ и ве­ща­ла по лю­бой бу­маж­ке, ка­кую при­не­сут. Го­лос мощ­ных ре­про­дук­то­ров пе­ре­кры­вал скре­жет и лязг про­из­вод­ст­ва. Обыч­но объ­яв­ле­ния де­ла­лись с ут­ра, пе­ред обе­дом или в кон­це сме­ны. К это­му при­вык­ли и ни­че­го хо­ро­ше­го от объ­яв­ле­ний-при­ка­зов не жда­ли.

          За пять ми­нут до на­ча­ла обе­ден­но­го пе­ре­ры­ва ре­про­дук­то­ры ожи­ли.

          — Вни­ма­ние! Вни­ма­ние! Сей­час в крас­ном угол­ке це­ха со­сто­ит­ся по­лит­ин­фор­ма­ция на те­му «Муж­чи­на и жен­щи­на». Вни­ма­ние! Вни­ма­ние!.. — Ма­ри­ноч­ка по­вто­ри­ла ска­зан­ное не­сколь­ко раз. Как по ко­ман­де за­глу­ши­ли мо­ло­ты, ос­та­но­ви­ли стан­ки.

          — Во да­ет! — ска­зал уса­тый мас­тер-пен­сио­нер с гол­то­воч­но­го уча­ст­ка и пря­ми­ком дви­нул в сто­ро­ну крас­но­го угол­ка. Му­жи­ков, со­глас­ных про­ме­нять обед на со­б­ра­ние, на­шлось ма­ло. За­то жен­щи­ны ак­тив­но и охот­но дви­ну­лись вслед за мас­те­ром.

          При­бе­жал на­чаль­ник це­ха, мо­ло­дой, су­ет­ли­вый па­рень.

          — Ты чо? — по­пер он на Ма­ри­ну, но осек­ся, уви­дев, вы­ва­ли­ваю­щие­ся из де­коль­те «бу­фе­ра» и спо­кой­ный ма­ри­ноч­кин взгляд.

          Ни­кто не со­мне­вал­ся, что по­лит­ин­фор­ма­цию Ма­ри­ноч­ка бу­дет де­лать са­ма. Так оно и вы­шло. К то­му вре­ме­ни, ко­гда про­бле­ял зум­мер-гу­док, воз­ве­щаю­щий о на­ча­ле обе­ден­но­го вре­ме­ни, в крас­ном угол­ке уже со­бра­лись все же­лаю­щие про­све­тить­ся, че­ло­век со­рок. С кус­ком ват­ма­на под мыш­кой и кни­гой в ру­ке Ма­ри­ноч­ка не­за­ви­си­мо про­цо­ка­ла к сто­лу, за­сте­лен­но­му крас­ным ма­те­риа­лом. Она бес­це­ре­мон­но сня­ла со сте­ны за сто­лом бро­ва­стый порт­рет ген­се­ка пар­тии и ста­ла при­де­лы­вать на ос­во­бо­див­шее­ся про­стран­ст­во при­не­сен­ный ват­ман. По ме­ре то­го, как ру­лон, скле­ен­ный из не­сколь­ких боль­ших лис­тов, раз­во­ра­чи­вал­ся, от­кры­вая изо­бра­же­ни­е — ше­по­ток, не­до­уме­ние, на­смеш­ки в за­ле воз­рас­та­ли. На трех «кар­тин­ках», вы­ве­ден­ных с по­мо­щью ту­ши и пла­кат­но­го пе­ра, бы­ло изо­бра­же­но вот что: си­лу­эт об­на­жен­ной жен­щи­ны с рас­то­пы­рен­ны­ми ру­ка­ми и но­га­ми и та­кой же си­лу­эт го­ло­го муж­чи­ны ря­дом. Внут­ри кон­ту­ров бы­ли круп­но про­став­ле­ны ка­кие-то кре­сти­ки, имею­щие за­га­доч­ную ну­ме­ра­цию. Да! При раз­во­ра­чи­ва­нии из ру­ло­на вы­сы­па­лись еще от­дель­ные не­боль­шие кар­точ­ки, на ко­то­рых то­же мож­но бы­ло уга­дать схе­ма­тич­ное со­че­та­ние люд­ских фи­гу­рок.

 

          Лю­ди не­до­уме­ва­ли, но ни­кто не рас­хо­дил­ся. На­обо­рот, ожи­ви­лись, ста­ли по­да­вать ре­п­ли­ки, под­бад­ри­вать, пред­чув­ст­вуя не­обыч­ное раз­вле­че­ние. По­баг­ро­вев­ший ли­цом на­чаль­ник це­ха хо­тел ос­та­но­вить не­санк­цио­ни­ро­ван­ное со­б­ра­ние с не­яс­ной по­ве­ст­кой, но жен­щи­ны-ра­бо­чие друж­но за­гал­де­ли и он на­пря­жен­но сдер­жал­ся.

          — Нач­нем? — спро­си­ла Ма­ри­ноч­ка. И в го­ло­се это­го веч­но роб­ко­го ис­пол­ни­тель­но­го су­ще­ст­ва скво­зи­ла се­го­дня по­ко­ряю­щая си­ла уве­рен­но­сти убе­ж­ден­но­го че­ло­ве­ка.

          — Ва­ляй! — крик­ну­ли из за­ла.

          Ма­ри­ноч­ка, как стро­гая учи­тель­ни­ца в не­по­кор­ном клас­се, об­ве­ла при­сут­ст­вую­щих взгля­дом и не опус­ка­ла глаз до пол­ной ти­ши­ны.

          — Это хо­ро­шо, что жен­щин при­шло боль­ше, — ска­за­ла Ма­ри­ноч­ка, — от нас с ва­ми, до­ро­гие под­ру­ги, го­су­дар­ст­во боль­ше­ви­ков скры­ло важ­ные све­де­ния… — В за­ле хи­хик­ну­ли, но под стро­гим взгля­дом тут же при­тих­ли. Уса­тый мас­тер-пен­сио­нер пе­ре­мес­тил­ся, поль­зу­ясь пау­зой, из по­след­них ря­дов на пер­вые. Баг­ро­вость с ли­ца на­чаль­ни­ка це­ха не схо­ди­ла, но он по­ка лишь иг­рал жел­ва­ка­ми и мол­чал.

          — Вот эта кни­га! — тор­же­ст­вен­но про­из­нес­ла ве­ду­щая и под­ня­ла ее над го­ло­вой для все­об­ще­го обо­зре­ния. — Ной­берт. «Суп­ру­же­ская жизнь». Это не един­ст­вен­ная кни­га, то­ва­ри­щи, ко­то­рую мне уда­лось про­чи­тать за по­след­нее вре­мя. И я — по­ня­ла! Я — про­зре­ла! Что сде­ла­ли с на­ми на­ши ро­ди­те­ли, на­ша шко­ла, всё на­ше вос­пи­та­ние? Они вос­пи­та­ли в нас хан­же­ст­во! Мы бы­ли ли­ше­ны са­мо­го глав­но­го… Мы не зна­ем ве­ли­ко­го ис­кус­ст­ва люб­ви! Мы стес­ня­лись не то­го, че­го в дей­ст­ви­тель­но­сти на­до бы­ло сты­дить­ся… Го­су­дар­ст­во боль­ше­ви­ков нас учи­ло быть по­слуш­ны­ми и ра­бо­тать хо­ро­шо. Сча­сть­я — нет! Его за­ме­ня­ет рюм­ка, ожи­да­ние по­да­чек, дра­ка за карь­е­ру… — На­род при­тих. Сме­ять­ся пе­ре­ста­ли. — А как лю­бить? Ко­го лю­бить? За­чем лю­бить? Вы ко­гда-ни­будь об этом ду­ма­ли?! За­чем нас учи­ли лю­бить ка­ких-то ис­ту­ка­нов из учеб­ни­ка, ес­ли мы ра­зу­чи­лись лю­бить друг дру­га?! Ми­лые жен­щи­ны! Раз­ве для то­го вы при­шли на свет, что­бы сто­ять за го­ря­чим прес­сом, что­бы ко­жа ва­ших рук ста­ла по­хо­жа на ста­рый кир­зо­вый са­пог, что­бы вы за­бы­ли о сво­ей пре­крас­ной неж­но­сти?! Вас об­ма­ну­ли! Из вас сде­ла­ли ра­бов, спо­соб­ных ро­жать се­бе по­доб­ных… Вспом­ни­те свою пер­вую бли­зость: хо­ро­шо вам бы­ло? Вспом­ни­те ли вы об этом, как о празд­ни­ке?

          Кра­нов­щи­ца, ко­то­рая стоя­ла в ком­па­нии па­ца­нов-пэ­тэ­уш­ни­ков, от­вер­ну­лась и ти­хо за­ре­ве­ла.

          — Что вы умее­те? Вы ни­че­го не умее­те! — вос­клик­ну­ла Ма­ри­ноч­ка и по­вер­ну­лась к си­лу­этам на ват­ма­не. — Нач­нем с жен­щин. Кре­сти­ка­ми по­ме­че­ны эро­ген­ные зо­ны, лас­кая ко­то­рые, вы, муж­чи­ны, при­во­ди­те свою из­бран­ни­цу к выс­шей точ­ке воз­бу­ж­де­ния. Ес­ли это­го не сде­лать, то уме­ст­нее бу­дет го­во­рить здесь о на­си­лии… Для удоб­ст­ва зо­ны про­ну­ме­ро­ва­ны. Итак. Нач­нем с по­це­луя, по­том по­гла­жи­ва­ем ру­ки, ло­дыж­ки, грудь, ед­ва при­ка­са­ем­ся к ин­тим­ным мес­там. Мож­но лас­кать чем угод­но: ру­ка­ми, ртом… Обя­за­тель­но нуж­но го­во­рить неж­ные сло­ва… Куль­ту­ра сек­су­аль­но­го об­ще­ния на­пол­ня­ет жен­щи­ну ра­до­стью, а муж­чи­не да­ет ощу­ще­ние ры­ца­ря…

          Кра­нов­щи­ца за­ре­ве­ла в го­лос. Па­ца­ны се­ли на кор­точ­ки и да­ви­лись от сме­ха. Мас­тер кру­тил, ух­мы­ля­ясь, ус. Жен­щи­ны за­ши­ка­ли на ре­ву­щую:

          — Ти­хо ты! Дай ска­зать!

          Жен­щи­ны стоя­ли и си­де­ли, му­чи­тель­но на­мор­щив лбы, му­чи­тель­но ус­ваи­вая ин­фор­ма­цию, что их на­ду­ли в чем-то ог­ром­ном, са­мом, мо­жет быть, глав­ном и уже — не­по­пра­ви­мо. Анек­до­тич­ность си­туа­ции ви­де­ли лишь па­ца­ны. На­чаль­ник це­ха ли­хо­ра­доч­но ду­мал, как пре­кра­тить это из­де­ва­тель­ст­во, этот цирк, этот идио­тизм, в кон­це кон­цов. Идио­тизм! — окон­ча­тель­но сфор­му­ли­ро­вав­шая­ся мысль за­ста­ви­ла на­чаль­ни­ка вы­пря­мить­ся и сме­нить све­то­фор­ный цвет ли­ца на пят­ни­стую блед­ность: Ма­ри­ноч­ка со­шла с ума! Спя­ти­ла! На­чаль­ник вспом­нил, как на не­дав­нем «ме­ж­ду­со­бой­чи­ке» кто-то тра­вил за бу­тыл­кой о стран­ном свой­ст­ве баб­ско­го ор­га­низ­ма — ли­шать­ся ума от дол­го воз­дер­жа­ния. При­во­ди­лись при­ме­ры. На­чаль­ник пу­лей вы­ле­тел зво­нить в го­род.

          — Вот вы! Как вы от­да­ли свой цве­ток? — об­ра­ти­лась Ма­ри­ноч­ка к ни­зень­кой ко­со­ла­пой штам­пов­щи­це, у ко­то­рой за дол­гий тру­до­вой стаж ста­нок от­ру­бил уже не­сколь­ко паль­цев на ру­ках и по­это­му ос­тав­шие­ся она все­гда дер­жа­ла ку­лач­ком, стес­ня­ясь по­ка­зы­вать.

          Штам­пов­щи­ца улыб­ну­лась, об­на­жив щер­би­ны, и хо­хот­ну­ла за­ди­ри­сто от­кро­ве­ни­ем на от­кро­ве­ние:

 

          — Да ни­как! Он, пом­ню, конь­як то­гда ку­пил, а по­том трах­нул на дро­вах ка­ких-то. Ну, че­ст­ный ока­зал­ся, по­же­ни­лись. Де­ти уж вы­рос­ли. Конь­як, прав­да, боль­ше не пи­ли, де­нег ма­ло, бра­гу пить в де­рев­ню ез­дим!

          — Вот-вот! — ожи­ви­лась Ма­ри­ноч­ка. — Вме­сто вы­со­чай­ше­го на­сла­ж­де­ния мы поль­зу­ем­ся ог­ра­ни­чен­ным на­бо­ром ме­ха­ни­че­ских функ­ций. И это, за­меть­те, го­су­дар­ст­во весь­ма уст­раи­ва­ет: чем при­ми­тив­нее мы бу­дем от­но­сить­ся к жиз­ни, тем лег­че управ­лять…

          — Как ско­ти­ной! — по­дал кто-то ре­п­ли­ку из глу­би­ны.

          — Да, да… — рас­се­ян­но под­твер­ди­ла Ма­ри­ноч­ка. — Да, да… у муж­чин то­же есть эро­ген­ные зо­ны, то­же своя по­сле­до­ва­тель­ность в лас­ках…

          — Ему же на­до, его же еще и лас­кать? — воз­му­ти­лась тол­стая ма­тер­щин­ни­ца с уча­ст­ка ОТК и да­же со­щу­ри­лась от не­го­до­ва­ния.

          В две­рях поя­вил­ся на­чаль­ник це­ха. За­мер, не про­хо­дя. Он уже по­зво­нил «03» и до­го­во­рил­ся с ох­ра­ной за­во­да на­счет въез­да са­ни­та­ров на тер­ри­то­рию обо­рон­но­го пред­при­ятия. По слу­чаю ЧП. Со­б­ра­ние ре­ше­но бы­ло не пре­ры­вать, экс­цес­сов зря не уст­раи­вать, лю­дям — всё по­том объ­яс­нить.

          — Да, да! Да­же то, что счи­та­ет­ся из­вра­ще­ния­ми — всё рав­но лю­бовь!

          — Тьфу! — ска­за­ла ма­тер­щин­ни­ца.

          — Очень важ­но не за­дер­жи­вать­ся на экс­плуа­та­ции од­ной по­зы во вре­мя ак­та. Этот не­слож­ный при­ем — раз­но­об­ра­зие поз — на­дол­го по­мо­жет вам со­хра­нить вза­им­ный ин­те­рес в по­сте­ли. Имен­но — вза­им­ный! Вот здесь, на кар­точ­ках, я ус­лов­но на­ри­со­ва­ла со­рок два ва­ри­ан­та. Пе­ре­дай­те, по­жа­луй­ста, по ря­дам.

          Пар­ни из ПТУ вос­хи­щен­но при­сви­ст­ну­ли. Кар­точ­ки ра­зо­шлись, их со сме­хом ста­ли об­су­ж­дать.

          Пе­ре­крыв гул об­су­ж­де­ния, Ма­ри­ноч­ка об­ра­ти­лась к уса­то­му мас­те­ру, хоть и пен­сио­не­ру, но му­жи­ку еще очень креп­ко­му.

          — Ска­жи­те, мно­го ли бы­ло им­про­ви­за­ции, твор­че­ст­ва на оз­на­чен­ную те­му у вас с же­ной? Го­во­ри­те! Вас ни­кто не осу­дит. Стес­нять­ся на­до не это­го, а то­го уни­зи­тель­но­го про­из­вод­ст­вен­но­го раб­ст­ва, ко­то­рое уби­ло в ка­ж­дом са­мое тре­пет­ное… Го­во­ри­те! Как вы это де­ла­ли?

          Мас­тер кряк­нул, озор­но ог­ля­нул­ся:

          — Как! Как! Обык­но­вен­но! Я — свер­ху, она — сни­зу.

          Зал грох­нул. Смея­лась уже и кра­нов­щи­ца.

          — И всё?!

          — А че­го еще на­до? Де­ти по­лу­ча­ют­ся.

          — Мне жаль вас… Мне жаль се­бя… — пе­чаль­но ска­за­ла Ма­ри­ноч­ка. Мы все не тем за­ни­ма­ем­ся. Не ков­кой на­до, не штам­пов­кой на­до за­ни­мать­ся! Лю­бить на­до! Лю­бить! Лю­бить!

          Во­шли са­ни­та­ры.

          — Здрав­ст­вуй­те, то­ва­ри­щи! Ну, по­нра­ви­лась лек­ция? Вот и хо­ро­шо. Пой­дем­те, Ма­ри­на Иг­нать­ев­на, мы по­доб­ра­ли вам от­лич­ную пар­тию.

          Тех­но­ло­га ак­ку­рат­но по­ве­ли под ру­ки. Она не со­про­тив­ля­лась.

          — А че­го? Де­ло го­во­ри­ла… — сдер­жан­но за­буб­ни­ли в тол­пе на про­ща­нье. Ма­ри­на шла к вы­хо­ду с гор­до под­ня­той го­ло­вой, гла­за ее вы­ка­ти­лись на­ру­жу боль­ше обыч­но­го, она не ми­га­ла — вся в не­тер­пе­ли­вом, но дос­той­ном стрем­ле­нии к окон­ча­тель­но­му и близ­ко­му про­зре­нию жиз­ни.

          Ко­гда ба­бы со­ри­ен­ти­ро­ва­лись, опом­ни­лись от не­ожи­дан­но­го по­во­ро­та дел — боль­ную Ма­ри­ноч­ку уже увез­ли. На­се­ли то­гда на на­чаль­ни­ка це­ха. Он сна­ча­ла от­бре­хи­вал­ся шут­ка­ми, по­том за­крыл­ся у се­бя в ка­би­не­те. На ду­ше у не­го бы­ло как-то не так. «Кре­тин­ка, — зло по­ду­мал он о тех­но­ло­ге, ко­то­ро­му те­перь нуж­на бы­ла сроч­ная за­ме­на. — Ду­ра!» Вспом­нил за­чем-то свою су­ет­ли­вую за­бот­ли­вую же­ну, о су­ще­ст­во­ва­нии ко­то­рой он стал в по­след­нее вре­мя за­бы­вать. На­зой­ли­во кру­ти­лись в моз­гу, как за­ев­шая пла­стин­ка, сло­ва уса­то­го мас­те­ра: «Я — свер­ху, она — сни­зу, я — свер­ху, она — сни­зу, я —…»

 

          Глу­хо уда­ри­ли мо­ло­ты. Обе­ден­ный пе­ре­рыв кон­чил­ся.

 

***********************

 

От со­тво­ре­ния…

 

 

          — Что за ду­рац­кая стра­на! Всё ужас­но! Всё! Всё! Всё пло­хо! Не тро­гай ме­ня! — у Тань­ки бы­ла ис­те­ри­ка.

          — Пе­ре­стань, не ори. Что во­об­ще слу­чи­лось?

          — Что слу­чи­лось?! Ни­че­го не слу­чи­лось! Дос­лу­ча­лись! За­ле­те­ла я — вот что слу­чи­лось!

          Я сник. Это бы­ло серь­ез­но.

          — Чер­то­вы па­па­ши, не мо­гут про­ти­во­за­ча­точ­но­го по­на­де­лать… — лад­но хоть ру­га­лась она сра­зу по-круп­но­му, и я не­ко­то­рым об­ра­зом ос­та­вал­ся в те­ни.    — Су­ки! Ку­да я те­перь?

          — В по­ли­кли­ни­ку…

          — Не тро­гай ме­ня! Не тро­гай! Гад! Все га­ды! В ка­кую по­ли­кли­ни­ку? Ку­да я — при­ез­жа­я — без про­пис­ки? При­ка­жешь про­пис­кой за­ни­мать­ся? За день? Или за не­де­лю ус­пе­ем? Где ты это ви­дел?

          Тань­ку я очень лю­бил и она ме­ня лю­би­ла. И мы дер­жа­лись друг за друж­ку, по­то­му что по от­дель­но­сти ни­ко­му, по су­ти, не бы­ли нуж­ны. Со­вме­ст­ное на­ше с ней вре­мя ос­ве­ща­лось све­том внут­рен­не­го че­ло­ве­че­ско­го свой­ст­ва, све­том ду­ши, и от­ка­зать­ся от это­го бы­ло бы рав­но­силь­но ка­та­ст­ро­фе.

          — У ме­ня есть зна­ко­мые вра­чи… — на­чал я ос­то­рож­но.

          — Нет!

          — По­че­му?

          — Нет и всё!

          — Не по­ни­маю…

          — Нет! Нет! Не хо­чу! Это уни­зи­тель­но! Не хо­чу, что­бы твои дру­зья по­том тре­па­лись на­пра­во-на­ле­во. Ма­ма! Ма­моч­ка!

          Она всё скры­ва­ла от ме­ня, тер­пе­ла, боя­лась, на­дея­лась. И вот — вы­яс­ни­лось — срок для абор­та, да­же ес­ли его де­лать не­мед­лен­но, пря­мо се­го­дня, сей­час — уже слиш­ком ве­лик; ос­то­рож­ный врач не взял­ся бы за та­кой риск.

          В сво­ей биб­лио­теч­ке я дер­жал для раз­вле­че­ния, для под­вы­пив­шей муж­ской жа­ж­ды и хан­же­ских по­тех бро­шюр­ку-учеб­ник юр­фа­ков «Про­из­вод­ст­во кри­ми­наль­ных абор­тов», — с фо­то­гра­фия­ми, кар­тин­ка­ми, под­роб­ным опи­са­ни­ем уго­лов­но на­ка­зуе­мо­го дея­ния. Вот в нее-то Тань­ка и вце­пи­лась, вдруг ра­зом ус­по­ко­ив­шись, за­мол­чав, бы­ст­ро и со­сре­до­то­чен­но вни­кая в кри­ми­наль­ное со­дер­жа­ние кни­ги. Мне сде­ла­лось от это­го по­во­ро­та судь­бы так не­уют­но, что я го­тов был по­нять чув­ст­ва каю­ще­го­ся Иу­ды.

          Тань­ка чи­та­ла до са­мых су­ме­рек. Я с ужа­сом пе­ре­би­рал в уме книж­ные ва­ри­ан­ты: хи­мия? фи­зи­че­ское воз­дей­ст­вие сна­ру­жи? вод­ка? ме­тал­ли­че­ский крю­чок для про­ка­лы­ва­ния око­ло­плод­но­го пу­зы­ря? Гос­по­ди! Тань­ка! Та­ня!

          Ве­че­ром Тань­ка на­гло­та­лась ка­ких-то таб­ле­ток, ко­то­рые вы­бра­ла из ап­теч­ной ко­роб­ки, тяп­ну­ла бу­тыл­ку крас­но­го ви­на и по­лез­ла, воя и за­вы­вая, в ван­ну, ку­да на­ли­ла раз­ве что не ки­пя­ток. Я хо­тел по­ста­вить ря­дом та­бу­рет и по­си­деть, по­дер­жать за ру­ку, но она взмо­ли­лась:

          — Уй­ди, а? Сил ни­ка­ких нет боль­ше…

          Я вы­шел, она за­кры­лась на за­щел­ку. На ду­ше бы­ло очень не­хо­ро­шо, тре­вож­но. Соб­ст­вен­но, ес­ли при­знать­ся че­ст­но, то за­бо­тил ме­ня, по­жа­луй, лич­ный эго­изм: не раз­лю­бит ли Та­нюш­ка по­сле та­ких мук и ис­пы­та­ний? Вре­ме­ни по­сле на­ча­ла про­це­ду­ры про­шло при­мер­но час, или чуть мень­ше.

          — Тань­ка! Тань­ка! — по­скреб­ся я в дверь, по­дер­гал за руч­ку. Она не от­ве­ти­ла. Я по­хо­дил во­круг и сно­ва по­звал. Она опять не от­ве­ти­ла. То­гда я по­чу­ял не­лад­ное, дер­нул дверь по­силь­нее, со­рвал за­пор­чик и… Во­да в ван­ной бы­ла крас­ной… Кровь! Кро­во­те­че­ние! Я слы­шал от ко­го-то, что это мо­жет быть опас­но.

          — Та­ня! — она бы­ла уже поч­ти без соз­на­ния.

          Ру­ки у ме­ня за­тряс­лись от ман­д­ра­жа. Что де­лать?! Кое-как я вы­та­щил ее из крас­ной во­ды, до­та­щил до по­сте­ли, с ужа­сом уви­дел, как на про­сты­ни на­чи­на­ет рас­пол­зать­ся крас­ное пят­но.

          — Сей­час! Сей­час я по­зво­ню в «ско­рую»!

          — Не на­до… — ед­ва слыш­но про­шеп­та­ла она по­си­нев­ши­ми, став­ши­ми вдруг не­нор­маль­но тон­ки­ми гу­ба­ми. Но я ее боль­ше не слу­шал. Я спра­вил­ся с пер­вым стра­хом, те­перь нуж­ны бы­ли бы­ст­ро­та и ре­ши­тель­ность. По­пут­но в ду­ше мо­ей на Тань­ку — точ­нее на тань­ки­но уп­рям­ст­во и жен­скую са­мо­на­де­ян­ную глу­по­сть — кло­ко­та­ла са­мая на­стоя­щая зло­ба. Зло­ба от­лич­но сти­му­ли­ро­ва­ла все мои дей­ст­вия.

          В двух де­жур­ных по­ли­кли­ни­ках нас не при­ня­ли, они буд­нич­но от­ка­зы­ва­ли, ссы­ла­ясь на ка­кие-то объ­ек­тив­ные при­чи­ны. Ка­ж­дый раз я на ру­ках вы­тас­ки­вал Тань­ку из ма­ши­ны и та­щил, та­щил, та­щил ку­да-то… Она уже не от­кры­ва­ла гла­за и не раз­го­ва­ри­ва­ла. Мах­ро­вый ку­паль­ный ха­лат, в ко­то­рый я ее обер­нул на­спех, стал мес­та­ми про­мо­кать от кро­ви, кровь пач­ка­ла и мою оде­ж­ду, но я на это не об­ра­щал вни­ма­ния.

          В треть­ей — при­ня­ли. Я, ша­та­ясь от из­не­мо­же­ния, ужа­са, оби­ды на чер­ст­вость лю­дей и па­ни­ки, ед­ва до­во­лок Тань­ку — пря­мо до ги­не­ко­ло­ги­че­ско­го крес­ла. Ни­кто не ос­та­нав­ли­вал. По­ло­же­ние и впрямь бы­ло кри­ти­че­ское. Уло­жи­ли. Я вы­шел в со­сед­нюю ком­нат­ку, в при­ем­ный, на­вер­ное, по­кой. Опус­тил­ся на ку­шет­ку. Дверь в опе­ра­ци­он­ную ос­та­лась от­кры­той и бы­ла вид­на часть тань­ки­ной но­ги, тор­ча­щей ко­лен­кой ку­да-то в по­то­лок, схва­чен­ной жел­тым ме­тал­ли­че­ским ух­ва­том. За­бе­га­ли вра­чи и мед­се­ст­ры. Ме­ня по­че­му-то не тро­га­ли. Я ви­дел, как при­спо­со­би­ли ка­пель­ни­цу и по­тек­ла в Тань­ку го­лу­бень­кая жид­ко­сть — го­лу­бая кровь…

          Ее вы­пи­са­ли на тре­тий день, блед­ную, ис­ху­дав­шую, с опус­то­шен­ны­ми гла­за­ми, пах­ну­щую ле­кар­ст­ва­ми и де­зин­фек­ци­ей.

          — У те­бя те­перь го­лу­бая кровь, — ска­зал я ей и улыб­нул­ся.

          Она за­пла­ка­ла, за­ры­лась но­си­ком в мою курт­ку.

          — Не на­до… Не вол­нуй­ся. Не плачь.

          — Я не пла­чу.

          — Пой­дем в ки­но?

          — Угу.

          — Всё бу­дет хо­ро­шо…

          — Да?

          — Да.

          С трам­вай­ной ос­та­нов­ки мы ог­ля­ну­лись на зда­ние ги­не­ко­ло­ги­че­ско­го кор­пу­са. По кры­ше, во всю дли­ну зда­ния, бу­к­ва­ми кро­ва­во­го цве­та тя­ну­лась над­пись: «Всё во имя че­ло­ве­ка, всё на бла­го че­ло­ве­ка!»

          — А ес­ли бы я ро­ди­ла? — не­ожи­дан­но спро­си­ла Тань­ка. — Ты как?

          — Не знаю… — рас­те­рял­ся я.

          И мы впер­вые с на­сла­ж­де­ни­ем по­чув­ст­во­ва­ли вза­им­ную не­при­язнь.

 

***********************

 

Кайф

 

 

          В вос­кре­сень­е — из же­ла­нья отом­стить тре­бо­ва­тель­ным буд­ням не­де­ли — хо­чет­ся спать дол­го.

          — Аа­аа-уа­аа-гррр-хррр-уаа­аа-аа­аа!.. — за­кри­чал из сво­ей кро­ват­ки ма­лыш, ко­то­ро­му ско­ро дол­жен был ис­пол­нить­ся год.

          Двое про­сну­лись. Не­ко­то­рое вре­мя они про­дол­жа­ли ле­жать не­под­виж­но, слу­шая дет­ский плач и на­де­ясь, что ре­бе­нок ус­та­нет и за­мол­чит.

          Ре­бе­нок про­дол­жал кри­чать, при­зы­вая к се­бе на по­мощь, долж­но быть, он об­мо­чил­ся. Се­ме­нов по­чув­ст­во­вал в се­бе стой­кое, не­из­вест­но как поя­вив­шее­ся, глу­бин­ное раз­дра­же­ние. На­де­ж­да на вос­крес­ный «от­сып» опять рух­ну­ла.

          — Се­ме­нов, вста­вай, — ска­за­ла же­на, упол­зая под одея­ло с го­ло­вой, — по­ме­няй, по­жа­луй­ста, там… и на плит­ку по­ставь че­го-ни­будь.

          Им по­вез­ло. Жи­ли они не с ро­ди­те­ля­ми. Се­ме­но­ву на ра­бо­те вы­де­ли­ли квар­ти­ру — так на­зы­вае­мую «ма­ло­се­мей­ку», ком­нат­ку с от­дель­ным кро­шеч­ным са­нуз­лом и кух­ней. Но — свое! По­сле не­сколь­ких лет, про­ве­ден­ных под кры­шей те­щи­но­го до­ма, са­мо­стоя­тель­ность ка­за­лась ра­ем. Га­за и го­ря­чей во­ды, прав­да, не бы­ло. Поль­зо­ва­лись элек­тро­плит­кой.

          Вы­ход из ма­ло­се­мей­ки вел в об­щий ко­ри­дор уг­не­таю­щей дли­ны, ко­то­рый весь был за­став­лен кар­тон­ка­ми, ка­ки­ми-то щи­та­ми, дет­ски­ми ко­ля­ска­ми всех мас­тей и ви­дов, на сте­нах ви­се­ли ван­ноч­ки, сан­ки, пыль­ные узел­ки. Те, кто жил в этом люд­ском му­ра­вей­ни­ке не­дав­но — бы­ли сча­ст­ли­вы, кто уже слиш­ком дав­но — оз­лоб­ле­ны.

          — Вста­вай, Се­ме­нов, вста­вай… — про­буб­ни­ла на­пос­ле­док же­на, по­гру­жа­ясь вновь в пу­чи­ны слад­ко­го ут­рен­не­го сна. Она всё еще кор­ми­ла гру­дью, вста­ва­ла по но­чам и по­это­му счи­та­ла, что име­ет пол­ное пра­во рас­по­ря­жать­ся му­жем-по­мощ­ни­ком.

          Се­ме­нов встал, уст­ра­нил в дет­ской кро­ват­ке ма­лень­кое ЧП, одел­ся, не­оп­ре­де­лен­но раз­мыш­ляя о чем-то на хо­ду… По кух­не, со­вер­шен­но не бо­ясь днев­но­го све­та, бе­га­ли об­на­глев­шие та­ра­ка­ны, в ра­ко­ви­не уны­ло ско­пи­лась гру­да не­мы­той по­су­ды.

          — За­сран­цы! — ска­зал Се­ме­нов вслух и впер­вые на но­вом мес­те по­чув­ст­во­вал пе­ре­ход внут­рен­не­го со­стоя­ния от сча­стья к оз­лоб­лен­но­сти.

          К один­на­дца­ти ча­сам он сва­рил суп­чик. Два ча­са ка­тал в со­сед­нем пар­ке ко­ля­ску с сы­ном по све­же­му воз­ду­ху. По­сле обе­да раз­вел це­мент и стал за­де­лы­вать рас­ко­ло­тый сни­зу уни­таз, про­во­зил­ся дол­го, до кро­ви обод­рал ру­ку. С же­ной раз­го­ва­ри­ва­ли не мно­го: она спра­ши­ва­ла из­ред­ка, он ко­рот­ко от­ве­чал. На ду­ше у Се­ме­но­ва ста­но­ви­лось всё про­тив­нее. К ве­че­ру он по­нял, что сей­час со­рвет­ся и на­гру­бит ни­че­го не по­ни­маю­щей сво­ей ду­ре… Се­ме­нов вы­шел в ко­ри­дор и про­пал.

          Че­рез пол­ча­са трол­лей­бус­ной тря­ски он ока­зал­ся у до­ма Ал­лы. За­хо­дить сра­зу не ре­шил­ся. Ото­шел, что­бы по­смот­реть сна­ча­ла на ее бал­кон на пя­том эта­же. Сде­лать это ока­за­лось не так-то про­сто: строи­те­ли или во­до­про­вод­чи­ки рас­ко­па­ли вдоль всей ли­нии подъ­ез­дов зем­лю, на­во­ро­тив пре­пят­ст­вий. Ал­ла жи­ла в до­ме а-ля «хру­що­ба», и по­это­му с ре­мон­том и ава­рия­ми здесь бы­ли свои веч­ные про­бле­мы.

          Ок­на не све­ти­лись. Ал­лы не бы­ло. Черт по­бе­ри! Слов­но весь свет сго­во­рил­ся: ес­ли уж не ве­зет, так не ве­зет… Он ото­шел в рас­те­рян­но­сти от подъ­ез­да, пой­мав се­бя на мыс­ли, что смог бы по­жа­ло­вать­ся сей­час да­же слу­чай­ным про­хо­жим. И он в во­об­ра­же­нии стал вы­би­рать сре­ди них дос­той­ных, про­ха­жи­ва­ясь тем вре­ме­нем, как за­ве­ден­ный ма­не­кен, от трол­лей­бус­ной ос­та­нов­ки до бли­жай­ше­го га­зет­но­го ки­ос­ка, пус­то­го, как за­бы­тый ак­ва­ри­ум. Ли­ца мель­ка­ли раз­ные: хо­ро­шие, смеш­ные, глу­пые, мор­до­об­раз­ные, не­дос­туп­ные… Муж­чи­ны, де­воч­ки, под­ро­ст­ки, тет­ки, вы­со­ко­мер­но­го вы­ра­же­ния жен­щи­ны, про­сто су­ще­ст­ва с авось­ка­ми… Раз­ные! Но — дос­той­ных не по­па­да­лось ни од­но­го. Это его раз­ве­се­ли­ло. «Мразь!» — с удов­ле­тво­ре­ни­ем по­ду­мал он, гля­дя на мель­каю­щих ка­лей­до­скоп спе­ша­щих фи­зио­но­мий.

          — Здрав­ст­вуй! — Ал­ла не­ожи­дан­но вы­ныр­ну­ла из по­то­ка спе­ша­щих лю­дей, лег­ко об­ви­ла его шею ру­ка­ми и так же лег­ко и ес­те­ст­вен­но по­це­ло­ва­ла в гу­бы. — Ты ме­ня ждал, бед­нень­кий? Как хо­ро­шо, что ты при­шел! Идем ско­рей! Идем, идем, я все­гда те­бе так ра­да…

          И она уве­рен­но по­та­щи­ла его за со­бой.

          — А Паш­ка где? — спро­сил он не­до­вер­чи­во.

          — Паш­ка в экс­пе­ди­ции, вер­нет­ся че­рез две не­де­ли. Идем! Ос­то­рож­нее, у нас всё опять пе­ре­ко­па­ли! Ми­лый мой! — вто­рой ис­крен­ний и про­дол­жи­тель­ный по­це­луй со­сто­ял­ся в подъ­ез­де. Он сгреб Ал­лу в охап­ку.

          — Сей­час, мой хо­ро­ший, сей­час… — без­за­щит­но про­шеп­та­ла она и, не бо­ясь слу­чай­ных сви­де­те­лей, при­жав­шись к Се­ме­но­ву, по­та­щи­ла его даль­ше — на­верх.

          — А Жень­ку с кем ос­та­ви­ла? — спро­сил Се­ме­нов уже в при­хо­жей, зная, что у че­ты­рех­лет­не­го сы­на Ал­лы ба­буш­ки и де­душ­ки в этом го­ро­де от­сут­ст­во­ва­ли. Се­ме­нов рас­счи­ты­вал, что па­цан у со­се­дей.

          — Я ему ви­на да­ла. Спит! — без­за­бот­но со­об­щи­ла Ал­ла и опять по­тя­ну­лась гу­ба­ми к Се­ме­но­ву. На се­кун­ду ему ста­ло не по се­бе, но это бы­ст­ро про­шло. Ал­ла бы­ла со­вер­шен­но рас­ко­ва­на и де­мон­ст­ри­ро­ва­ла пол­ное от­сут­ст­вие ком­плек­сов; он не то что­бы под­ра­жал ей, ко­пи­руя и под­чи­ня­ясь ее пра­ви­лам, нет, он как бы при­нял ее спо­соб­ность пе­ре­во­дить в раз­ряд «ме­ло­чей жиз­ни» — всю жизнь. Это вы­зы­ва­ло в нем ощу­ще­ние, ка­кое ис­пы­ты­ва­ет без­за­бот­ный че­ло­век, стоя над про­па­стью.

          Од­но­ком­нат­ная квар­ти­ра Ал­лы ую­том так­же не от­ли­ча­лась: по по­лу бы­ли раз­бро­са­ны как по­па­ло мно­го­чис­лен­ные дет­ские иг­руш­ки, на сто­ле сре­ди книг, кро­шек и га­зет гро­моз­ди­лась не­ле­по де­ше­вая ги­та­ра, обои кое-где по­ло­па­лись и от­ва­ли­лись от стен, у ок­на сто­ял рас­клад­ной ди­ван, в даль­нем, са­мом тем­ном уг­лу — дет­ская кро­ват­ка, в ко­то­рой по­са­пы­вал ху­день­кий маль­чик. Ал­ла вклю­чи­ла ма­лень­кий ноч­ни­чок-све­тиль­ник и ком­на­та ста­ла на­по­ми­нать ла­бо­ра­то­рию фо­то­гра­фа при пе­ча­ти. Ноч­ник све­тил при­зыв­ным бес­стыд­ст­вом бор­де­ля — крас­ным све­том. Гла­за Ал­лы бле­сте­ли в по­луть­ме, ее чер­ные, тя­же­лые ведь­ма­чьи во­ло­сы рас­сы­па­лись по пле­чам, дви­же­ния жен­щи­ны сде­ла­лись ле­ни­вы и как-то по-осо­бо­му, по-ко­ша­чьи гра­ци­оз­ны. Ал­ла раз­де­лась, приль­ну­ла к на­чав­ше­му не­то­ро­п­ли­во раз­де­вать­ся Се­ме­но­ву. По­сле ка­ж­дой сня­той ве­щи сле­до­ва­ла се­рия за­тяж­ных по­це­лу­ев. Ал­ла от­кро­вен­но сма­ко­ва­ла миг.

          — Как хо­ро­шо! Хо­ро­шо! — шеп­та­ла она. — По­це­луй ме­ня здесь… Еще! Еще! — Ал­ла, пе­ре­ги­ба­ясь, от­ки­ды­ва­ла го­ло­ву на­зад, Се­ме­нов ка­сал­ся гу­ба­ми ее гру­ди, рук, он на­хо­дил­ся в ка­ком-то не­пре­рыв­ном сколь­же­нии и — гла­дил ее, гла­дил, гла­дил, гла­дил: та­кую ми­лую, та­кую близ­кую, та­кую свою… Ка­за­лось, Ал­ла об­ви­ла его не толь­ко ру­ка­ми и но­га­ми, но и всем сво­им птичь­им ше­по­том, всем сво­им по­лем на­ко­пив­шей­ся неж­но­сти… Се­ме­нов по­чув­ст­во­вал вы­со­чай­ший вос­торг — со­вме­ща­лись во­еди­но не толь­ко те­ла, по­слуш­ные тьме, но и ду­ши — по­слуш­ные божь­ей вы­си! Се­ме­нов сжал гу­бы, что­бы не об­ро­нить слу­чай­но вслух рву­щее­ся на­ру­жу сло­во: «Люб­лю!» Он слиш­ком хо­ро­шо знал, что это бы­ла бы ложь.

          — Ми­лый! Лю­би­мый мой! Иди ко мне… А-х!.. — Ал­ла дей­ст­ви­тель­но лю­би­ла его, все­гда жду­щая, все­гда го­то­вая при­нять, ото­греть, ни о чем не спра­ши­вая. Се­ме­нов мог не по­яв­лять­ся в ор­би­те ее жиз­ни год, а мог ис­кать сви­да­ний ка­ж­дый день. Она без­ро­пот­но при­ни­ма­ла лю­бое его «рас­пи­са­ние».

          — Моя ма­ма! Моя ма­ма! Уй­ди! Уй­ди!

          Се­ме­нов вздрог­нул от не­ожи­дан­но­сти. Маль­чик про­снул­ся, са­мо­стоя­тель­но вы­лез из кро­ват­ки и те­перь, вце­пив­шись Се­ме­но­ву в ухо, тя­нул го­ло­го дя­дю прочь с ди­ва­на — прочь от ма­мы.

          — Ужас! — ска­зал Се­ме­нов. — Я так не мо­гу… — и на­чал вы­сво­бо­ж­дать­ся из объ­я­тий Ал­лы.

          Ал­ла удив­лен­но рас­кры­ла гла­за:

          — Что ты? Пусть смот­рит! Раз­ве мы за­ни­ма­ем­ся чем-то не­ес­те­ст­вен­ным?! — и она вза­сос по­це­ло­ва­ла сво­его ма­лы­ша в гу­бы. Се­ме­но­ва слег­ка за­му­ти­ло.

          — Нет.. из­ви­ни… — ска­зал он и вы­шел по­ку­рить на кух­ню, при­крыв за со­бой дверь.

          Ал­ла то­же при­шла на кух­ню, ку­да про­ни­кал ко­сой при­зрач­ный свет улич­но­го фо­на­ря. Дверь кух­ни за­кры­ва­лась на за­щел­ку. С той сто­ро­ны скреб­ся под две­рью, как оби­жен­ный ще­нок и о чем-то ка­ню­чил Жень­ка. Се­ме­но­ву опять ста­ло не­хо­ро­шо. Да­же ху­же, чем бы­ло. Он по­гля­дел на ти­каю­щие хо­ди­ки: по­ло­ви­на один­на­дца­то­го… Не позд­но еще. Ал­ла дос­та­ла из хо­ло­диль­ни­ка ме­тал­ли­че­скую ко­ро­боч­ку со шпри­цем, про­из­ве­ла уве­рен­ную ма­ни­пу­ля­цию с ам­пу­лой, ко­рот­ким тыч­ком клю­ну­ла иг­лой в но­гу, вве­ла до­зу. Се­ме­нов су­до­рож­но вздох­нул, ого­нек его си­га­ре­ты слег­ка под­ра­ги­вал:

          — Ал­ла! Опять? За­чем те­бе это? А муж? А Жень­ка?

          Она пе­чаль­но улыб­ну­лась:

          — Я по­да­ла на раз­вод.

          — Он зна­ет?

          — Нет еще, прие­дет — ска­жу…

          — Жень­ку ку­да?

          — Ты же ви­дишь, ка­кая я мать… В дет­ский дом сдам… А, мо­жет, он к се­бе возь­мет. Толь­ко пусть сна­ча­ла же­нит­ся, а то труд­но бу­дет най­ти, ко­то­рая с чу­жим со­гла­сит­ся…

          Маль­чик, не пе­ре­ста­вая, ти­хо ску­лил за две­рью. Се­ме­нов, как в кош­мар­ном сне, ви­дел ма­лень­кие ше­ве­ля­щие­ся паль­чи­ки в ще­ли ме­ж­ду две­рью и по­лом.

          — Ма­ма! Я тут! Ма-ма! Же­ня хо­чет пить! Ма­ма!

          Ал­ла за­бал­де­ла. Гла­за ее за­бле­сте­ли силь­нее обыч­но­го.

          — Сколь­ко се­го­дня? — спро­сил он.

          — Два ку­би­ка, — от­ве­ти­ла она, как из ту­ма­на. — До те­бя один был, сей­час — два… Я из-за это­го ухо­ди­ла из до­ма… Ми­лый мой! — она от­ре­шен­но се­ла к не­му на ко­ле­ни.

          — Это до­ро­го? — спро­сил Се­ме­нов.

          — Да…

          — А по­том? Ну, ес­ли де­нег не бу­дет?

          — Рас­пла­чусь… А Жень­ку — в дет­дом…

          Серд­це прыг­ну­ло в гор­ло, ост­рая жа­лость прон­зи­ла мозг, нер­вы, кровь от­ча­ян­но за­сту­ча­ла во всем те­ле. Се­ме­но­ву вновь ста­ло жар­ко. Он, как бе­ше­ный, вновь стал ее це­ло­вать, про­ди­рать­ся сквозь мед­ную тя­жесть во­лос, при­чи­тать ка­кие-то лю­бов­ные не­ле­пи­цы. Ал­ла вя­ло от­кли­ка­лась те­лом на его лас­ки. Лишь про­дол­жа­ла при­го­ва­ри­вать:

          — Ми­лый мой! Один ты у ме­ня ос­тал­ся! — но в сло­вах уже не бы­ло преж­ней стра­сти, преж­ней энер­гии. Она их про­из­но­си­ла, слов­но за­ду­мав­шись о чем-то.

          Пол кух­ни был за­сте­лен кус­ком па­ла­са, ворс ко­то­ро­го ощу­ща­ла бо­сая ступ­ня. Се­ме­нов, пло­хо вла­дея со­бой, опять сгреб Ал­лу в охап­ку, по­ва­лил на пол.

          — Здесь? На по­лу? Ой! — Ал­ла за­хи­хи­ка­ла.

          Ко­гда он от­ды­шал­ся, ко­гда мир вновь вер­нул­ся на свою обыч­ную зем­ную бес­по­лет­ность, она ска­за­ла ти­хо и по­ни­маю­ще:

          — Иди. Ты же нерв­ни­ча­ешь, то­ро­пишь­ся…

          — Ал­ла! — вы­дох­нул он. — Ал­ла! Моя Ал­ла!

          — Твоя, твоя Ал­ла! Не бес­по­кой­ся ни о чем, иди, по­жа­луй­ста…

          Он сбро­сил за­щел­ку, одел­ся, на­по­ил ре­бен­ка во­дой из-под кра­на, уло­жил маль­чиш­ку об­рат­но в кро­ват­ку — тот мо­мен­таль­но за­тих, от дол­го­го, ви­ди­мо, кри­ка и ус­та­ло­сти.

          С трол­лей­бус­ной ос­та­нов­ки он обер­нул­ся на пя­ти­этаж­ную «хру­що­бу», где на пя­том эта­же, на по­лу кух­ни, ус­та­вив в по­то­лок не­ми­гаю­щие бле­стя­щие гла­за, ле­жа­ла го­лая жен­щи­на — слу­чай­ная пы­лин­ка жиз­ни в океа­не та­ких же пы­ли­нок — его Ал­ла, к ко­то­рой он сей­час, са­дясь в трол­лей­бус, ис­пы­ты­вал смесь чувств: жа­ло­сти, от­вра­ще­ния, люб­ви и брезг­ли­во­сти. Се­ме­нов то­ро­пил­ся до­мой.

          Не­да­ле­ко от «ма­ло­се­мей­ки» был «пя­та­чок», на ко­то­ром до­позд­на тор­ча­ли бед­ные баб­ки-цве­точ­ни­цы.

          — Мо­ло­дой че­ло­век, ку­пи не­вес­те бу­ке­тик! — нау­да­чу крик­ну­ла од­на при­позд­нив­ше­му­ся кли­ен­ту. Се­ме­нов по­ша­рил в кар­ма­не, дос­тал тро­як и об­ме­нял его на ве­ни­чек цве­тов.

          Он не чув­ст­во­вал рас­ка­я­нья, уг­ры­зе­ний со­вес­ти, мук са­мо­би­че­ва­ния от из­мен. Нет, на­обо­рот, всё мощ­нее, как цу­на­ми, под­ни­ма­лась вол­на все­по­бе­ж­даю­щей тя­ги к до­му, к же­не, да­же к рас­ко­ло­то­му уни­та­зу. Эта вол­на за­то­п­ля­ла всё: быв­шее, на­стоя­щее, бу­ду­щее! Она под­ни­ма­ла его на са­мый свой гре­бень и от этой но­вой на­деж­ной вы­со­ты то­же за­хва­ты­ва­ло дух. Он ост­ро вдруг по­чув­ст­во­вал, как лю­бит свою же­ну и как ма­ло, в сущ­но­сти, де­ла­ет для нее, как она тер­пе­ли­ва, без­ро­пот­на, мо­жет быть, да­же — не­сча­ст­ли­ва. Всё в нем взры­ва­лось и ши­ри­лось. Объ­яс­нить не­ожи­дан­ных ме­та­мор­фоз в ду­ше он не мог. Он про­сто от­дал­ся это­му за­то­п­ляю­ще­му, под­ни­маю­ще­му­ся от­ку­да-то по­то­ку.

          Се­ме­нов доп­ры­гал по ле­ст­нич­ным мар­шам до сво­его эта­жа, вва­лил­ся в кро­хот­ную при­хо­жую, сра­зу за­пол­нив ее всю. Же­на сти­ра­ла. Ру­ки ее бы­ли в мыль­ной пе­не и она дер­жа­ла их, как хи­рург, слег­ка на от­ле­те, вверх паль­ца­ми. Уви­дав цве­ты, же­на рас­те­ря­лась. Та­ких по­дар­ков Се­ме­нов не де­лал, по­жа­луй, со дня свадь­бы.

          Это был со­всем дру­гой Се­ме­нов! Он по­це­ло­вал же­ну, ра­до­ст­но за­гля­нул на са­мое до­ныш­ко ее ус­тав­ших глаз. Это бы­ла со­всем дру­гая же­на!

          — Ка­кая ты у ме­ня хо­ро­шая! — про­шеп­тал Се­ме­нов. — Как ты мне нуж­на!

          И два че­ло­ве­ка при­жа­лись друг к дру­гу, до фи­зи­че­ской ост­ро­ты ощу­щая, как мгно­вен­на — и по­то­му пре­крас­на жизнь. И глу­по, слиш­ком глу­по тра­тить ее на ссо­ры. Два че­ло­ве­ка без слов ощу­ти­ли род­ст­во жиз­ней, точ­не­е — един­ст­во, един­ст­вен­ность вре­ме­ни! Она взя­ла в свои мыль­ные ру­ки его ру­ки, от ед­кой вла­ги ут­рен­нюю сса­ди­ну за­щи­па­ло. И это то­же бы­ло пре­крас­но!

          — Че­го на те­бя вдруг на­шло? — ед­ва сдер­жи­вая са­мо­до­воль­ст­во, спро­си­ла же­на. Она ин­туи­ци­ей по­ни­ма­ла, что одер­жа­ла се­го­дня ка­кую-то очень важ­ную по­бе­ду. Та же ин­туи­ция удер­жи­ва­ла жен­щи­ну от рас­спро­сов и рас­сле­до­ва­ний.

          Се­ме­нов сто­ял по­сре­ди при­хо­жей, по­ка­чи­ва­ясь из сто­ро­ны в сто­ро­ну, как ис­ту­кан на па­лу­бе. Вме­сте с ним по­ка­чи­ва­лась в его объ­я­ти­ях пе­чаль­но улы­баю­щая­ся жен­щи­на.

          — Вы­пил, что ли? — спро­си­ла она.

          — Нннн… — про­мы­чал он. В его по­ве­де­нии не бы­ло ни фаль­ши, ни при­твор­ст­ва. Се­ме­нов и сам был оше­лом­лен этим, не­ожи­дан­но сва­лив­шим­ся из ни­от­ку­да мощ­ным очи­ще­ни­ем. Мельк­нув­ший об­раз Ал­лы был те­перь чем-то вро­де впе­чат­ле­ния от филь­ма: по­смот­рел, по­пе­ре­жи­вал… Се­анс окон­чен!

          — Же­на! — вос­тор­жен­но ска­зал Се­ме­нов, ра­ду­ясь то­му, что же­на — это его же­на. Не про­сто же­на… Же­на! Он — для нее! Она — для не­го! Ка­кой за­ме­ча­тель­ный, вос­хи­ти­тель­ный бред!

          — Кайф! — ска­зал Се­ме­нов меч­та­тель­но и не­оп­ре­де­лен­но. Весь мир пред­ста­вил­ся ему в тот миг — не­ис­ся­кае­мым сча­сть­ем.

          Дав­но по­ра бы­ло ужи­нать и ло­жить­ся спать. Же­на раз­ве­ши­ва­ла пе­лен­ки на про­суш­ку. В воз­ду­хе ви­тал осо­бый за­пах — за­пах ма­лень­ко­го че­ло­веч­ка, за ко­то­рым на­до уби­рать и уха­жи­вать.

 

***********************

 

Галь­ка

 

          Са­мое сек­рет­ное ме­сто у де­во­чек на на­шем маль­чи­ше­ском язы­ке на­зы­ва­лось «пель­мень».

          А во­об­ще мы, ре­бят­ня от че­ты­рех до де­ся­ти-две­на­дца­ти лет, су­ще­ст­во­ва­ли в на­шем мир­ке, ог­ра­ни­чен­ном де­ре­вян­ны­ми до­ма­ми, вы­тя­нув­ши­ми­ся в ли­нию вдоль трам­вай­ных пу­тей. Су­щим ра­ем для раз­лич­ных ис­сле­до­ва­ний и по­хо­ж­де­ний бы­ли ого­ро­ды ча­ст­но­го сек­то­ра, сли­ваю­щие­ся за дво­ра­ми в зе­ле­ный мас­сив. Осе­нью на очи­щен­ных от бот­вы ого­род­ных пло­щад­ках мы за­пус­ка­ли воз­душ­но­го змея с раз­ве­ваю­щим­ся мо­чаль­ным хво­стом, а ле­том шко­ди­ли, во­ро­ва­ли всё, что мож­но бы­ло раз­же­вать. На ули­це — иг­ра­ли в лап­ту, го­род­ки, «во ляп­ки». Ми­мо про­но­си­лись гро­мы­хаю­щие трам­ваи. Стар­шие ре­бя­та хо­ди­ли, на за­висть нам, ма­лы­шам, в тех­ни­че­ские круж­ки. Саш­ка из до­ма на­про­тив па­ял де­тек­тор­ные при­ем­ни­ки, пы­та­ясь вы­удить из эфи­ра сиг­на­лы ме­ст­ной ра­дио­стан­ции. Над конь­ком его до­ма на здо­ро­вен­ной пал­ке тор­ча­ла ме­тал­ли­че­ская «ме­тел­ка», ан­тен­на, то есть. Саш­ка дру­жил со сво­им свер­ст­ни­ком Вов­кой, ко­то­рый де­лал кор­до­вые мо­де­ли са­мо­ле­тов. Вов­ка был стар­шим бра­том Галь­ки. А Галь­ка бы­ла мо­ей под­руж­кой. И бы­ло нам с ней по пя­ти лет от ро­ду.

          Дру­жи­ли мы так. Галь­ка при­хо­ди­ла к нам и мы иг­ра­ли «во до­ма»: ко­пи­ро­ва­ли быт ро­ди­те­лей — рас­са­жи­ва­ли по мес­там плю­ше­вое свое зве­рье, че­го-то во­об­ра­жа­ли, каз­ни­ли и ми­ло­ва­ли, лю­би­ли и оби­жа­лись. Ино­гда я, на­це­пив от­цов­скую фу­раж­ку с ка­зен­ной ко­кар­дой, изо­бра­жал ка­пи­та­на, а Галь­ка изо­бра­жа­ла пе­чаль­ную хо­зяй­ку в ожи­да­нии. Нра­ви­лось иг­рать «в ма­га­зин», где де­неж­ным фон­дом ка­ж­до­му слу­жи­ла ко­роб­ка с кон­фет­ны­ми фан­ти­ка­ми. Я час­то иг­рал с Галь­кой, по­это­му маль­чиш­ки да­же драз­ни­ли чуть-че­го: «Ти­ли-ти­ли-тес­то, же­них и не­вес­та!..» Это бы­ло не­при­ят­но, по­это­му, ча­ще все­го, мы с Галь­кой уст­раи­ва­ли свои иг­ры или до­ма, или в ого­род­ных глу­хих ло­пу­хах, или в са­ра­е — под квох­та­нье ку­риц. Галь­ка мне под­чи­ня­лась и не дра­лась пер­вой. Как то­ва­рищ, она мне впол­не под­хо­ди­ла.

          Не­ожи­дан­но она ста­ла из­бе­гать встреч со мной. Под ок­на­ми я кри­чал, как обыч­но: «Га-ля! Вы-хо-ди!» Она вы­гля­ды­ва­ла на се­кун­ду из-за горш­ков с цве­та­ми и толь­ко ру­кой раз­дра­жен­но ма­ха­ла: не­ко­гда, мол, по­том, по­том… Я ухо­дил, оби­жен­ный, чув­ст­вуя, что ме­ня пре­да­ли. По­то­му что Галь­ка за­кры­ва­лась в до­ме не од­на, а с Саш­кой и Вов­кой, по­то­му что Вов­ка спус­кал с це­пи ог­ром­но­го сто­ро­же­во­го пса Дже­ка и да­же к во­ро­там по­дой­ти бы­ло страш­но. Взрос­лых в до­ме не бы­ло, ро­ди­те­ли ра­бо­та­ли.

          — Га-ля! Вы-хо-ди! — ми­мо про­гро­хо­тал трам­вай. Из под­во­рот­ни над­ры­вал­ся Джек. Ко мне по­до­шел ма­лень­кий, веч­но со­п­ли­вый Ле­ня и уве­рен­но до­ло­жил:

          — Не вый­дет. Она Сань­ке пель­мень ка­жет. Вов­ка ве­лел.

          — За­чем? — изу­мил­ся я, со­вер­шен­но не пред­став­ляя, ка­кую та­кую цен­ность мо­жет иметь галь­кин пель­мень для Саш­ки.

          Иг­рать бы­ло не с кем и не во что. Мы на­шли с Ле­ней на ули­це че­ре­нок от ло­па­ты и су­ну­ли его в под­во­рот­ню. Обе­зу­мев­шая со­ба­ка с ос­тер­ве­не­ни­ем ста­ла грызть де­ре­во. Вско­ре че­рез за­бор пе­ре­лез Вов­ка и на­да­вал нам обо­им. Я за­ре­вел и твер­до ре­шил про се­бя: убью сна­ча­ла Вов­ку, по­том Галь­ку.

          Галь­ка, од­на­ко, зая­ви­лась са­ма.

          — По­шли! — ска­за­ла она зло­ве­щим ше­по­том за­го­вор­щи­цы. И мы за­кры­лись в чу­ла­не сре­ди ста­рых паль­то, тря­пок, ко­ро­бок и ба­нок.

          — Сей­час «во боль­ни­цы» иг­рать бу­дем! — ска­за­ла Галь­ка.

          Она те­перь мне не под­чи­ня­лась, на­обо­рот, са­ма по­тре­бо­ва­ла:

          — Сни­май тру­сы!

          Я снял.

          Соб­ст­вен­но, в ка­пи­та­ны, в ма­га­зин и «во до­ма» иг­рать бы­ло при­выч­нее, но у Галь­ки по­че­му-то вдруг про­клю­нул­ся имен­но ме­ди­цин­ский ин­те­рес. Я бы ни за что не со­гла­сил­ся на ее пред­ло­же­ние, но она мне по­обе­ща­ла про­де­мон­ст­ри­ро­вать свое но­вое дос­ти­же­ни­е — уме­ние пи­сать стоя. Вот это да! Это я мог оце­нить по дос­то­ин­ст­ву! Дев­чон­ка! Стоя! Здо­ро­во!

          Про­цесс «из­ле­че­ния» со­сто­ял в сле­дую­щем: на при­чин­ное ме­сто мне на­мо­та­ли ка­ких-то лен­то­чек, за­вя­за­ли бан­ти­ком. По­том Галь­ка со сло­ва­ми: «Сей­час уколь­чик бу­дет!» — во­ткну­ла в те­ло на­стоя­щую игол­ку.

          Я за­орал и опять за­ре­вел.

          — Ду­рак! — за­ши­пе­ла она и стук­ну­ла ме­ня. — Сей­час е… бу­дем!

          — Как е…? — гром­ко пе­ре­спро­сил я, оза­да­чен­ный ни­ко­гда ра­нее не слы­шан­ным сло­вом.

          — Ду­рак! — за­ши­пе­ла она еще силь­нее и опять ме­ня стук­ну­ла.

          Я по­ни­мал, что Галь­ка от­сут­ст­во­ва­ла в на­ших бы­лых иг­рах не про­сто так, что Вов­ка и Саш­ка нау­чи­ли ее ка­кой-то тай­не. Я хо­тел знать: ка­кой? По­это­му тер­пел.

          — Как е…? — пе­ре­спро­сил я, то­же пе­ре­хо­дя на ше­пот, чув­ст­вуя ма­ги­че­скую за­прет­ность но­во­го сло­ва.

          Галь­ка раз­де­лась са­ма и раз­мо­та­ла на мне бан­ти­ки.

          — Вот так на­до… — ска­за­ла Галь­ка и при­жа­лась. Мы по­стоя­ли ря­дом не­ко­то­рое вре­мя.

          — Не по­лу­ча­ет­ся! — ска­за­ла Галь­ка. — Лечь на­до.

          По­сле не­ко­то­рой воз­ни, смыс­ла ко­то­рой я ни­как не улав­ли­вал, Галь­ка опять за­нерв­ни­ча­ла:

          — Вот это — ту­да на­до… — она на­гляд­но по­ка­за­ла что и ку­да на­до.

          Увы, галь­кин пель­мень ме­ня не ин­те­ре­со­вал, по­сколь­ку я его не­од­но­крат­но ви­дел в ба­не, где галь­ки­ны ро­ди­те­ли дра­ли нас дво­их од­ной ве­хот­кой.

          Про­шел ме­сяц. Я за­бро­сил лап­ту, го­род­ки и ляп­ки. Силь­ным вет­ром сло­ма­ло Са­ши­ну ан­тен­ну-ме­тел­ку, но он ее не чи­нил. Вов­ка от­ло­жил на не­оп­ре­де­лен­ный срок свои авиа­мо­де­ли. Ка­кой-то не­ве­до­мой си­лой нас тя­нул к се­бе галь­кин пель­мень. Они учи­ли ее, она учи­ла ме­ня. С ка­ко­го-то оче­ред­но­го раза я вдруг по­чув­ст­во­вал, что го­лая Галь­ка ря­дом — это те­п­ло, это — при­ят­но, это — хо­ро­шо. На­до толь­ко ни­ко­му не го­во­рить, а то бу­дет пло­хо! Так под­ска­зы­ва­ла ин­туи­ция.

          Как-то мы за­бы­ли за­пе­реть дверь чу­ла­на и она рас­пах­ну­лась… На по­ро­ге стоя­ла моя мать.

          — Убью! — за­ора­ла она, се­бя не пом­ня. И я по­нял, что на­ста­ло вре­мя рас­пла­ты.

          Мать схва­ти­ла мо­ток бель­е­во­го шну­ра и ста­ла оха­жи­вать нас, го­лень­ких, по че­му ни по­па­дя. Галь­ка взвы­ла и ухит­ри­лась вы­скольз­нуть сна­ча­ла в се­ни, по­том на двор, по­том — ого­ро­дом — к се­бе. А я под свист бель­е­вой ве­рев­ки про­дол­жал ус­ваи­вать урок ма­те­ри­ной мо­ра­ли.

          — Что вы тут де­ла­ли? — кри­ча­ла мать.

          — Е… — ныл я.

          — Что­оо-о! Вот те­бе! Вот! На! По­лу­чай, ще­нок! Бу­дешь еще?

          — Не бу-уду-у!..

          — Бу­дешь?!

          — Не бу-уд-у-у…

          — Ни­ко­гда не бу­дешь?

          — Ни­ко­гда-а-а…

          Ве­че­ром в на­шем до­ме был скан­дал. Сна­ча­ла при­хо­ди­ли за галь­ки­ной оде­ж­дой ее ма­ма и па­па, все кри­ча­ли. По­том, ко­гда со­се­ди уш­ли, по­ру­га­лись мои ро­ди­те­ли. Кон­чи­лось всё за­яв­ле­ни­ем мо­ей ма­те­ри от­цу:

          — В ба­ню хо­дить бу­дет толь­ко с то­бой! По­нял?!

          — По­нял, — су­ро­во ска­зал отец.

          На сле­дую­щий день Галь­ка вы­пол­ни­ла обе­ща­ни­е — по­ка­за­ла се­анс пи­са­ния из по­ло­же­ния стоя. Я на этот ее трюк при­вел в ого­род со­п­ли­во­го Ле­ню. Он обе­щал ни­ко­му не рас­ска­зы­вать!

 

***********************

 

РАЗ-ДВА, ВЗЯ­ЛИ!

 

          Вче­ра силь­но пе­ре­пи­ли. Он про­снул­ся но­чью в чу­жой по­сте­ли. Ря­дом суе­ти­лась, лас­кая его те­ло и тя­же­ло ды­ша пе­ре­га­ром, боль­шая мол­ча­ли­вая жен­щи­на. Ему бы­ло всё всё рав­но. Лас­каю­щая жен­щи­на, по­хо­же, нерв­ни­ча­ла, не на­хо­дя от­ве­та сво­им ста­ра­ни­ям. В го­ло­ве у не­го вих­рем но­си­лись ка­кие-то бес­по­ря­доч­ные об­ра­зы, мыс­ли, стра­хи, кус­ки не­по­нят­ных фраз. Он хо­тел сно­ва ус­нуть, — толь­ко ус­нуть! — что­бы ут­ром, при­няв душ, ощу­тить се­бя бо­лее здо­ро­вым, что­бы по­ка­ять­ся пе­ред ор­га­низ­мом за соб­ст­вен­ную глу­пость, что­бы по­сле «рас­сла­бо­на» вновь вклю­чить­ся в об­щий ритм не от­ды­хаю­щей, веч­но со­рев­ную­щей­ся жиз­ни. Всё в этом по­роч­ном кру­ге бы­ло зна­ко­мо. Так уже слу­ча­лось мно­го раз.

          — Ну, ми­лый, ну!.. — при­го­ва­ри­ва­ла жен­щи­на.

          — Ммм… — он вя­ло от­ве­тил на во­ню­чий по­це­луй, чув­ст­вуя, как тя­же­ло за­пры­га­ло серд­це от на­ва­лив­шей­ся вдруг мас­сы — жен­щи­на при­жа­ла его сво­ей мо­гу­чей гру­дью, слов­но на­ме­ре­ва­ясь за­ду­шить.

          — Ммм…

          — Ни­че­го, ни­че­го, сей­час про­снем­ся, сей­час мы всё су­ме­ем…

          «Раз­верз­ли­ся жен­ские хля­би!» — с от­вра­ще­ни­ем по­ду­мал он. Го­ло­ва рас­ка­лы­ва­лась.

 

          Он от­но­сил­ся к то­му ти­пу про­вин­циа­лов, ко­то­рые, прие­хав в су­ет­ли­вую, щед­рую на обе­ща­ния, хва­стов­ст­во и сплет­ни Мо­ск­ву, — не те­ря­ют­ся. С пер­во­го сво­его по­се­ще­ния рос­сий­ской сто­ли­цы он вы­ра­бо­тал без­от­каз­ную так­ти­ку по­ве­де­ния: пла­тил мо­ск­ви­чам той же мо­не­той — сы­пал без ус­та­ли идея­ми, ре­аль­ны­ми при­ме­ра­ми, срав­не­ния­ми, и всё с на­по­ром, с хо­ро­шим за­ря­дом оп­ти­миз­ма, ин­тел­лек­та, юмо­ра. Мо­ск­ви­чей уве­рен­ная хва­ст­ли­вость под­ку­па­ла и за­бав­ля­ла.

          Кур­сы по­вы­ше­ния ква­ли­фи­ка­ции, ку­да его по­сла­ли, так ска­зать, учить­ся — мно­го вре­ме­ни не от­ни­ма­ли. По­это­му день­ги в раз­но­гра­дус­ных лу­чах спирт­но­го тая­ли бы­ст­рее, чем снег в ап­ре­ле. На­до бы­ло как-то из­во­ра­чи­вать­ся, ис­кать под­хо­дя­щий вы­ход. Час­тич­но про­бле­му уг­ро­зы фи­нан­со­во­го бан­крот­ст­ва ре­ша­ли «на­бе­ги» — од­но­ра­зо­вый по­ход с кем-ни­будь из мо­ск­ви­чей в гос­ти, в ком­па­нию. Све­же­го че­ло­веч­ка там пои­ли бес­плат­но. На­до бы­ло лишь по­боль­ше бол­тать язы­ком, тре­пать­ся, при­ду­ри­вать или, на­обо­рот, по­ра­жать глу­би­ной и серь­ез­но­стью су­ж­де­ний, де­лать мгно­вен­ные на­блю­де­ния, ка­лам­бу­рить, под­дер­жи­вать сти­хий­ные экс­пром­ты за­сто­лья. Он это умел. При­чем, тре­пать­ся в ка­ж­дой ком­па­нии при­хо­ди­лось по-сво­ему, с осо­бым ук­ло­ном, ка­ж­дая ком­па­ния бы­ла по­хо­жа на пре­ды­ду­щие, и всё же — ка­ж­дая име­ла сво­его «конь­ка». Го­во­ри­ли или о ста­рин­ных ро­ман­сах, или о нит­ра­тах и ядер­ном за­гряз­не­нии, или о по­ли­ти­че­ской без­на­деж­но­сти ми­ра, о ев­ре­ях, о бо­ли­вий­ском де­ше­вом зо­ло­те, о за­гроб­ной жиз­ни и экс­т­ра­сен­сах, о…

          Вче­раш­нее сбо­ри­ще чок­ну­лось на сек­се.

          Си­де­ли на кух­не, в крас­ной по­луть­ме за­дра­пи­ро­ван­но­го тор­ше­ра.

          — Знае­те, го­во­рят, что в ка­ком-то аф­ри­кан­ском пле­ме­ни муж­чи­ны за­ши­ва­ют под ко­жу чле­на круг­лые ка­муш­ки… Го­во­рят, очень эф­фек­тив­но! Очень! — ска­за­ла ку­ря­щая де­вуш­ка, ко­то­рая то ли за­бы­ла, то ли спе­ци­аль­но не сни­ма­ла ши­кар­ную, над­ви­ну­тую на са­мые гла­за, шля­пу.

          — Впол­не воз­мож­но, — ска­зал лы­сый дя­дя про­фес­сор­ско­го ви­да, — но я не по­ни­маю, за­чем так всё ус­лож­нять. Ведь есть же пре­крас­ные фран­цуз­ские пре­зер­ва­ти­вы! С уса­ми!

          — Как у Бу­ден­но­го, — по­шу­тил кто-то. Все за­смея­лись.

          — Во­об­ще, у со­вре­мен­но­го че­ло­ве­ка сек­су­аль­ная спо­соб­ность во мно­гом за­ви­сит от внут­рен­не­го со­стоя­ния, от ком­фор­та ду­ши, что ли… — ска­зал про­фес­сор. — По­это­му, слав­ные на­ши да­мы, бу­к­валь­но: всё в ва­ших ру­ках. Не оби­жай­те нас, не ру­би­те тот…, на ко­то­ром си­ди­те! — Все опять за­смея­лись, оце­нив изя­ще­ст­во юмо­ра.

          Уже не­сколь­ко раз вы­пи­ли. За­ку­сы­ва­ли — кто зе­ле­нью, са­ла­ти­ком, кто си­га­ре­та­ми. Час­то го­во­ри­ли все ра­зом.

          — Вы бы­ли на вы­став­ке ню? Нет? Обя­за­тель­но схо­ди­те! Та­кая пре­лесть! Но я не по­ни­маю, на­при­мер, по­че­му так ма­ло по­ка­зы­ва­ют об­на­жен­ных муж­ских тел? Они что, ху­же уст­рое­ны?

          — А вы ни­ко­гда не про­бо­ва­ли за­ни­мать­ся этим — в ван­не? О! Обя­за­тель­но по­про­буй­те! Это… это… это — не­ве­со­мость!

          — Как вы ду­мае­те, экс­т­ра­сенс возь­мет­ся ле­чить трип­пер?

          Он то­же пил, при­ни­мал ка­кие-то ре­п­ли­ки, па­ри­ро­вал про­во­ка­ци­он­ные, ба­ла­гу­рил с жен­щи­ной ог­ром­ных раз­ме­ров, си­дя­щей на­про­тив.

          — А вы как счи­тае­те, мо­ло­дой че­ло­век? А? Вы лич­но? Эй, я вас спра­ши­ваю, лю­без­ный! — про­фес­сор об­ра­щал­ся к не­му.

          — Что? — пе­ре­спро­сил он, не по­ни­мая су­ти.

          — Я вас спра­ши­ваю: лю­бить для муж­чи­ны — это лишь фи­зи­че­ское удо­воль­ст­вие или не­что боль­шее? И со­гла­си­тесь: ес­ли «не­что боль­шее», то фи­зи­че­ское не­из­беж­но долж­но от­сту­пить на вто­рой план… Как вы счи­тае­те, не здесь ли кро­ют­ся при­чи­ны не­до­ра­зу­ме­ний для мно­гих со­вре­мен­ных пар?

          — Луч­ше со­рок раз по ра­зу, чем все сра­зу со­рок раз, — по­яс­ни­ла де­ви­ца в шля­пе.

          — Нет, про­бле­мы по­сте­ли не свя­за­ны с рос­том ин­тел­лек­та, — ска­зал он. — Я бы на­звал это… «зер­каль­но­стью».

          — О! Как это? По­яс­ни­те, по­жа­луй­ста! — тут же за­ин­те­ре­со­ва­лись все при­сут­ст­вую­щие.

          — Хо­ро­шо. По­про­бую. Хо­тя всем раз­го­во­рам я пред­по­чи­таю прак­ти­ку.

          — Бра­во! — взвизг­ну­ла тол­сту­ха на­про­тив. — Сколь­ко раз за ночь вы мо­же­те?

          Гла­зом не морг­нув, он на­звал циф­ру:

          — Один­на­дцать-пят­на­дцать…

          — Уфф! — вы­рвал­ся все­об­щий вздох.

          —…за­ви­сит от парт­нер­ши.

          — То есть? — на­ду­ла губ­ки, от­пи­вая из бо­ка­ла, де­ви­ца в шля­пе.

          — Ну, соб­ст­вен­но, это и есть зер­каль­ность. Тер­мин, ко­неч­но, ус­ло­вен в упот­реб­ле­нии. Но… — он удов­ле­тво­рен­но от­ме­тил про се­бя, что сти­хий­ные раз­го­во­ры пре­кра­ти­лись, и те­перь слу­ша­ют толь­ко его го­лос. — Я по­яс­ню. Пред­ставь­те: вы кри­чи­те в пе­ще­ре. Чем силь­нее вы кри­чи­те, тем бо­лее силь­ное эхо к вам воз­вра­ща­ет­ся. Я — эхо жен­щи­ны, ее люб­ви, ее стра­сти. Я — ее зер­ка­ло! Она по­лу­чит спол­на лишь за то, что от­даст. По­нят­но?

          — Вос-хи-ти-тель-но! — про­шеп­та­ла си­дя­щая на­про­тив. Гла­за дру­гой де­ви­цы за­го­ре­лись под шля­пой хищ­ным ог­нем го­лод­ной тиг­ри­цы.

          Даль­ше он пом­нил смут­но. Те­че­ние ве­че­ра про­дол­жа­лось сво­им че­ре­дом — пи­ли, спо­ри­ли, кри­ча­ли, вста­ва­ли со сво­их мест, мно­го ку­ри­ли. Он не уло­вил мо­мен­та, ко­гда и как по обе­им сто­ро­нам от не­го ока­за­лись — тол­сту­ха и та, что в шля­пе. Они что-то шеп­та­ли ему в уши, об­ни­ма­ли, тро­га­ли. И ме­ж­ду всем этим под­ли­ва­ли по­сто­ян­но в рюм­ку, под­но­ся и при­го­ва­ри­вая од­но и то же: «Раз-два, взя­ли!» Он пил, со­вер­шен­но бал­дея от та­ко­го по­во­ро­та судь­бы. Пы­тал­ся за­го­во­рить о том, ка­кая у не­го за­ме­ча­тель­ная же­на, но рот тут же за­ткну­ли: «Раз-два, взя­ли!»

          Ед­ва-ед­ва он пом­нил, как две жен­щи­ны ссо­ри­лись по­том, то­же из­ряд­но на­хле­бав­шись спирт­но­го.

          — Ва­ли от­сю­да! По­ня­ла! Ва­ли от­сю­да со сво­им лы­сым тю­тей!

          — Са­ма с ним ва­ли! Он мне вот уже где! Мас­са­жист чер­тов!

          — За­ткнись!

          — Са­ма за­ткнись. Смот­ри, по­жа­ле­ешь!

          — Лад­но. Раз­бе­рем­ся.

          — Не ссорь­тесь, де­воч­ки. Вы все очень хо­ро­шие, очень кра­си­вые и что са­мое глав­но­е — очень нуж­ные! — про­вор­ко­вал лы­сый над ухом и увел ту, что в шля­пе.

          — Мой! — ра­до­ст­но вы­дох­ну­ла тол­стая и впи­лась гу­ба­ми в его гу­бы. Ал­ко­голь окон­ча­тель­но за­вое­вал ор­га­низм, ра­зум от­клю­чил­ся. На­род по­те­шал­ся, ви­дя, как тол­стая вы­зва­ла по те­ле­фо­ну так­си, как фак­ти­че­ски на ру­ках вы­не­сла-вы­во­лок­ла по­те­ряв­ше­го ко­ор­ди­на­цию ка­ва­ле­ра, как за­ки­да­ла в ма­ши­ну охап­ку оде­ж­ды, рух­ну­ла на си­де­нье са­ма и — по­вез­ла «прак­ти­ка» в дру­гой ко­нец Мо­ск­вы, где в ком­му­наль­ной квар­ти­ре под­жи­да­ла ее на­де­ж­да на не­что очень при­ят­ное.

 

          — Ну же! Ну! — при­го­ва­ри­ва­ла она, чуть не пла­ча, на гра­ни ис­те­ри­ки. Она ме­си­ла его, как тес­то пе­ред пас­хой. Увы, под­ни­мать­ся «тес­то» не же­ла­ло.

          На ули­це за­брез­жи­ло ут­ро. Те­перь он мог ук­рад­кой раз­гля­деть квад­рат­ную ком­на­ту, всю це­ли­ком за­му­со­рен­ную пред­ме­та­ми оди­но­ко­го жен­ско­го бы­та — кар­тон­ка­ми, ме­шоч­ка­ми с пря­жей, жур­на­ла­ми, за­на­вес­ка­ми… Яс­но, как муж­чи­на он опо­зо­рил­ся. Пе­ре­пил. На­до бы­ло как-то спа­сать­ся, ухо­дить, же­ла­тель­но — с юмо­ром. На­ча­ло по­ти­хонь­ку под­таш­ни­вать… Он с бес­силь­ным со­жа­ле­ни­ем еще раз про­вел ру­кой там, вни­зу. «Семь пя­дей в лоб­ке!» — ци­нич­но по­ду­мал он и за­ста­вил се­бя мыс­лен­но улыб­нуть­ся. Жен­щи­на на при­кос­но­ве­ние от­реа­ги­ро­ва­ла, как то­ло­вая шаш­ка на де­то­на­тор. Он сна­ча­ла ис­пу­гал­ся, а по­том, не­ожи­дан­но на­брав пол­ные лег­кие воз­ду­ха, ка­за­лось бы, сам то­го не же­ла­я — за­орал, что бы­ло мо­чи: «Рррр-аз-два, взз-зял-ли!!!» Они оба за­хо­хо­та­ли, чув­ст­вуя, что вы­ход из фаль­ши­вой си­туа­ци­и — най­ден. По­стель кон­чи­лась.

          Он стал то­ро­пить­ся. Спро­сил, в ка­кой сто­ро­не мет­ро. За­со­би­рал­ся к вось­ми ча­сам на пер­вую ут­рен­нюю лек­цию буд­то бы. Она кор­ми­ла его зав­тра­ком: при­нес­ла из кух­ни на под­но­се не­сколь­ко тон­ких бу­тер­бро­дов, ста­кан то­мат­но­го со­ка и два яй­ца гла­зу­ньи на та­рел­ке. Ме­ж­ду яй­ца­ми, по­верх гла­зу­ньи ле­жа­ла кри­вая ва­ре­ная со­сис­ка. Ел он в оди­но­че­ст­ве. Жен­щи­на си­де­ла на­про­тив и мол­ча смот­ре­ла.

 

***********************

 

ТЕ­ТЯ МАТЬ

 

          На ска­мей­ке си­де­ли два ста­ри­ка и бе­се­до­ва­ли. Оба на­хо­ди­лись в том уже воз­рас­те, ко­гда не су­ще­ст­ву­ет за­прет­ных тем, ко­гда бо­язнь быть не­по­ня­тым или по­ка­зать­ся смеш­ным — ро­ли не иг­ра­ет. Рос­ко­шью пре­дель­но­го от­кро­ве­ния че­ло­век за свою жизнь мо­жет рас­по­ла­гать два­ж­ды — в ран­нем дет­ст­ве и в глу­бо­кой ста­рос­ти: в пер­вом слу­чае к это­му тол­ка­ет лю­бо­пыт­ст­во по­зна­ния, во вто­ром — ску­ка ис­ку­шен­но­сти.

          — Лю­бовь?! Вы знае­те, прак­ти­че­ский итог все­гда ба­на­лен: де­ти, дом, за­бо­ты о вы­жи­ва­нии. А то, что мы при­вык­ли счи­тать меч­той, не­ко­ей воз­вы­шен­ной суб­стан­ци­ей, яко­бы и яв­ляю­щей­ся смыс­лом люб­ви — это… — ста­рик, со­хра­нив­ший коп­ну се­дых во­лос на го­ло­ве и яс­ный взгляд раз­оча­ро­ван­но­го в жиз­ни ин­тел­ли­ген­та, не­оп­ре­де­лен­но мах­нул ру­кой. — Это — так… Знае­те, чем от­ли­ча­ет­ся чер­теж до­ма от на­стоя­ще­го строе­ния? На кар­тин­ке от до­ж­дя не спря­чешь­ся! Так и лю­бовь: не на­кор­мит, не на­по­ит, не со­гре­ет — ес­ли, ко­неч­но, го­во­рить о ре­аль­ных ве­щах, а не о вы­дум­ке.

          — Уфф! — вто­рой ста­рик про­мок­нул плат­ком свое по­рис­тое, одут­ло­ва­тое ли­цо отя­же­лев­ше­го, боль­но­го че­ло­ве­ка. — Вы­дум­ка — это не меч­та, вы­дум­ка — это как раз то, что по­стро­ен­ный дом и есть смысл жиз­ни… Ну, не глу­по ли?! А лю­бовь? Это ведь не толь­ко вле­че­ние к жен­щи­не, это — маг­не­тизм! Вот-вот, имен­но: маг-не-тизм! Не­объ­яс­ни­мо!

          — Я по­ни­маю. Лю­бовь с пер­во­го раза, из­ви­ни­те за ци­низм. Но ваш маг­не­тизм очень не­на­деж­ная шту­ка, при­ход и уход его слу­ча­ен и не­пред­ска­зу­ем. А ме­ха­ни­че­ская, ин­стинк­тив­ная лю­бовь — по­вто­ри­ма и на­деж­на. Не на­до го­ро­дить лиш­не­го! Об­на­жен­ное жен­ское те­ло — ус­ло­вие впол­не дос­та­точ­ное для люб­ви в смыс­ле ис­пол­не­ния функ­ций. А пред­ставь­те, ес­ли вы до­ба­ви­те сю­да еще «ус­ло­вия» хо­ро­ше­го на­строе­ния, обя­за­тель­но­го бы­то­во­го ком­фор­та, сто­про­цент­но­го ду­шев­но­го и фи­зи­че­ско­го здо­ро­вья, что по­лу­чит­ся? Че­ло­ве­че­ст­во вым­рет, не су­мев вы­пол­нить весь воз этих ва­ших ком­плек­сов-маг­не­тиз­мов! Нет, на­до до­ве­рять ин­стинк­там и ес­ли уж мо­лить­ся, то имен­но им: ин­стинк­ты обес­пе­чи­ва­ют нам «за­пас проч­но­сти» в тя­же­лых си­туа­ци­ях. Че­ло­век — это вы­дум­ка Бо­га. Но еще боль­ши­ми вы­дум­ка­ми о че­ло­ве­ке — на­гра­дил се­бя сам че­ло­век.

          Ста­рик-ин­тел­ли­гент го­во­рил ти­хо, мед­лен­но, как бы не­хо­тя. Со­бе­сед­ник реа­ги­ро­вал го­раз­до жи­вее, хо­тя одыш­ка ме­ша­ла ему.

          — Вы — пес­си­мист?

          — Нет, од­но­люб.

          — ?.. Я не со­всем по­ни­маю. Рас­ска­жи­те, мне ка­жет­ся, в ва­ших ин­то­на­ци­ях есть «вто­рое дно».

          — Вы не то­ро­пи­тесь?

          — Ну, нам обо­им уже не­ку­да то­ро­пить­ся.

          И ста­ри­ки ра­до­ст­но за­хи­хи­ка­ли, по­чув­ст­во­вав, на­ко­нец, точ­ку со­при­кос­но­ве­ни­я — си­лу воз­рас­тной со­ли­дар­но­сти.

          — М-да. Знае­те, мне сей­час семь­де­сят че­ты­ре го­да. Не так дав­но я же­нил­ся во вто­рой раз, — ска­зал се­дой ста­рик. — Же­на, по­ни­мае­те ли, умер­ла.

          — По­здрав­ляю! То есть… Из­ви­ни­те! Со­жа­лею… Ах, черт!

          Ста­ри­ки жи­во пе­ре­гля­ну­лись и опять по­хи­хи­ка­ли над жиз­нен­ной си­туа­ци­ей, слов­но спе­ци­аль­но взя­той из ка­лам­бу­ра. Ви­дать и вправ­ду: по кра­ям жиз­ни не ис­клю­че­ны сюр­при­зы.

          — И хо­ро­шая жен­щи­на по­па­лась?

          — Ра­бо­тя­щая…

          — Де­ти есть у вас?

          — Вы­рос­ли, са­ми жи­вут.

          — А к ней, к же­не ва­шей но­вой, как от­но­сят­ся?

          — Как сго­во­ри­лись: «те­тя мать» зо­вут!

          — Что ж так?

          — Ме­ха­ни­ка, друг мой, ме­ха­ни­ка! Я за­был про маг­не­тизм — стро­ил дом без чер­те­жей… Всё пе­ре­пу­тал! Об­ве­ли ме­ня, об­во­ро­ва­ли, весь маг­не­тизм спер­ли, толь­ко ме­ха­ни­ка и ос­та­лась.

          Ис­то­рию же­нив­ше­го­ся ста­ри­ка я знал. Он ни­ко­гда не лю­бил, он все­гда «вы­пол­нял долг». В точ­но­сти ис­пол­нял всё, что бы­ло пред­на­чер­та­но судь­бой: ра­бо­тал мно­го и без пре­тен­зий, умел на­хо­дить об­щий язык с лю­бым прак­ти­че­ски че­ло­ве­ком, был все­гда очень ро­вен, доб­ро­же­ла­тель­ность его дей­ст­во­ва­ла на ок­ру­жаю­щих, как свет от ко­ст­ра. На всех, но не на же­ну. Жен­щи­на от­ли­ча­лась не­обуз­дан­ной ис­те­рич­но­стью, крик ее был зна­ком всем со­се­дям. На­кри­чав­шись, она бы­ст­ро от­хо­ди­ла, пла­ка­ла, не­ко­то­рое вре­мя от­но­си­лась ко все­му ок­ру­жаю­ще­му с по­вы­шен­ной лас­кой, по­том — цикл по­вто­рял­ся. Со­се­ди удив­ля­лись тер­пе­нию му­жи­ка, и кто хва­лил, кто жа­лел его. Сам он на все раз­го­во­ры реа­ги­ро­вал не­оп­ре­де­лен­но, от­ве­чал как-то за­га­доч­но: «Я вы­пол­няю долг…» Ино­гда на ком­пли­мент в ад­рес его тер­пе­ния он мог по­зво­лить ух­мыль­нуть­ся: «Да уж, тер­пе­ние у ме­ня — ад­ское!»

          Ино­гда в до­ме по­яв­ля­лась со­сед­ка, пух­лень­кая жен­щи­на, щеч­ки ко­то­рой, ка­за­лось, вот-вот лоп­нут от внут­рен­ней на­ли­то­сти. Она гром­ко и на­гло та­ра­то­ри­ла, про­си­ла ка­кую-ни­будь ме­лочь и убе­га­ла кор­мить сво­их дво­их, та­ких же на­ли­тых, по­хо­жих на не­сим­па­тич­ных по­ро­сят, де­тей. Же­на по­сле по­се­ще­ний все­гда впа­да­ла в не­дель­ную ме­лан­хо­лию по по­во­ду смут­ной не­до­ка­зан­ной рев­но­сти. Ко­нец ме­лан­хо­лии обыч­но зна­ме­но­вал­ся пло­хой до­маш­ней сце­ной. Со­сед­ка бы­ла на пят­на­дцать лет мо­ло­же, в ад­ское тер­пе­ние и вы­пол­не­ние дол­га не ве­ри­ла, а лишь во­всю бес­стыд­но и в от­кры­тую за­иг­ры­ва­ла с чу­жим му­жи­ком. Это и бы­ла в пер­спек­ти­ве «те­тя мать» — по­ва­ри­ха из за­во­дской сто­ло­вой, по­ло­жив­шая еще то­гда глаз на со­се­да, круп­но­го пар­тий­но­го на­чаль­ни­ка, за ко­то­рым по ут­рам к во­ро­там подъ­ез­жа­ла пер­со­наль­ная ма­ши­на «Мо­ск­вич». Со­сед­ка рас­су­ж­да­ла так: ес­ли на во­ро­ван­ных сто­лов­ских хар­чах она без­бед­но вы­кор­ми­ла свое се­мей­ст­во, то, «дав» со­се­ду, она по­вя­жет его и смо­жет дос­тать во­об­ще что угод­но. Но со­сед на пря­мое пред­ло­же­ние лечь в по­стель ни­как не реа­ги­ро­вал. И по­ва­ри­ха про­зре­ла бес­про­иг­рыш­ный ва­ри­ант: на­до, чтоб влю­бил­ся!

          На­ча­лись жен­ские ча­ры. Вот их-то, эти флюи­ды и улав­ли­ва­ла ис­те­рич­ная же­на.

          — Вы знае­те, — рас­ска­зы­вал ста­рик, — она со мной что-то сде­ла­ла. Ведь­ма! Са­мая на­стоя­щая ведь­ма! Я стал о ней ду­мать… Вро­де бы об­ни­маю в по­сте­ли же­ну, а пе­ред гла­за­ми — она, на­халь­ная. А по­том же­на за­бо­ле­ла. Ра­зу­ме­ет­ся, я вы­пол­нил свой долг до кон­ца — два с лиш­ним го­да уха­жи­вал. В боль­ни­це все два го­да но­че­вал! У же­ны по­сле ин­суль­та слу­чил­ся па­ра­лич и речь от­ня­лась. Од­но-един­ст­вен­ное сло­во мог­ла го­во­рить, бед­ная… Об­ра­ду­ет­ся че­му-ни­будь, гла­за­ми по­ка­жет, вы­го­во­рит еле-еле: «Дыр-ман-ка!» Гос­по­ди! Оби­дит­ся, сле­зы ка­тят­ся, она опять: «Дыр-ман-ка!» Я уж греш­ным де­лом нет-нет, да и по­ду­маю: умер­ла бы луч­ше, чем так му­чить­ся… Гос­по­ди… По­хо­ро­ни­ли мы ее, па­мят­ник мра­мор­ный от се­бя и от де­тей по­ста­вил. По­ва­ри­ха на по­хо­ро­нах боль­ше всех суе­ти­лась. И в до­ме по­том при­бра­ла, и по­сле — го­то­вить при­хо­ди­ла. Де­тям на всё на­пле­вать, да и она мо­их-то не боль­но при­ве­ча­ет. «За­чем, — го­во­рю, — свою жизнь на ме­ня тра­тишь? У те­бя свой му­жик есть…» А она: «По­лю­бишь — уз­на­ешь!» Ведь­ма! Я же за два-то го­да опо­ло­умел без ба­бы! В об­щем, ре­шил так: год еще ее к се­бе не под­пу­щу, а как го­ди­ну смер­ти же­ны справ­лю, так — по­жа­луй­ста. Всё честь по чес­ти, ни­кто не осу­дит. И ведь до­ж­да­лась, за­раза, взя­ла она ме­ня! Со сво­им — раз­ве­лась. Я се­бя спра­ши­ваю: «Ку­да, ду­рак, ле­зешь? За­чем?» А — не мо­гу! Не­на­ви­жу ее, пре­зи­раю, но — люб­лю! Что ни ска­жет — де­лаю. Для сво­их ре­бят ни­ко­гда ни­че­го не дос­та­вал, а для ее «про­рвы» — ста­ра­юсь. Вче­ра на склад к неф­тя­ни­кам за им­порт­ны­ми са­пож­ка­ми для не­вест­ки ее хо­дил. Я ведь ра­бо­таю еще! Ува­жа­ют еще, от­ка­зать не мо­гут, пом­нят все: ни­ко­гда не про­сил, не брал. А те­перь уж всё рав­но — все бе­рут! Вот ведь что на­де­ла­ла, ведь­ма! Те­перь лишь по­ни­маю: на­до бы­ло ее сра­зу «трах­нуть», ко­гда толь­ко-толь­ко на­пра­ши­ва­лась, да еще и при­пуг­нуть как сле­ду­ет. Бы­ла бы од­на ме­ха­ни­ка, так ска­зать, и ни­ка­ко­го ва­ше­го маг­не­тиз­ма. Да вон, кста­ти, моя по­ло­ви­на идет! Сей­час к ди­рек­то­ру ЦУ­Ма за­ско­чим, ка­кие-то ей, со­ба­ке, ино­стран­ные тру­сы вдруг по­на­до­би­лись… Тьфу! Из­ви­ни­те, — ста­рик-ин­тел­ли­гент одер­нул се­бя за рас­поя­сав­ший­ся язык.

          К ска­мей­ке по­до­шла жен­щи­на, кив­ну­ла вла­ст­но:

          — Че­го рас­сел­ся? Вста­вай, по­шли!

          С со­бе­сед­ни­ком по­здо­ро­вать­ся она не до­га­да­лась бы да­же под пыт­кой. Ее жда­ла встре­ча с ино­стран­ны­ми тру­са­ми, по­это­му ос­таль­но­го ми­ра — не су­ще­ст­во­ва­ло.

          Ста­ри­ки по­про­ща­лись.

          — До сви­да­ния.

          — До не­го. Те­перь уж — на не­бе­сах.

          Че­та ста­ла бы­ст­ро уда­лять­ся. Одут­ло­ва­тый в ко­то­рый раз про­мок­нул крас­ное по­тею­щее ли­цо сер­деч­ни­ка, про­во­жая гла­за­ми не­ча­ян­но­го рас­сказ­чи­ка:

          — Дей­ст­ви­тель­но, те­тя мать… На­до ж, ка­кая га­ди­на! — при­выч­ная боль рез­ко коль­ну­ла серд­це, слов­но с ехид­цей на­по­ми­ная: вся­кая жизнь хо­ро­ша са­ма по се­бе.

 

***********************

 

ТРИ ЭК­ЗА­МЕ­НА

 

          Я вы­ну­ж­ден был про­снуть­ся. Ла­ял мой пес. В дверь силь­но сту­ча­ли.

          — Кто там?

          — Это я, Во­ва…

          Он сто­ял на по­ро­ге со­вер­шен­но рас­те­рян­ный, дер­жа в ка­ж­дой ру­ке по здо­ро­вен­но­му че­мо­да­ну.

          — Я по­жи­ву у те­бя не­сколь­ко дней, — ска­зал он.

          — Лад­но, — ска­зал я, ни о чем не спра­ши­вая.

          Че­мо­да­ны он по­ста­вил по­се­ре­ди­не ком­на­ты и сел на них скорб­но и мол­ча­ли­во. Он был поч­ти трезв, но ог­лу­шен сво­им внут­рен­ним не­сча­сть­ем. Я ра­зо­брал рас­кла­душ­ку, на­ки­дал свер­ху кой-ка­ко­го не­муд­ре­но­го бе­лья и ска­зал ему, чтоб ло­жил­ся. Но он про­дол­жал си­деть, вы­свер­ли­вая не­под­виж­ны­ми зрач­ка­ми ка­кую-то ма­ги­че­скую точ­ку на сте­не. До­га­дать­ся бы­ло не­труд­но: Вов­ка ушел от же­ны и те­перь тяж­ко пе­ре­жи­вал свой по­сту­пок. Я на пра­вах дру­га дол­жен был при­ютить его в этот ро­ко­вой час.

          Вско­ре он оч­нул­ся от не­под­виж­но­сти. Кри­ки, ше­пот, бе­гот­ня по ком­на­те, чир­ка­нье по­дошв и спи­чек, жут­кий дым от не­пре­кра­щаю­щих­ся си­га­рет, са­ма нер­воз­ность ат­мо­сфе­ры — не да­ли до­жить эту ночь спо­кой­но да­же со­ба­ке.

          К ут­ру я до­под­лин­но знал три при­чи­ны раз­молв­ки. Точ­нее, три внут­рен­них пси­хо­ло­ги­че­ских толч­ка вов­ки­но­го бег­ст­ва из квар­ти­ры, «сде­лан­ной» по-бла­ту ро­ди­тель­ски­ми за­бо­та­ми спе­ци­аль­но для мо­ло­до­же­нов. Это бы­ли его при­чи­ны, ко­то­рые он по­че­му-то на­зы­вал «эк­за­ме­на­ми». Пре­крас­ная по­ло­ви­на не вы­дер­жа­ла ни од­но­го; пре­бы­вать с ней в за­кон­ном сою­зе да­лее Вов­ка не мог. За что же по­лу­чи­ла сим­па­тич­ная вов­ки­на же­на свои «не­уды»? А вот за что.

          Эк­за­мен пер­вый: Ахил­ле­со­ва пя­та.

          Од­на­ж­ды Вов­ка вы­чи­тал, что Лев Тол­стой пе­ред тем, как лечь с не­вес­той в по­стель, вру­чил ей свои днев­ни­ки вре­мен гу­ля­нок юно­сти, пьян­ст­ва и раз­вра­та с цы­ган­ка­ми: мол, про­чи­тай сна­ча­ла, а по­том ре­ши — ну­жен ли та­кой, лю­бишь ли та­ко­го? Она про­чла и смог­ла — по­сколь­ку не толь­ко лю­би­ла, но и уме­ла по­ни­мать, — при­нять всё. Вов­ку это по­тряс­ло. И он стал учить­ся сле­до­вать — ко­гда пол­но­стью, ко­гда час­тич­но — труд­но­му пра­ви­лу: го­во­рить бес­при­стра­ст­ную прав­ду. То есть, вру­чать пра­во су­дить се­бя — дру­го­му. Это обез­о­ру­жи­ва­ло, и мно­гие вов­ки­ны вы­кру­та­сы в жиз­ни про­ща­лись имен­но бла­го­да­ря его бес­страш­ной от­кры­то­сти. По­лу­ча­лось что-то вро­де это­го: вот вам моя спи­на, гра­ж­да­не, вот вам нож, что де­лать — са­ми знае­те… И ру­ки опус­ка­лись у мно­гих.

          Сво­ей же­не он, ра­зу­ме­ет­ся, кон­цеп­цию из­ло­жил за­дол­го до свадь­бы. Она и гор­ди­лась его са­мо­би­чую­щей­ся до­ве­ри­тель­но­стью, и боя­лась че­го-то. Он с ра­до­стью от­кры­вал­ся пе­ред ней в боль­шей сте­пе­ни, чем мог это сде­лать пе­ред са­мим со­бой, на­де­ясь, что внеш­ний су­дья пре­вос­хо­дит внут­рен­не­го по бла­го­род­ст­ву и здра­во­мыс­лию. Она слу­ша­ла, по­дав­ляя в се­бе то страх, то омер­зе­ние, то опас­ли­вое бла­го­го­вей­ное чув­ст­во — она чув­ст­во­ва­ла, что его от­кро­ве­ния силь­но му­ча­ют ее и ос­лож­ня­ют уве­рен­ность в зав­траш­нем дне. Ра­зум­ных доз в от­кро­ве­ни­ях Вов­ка не знал и знать не хо­тел. Он рас­ска­зы­вал о сво­их пре­ды­ду­щих свя­зях с жен­щи­на­ми, о том, что од­на­ж­ды уча­ст­во­вал в мел­кой кра­же, о те­ще, фак­ти­че­ски уг­ро­бив­шей в се­бе че­ло­ве­ка на по­при­ще ме­щан­ских ам­би­ций, о том, что ино­гда он ис­пы­ты­вал к же­не фи­зи­че­ское от­вра­ще­ние… «По­че­му?» — про­сто­душ­но спра­ши­вал он у нее же со­ве­та. Жен­щи­не боль­ших сил стои­ло со­блю­дать пра­ви­ла его иг­ры; с ка­ж­дым по­сле­дую­щим ме­ся­цем со­вме­ст­ной жиз­ни па­мять ее, по­ми­мо во­ли, цеп­ко на­ка­п­ли­ва­ла щед­рый «ком­про­мат» на му­жа, ко­то­рый он сам же и по­став­лял в изо­би­лии. На­ко­нец, сум­ма от­ри­ца­тель­ных све­де­ний, эмо­ций, ми­ну­со­во­го ка­ко­го-то на­пря­же­ни­я — всё дос­тиг­ло сво­его кри­ти­че­ско­го по­ро­га, кри­ти­че­ской мас­сы. Же­на взо­рва­лась. По­вод для взры­ва был сме­хо­твор­ным — он не по­мыл за со­бой ско­во­род­ку.

          — По­до­нок! Иди к сво­им ба­бам! Не при­ка­сай­ся ко мне… — же­на воз­вра­ща­ла «дол­ги»: в ка­ж­дую при­от­крыв­шую­ся сла­би­ну его ду­ши и со­вес­ти — в ка­ж­дую ахил­ле­со­ву пя­ту — она с точ­но­стью ав­то­ма­ти­че­ско­го снай­пе­ра вго­ня­ла уби­ваю­щие, без­жа­ло­ст­ные сло­ва.

          Это слу­чи­лось че­рез пол­го­да по­сле свадь­бы. Вов­ка стер­пел не­спра­вед­ли­вость. По­том стер­пел еще раз, по­том еще, по­том стер­пел не­что по­доб­ное уже от те­щи… Кое-как Вов­ка ус­во­ил урок и ска­зал сам се­бе: «За­ткнись, ес­ли хо­чешь со­хра­нить свое сча­стье».

          Эк­за­мен вто­рой: по­прёк.

          Вов­ка стал бо­лее замк­нут для дру­зей, в ком­па­нии мог на­пить­ся до бес­чув­ст­вия. Но в ком­па­ни­ях он те­перь бы­вал очень ред­ко. Вов­ка стал хо­зяи­ном, до­мо­стро­ев­цем. При­чем он за­про­сто взял на се­бя и жен­ские обя­зан­но­сти по до­му: сти­рать, мыть, го­то­вить. Мы под­шу­чи­ва­ли над ним, но он не оби­жал­ся. Те­ща, гля­дя на вов­ки­но усер­дие, мле­ла на седь­мом не­бе от удо­воль­ст­вия. Ес­ли слу­чал­ся празд­ник, то же­на, за­ис­ки­ваю­ще-иг­ри­во за­гля­ды­ва­ла Вов­ке в гла­за и ско­рее ут­вер­жда­ла, чем спра­ши­ва­ла: «Ты ведь ис­пе­чешь нам торт?» Еще он умел де­лать са­мо­дель­ные ви­на-на­стой­ки, тю­кать са­мо­дель­ную ме­бель, не­пло­хо управ­лять­ся с ма­ло­лет­ним, ро­див­шим­ся уже к то­му вре­ме­ни, ре­бен­ком. Де­лал всё Вов­ка ти­хо и бы­ст­ро, хо­ро­шее на­строе­ние ни­ко­гда не по­ки­да­ло его во вре­мя ра­бо­ты. Нет, вов­ки­на же­на не бы­ла ту­не­яд­кой, но в оче­ре­дях в ма­га­зи­нах по­че­му-то ча­ще сто­ял он. Впро­чем, за­бо­ты бы­та ма­ло ме­ша­ли ему ду­мать о чем-то сво­ем. О чем? Он и сам тол­ком не знал. Так… ду­мал и всё тут.

          Вов­ка за­ме­тил, что же­на об­ле­ни­лась. Она не сти­ра­ла са­ма да­же свои ис­пач­кан­ные тру­си­ки. На­до бы­ло воз­вра­щать всё на кру­ги своя. Мыть по­су­ду и сти­рать Вов­ка не­ожи­дан­но пре­кра­тил. В ра­ко­ви­не вы­рос­ла ог­ром­ная го­ра от­вра­ти­тель­ных та­ре­лок, по ко­то­рым но­чью пу­те­ше­ст­во­ва­ли та­ра­ка­ны-раз­вед­чи­ки, а в ван­ной ком­на­те на по­лу ско­пи­лась ку­ча раз­но­го бе­лья. Ко­гда та­рел­ки и чис­тое бе­лье кон­чи­лись, не­удоб­ст­во не­об­слу­жи­вае­мой жиз­ни ста­ло оче­вид­ным. Же­на на­пом­ни­ла ми­мо­хо­дом, с не­удо­воль­ст­ви­ем:

          — По­сти­рал бы. По­мыл бы. Не пе­ре­ло­мишь­ся. Мне за­нять­ся?!

          — Зай­мись, — ска­зал он ей то­гда про­сто и без вы­зо­ва.

          Вы­мы­тую по­су­ду она не ста­ви­ла — швы­ря­ла. Из ван­ной в тот ве­чер то­же слы­шал­ся гро­хот та­зов, уда­ры.

          — За­чем толь­ко я за те­бя за­муж вы­шла? — ска­за­ла она пе­ред сном. И — от­вер­ну­лась. То­гда вов­ки­на ду­ша обор­ва­лась во вто­рой раз.

          Ну, и по­след­нее.

          Вов­ка стал по­пи­вать ре­гу­ляр­но. На свой до­мо­строй плю­нул. Стал про­сить­ся в ко­ман­ди­ров­ки. Ско­ро у не­го за­ве­лась ры­жая под­руж­ка-хо­хо­туш­ка из со­сед­ней ла­бо­ра­то­рии. Се­мей­ное сча­стье Вов­ки тер­пе­ло фиа­ско. Но вот что стран­но: же­на слов­но не за­ме­ча­ла пе­ре­мен в нем, не воз­ра­жа­ла и не «пи­ли­ла», сно­ва ста­ла го­то­вить ужи­ны. Увы, ве­че­ра­ми Вов­ка бы­вал до­ма ред­ко. Он, слов­но на­зло, ста­рал­ся сде­лать всё ху­же — что­бы бы­ст­рее кон­чи­лась эта фальшь, этот иди­от­ский его идеа­лизм. Но чем боль­ше он ста­рал­ся, тем при­вет­ли­вее ста­но­ви­лось ло­но се­мьи. До вче­раш­не­го дня он не по­ка­зы­вал­ся трое су­ток, вер­нул­ся пья­ный, в ра­зо­рван­ном пла­ще. Встре­ти­ла вспо­ло­шен­ная те­ща: «Гос­по­ди! Ума­ял­ся-то как! Иди ско­рее мой­ся, я те­бе бор­ща дам…» Он не по­ни­мал про­ис­хо­дя­щих ме­та­мор­фоз, го­ло­ва у Вов­ки уже не ду­ма­ла, а про­сто ус­та­ла. Сквозь по­хмель­ный сон он ус­лы­шал змеи­ный те­щин ше­пот, на­став­ле­ние до­че­ри: «Спя­ти­ла, ду­ра? Раз­во­дить­ся! Тер­пи! Та­ко­го му­жи­ка те­рять! Год прой­дет — пе­ре­бе­сит­ся. Тер­пи!» Вов­ка встал и по­плел­ся к под­руж­ке-хо­хо­туш­ке. До ут­ра ры­жая его ос­тав­лять не за­хо­те­ла. То­гда Вов­ка одел­ся, по­вя­зал на шею вме­сто гал­сту­ка кол­гот­ки хо­хо­туш­ки и вер­нул­ся об­рат­но. Его как ни в чем не бы­ва­ло ста­ли оби­ха­жи­вать. И то­гда Вов­ка по­нял окон­ча­тель­но: же­на его не лю­бит, она его ТЕР­ПИТ. Это и был тре­тий про­ва­лен­ный «эк­за­мен». Вов­ка по­ки­дал свои ве­щи в два боль­ших че­мо­да­на и при­пер­ся ко мне.

          — Вы­пить у те­бя есть? — спро­сил мой друг, гля­дя на спе­ша­щих ут­рен­них про­хо­жих с вы­со­ты вось­мо­го эта­жа.

          — Есть, — ска­зал я и оз­на­ме­но­вал от­вет за­тяж­ным про­гу­лом на про­из­вод­ст­ве.

          Вот, соб­ст­вен­но, и всё.

 

***********************

 

ЭТЮД С КОС­МЕ­ТИ­КОЙ

 

          Ве­че­ром в об­ще­жи­тии на­ча­лась ве­се­лая сту­ден­че­ская пьян­ка. Саш­ка при­шел по­след­ним. При­чем при­шел не один, а при­вел с со­бой двух на­кра­шен­ных шлюх. Про­изош­ло об­щее за­ме­ша­тель­ст­во, стих­ли шут­ки. Сту­ден­че­ский клан под­вы­пив­ших еди­но­мыш­лен­ни­ков мол­ча­ли­во, но аб­со­лют­но еди­но­душ­но осу­дил саш­кин по­сту­пок. Ве­се­лье, од­на­ко, спо­ткнув­шись не­на­дол­го, вновь на­бра­ло преж­нюю си­лу. Саш­ка ока­зал­ся в изо­ля­ции, один на один со свои­ми спут­ни­ца­ми, ко­то­рые, в об­щем-то, ве­ли се­бя снос­но, не вы­зы­ваю­ще. Тем не ме­нее, тол­стый слой кос­ме­ти­че­ской «шту­ка­тур­ки» силь­но кон­тра­сти­ро­вал с чис­ты­ми ли­чи­ка­ми хо­хо­чу­щих сту­ден­ток. Саш­ка оби­дел­ся на то, что его не по­ни­ма­ют, и в от­ме­ст­ку над­рал­ся в ре­корд­ном тем­пе.

          Че­рез час вру­би­ли му­зы­ку, шлю­хи не уси­де­ли и ста­ли вдво­ем но­сить по ком­на­те об­мяк­шее саш­ки­но те­ло, то есть тан­це­вать. Саш­ка, вы­су­нув ло­па­той язык, по­пе­ре­мен­но ли­зал их на­ру­мя­нен­но-на­пуд­рен­ные ли­ца, спле­вы­вая и при­го­ва­ри­вая: «Сей­час, де­воч­ки, сей­час… Все сей­час уви­дят, что вы та­кие же, как они…»

          Че­рез два ча­са за шлю­ха­ми уха­жи­вал уже весь муж­ской со­став ком­па­нии. Де­ви­цы охот­но при­жи­ма­лись и от­ве­ча­ли на лас­ки, не ло­ма­ясь. Сту­дент­ки по­чув­ст­во­ва­ли се­бя об­ли­ты­ми гря­зью.

          Ут­ром Саш­ка под­бе­жал пе­ред лек­ция­ми по­здо­ро­вать­ся с ре­бя­та­ми, ему от­ве­ти­ли сквозь зу­бы. За­го­во­рил с дев­чон­ка­ми — от­вер­ну­лись и ото­шли.

          Сле­дую­щим ве­че­ром Саш­ку встре­ти­ли зна­ко­мые шлюш­ки-под­руж­ки. Он на­го­во­рил им гру­бо­стей и ре­ти­ро­вал­ся, не до­ж­дав­шись ре­ак­ции.

          Ста­ли за­ме­чать: ес­ли Саш­ка пьет, то пред­по­чи­та­ет это де­лать в оди­ноч­ку. Поя­ви­лась у не­го и своя фи­ло­со­фия. «Вы все мне чу­жие… Но у ме­ня есть очень ин­те­рес­ный со­бе­сед­ник. Это — я сам!» — так стал го­во­рить Саш­ка.

          Лю­бо­пыт­но, что же­ну он вы­брал се­бе из тех, кто па­то­ло­ги­че­ски не пе­ре­но­сит ни­ка­кой кос­ме­ти­ки во­об­ще.

 

***********************

 

РАС­ЧЕТ

 

          Сын глав­но­го вра­ча боль­ни­цы и кан­ди­да­та фи­ло­соф­ских на­ук, сам став­ший кан­ди­да­том тех­ни­че­ских на­ук в два­дцать де­вять лет — А. Ш. — ре­шил на­ко­нец-то же­нить­ся. Он от­верг все со­блаз­ны в об­ра­зе ди­рек­тор­ских до­чек, он по­ссо­рил­ся с ма­мой, глав­ным вра­чом боль­ни­цы, он по­ссо­рил­ся с па­пой, кан­ди­да­том фи­ло­соф­ских на­ук, и — ни­кто не знал где и как — вы­брал рас­то­роп­ную дев­чон­ку из ок­ра­ин­ной го­род­ской се­мьи, где все в ро­ду бы­ли тех­нич­ка­ми и груз­чи­ка­ми. И стал жить у них. Ма­те­ри­лись и пьян­ст­во­ва­ли в этом до­ме от ду­ши. Про­све­щен­ные ма­ма и па­па бы­ли в ужа­се. Ма­ма и па­па при­во­ди­ли ему в при­мер бла­го­ра­зу­мие дру­зей, на­шед­ших се­бе «ров­ню» или «па­ру». Про­шло все­го не­сколь­ко лет, дру­зья, как сго­во­рив­шись, — по­раз­во­ди­лись. Его же «зо­луш­ка» на­ро­жа­ла тро­их де­тей, ста­ла ве­ли­ко­леп­ной хо­зяй­кой, тесть и те­ща чуть ли не мо­ли­лись на ум­ни­цу-за­тя; в этом по­лу­пья­ном до­ме все­гда ца­ри­ла ат­мо­сфе­ра лег­кой сво­бо­ды и не­за­тей­ли­вой ра­до­сти бы­тия. Уче­ны­ми де­ла­ми А. Ш. до­ма ни­ко­гда не за­ни­мал­ся. Он здесь про­сто жил.

 

***********************

 

МОЖ­НО!

 

          — Ска­жи­те, а в ро­диль­ном от­де­ле­нии сни­мать не опас­но? Бу­ду­щим ма­мам это не по­вре­дит? — спро­сил фо­то­граф-ре­пор­тер, на­тя­ги­вая бе­лый ха­лат и по­прав­ляя кофр с ап­па­ра­ту­рой.

          — Мож­но! Они всё рав­но ни­че­го не чув­ст­ву­ют и не ви­дят… — за­ве­ри­ли спе­циа­ли­сты, ра­дую­щие­ся то­му, что мо­гут по­ка­зать во всей кра­се та­ин­ст­во сво­ей не­лег­кой ра­бо­ты.

          …На спе­ци­аль­ном сто­ле, вце­пив­шись по­бе­лев­ши­ми ру­ка­ми в спе­ци­аль­ные ры­чаж­ки-упо­ры, рас­ки­нув но­ги — му­ча­лась ро­же­ни­ца. Фо­то­граф на­вин­тил са­мый свой боль­шой объ­ек­тив «ры­бий глаз» и стал но­сить­ся во­круг, щел­кая.

          — Нель­зя! — па­ни­че­ски за­при­чи­та­ла жен­щи­на.

          Фо­то­граф на­кло­нил­ся к са­мо­му ее уху и лас­ко­во со­об­щил:

          — Мож­но, мне раз­ре­ши­ли…

          — Ааа­аа! — за­ора­ла жен­щи­на. По­шел плод.

 

***********************

 

ДЖЕР­РИ

 

          Для справ­ки.

          Су­чий па­па — хо­зя­ин су­ки, то есть я.

          Су­чья мать — моя же­на.

          Ко­бе­ля­чья мать — же­на хо­зяи­на ко­бе­ля.

          Ко­бель-па­пан — хо­зя­ин ко­бе­ля.

          Рэд — ко­бель.

          Джэр­ри — су­ка.

 

          В нор­маль­ной се­мье мо­ло­дых ин­тел­ли­ген­тов, ес­ли они обес­пе­че­ны хоть ка­ким-то жиль­ем, при­ня­то об­за­во­дить­ся по­ро­ди­стой со­ба­кой. Же­ла­тель­но, ко­неч­но, ко­бель­ком — во из­бе­жа­ние до­пол­ни­тель­ных ес­те­ст­вен­ных не­при­ят­но­стей. Ко­ро­че, вы­кла­ды­ва­ешь день­ги за не­смыш­ле­но­го щен­ка и го­то­вишь­ся не­пре­стан­но уми­лять­ся на то, как рас­тет луч­ший друг че­ло­ве­ка. Од­на­ко уми­лять­ся не по­лу­ча­ет­ся по той про­стой при­чи­не, что «луч­ший друг» жрет всё под­ряд и га­дит, не пе­ре­ста­вая. И ты, увы, на­чи­на­ешь по­ни­мать, что твое пред­став­ле­ние о се­бе са­мом очень да­ле­ко от луч­ших об­раз­цов ин­тел­ли­гент­но­сти.

          Итак, в на­шем до­ме поя­ви­лось су­ще­ст­во по име­ни Джер­ри. Ху­до­бы она бы­ла та­кой, что ко­гда об этом спра­ши­ва­ли со­се­ди, ста­но­ви­лось стыд­но. Же­на стой­ко пе­ре­но­си­ла тя­го­ты и ли­ше­ния со­вме­ст­но­го су­ще­ст­во­ва­ния с глу­пым щен­ком, по­сти­гая азы люб­ви к брать­ям на­шим мень­шим и при­карм­ли­вая, втай­не от ме­ня, не­на­сыт­ную со­бач­ку де­фи­цит­ны­ми де­ли­ка­те­са­ми. Я, на­про­тив, вы­ну­ж­ден был блю­сти не­под­куп­ную стро­гость, ино­гда ты­кал пси­ну мор­дой в ка­каш­ки, ино­гда лу­пил тап­ком за на­глость и не­ус­тан­но по­учал же­ну: нель­зя оче­ло­ве­чи­вать жи­вот­ных, это ошиб­ка, нель­зя кор­мить кон­фе­та­ми и тор­том, по­то­му что со­ба­ка в до­ме — это, об­раз­но вы­ра­жа­ясь, жи­вая по­мой­ка. Же­на су­жа­ла глаз­ки, от­кры­вая в, ка­за­лось бы, дав­но вдоль и по­пе­рек из­вест­ном му­же но­вые чер­ты. Я и сам на­чал по­доз­ре­вать: не та­ит­ся ли в не­драх мо­ей че­ло­ве­че­ской ду­ши за­ко­ре­не­лый са­дист?

          По сво­ей со­бачь­ей «на­цио­наль­но­сти» Джер­ри бы­ла ир­ланд­ским сет­те­ром. Не­смот­ря на свою ще­ня­чью уг­ло­ва­тость, то­щие реб­ра, нрав мел­ко­го па­ко­ст­ни­ка и бес­при­чин­ное тяв­ка­нье, она бы­ла хо­ро­ша, как всё жи­вое, не­обид­чи­вое и лас­ко­вое в этом ми­ре. Очень ско­ро я по­чув­ст­во­вал, что гор­до не­су на се­бе при­ча­ст­ность к воз­вы­шен­ной про­сто­те жиз­ни.

          — Маль­чик? Де­воч­ка? — за­да­ва­ли лю­бо­пыт­ные про­хо­жие свои не­ук­лю­жие во­про­сы, ука­зы­вая на пры­гаю­ще­го ко­рич­не­во-крас­но­го вьюн­ка на бре­зен­то­вом по­вод­ке.

          — Су­ка, — гром­ко и гор­до от­ве­чал я. Спра­ши­ваю­щий ки­вал по­ни­маю­ще.

 

          В го­до­ва­лом воз­рас­те Джер­ри ста­ло пло­хо. Она чем-то за­бо­ле­ла и на­ча­ла та­ять на гла­зах. В ве­те­ри­нар­ной ле­чеб­ни­це же­не вы­да­ли справ­ку для при­об­ре­те­ния в ап­те­ке не­об­хо­ди­мых пи­люль. На ре­цеп­те бы­ло раз­ма­ши­стым уве­рен­ным по­чер­ком вы­ве­де­но: «Гра­ж­дан­ке су­ке…» — да­лее сле­до­ва­ла фа­ми­лия мо­ей же­ны, вни­зу ре­цеп­та — сло­во из ла­тин­ских за­ко­рю­чек. Над ре­цеп­том мы по­смея­лись, но боль­ной от на­ше­го сме­ха луч­ше не ста­ло — пи­лю­ли не по­мог­ли.

          — День­ги уми­ра­ют… — по­шу­тил я в ду­хе «чер­но­го» юмо­ра, при­сев над под­стил­кой.

          Же­на окон­ча­тель­но убе­ди­лась в мо­ем ни­что­же­ст­ве. Она схо­ди­ла на кух­ню и при­нес­ла со­ба­ке ку­со­чек тор­та, но та со вздо­хом от­вер­ну­ла мор­ду. Торт съел я.

          — Ну, сде­лай же что-ни­будь! — не вы­дер­жа­ла же­на.

          На­ка­ну­не в жур­на­ле «Кре­сть­ян­ка» я вы­чи­тал о ме­то­дах бес­кон­такт­но­го мас­са­жа, ка­ким поль­зу­ют­ся экс­т­ра­сен­сы-вра­че­ва­те­ли. Нуж­но бы­ло сна­ча­ла «со­греть» ру­ки, а по­сле — «со­еди­нить­ся» с па­ци­ен­том на рас­стоя­нии 15–20 сан­ти­мет­ров. Что я и ис­пол­нил в точ­но­сти. Со­ба­ка сна­ча­ла за­бес­по­кои­лась, за­во­ро­ча­лась, на­сто­ро­жен­ная не­ор­ди­нар­ным по­ве­де­ни­ем че­ло­ве­ка, но, по­чув­ст­во­вав ток доб­ро­же­ла­тель­но­го те­п­ла, воль­гот­но пе­ре­вер­ну­лась на спи­ну, не­при­лич­ным об­ра­зом раз­ме­тав по сто­ро­нам все че­ты­ре ко­неч­но­сти.

          — По­лу­ча­ет­ся? — ше­по­том спро­си­ла же­на.

          — Пол­ный ажур! — за­ве­рил я ее то­ном про­жен­но­го мэт­ра.

          Но Джер­ри про­дол­жа­ла бо­леть. Ее рва­ло. По­ло­же­ние бы­ло кри­ти­че­ским.

          — Дви­же­ние! — ска­зал я. — Толь­ко дви­же­ние! Жес­то­кий, но про­ве­рен­ный спо­соб: или вы­жи­вет, или…

          Я сел на ве­ло­си­пед и по­во­лок за со­бой ша­таю­щую­ся от сла­бо­сти ско­ти­ну. Ды­ша­ла Джер­ри су­до­рож­но, от­кры­тая пасть вспе­ни­лась, в гла­зах вздра­ги­ва­ли са­мые на­стоя­щие сле­зы. Я, сколь­ко бы­ло сил, на­жи­мал на пе­да­ли, чув­ст­вуя со­про­тив­ляю­щее­ся на­тя­же­ние по­вод­ка. Ве­ро­ят­но, имен­но так жес­то­кие гор­цы во­ло­чат кров­но­го плен­ни­ка за лу­кой сед­ла.

          — Фа­шист! Убить са­мо­го ма­ло! Эй… — кри­ча­ли мне вслед про­хо­жие. Сце­на, на­вер­ное, и впрямь на­по­ми­на­ла день Страш­но­го Су­да для со­бак.

          До­ма пси­на по­ела. А, ото­спав­шись, за­пры­га­ла как ни в чем не бы­ва­ло. С тех пор по­лю­би­ла бе­гать за ве­ло­си­пе­дом — до три­дца­ти-со­ро­ка ки­ло­мет­ров в день, при­чем, в хо­ро­шем тем­пе.

          Пе­ре­нерв­ни­чав, сле­дом за­бо­ле­ла же­на.

          — Сни­ми с ме­ня го­лов­ную боль, — скри­пу­чим го­ло­сом по­про­си­ла она.

          При­вя­зать к шее за­хво­рав­шей ве­рев­ку и по­го­нять за ве­ло­си­пе­дом до пол­но­го ис­це­ле­ни­я — я, ко­неч­но, не мог. По­это­му лишь по­ма­хал над бед­няж­кой ру­ка­ми, изо­бра­жая кол­ду­на.

          — Ну, как?

          — Не по­мо­га­ет…

          Джер­ри раз­бу­ди­ла ме­ня ут­ром, с ма­ху по­ло­жив на ли­цо ког­ти­стую ла­пу с шер­ша­вы­ми бу­гор­ка­ми на­тре­ни­ро­ван­ных по­ду­ше­чек: вста­вай, мол, хо­зя­ин, по­ра гу­лять.

          — Иди ско­рее! Ви­дишь ведь: про­сит­ся! — и же­на вы­тол­ка­ла ме­ня из-под одея­ла прочь. Жен­ской ти­ра­нии в до­ме ста­ло ров­но вдвое боль­ше.

 

          Про­шел еще год.

          — Рас­ска­жи мне сказ­ку, — по­про­сил я од­на­ж­ды же­ну.

          — Ка­кую?

          — Две­на­дцать ме­сяч­ных.

          — Ду­рак, — ска­за­ла же­на, свя­то ве­ря­щая, что фи­зио­ло­ги­я — не те­ма для шу­ток. Тем бо­лее, иди­от­ских.

          — Ты не ту­да по­ня­ла, — стал я по­яс­нять. — Джер­ри у нас ка­кая-то не­доз­ре­лая… Теч­ка долж­на быть! Я учеб­ник со­ба­чий чи­тал.

          — Где?

          Я при­нес кни­гу и рас­крыл на нуж­ной гла­ве. Мы уг­лу­би­лись. Ока­зы­ва­ет­ся, у них, то есть у со­бак, — всё по-дру­го­му. По­спе­ва­ют су­ки лишь два раза в го­ду, а мож­но и то­го мень­ше — один раз!

          — Бед­няж­ка… — ска­за­ла же­на и с со­чув­ст­ви­ем по­смот­ре­ла на Джер­ри.

          — Не оче­ло­ве­чи­вай! — стро­го на­пом­нил я.

          — У нас есть очень по­ро­ди­стый же­них, — ска­за­ла же­на.

          — Рэд?

          — Да. Очень по­ро­ди­стый! Из Мо­ск­вы! За сто два­дцать руб­лей!

          В об­щем, же­на из­ло­жи­ла свою по­зи­цию: жен­щи­на су­ще­ст­ву­ет для про­дол­же­ния ро­да, по­это­му пре­ступ­но бу­дет ли­шать ее это­го. Ли­шить Джер­ри дев­ст­вен­но­сти на­зы­ва­лось на язы­ке ки­но­ло­гов «раз­вя­зать су­ку». Рэд, со­ба­ка на­ших дру­зей, то­же был, на­сколь­ко мне из­вест­но, не­по­роч­ным маль­чи­ком. Его слу­чай на­зы­вал­ся — «раз­вя­зать ко­бе­ля». «Раз­вя­зы­вать» нуж­но бы­ло в стро­го оп­ре­де­лен­ные сро­ки теч­ки. А для оп­ре­де­ле­ния этих сро­ков в кни­ге бы­ли да­ны раз­лич­ные ре­ко­мен­да­ции. Боль­ше дру­гих мне при­гля­ну­лась та­кая: «В мо­мент, бла­го­при­ят­ный для за­ча­тия, пет­ля су­ки силь­но на­бу­ха­ет, на­блю­да­ют­ся сли­зи­стые вы­де­ле­ния с рез­ким за­па­хом…» Это­го бы­ло дос­та­точ­но для то­го, что­бы ка­ж­дый день те­перь я пе­ре­во­ра­чи­вал со­про­тив­ляю­щее­ся жи­вот­ное квер­ху брю­хом и к еще боль­ше­му его ужа­су — бу­к­валь­но со­вал нос пря­мо к «пет­ле» с це­лью не про­во­ро­нить «рез­ко­го за­па­ха». Для тех, кто не зна­ет, со­об­щу: «пет­лей» на­зы­ва­ет­ся по­ло­вой ор­ган со­бачь­ей да­мы.

          — По­ра! — вос­клик­нул я од­на­ж­ды.

          Мы на­де­ли спор­тив­ные три­ко, ке­ды, се­ли на ве­ло­си­пе­ды, по­сколь­ку в на­шем до­ме су­ще­ст­во­вал те­перь бе­зо­го­во­роч­ный культ дви­же­ния, и — на­пра­ви­лись к сво­им друзь­ям-со­бач­ни­кам на дру­гой ко­нец го­ро­да. Ря­дом, ув­ле­чен­но при­ню­хи­ва­ясь к по­мо­еч­ным за­па­хам улиц, тру­си­ла без­за­бот­ная не­вес­та.

          — Я те­перь су­чья мать, а ты су­чий па­па, — ска­за­ла же­на, на­яри­вая под го­ру пе­да­ля­ми.

          — А у них — ко­бе­ля­чья мать и ко­бель-па­пан, — от­ве­ти я в тон.

          С эти­ми сло­ва­ми мы во­шли в дом же­ни­ха.

 

          У Рэ­да, как толь­ко он су­нул свой нос Джер­ри под хвост, сра­зу же по­тек­ли слю­ни. Рэд был зна­чи­тель­но круп­нее, кос­ти­стее, а свои­ми вы­ра­зи­тель­ны­ми гла­за­ми он кру­тил не ху­же Отел­ло в час рев­но­сти. Он при­пля­сы­вал и сно­ва со­вал­ся ту­да — не об­ма­нул­ся ли? не­у­жто? не­у­же­ли вот пря­мо сей­час?.. ах! Джер­ри ко­кет­ли­во от­во­ди­ла хво­стик в сто­ро­ну и в пол­ном со­от­вет­ст­вии с ука­за­ни­ем учеб­ни­ка — «вы­во­ра­чи­ва­ла пет­лю», где на­ли­че­ст­во­вал сто­про­цент­ный «рез­кий за­пах». От это­го за­па­ха Рэд, ка­за­лось, вот-вот рех­нет­ся. Уж кто-кто, а я его по­ни­мал луч­ше ос­таль­ных: во­ня­ло и впрямь, осо­бен­но вбли­зи.

          — Там! Там! Там хо­ро­шо, Рэ­дя! Ай, мо­ло­дец! — под­бад­ри­вал сво­его вос­пи­тан­ни­ка ко­бель-па­пан. Рэд брыз­гал слю­ной и свер­кал бел­ка­ми. Он хо­тел бы­ло схо­ду за­прыг­нуть на Джер­ри, то есть «сде­лать сад­ку» и со­вер­шить то, что от не­го ожи­да­ли, ми­нуя ста­дию уха­жи­ва­ния. Но да­ма не­ожи­дан­но об­на­ру­жи­ла чаш­ку с едой и, ог­рыз­нув­шись, ста­ла на­сы­щать­ся по­сле про­беж­ки, про­ме­няв вы­со­кие чув­ст­ва и страсть на ка­кой-то не­сча­ст­ный ку­сок. Бо­же! Всё так стре­ми­тель­но и хо­ро­шо на­чи­на­лось — и вот… Рэд оби­дел­ся. Ушел к по­ро­гу, лег от­ре­шен­но, по­ло­жил слю­ня­вую го­ло­ву на пе­ред­ние ла­пы и стал по­ста­ны­вать.

          Ко­бель-па­пан по­до­шел, су­нул ру­ку под брю­хо и рас­те­рян­но до­ло­жил ос­таль­ным:

          — Не сто­ит!

          Это со­об­ще­ние при­ве­ло всех в за­ме­ша­тель­ст­во. Всех, кро­ме Джер­ри, ра­зу­ме­ет­ся.

          Жен­щи­ны со­ору­ди­ли в ком­на­те стол-экс­промт, се­ли пить чай, оза­да­чен­ные осеч­кой. Мы-то ду­ма­ли, что в при­ро­де всё про­сто, что не су­ще­ст­ву­ет здесь ком­плек­сов.

          — Джер­ри! Лас­ко­вая! Ум­ни­ца! На кол­ба­ску! — ко­бе­ля­чья мать на­ру­ши­ла за­ко­ны со­бачь­е­го вос­пи­та­ния и про­тя­ну­ла ку­сок де­фи­цит­но­го про­дук­та пря­мо со сто­ла. Два­ж­ды про­сить не при­шлось. Джер­ри вста­ла, как вко­пан­ная, гип­но­ти­зи­руя те­перь уже всю та­рел­ку. Из-под раз­ду­ваю­щих­ся брыль­цев за­ка­па­ло на пол.

          — Здесь! Здесь! — си­лом при­во­лок Рэ­да ко­бель-па­пан в ком­на­ту и стал ты­кать но­сом в ав­то­ма­ти­че­ски вы­во­ра­чи­вае­мую пет­лю. У Рэ­да вновь по­тек­ли слю­ни. Те­перь слю­ни со­ба­ки пус­ка­ли на па­ру.

          — Вот! — ко­бе­ля­чья мать и моя же­на ста­ли тря­сти пе­ред муж­чи­на­ми ка­кой-то цвет­ной ил­лю­ст­ра­ци­ей. — Вот! На­до че­рез ко­ле­но!

          Так и сде­ла­ли. Я под­ста­вил Джер­ри под жи­вот свое ко­ле­но, а ко­бель-па­пан пы­тал­ся в это вре­мя на­деть на без­за­щит­ную су­чью зад­ни­цу со­про­тив­ляю­ще­го­ся и ры­ча­ще­го «Отел­ло». Тщет­но.

          — Рэ­дя! Что ж ты так опо­зо­рил­ся… — за­при­чи­та­ла ко­бе­ля­чья мать, вы­ра­зи­тель­но и мно­го­зна­чи­тель­но по­гля­ды­вая при этом на за­суе­тив­ше­го­ся му­жа, кос­вен­но ад­ре­суя ка­кой-то на­мек и ему.

          — Ни­че­го, ни­че­го… — ска­зал я, по­ло­жил дро­жа­ще­го ко­бе­ля на бок и стал де­лать над зад­ней ча­стью его ту­ло­ви­ща ма­ги­че­ские пас­сы. Рэд об­ре­чен­но за­мер, гла­за его за­кры­лись. Ми­нут че­рез пять я со­об­щил взгля­дом ко­бель-па­па­ну: го­то­во! Глав­ное те­перь — не спуг­нуть.

          — Ну-ка! Не об­ра­щай­те на них вни­ма­ния, пусть са­ми раз­бе­рут­ся, — ска­зал ко­бель-па­пан.

          Его же­на воз­ра­зи­ла:

          — Ты по­чи­тай, по­чи­тай! Им по­мо­гать на­до, нож­ку на­до пе­ре­ки­ды­вать…

          — Тсс!!!

          Рэд не­ожи­дан­но сде­лал сад­ку. Джер­ри не­от­рыв­но смот­ре­ла на та­рел­ку с кол­ба­сой. Ее, как на­стоя­ще­го раз­вед­чи­ка жиз­ни, ин­те­ре­со­ва­ло толь­ко то, что бы­ло впе­ре­ди и не ин­те­ре­со­ва­ло то, что бы­ло сза­ди.

          Ко­гда де­ло сде­ла­но, со­ба­ки, в си­лу осо­бен­но­стей сво­его фи­зио­ло­ги­че­ско­го уст­рой­ст­ва, еще ми­нут де­сять-два­дцать долж­ны сто­ять в скле­щен­ном со­стоя­нии, что­бы спер­ма ус­пе­ла вой­ти в не­об­хо­ди­мые внут­рен­ние ка­на­лы. А ка­на­лы эти — я знал — жут­кой дли­ны, «жив­чик» до мес­та на­зна­че­ния мо­жет до­би­рать­ся и су­тки, и двое.

          — Ка­жись, у не­го ап­па­рат вы­ско­чил! — упав­шим, ис­пу­ган­ным го­ло­сом вдруг со­об­щил ко­бель-па­пан, гля­дя на валь­яж­но уда­ляю­ще­го­ся же­ни­ха, ко­то­рый вмиг вдруг по­те­рял к сек­су вся­кий ин­те­рес.

          Я дей­ст­во­вал мол­ние­нос­но, как груп­па за­хва­та в борь­бе с тер­ро­ри­стом. Под­ско­чив к рав­но­душ­ной Джер­ри, я вздер­нул ее за зад­ние но­ги до вы­со­ты сво­его рос­та. Ско­ти­на по­кор­но опер­лась на пе­ред­ние ла­пы и за­мер­ла по­ни­маю­ще: по мо­им рас­че­там рэ­до­во се­мя долж­но бы­ло про­ник­нуть по вер­ти­ка­ли зна­чи­тель­но бы­ст­рее и глуб­же, чем при всех иных спо­со­бах. Свои дей­ст­вия и со­об­ра­же­ния я со­про­во­ж­дал ком­мен­та­ри­ем зна­то­ка-ве­те­ри­на­ра.

          — Ужас, — ска­за­ла моя же­на. — Ес­ли я на­ду­маю ро­жать, ты ме­ня то­же вниз го­ло­вой по­ста­вишь?

          Я не удо­сто­ил эту глу­пость от­ве­та.

          Ми­нут че­рез де­сять я от­пус­тил Джер­ри во­своя­си. Она не уш­ла. Ее по-преж­не­му ин­те­ре­со­вал вкус­но пах­ну­щий стол.

          — Вот ва­ша суть… — кив­нул я же­не, ре­шив то­же по­иг­рать на па­рал­ле­лях и на­ме­ках.

          Же­на ос­кор­би­лась. Об­рат­но еха­ли в пол­ном мол­ча­нии. Быв­шая не­вес­та мо­та­ла ко­рич­не­вы­ми уша­ми и шла тря­ским на­ме­том, что то­же, я счи­тал, бы­ло на поль­зу.

 

          На­ме­ки име­ли про­дол­же­ние.

          Рэ­ду при­во­ди­ли дру­гих сук для вяз­ки, но он по­че­му-то на них не реа­ги­ро­вал и слю­ни не пус­кал. А стои­ло при нем про­из­не­сти: «Джер­ри! Где Джер­ри?» — и не­сча­ст­ный Отел­ло са­дил­ся у ок­на, за­ми­рал и ча­са­ми свер­лил взгля­дом без­от­вет­ную даль.

          — Вот мы ка­кие! — го­во­рил ко­бель-па­пан и ук­рад­кой гор­де­ли­во по­гля­ды­вал на свою ко­бе­ля­чью мать.

          И на­обо­рот.

          Не­воз­мож­но бы­ло вый­ти с Джер­ри на про­гул­ку. Око­ло две­рей подъ­ез­да пас­лась це­лая сво­ра ко­бе­лей от мал-ма­ла мень­ше до сред­нень­ких. Они бес­ша­баш­но на­бра­сы­ва­лись на бла­го­род­ное на­ше соз­да­ние с яв­ным на­ме­ре­ни­ем ос­к­вер­нить ее сво­им двор­няжь­им пле­бей­ст­вом. «О, жен­щи­ны! Вам имя — ве­ро­лом­ст­во!» — вос­кли­цал по­эт ко­гда-то. На лю­бое гнус­ное до­мо­га­ние Джер­ри с го­тов­но­стью по­слуш­но «вы­во­ра­чи­ва­ла пет­лю». При­хо­ди­лось тща­тель­но блю­сти не­за­щи­щен­ную честь.

          — Ну, по­че­му она так? — чуть не пла­ча, спра­ши­ва­ла у ме­ня же­на.

          — Од­но сло­во, су­ка… — ве­со­мо по­яс­нял су­чий па­па.

 

          В кни­ге бы­ло на­пи­са­но: «В пер­вый по­мет су­ка обыч­но при­но­сит трех, ре­же че­ты­ре-пять щен­ков…» На­ша прак­ти­ка пре­взош­ла ста­ти­сти­че­ские дан­ные ав­то­ра кни­ги. Джер­ри при­нес­ла де­ся­те­рых щен­ков, всех вы­кор­ми­ла. Хо­ди­ла со­сре­до­то­чен­ная, мрач­ная.

          Че­рез ме­сяц при­шла по­ра раз­да­вать при­плод. В дом один за дру­гим по­тя­ну­лись охот­ни­ки-по­ку­па­те­ли.

          — Гос­по­ди! Как же ты с ни­ми рас­ста­вать­ся-то бу­дешь! — при­чи­та­ла моя же­на. Джер­ри взды­ха­ла и за­ли­зы­ва­ла ис­ку­сан­ные, рас­ца­ра­пан­ные мо­ло­ды­ми ко­гот­ка­ми мо­лоч­ные же­ле­зы, ко­то­рые на­зы­ва­лись по-на­уч­но­му «мо­лоч­ные па­ке­ты», а все вме­сте — «мо­лоч­ная гряд­ка».

          Же­на при­чи­та­ла зря. Джер­ри по­ве­се­ле­ла сра­зу по­сле то­го, как за­бра­ли по­след­не­го щен­ка. Мне за­хо­те­лось сде­лать для нее что-ни­будь хо­ро­шее. Я про­тя­нул над го­ло­вой со­ба­ки рас­прав­лен­ные ла­до­ни и ска­зал за­мо­гиль­но:

          — Где Рэ­дик?

          При упо­ми­на­нии о Рэ­ди­ке Джер­ри глу­хо за­вор­ча­ла и уш­ла на кух­ню.

          В кон­вер­те на сто­ле ле­жал ее со­лид­ный за­ра­бо­ток. Же­на от­кры­ла кон­верт, по­смот­ре­ла на день­ги и ска­за­ла:

          — Мне стыд­но по­че­му-то…

 

***********************

 

ЛЮБ­ЛЮ!

 

          Жут­кая ис­то­рия про­изош­ла в один­на­дца­том це­хе на уча­ст­ке ре­гу­ли­ров­ки ра­дио­ап­па­ра­ту­ры. Ра­бо­та­ли здесь, в ос­нов­ном, мо­ло­дые, лег­ко от­кли­каю­щие­ся на шут­ку ре­бя­та. Сла­бо гу­де­ли вклю­чен­ные при­бо­ры, бор­мо­та­ло в уг­лу веч­ное са­мо­дель­ное ра­дио, на­стро­ен­ное на «Ма­як», шур­ша­ли бе­лые ка­про­но­вые ха­ла­ты, шар­ка­ли по по­лу шле­пан­цы ре­гу­ли­ров­щи­ков, вил­ся ды­мок от па­яль­ни­ков, в воз­ду­хе стой­ко дер­жал­ся за­пах флю­са — рас­плав­лен­ной ка­ни­фо­ли. Сре­ди об­ще­го дру­же­ско­го зу­бо­скаль­ст­ва в кол­лек­ти­ве за­мет­но вы­де­лял­ся один мол­чун — пе­чаль­ный, низ­ко­рос­лый по­лу­гру­зин, гля­дя­щий на мир все­гда ис­под­ло­бья. Это был Ве­ня — не­пью­щий, не­ку­ря­щий, де­ся­ти­жиль­ный по уп­рям­ст­ву и — ес­ли за хо­ро­шие день­ги — без­от­каз­ный в лю­бой ра­бо­те му­жик. Для по­вы­шен­ной серь­ез­но­сти у Ве­ни име­лась вес­кая при­чи­на: чет­ве­ро не­со­вер­шен­но­лет­них де­тей в се­мье. Зу­бо­ска­лить Ве­не бы­ло не­ко­гда, он «па­хал».

          И вот ста­ла к Ве­не на ра­бо­чее ме­сто ре­гу­ляр­но при­хо­дить и ме­шать ка­че­ст­вен­но вы­пол­нять вы­со­кие про­из­вод­ст­вен­ные по­ка­за­те­ли од­на бес­сты­жая бес­тия. Мо­ло­дая до­воль­но-та­ки. Она о чем-то его всё про­си­ла, улы­ба­лась то об­во­ро­жи­тель­но, то уг­ро­жаю­ще. Лиш­не­го шу­му от них не бы­ло, но с ка­ж­дым ра­зом у му­жи­ков, со­се­дей по уча­ст­ку, при­бав­ля­лось не­уто­лен­но­го лю­бо­пыт­ст­ва. Ве­ня бур­чал под нос не­по­нят­ные ре­п­ли­ки и стре­лял по сто­ро­нам на­сто­ро­жен­но-не­до­вер­чи­вым взгля­дом.

          — Че­го хо­чет? — при­ста­ва­ли му­жи­ки чуть не ка­ж­дый раз. Но Ве­ня от­мал­чи­вал­ся.

          — Ве­ниа­мин, она те­бе де­ла­ет гнус­ные пред­ло­же­ния? — спро­сил мас­тер, ко­то­ро­му Ве­ня до­ве­рял боль­ше ос­таль­ных.

          — Да, — ска­зал он.

          В сле­дую­щий бли­жай­ший при­ход по­се­ти­тель­ни­цы мас­тер по­гнал ее прочь с гром­ким ма­том. Ве­ня в это вре­мя не­от­рыв­но смот­рел в ту­бус ра­бо­таю­ще­го ос­цил­ло­гра­фа и по пус­тя­кам не от­вле­кал­ся.

          На­чал­ся скан­дал. Му­жи­ки по­ка­ты­ва­лись со сме­ху, це­хо­вые жен­щи­ны сты­ди­ли не­нор­маль­ную.

          — Я его всё рав­но люб­лю! Мой бу­дет! Пле­вать я на вас на всех хо­те­ла! Ре­ши­ла: мой, зна­чит — мой! По­шли вы… — сце­на бы­ла за­по­ми­наю­щая­ся. Ве­ня так и не ото­рвал­ся от ту­бу­са ни на се­кун­ду.

          Са­мо­зван­ке объ­яс­ни­ли по­пу­ляр­но, что Ве­ня не го­дит­ся да­же в ка­че­ст­ве лю­бов­ни­ка, по­сколь­ку пе­ре­до­вик и ав­тор чет­ве­рых «ко­рое­дов». Ар­гу­мен­ты, увы, не дей­ст­во­ва­ли.

          — Мой! Как я ре­ши­ла, так и бу­дет! Са­ма жить не ос­та­нусь, но и ему не дам. Мой!

          Му­жи­ки ржать пе­ре­ста­ли, по­то­му что ка­ж­до­му на соб­ст­вен­ной шку­ре в той или иной сте­пе­ни при­шлось пе­ре­жить опыт: со­вре­мен­ную ба­бу, ока­зы­ва­ет­ся, ма­ло ин­те­ре­су­ет, хо­чешь ты или не хо­чешь, глав­но­е — она хо­чет! — по­это­му ос­таль­ное с ее точ­ки зре­ния в рас­чет мож­но не брать.

          Муж­ской от­каз не­мыс­лим. Ужас, что то­гда мо­жет по­лу­чить­ся!

          — Люб­лю! Люб­лю! Мой! — во­пи­ла ог­ла­шен­ная.

          — Кыш от­сю­да вме­сте со сво­ей дыр­кой! — ска­зал мас­тер и вновь под хо­хот и улю­лю­ка­нье по­гнал гос­тью прочь.

          — Где ты ее на­ды­бал? — ста­ли при­ста­вать му­жи­ки к Ве­не, сча­ст­ли­вые тем, что жизнь по­да­ри­ла це­хо­вым буд­ням за­ме­ча­тель­ное раз­вле­че­ние.

          Ве­ня ото­рвал­ся, на­ко­нец, от ту­бу­са:

          — Че­ст­ное пар­тий­ное сло­во, то­ва­ри­щи, я здесь не за­ме­шан. Это про­во­ка­ция.

          Му­жи­ки хо­хо­та­ли так, что зве­не­ли стек­ла в ок­нах. Шу­тить Ве­ня не умел со­вер­шен­но. Черт его зна­ет, что за тай­ные иг­ры фор­ту­ны вы­ве­ли эту пси­хо­ван­ную на пря­мую до­ро­гу ве­ни­ной судь­бы?!

          Да­лее со­бы­тия раз­ви­ва­лись так.

          Де­ви­ца про­дол­жа­ла при­хо­дить на уча­сток ре­гу­ли­ров­ки, но уже не улы­ба­лась об­во­ро­жи­тель­но, а с ли­цом, ис­ка­жен­ным гри­ма­сой — клас­си­че­ской гри­ма­сой люб­ви и не­на­вис­ти! — ки­да­лась на Ве­ню. Два­ж­ды по­дос­пев­шие во­вре­мя му­жи­ки от­би­ра­ли у нее нож. Ве­ню на­ча­ли жа­леть и спа­сать. Пре­ду­пре­ж­ден­ный о при­бли­же­нии «про­во­ка­то­ра», Ве­ня те­перь час­то ус­пе­вал спря­тать­ся в муж­ском туа­ле­те, где и от­си­жи­вал­ся сре­ди ку­ря­щих зу­бо­ска­лов.

          Од­на­ж­ды Ве­ню по­сле вто­рой сме­ны силь­но из­би­ли ка­кие-то ти­пы уго­лов­но­го ви­да, ко­то­рые спе­ци­аль­но до­жи­да­лись его вы­хо­да у про­ход­ной. Один из бан­ди­тов ска­зал на про­ща­нье:

          — Сам зна­ешь, за что. Смот­ри, те­бе ведь жить.

          Че­рез не­де­лю стар­шая дочь, вер­нув­шись из шко­лы, ото­зва­ла от­ца в сто­рон­ку:

          — Прав­да, что ты мне не род­ной?

          — Ты что!

          — Из­ви­ни, те­тя од­на под­хо­ди­ла…

          Ве­ня по­чер­нел ли­цом.

          В це­хе его вы­зы­вал к се­бе пар­торг, по­ка­зы­вал ка­кую-то ано­ним­ку. В тот день, на­вер­ное, впер­вые в жиз­ни Ве­ня не спра­вил­ся с про­из­вод­ст­вен­ным за­да­ни­ем. Его порт­рет сня­ли с за­во­дской Дос­ки по­че­та.

          Вско­ре оша­ра­ши­ла же­на. Ед­ва вла­дея со­бой, она ока­ти­ла пря­мо с по­ро­га:

          — Ви­де­ла я твою… Го­во­ри­ли… Ес­ли ухо­дишь — ухо­ди по-хо­ро­ше­му, не тра­ви, не учи об­ма­ну де­тей.

          Вско­ре Ве­ня уво­лил­ся с за­во­да. Дру­зей у не­го здесь, ока­зы­ва­ет­ся, не бы­ло. По­это­му ос­таль­но­е — по слу­хам. Го­во­ри­ли, что он вме­сте с семь­ей сроч­но уе­хал ку­да-то в Си­бирь. Спе­ци­аль­но хо­ди­ли к со­се­дям, спра­ши­ва­ли, но и те не зна­ют. И эта — при­па­дош­ная, «Люб­лю! Люб­лю!» — то­же, го­во­рят, с за­во­да уво­ли­лась сле­дом.

          В ку­рил­ке те­перь со­об­ща ре­ша­ли, как кросс­ворд:

          — Най­дет — ухай­да­ка­ет, как пить дать. Из­ме­ну ба­ба про­стить спо­соб­на, а от­каз — нет.

          — Это точ­но… Я свою как-то с ха­ха­лем за­стал, по­сме­ял­ся, да с ним же и вы­пил. Пред­став­ля­ешь, она ме­ня бить на­ча­ла! Ме­ня, а не его: дес­кать, что же я за муж та­кой, что и не рев­ну­ю — зна­чит, не це­ню. Вот су­чье пле­мя!

 

***********************

 

СРАМ­НИК

 

          Сла­бо­нерв­ных про­шу пре­рвать чте­ние сей­час же!

          Брр!..

          Шеф поя­вил­ся в на­шей ком­па­нии по ве­се­лой при­хо­ти пья­ных сти­хий. Ше­фом мы его про­зва­ли за утон­чен­ные ма­не­ры, ли­те­ра­тур­ную и на­уч­ную ком­пе­тен­цию, за лю­бовь к ба­ле­ту, за его ран­нюю лы­си­ну. Ну, а ес­ли без шу­ток — он был стар­ше лю­бо­го из на­шей сту­ден­че­ской браж­ки раза в пол­то­ра. И точ­но так же, как мы, обо­жал хо­ро­шень­ко на­драть­ся. Но не лю­бил в этом де­ле то­ро­п­ли­во­сти, пред­по­чи­тал кра­со­ту жес­тов, вы­со­кий штиль в раз­го­во­рах и мак­си­маль­ную по­сте­пен­ность око­се­ния. Эс­тет!

          Он от­лич­но тан­це­вал, и дев­чон­ки, ко­то­рых он при­гла­шал по оче­ре­ди, от Ше­фа от­кро­вен­но бал­де­ли. Ин­те­ре­са бо­лее при­сталь­но­го, чем веж­ли­вый та­нец, он не про­яв­лял ни к од­ной из них. Наи­бо­лее им­пуль­сив­ные де­ви­цы, бы­ва­ло, зли­лись вслух: ос­леп, про­ме­нял всё на вы­пив­ку! На свадь­бах, се­мей­ных тор­же­ст­вах, по­хо­ро­нах или про­сто на «гу­де­же» по-чер­но­му его все­гда мож­но бы­ло ви­деть встав­шим над сто­лом с по­су­дин­кой в ру­ке — ли­цо тор­же­ст­вен­ное, речь с нот­ка­ми па­те­тич­но­сти. В Рос­сии, где ро­ж­да­ют­ся, слу­жат, уми­ра­ют и пьют по ко­ман­де, он бы­ст­ро ста­но­вил­ся цен­тром вни­ма­ния шум­ных сбо­рищ; как та­ма­да он был ве­ли­ко­ле­пен. Од­но сло­во — Шеф!

          В на­шей груп­пе учи­лась доч­ка од­но­го ба-а-аль­шо­го рес­пуб­ли­кан­ско­го на­чаль­ни­ка. У де­воч­ки слу­чил­ся оче­ред­ной день ро­ж­де­ния, и она, на­ив­ная, оп­ро­мет­чи­во по­зва­ла на празд­ник всех же­лаю­щих. При­ве­ли мы, ра­зу­ме­ет­ся, и Ше­фа, ко­то­рый сра­зу же по­ко­рил серд­це хо­зяй­ки мно­го­ком­нат­но­го но­менк­ла­тур­но­го рая. Кро­ме нас бы­ли ка­кие-то чо­пор­ные, ту­по­ва­тые на юмор со­се­ди, род­ст­вен­ни­ки, кол­ле­ги то­ва­ри­ща Па­пы. На вы­пив­ку здесь не ску­пи­лись, но по­сто­ян­но мяг­ко пре­дос­те­ре­га­ли от зло­упот­реб­ле­ния. Как во­дит­ся, к мо­мен­ту по­да­чи чая, мно­гие уже бы­ли «хо­ро­ши». За­го­во­рив­шие вдруг ду­ши рва­лись на­ру­жу, ка­ж­дый ув­лек­ся соб­ст­вен­ным ата­кую­щим от­кро­ве­ни­ем.

          — Пред­став­ляе­те, — со­лид­ным, мед­лен­но ро­ко­чу­щим ба­ри­то­ном го­во­рил то­ва­рищ Па­па, на­де­ясь за­ра­бо­тать рас­ска­зом до­пол­ни­тель­ные по­ло­жи­тель­ные бал­лы у скеп­ти­че­ской мо­ло­деж­ной ау­ди­то­рии. — Нет, вы не пред­став­ляе­те! Пред­став­ляе­те? Сек­ре­тар­ша Коз­ло­ва рас­ца­ра­па­ла в ко­ман­ди­ров­ке спи­ну коз­лов­ско­му шо­фе­ру. Но­чью. В гос­ти­ни­це. Пред­став­ляе­те? Нет, вы не пред­став­ляе­те! Пред­став­ляе­те? Ха-ха-ха! Вот ба­бы!..

          Он с бес­ко­неч­ной те­п­ло­той по­смот­рел в сто­ро­ну кух­ни, от­ку­да вот-вот дол­жен был поя­вить­ся го­ря­чий чай.

          — У нас то­же ко­нюх был… — встрял в те­му щу­п­лень­кий де­ре­вен­ский пар­ниш­ка, об­на­глев­ший от об­ще­го ду­ха де­мо­кра­тич­но­сти. — Ко­гда Валь­ка со­гла­си­лась, что­бы он ее шпок­нул, так он об­ра­до­вал­ся сра­зу, об­нял Валь­ку-то, ну, и сло­мал ей два реб­ра на фиг! Во, по­нял!

          — М-да… Не там, по­лу­ча­ет­ся, ло­мал, — по­кро­ви­тель­ст­вен­но одоб­рил хо­зя­ин до­ма.

          Шеф от сто­ла от­лу­чил­ся, по­это­му не бы­ло тос­тов и ко­манд. Не тан­це­ва­ли. Пау­зу жиз­ни ка­ж­дый за­пол­нял, как умел. Я, по­пи­вая «Ко­кур», был за­нят по­пыт­кой най­ти раз­ли­чие ме­ж­ду при­дур­ком и по­лу­дур­ком. Мо­мент за­пом­нил­ся, по­то­му что на­шлось вдруг ре­ше­ние: при­ду­рок — он чу­дит от ума, пря­чет­ся за вы­кру­та­са­ми, а по­лу­ду­рок та­кой и есть: до ума не до­рос и де­би­лом не на­зо­вешь. Я стал за­бав­лять­ся — при­ме­рять най­ден­ное на при­сут­ст­вую­щих. По­лу­ча­лось еще од­но от­кры­ти­е — всё ко всем под­хо­ди­ло! Да­лее сле­до­ва­ло толь­ко дроб­ле­ние при­дур­ков и по­лу­дур­ков на пло­хих и хо­ро­ших. Я от­хлеб­нул при­лич­ный объ­ем из фу­же­ра и со­брал­ся бы­ло по­де­лить­ся най­ден­ной толь­ко что фор­му­лой ка­че­ст­вен­но­го де­ле­ния че­ло­ве­че­ст­ва. Но тут!..

          — Гос­по­да! Про­шу всех к сто­лу! — на вы­тя­ну­тых вниз ру­ках Шеф дер­жал ог­ром­ный под­нос с ды­мя­щи­ми­ся чаш­ка­ми, ли­цо его оду­хо­тво­рен­но сия­ло и лос­ни­лось от по­та, не­ми­гаю­щие гла­за смот­ре­ли по­верх всех го­лов. Сна­ча­ла на яв­ле­ние Ше­фа все гля­ну­ли мель­ком. Но тут же гля­ну­ли во вто­рой раз, оне­мев от уви­ден­но­го.

          — Ле­ди и джент­ль­ме­ны! Про­шу всех к сто­лу! — по­вто­рил Шеф гром­ко.

          Он весь был са­ма лу­че­зар­ность. Взгля­ды гос­тей, слов­но не­ощу­ти­мой маг­не­ти­че­ской си­лой, при­тя­ги­ва­ло уб­ран­ст­во под­но­са… О, Бо­же! Ря­дом с ды­мя­щи­ми­ся чаш­ка­ми на под­но­се ле­жа­ли… ле­жа­ли,.. вы­ва­лив­шие­ся из рас­стег­ну­той ши­рин­ки, муж­ские при­чин­да­лы Ше­фа, так ска­зать, всё его бо­га­тое муж­ское дос­то­ин­ст­во — с во­ло­са­ми и де­та­ля­ми! Имен­но по­это­му Шеф дер­жал под­нос не пе­ред со­бой, а со­всем вни­зу.

          По­ло­же­ние спас­ла куль­тур­ная ма­ма:

          — Мо­ло­дой че­ло­век, у вас, ка­жет­ся, не со­всем в по­ряд­ке де­таль ва­ше­го туа­ле­та! — ска­за­ла она змеи­ным го­ло­сом.

          — Ах! — улыб­нул­ся Шеф. — Бла­го­да­рю вас, вы очень за­бот­ли­вы!

          Он по­ста­вил под­нос на стол и стал ак­ку­рат­но за­пи­хи­вать вы­ва­лив­шую­ся «де­таль» об­рат­но. От­во­ра­чи­вать­ся от зри­те­лей он и не по­ду­мал. Име­нин­ни­ца пи­ск­ну­ла и по­бе­жа­ла га­сить свет в ком­на­те, но не дос­тиг­ла це­ли — упа­ла в об­мо­рок.

          Про­изо­шел рас­кол. В ком­на­те ос­та­лись са­мые за­ка­лен­ные. Шеф го­во­рил тост за тос­том, но пи­ли уже не так друж­но — по при­чи­не пе­ре­утом­ле­ния. Дев­чон­ки уш­ли по до­мам, мать с доч­кой-име­нин­ни­цей то­же хлоп­ну­ли две­рью и ку­да-то де­лись, да и муж­ское об­ще­ст­во к по­лу­но­чи ста­ло та­ять и ре­деть. Я — без ко­ман­ды — в бес­по­ря­доч­ном тем­пе стал при­ни­мать внутрь «Вар­ну», «Бу­кет Аб­ха­зии», конь­як с ино­стран­ной на­клей­кой и че­го-то еще. Как верб­люд на­ра­щи­ва­ет горб пе­ред встре­чей с пус­ты­ней, так я за­ли­вал ба­ки до от­ка­за, пре­ж­де чем по­ки­нуть изо­биль­ные мес­та. Из­держ­ки на­ту­ры, ни­че­го не по­де­ла­ешь. В об­щем, я пом­ню, как, ни­кем не за­ме­чен­ный, лег сна­ча­ла на пол, а по­том, за­гнув часть ков­ра, за­снул, утом­лен­ный и ти­хий.

          Соз­на­ние вер­ну­лось сре­ди но­чи. Я ус­лы­шал два го­ло­са: Ше­фа и… то­ва­ри­ща Па­пы.

          — Я вос­хи­щен ва­ми! Вы на­по­ми­нае­те мне од­ну мою дав­нюю при­вя­зан­ность… Ах! Ммм! — го­во­рил Шеф.

          — Иди сю­да, при­ду­рок, не раз­го­ва­ри­вай! Не на­до от­вле­кать­ся… — это уже был го­лос то­ва­ри­ща Па­пы.

          Ин­туи­тив­но я по­чув­ст­во­вал ка­кую-то опас­ность, но лю­бо­пыт­ст­во пе­ре­си­ли­ло ос­то­рож­ность. Я стал мед­лен­но вы­пол­зать из-под ков­ра. Ком­на­та ос­ве­ща­лась те­перь толь­ко улич­ным фо­на­рем-про­жек­то­ром, что пы­лал на ле­сах ка­кой-то строй­ки за ок­ном. Ни­ко­го из ре­бят не ос­та­лось. На ди­ва­не… — страш­но ска­зать! — на ди­ва­не на­хо­ди­лись двое го­лых муж­чин. Го­мо­се­ки! Я мыс­лен­но стал про­щать­ся с жиз­нью, по­ла­гая, что ме­ня те­перь долж­ны, как жи­во­го сви­де­те­ля, обя­за­тель­но уб­рать. По­хме­лье ис­па­ри­лось. Го­лые бы­ли ув­ле­че­ны друг дру­гом, в жел­том све­те про­жек­то­ра их ше­ве­ля­щие­ся те­ла, мы­ча­ние, ре­п­ли­ки — всё ка­за­лось ро­ко­вым и зло­ве­щим. И за­чем я толь­ко су­нул­ся в это гнез­до! За­чем так на­пил­ся! Я кос­те­рил се­бя по­след­ни­ми сло­ва­ми, со­вер­шен­но не зная, как вы­пу­тать­ся из это­го бор­де­ля. Чи­нов­ник ле­жал на спи­не, а Шеф сто­ял над ним на чет­ве­рень­ках, при­чем «ва­ле­ти­ком». У ме­ня на­ча­лась па­ни­ка от стра­ха и пе­ре­поя. Ме­ня за­тряс­ло, ко­лен­ки за­сту­ча­ли по пар­ке­ту.

          — Кто тут? — за­го­во­рил стар­ший, при­гля­ды­ва­ясь. — А, это ты… Иди к нам…

          — Не бой­ся! — ска­зал Шеф. — Мы все­го лишь за­ни­ма­ем­ся тем же, чем за­ни­мал­ся Со­крат и Чай­ков­ский, — и Шеф про­тя­нул мне на­встре­чу свою го­лую ру­ку.

          — Иди сю­да, по­лу­ду­рок! — при­ка­зал стар­ший вновь ок­реп­шим ба­ри­то­ном, и я по­нял, что в до­ме боль­ше нет ни­ко­го, спа­сать ме­ня бу­дет не­ко­му. — Иди! Иди же! Об­ни­ми ме­ня так, что­бы реб­ра сло­ма­лись…

          — От­пус­ти­те ме­ня! — взмо­лил­ся я в от­чая­нии.

          — А кто те­бя дер­жит?!

          — Сэр? Вы ме­ня удив­ляе­те!

          Они, не пре­кра­щая вза­им­ных по­гла­жи­ва­ний, по­те­ша­лись на­до мной.

          До­мой сквозь ночь на из­ле­те я мчал­ся ров­но пу­ля. Не из­на­си­ло­ван­ный. Не по­би­тый. Ут­ром с дву­мя бу­тыл­ка­ми «Ко­ку­ра» ко мне явил­ся силь­но по­мя­тый Шеф. Мы по­хме­ли­лись. Дер­жал­ся он очень ес­те­ст­вен­но. Жизнь нор­маль­но про­дол­жа­лась. Ес­ли не счи­тать то­го, что кто-то в тот день ук­рал мою пи­жа­му.

 

***********************

 

ОБИ­ДА

 

          На весь сен­тябрь за­дер­жа­лась в де­ре­вен­ской ок­ру­ге те­п­лая осень. Не зной­ные, до бес­ко­неч­ной си­не­вы про­зрач­ные полд­ни бу­ди­ли в лю­дях осо­бую неж­ность, осо­бое, утон­чен­ное чув­ст­во про­ща­ния с увя­даю­щей на вре­мя ди­ко­рас­ту­щей жиз­нью. С обе­их сто­рон ули­цы тор­ча­ли из па­ли­сад­ни­ков бес­со­ве­ст­ные ру­мя­на ря­бин. Уже не зве­не­ли над ухом, не бу­ра­ви­ли воз­дух ос­тер­ве­нев­шие ко­ма­ры и пау­ты. Ясен был сам воз­дух, на­пол­няв­ший лег­кие при вдо­хе це­леб­но-сте­риль­ной про­хла­дой, и всё су­ще­ст­во че­ло­ве­че­ское от осоз­на­ния осен­ней кра­со­ты на­пол­ня­лось не­вы­ра­зи­мым в сло­вах умом и смыс­лом.

          В де­рев­не на убор­ке кар­тош­ки ра­бо­та­ла груп­па сту­ден­тов. Жи­ли они ря­дом с клу­бом, в по­лу­раз­ва­лив­шем­ся зда­нии быв­шей шко­лы. Тан­це­ва­ли ве­че­ром, ора­ли под ги­та­ру уда­лые ку­пле­ты, изо­бра­жа­ли на клуб­ной сце­не ху­до­же­ст­вен­ную са­мо­дея­тель­ность. В об­щем, шу­ме­ли. От сту­ден­че­ской жиз­ни вея­ло бес­печ­ной рас­ко­ван­но­стью, озор­ст­вом, ка­кой-то ма­ги­че­ской, поч­ти ино­пла­нет­ной за­га­доч­но­стью. На­зав­тра был за­ка­зан ав­то­бус, вре­мя от­ра­бот­ки за­кан­чи­ва­лось. В клу­бе ве­се­ли­лись в по­след­ний раз. И Люсь­ка — ре­ши­лась!

          — При­хо­ди! Ту­да, за фер­му… Че­рез час! — Люсь­ка, ши­ро­ко­ли­цая, ко­но­па­тая, но по-сво­ему очень сим­па­тич­ная учет­чи­ца пред­се­да­тель­ской кон­то­ры, не­де­лю на­зад по­ня­ла, что смер­тель­но по­лю­би­ла го­род­ско­го ост­ро­сло­ва в ко­жа­ной кур­точ­ке. Они, слу­ча­лось, го­во­ри­ли о чем-то та­ком, че­го за­хо­чешь — не вспом­нишь, да­же по­тан­це­ва­ли как-то. Но па­рень-сту­дент был оди­на­ко­вым для всех: и для го­род­ских сво­их со­курс­ниц, и для де­ре­вен­ских кур­но­сок. Шу­тил да и толь­ко. Так Люсь­ка, тай­но на­стра­дав­шись, в по­след­ний ве­чер дош­ла до ре­ши­тель­ной точ­ки.

          — При­дешь? — Люсь­ка уже ни­че­го не боя­лась.

          — При­ду… — ос­то­рож­но от­ве­тил па­рень и ог­ля­нул­ся ук­рад­кой.

          — Не бой­ся, ни­кто не уви­дит. По­нра­вил­ся ты мне, ду­ма­ла, сам пой­мешь.

          Прон­зи­тель­но-яс­ные звез­ды ви­де­ли, как двое за­ры­лись, ти­хо по­смеи­ва­ясь, в стог со­ло­мы, как при­го­то­ви­лась Люсь­ка по­лу­чить свой ку­со­чек ко­рот­ко­го, горь­ко­ва­то­го «уго­во­рен­но­го» сча­стья. Де­вуш­кой она не бы­ла, но честь име­ла.

          — Мой! Мой! — шеп­та­ла она го­ря­чо, да­вая люб­ви сло­вес­ный вы­ход. Па­рень то­же что-то от­ве­чал, тро­гал ее ли­цо неж­ны­ми гу­ба­ми, ос­то­рож­но сдав­ли­вал в объ­я­ти­ях. Но она его не слы­ша­ла, она слов­но под­го­ня­ла се­бя лишь соб­ст­вен­ным ше­по­том. — Мой! Хо­ро­ший! Хо­ро­ший! — Люсь­ку уже не на­сто­ра­жи­ва­ли во­об­ра­жае­мые кар­ти­ны: как про­изой­дет это? хо­ро­шо ли? — нет, она сей­час пер­во­быт­но и ра­до­ст­но тре­пе­та­ла! Же­ла­ние бы­ло един­ст­вен­ным и не име­ло при­ме­сей от раз­ду­мий, оно за­хва­ты­ва­ло, как ноч­ной пры­жок го­лы­шом в чер­ную хлябь с де­ре­вен­ской пло­ти­ны.

          Люсь­ка ус­та­ла от бе­зум­но­го кру­же­ния в го­ло­ве. Па­рень, как за­ве­ден­ный, лас­кал ее с той же так­тич­ной неж­но­стью. Но — без ожи­дае­мо­го фи­на­ла. Про­шло уже мно­го вре­ме­ни.

          — Мой, мой… — уже как-то ме­ха­ни­че­ски при­го­ва­ри­ва­ла Люсь­ка в от­вет на его по­це­луи. Пах­ло хо­лод­ным воз­ду­хом и со­ло­мой. Люсь­ка по­ка­чи­ва­лась от объ­я­тий и по­ка­чи­ва­лись над ее за­про­ки­ну­тым ли­цом без­раз­лич­ные звез­ды. Горь­ко ста­ло Люсь­ке. Страсть ми­но­ва­ла свой пе­ре­вал и по­ка­ти­лась прочь под го­ру.

          — Уй­ди! Не тро­гай! — ска­за­ла стран­ная ноч­ная чу­дач­ка, спрыг­ну­ла со сто­га и что есть си­лы пом­ча­лась в сто­ро­ну де­рев­ни. Сту­дент да­же не ок­лик­нул. Он смот­рел на ис­че­заю­щую во тьме дев­чон­ку, со­стро­ив, как это де­ла­ют ре­жис­се­ры, кадр-рам­ку из паль­цев.

          Око­ло до­ма Люсь­ку ок­лик­нул, точ­нее, сви­ст­нул, под­зы­вая, со­сед, сле­сарь из га­ра­жа.

          — Ай­да-ка со мной, по­ба­лу­ем­ся, — ска­зал со­сед и по­та­щил Люсь­ку к се­бе. Всё внут­ри у нее за­ки­пе­ло, но не­ожи­дан­но для се­бя она вдруг по­шла за ним. По­том бы­ло это: скуч­но и мол­ча.

          — Же­нись на мне, — ска­за­ла Люсь­ка от­ре­шен­но.

          — По­ду­мать на­до, — рас­су­ди­тель­но ска­зал со­сед, вста­вая пер­вым и за­сте­ги­ва­ясь. — Же­нить­ба — де­ло серь­ез­ное.

          Имен­но в ту ночь Люсь­ка оби­де­лась на всю жизнь сра­зу.

 

***********************

 

КАР­ТИ­НОЧ­КИ

 

          Маль­чик был чрез­вы­чай­но впе­чат­ли­тель­ным и за­стен­чи­вым. В день его ро­ж­де­ния на се­мей­ном тор­же­ст­ве при­сут­ст­во­ва­ли школь­ные то­ва­ри­щи маль­чи­ка. Тан­це­ва­ли. По­сле ухо­да гос­тей мать об­ро­ни­ла иро­нич­но: «Тан­цы — это тре­ние по­лов!» Эта об­раз­ная фор­му­ла, бро­шен­ная ми­мо­хо­дом, вклю­чи­ла стой­кое по­жиз­нен­ное от­вра­ще­ние: да­же по­взрос­лев и из­ба­вив­шись от ком­плек­сов из­лиш­ней впе­чат­ли­тель­но­сти и за­стен­чи­во­сти, он при встре­чах с жен­щи­на­ми все­гда стре­мил­ся из­бе­жать имен­но тан­це­валь­ных кон­так­тов — зри­тель­ное во­об­ра­же­ние тут же по­да­ва­ло пот­ный, омер­зи­тель­ный и не­при­стой­ный об­раз «тре­ния»… Хан­же­ст­во ма­те­ри да­ло не­увя­даю­щие всхо­ды.

 

 

          Два му­жи­ка об­су­ж­да­ли про­бле­му сек­су­аль­но­го ох­ла­ж­де­ния к сво­им же­нам. Пер­вый ска­зал:

          — Я так спа­са­юсь: пред­став­ляю се­бе, что это и не же­на во­все, а ла­бо­рант­ка из на­ших, и — …

          Вто­рой осу­ж­даю­ще по­ка­чал го­ло­вой:

          — Не­хо­ро­шо. Не­кра­си­во. Не че­ст­но. У ме­ня со сво­ей, бы­ва­ет — по го­ду друг дру­га не тро­га­ем. Соб­ст­вен­но, я ее ни­ко­гда не лю­бил, это ведь она ме­ня вы­бра­ла, а не я.

          — У вас же де­ти! Двое! От­ку­да, спра­ши­ва­ет­ся?! — ули­чаю­ще за­хо­хо­тал пер­вый. — От­ку­да без люб­ви-то?

          — От… веж­ли­во­сти, — серь­ез­но от­ве­тил ему вто­рой.

          — То есть?!

          — По­жа­луй­ста: ко­гда же­на ре­ша­ет прий­ти ко мне в по­стель (а спим мы, ра­зу­ме­ет­ся, по­рознь), то как по ва­ше­му дол­жен по­сту­пить ин­тел­ли­гент­ный че­ло­век в от­вет на прось­бу да­мы?

          — По­жа­луй, вы пра­вы, — ска­зал пер­вый, — на­до бу­дет по­про­бо­вать.

          В тот миг обо­им муж­чи­нам по­ка­за­лось, что про­бле­мы их лег­ко раз­ре­ши­мы.

 

 

          М. был од­ним из по­след­них воль­но­оп­ре­де­лен­ных два­дца­ти­пя­ти­лет­них хо­ло­стя­ков, ос­тав­ший­ся без штем­пе­ля в пас­пор­те. Же­нить его нам смерть как хо­те­лось! Слов­но стая по­бе­лев­ших вдруг во­рон, смот­ре­ли мы с не­тер­пе­ли­вым со­жа­ле­ни­ем на всё еще чер­но­го со­бра­та… М. не сда­вал­ся. Поя­ви­лась и под­хо­дя­щая кан­ди­да­ту­ра — на­чи­наю­щая за­си­жи­вать­ся в не­вес­тах впол­не ком­па­ней­ская де­вуш­ка Т. Я взял на се­бя роль не­глас­ной свод­ни.

          От­прав­ля­ли их од­них на лод­ке, ос­тав­ля­ли вдво­ем в пус­той квар­ти­ре, сво­ди­ли как бы не­ча­ян­но в гос­тях у ко­го-ли­бо. Ни­че­го не по­мо­га­ло! Ес­ли бы­ло уже позд­но, М. уг­рю­мо про­во­жал Т. и ни в ка­кое дру­гое взаи­мо­дей­ст­вие не всту­пал. Впро­чем, ино­гда они на­чи­на­ли раз­го­ва­ри­вать, но бе­се­да, ед­ва на­чав­шись, тут же вя­ло за­ту­ха­ла. Кан­ди­да­ту­ра тер­пе­ла фиа­ско.

          Од­на­ж­ды мы, со­брав­шись вме­сте, шум­но и ве­се­ло за­пьян­ст­во­ва­ли ве­че­ром под но­ябрь­ские празд­ни­ки. Я по­шел средь ве­се­лья умыть­ся в ван­ную ком­на­ту, ос­ве­жить­ся чу­ток и… за­стал там Т. Мы за­кры­лись на за­щел­ку и ста­ли це­ло­вать­ся. С гро­хо­том со­рван­ная за­щел­ка упа­ла на пол, а по-ку­пе­че­ски уг­рю­мый М., при­под­няв ме­ня, дви­нул так, что де­ре­вян­ный ко­сяк вы­ле­тел вон. В тот ве­чер, как обыч­но, он по­шел ее про­во­жать… Но де­ло бы­ло сде­ла­но: че­рез ме­сяц мы уже гу­ля­ли на их свадь­бе! Да и си­няк мой к то­му вре­ме­ни со­всем за­жил.

 

 

          Ут­ром от­чим уда­рил Петь­ку за то, что тот гла­зел, про­снув­шись не­ча­ян­но слиш­ком ра­но, на во­ро­ва­то-ос­то­рож­ную бли­зость го­лой ма­те­ри и го­ло­го от­чи­ма. Ни до, ни по­сле уда­ра Петь­ка не про­ро­нил ни сло­ва. Ве­че­ром от­чим не вер­нул­ся в тес­ную об­ще­жит­скую ком­на­ту, где они все жи­ли. Мать ста­ла ва­рить на плит­ке ка­шу, а ко­гда ка­ша под­го­ре­ла и по ко­ри­до­ру по­плыл не доз­во­лен­ный в по­жар­ном от­но­ше­нии за­пах, жен­щи­на за­ре­ве­ла в го­лос, за­шлась в про­рвав­шей­ся вдруг на­ру­жу ис­те­ри­ке.

          — Не на­до, ма… — ска­зал по­до­шед­ший Петь­ка. — Я вы­учусь на ди­рек­то­ра и дам нам квар­ти­ру.

 

 

          Отец-про­ку­рор рас­ска­зал ужас.

          Две ба­бы в Яр­ском рай­оне пой­ма­ли но­чью ста­ри­ка (де­ло бы­ло сра­зу по­сле вой­ны, в го­лод­ные на му­жи­ков го­ды), пе­ре­вя­за­ли ему бе­чев­кой ин­те­ре­сую­щий их ор­ган, до­ж­да­лись силь­но­го при­ли­ва кро­ви и — из­на­си­ло­ва­ли де­да. А ста­тьи та­кой — «на­обо­рот» — в Уго­лов­ном ко­дек­се нет.

          От это­го эпи­зо­да муж­ское су­ще­ст­во мое на­пол­ня­ет­ся чув­ст­вом, ко­то­рое боль­ше все­го на­по­ми­на­ет чув­ст­во пат­рио­тиз­ма.

 

 

***********************

 

ОНО и ОНО

 

          Судь­ба слов­но спе­ци­аль­но из­де­ва­лась: вот уже боль­ше ме­ся­ца они не мог­ли най­ти для встреч ни­че­го под­хо­дя­ще­го. Мож­но бы и в пар­ке, ка­бы не хо­лод! Они ужас­но со­ску­чи­лись друг без дру­га, по­то­му что их ро­ман имел стаж — два го­да, по­то­му что, до­сы­та на­вое­вав­шись с ми­ром не­на­сыт­но­го со­пер­ни­че­ст­ва, жад­но­сти и не­до­ве­рия, они ото­гре­ва­ли друг дру­га в спо­кой­ных объ­я­ти­ях, без пла­нов и пре­тен­зий, и в этой ти­хой бли­зо­сти от­таи­ва­ли от ожес­то­чен­но­сти их оне­ме­лые ду­ши. А тут, слов­но на­зло: дру­зья ни­ку­да не уез­жа­ли, не про­си­ли, как обыч­но, при­гля­деть за квар­ти­рой, по­лить цве­ты. Ва­ри­ан­ты с чу­жи­ми за­го­род­ны­ми да­ча­ми сры­ва­лись один за дру­гим, да­же те­ле­фон у нее до­ма на­чал ба­рах­лить и заи­кать­ся, и хри­петь; по тео­рии «жиз­ни-зеб­ры» на­сту­пи­ла чер­ная по­ло­са не­люб­ви.

          Он ра­бо­тал на обо­рон­ном за­во­де, она учи­лась на вто­ром кур­се фи­ло­ло­ги­че­ско­го фа­куль­те­та. Он рас­ска­зы­вал ей о жиз­ни, она про­све­ща­ла его ду­хов­но. Они бы­ли впол­не до­воль­ны, что су­ще­ст­ву­ют в од­ном вре­ме­ни и изъ­яс­ня­ют­ся на од­ном язы­ке. Ро­ди­те­ли, к со­жа­ле­нию, — и те, и дру­ги­е — яро не одоб­ря­ли их обо­юд­но­го со­гла­сия, мог­ли за­про­сто на­го­во­рить га­до­стей, ис­пор­тить на­строе­ние, до­ве­сти до слез, до ис­те­ри­ки, но раз­ру­шить про­стую вза­им­ную при­вя­зан­ность мо­ло­дых лю­дей — бы­ло не в их вла­сти. При­чем, не­пу­те­вые де­ти не скры­ва­ли, что же­нить­ся они — не со­би­ра­ют­ся. Им нра­ви­лось быть вме­сте. И — точ­ка. Что, соб­ст­вен­но, и вы­во­ди­ло из се­бя от­цов-ма­те­рей, же­лаю­щих до­б­ра по пра­ви­лам.

          Ко­ро­че, на до­маш­них сви­да­ни­ях был то­же по­став­лен крест: его пред­ки име­ли не­боль­шой ча­ст­ный дом, ку­да про­брать­ся не­за­ме­чен­ны­ми бы­ло во­об­ще не­мыс­ли­мо, а че­ты­рех­ком­нат­на­я — на тро­их-то! — квар­ти­ра ее ро­ди­те­лей то­же не све­ти­ла — за­во­дско­го «не­за­кон­но­го» ха­ха­ля вы­го­ня­ли, не стес­ня­ясь, вза­шей пря­мо с по­ро­га. Они про­бо­ва­ли най­ти с ро­ди­те­ля­ми об­щий язык, ком­про­мисс — не по­лу­чи­лось.

          За вре­мя со­вме­ст­ных ра­до­стей и мы­тарств они вы­ра­бо­та­ли не­за­тей­ли­вый шут­ли­вый код-ус­лов­ность, смяг­чаю­щий их по­сто­ян­ную бес­при­ют­ность.

          — Ра­шен секс? — спра­ши­вал он, скры­вая за ер­ни­чань­ем не­лов­кость.

          — Ра­шен секс! — от­ве­ча­ла она ему не­мед­лен­но, бо­ясь, что в пау­зу мо­жет за­кра­сть­ся не­ча­ян­но ка­кая-ни­будь фальшь.

          И они лю­би­ли друг дру­га. Не­хит­рый ри­ту­ал во­про­са-от­ве­та скра­ши­вал их жизнь од­но­об­раз­ным юмо­ром.

 

          В пят­ни­цу ве­че­ром он вы­пил с ре­бя­та­ми. Нель­зя бы­ло не вы­пить, по­то­му что вы­да­ли сра­зу и окон­ча­лов­ку, и про­грес­сив­ку, и «три­на­дца­тую» зар­пла­ту — су­ма­сшед­шую ку­чу де­нег. Ко­гда дру­зья ра­зо­шлись по до­мам, к сво­им, так или ина­че уст­ро­ен­ным оча­гам, он, ос­тав­шись на­еди­не с пья­ной жа­ж­дой под­ви­гов — вспом­нил, на­ко­нец, о под­ру­ге.

          — Ал­ло! Это я! Я иду к те­бе. Да. Сей же час. Да. В сво­ем уме. Вы­пил? Нис­коль­ко! То есть, да. Чуть. Чуть, — он зво­нил из те­ле­фо­на-ав­то­ма­та ря­дом с ее подъ­ез­дом. Ему бы­ло от­че­го-то при­ят­но слы­шать, как она вспо­ло­ши­лась и за­при­чи­та­ла по-ба­бьи на том кон­це про­во­да.

          — От не­на­вис­ти до люб­ви — один шаг… — ска­зал он сам се­бе, — она ме­ня сей­час не­на­ви­дит, а я ее — люб­лю. Толь­ко шаг. Впе­ред!

 

          — Иди сю­да! — она встре­ти­ла его у две­рей лиф­та и сра­зу ста­ла под­тал­ки­вать в сто­ро­ну сла­бо ос­ве­щен­ной ле­ст­нич­ной пло­щад­ки ме­ж­ду мар­ша­ми. Вы­шла она в шле­пан­цах, в ха­ла­те и в курт­ке, на­ки­ну­той по­верх, на­спех. Они по­це­ло­ва­лись.

          — Фу! Во­нюч­ка! — ска­за­ла она.

          Он об­ни­мал ее всё силь­нее, всё на­стой­чи­вее. Он знал, что де­ла­ет: он мно­го раз ви­дел, как она уме­ет те­рять го­ло­ву, как пе­ре­ста­ет по­ви­но­вать­ся обыч­но­му са­мо­кон­тро­лю и ин­стинк­ту ос­то­рож­но­сти ее дро­жа­щее, ее воз­бу­ж­ден­ное, ее ли­кую­ще-кри­ча­щее пол­но­ва­тое те­ло; в та­кие мгно­ве­ния она ста­но­ви­лась поч­ти мань­яч­кой, го­то­вой на­ру­шить лю­бой за­прет, лю­бую нор­му или мо­раль. Гос­по­ди! Она, как из­не­мо­гаю­щая под соб­ст­вен­ной тя­же­стью и на­пря­же­ни­ем ла­ви­на, реа­ги­ро­ва­ла на ма­лей­шее при­кос­но­ве­ние.

          — Не на­до… Ми­лый! Не здесь… Ах!

          Кар­ти­на, ко­неч­но, бы­ла ди­ко­ва­тая: в тем­но­те ле­ст­нич­ной гроб­ни­цы сто­на­ла в рас­стег­ну­том на­стежь ха­ла­ти­ке се­бя не пом­ня­щая дев­чон­ка, ря­дом мы­чал ее па­рень. Ша­гов в гул­ком подъ­ез­де слыш­но не бы­ло, но опас­ность по­яв­ле­ния со­се­дей-со­гля­да­та­ев, сплет­ни­ков, зло­сло­вов — не­зри­мо ви­та­ла над влюб­лен­ны­ми, от­ра­жа­ясь в их ду­шах ощу­ще­ни­ем ир­ре­аль­но­сти про­ис­хо­дя­ще­го. Всё бы­ло, как во сне, ко­то­рый сла­док стра­хом. Ах! Он как-то по­ве­дал за­во­дским сво­им ко­реш­кам о ее не­управ­ляе­мом та­лан­те от­да­вать­ся, на что тут же по­лу­чил впол­не ис­чер­пы­ваю­щий от­вет: «Бе­шен­ст­во мат­ки».

          Он уже поч­ти приль­нул к ней, уже пе­ре­да­вал­ся, пы­лал над ми­ром и судь­бой ве­ли­кий ток же­ла­ния, она бы­ла в ужа­се, она бы­ла в вос­тор­ге!

          — Ра­шен секс? — шеп­тал он, не за­бы­вая о ри­туа­ле.

          — Да! Да! — курт­ка дав­но сва­ли­лась с плеч на хо­лод­ный бе­тон.

          И тут раз­да­лись ша­ги!!!

          И страсть ус­ту­пи­ла стра­ху.

          — Ко мне! — ско­ман­до­ва­ла она в по­лу­па­мя­ти. — Пред­ков нет!

          И он, как трус­ли­вый за­яц, пом­чал­ся впе­ре­ди да­мы боль­ши­ми прыж­ка­ми, еще бо­лее усу­губ­ляя не­ле­пи­цу кар­ти­ны. То есть, без шта­нов.

          Они за­хлоп­ну­ли за со­бой дверь квар­ти­ры и со­вер­ши­ли то, что хо­те­ли со­вер­шить, пря­мо тут, в при­хо­жей, на же­ст­ком и пыль­ном ков­ри­ке. Он хо­ро­шо за­пом­нил, как пе­ред но­сом у не­го ка­ча­лись на­гу­та­ли­нен­ные бо­тин­ки ее от­ца.

          — Ми­лый­ми­лый­ми­лый­ми­лый мой! Хо­ро­ший! Ухо­ди ско­рее! — ска­за­ла она лас­ко­во, всё еще не раз­ни­мая сце­п­лен­ных за его спи­ной те­п­лых рук. Всё за­кон­чи­лось бла­го­по­луч­но, и те­перь она за­бо­ти­лась о его безо­пас­но­сти. — Пред­ки в аэ­ро­пор­ту, тет­ку встре­ча­ют. Ми­лый­ми­лый­ми­лый­ми­лый…

          Она вста­ла, от­рях­ну­лась, на не­сколь­ко ми­нут от­лу­чи­лась в свою ком­на­ту, что­бы при­вес­ти в по­ря­док вскло­чен­ную го­ло­ву, под­пуд­рить пы­лаю­щие щеч­ки. «На­до бу­дет про­вет­рить дом», — по­ду­ма­ла она, по­то­му что вдруг яв­ст­вен­но по­чув­ст­во­ва­ла в воз­ду­хе стой­кий за­пах вин­но­го пе­ре­га­ра. На не­го она ес­ли и сер­ди­лась, то сдер­жи­вая иро­нию.

          Вер­нув­шись в при­хо­жую, она — о ужас! — за­ста­ла сво­его дру­га на­гим и спя­щим, под го­ло­ву он под­ло­жил па­пи­ны бо­тин­ки.

          — Эй! Ты что?! Спя­тил? Эй! Вста­вай же, вста­вай! — но то ли от из­быт­ка спирт­но­го, то ли от нерв­ных трат он был глух, нем и не­под­ви­жен. Толь­ко улыб­ка бла­жен­но­го ос­ве­ща­ла его уми­ро­тво­рен­ное ли­цо, да струй­ка слю­ны вы­ка­ти­лась на на­гу­та­ли­нен­ную по­верх­ность.

          Она опус­ти­лась ря­дом с ним на ко­ле­ни и за­ре­ве­ла, как над по­кой­ни­ком.

 

          …Он от­крыл гла­за и серд­це его уча­щен­но за­би­лось от не­доб­ро­го пред­чув­ст­вия: во­круг бы­ла аб­со­лют­ная тьма! Ни от­бле­ска, ни ка­кой-ли­бо слу­чай­ной по­лос­ки све­та — аб­со­лют­ней­шая тьма! Со­вер­шен­но без раз­ни­цы: дер­жать ве­ки от­кры­ты­ми или за­кры­ты­ми. И в этой вяз­кой чер­но­те воз­ни­ка­ли ино­гда, при­плыв­шие от­ку­да-то из­да­ле­ка, не­яс­ные го­ло­са, от­дель­ные сло­ва, мож­но бы­ло, ес­ли силь­но на­прячь слух, раз­ли­чить муж­скую, жен­скую речь. Он на­туж­но со­об­ра­жал о при­чи­нах этой бор­мо­чу­щей тьмы и не мог вы­ло­вить в гу­дя­щем сво­ем по­хмель­ном соз­на­нии ни­че­го под­хо­дя­ще­го, ни­че­го вра­зу­ми­тель­но­го. «Где это я? Вот черт!» Он ос­то­рож­но по­пы­тал­ся ис­сле­до­вать про­стран­ст­во во­круг се­бя с по­мо­щью рук. Вы­яс­ни­лось, что он на­хо­дит­ся на по­лу, на ка­кой-то по­ро­ло­но­вой под­стил­ке, шта­нов на нем нет, а с бо­ков его ок­ру­жа­ют ка­кие-то шка­фы, ящи­ки и мяг­кие тю­ки… «По­хо­же на тем­ную ком­на­ту…» Точ­но! Как он рань­ше не до­га­дал­ся! Ра­зо­рван­ные ни­точ­ки па­мя­ти вновь со­бра­лись в од­но це­лое: он при­бли­зи­тель­но вер­но вос­ста­но­вил ход не­дав­них со­бы­тий. «Вы­ру­бил­ся! Она ме­ня в кла­дов­ке спря­та­ла! Да-а… Ни фи­га се­бе! Выс­ший пи­ло­таж!» — и он ки­сло улыб­нул­ся, пред­ста­вив, как в тем­ную ком­на­ту вхо­дят ее ро­ди­те­ли и за­ста­ют там… Нет! Толь­ко не это! Авось, про­не­сет. Тем бо­лее, что по­пасть ту­да мож­но лишь ми­но­вав ее спаль­ню. Из ко­ри­до­ра дверь — к ней, от не­е — дверь в кла­дов­ку. «Ни­че­го, мы еще по­пля­шем!» — по­ду­мал он бод­рее, но тут же с ужа­сом вспом­нил, что пред­ки при­вез­ли тет­ку-род­ст­вен­ни­цу, и ут­ром на ра­бо­ту не пой­дут по слу­чаю суб­бо­ты. «Пле­вать!» — шеп­нул он в ват­ную чер­но­ту, свер­нул­ся на под­стил­ке ка­ла­чи­ком и вновь ус­нул, же­лая по­бы­ст­рее при­бли­зить ут­ро и раз­вяз­ку иди­от­ской си­туа­ции.

 

          Был тот час, ко­гда ночь уже не ночь, и ут­ро ут­ром еще не на­зо­вешь. Ко­му при­хо­ди­лось бодр­ст­во­вать в та­кой миг, зна­ют, сколь омер­зи­тель­но вос­при­ни­ма­ет­ся ход вре­ме­ни в его «мерт­вых точ­ках» — на гра­нях рав­но­ве­сий ме­ж­ду чем-то не­по­нят­ным но­вым и чем-то не­по­нят­ным ста­рым.

          Она вздрог­ну­ла и ед­ва не за­во­пи­ла от не­ожи­дан­но­сти: он не­слыш­но вы­брал­ся из сво­его ук­ры­тия и сто­ял те­перь, всё в та­ком же по­лу­оде­том ви­де, у ее из­го­ло­вья.

          — Про­верь за­щел­ку, — по­про­си­ла она его, спра­вив­шись с ис­пу­гом. Де­ви­чья ком­на­та име­ла за­пор из­нут­ри. Он про­ве­рил, за­щел­ка бы­ла за­дви­ну­та. Он ут­вер­ди­тель­но кив­нул.

          — Угу.

          — Тсс!!! Ра­шен секс? — она про­тя­ну­ла к не­му обе ру­ки.

          Он сто­ял не ше­лох­нув­шись, как сол­дат по стой­ке «смир­но».

          — Ты что?!

          — Де­ло у ме­ня… На­до!

          — Гос­по­ди! В туа­лет нель­зя! Ус­лы­шат!

          — При­не­си мне две мо­лоч­ных бу­тыл­ки. По­жа­луй­ста!

          В тем­ной ком­на­те он, сча­ст­ли­вый, на­це­дил в обе по­су­ди­ны, за­дви­нул их в уго­лок и с пре­ве­ли­кой лег­ко­стью опять свер­нул­ся ка­ла­чи­ком.

          Ми­нут че­рез три­дцать он вновь раз­бу­дил ее:

          — При­не­си мне, по­жа­луй­ста, ка­ст­рю­лю… На­до! — вче­раш­ние «кок­тей­ли» да­ва­ли о се­бе знать из­нут­ри рас­строй­ством ки­шеч­ни­ка.

          — Убью! — ска­за­ла она и от­вер­ну­лась к сте­не.

          Он вер­нул­ся в убе­жи­ще, на­щу­пал при от­кры­той две­ри, в су­мер­ках, спа­си­тель­ную ем­ко­сть — вну­ши­тель­ную хру­сталь­ную ва­зу — за­крыл­ся и сде­лал, что хо­тел, а свер­ху, что­бы не ис­па­ря­лось, за­крыл всё глян­це­вым ино­стран­ным жур­на­лом мод, ко­то­рый на­шел тут же. И стал ждать.

 

          — Пред­ки умо­та­ли по ма­га­зи­нам, — ска­за­ла она, за­гля­ды­вая, — подъ­ем.

          Он сел на под­стил­ку, ме­ж­ду ног ос­то­рож­но по­ста­вил хру­сталь­ную ва­зу, взял­ся за ла­ко­вую об­лож­ку, по­мед­лил и — объ­я­вил фо­кус.

          — Ра­шен секс! — ска­зал он и снял крыш­ку. Ва­зу на­по­ло­ви­ну за­пол­нял жид­кий по­нос. Об­ла­ко от­рав­ляю­щих за­па­хов по­чув­ст­во­ва­ло сво­бо­ду и на­ча­ло под­ни­мать­ся.

          — Мой жур­нал! За­чем ты взял мой жур­нал! — за­кри­ча­ла она. И это бы­ло впер­вые, ко­гда она кри­ча­ла в на­стоя­щей не­на­вис­ти. — Я за не­го два­дцать пять руб­лей от­да­ла! Ма­моч­ка! Мой жур­нал! Мой жур­нал! — ей хо­те­лось не­мед­лен­но спа­сти свое со­кро­ви­ще, но ми­аз­ма­ти­че­ское об­ла­ко не да­ва­ло на­гнуть­ся.

          Они впер­вые по­ссо­ри­лись.

          Он вы­мыл ва­зу, де­мон­ст­ра­тив­но ее по­ню­хал и со­об­щил:

          — Чис­тая!

          — А жур­нал?! — ос­к­вер­нен­ный жур­нал мод вверг ее в со­стоя­ние без­утеш­ной оза­бо­чен­но­сти. Ему ста­ло страш­но и обид­но, что де­фи­цит­ные цвет­ные кар­тин­ки для нее до­ро­же все­го ос­таль­но­го.

          Он ухо­дил. «От люб­ви до не­на­вис­ти — шаг…» — на­пом­нил он се­бе мыс­лен­но. Не­ожи­дан­но его взгляд упал на муж­ские бо­тин­ки, уже от­по­ли­ро­ван­ные по­сле на­не­се­ния вак­сы. Что-то слов­но толк­ну­ло его из­нут­ри. Сам не по­ни­мая за­чем, он вдруг взял один бо­ти­нок и по­ню­хал его.

          — Про­ва­ли­вай, про­ва­ли­вай! — ска­за­ла она не то ис­крен­не, не то с от­ча­янь­ем в го­ло­се. Соб­ст­вен­но, ему бы­ло всё рав­но. Он не ис­пу­гал­ся бы сей­час да­же ее бес­це­ре­мон­ных ро­ди­те­лей, рас­счи­тав­ших судь­бу до­чень­ки по сво­ему ус­мот­ре­нию.

          Пре­ж­де чем окон­ча­тель­но за­хлоп­нуть за со­бой дверь, он ог­ля­нул­ся и мно­го­зна­чи­тель­но так про­тя­нул:

          — Про­щай­те! В этом до­ме слиш­ком мно­го за­па­хов.

          Он вы­шел из подъ­ез­да, вдох­нул сво­бо­ду пол­ной гру­дью и ре­ши­тель­но на­пра­вил­ся к вче­раш­ним друж­кам-со­бу­тыль­ни­кам, что­бы по­ско­рее рас­ска­зать хох­му с ва­зой. С не­ба вслед ухо­дя­ще­му муж­чи­не ле­те­ли кло­чья цвет­ной ла­ки­ро­ван­ной бу­ма­ги.

 

***********************

 

          Мой друг ска­зал как-то: «Есть спо­соб эн­цик­ло­пе­ди­че­ски ис­сле­до­вать лю­бую сколь угод­но ма­лую или лю­бую сколь угод­но боль­шую те­му — на­до пля­сать всё вре­мя от од­ной и той же печ­ки. Но! Ни один из «тан­цев» не дол­жен по­вто­рять­ся!»

 

ША­КАЛ

 

          Суть от­кры­тия со­стоя­ла в том, что Ша­кал од­на­ж­ды по­нял: лю­бая жен­щи­на — лю­бая! — не­за­ви­си­мо от то­го, сча­ст­ли­ва она или нет, обес­пе­че­на или бед­на, хо­ро­шень­кая или с изъ­я­ном — ка­ж­дая все­гда ждет уте­ше­ния. И ес­ли уте­ше­ния в пер­вой люб­ви или в пер­вом бра­ке ждут очень ос­то­рож­но, то по­том ждут его про­сто до са­мо­заб­ве­ния. Ко­ро­че, для уте­ши­те­ля но­мер два уте­ше­ние ку­да бо­лее дос­туп­но, чем для уте­ши­те­ля но­мер один.

          Ша­кал ни­ко­гда не «лез на це­ли­ну», как он сам оп­ре­де­лял свое лю­бов­ное кре­до, нет, он пред­по­чи­тал по­яв­лять­ся имен­но в тот мо­мент, ко­гда об­ру­ши­лись, до­пус­тим, де­ви­чьи ил­лю­зии, ко­гда слу­чи­лось лич­ное не­сча­стье, ко­гда в жен­щи­не на­зрел внут­рен­ний бунт, тре­бую­щий бы­ст­ро­го вы­хо­да. Тут по­яв­лял­ся Ша­кал, чи­тал наи­зусть Пуш­ки­на, нос­таль­ги­че­ски вспо­ми­нал ры­цар­ское вре­мя про­шед­ше­го ве­ка, го­то­вил ко­фе по-ту­рец­ки, се­то­вал на бес­смыс­лен­ность жиз­ни и — рас­кры­вал объ­я­тия.

          Ино­гда жен­щи­ны на­хо­ди­ли уте­ше­ние с Ша­ка­лом бо­лее при­ят­ным, чем пре­ды­ду­щие свои опы­ты, и не­лов­ко пред­ла­га­ли жить с ним в од­ной но­ре. Ша­кал тут же ис­че­зал на­все­гда. По­то­му что, бу­ду­чи для сво­их дам уте­ши­те­лем но­мер два, сам для се­бя он мог быть толь­ко уте­шае­мым но­мер один!

 

 

 

БАРС

 

          Его иро­ния бы­ла все­гда очень близ­ка к ехид­ни­ча­нию, но ни­ко­гда не пе­ре­сту­па­ла не­уло­ви­мо­го ру­бе­жа, за ко­то­рым ви­де­лись оби­ды и по­лу­ча­лись ос­корб­ле­ния. Иро­ния ра­бо­таю­ще­го ума слов­но пре­ду­пре­ж­да­ла ка­ж­до­го: «Со­блю­дай дис­тан­цию!» Его не­от­рыв­ное лу­ка­вое вни­ма­ние к про­ис­хо­дя­ще­му во­круг и точ­ные ре­п­ли­ки час­то бы­ли ук­ра­ше­ни­ем за­сто­лья, а не­ко­то­рые из них на­чи­на­ли жить са­мо­стоя­тель­ной, ото­рван­ной от ав­то­ра и его во­ли жиз­нью. Ко­ро­че, он был та­лант­лив. И, как вся­кий та­лант, Барс на­хо­дил­ся в веч­ном ис­ку­се от од­но­вре­мен­но­го при­сут­ст­вия раз­но­об­раз­ных ув­ле­че­ний. Бо­лее про­че­го он тя­нул­ся к аль­пи­низ­му, хо­дил на вер­ши­ны в груп­пах и в оди­ноч­ку, рас­ска­зы­ва­ли, что в оди­ноч­ку за­би­рал­ся и на се­ми­ты­сяч­ник, но­че­вал, иг­рая со смер­тью, под­ве­сив се­бя над про­па­стью на крю­ке… Же­нил­ся, всту­пил в пар­тию, на ра­бо­те ему уже го­то­ви­ли ме­сто на­чаль­ни­ка ла­бо­ра­то­рии: мо­ло­дой, энер­гич­ный, пер­спек­тив­ный, по­ни­ма­ет, ла­дит, мо­жет на­сто­ять и т. д.

          Ле­том ему при­шла оче­ред­ная блажь лезть в оди­ноч­ку на оче­ред­ной пик-ре­корд­смен, а от­пуск на служ­бе не да­ют. Дес­кать, кон­чай бла­жить, а не то — парт­би­лет на стол! Он без эмо­ций рас­стал­ся с пар­ти­ей, по­ста­вил крест на карь­е­ре и уе­хал-та­ки в го­ры.

          Ка­ж­дый год он со­вер­шал не­ве­ро­ят­ные, го­ло­во­кру­жи­тель­ные, бра­конь­ер­ские с точ­ки зре­ния норм и ин­ст­рук­ций вос­хо­ж­де­ния. Ко­жа на ли­це за­ду­бе­ла и ста­ла тем­но-ко­рич­не­вой. Со вре­ме­нем он стал бо­лее мол­ча­лив, а иро­ния уже со­дер­жа­ла в се­бе ка­пель­ки тон­ко­го, но очень кон­цен­три­ро­ван­но­го яда — оби­ды на жизнь за то, что она, не­вер­ная, ухо­дит, что стал фи­зи­че­ски сда­вать ор­га­низм, что при­хо­дит­ся ус­ту­пать в этой жиз­ни са­мое глав­но­е — не­до­ся­гае­мость.

          Он стал ис­кать зо­ну су­ще­ст­во­ва­ния, где бы эту не­до­ся­гае­мость мож­но бы­ло со­хра­нить, как рыб­ку в ак­ва­риу­ме, ко­ли уж пруд пе­ре­сох… На ра­бо­ту он плю­нул, го­ры воз­не­на­ви­дел, с же­ной дав­но раз­вел­ся — со скан­да­лом и не­дос­то­ин­ст­вом. Те­перь он жил в ком­му­нал­ке, из преж­них дру­зей не со­хра­нил прак­ти­че­ски ни од­но­го, за­то его смер­тель­но по­лю­би­ла од­на осо­ба, ко­то­рая при­хо­ди­ла са­ма, обыч­но раз в не­де­лю, — ода­рен­ная раз­но­сто­рон­не, во­ле­вая жен­щи­на, так и не вы­дер­нув­шая в этой жиз­ни сча­ст­ли­вый би­ле­тик судь­бы.

          Так и на­шли они друг дру­га, ви­ди­мо, по при­зна­ку нос­таль­гии, по не­до­ся­гае­мо­сти. Вдво­ем они об­ре­та­ли ут­ра­чен­ное: их лю­бов­ные ак­ты мож­но бы­ло бы при­нять за су­ма­сше­ст­вие (че­го, на­при­мер, сто­ит лю­бовь на… сте­не, на… крючь­ях, в стра­хо­воч­ной об­вяз­ке?!), но имен­но из­вра­щен­ная вы­дум­ка, буй­ст­во, не­по­вто­ри­мо­сть — хоть на миг, но ком­пен­си­ро­ва­ли грусть: та­ко­го, мол, ни у ко­го нет! И точ­но: Барс он и есть Барс — ли­дер­ский ви­рус вос­хо­ди­те­ля у не­го в кро­ви, грех не от­клик­нуть­ся на это.

          А я по­ду­мал: вы­со­ту мож­но за­ме­нить эк­зо­ти­кой.

 

 

 

ИН­ДЮК

 

          Мой друг ут­вер­ждал: «Я ис­хо­жу из то­го, что лю­бой муж­чи­на — ин­дюк».

 

          Ес­ли про­сто на­глость от­тал­ки­ва­ет, то су­пер­на­гло­сть — при­тя­ги­ва­ет.

          — Ты спа­ла ко­гда-ни­будь с очень куль­тур­ным муж­чи­ной? — спро­сил Ин­дюк у не­зна­ко­мой де­вуш­ки в пус­том ноч­ном трам­вае.

          — Нет… — от­ве­ти­ла она рас­се­ян­но, в ужа­се.

          — Се­го­дня бу­дешь. По­шли! Не бо­ись, не из­на­си­лую! Секс дол­жен быть доб­ро­воль­ным и ве­се­лым. Ты бу­дешь сча­ст­ли­ва от об­ще­ния со мной.

          Ут­ром Ин­дюк ска­зал: «Хо­чешь, по­да­рю од­ну за­ме­ча­тель­ную фра­зу?»

          — Ка­кую?

          — А на­ут­ро их лю­бовь пре­вра­ти­лась в друж­бу. По­ня­ла?

          — Ха-ха-ха!

          По­том, на про­ща­нье, он спро­сил вдруг: «А как те­бя зо­вут?» И, ос­тав­шись, на­ко­нец, один, ска­зал вслух зер­ка­лу: «Мас­тер? Мас­тер!»

 

 

 

ЛИС

 

          Мой друг ска­зал: «Секс в Рос­си­и — это скуч­но».

 

          Од­на­ж­ды Лис из­рек: «Не по­ни­маю, за­чем так час­то лю­ди ими­ти­ру­ют про­цесс де­ла­ния де­тей. Это про­ти­во­ес­те­ст­вен­но, это про­ти­во­ре­чит оп­ти­маль­ной ор­га­ни­за­ции при­ро­ды. Всё долж­но со­вер­шать­ся по по­треб­но­сти! — не тво­ей лич­но, а по по­треб­но­сти нор­маль­но­го при­род­но­го ми­ни­му­ма. При­ро­да не тер­пит рас­то­чи­тель­ст­ва и из­ли­шеств. Для то­го, что­бы раз в год по­лу­чал­ся ре­бе­нок, дос­та­точ­но од­но­го сои­тия. Так уст­ро­ен мир во­круг нас! Ог­ля­нись! Толь­ко че­ло­век, бла­го­да­ря ра­зу­му и уме­нию объ­яс­нять лю­бое свое из­вра­щен­ное же­ла­ние, до­шел до по­ло­во­го сла­бо­умия. При­чем, это в боль­шей сте­пе­ни от­но­сит­ся к сам­кам, имен­но они ре­гу­ли­ру­ют час­то­ту по­пы­ток к раз­мно­же­нию. А са­мец? Он тем и хо­рош, что го­тов все­гда!»

          Лю­бов­ни­ком Лис был, су­дя по все­му, ве­ли­ко­леп­ным. Де­ви­цы слов­но са­ми сва­ли­ва­лись в его силь­ные, но не го­ря­чие объ­я­тия; на ли­це Ли­са в на­ча­ле и в кон­це ка­ж­дой ин­триж­ки бы­ло все­гда на­пи­са­но од­но и то же — рав­но­ду­шие; он удов­ле­тво­рял жа­ж­ду­щих с не­уто­ми­мо­стью за­пу­щен­но­го кон­вей­е­ра, при­чем ка­ж­дая но­вая вос­тор­жен­ная по­клон­ни­ца са­ма со­вер­ша­ла по­пыт­ку за­вое­ва­ния его слег­ка по­каз­но­го, пре­зри­тель­но­го от­но­ше­ния к ми­ру.

          По­доб­но то­му, как пе­ре­вер­ну­тая на спи­ну ку­ри­ца впа­да­ет в транс, жен­щи­на, за­ме­тив­шая вдруг, что ее ча­ры не дей­ст­ву­ют на муж­чи­ну, впа­да­ет в сле­пую ис­те­ри­ку за­вое­ва­ния кре­по­сти лю­бой це­ной. Он знал, что жен­щи­ны го­то­вы по­те­рять всё пе­ред тем, ко­му ни­че­го не на­до. Лис был хит­рым и не­то­ро­п­ли­во экс­плуа­ти­ро­вал эту осо­бен­ность жен­ской пси­хо­ло­гии. Са­моч­ки сва­ли­ва­лись в по­тен­ци­аль­ную яму его пре­сы­щен­но­го эго­из­ма с не­из­беж­но­стью ло­док, про­зе­вав­ших во­до­пад.

          Эво­лю­ция от­но­ше­ний про­ис­хо­ди­ла по од­но­му и то­му же сце­на­рию при­мер­но так:

          — Лис чем-ли­бо вы­де­лял­ся из тол­пы, она его за­ме­ча­ла;

          — она пред­ла­га­ла ему за­иг­ры­ва­ние, он не от­ве­чал;

          — она уси­ли­ва­ла до­зу жен­ских чар — без­ре­зуль­тат­но;

          — она про­кли­на­ла его — без­ре­зуль­тат­но;

          — она мсти­ла тем, что от­да­ва­лась ему. Он ску­чал;

          — не по­бе­див муж­чи­ну, она ста­но­ви­лась са­мой на­деж­ной ра­бой — ра­бой сво­ей не­сы­той люб­ви.

          Лис-серд­це­ед буд­то спе­ци­аль­но пред­ла­гал при­ру­чить се­бя. И не при­ру­чал­ся. Са­моч­ки-ти­хо­ни на не­го, как пра­ви­ло, не реа­ги­ро­ва­ли. За­то силь­ные лич­но­сти с гор­дым взо­ром и пря­мой спи­ной на­хо­ди­ли в этих по­един­ках пре­крас­ную воз­мож­ность рас­ква­сить вдре­без­ги свою неж­ную жен­скую ду­шу.

 

 

 

КА­НЮК

 

          Мой друг ска­зал: «Ес­ли нет де­нег на про­сти­тут­ку — же­нись».

 

          Тип муж­чи­ны, по­сто­ян­но пла­чу­ще­го в жи­лет­ку, жа­лую­ще­го­ся на соб­ст­вен­ную жизнь, по­сто­ян­но пред­ла­гаю­ще­го се­бя в ка­че­ст­ве объ­ек­та для жа­ло­сти — яв­ле­ние не очень при­ят­ное. Ко­гда сер­до­боль­ная жен­щи­на на­чи­на­ет тос­ко­вать по ове­ще­ст­в­лен­ной бла­го­дар­но­сти, она за­во­дит в сво­ем до­ме или со­ба­ку, или та­ко­го муж­чи­ну.

          Ко­гда Ка­нюк при­гла­сил дру­зей на скром­ное до­маш­нее тор­же­ст­во — офи­ци­аль­ный мо­мент офи­ци­аль­ной ре­ги­ст­ра­ции бра­ка — у ка­ж­до­го из при­быв­ших по при­гла­ше­нию воз­ник­ло не­объ­яс­ни­мое внут­рен­нее же­ла­ние: по­ско­рее уй­ти.

          Глав­ный ко­зырь Ка­ню­ка в уст­рой­ст­ве сво­ей судь­бы — от­кро­вен­ное уни­чи­же­ние. На эту при­ман­ку лег­че все­го идут не­со­сто­яв­шие­ся ти­ран­ки. Жизнь Ка­ню­ка с ни­ми не­вы­но­си­ма до са­мо­убий­ст­ва.

 

 

 

ЛО­ПУХ

 

          Не вез­ло Ло­пу­ху про­сто фан­та­сти­че­ски. В дет­ст­ве он пе­ре­бо­лел, ка­за­лось, все­ми бо­лез­ня­ми, ка­кие толь­ко мож­но бы­ло при­ду­мать. На ули­це его бес­при­чин­но ку­са­ли не­зна­ко­мые со­ба­ки. В уче­бе он все­гда был «чет­ве­рош­ни­ком», но ка­ж­дая учеб­ная вы­со­та да­ва­лась ему та­кой кро­вью, что бо­лее удач­ли­вый ро­вес­ник дав­но уж хо­дил бы при та­ких уси­ли­ях в вун­дер­кин­дах. Он был по­слу­шен и суе­ве­рен. С жен­щи­на­ми он был до та­кой сте­пе­ни веж­лив, что они его сто­ро­ни­лись, как слег­ка чок­ну­то­го. В два­дцать с лиш­ним лет Ло­пух с при­скор­би­ем при­знал­ся се­бе, что ес­ли в чте­нии, в ра­бо­те, он, хоть и с боль­ши­ми уси­лия­ми, но мо­жет при­спо­со­бить­ся, то в люб­ви ему на­де­ять­ся не на что. И тут… Ре­ши­тель­ная ев­рей­ка из го­ро­да Пол­та­вы бу­к­валь­но за ме­сяц же­ни­ла его на се­бе. Она, ко­неч­но, не бы­ла кра­са­ви­цей, но что ее от­ли­ча­ло, так это не­уем­ное, ги­пер­тро­фи­ро­ван­ное же­ла­ние о ком-ни­будь за­бо­тить­ся, опе­кать, при­гля­ды­вать. Уда­ча улыб­ну­лась Ло­пу­ху в том, что не­вес­та из Пол­та­вы об­ла­да­ла не­реа­ли­зо­ван­ным ин­стинк­том ма­те­рин­ст­ва и муж-ло­пух к ве­ли­кой ра­до­сти стал ее пер­вым ре­бен­ком. Ко­гда у них поя­ви­лись соб­ст­вен­ные двое ма­лы­шей, Ло­пух пе­ре­ро­дил­ся. Как? Ну, для точ­но­сти его те­перь сле­до­ва­ло бы на­зы­вать — Ре­пей.

 

 

 

ША­ТУН

 

          Ко­гда-то он по­да­вал боль­шие на­де­ж­ды. Его хва­ли­ли на ка­фед­ре, его по­сы­ла­ли на сим­по­зиу­мы да­же за гра­ни­цу, в ко­ри­до­рах ву­за он при­вык слы­шать за спи­ной поч­ти­тель­ный ше­по­ток сту­ден­тов. И сту­ден­ток. Брак его рас­пал­ся по при­чи­не, так ска­зать, суп­ру­же­ской не­вер­но­сти. Его не­вер­но­сти.

          Мно­гие го­ды Ша­тун жил один и, соб­ст­вен­но, на­хо­дил в этом боль­шое удоб­ст­во и удо­воль­ст­вие. К пя­ти­де­ся­ти сво­им го­дам он до­слу­жил­ся до от­дель­ной двух­ком­нат­ной квар­ти­ры и ста­рень­ко­го, ла­та­но­го, пер­вых еще вы­пус­ков ав­то­мо­би­ля «Мо­ск­вич». Гос­тей лю­бил пот­че­вать соб­ст­вен­ной ку­ли­на­ри­ей, по­это­му и про­во­дил не­ма­ло вре­ме­ни на сво­ей силь­но за­га­жен­ной кух­не. Го­ло­ва его по­лы­се­ла, ли­цо ста­ло мор­щи­ни­стым, го­лос по­ту­ск­нел: в ок­на к Ша­ту­ну ак­ку­рат­ны­ми кос­тяш­ка­ми хо­лод­но­го вет­ра по­сту­ча­лась сен­тябрь­ская ста­рость. И он вдруг ис­пу­гал­ся. Он вы­брал из сво­их, всё еще за­гля­ды­ваю­щих­ся на ин­те­рес­но­го мав­ра по­клон­ниц, са­мую мо­ло­дую, два­дца­ти­двух­лет­нюю, хи­лую, очень бо­лез­нен­ную, чув­ст­ви­тель­ную дев­чуш­ку и, за­ста­вив ее ро­дить, всту­пил в позд­ний брак с три­ум­фаль­ным по­лу­тра­гич­ным ро­ман­тиз­мом не­уны­ваю­ще­го ры­ца­ря.

          Ша­тун уже не мог со­стя­зать­ся с силь­ной, не­за­ви­си­мой юно­стью, по­это­му и схва­тил ос­ла­бев­шую, что­бы как сле­ду­ет под­кре­пить­ся ее све­жей, еще не про­кис­шей от вре­ме­ни и трат жиз­нью. При этом Ша­тун умел вну­шить бед­няж­ке лю­бовь: что­бы на его го­лод она от­ве­ча­ла доб­ро­воль­но от­дан­ным ла­ком­ст­вом.

          Что ин­те­рес­но, Ша­тун, раз­де­лив­ший участь мно­гих и мно­гих не­удач­ни­ков в нау­ке, стал для мо­ло­дой жен­щи­ны — оп­ло­том на­деж­но­сти. Не по­то­му ли, что раз­ни­ца поч­ти в три­дцать лет ав­то­ма­ти­че­ски обес­пе­чи­ла ему ин­дуль­ген­цию «оп­ло­та»?! И то­гда мож­но до кон­ца по­нять ре­ши­мость дев­чон­ки: тос­ка по на­деж­но­сти — ве­ли­кий со­блазн для жен­щин! Ра­ди это­го сто­ит ри­ск­нуть. Ведь как про­сто: бы­ло бы креп­ким гнез­до, ос­таль­но­е — при­ло­жит­ся, ос­таль­но­е — по­том…

 

 

 

ФИ­ЛИН

 

          Мой друг ска­зал: «Жен­щи­на все­гда ждет, что­бы ее по­ня­ли. Но не сле­ду­ет это­го де­лать. У «за­гад­ки» слиш­ком уж про­стой от­вет».

 

          Бог на­гра­дил Фи­ли­на му­чи­тель­ным та­лан­том: уме­ни­ем слу­шать. И — на­ча­лось!

          Во­ро­на рас­ска­зы­ва­ла о мер­зо­стях абор­тов. Гал­ки на­халь­но се­ли­лись в его гнез­де, но, вы­го­во­рив­шись, с шу­мом уле­та­ли. Од­на­ж­ды ис­по­ве­да­лась про­тив­ная кры­са: об­лив сво­его му­жи­ка гря­зью, она по­чув­ст­во­ва­ла, что ей по­лег­ча­ло. Фи­лин слу­шал, гля­дя свои­ми на­стежь рас­пах­ну­ты­ми гла­за­ми в гла­за со­бе­сед­ниц. И чем вни­ма­тель­нее он смот­рел, чем так­тич­нее ки­вал, чем удач­не­е — к мес­ту — ухал, ка­чал боль­шой го­ло­вой, тем охот­нее раз­ная жив­ность ода­ри­ва­ла его свои­ми от­кро­ве­ния­ми. Фи­лин очень ус­тал, но по­ток го­во­ря­щих и не ду­мал ис­ся­кать.

          А по­лю­бил Фи­лин… Со­ро­ку! Она тре­ща­ла так мно­го и так раз­но­об­раз­но, как все пре­ды­ду­щие рас­сказ­чи­цы вме­сте взя­тые. День и ночь Фи­лин те­перь ду­мал: от се­бя она всё это тре­щит, или от име­ни тех, кто пе­ре­стал к не­му хо­дить?

 

 

СО­БА­КА И ВОЛК

 

          По су­ти, за Суч­ку бо­ро­лись не Со­ба­ка и Волк, а две про­ти­во­по­лож­ные кон­цеп­ции.

          Со­ба­ка, це­нив­шая вер­ность и честь, го­во­ри­ла:

          — Путь к сек­су у жен­щи­ны ле­жит че­рез серд­це!

          Волк ни­как не со­гла­шал­ся, по­то­му что был прак­ти­ком:

          — Путь к серд­цу жен­щи­ны ле­жит че­рез секс!

 

 

 

УДАВ

 

          Мой друг ска­зал: «Сам зна­ешь, как труд­но по­сле ссо­ры сде­лать пер­вый шаг на­встре­чу. Но это не всё! Ку­да труд­нее удер­жать­ся от ша­га на­зад, ес­ли пер­вый шаг на­встре­чу — не твой…»

 

          Удав как бы по­зво­лял се­бя со­блаз­нять. Ие­зу­ит­ст­во прие­ма со­стоя­ло в том, что ви­ди­мая ини­циа­ти­ва на­хо­ди­лась всё вре­мя в ру­ках жен­щи­ны, в то вре­мя, как не­ви­ди­мые зер­на боль­шин­ст­ва из этих всхо­дов в дей­ст­ви­тель­но­сти бы­ли про­сто уме­ло и во­вре­мя об­ро­не­ны. Жен­щи­на пред­ла­га­ла, уте­ша­ясь сво­ей ак­тив­но­стью: то, то, то, и это, и это… Он — лишь со­би­рал уро­жай. Од­но­го она не мог­ла по­нять: по­че­му ей пло­хо в его от­сут­ст­вие? Удав не бо­рол­ся с ее при­выч­ка­ми, ее свя­зя­ми и не­на­деж­ным соз­на­ни­ем. Он про­ник глуб­же и сжал сво­ей мерт­вой хват­кой об­ласть бес­соз­на­тель­но­го, на­шеп­ты­вая и под­бра­сы­вая жен­щи­не из бес­сло­вес­ных глу­бин свои за­ка­зы, ко­то­рые не­сча­ст­ная при­вык­ла счи­тать соб­ст­вен­ны­ми пра­ви­ла­ми… Шшшш! Стран­но! Ка­ж­дый раз, ко­гда не бы­ло это­го — шшш! — не бы­ло и ее са­мой.

 

 

 

ФЕ­НИКС

 

          Бой­тесь Фе­ник­сов! Ему ма­ло ощу­щать на­ли­чие люб­ви. Фе­никс — это лер­мон­тов­ский Пе­чо­рин: он при­зна­ет толь­ко со­тво­ре­ние люб­ви, ко­гда ка­ж­дый по­сле­дую­щий миг за­тме­ва­ет пре­ды­ду­щий. Увы, без­ог­ляд­ное уст­рем­ле­ние по вос­хо­дя­щей — ги­бель­но! Фе­никс, ска­зав­ший сво­ей из­бран­ни­це: «Люб­лю!» — те­ря­ет ин­те­рес, сго­рая в под­лос­ти и му­ках. Сго­ра­ет и она. У Фе­ник­са, как у час­ти­цы све­та, фо­то­на, нет мас­сы по­коя. В по­кое он не су­ще­ст­ву­ет.

          Фе­никс раз­ру­шил не­сколь­ко сво­их се­мей, об­рек сво­их де­тей на без­от­цов­щи­ну, но пы­лаю­щая жа­ж­да — вы­знать тай­ны ми­ра — влек­ли и вле­кут к не­му всё но­вых и но­вых кан­ди­да­ток в по­пут­чи­цы. Их шан­сы при­зрач­ны, они об­ре­че­ны. По­то­му что лишь бо­ги­ня не вос­пы­ла­ет, ко­гда муж­чи­на иг­ра­ет с ог­нем: «Люб­лю!»

 

***********************

 

ЖЕНЩИНЫ

 

 

          Пре­одо­ле­ние тра­ге­дий­но­сти лич­ной жиз­ни бы­ло смыс­лом ее об­ще­ст­вен­ной ак­тив­но­сти. Ес­ли тра­ге­дий­но­сти не­дос­та­ва­ло, сле­до­ва­ло об этом по­за­бо­тить­ся спе­ци­аль­но… Что мо­жет жен­щи­на? Толь­ко лю­бить и стра­дать! Стра­да­ла и лю­би­ла она яр­ко и че­ст­но. Но — не дол­го. Она ут­вер­жда­ла, что еще в де­ся­том клас­се из-за нее вы­бро­сил­ся из ок­на са­мый кра­си­вый в шко­ле па­рень. Ра­зу­ме­ет­ся, на­смерть. В во­сем­на­дцать лет она вы­шла за­муж и ро­ди­ла де­воч­ку. По­се­лив­шись у ро­ди­те­лей му­жа, она воз­не­на­ви­де­ла всё, что бы­ло свя­за­но с этим до­мом. В этом до­ме хо­те­ли ви­деть лю­бя­щую мать и хо­зяй­ку. К со­жа­ле­нию, уви­деть же­лае­мое бы­ло труд­но, по­сколь­ку не­вест­ка за сло­вом в кар­ман не лез­ла и на гла­за по­па­да­лась редко — воз­вра­ща­лась до­мой за­пол­ночь или под ут­ро, а то и во­все не но­че­ва­ла. Ее «сво­бо­ду» тер­пе­ли, на­де­ясь бла­го­род­но на то, что — «об­ра­зу­мит­ся». Она по­да­ла в суд на рас­тор­же­ние бра­ка и — как мать с ребенком — по­тре­бо­ва­ла раз­ме­на жи­лой пло­ща­ди; она дей­ст­во­ва­ла рас­чет­ли­во, и по за­ко­ну вы­иг­ра­ла всё же­лае­мое. Очень гор­ди­лась сво­ей обо­ро­ти­сто­стью.

          Ка­ра­ти­ста сме­ни­ла на аль­пи­ни­ста, аль­пи­ни­ста на бар­ме­на, бар­ме­на на за­во­дско­го мас­те­ра… Быв­ших сво­их ув­ле­че­ний она не скры­ва­ла. Рас­ска­зы­ва­ла охот­но и с боль­шой го­ре­чью, вы­зы­вая от­вет­ное со­чув­ст­вие и по­ни­ма­ние, ка­кое да­ет толь­ко ис­крен­ность. Но это была — ВЫ­ДУ­МАН­НАЯ ис­крен­ность! Вы­га­дан­ная и рас­чет­ли­вая. Она уме­ла об­на­жить­ся и очи­стить­ся, но! — «об­на­жить­ся и очи­стить­ся ду­хов­но» — для при­ман­ки не про­сто­го ха­ха­ля, а ха­ха­ля-ин­тел­лек­туа­ла, умею­ще­го оце­нить му­же­ст­во ис­по­ве­ди, сте­пень вы­со­чай­ше­го та­ко­го до­ве­рия. По­это­му из­ло­же­ние про­зы жиз­ни тре­бо­ва­ло осо­бой им­про­ви­за­ции и ре­жис­су­ры. Вско­ре эта внут­рен­няя ра­бо­та, эта по­сто­ян­ная им­про­ви­зи­рую­щая на­сто­ро­жен­ность лю­бо­пыт­ным об­ра­зом из­ме­ни­ли ее на­ту­ру. Что­бы быть прав­ди­вой, она не мог­ла го­во­рить про­сто… прав­ду. Она долж­на бы­ла со­об­щать КРА­СИ­ВУЮ ПРАВ­ДУ. Так в ее рас­ска­зах по­кон­чи­ли с со­бой из-за не­вы­но­си­мой люб­ви и быв­ший муж, и ка­ра­тист, и аль­пи­нист, а за­во­дской мас­тер упал в ко­тел с ки­пя­щей ста­лью. Она ут­ра­ти­ла чув­ст­во ме­ры. Бы­ла кра­си­ва и, в об­щем-то, да­ле­ко не ду­ра. Но…

          — Ты прие­ха­ла на трол­лей­бу­се? — ми­мо­хо­дом спра­ши­ва­ли ее.

          — Нет. На так­си! — Она иг­ра­ла го­ло­сом и лу­чи­лась взгля­дом. Хо­тя все ви­де­ли, как она вы­прыг­ну­ла толь­ко что из пе­ре­пол­нен­но­го трол­лей­бу­са. Са­ма се­бя в рас­ска­зах она на­зы­ва­ла ис­клю­чи­тель­но по име­ни-от­че­ст­ву. В ком­па­ни­ях за гла­за ее зва­ли про­сто: Шваль­ка. Хо­тя бы­ло нор­маль­ное имя.

 

 

          «Ма­ри­ноч­ка» — так ее зва­ли в дет­ском са­ду, так зва­ли ро­ди­те­ли, так к ней об­ра­ща­лись дру­зья и учи­те­ля. На­звать ее ина­че, ка­за­лось, бы­ло не­воз­мож­но: под­виж­ный ум, звон­кий го­ло­сок, мгно­вен­ная от­зыв­чи­вость на лю­бую просьбу — и в два го­да от ро­ду, и в два­дцать пять лет. Она вы­рос­ла в обес­пе­чен­ной се­мье, в ат­мо­сфе­ре доб­ро­ты и бла­го­тво­ри­тель­но­сти. Она на­хо­ди­ла боль­шую ра­дость в том, что щед­ро раз­да­ва­ла иг­руш­ки, ве­щи­цы, кни­ги, охот­но де­ли­лась со­ве­том и лич­ным уча­сти­ем в по­мо­щи. Ее все­гда лю­би­ли за го­тов­ность жерт­во­вать, да­рить и раз­да­вать. Ис­точ­ни­ком этой не­ис­то­щи­мой жерт­вен­но­сти был обес­пе­чен­ный ро­ди­тель­ский дом. Вряд ли она по­ни­ма­ла, что таким — бес­плат­ным для нее са­мой благородством — она про­сто по­ку­па­ет ува­же­ние и вос­хи­ще­ние ок­ру­жаю­щих, что она, как са­мый на­стоя­щий эго­ист, про­сто пи­та­ет­ся этим, лег­ко спро­во­ци­ро­ван­ным вос­хи­ще­ни­ем. Это ста­ло при­выч­кой, это ста­ло нор­мой, это ста­ло жиз­нен­ной не­об­хо­ди­мо­стью: Мариночка — ис­точ­ник до­б­ра и ми­ло­сер­дия. Ве­ще­ст­вен­но­го до­б­ра и ми­ло­сер­дия, не толь­ко улы­бок и обая­ния! Это важ­ное за­ме­ча­ние. По­то­му что, ко­гда кон­чи­лась ро­ди­тель­ская си­не­ку­ра и на­до ста­ло за­ра­ба­ты­вать день­ги на жизнь са­мо­стоя­тель­но, Ма­ри­ноч­ка об­на­ру­жи­ла: ши­ро­кая на­ту­ра сто­ит чер­тов­ски до­ро­го! Как быть? Это ста­ло пыткой — поч­ти все сред­ст­ва ста­ли ухо­дить на под­дер­жа­ние преж­не­го «имид­жа». Она с уде­ся­те­рен­ной энер­ги­ей из­лу­ча­ла ра­дость и оп­ти­мизм на ра­бо­те, а по­том при­хо­ди­ла до­мой вы­жа­тая, опус­то­шен­ная, мрач­но ог­ля­ды­ва­ла про­стое уб­ран­ст­во квар­ти­ры, и ес­ли муж по при­выч­ке го­во­рил ей: «Ма­ри­ноч­ка!» — она гру­бо и визг­ли­во кри­ча­ла: «Ни­ка­кая я те­бе не Ма­ри­ноч­ка!» Ма­ло кто мог объ­яс­нить это рас­хо­ж­де­ние ха­рак­те­ров днев­ной и ве­чер­ней жиз­ней. Как две те­ат­раль­ные мас­ки-сим­во­лы: од­на пла­чет, дру­гая сме­ет­ся. Ви­дать, на за­ем­ной доб­ро­де­те­ли да­ле­ко не уе­дешь. Кон­чит­ся. То­гда ни на­зад хо­ду нет, ни сил впе­ред дви­гать­ся. И ес­ли не сле­зешь с этой за­ман­чи­вой, но не­по­силь­ной «те­ле­ги» — про­па­дешь: бу­дешь не жить, а за­ни­мать­ся ор­га­ни­за­ци­ей «имид­жа». Ну, кто по­хва­ста­ет­ся, что он на­еди­не с со­бой и при людях — всю­ду оди­на­ко­вый?!

 

 

          С че­тыр­на­дца­ти лет она нау­чи­лась без­оши­боч­но экс­плуа­ти­ро­вать соб­ст­вен­ную на­ив­ность и бес­по­мощ­ность в жиз­нен­ных си­туа­ци­ях. Под­ру­ги по­гля­ды­ва­ли на это ее ка­че­ст­во снис­хо­ди­тель­но, за­то пред­ста­ви­те­лей силь­но­го по­ла тя­ну­ло к ней, как гра­ви­та­ци­ей: уж очень лег­ко здесь мож­но бы­ло про­явить­ся в ка­че­ст­ве за­щит­ни­ка и вожака — та­кой со­блазн! Ее опе­ка­ли, не за­бы­вая о юмо­ре. Ес­ли в тур­по­хо­де она бра­лась за нож, что­бы по­чис­тить кар­тош­ку, ей кри­ча­ли: «Не от­режь се­бе го­ло­ву!» — она обя­за­тель­но ре­за­ла па­лец. Ес­ли пе­ре­хо­ди­ла ожив­лен­ный перекресток — рис­ко­ва­ла все­рь­ез; тут же на­хо­дил­ся ка­ва­лер-со­про­во­ж­даю­щий. Она буд­то толь­ко что сва­ли­лась с Луны — это вы­ра­же­ние не ухо­ди­ло с ее ли­ца; толь­ко гля­нув на не­го, сра­зу же хо­те­лось стать доб­ро­воль­ным ги­дом по ми­ру зем­лян… Ко­гда ей при­зна­ва­лись в люб­ви, она под­ни­ма­ла яс­ные гла­за и спра­ши­ва­ла в упор ти­хим ан­гель­ским го­ло­ском: «За­чем?» Спра­ши­ваю­щий по­ги­бал на мес­те, пре­зи­рая се­бя са­мо­го за плот­ские уст­рем­ле­ния и нерв­ную дрожь. Она по­зво­ля­ла учить себя — вот что бы­ло глав­ным ее ору­жи­ем и со­блаз­ном. Вы за­ме­ча­ли, как охот­но да­ют со­ве­ты про­хо­жие, об­на­ру­жив­ше­му се­бя ино­го­род­цу? Механизм — тот же! Де­вуш­ка за­кон­чи­ла шко­лу с от­ли­чи­ем. Не­за­мет­но умом и ши­ро­той взгля­дов она пе­ре­рос­ла кру­жа­щих око­ло да под­ле «учи­те­лей» и «по­кро­ви­те­лей», бу­к­валь­но впи­тав азы ка­ж­дой из опек и на­ук. По­тре­бо­ва­лись бо­лее мощ­ные по­кро­ви­те­ли. Учить­ся уе­ха­ла в сто­ли­цу. Мо­жет быть, она «съест» и сво­их сто­лич­ных ку­ми­ров, за­ста­вив их рас­крыть­ся в за­бо­те о ней. Од­на­ж­ды она про­го­во­ри­лась: «Мне ну­жен весь мир!» Ком­па­ния за­хо­хо­та­ла, а она — нет.

 

 

          Она бы­ла позд­ним ре­бен­ком.

          С пя­ти­лет­не­го воз­рас­та она нау­чи­лась изо­бра­жать эпи­леп­ти­че­ские при­пад­ки, тре­буя от ро­ди­те­лей то­го, что хо­те­лось. Ста­ри­ки из жа­ло­сти к «до­чень­ке» ис­пол­ня­ли лю­бое ее же­ла­ние, по­лу­чая в от­вет лишь пре­зре­ние.

          Она пла­ка­ла на эк­за­ме­нах, и это за­час­тую по­мо­га­ло.

          Она на­пи­са­ла та­кой бес­по­мощ­ный ди­плом, что за­пла­кал про­фес­сор, по­ста­вив­ший ей «тро­як».

          Она про­бо­ва­ла пла­кать­ся в кру­гу свер­ст­ни­ков, но они ста­ли сто­ро­нить­ся ее.

          Она вы­бра­ла в му­жья че­ло­ве­ка, ис­по­ве­дую­ще­го жа­лость. И ко­гда он — из жа­ло­сти и сострадания — на­де­ясь на то, что его лич­ной доб­ро­ты и тер­пе­ния хва­тит на дво­их, же­нил­ся на ней — она воз­не­на­ви­де­ла: ей впер­вые за­хо­те­лось люб­ви, а не жа­ло­сти.

          По­это­му вся ее даль­ней­шая жизнь была — месть.

 

 

          Друж­ба за­тя­ну­лась. Под­ру­га из по­тен­ци­аль­ной не­вес­ты пре­вра­ти­лась, как го­во­рит­ся, в сво­его пар­ня: с ней за­про­сто мож­но бы­ло го­во­рить на лю­бые рис­ко­ван­ные те­мы, быть трез­вым или пья­ным, дер­жать ее на ко­ле­нях и иг­рать с то­ва­ри­ща­ми в кар­ты. На сме­ну, ко­гда-то го­ря­чим, по­це­лу­ям при­шли сим­во­ли­че­ские обозначения — в щеч­ку. О сво­ем пар­не она го­во­ри­ла обыч­но: «Ду­мае­те, я за не­го за­муж пой­ду? Да ни­ко­гда!» И про­хо­дил еще год, и еще. Ее вос­кли­ца­ния ста­но­ви­лись всё гром­че, а те­ло всё пол­нее и не­при­вле­ка­тель­ней. Она так яв­но и на­вяз­чи­во де­мон­ст­ри­ро­ва­ла свое без­раз­ли­чие к во­про­сам бра­ка, что для ком­па­нии, ко­то­рую он при­во­дил за со­бой, это бы­ло чрез­вы­чай­но удоб­но. И про­хо­дил еще год, и еще. Она слиш­ком позд­но по­ня­ла, что, жерт­вуя ка­приз­ной жен­ст­вен­но­стью во имя «сво­его пар­ня», она вос­пи­та­ла в сво­ем при­хо­дя­щем друге — не­бла­го­дар­ную сво­лочь.

 

 

          Есть тип жен­щин, ук­ре­п­ляю­щих се­бя в жиз­ни по пра­ви­лу: чем хуже — тем луч­ше! Лен­ка «за­кон­но со­че­та­лась» шесть раз. Пер­вый был во­ром. Вто­рой, во­ен­ный, бил ее до по­лу­смер­ти и рев­но­вал аж к стол­бам. Тре­тий и чет­вер­тый бы­ли ал­ко­го­ли­ка­ми. Обоб­ран­ная, ра­зо­рен­ная, с тре­мя деть­ми на ру­ках она вы­шла за­муж в пя­тый раз за хо­ро­ше­го че­ло­ве­ка, ко­то­ро­го уби­ли ху­ли­га­ны, ста­щив за но­ги, мерт­во­го, в под­вал пя­ти­этаж­ки. Шес­той сбе­жал в не­из­вест­ном на­прав­ле­нии. Толь­ко по­сле это­го Лен­ка по­чув­ст­во­ва­ла се­бя сча­ст­ли­вой: она боль­ше ни в ком не ну­ж­да­лась. Са­ма се­бе ба­ба, са­ма се­бе му­жик.

 

 

          Любовь — гу­бит.

          Их по­зна­ко­мил слу­чай. Она бы­ла ос­ле­п­ле­на и оча­ро­ва­на его рас­су­ди­тель­но­стью, его спо­кой­ным жи­тей­ским умом, скон­цен­три­ро­ван­ным на ней од­ной вни­ма­ни­ем. Они по­лю­би­ли друг дру­га взры­во­по­доб­но и с оди­на­ко­вой сти­хий­ной си­лой. Гос­по­ди! Ес­ли бы они ве­ри­ли в бо­га, они бы мо­ли­лись, на­вер­ное!

          Она лю­би­ла его! Лю­би­ла, ко­гда он, став на­чаль­ни­ком, за­дер­жи­вал­ся на ра­бо­те и при­хо­дил хму­рым. Лю­би­ла, ко­гда ве­че­ром в пят­ни­цу он за­кры­вал­ся на кух­не один на один с бу­тыл­кой вод­ки. Лю­би­ла…

          Го­ре, ко­гда вза­им­ная лю­бовь, од­на­ж­ды воз­ник­нув рав­ной, на­чи­на­ет вдруг те­рять со­пос­та­ви­мость: один лю­бит по-преж­не­му, другой — гас­нет… «Лю­бовь» ми­нус «лю­бовь» рав­ня­ет­ся «тер­пе­ние». Соб­ст­вен­но, гу­бит не са­ма лю­бовь, а — тер­пе­ние в дол­гой люб­ви. За пять лет Жан­на со­ста­ри­лась, как за пят­на­дцать.

 

 

          При­хо­ди­лось ли вам встре­чать жен­щи­ну-ак­ти­нию? Сто­ит лишь поя­вить­ся «объ­ек­ту» в зо­не до­ся­гае­мо­сти, жен­щи­на-ак­ти­ния не­мед­лен­но пус­ка­ет в де­ло все свои «стре­ка­тель­ные» при­спо­соб­ле­ния: спе­ци­аль­ные не­ви­ди­мые «же­ле­зы» вы­бра­сы­ва­ют в ок­ру­жаю­щее про­стран­ст­во дур­ман обая­ния, цеп­ко удер­жи­ва­ют под­плы­ваю­щую жерт­ву щу­паль­ца об­во­ро­жи­тель­ных взгля­дов, об­ман­чи­во-при­вле­ка­тель­на тща­тель­но на­ве­ден­ная кра­со­та туа­ле­та. Ах!

          Тань­ка поль­зо­ва­лась всем этим «на­бо­ром» с точ­но­стью хи­рур­га, вла­дею­ще­го скаль­пе­лем. Она лю­би­ла прий­ти в рес­то­ран с од­ним, а уй­ти с дру­гим, при­чем, эф­фект сме­ны ка­ва­ле­ров был ад­ре­со­ван треть­ему, стра­даю­ще­му воз­ды­ха­те­лю. Тань­ка не иг­ра­ла, Тань­ка так жи­ла. Тре­тий пи­сал в ее честь сти­хо­твор­ные бо­лез­нен­но-шу­тей­ные вос­хва­ле­ния, да­вал ей день­ги, ес­ли она про­си­ла, уни­жал­ся, до­би­ва­ясь зна­ков ее бла­го­склон­но­сти. Гу­ля­ла Тань­ка на­про­па­лую! Толь­ко третье­го близ­ко к се­бе не под­пус­ка­ла, но и уй­ти совсем — не да­ва­ла! Толь­ко он в сторону — зо­вет, толь­ко он к ней — го­нит. Ко­ро­че, вы­дрес­си­ро­ва­ла его до бес­пре­ко­слов­но­го по­слу­ша­ния, до «не сметь» оце­ни­вать ее дей­ст­вия и по­ступ­ки. Вот то­гда Тань­ка стре­ка­тель­ным об­ра­зом снай­пер­ски вы­пус­ти­ла яд пре­зре­ния по сво­им мно­го­чис­лен­ным уха­же­рам и при­ня­ла в свои на­ма­ни­кю­рен­ные щу­паль­ца лю­бя­ще­го бе­зо­го­во­роч­но, не­со­про­тив­ляю­ще­го­ся ра­ба…

          Два­дцать лет про­шло, пре­ж­де чем она по­лю­би­ла его, а он стал ее пре­зи­рать. Оба — мол­ча.

 

 

          При встре­чах она бы­ла са­ма при­вет­ли­вость и ра­ду­шие. Ла­па­ли ее в обя­за­тель­ном по­ряд­ке. Вро­де че­го-то да­же не­дос­та­ва­ло, ес­ли на та­кое ра­ду­шие-при­гла­ше­ние не по­тис­кать за пле­чи­ко. Как ко­бель ме­тит ка­ж­дый куст по-сво­ему, так она без­от­чет­но «ме­ти­ла» ка­ж­до­го му­жи­ка до­зи­ро­ван­ным оча­ро­ва­ни­ем, но — дос­та­точ­ным для то­го, что­бы вклю­чить «нюх». Ес­ли «нюх» не срабатывал — нерв­ни­ча­ла и уве­ли­чи­ва­ла до­зу «мет­ки» до пря­мо­го при­зы­ва: «Лю­би­те!!!»

 

 

          Жен­щи­ны так уст­рое­ны. Жен­щи­ны из­би­ра­тель­но экс­плуа­ти­ру­ют свои наи­бо­лее силь­ные ин­ди­ви­ду­аль­ные ка­че­ст­ва. При­чем, не­за­ви­си­мо от то­го, по­ло­жи­тель­ные это или от­ри­ца­тель­ные в об­ще­че­ло­ве­че­ском смыс­ле ка­че­ст­ва, — они все­гда экс­плуа­ти­ру­ют­ся в це­лях лю­бов­ной вы­го­ды. А выгода — это об­слу­жи­ва­ние тех са­мых из­на­чаль­ных ка­честв. Будь то: лю­бовь или страх, жа­лость или на­ив­ность, ис­те­ри­ка или обаяние — го­дит­ся, в прин­ци­пе, всё. Так раз­лич­ная ры­ба в ре­ке идет на раз­лич­ную при­ман­ку…

 

 

          Мне эта жен­щи­на за­пом­ни­лась, как бред: муж на Вос­то­ке, ей не до не­го, взя­ла конь­як и пач­ку си­га­рет, ска­зав, — «Те­бя же­лаю од­но­го!» У этой ры­си ма­ни­кюр на ко­гот­ках, бар­дак на кух­не, кни­ги на по­лу… «Но­си ме­ня, — ска­за­ла, — на ру­ках!» И чер­ный кот при­щу­рил­ся в уг­лу. По­том упа­ли вдруг тор­шер и та­бу­рет, и я, как в мор­ге, — го­лый до на­га… Она пле­ла: «Те­бя силь­нее нет!» И я мы­чал бес­силь­ное: «Ага!»

          Был ут­ром зав­трак. И бу­диль­ник не зве­нел. Она спро­си­ла: «Доз­во­нил­ся до же­ны?» И ра­зум вос­па­рил и по­ле­тел, и за­хо­те­лось серд­цу ти­ши­ны. Ду­хи чужие — ах! — пре­да­тель­ст­во улик. Умыл­ся, плю­нул, вся тут не­дол­га! Вер­нет­ся муж, охот­ник и шут­ник, и при­ве­зет вос­точ­ные ро­га.

          …В мо­ем до­му, как это во­дит­ся, бар­дак. Же­на в ко­ман­ди­ров­ку со­бра­ла. По­це­ло­ва­ла этак вот и так! И — к возвращению — конь­як при­об­ре­ла.

 

***********************

 

          Кто она для ме­ня, ес­ли вон до­ку­мент? Ес­ли дом, где но­чу­ем, по­ру­шить? Ес­ли вы­бро­сить прочь, как не­нуж­ный пред­мет, бо­жий дар — го­во­рить, и проклятие — слу­шать? Кто она для ме­ня, ес­ли звез­дам ко­нец, ес­ли вой­нам слу­жить нам удоб­ней, ес­ли вме­сто люб­ви есть лю­бов­ник-са­мец, и, чем ти­ше укор, тем лю­бовь его злоб­ней? Кто она для ме­ня? Да­же име­ни нет! Ра­зы­гра­лась тра­ге­дия в ли­цах: из бы­ло­го по­ет го­во­ря­щий клар­нет, но жес­то­кая в бу­ду­щем пра­вит ца­ри­ца…

          Нет ее для ме­ня! Бес­по­лез­но ис­кать: жизнь ве­дет, как под­вы­пив­ший дья­вол. Без нее мне не жить, и не быть, и не стать да­же сон­ною трав­кой под кры­шей ды­ря­вой. И по­гас­нет свет дня, и за­му­ча­ет страх: кто она, для ко­го? и за­чем ей га­ран­ти­ро­вать вер­ность? она ж не «Гос­страх»… Она ут­ром гор­да от по­пой­ки ве­чер­ней.

          Нет ее — нет ме­ня! И спа­са­ет обман — суе­та, ми­ло­серд­ный на­чаль­ник. Убе­жа­ла лю­бовь сквозь ды­ря­вый кар­ман, и ко­раб­лик меч­ты ни­ку­да не при­ча­лил.

 

***********************

 

ПРОСЬ­БА

 

          В глу­хой и тем­ный ведь­ма­чий час, ко­гда ис­тош­но орут под ок­на­ми рас­пут­ные ко­ты, а ве­тер но­сит в озяб­шем эфи­ре не­управ­ляе­мый зов во­ж­де­ле­ний, — в этот са­мый час на ле­ст­нич­ной пло­щад­ке чет­вер­то­го эта­жа рас­пах­ну­лась дверь квар­ти­ры № 13 и раз­дал­ся по­лу­визг, по­лу­крик го­лой жен­щи­ны: «Вер­нешь­ся, ко­гда най­дешь для ме­ня хо­ро­ше­го че­ло­ве­ка!» — с этим су­ро­вым на­пут­ст­ви­ем она вы­ста­ви­ла вон аб­со­лют­но го­ло­го муж­чи­ну и вы­бро­си­ла вслед ему спу­тан­ный ком оде­ж­ды. И всё. И щелк­нул анг­лий­ский за­мок.

          Иван Ива­но­вич Ко­лу­па­ев за­ку­сил гу­бу, мыс­лен­но про­кли­ная тот судь­бо­нос­ный миг, ко­гда на­все­гда свя­зал­ся со сво­им не­на­гляд­ным «со­кро­ви­щем», и спеш­но на­тя­нул на се­бя то, что ва­ля­лось под но­га­ми. Ху­до-бед­но одев­шись, он усел­ся на сту­пень­ки и стал го­ре­вать без слов и мыс­лей, как ра­не­ное жи­вот­но­е — с не­вы­ра­зи­мой пе­ча­лью в омерт­ве­лых зрач­ках. Очень силь­но хо­те­лось или по­ве­сить­ся, или по­ку­рить. Для ис­пол­не­ния пер­во­го же­ла­ния не­дос­та­ва­ло ве­рев­ки, реа­ли­за­ция вто­ро­го на­прочь от­се­ка­лась за­кры­той две­рью. Иван Ива­но­вич хо­тел бы­ло за­пла­кать, как в дет­ст­ве, но му­же­ст­вен­но удер­жал­ся от сла­бо­сти, встал и ре­ши­тель­но по­зво­нил в квар­ти­ру на­про­тив. Дол­го ни­кто не от­зы­вал­ся, то­гда он, уже ку­да ме­нее ре­ши­тель­но, чем в пер­вый раз, по­зво­нил еще, по­до­ж­дал.

          — Ди­ван Ди­ва­ныч? Ты че­го? — со­сед сто­ял в од­них тру­сах и ку­ла­ка­ми про­ди­рал за­спан­ные гла­за.

          — Я? Ни­че­го. Так…

          — Лад­но, за­хо­ди, по­хме­лим­ся. Я зав­тра как раз в от­гу­ле.

          — Се­ня, кто там? — до­нес­ся из глу­би­ны тем­ной квар­ти­ры жен­ский го­лос. — Ска­жи, чтоб зав­тра при­хо­ди­ли, зав­тра.

          — Не вой, дос­ку­ня­чишь­ся у ме­ня! — гарк­нул Се­ня в тем­но­ту и со­ве­ты тут же пре­кра­ти­лись, буд­то и не бы­ло их. — За­хо­ди. Я как раз порт­веш­ка на­брал, хоть за­ешь­ся. Да­вай, да­вай, Ди­ван Ди­ва­ныч! Не стой бо­си­ком-то, хо­лод­ный ведь бе­тон-то.

          В до­ме пах­ло сме­сью за­па­хов пе­ре­жа­рен­ной кар­тош­ки и та­бач­но­го пе­ре­га­ра. Он все­гда от­ме­чал эту де­таль: в ка­ж­дом жи­лом до­ме пах­ло со­вер­шен­но осо­бен­но, не­по­вто­ри­мо, как ни­где боль­ше, слов­но об­щий за­пах ат­мо­сфе­ры оби­та­те­лей че­ло­ве­че­ско­го гнез­да — та­кая же не­ве­ро­ят­ная ин­ди­ви­ду­аль­ная ред­кость, как дак­ти­ло­ско­пи­че­ский от­пе­ча­ток.

          Пить Ко­лу­па­ев не лю­бил, но не мог ос­кор­бить от­ка­зом хле­бо­соль­но­го со­се­да, да и деть­ся ему, соб­ст­вен­но, не­ку­да бы­ло. Они тяп­ну­ли на кух­не, за­ели хо­лод­ной под­го­рев­шей кар­тош­кой пря­мо со ско­во­род­ки, за­ку­ри­ли, на­сла­ж­да­ясь пау­зой жиз­ни.

          — Ди­ва­ныч, — при­щу­рил­ся от внут­рен­ней до­гад­ки Се­мен, — те­бя ба­ба что ли тру­ха­ну­ла? А? Ты за­чем бо­си­ком по подъ­ез­ду шас­та­ешь?

          — Нет. То есть, да, — ска­зал Иван Ива­но­вич и по­чув­ст­во­вал сму­ще­ние.

          — Не дрейфь! Рас­ска­зы­вай, ста­ри­чок, ко­лись, мо­жет, вдво­ем че­го при­ду­ма­ем. Я их­нюю ба­бью по­ро­ду во как знаю! Их во как дер­жать на­до! — Се­мен до бе­лиз­ны в кос­тяш­ках сжал ку­лак. — Во как! Со­жрут ина­че!

          Но рас­ска­зы­вать Иван Ива­но­вич на­чал не сра­зу, а не­ко­то­рое вре­мя по­го­дя — рю­мок так че­рез шесть-семь…

          — Ка­кой кош­мар! — не­сколь­ко раз по­вто­рял он. — Ка­кой кош­мар! Вы за­ме­ча­ли та­кую осо­бен­ность: ко­гда хо­чешь сде­лать как луч­ше, все­гда по­лу­ча­ет­ся как ху­же. По­че­му? Знае­те, это у ме­ня вто­рой брак… Смеш­но! Ко­гда мы толь­ко-толь­ко на­ча­ли вме­сте жить, она да­же яич­ни­цу не уме­ла при­го­то­вить. Я ду­мал, она иг­ра­ет, при­тво­ря­ет­ся. А мне до­маш­няя ра­бо­та — не в тя­гость. Я при­вык. Бе­лье сти­ра­ю — пес­ни пою, пол мо­ю — му­зы­ку вклю­чаю, мо­гу торт при­го­то­вить, мо­гу празд­нич­ный обед… На­вер­ное, мне од­но­му на­до бы жить. Од­но­му! Она вско­ре кри­чать на ме­ня ста­ла. К ней ес­ли гос­ти при­дут — под­ли­зы­ва­ет­ся, лас­ко­вая та­кая: «При­го­товь, ми­лый, что-ни­будь вкус­нень­кое!» А от­ка­жусь — кри­чит! Од­на­ж­ды так рас­пси­хо­ва­лась, что го­ря­чим утю­гом в ме­ня бро­си­ла, я как раз по­стель­ное бе­лье по­сле стир­ки по­гла­дить хо­тел. Ка­кой кош­мар! Ка­кой кош­мар…

          Се­ня вни­ма­тель­но слу­шал со­се­да, баг­ро­вел ли­цом и по­тел от под­сту­пив­ше­го внут­рен­не­го жа­ра. Се­ню раз­дра­жа­ла и по­зи­ция му­жа-тряп­ки, лап­тя, под­каб­луч­ни­ка, и на­глость за­жрав­шей­ся ба­бы. Он ис­пы­ты­вал всё бо­лее силь­ное же­ла­ние вме­шать­ся в весь этот не­серь­ез­ный ба­ла­ган и силь­ной уве­рен­ной ру­кой рас­ста­вить всё по сво­им пра­виль­ным мес­там. Уж кто-кто, а Се­мен знал, что глу­по спра­ши­вать у жен­щи­ны, че­го она хо­чет, дос­та­точ­но лишь со­об­щить ей: как на­до. Не пой­мет — мож­но и вре­зать.

          — Га­дю­ка! — с чув­ст­вом под­дер­жал ис­по­ведь Се­ня.

          — А! Это еще что! Вы не по­ве­ри­те, она на ме­ня за­яв­ле­ние в ми­ли­цию но­си­ла.

          — Ну?!

          — Про­си­ла на­ка­зать за то, что я два с лиш­ним го­да — хе-хе! — не ис­пол­няю свои суп­ру­же­ские обя­зан­но­сти.

          — Не да­ет, что ли?

          — Вы не так по­ня­ли. Де­ло в том, что я вдруг стал чув­ст­во­вать к ней э… фи­зи­че­ское э… от­вра­ще­ние, омер­зе­ние да­же. Не мо­гу. Про­тив­но.

          — Баб, что ли, ма­ло? Ха-ха-ха!

          — То­же не мо­гу. Ви­ди­те ли, я ее э… люб­лю до сих пор. По­ни­маю, что без­на­деж­но всё, бес­про­свет­но, а всё ду­маю: при­тво­ря­ет­ся, иг­ра­ет, авось, опом­нит­ся. Ка­кой кош­мар… Она мне го­во­рит: «Най­ди мне хо­ро­ше­го че­ло­ве­ка, ко­то­рый сде­ла­ет, что сам не мо­жешь!» Я ей: «Са­ма ищи!» Раз­ве так бы­ва­ет? А она слу­шать ни­че­го не же­ла­ет: «Иди ищи! Мне — на­до!» Се­го­дня вот из квар­ти­ры сре­ди но­чи вы­ки­ну­ла, как… не знаю ко­го. Ума не при­ло­жу, как по­сту­пить? По­ни­маю: фи­зио­ло­гия, жен­ский ор­га­низм тре­бу­ет гор­мо­наль­но­го ба­лан­са. Я уж и с друзь­я­ми на ра­бо­те го­во­рил, со­ве­то­вал­ся… «Бе­ги! Ищи! — го­во­рят. — Мы бы уж на тво­ем мес­те с ног сби­лись! — го­во­рят. — Та­кой шанс от нее из­ба­вить­ся! Для се­бя же, ду­рак, ста­рать­ся бу­дешь», — го­во­рят. Ну, где я возь­му? Где? Ко­го? Я уж и за­пла­тить бы рад.

          Ес­ли сле­зы оби­ды Иван Ива­но­вич смог удер­жать, то пья­ные сле­зы са­мо­по­хо­рон­но­сти лег­ко по­ло­ни­ли ос­лаб­шую муж­скую ду­шу.

          — Курр-рва! — взре­вел на весь дом, до­ве­ден­ный до край­не­го вол­не­ния Се­мен.

          Че­рез се­кун­ду на кух­не воз­ник­ла его ма­лень­кая, пря­мо из по­сте­ли, не­оде­тая и не­стес­няю­щая­ся же­на:

          — Я вам, ре­бя­та, кар­то­шеч­ки по­дог­рею! Что ж вы хо­лод­ной-то за­ку­сы­вае­те? — за­ще­бе­та­ла она рас­то­роп­но.

          — По­шла от­се­до­ва! — ска­зал Се­мен, и жен­щи­на мгно­вен­но ис­чез­ла.

          Язы­ки уже за­пле­та­лись. Ива­на Ива­но­ви­ча Ко­лу­пае­ва от­да­лен­но коль­ну­ла тре­вож­ная мысль о том, что пред­стоя­щую ра­бо­чую сме­ну он, на­вер­ное, про­гу­ля­ет. Ну и пусть! Пусть бу­дет ху­же! Так да­же луч­ше.

          — Сам ви­но­ват, Ди­ва­ныч, — по­ды­то­жил Се­мен не­ве­се­лую ис­то­рию. — Рас­пус­тил ты ее до са­мо­го раз­вра­та — до раз­вра­та ума и по­ряд­ка, раз. И до раз­вра­та в под­штан­ни­ках, два. Я бы те­бе мор­ду на­бил, а ее бы во­об­ще, кур­ву, на­сов­сем уде­лал. По­нял?

          Иван Ива­но­вич уни­жен­но мол­чал. На­ко­нец, что-то внут­ри его пе­чаль­но­го су­ще­ст­ва сдви­ну­лось, за­ра­бо­та­ло, он под­нял по­крас­нев­шие, мут­ные гла­за и за­ис­ки­ваю­ще, ти­хо спро­сил:

          — Мо­жет, вы смо­же­те? По­жа­луй­ста! Я очень бы вас про­сил…

          — Че­го? — не по­нял Се­мен.

          — Я к вам об­ра­ща­юсь от име­ни же­ны с прось­бой…

          Не­ко­то­рое вре­мя до из­ви­лин Се­ни до­хо­дил смысл ска­зан­но­го. По­сте­пен­но он его осоз­нал.

          — Что-о-о!!! — за­ры­чал он. — Что­бы я свою бляд­ву на твою кур­ву про­ме­нял?! Ах ты… мать… так…

          По­след­нее, что Ди­ва­ныч ус­пел сде­лать, это ме­ха­ни­че­ски, как клеп­то­ман, сца­пать со сто­ла пол­пач­ки си­га­рет. На­гра­див гос­тя уда­ром в че­люсть, Се­ня со страш­ным гро­хо­том, так, что по­сы­па­лась по­бел­ка, трах­нул на­пос­ле­док вход­ной две­рью.

          Иван Ива­но­вич вновь ока­зал­ся на ле­ст­нич­ной пло­щад­ке. В ру­ке он об­на­ру­жил су­до­рож­но ском­кан­ную пач­ку с по­ло­ман­ны­ми си­га­ре­та­ми. Спи­чек не бы­ло.

 

***********************

 

ПРО ВО­ВОЧ­КУ…

 

          Во­воч­ка од­на­ж­ды за­ду­мал­ся: возь­мем, к при­ме­ру, раз­ни­цу в воз­рас­те в де­сять лет… Ес­ли те­бе пят­на­дцать, то плюс-ми­нус де­сять — это на­стоя­щая про­пасть, ес­ли пять­де­сят, то впол­не тер­пи­мо, а ес­ли бы ты жил веч­но, то ту­да-сю­да де­ся­ток лет — это су­щая че­пу­ха, пыль! Зна­чит, бе­ря по мак­си­му­му, ты ста­но­вишь­ся аб­со­лют­но тер­пим к ме­ло­чам. Где хо­чешь: в во­про­сах воз­рас­та, чес­то­лю­бия, сек­са, в том чис­ле. Ины­ми сло­ва­ми, Во­воч­ка по­нял, что ес­ли че­го-то не про­сто мно­го, а сколь­ко хо­чешь, то пер­вое, что пе­ре­ста­ешь де­лать — это пе­ре­ста­ешь жмо­тить­ся. Что ин­те­ре­со­ва­ло Во­воч­ку боль­ше все­го? Боль­ше все­го Во­воч­ку ин­те­ре­со­ва­ли де­воч­ки! Здесь он брал по мак­си­му­му, по­то­му что ощу­щал в се­бе веч­ность: не в смыс­ле воз­рас­та — в смыс­ле тем­пе­ра­мен­та.

          Бы­ла у не­го под­ру­га. Не­уто­ми­мая та­кая под­ру­га! Очень уме­лая! Но вот бе­да: стал во­воч­кин тем­пе­ра­мент, по срав­не­нию с ее тем­пе­ра­мен­том, ис­ся­кать. То­гда взял он две ту­ри­сти­че­ские пу­тев­ки на Ал­тай, на Те­лец­кое озе­ро, по­вез ту­да свою под­руж­ку, и ста­ли они вдво­ем там ко­пать из зем­ли силь­но то­ни­зи­рую­щие сред­ст­ва — ли­мон­ник и зо­ло­той ко­рень. А ко­гда вер­ну­лись, ста­ли по осо­бым ре­цеп­там упот­реб­лять до­б­рые сна­до­бья. Упот­реб­ля­ют и чу­да ждут, упот­реб­ля­ют, про­бу­ют и — сно­ва упот­реб­ля­ют, и — сно­ва ждут. И свер­ши­лось чу­до! К Во­воч­ке его преж­няя муж­ская си­ла вер­ну­лась. Да толь­ко не рад он чу­ду, по­то­му что ко­рень они вме­сте по­ров­ну упот­реб­ля­ли, а от то­го жен­ская си­ла то­же во мно­го раз уве­ли­чи­лась, и Во­воч­ка ей опять не вро­вень. Зря, по­лу­ча­ет­ся, на пу­тев­ки из­рас­хо­до­вал­ся: на­елась под­ру­га кор­ней, да и сбе­жа­ла к ка­ко­му-то кав­каз­цу с уса­ми. А Во­воч­ка с но­сом ос­тал­ся. И сно­ва за­ду­мал­ся: ес­ли ка­ж­до­му дать сверх ме­ры все­го сколь­ко хо­чешь, то не­хо­ро­шую раз­ни­цу в жиз­ни всё рав­но не по­га­сишь. По­то­му что управ­ляе­мо­му че­ло­ве­че­ско­му сча­стью ме­ша­ет ди­кая не­бла­го­дар­ность.

 

 

          Во­воч­ка знал: не­ве­зе­ние все­гда фа­таль­но и не мо­жет явить­ся как ра­зо­вый слу­чай, а пред­по­чи­та­ет яв­лять­ся на­по­до­бие кам­не­па­да — ко­гда бе­ды не­ожи­дан­ны, бес­сис­тем­ны и мно­го­чис­лен­ны. Од­ну боль­шую по­ло­су бе­ды мож­но диф­фе­рен­ци­ро­вать на со­став­ляю­щие ка­муш­ки-бе­ды, но это не при­ба­вит ни по­ни­ма­ния, ни спа­се­ния.

          Во­воч­ка лю­бил ши­кар­ные вы­ви­хи жиз­ни. В го­ро­де В., где он ока­зал­ся по слу­жеб­ным де­лам в крат­ко­сроч­ной ко­ман­ди­ров­ке, ве­чер­няя дея­тель­ность при­ез­жих име­ла об­щую це­ле­на­прав­лен­но­сть — пре­бы­ва­ние в рес­то­ра­не. Во­воч­ка не стал на­ру­шать мно­го­лет­нюю тра­ди­цию вре­мен­ных лю­дей это­го ти­хо­го го­род­ка и, про­са­див за ве­чер прак­ти­че­ски все ко­ман­ди­ро­воч­ные, от­пра­вил­ся, по­ка­чи­ва­ясь, по­сле за­кры­тия уве­се­ли­тель­но­го за­ве­де­ния, во­след за не­ко­ей Лю­сей, обе­щав­шей при­ют, те­п­ло и ра­дость.

          Лезть при­шлось че­рез за­бор, и он по­рвал брю­ки. Лю­син лиф­чик был гря­зен, и по­ка он зу­ба­ми раз­вя­зы­вал на спи­не его за­са­лен­ный трой­ной ста­цио­нар­ный узел, его чуть не вы­рва­ло. Что­бы се­бя не­сколь­ко под­за­до­рить, он из озор­ст­ва за­ки­нул оде­ж­ду на люс­т­ру. Ед­ва по­га­си­ли свет, в дверь ста­ла ло­мить­ся ее пья­ная, оз­ве­рев­шая от ре­зуль­та­тов слеж­ки за доч­кой, мать. Вско­ре к ее го­ло­су при­сое­ди­ни­лись не­дву­смыс­лен­ные уг­ро­зы от­чи­ма.

          Во­воч­ка свя­зал вме­сте две про­сты­ни и, вы­бро­сив их из ок­на, по­пы­тал­ся спус­тить­ся со вто­ро­го, но вы­со­ко­го эта­жа, на мир­ную про­вин­ци­аль­ную улоч­ку. Чер­тов узел раз­вя­зал­ся. Во­воч­ка упал на ас­фальт и, за­вы­вая от бо­ли, ре­ти­ро­вал­ся, уно­ся с мес­та про­ис­ше­ст­вия се­бя и по­тре­скав­ший­ся коп­чик.

          Че­рез не­ко­то­рое вре­мя Во­воч­ка об­на­ру­жил на се­бе жен­ские тру­сы и по­нял, что на­ло­вил на ло­бок зве­рей, име­нуе­мых в рус­ском про­сто­ре­чии «ман­да­вош­ка­ми». Об­ра­щать­ся к офи­ци­аль­ной ме­ди­ци­не бы­ло страш­но из-за ог­ла­ски и по­ста­нов­ки на учет. Во­воч­ка по­брил рас­ти­тель­ность, ку­пил бал­лон­чик аэ­ро­зо­ли — сред­ст­во для унич­то­же­ния та­ра­ка­нов «Дих­ло­фос» — и… прыс­нул. Ми­нут пять он орал и ле­ви­ти­ро­вал. Од­на­ко, по­мог­ло. Не­ве­зе­ние кон­чи­лось. Прав­да, коп­чик бо­лел по­том мно­гие го­ды, но это уже не не­ве­зе­ние, а не­сча­ст­ный слу­чай.

 

 

          Во­воч­ка лю­бил по­шу­тить. При­чем ха­рак­тер шу­ток силь­но за­ви­сел от то­го, под чьим не­по­сред­ст­вен­ным влия­ни­ем Во­воч­ка в дан­ный мо­мент на­хо­дит­ся. А на­хо­дил­ся он к мо­мен­ту опи­сы­вае­мых со­бы­тий под влия­ни­ем твор­че­ст­ва все­мир­но из­вест­но­го пи­са­те­ля Ив­ли­на Во. Из мно­го­об­раз­ной па­лит­ры про­из­ве­де­ний Во­воч­ка креп­че про­че­го ус­во­ил один эпи­зод: как без­де­неж­ный ал­каш при­во­дит в ка­фе свою под­ру­гу и вти­ха­ря про­да­ет ее дру­го­му пар­ню за не­сколь­ко дол­ла­ров. Эпи­зод Во­воч­ку по­тряс сво­ей жи­тей­ской ге­ни­аль­но­стью.

          Од­на­ж­ды к Во­воч­ке, ко­гда он ве­че­ром спо­кой­но пил ко­фе со сво­ей но­вой под­ру­гой, при­шел дав­ниш­ний то­ва­рищ, то­же, кста­ти, Во­воч­ка по име­ни. Все втро­ем они на­зю­зю­ка­лись до без­образ­но­го со­стоя­ния. Ут­ром Во­воч­ка-хо­зя­ин об­на­ру­жил се­бя спя­щим на по­лу, а Во­воч­ку-гос­тя — не­гли­же и на ди­ва­не в об­ним­ку с под­ру­гой. Во­воч­ка-хо­зя­ин не стал кри­чать «Ка­ра­ул!», а дос­тал имею­щий­ся у не­го не­боль­шой за­мо­чек с дуж­кой и ос­то­рож­но, поль­зу­ясь без­за­щит­но­стью спя­ще­го, за­щелк­нул дуж­ку на мо­шон­ке так, что яич­ки ос­та­лись как бы сна­ру­жи, за сталь­ной пет­лей! Во­воч­ка-гость про­снул­ся, за­при­чи­тал, ис­пу­гал­ся и стал про­сить про­ще­ния у Во­воч­ки-хо­зяи­на. Под­ру­га, ви­дя, что Во­воч­ки раз­би­ра­ют­ся и без нее, ста­ла спать даль­ше.

          Во­воч­ка-хо­зя­ин по­ка­зал гос­тю клю­чик от зам­ка и про­дик­то­вал ус­ло­вия:

          — Чу­ви­ха сто­ит семь руб­лей два­дцать ко­пе­ек.

          — По­че­му?! — спро­сил гость, сби­тый с тол­ку не­ожи­дан­но­стью ре­ак­ции и еще боль­ше — дроб­но­стью це­ны.

          — Че­ты­ре бу­тыл­ки араб­ско­го ви­на по рубль во­семь­де­сят. При­чем бе­жишь — ты!

          Гость ак­ку­рат­но по­гру­зил ме­тал­ли­че­ский до­ве­сок в па­ху в не­дра брюк и на ма­нер по­лио­мие­ли­ти­ков за­ко­вы­лял вы­пол­нять за­каз. Вер­нув­шись, он об­ме­нял ку­п­лен­ное на за­вет­ный клю­чик и по­спеш­но ис­чез.

          Во­воч­ка раз­бу­дил чу­ви­ху и стал объ­яс­нять ей, в чем он пре­взо­шел Ив­ли­на Во. А имен­но: со­хра­нил всё, что имел, плюс — при­об­рел до­пол­ни­тель­но. И они с чу­ви­хой ста­ли вме­сте гор­дить­ся рус­ским мас­тер­ст­вом.

 

 

          Два го­да кря­ду Во­воч­ка ста­рал­ся не упот­реб­лять в пи­щу ка­зен­ный ком­пот, чай и ки­сель, по­то­му что на­хо­дил­ся на про­хо­ж­де­нии сроч­ной служ­бы в ря­дах Со­вет­ской Ар­мии и твер­до ус­во­ил ин­ст­рук­ции бы­ва­лых ста­ри­ков-сол­дат о бро­ме, под­ме­шан­ном в жид­кость для сни­же­ния по­тен­ции, то есть, в ко­неч­ном ито­ге — для по­вы­ше­ния бое­спо­соб­но­сти и пат­рио­тиз­ма. Во­воч­ка слу­жил на да­ле­кой та­еж­ной точ­ке и два го­да щу­пал ра­да­ром не­бо, вы­ис­ки­вая там вра­га. И все эти два го­да Во­воч­ка ду­мал о ба­бах. По­то­му что баб в не­куль­тур­ной тай­ге, как из­вест­но, нет во­все.

          — Что мо­жет быть ин­тим­нее люб­ви? — спро­сил од­на­ж­ды Во­воч­ка сам у се­бя, тоск­ли­во гля­дя на эк­ран мо­ни­то­ра. И сам же от­ве­тил:

          — Толь­ко са­мо­об­ла­да­ние!

          Но тут глав­но­ко­ман­дую­щий из­дал при­каз о де­мо­би­ли­за­ции, и Во­воч­ка на крыль­ях гра­ж­дан­ской сво­бо­ды по­ле­тел в род­ные пе­на­ты, да за­стрял в го­ро­де Сверд­лов­ске. За­держ­ка ока­за­лась весь­ма к мес­ту. Здесь Во­воч­ку со­блаз­ни­ла, оп­ре­де­лив опыт­ным гла­зом за­кон­сер­ви­ро­ван­ные не­дю­жин­ные воз­мож­но­сти, мо­ло­дая ураль­ская про­сти­тут­ка. Ре­зуль­тат пре­взо­шел все ее ожи­да­ния! Про­сти­тут­ка ска­за­ла, что хо­чет от не­го ро­дить и боль­ше ни­ко­му не даст да­же за день­ги, а ес­ли Во­воч­ка счи­та­ет не так — его убь­ют.

          Во­воч­ка ис­пу­гал­ся, за­мол­чал и очень за­хо­тел жить и ехать даль­ше.

          — О чем ты, ми­лый? — спро­си­ла про­сти­тут­ка, раз­гла­жи­вая на глад­ком сол­дат­ском лбу му­чи­тель­ные мор­щи­ны. — Не ду­май ни о чем!

          То­гда Во­воч­ка ска­зал:

          — Я не ду­маю, я — мыс­лю!

          Толь­ко сей­час Во­воч­ка по­нял, как муд­ры и даль­но­вид­ны бы­ли от­цы-ге­не­ра­лы! И они по­шли с про­сти­тут­кой пить чай и ку­шать кон­фе­ты. Но это уже был, ко­неч­но, не тот чай. Не пер­вой за­вар­ки, то есть.

 

 

          В по­сто­ян­ной во­воч­ки­ной ком­па­нии поя­ви­лась од­на­ж­ды де­ви­ца по фа­ми­лии Фо­на­ре­ва. Для крат­ко­сти ей да­ли клич­ку: «Фа­ра». А, на­до ска­зать, что ком­па­ния у Во­воч­ки бы­ла, по пре­иму­ще­ст­ву, муж­ско­го со­ста­ва, по­это­му от не­дос­тат­ка гнус­ных пред­ло­же­ний Фа­ра не стра­да­ла. На гру­ди она по­сто­ян­но но­си­ла ме­даль­он, в ко­то­ром бы­ли за­щелк­ну­ты «ло­ко­ны», взя­тые у лю­би­мо­го че­ло­ве­ка с са­мо­го что ни на есть ин­тим­но­го мес­та. Лю­би­мый че­ло­век на­хо­дил­ся в тюрь­ме и не ме­шал Фа­ре за­бо­тить­ся о со­хра­не­нии фор­мы.

          Од­на­ж­ды ве­че­ром, в раз­гар про­ве­де­ния тор­же­ст­ва без по­во­да, Фа­ра зая­ви­ла, что она го­то­ва нау­чить лю­бо­го, кто по­же­ла­ет, пла­ваю­ще­му ор­газ­му. Лю­бо­пыт­ст­вую­щих и же­лаю­щих ока­за­лось мно­го, так что в чис­ло пер­вых Во­воч­ка не по­пал. По это­му обид­но­му по­во­ду он рас­стро­ил­ся и для вос­ста­нов­ле­ния ду­шев­но­го рав­но­ве­сия стал без ме­ры упот­реб­лять креп­кие на­пит­ки, ка­кие еще ос­та­ва­лись на сто­ле. Ув­лек­шись вто­ро­сте­пен­ным за­ня­ти­ем, он за­был про глав­ное, про Фа­ру. Во­воч­ка ус­нул, в ру­ке его по­ды­ми­лась и по­гас­ла са­ма по се­бе си­рот­ли­вая си­га­ре­та.

          Че­рез два дня к Во­воч­ке при­шли ве­се­лой де­ле­га­ци­ей да­веш­ние то­ва­ри­щи и со­об­щи­ли:

          — Со­би­рай­ся, в вен­дис­пан­сер по­шли! Ты с Фа­рой спал?!

          — Нет… — ска­зал Во­воч­ка и по гла­зам то­ва­ри­щей по­нял, что зна­чит на­стоя­щее пре­да­тель­ст­во. То­ва­ри­щи по­гру­ст­не­ли, друж­ба кон­чи­лась.

 

 

          У Во­воч­ки­ной со­сед­ки-де­вя­ти­класс­ни­цы был ко­бель Ральф, ов­чар­ка. Ес­ли со­сед­ка вы­хо­ди­ла из до­ма, то Ральф обя­за­тель­но со­про­во­ж­дал хо­зяй­ку. Со­сед­ка дру­жи­ла с ком­па­ни­ей та­ких же юно­шей и де­ву­шек; они все пред­по­чи­та­ли дру­жить во дво­рах и подъ­ез­дах в тем­ное вре­мя су­ток, по­это­му мно­гие ро­ди­те­ли не­без­ос­но­ва­тель­но опа­са­лись за це­ло­муд­рие сво­их не­дос­та­точ­но по­ум­нев­ших де­тей и пред­при­ни­ма­ли контр­ме­ры, а уж в зной­ных лу­чах этих са­мых контр­мер пло­ды под­ро­ст­ко­вой глу­по­сти зре­ли на удив­ле­ние бы­ст­ро.

          Как-то Во­воч­ка сре­ди бе­ла дня си­дел на бал­ко­не и чи­тал кни­гу. Вдруг ему по­ка­за­лось, что в со­сед­ской квар­ти­ре слы­шат­ся кри­ки, ры­ча­ние и лай. Че­рез пят­на­дцать ми­нут подъ­е­ха­ла ма­ши­на «ско­рой по­мо­щи» и увез­ла со­сед­ку, по но­гам ко­то­рой сте­ка­ла кровь. Во­воч­ка очень за­ин­те­ре­со­вал­ся про­ис­шед­шим и уже к ве­че­ру до­под­лин­но знал о на­ме­ре­нии со­сед­ки со­вер­шить пре­лю­бо­дей­ст­во с соб­ст­вен­ным ко­бе­лем. Ум­ни­ца Ральф от раз­вра­та от­ка­зал­ся. То­гда со­сед­ка на­ма­за­ла со­от­вет­ст­вую­щее ме­сто кус­ком кол­ба­сы и… И со­ба­ка по­те­ря­ла ра­зум! «Об­шир­ные рва­ные ра­ны» — за­пи­са­ли вра­чи в сво­их бу­ма­гах.

          — Нель­зя за­пре­щать ес­те­ст­во! — рас­су­ж­дал Во­воч­ка. — Вот у нас в ар­мии слу­чай был: сол­дат-ка­зах от дол­го­го воз­дер­жа­ния то­же обе­зу­мел и из­на­си­ло­вал ко­зу. Ко­зу тут же за­стре­ли­ли, но есть не ста­ли. А сол­да­та — би­ли. И пра­виль­но.

          Ко­гда со­сед­ка вер­ну­лась, за­ши­тая, из боль­ни­цы, она по­би­ла сво­его Раль­фа. Во­воч­ка слы­шал, как боль­шая, силь­ная со­ба­ка кри­ча­ла и уни­жа­лась. И Во­воч­ка впер­вые то­гда по­ду­мал, что жен­щи­на, ис­пы­тав­шая на се­бе ка­кой-ли­бо ущерб, мо­жет стать ху­же ско­ти­ны! И еще он по­ду­мал: раз­мыш­ле­ния о смыс­ле жиз­ни во­об­ще — луч­ше все­го раз­де­лить на со­став­ляю­щие: о смыс­ле тру­до­вой жиз­ни, о смыс­ле бу­ду­щей жиз­ни, о смыс­ле по­ло­вой жиз­ни… Но со­сед­ка не зна­ла о том, ка­кой Во­воч­ка ум­ный, и по­это­му про­дол­жа­ла жить в сво­ей не­нор­маль­но­сти, ко­то­рую она по­ни­ма­ла как ес­те­ст­во.

 

 

          — Всё, что мо­жет слу­чить­ся ме­ж­ду муж­чи­ной и жен­щи­ной — есть лю­бовь! — ска­за­ла Во­воч­ке со­ро­ка­лет­няя тиг­ри­ца, док­тор эко­но­ми­че­ских на­ук, рас­пи­ная Во­воч­ку при све­чах на ги­гант­ском «стан­ке» ее уче­но­го, но оди­но­ко­го до­ма — на пя­ти­спаль­ной бо­га­той кро­ва­ти. — Всё, что мо­жет слу­чить­ся, — это лю­бовь!

          К со­жа­ле­нию, тиг­ри­ца не уч­ла то­го, что Во­воч­ка из-за ка­ких-то лич­ных ка­честв или при­вы­чек не при­зна­вал в люб­ви изы­сков, а при­зна­вал лишь прин­ци­пи­аль­но нор­маль­ное удов­ле­тво­ре­ние.

          «А вдруг от­ку­сит?!» — с ужа­сом по­ду­мал Во­воч­ка, об­на­ру­жив свою плоть в пас­ти ти­гра. И всё внут­ри и сна­ру­жи у не­го сжа­лось.

          — Это же на по­ря­док вы­ше! — про­бо­ва­ла тиг­ри­ца дрес­си­ро­вать сво­его ук­ро­ти­те­ля.

          — Нет! — твер­до ска­зал Во­воч­ка.

          — Хан­жа! Ме­ща­нин! — очень оби­де­лась парт­нер­ша.

          Но Во­воч­ка не счи­тал се­бя ни хан­жой, ни ме­ща­ни­ном.

          Ему бы­ло про­сто скуч­но раз­вле­кать­ся «не по де­лу», ведь да­же к про­цес­су це­ло­ва­ния он от­но­сил­ся со скры­той до­са­дой, как к обя­за­лов­ке, по­че­му-то не­об­хо­ди­мой на пу­ти ту­да. Наи­бо­лее точ­ную фор­му­ли­ров­ку взаи­мо­от­но­ше­ний стан­дарт­но­го со­вет­ско­го муж­чи­ны со стан­дарт­ной со­вет­ской жен­щи­ной Во­воч­ка ус­лы­шал в род­ном за­во­дском кол­лек­ти­ве: «Су­нул, вы­нул и по­шел!» — го­во­ри­ли му­жи­ки в про­мас­лен­ных курт­ках. От тиг­ри­цы Во­воч­ке сра­зу дос­та­лось по­след­нее: «А по­шел ты!»

 

 

          За хо­зяй­кой од­но­го при­тон­чи­ка хо­ди­ла ре­пу­та­ция сту­кач­ки. Бы­ва­ли на этой квар­ти­ре раз­ные лю­ди: во­ен­ные, сту­ден­ты, ра­бо­тя­ги… Бы­вал и Во­воч­ка. А, на­до ска­зать, про­цве­та­ла то­гда во всей стра­не ат­мо­сфе­ра шпио­но­ма­нии, и со­блазн по­иг­рать с судь­бой в гу­сар­скую ру­лет­ку во­всю тя­нул к се­бе бол­ту­нов и пья­ниц. А Во­воч­ка, не­со­мнен­но, был и тем, и дру­гим. С боль­шим, как го­во­рит­ся, удо­воль­ст­ви­ем!

          Обыч­но он за­хо­дил в при­тон­чик ли­бо де­нег за­нять, ли­бо се­бя по­ка­зать, ли­бо жизнь ско­ро­тать. А тут — но­че­вать ос­тал­ся! Да не про­сто но­че­вать, аж с са­мой хо­зяй­кой!

          Ут­ром она его спра­ши­ва­ет:

          — Слу­шай! Бы­ла б та­кая воз­мож­ность, уе­хал бы из этой пар­ши­вой стра­ны?

          Но Во­воч­ка на про­во­ка­цию не под­дал­ся. Встал по стой­ке «смир­но» и вы­па­лил:

          — Я Ро­ди­ну люб­лю!

          Сам от се­бя та­ко­го не ожи­дал, аж на­стоя­щая сле­за по ще­ке ска­ти­лась. А хо­зяй­ка от во­воч­ки­ных слов вся ис­пе­ре­жи­ва­лась, смот­рит, слов­но не уз­на­ет, и у са­мой в го­ло­ве од­на не­от­вяз­ная мысль вер­тит­ся: «Не сту­ка­чок ли?!»

 

 

          Ко­гда Во­воч­ка же­нил­ся, он по­нял, что же­нить­ся доль­ше, чем на один ве­чер — вред­но для ор­га­низ­ма и пси­хи­ки. Что­бы вос­ста­но­вить ста­тус-кво, Во­воч­ка за­вел се­бе пыл­кую лю­бов­ни­цу, но опять не рас­счи­тал. Лю­бов­ни­ца са­ма за­хо­те­ла же­нить­ся на Во­воч­ке, то есть, ко­неч­но, вый­ти за не­го за­муж. Ко­гда Во­воч­ка окон­ча­тель­но за­пу­тал­ся в ин­три­гах и лжи, он ре­шил раз­ру­бить гор­ди­ев узел. Он при­вел лю­бов­ни­цу к се­бе до­мой и с по­ро­га гром­ко зая­вил же­не:

          — Вот жен­щи­на, с ко­то­рой я сплю!

          Ре­зуль­тат по­лу­чил­ся уди­ви­тель­ный! Же­на и лю­бов­ни­ца под­ру­жи­лись, а Во­воч­ка вновь по­лу­чил дол­го­ждан­ную сво­бо­ду. Но на сей раз, увы, сво­бо­да на­тя­ну­ла ко­рот­кий по­во­док али­мен­тов и Во­воч­ка по­нял: жизнь кон­чи­лась!

 

***********************

 

 

КО­РОТ­КИЕ ИС­ТО­РИИ

 

          За что хо­ро­ший че­ло­век Егор Нев­зо­ров не взял в же­ны мать-оди­ноч­ку Ли­лю Пак? За то, что ус­лы­шал од­на­ж­ды, как Ли­ля Пак ска­за­ла сво­ему трех­лет­не­му сы­ну: «Рас­ти, мое зо­лот­це, ско­рее. Вы­рас­тешь — най­дешь сво­его па­па­шу и отом­стишь за ме­ня!»

 

          По­че­му не уст­рои­ло ни од­но из пред­ло­же­ний по объ­яв­ле­нию о жил­пло­ща­ди «для оди­но­ко­го муж­чи­ны сред­них лет?» По­то­му что зво­ни­ли с пред­ло­же­ни­ем ис­клю­чи­тель­но жен­щи­ны!

 

          Что та­кое сверх­чув­ст­ви­тель­ность? Ко­гда он не мо­жет из-за вклю­чен­но­го те­ле­ви­зо­ра, по­то­му что не­уто­ми­мый ди­на­мик со­пер­ни­ча­ет с его утом­лен­ным ше­по­том.

 

          Бы­ла ли при­чи­на для раз­во­да у гра­ж­дан­ки Н. с по­этом Х.? Да, бы­ла. Боль­ше все­го он лю­бил ей чи­тать сти­хи.

 

          Чем оби­дел ме­ст­ный йог Р. свою мо­ло­дую же­ну? Че­рез ме­сяц за­ня­тий по сис­те­ме йо­ги Р. зая­вил мо­ло­дой же­не пря­мо в по­сте­ли: «Я боль­ше не ощу­щаю в се­бе низ­мен­ных ин­стинк­тов!»

 

 

 

ГРА­Ж­ДАН­СКИЙ БРАК —

ГО­СУ­ДАР­СТ­ВЕН­НОЕ ПРЕ­СТУ­П­ЛЕ­НИЕ

 

          На кух­не Ру­вим вклю­чил ра­дио­точ­ку. Ка­кой-то пуб­ли­цист пря­мо с ут­ра, над­ры­ва­ясь, кос­те­рил Ста­ли­на: «Во­ж­дизм — это пси­хи­че­ское за­бо­ле­ва­ние…» Ру­вим уб­рал звук. При сло­ве «во­ж­дизм» во­об­ра­же­ние не­за­мед­ли­тель­но пре­дос­та­ви­ло мыс­лен­но­му взо­ру мя­си­сто-об­рюзг­шее ли­цо энер­гич­ной по­жи­лой жен­щи­ны, ма­те­ри Бэл­лы. От ви­де­ния по те­лу про­бе­жал оз­ноб, Ру­вим пе­ре­дер­нул пле­ча­ми; пол­го­да на­зад он ска­зал Бэл­ле, что лю­бит ее и при­гла­сил жить к се­бе. Она со­гла­си­лась. Был скан­дал. В загс они, по обо­юд­но­му со­гла­сию, не по­шли. С тех пор мать Бэл­лы, Ро­за Алек­сан­д­ров­на, «за­тра­ха­ла» Ру­ви­ма мно­го­чис­лен­ны­ми ви­зи­та­ми, иди­от­ски­ми во­про­са­ми и ос­ко­мин­ны­ми на­зи­да­ния­ми. Ру­вим бо­ял­ся, что ес­ли он воз­не­на­ви­дит стар­шую, то ху­же бу­дет от­но­сить­ся и к млад­шей. Он это­го бы ис­крен­не не хо­тел.

          И се­го­дня Ро­за Алек­сан­д­ров­на при­шла, ра­зу­ме­ет­ся, не с пус­ты­ми ру­ка­ми.

          — Здрав­ст­вуй­те, Ру­вим! — ска­за­ла она в при­хо­жей су­хо и офи­ци­аль­но, мгно­вен­но ощу­пав про­стран­ст­во свои­ми со­ко­ли­но­жел­ты­ми, ред­ко ми­гаю­щи­ми гла­за­ми. И по­шла даль­ше, бу­дить. — Здрав­ст­вуй, до­чень­ка! Вста­вай, по­жа­луй­ста. Я при­нес­ла те­бе по­да­рок. Вот! Па­па ку­пил для те­бя ту­фель­ки. Дос­тань, дос­тань нож­ку… Пре­лесть! Бед­ная моя!.. Об­ни­ми ме­ня и слу­шай, что я те­бе ска­жу: что­бы всё иметь, на­до жить пра­виль­но!

          Об­ра­ща­ясь к Ру­ви­му, по­тен­ци­аль­ная те­ща взя­ла, как все­гда, с мес­та в карь­ер:

          — Ру­вим, мне де­ла­ет­ся стыд­но за ва­шу не­ре­ши­тель­ность. Мол­чи, Бэл­ла! Я вам да­же луч­ше ска­жу: нель­зя на­чи­нать стро­ить жизнь, не имея хо­ро­ше­го фун­да­мен­та. По­верь­те, мое ма­те­рин­ское серд­це бо­лит за вас обо­их. Ру­вим, я хо­чу в вас ви­деть муж­чи­ну!

          — Вам-то это за­чем? — не удер­жал­ся он от то­го, что­бы не съяз­вить.

          — Мол­чи, Бэл­ла! Вы не по­ни­мае­те? Муж­чи­на сам по се­бе не мо­жет слу­жить га­ран­ти­ей сою­за. Я опыт­ная жен­щи­на! Муж­чи­ну в до­ме дер­жит не лю­бовь, а штамп в пас­пор­те, из­ви­ни­те. Мы за­ка­за­ли вам ме­бель­ный гар­ни­тур, но… Сде­лай­те, на­ко­нец, пря­мой от­вет: вы бу­де­те же­нить­ся на мо­ей до­че­ри?

          — Ро­за Алек­сан­д­ров­на, за­чем вы вме­ши­вае­тесь?

          — А кто бу­дет вме­ши­вать­ся? Кто?! Я хо­чу, Ру­вим, быть для вас са­мым близ­ким че­ло­ве­ком и по­это­му мо­гу ска­зать всё. Я слы­ша­ла ва­ши рас­су­ж­де­ния о том, что го­су­дар­ст­во де­ла­ет из нас ра­бов с по­мо­щью уче­та и ре­ги­ст­ра­ции. Вы ум­ный че­ло­век, вы, на­вер­ное, пра­вы. Но ска­жи­те, за­чем так ос­лож­нять жизнь? Ес­ли вы бо­го­тво­ри­те сво­бо­ду, то пусть она бу­дет внут­ри вас, а не сна­ру­жи. Так по­сту­па­ют все ин­тел­ли­гент­ные лю­ди. Мол­чи, Бэл­ла!

          — Во­ж­дизм — это пси­хи­че­ское за­бо­ле­ва­ние, — ска­зал Ру­вим.

          — Я не по­ни­маю ва­шей иро­нии, по­это­му пой­ми­те ме­ня, по­то­му что я все­гда го­во­рю пря­мо: сде­лай­те ме­ня сча­ст­ли­вой. Гра­ж­дан­ский брак — это го­су­дар­ст­вен­ное пре­сту­п­ле­ние!

          Ру­вим ед­ва удер­жал­ся от сме­ха. Бэл­ла то­же хи­хик­ну­ла. Он под­сел, об­нял, не­слыш­но шеп­нул на уш­ко: «Мол­чи, Бэл­ла…»

 

***********************

 

КА­РА

 

          Ан­то­на Ан­то­но­ви­ча Шу­махе­ра, пра­пор­щи­ка-сверх­сроч­ни­ка, за гла­за на­зы­ва­ли Ган­дон Ган­до­ныч. Озор­ник и рас­пут­ник он был ред­ко­ст­ный. Часть, где слу­жил пра­пор­щик, стоя­ла, счи­тай, в са­мой де­рев­не, так что муж­ской со­став час­ти и жен­ский со­став на­се­лен­но­го пунк­та зна­ли друг дру­га бо­лее, чем хо­ро­шо.

          И вот ка­кую ис­то­рию по­ве­да­ли мне в этих мес­тах. Не знаю, врут лю­ди, или вза­прав­ду всё так и про­изош­ло.

          Бы­ла на фер­ме од­на дев­чон­ка — ни­кто ее не мог уло­мать. То­гда вы­звал­ся Шу­махер и го­во­рит: «Я возь­му!» Уж как толь­ко он ни ста­рал­ся — ни в ка­кую! Грех, а не дев­ка! Не­охо­та Шу­махе­ру ящик конь­я­ка про­иг­ры­вать. Хо­тел он, бы­ло, си­лой, под­ка­рау­лил, да она его во­вре­мя ве­дром по го­ло­ве ог­ре­ла. Ра­зо­злил­ся Шу­махер — же­нить­ся пред­ла­га­ет, а она еще боль­ше не хо­чет. Тьфу! И при­сту­пил Ан­тон Ан­то­но­вич к дли­тель­ной оса­де: уха­жи­ва­ет, встре­ча­ет, про­во­жа­ет, цве­точ­ки по­да­рить пы­та­ет­ся.

          Свой че­ло­век стал на фер­ме! До­яр­ки с ним чай пьют, о жиз­ни раз­го­ва­ри­ва­ют. Од­на­ж­ды, осе­нью уж де­ло бы­ло, на­ли­ли ему дев­ки пол­ный ста­кан вод­ки: «Смо­жешь зал­пом?» «Смо­гу, — от­ве­ча­ет, — по-ка-зы-ва-ю!» И вы­пил, шту­ка при­выч­ная. А до­яр­ки из ком­на­ты тут же вон и дверь на ще­кол­ду за­кры­ли, од­но­го бро­си­ли. «Эй! — кри­чит. — Хоть од­на ос­тань­тесь!» А чуть по­го­дя уже бла­гим ма­том за­орал: «Ко мне! Ко мне! А-а-а-а! Изу­ве­чу!» — и на сте­ны бро­са­ет­ся. Толь­ко ус­лы­ша­ли, как ок­но раз­бил, к ле­су по­бе­жал.

          Ко­ро­че, под­ме­ша­ли дев­ки Ан­тон Ган­до­ны­чу в вод­ку страш­но­го воз­бу­ди­те­ля, ма­лень­кая та­кая кап­су­ла — пол­кап­су­лы — до­за на од­ну ро­га­тую го­ло­ву, — так они ему це­лых че­ты­ре кап­су­лы за­пуз­ды­ри­ли, как на ма­мон­та, к при­ме­ру.

          Трак­то­рист по­том в клу­бе рас­ска­зы­вал:

          — До­мой с по­ля позд­но воз­вра­щал­ся, но­чью. Еду, зна­чит, че­рез ру­чей — что та­кое?! — си­дит в ле­дя­ной во­де му­жик без шта­нов, и, вы не по­ве­ри­те, на­стоя­щи­ми слезь­ми умы­ва­ет­ся. Ну, ду­маю, чу­де­са!

          А Шу­махер по­том из той час­ти пе­ре­вел­ся, ра­порт по­дал. Го­во­рят, в го­род ему сроч­но на­до ста­ло, ле­чить­ся, что ли? Это еще не всё. Дев­ка-то та, с фер­мы, за ним ведь по­еха­ла!

 

***********************

 

БЕ­СЕ­ДЫ В ПО­ЛО­ЖЕ­НИИ ЛЕ­ЖА

 

Бе­се­да пер­вая

 

          Для то­го, что­бы че­ло­век глу­бо­ко за­ду­мал­ся, его луч­ше все­го… стук­нуть. Дей­ст­ву­ет без­от­каз­но! Ин­тен­сив­ная дея­тель­ность моз­га, вы­зван­ная столь про­стым, ка­за­лось бы, спо­со­бом, очень ско­ро при­но­сит зна­ко­мые пло­ды — че­ло­век на­чи­на­ет го­во­рить ум­ные ве­щи. Он де­ла­ет это не­ук­ро­ти­мо, ос­та­но­вить его не­воз­мож­но, по­то­му что во всех ре­ли­ги­ях еще ска­за­но: же­ла­ние по­де­лить­ся с ближ­ним ку­да как силь­нее и вы­ше при­ми­тив­но­го об­ла­да­ния.

          Во­ва ри­со­вал цвет­ные афи­ши в ки­но­те­ат­ре с хо­ро­шим на­зва­ни­ем — «Друж­ба». Ра­бо­та ху­дож­ни­ка в куль­тур­ном об­ще­ст­вен­ном за­ве­де­нии от­ли­ча­лась не­ко­то­рой спе­ци­фи­кой — от ис­пол­ни­те­ля тре­бо­ва­лась по­вы­шен­ная фи­зи­че­ская ус­той­чи­вость к раз­лич­ным тор­мо­зя­щим сре­дам и фак­то­рам. В об­щем, де­лать свое де­ло Во­ва умел в лю­бом со­стоя­нии, да­же в не­вме­няе­мом. Ад­ми­ни­ст­ра­цию это уст­раи­ва­ло.

          Од­на­ж­ды тем­ной осен­ней не­по­го­дью Во­ва не­твер­дой по­ход­кой вы­сту­пил из-под ка­мен­ных об­ще­ст­вен­ных сво­дов ки­но­те­ат­ра на по­ис­ки соб­ст­вен­ной квар­ти­ры. Го­род уже спал. В пол­ный бес­па­мят­ли­вый по­кой бы­ло по­гру­же­но и ус­тав­шее во­ви­но соз­на­ние, од­на­ко но­ги уп­ря­мо про­дол­жа­ли свой не­лег­кий и из­ви­ли­стый путь к за­вет­но­му по­ро­гу, за ко­то­рым все­гда зву­чал зна­ко­мый па­роль хра­ни­тель­ни­цы се­мей­но­го оча­га: «Опять на­жрал­ся!» Но дой­ти до це­ли, на сей раз, бы­ло не су­ж­де­но. Ху­дож­ник сва­лил­ся в ог­ром­ную яму, ко­то­рую экс­ка­ва­тор вы­ко­пал пря­мо по­се­ре­ди­не пе­ше­ход­но­го ас­фаль­та. Вни­зу на­хо­ди­лись бе­тон­ные тру­бы. Во­ва сло­мал кос­ти в не­сколь­ких мес­тах и за­ма­те­рил­ся так вы­ра­зи­тель­но и гром­ко, что жиль­цы бли­жай­шей пя­ти­этаж­ки вы­зва­ли сра­зу и ми­ли­цию, и ско­рую по­мощь. Ме­ди­ки прие­ха­ли пер­вы­ми, че­рез пол­ча­са.

          На сле­дую­щий день Во­ва при­шел в се­бя толь­ко к обе­ду. «Вы­трез­ви­тель!» — по­ду­мал он, об­ре­чен­но. Но ужас­ную мысль при­шлось ос­та­вить в по­кое, по­то­му что об­на­ру­жи­лась вдруг гип­со­вая бро­ня. «От­лич­но!» — ска­зал Во­ва вслух, и со­се­ди по па­ла­те — все две­на­дцать че­ло­век — мол­ча по­ко­си­лись на но­во­при­быв­ше­го. Трав­ма­то­ло­ги­че­ский ста­цио­нар при­вет­ст­во­вал еще од­но­го.

          Жизнь Во­ву стук­ну­ла. Во­круг ле­жа­ли — в ши­нах и на рас­тяж­ках — та­кие же «стук­ну­тые». Ка­ж­дый ду­мал свою тяж­кую ду­му: эх-бы, да не так бы на­до бы­ло, да за­чем по­лез-то и так да­лее. Не­сколь­ко пер­вых дней ху­дож­ник то­же про­вел в мол­ча­ли­вом пес­си­ми­сти­че­ском на­строе­нии. По­том он стал гром­ко раз­гла­голь­ст­во­вать, при­чем, не об­ра­ща­ясь ни к ко­му кон­крет­но, а как бы раз­го­ва­ри­вая с са­мим со­бой. Не чок­ну­тый, но и в со­бе­сед­ни­ках осо­бо не ну­ж­даю­щий­ся, слов­но те, кто мог воз­ра­зить или одоб­рить, на­хо­ди­лись внут­ри во­ви­но­го су­ще­ст­ва — сам се­бе во­прос, сам се­бе и от­вет. Го­во­рят, та­кое бы­ва­ет лишь в двух слу­ча­ях — при твор­че­ском вдох­но­ве­нии и при бе­лой го­ряч­ке. Во­ва де­мон­ст­ри­ро­вал тре­тий ва­ри­ант — мо­но­бе­се­ду в по­ло­же­нии ле­жа. Обыч­но это слу­ча­лось во вре­мя «ти­хо­го ча­са».

          — Пуш­кин, ска­жу я вам, ум­ней­ший му­жик был, ме­ж­ду про­чим! Он ведь сам да­же не по­ни­мал, ка­кой он ум­ный… Вот по­то­му и ге­ний! Я его два го­да на­зад по­нял, ко­гда с пер­вой же­ной раз­во­дил­ся. С третье­го раза, гни­ды, раз­ве­ли! — за­гип­со­ван­ный ху­дож­ник не­под­виж­но ле­жал на спи­не и ров­ным го­ло­сом ве­щал в по­то­лок. Ему не ме­ша­ли. — Пуш­ки­ну то­же с ба­ба­ми не вез­ло. Мир все­гда жи­вет скорб­но и тес­но, а ге­ний — ши­ро­ко. Им ря­дом во­об­ще не на­до бы на­хо­дить­ся, а ку­да де­нешь­ся? Вот Алек­сандр Сер­гее­вич и на­пи­сал са­мую по­тряс­ную свою вещь — «Сказ­ку о ры­ба­ке и Зо­ло­той Рыб­ке». Я чуть кры­шей не съе­хал, ко­гда по­нял, ка­кая это ве­ли­кая вещь; вся фи­ло­со­фия тут! Пуш­кин-то ду­мал, что так про­сто, ска­зоч­ку для де­тей ва­ля­ет, ан, нет, не ска­зоч­ку — страш­ной си­лы вы­шел текст, пе­ред ним да­же ре­ли­гия мерк­нет. Эту сказ­ку со­всем, мо­жет, не Пуш­кин, а сам Гос­подь Бог из­го­то­вил, ге­ний толь­ко пе­ром в чер­ниль­ни­цу ты­кал, да че­ло­ве­че­ской ру­кой по бу­ма­ге во­дил. На­ча­ло на­чал и ко­нец кон­цов в этой ска­зоч­ке! Эта вещь — про на­шу все­об­щую без­на­де­гу в здеш­нем при­сут­ст­вии. За­мас­ки­ро­ва­но, ко­неч­но, мно­гое, но я раз­га­дал. Са­мая под­лая ба­ба со­всем не ста­ру­ха, а, так ска­зать, ге­рой, вро­де бы, по­ло­жи­тель­ный… — Зо­ло­тая Рыб­ка! Она ведь са­мая тол­ко­вая из всех оби­та­те­лей сказ­ки и са­мая хо­зяй­ст­вен­на­я — рас­по­ря­жа­ет­ся все­на­род­ны­ми ма­те­ри­аль­ны­ми ре­сур­са­ми; труд­но по­ве­рить, что­бы с ее-то воз­мож­но­стя­ми она не пред­ви­де­ла бес­слав­ный фи­нал? Зна­чит, ры­бонь­ка про­сто раз­вле­ка­лась — под­ло раз­вле­ка­лась, низ­ко! — ведь зна­ла же, что слаб род люд­ской и при­ми­ти­вен. На­пе­ред зна­ла! Над убо­ги­ми по­те­ша­лась! А от­че­го, раз­ре­ши­те вас спро­сить? То-то и оно — вто­рой та­кой Зо­ло­той Рыб­ки в ми­ре не сыс­кать, ей же жить обид­но, тоск­ли­во без де­ла или без вра­га. Так хоть так. Ба­бы! Пуш­кин пра­виль­но под­ме­тил. По­то­му что ка­ж­дая ба­ба ду­ма­ет, что она и есть Зо­ло­тая Рыб­ка — щас ее Ста­рик пой­ма­ет! Ни­че­го, что ста­рый. А об­раз Ста­ру­хи у раз­би­то­го ко­ры­та — это то­же не спро­ста. Ста­ру­ха, ува­жае­мые мои, — это всё та же Зо­ло­тая Рыб­ка! Толь­ко вы­лез­шая на су­шу. Реп­ти­лия. Та­кая же не­на­сыт­ная ба­ба, прав­да, ран­гом по­ни­же: од­на раз­вле­че­ния лю­бит, так ска­зать, не­ма­те­ри­аль­ные, дру­га­я — от ба­рах­ла с ума спя­ти­ла. У обе­их об­щая чер­та — не мо­гут ос­та­но­вить­ся, всё им ма­ло. Ста­ри­ка жал­ко. Он наш, из му­жи­ков, хоть и не пью­щий. Ду­рак толь­ко, кто что ему ни ска­жет — всё де­ла­ет. Это — глав­ная оши­боч­ка! От по­слуш­ных му­жи­ков ба­бы ха­ме­ют до бес­пре­де­ла. По боль­шо­му сче­ту, Ста­ри­ка, ко­неч­но, на­до су­дить, как не­умыш­лен­но­го про­во­ка­то­ра. Не фиг бы­ло мин­даль­ни­чать; за­жа­рил бы ры­бу, на­кор­мил Ста­ру­ху, да и все де­ла — жи­ли бы се­бе даль­ше. Нет, ви­дишь, ми­ло­сер­дие про­явил! А ми­ло­сер­дие-то бы­ло с гниль­цой — с со­блаз­ном. Зо­ло­тая Рыб­ка — это ко­вар­ный и рас­чет­ли­вый дья­вол. Так что, не она в се­ти по­па­лась, а ста­рый ду­рак на по­су­лы клю­нул. Ста­ру­ха уж, не­бось, к смер­ти го­то­ви­лась, о ду­ше, о Бо­ге ду­ма­ла, а без­мозг­лый дед на ка­кой грех же­ну за­вел, а?! Пуш­ки­ну бы всё это рас­ска­зать — спа­си­бо ска­зал бы. Так бы и ска­зал: «Спа­си­бо, Во­ва!» По­то­му что я со­вер­шен­но бес­ко­ры­ст­но ос­ве­щаю его на­род­ный ге­ний с не­ожи­дан­ной сто­ро­ны. Пуш­кин умер. Зна­чит, не су­ж­де­но мне ус­лы­шать сло­ва бла­го­дар­но­сти. Вы ска­жи­те, на ко­го мож­но мо­лить­ся в этой сказ­ке? Не на ко­го и не на что! По­то­му что в ранг бо­же­ст­ва воз­ве­ден сам про­цесс. А ка­кой, спра­ши­ва­ет­ся, про­цесс? А та­кой, ува­жае­мые, что вся­кая эво­лю­ция не­из­беж­но при­во­дит к де­гра­да­ции. По­то­му что са­мая проч­ная вещь в ми­ре — это при­ми­тив: кто из не­го вы­шел, к не­му же и при­дет. Пуш­кин, ви­дать, сек­рет чув­ст­во­вал, сказ­ку свою на­пи­сал при­ми­тив­ней не­ку­да. А ка­кой, од­на­ко, по­лу­чил­ся смысл! Дра­кон уку­сил се­бя за хвост! А дра­кон этот — ба­ба! Шу­ст­ри­ла, шу­ст­ри­ла, что на су­ше, что на во­де, а всё рав­но ос­та­лась при том, при чем бы­ла. И всем, за­меть­те, ис­крен­не жаль на­прас­ных уси­лий. У Пуш­ки­на, на­вер­но, ком­плекс был, вот он из-за не­го и му­чил­ся. Слу­чай­но на­по­рол­ся на те­му, а уж ос­таль­но­е — де­ло тех­ни­ки. Да, кста­ти, за­был от­ме­тить по­ве­де­ние ок­ру­жаю­щей при­ро­ды: мо­ре, мол, вол­ну­ет­ся, мо­ре, мол, не­спо­кой­ное. Ху­до­же­ст­вен­ные кра­си­во­сти! А на са­мом де­ле, ес­ли бы Ста­рик Ста­ру­хе с пер­во­го за­хо­да по мор­дам на­да­вал, — за жад­ность, — то на мо­ре штиль бы сто­ял до сих пор. Я бы это не­оп­ро­вер­жи­мое прак­ти­че­ское до­ка­за­тель­ст­во Алек­сан­д­ру Сер­гее­ви­чу лич­но бы при­вел. Ни­ко­му в этой сказ­ке ве­рить нель­зя, ни на ко­го нель­зя по­ло­жить­ся. Как в жиз­ни. Ста­ру­ха не­на­ви­дит Зо­ло­тую Рыб­ку за то, что она мо­ло­дая и силь­ная, а Зо­ло­тая Рыб­ка — чис­тый фа­шист! — пы­та­ет­ся от­кре­стить­ся от пар­ши­вой Ста­ру­хи, по­то­му что уз­на­ет в ней свою бу­ду­щую ста­рость. Алек­сандр Сер­гее­вич ка­кую га­дость но­сил в во­об­ра­же­нии! Сла­ва Бо­гу, ус­пел из­ба­вить­ся, на­пи­сал. Те­перь вот чи­та­ем, де­тей учим. А че­му? До­б­ру? Так его там днем с ог­нем не сы­щешь! — Блат, ма­фия, ко­вар­ст­во и глу­пость! Эх, Алек­сандр Сер­гее­вич, Алек­сандр Сер­гее­вич!..

          Но тут в па­ла­ту во­шел врач и мо­но­бе­се­да пре­рва­лась до сле­дую­ще­го дня и сле­дую­щей те­мы.

 

 

Бе­се­да вто­рая

 

          Сле­ва от Во­вы рас­по­ла­га­лось боль­нич­ное кой­ко-ме­сто, ко­то­рое за­ни­мал веж­ли­вый ста­ри­чок-ин­тел­ли­гент, по­бы­вав­ший в ав­то­до­рож­ной ава­рии; спра­ва — еще один ста­рик, жерт­ва об­ру­шив­ше­го­ся ста­ро­го по­гре­ба, этот не­сча­ст­ный ми­нув­шей но­чью под­жег са­мо­го се­бя — за­ку­рил вти­ха­ря, ко­гда все ус­ну­ли, а оку­рок по­том су­нул под мат­рац,.. пол­мат­ра­ца вы­го­ре­ло на­прочь! — бы­ло мно­го удуш­ли­во­го ды­ма, на ста­ри­ка дур­но кри­ча­ли и боль­ные, и мед­се­ст­ры. Два ста­ри­ка пе­ре­го­ва­ри­ва­лись ме­ж­ду со­бой. Во­ва ле­жал по­се­ре­ди­не, без­у­ча­ст­ный к пе­ре­ле­таю­щим че­рез не­го зву­кам.

          — Пе­ре­кры­тия в по­гре­бе луч­ше все­го де­лать из тав­ра, а что­бы не гни­ло, на­до при­ва­рить в не­сколь­ких мес­тах по ку­соч­ку цин­ка — это за­щи­тит же­ле­зо от кор­ро­зии,.. хва­тит поль­зо­вать­ся и вам, и ва­шим вну­кам, — го­во­рил ин­тел­ли­гент­ный ста­ри­чок.

          — Да… — ска­зал дру­гой со­сед. — Ни­че­го не пом­ню! Слы­шал толь­ко, как за­шу­ме­ло вро­де что-то свер­ху, а по­том всё — хряс­ну­ло.

          — Мне во вре­мя вой­ны при­хо­ди­лось уст­раи­вать глу­бо­кие блин­да­жи. Знае­те, я пом­ню это чув­ст­во: во вре­мя об­стре­ла или бом­беж­ки так и ка­жет­ся, что брев­на пе­ре­кры­тия вот-вот по­сы­п­лют­ся те­бе на спи­ну…

          — Я то­же был на вой­не, — ска­зал тот, ко­то­ро­го за­ва­ли­ло. — Шо­фе­ром был…

          Боль­ше ста­ри­ки ни­че­го ска­зать не смог­ли, по­то­му что Во­ва уве­рен­но от­крыл рот и про­из­нес оче­ред­ную мо­но­бе­се­ду на те­му «был». Оче­вид­но, это, столь час­то упот­реб­ляе­мое и без­обид­ное, ка­за­лось бы, сло­во про­из­ве­ло в во­ви­ном су­ще­ст­ве ре­ак­цию, по­доб­ную той, что про­из­во­дит де­то­на­тор в ящи­ке с ди­на­ми­том.

          — Ко­гда я был под­ро­ст­ком, в на­шем до­ме со­бра­лись как-то по­тан­це­вать ре­бя­та и дев­чон­ки из клас­са. Пом­ню, я в тот ве­чер впер­вые по-на­стоя­ще­му над­рал­ся. «Вар­ной», ка­жет­ся. Или «Би­се­ром». Не пом­ню точ­но. То­гда еще вся­ко­го ви­на в ма­га­зи­нах за­ва­лись бы­ло. А ко­гда я был сле­са­рем от­де­ла № 20 на элек­тро­ме­ха­ни­че­ском за­во­де, ко мне под­ва­ли­ли му­жи­ки, ве­се­лые та­кие ин­же­не­ры-де­мо­кра­ты и спра­ши­ва­ют: «Спирт пьешь?» На­до за­ме­тить, пред­ло­же­ние от них по­сту­пи­ло ак­ку­рат на­ка­ну­не не­бе­зыз­ве­ст­но­го ме­ж­ду­на­род­но­го жен­ско­го дня. Я ска­зал: «Пью». Они на­ли­ли мне на до­ныш­ко в ста­кан, я ска­зал: «Так — не бу­ду». Му­жи­ки ух­мыль­ну­лись и на­ли­ли до­вер­ху. Я вы­пил. «Вот это по­черк!» — вос­хи­ти­лись ин­же­не­ры. А я — к про­ход­ной бе­гом, по­ка не раз­вез­ло. До­шел до тур­ни­ке­та, а даль­ше — как за­ко­ло­ди­ло: на вах­те­ра вы­лу­пил­ся, не ды­шу и не дви­га­юсь, встал, как вко­пан­ный. Он мне го­во­рит: «Про­хо­ди да­вай!» А я, как ду­рак, пе­ре­спра­ши­ваю: «Мож­но?» Да… Глу­пый был, ви­дать, по мо­ло­до­сти. По­том я ра­бо­тал на дру­гом за­во­де — был ре­гу­ли­ров­щи­ком ра­дио­элек­трон­ной ап­па­ра­ту­ры: в дет­ст­ве ко­гда-то ра­дио­лю­би­тель­ст­вом за­ни­мал­ся, при­го­ди­лось. Там хо­ро­шо бы­ло. При­дешь в ла­бо­ра­то­рию, де­сят­ка пол­то­ра при­бо­ров вклю­чишь — для те­п­ла, ес­ли зи­мой… — на ту­бус к ос­цил­ло­гра­фу при­ва­лишь­ся и спишь до обе­да с по­хме­лья. А ес­ли не очень ло­ма­ло, то кни­гу в ящи­ке дер­жал: си­дишь се­бе, чи­та­ешь, мас­тер при­дет — за­дви­нешь ящик, уй­дет — опять вы­дви­нешь. Я в этом це­хе да­же ос­во­бо­ж­ден­ным ком­со­моль­ским сек­ре­та­рем был, не­дол­го, прав­да, при­шлось уво­лить­ся — не по мне вся эта воз­ня с по­ли­ти­кой, не­прав­да всё это, да и на во­ров­ст­ве я там с од­ним пар­нем по­пал­ся — фля­гу со спир­ти­ком вскры­ли без санк­ции на­чаль­ст­ва. Что уж тут го­во­рить: бы­ло, бы­ло де­ло! А ко­гда я был груз­чи­ком, то — по­ве­рить не­воз­мож­но! — пить пе­ре­стал аб­со­лют­но. При­шлось вы­би­рать: ли­бо ра­бо­та, ли­бо гу­лян­ка. Я ведь не про­фес­сио­нал. За­то по­ви­дал, как про­фи па­шут. Вы­со­кий класс! — С ут­ра пол-лит­ру на дво­их ки­да­ют, в обед столь­ко же, и ве­че­ром — от всей ду­ши, а на сле­дую­щий день всё с на­ча­ла. И ни­че­го! Гла­за бле­стят, язык ле­пит, мыш­цы — во! Я так не смог. Толь­ко ра­бо­тал. Не тот, ви­дать, класс. Же­на как-то за­бла­жи­ла, де­нег, мол не хва­та­ет. Я в дет­ский са­дик на до­пол­ни­тель­ный труд уст­ро­ил­ся — сто­ро­жем. Яич­ни­цу та­зи­ка­ми ел, мо­ло­ко вед­ра­ми пил — нис­коль­ко не пре­уве­ли­чи­ваю! Еще и до­мой тас­кал, бы­ва­ло. В са­ди­ке хо­ро­шо бы­ло, дру­зья ко мне при­хо­ди­ли, пес­ни пе­ли. А ре­зо­нанс в пус­том дет­ском са­ду, до­ло­жу я вам, всё рав­но как в церк­ви: ори — не хо­чу. Опять же с за­кус­кой ни­ка­ких про­блем: кот­ле­точ­ки, плю­шеч­ки раз­ные. Од­но не по­нра­ви­лось: раз в ме­сяц на­до на мед­ос­мотр хо­дить, а там же­лез­ным крюч­ком се­ст­рич­ка в са­мое ин­тим­ное муж­ское ме­сто ле­зет — со­скоб бе­рет, ана­лиз, зна­чит, не си­фи­лис­ный ли? Од­на­ж­ды при­шел я ту­да с жут­чай­ше­го ба­до­га, все­го ко­ло­тит, а в смот­ро­вом ка­би­не­те — дев­чон­ка из мед­учи­ли­ща, лет пят­на­дца­ти, ста­жи­ро­вать­ся ее, за­ра­зы, при­сла­ли. У нее у са­мой от сму­ще­ния и стра­ха ру­ки тря­сут­ся — не­бось, впер­вые му­жи­ка без шта­нов ви­дит. Сто­им так вот на­про­тив друг дру­га и тря­сем­ся — же­лез­ным крюч­ком в хит­рое ме­сто по­па­да­ем. Ужас что бы­ло! Не пом­ню, то­гда же или по­поз­же… не пом­ню! — ко­ро­че, офор­ми­ли ме­ня «под­снеж­ни­ком» в од­ной ша­раш­ке, что­бы я им су­чья ру­бил под вы­со­ко­вольт­ной ли­ни­ей. Ну, ле­то я по­ру­бил, весь ко­ма­ра­ми да кле­ща­ми по­ку­сан­ный, а осе­нью от­дел кад­ров да­вай со мной про­щать­ся. А я — в суд! А в «Тру­до­вой книж­ке» на­пи­са­но не «под­снеж­ник», а — «ху­дож­ник-офор­ми­тель». Смеш­но бы­ло… Тем бо­лее, что я, дей­ст­ви­тель­но, ри­сую. «Агдам» ме­ст­но­го раз­ли­ва ви­де­ли? Моя хал­ту­ра! Я эти­кет­ку со­тво­рил! Да уж, че­го ведь толь­ко не бы­ло… Ла­бо­ран­том — был, ка­мен­щи­ком — был, ру­ко­во­ди­те­лем круж­ка дет­ских ху­до­же­ст­вен­ных ис­кусств — был… При­чем, в вы­трез­ви­тель за всю свою жизнь не по­пал ни ра­зу, и по «три­дцать треть­ей» ни ра­зу не уволь­ня­ли. Не зря я жил, до­ро­гие то­вар­щи-гос­по­да! Что мож­но ска­зать о че­ло­ве­ке? Толь­ко то, что он «был»! И ни­че­го боль­ше. О мерт­вом — «был», и о жи­вом — «был», нет, вы­хо­дит, раз­ни­цы.

          По­том Во­ва не­ожи­дан­но про­пел гну­са­вым го­ло­сом: «Ба­буш­ка коз­ли­ка очень лю­би­ла, в лес на ве­ре­воч­ке ка­кать во­ди­ла! Вот как, вот как — в лес на ве­ре­воч­ке ка­кать во­ди­ла». И боль­ше — ни зву­ка.

          При­шла мед­се­ст­ра, по­ста­ви­ла ста­рич­ку-ин­тел­ли­ген­ту клиз­му, так как он на­ка­ну­не жа­ло­вал­ся на за­пор. Па­ла­та с вни­ма­тель­ным ин­те­ре­сом сле­ди­ла за про­цес­сом ос­во­бо­ж­де­ния ки­шеч­ни­ка. Бы­ло за­мет­но, что ин­те­рес к яв­ным дей­ст­ви­ям у лю­дей зна­чи­тель­но вы­ше ин­те­ре­са к про­цес­су сло­вес­но­го ос­во­бо­ж­де­ния. Па­ла­та жи­ла сво­ей обыч­ной жиз­нью.

          — Так вот, я шо­фе­ром был… — не­воз­му­ти­мо про­дол­жил тот, ко­то­ро­го за­ва­ли­ло в по­гре­бе.

 

 

 

Бе­се­да тре­тья

 

          Про­изош­ла не­при­ят­ная вещь. Во вре­мя обе­да Во­ва не­ча­ян­но оп­ро­ки­нул на се­бя та­рел­ку с ды­мя­щим­ся су­пом, часть го­ря­чей жид­ко­сти рас­пле­ска­лась по про­сты­ням и одея­лу, а часть за­ли­лась на грудь — под гип­со­вую бро­ню. Во­ва шум­но вдох­нул воз­дух, за­мер, вы­та­ра­щив ос­тек­ле­нев­шие гла­за, а по­том вы­ра­зи­тель­но и гром­ко про­из­нес:

          — Хххххх!..

          Со­се­ди-ста­рич­ки ожив­лен­но за­хи­хи­ка­ли, не­гу­ман­но об­ра­до­ван­ные бес­плат­ным раз­вле­че­ни­ем — чу­жой бе­дой. При­бе­жа­ла ня­неч­ка, на­ве­ла по­ря­док. От оби­ды и бо­ли Во­ва ус­нул, рас­пя­тый на бло­ках и вы­тяж­ках не ху­же ка­ко­го-ни­будь ве­ли­ко­му­че­ни­ка. А ко­гда про­снул­ся, за­го­во­рил, как ни в чем не бы­ва­ло.

          — Су­ки! — пред­ло­жил Во­ва ори­ги­наль­ное на­ча­ло для оче­ред­ной мо­но­бе­се­ды. — Ме­ня хоть од­на со­ба­ка спро­си­ла: хо­чу я ро­ж­дать­ся или нет? Ни од­на сво­лочь да­же не по­ду­ма­ла об этом! Сто­ял я как-то в оче­ре­ди за лю­би­мым на­пит­ком — пи­вом — в пар­ке име­ни Сер­гея Ми­ро­но­ви­ча Ки­ро­ва, вдруг, от­ку­да ни возь­мись, под­ва­ли­ва­ет те­ща с ко­ля­соч­кой и да­вай орать: «Ты по­че­му пьешь? Ты отец или не отец?» Оче­редь сто­ит, сме­ет­ся, ни один за­сту­пить­ся за мо­ло­до­го со­вет­ско­го ал­ко­го­ли­ка не хо­чет. А те­ща всё орет: по­че­му, да по­че­му? Ну, я и за­пом­нил. Стал при­ме­нять. Как зай­дет у нас с кем-ни­будь серь­ез­ный за­ду­шев­ный раз­го­вор, — а по­сле двух-трех пу­зы­рей ух, до че­го за­ду­шев­но по­лу­ча­ет­ся! — так я обя­за­тель­но вы­ле­п­лю: «Толь­ко серь­ез­но, ты мо­жешь от­ве­тить: от­че­го пьешь?» Не по­ве­ри­те, ни один ме­ня не по­слал ку­да по­даль­ше! Вро­де иг­руш­ка, так се­бе во­про­сик, а на­чи­на­ют от­ве­чать — из ко­жи вон ле­зут! Один ко­реш у ме­ня да­же про­сле­зил­ся. И от­ве­ча­ют-то как-то стран­но, вро­де и не мне да­же, а буд­то пе­ред зер­ка­лом — се­бе. Крю­чок, смею за­ме­тить, аб­со­лют­ный, без осе­чек. Спа­си­бо те­ще, мир пра­ху ее. Что лю­бо­пыт­но, ни од­на су­ка се­бя не ви­нит — всё при­чи­ны ка­кие-то на­хо­дят­ся: то же­на — га­ди­на, то де­нег ма­ло пла­тят, то бо­лезнь при­вя­жет­ся. Че­ст­ное сло­во, на этом во­про­се мож­но за­про­сто вы­лез­ти в ис­сле­до­ва­те­ли ро­да че­ло­ве­че­ско­го! Я сна­ча­ла ду­мал, что лю­ди от сла­бо­сти сво­ей на­зы­ва­ют од­ни лишь внеш­ние при­чи­ны, а по­том по­нял: пра­виль­но на­зы­ва­ют, ни­че­го дру­го­го и на­звать-то нель­зя! Вся­кий че­ло­ве­че­ский ор­ган ра­но или позд­но ли­ша­ет­ся не­вин­но­сти. Раз­ве мой же­лу­док ви­но­ват в том, что ему при­хо­дит­ся пе­ре­ва­ри­вать вся­кую дрянь? Нет, не ви­но­ват. А вот эти ко­ло­ту­хи, ко­то­ры­ми я вся­ким бя­кам мор­ды чи­щу? Нет, они то­же не ви­но­ва­ты са­ми по се­бе. И так да­лее. И в со­во­куп­но­сти эти ор­га­ны ни в чем не ви­но­ва­ты — вот что важ­но по­нять, что­бы зря не дер­гать­ся. Да, я с са­мо­го сво­его ро­ж­де­ния те­ряю не­вин­ность: во взгля­дах, в идеа­лах, в жиз­ни, в ду­ше, с по­зво­ле­ния ска­зать. По­сте­пен­но, по­ти­хо­нечь­ку, день за днем, но мо­ей лич­ной ви­ны в этом нет, по­то­му что я сво­ей не­вин­но­стью рас­пла­чи­ва­юсь за сам факт сво­его су­ще­ст­во­ва­ния. По­это­му, ка­кая бы чих­ня со мной ни при­клю­чи­лась на этой пла­не­те, я из­на­чаль­но оп­рав­дан. Сто­ит ли до­ка­зы­вать, что вся­кий жи­ву­щий — не­ви­но­вен?! Один сту­дент мне от­ве­тил на ко­рон­ный во­прос луч­ше всех. Он ска­зал: «По­то­му что». И пе­ре­чис­лил: по­то­му что он хо­тел по­сту­пать в мо­ре­ход­ное учи­ли­ще, а по­сту­пил в пе­да­го­ги­че­ский ин­сти­тут, по­то­му что вме­сто род­но­го от­ца в до­ме ма­те­ри он ус­пел пе­ре­ви­дать ко­сой де­ся­ток раз­ных от­чи­мов, по­то­му что его дев­чон­ка на­ста­ви­ла ему ро­га, по­то­му что го­во­рит од­но, а ду­ма­ет дру­гое, по­то­му что то, что у не­го есть, ему на­дое­ло, а вза­мен — во­об­ще ни­че­го, по­то­му что по­сле ка­ж­до­го боль­шо­го ве­се­лья он ду­ма­ет о са­мо­убий­ст­ве, по­то­му что он лю­бит пить рас­тво­ри­мый ко­фе, а его ни­где нет в ма­га­зи­нах, по­то­му что он ве­рил в свои ис­клю­чи­тель­ные спо­соб­но­сти, а ока­зал­ся тро­еш­ни­ком, по­то­му что уг­ри на ли­це ни­как не про­хо­дят, так их ра­зэ­так! «По­то­му что» — са­мый пол­ный и са­мый луч­ший из всех от­ве­тов, ка­кие толь­ко мож­но вы­ра­зить с по­мо­щью слов. А те от­ве­ты, для ко­то­рых сло­ва — слиш­ком сла­бое сред­ст­во, вы­ра­жа­ют­ся ина­че, гос­по­да — при по­мо­щи не­дель­но­го за­поя, на­при­мер. Эх, те­ща, те­ща! Су­ки вы все не­ин­тел­ли­гент­ные.

          И точ­но: но­чью не­ин­тел­ли­гент­ный ста­ри­чок опять под­жег окур­ком ка­зен­ный мат­рац. Ру­га­лись все страш­но. Улы­баю­щий­ся Во­ва не про­из­нес ни сло­ва.

 

 

Бе­се­да чет­вер­тая

 

          В па­ла­ту при­хо­ди­ла во­ви­на же­на, ко­то­рая при­нес­ла элек­тро­брит­ву, ку­лек смор­щен­ных, по­жи­лых яб­лок и бу­тыл­ку ке­фи­ра. Ке­фир и яб­ло­ки Во­ва от­пра­вил об­рат­но. На все во­про­сы же­ны Во­ва реа­ги­ро­вал без­звуч­но: ли­бо за­ка­ты­вал гла­за под лоб, де­мон­ст­ри­руя не­изъ­яс­ни­мую до­са­ду, ли­бо дей­ст­во­вал ми­ми­че­ски — изо­бра­жал на ли­це все­воз­мож­ные ос­ко­мин­ные гри­ма­сы. Ес­ли жен­щи­не не от­ве­чать и не пе­ре­чить, она мо­мен­таль­но гас­нет, ис­ся­ка­ет, как кос­тер без то­п­ли­ва. Суп­ру­га ху­дож­ни­ка, не най­дя долж­но­го от­кли­ка у боль­но­го, рез­ко вы­пря­ми­лась, под­жа­ла гу­бы и вы­шла из па­ла­ты вон, не ог­ля­ды­ва­ясь. В тот же день Во­ва про­из­нес мо­но­лог на те­му, оп­рав­дав ожи­да­ния и без­злоб­ные под­зу­жи­ва­ния за­гип­со­ван­ных со­па­лат­ни­ков.

          — Гос­по­да ка­ле­ки! — об­ра­тил­ся Во­ва ко всем сра­зу, слов­но вождь с три­бу­ны. — Пе­ре­лом кос­тей — ни­что по срав­не­нию с пе­ре­ло­мом пси­хи­ки. В ка­че­ст­ве на­гляд­но­го по­со­бия раз­ре­ши­те при­вес­ти се­бя. Мо­гу ли я лю­бить свою же­ну? Нет, не мо­гу! Во всех смыс­лах, смею за­ме­тить. Вот при­хо­жу я, ска­жем, до­мой. И что? Ка­кой та­кой та­ин­ст­вен­ный и ча­рую­щий жен­ский об­раз ме­ня встре­ча­ет? А вот ка­кой! Ка­ж­дый ве­чер од­но и то же: «По­ставь, по­жа­луй­ста, чай­ни­чек… Будь добр, вклю­чи мне те­ле­ви­зор… У ме­ня стир­ка ждет, не по­мо­жешь?.. Це­лый день се­го­дня по ма­га­зи­нам бе­га­ла, без ног ос­та­лась, хоть ино­гда бы по­про­бо­вал взва­лить мои за­бо­ты на се­бя, по­че­му мне од­ной всё дос­та­ет­ся?..» Что, гос­по­да ка­ле­ки, зна­ко­мая, не­бось, пе­сен­ка? — ре­п­ли­ки же­ны Во­ва изо­бра­жал гну­са­вым, «драз­нил­ки­ным» го­ло­сом. — «Как я ус­та­ла жить в ни­ще­те, без де­нег… Ты не хо­чешь ме­ня по­нять, ты за­нят свои­ми про­бле­ма­ми, а я хоть ра­зо­рвись!.. На ко­го я мо­гу на­де­ять­ся? На го­су­дар­ст­во или на те­бя? От по­луч­ки до по­луч­ки жи­вем, так не­у­же­ли, хоть раз, нель­зя по­жа­ло­вать­ся?! Сде­лай же хоть что-ни­будь, отец ты или не отец, в кон­це-то кон­цов?!» Кто мне от­ве­тит, как я дол­жен лю­бить жен­щи­ну, ко­то­рая: а) не­ук­ро­ти­ма в пре­тен­зи­ях, б) не ус­та­ет жа­ло­вать­ся на жизнь, в) из всех форм об­ще­ния ус­вои­ла толь­ко два — по­ну­ка­ние и оби­жен­ность? Как?! Ведь лю­бят, на­сколь­ко я по­ни­маю, свет­лый иде­ал, а не кро­ко­ди­ла в юб­ке. Че­ло­век, гос­по­да, ло­ма­ет­ся очень по­сле­до­ва­тель­но, по эс­та­фе­те. Эта за­ко­но­мер­ность так же не­зыб­ле­ма, как лю­бой из за­ко­нов при­ро­ды, как ес­те­ст­вен­ное че­ре­до­ва­ние вре­мен го­да. Од­но сле­ду­ет за дру­гим в стро­го оп­ре­де­ляе­мом по­ряд­ке. По­это­му лег­ко ус­мот­реть, как за кру­ше­ни­ем идеа­ла ло­ма­ет­ся пси­хи­ка, а уж по­том — всё ос­таль­ное. Кос­ти, в том чис­ле. А ес­ли не кос­ти и не кам­ни в желч­ном пу­зы­ре, то про­сто ран­няя ста­рость, как след­ст­вие ран­ней зло­бы. Я не мо­гу лю­бить кро­ко­ди­ла! Ведь я точ­но пом­ню, что в на­ча­ле иде­ал был. Ну, хоть пер­вую ночь, но — был! А по­том при­шел день, оче­редь за ма­ка­ро­на­ми, стир­ка нос­ков, соб­ст­вен­ный со­п­ли­вый за­сра­нец и — точ­ка: по­лу­ча­ет­ся ал­ли­га­тор. Вы по­ни­мае­те: она же в этом ме­ня об­ви­ня­ет! Нет, же­ну лю­бить нель­зя, это про­ти­во­ес­те­ст­вен­но по от­но­ше­нию к ок­ру­жаю­ще­му за­ко­но­да­тель­ст­ву. Един­ст­вен­ная мир­ная фор­ма су­ще­ст­во­ва­ния в семь­е — до­го­вор и со­труд­ни­че­ст­во с при­ме­не­ни­ем мо­раль­ных штра­фов и фи­нан­со­во­го эм­бар­го. Лю­бов­ни­ца — то­же не вы­ход. Ес­ли с ней хо­ро­шо, то не с ней — еще, зна­чит, ху­же: на сто­ро­не — лю­бовь, так ска­зать, от ос­тат­ков чув­ст­ва, а до­ма — по ста­рой па­мя­ти. Нель­зя! Две люб­ви в од­ном мес­те друг дру­га жрать бу­дут, как пау­ки. Лю­бовь лю­бовь не лю­бит! И по­лу­ча­ет­ся, гос­по­да, что лю­бовь — по­ня­тие иде­аль­ное, чис­то, то есть, тео­ре­ти­че­ское и при­ме­нять его на прак­ти­ке мож­но толь­ко для ис­сле­до­ва­ний и раз­вле­че­ния. Есть и усу­губ­ляю­щие мо­мен­ты со­вме­ст­но­го не­лю­бов­но­го бы­тия: тра­ди­ция сек­су­аль­но­го опы­та жен­щин вос­пи­та­на на том, что ди­лем­ма «да­вать-не да­вать» все­гда, од­но­знач­но-при­ори­тет­но при­над­ле­жит толь­ко им; ба­бы уве­ре­ны, — в си­лу этой тра­ди­ции, — что для при­ве­де­ния в дей­ст­вие муж­ской функ­цио­наль­но­сти дос­та­точ­но по­ка­зать го­лый зад. Я за­яв­ляю, что ре­ше­ние «да­вать-не да­вать» в рав­ной сте­пе­ни при­над­ле­жит и мне. Да, я та­кой. А кто луч­ше-то се­го­дня жи­вет?

          Во­прос по­вис в воз­ду­хе. Па­ла­та при­об­ре­ла скорб­ную муж­скую за­дум­чи­вость и не­ожи­дан­ную со­ли­дар­ность.

 

 

 

Бе­се­да пя­тая

 

          — При­шла по­ра по­го­во­рить о ро­ли лич­но­сти в мо­ей соб­ст­вен­ной ис­то­рии. Со шко­лы хо­ро­шо пом­ню, что не­ис­ся­кае­мо диа­лек­ти­че­ское при­тя­за­ние на пер­вен­ст­во: то ли лич­ность тво­рит ис­то­рию, то ли ис­то­рия са­ма по­ро­ж­да­ет не­об­хо­ди­мую ей лич­ность, — Во­ва раз­ме­рен­но вы­пус­кал сло­ва в по­то­лок.

          Ста­рич­ки по бо­кам и вся ос­таль­ная ко­ман­да за­гип­со­ван­ных по­лу­рав­но­душ­но-по­лу­скеп­ти­че­ски вни­ма­ли фи­ло­соф­ст­вую­ще­му на осо­бый ма­нер боль­но­му. Мед­пер­со­нал на го­во­ря­ще­го кли­ен­та не об­ра­щал вни­ма­ния во­об­ще, как ес­ли бы кли­ент на­хо­дил­ся в со­сед­нем из­ме­ре­нии. А, воз­мож­но, так оно и бы­ло. Ка­ких толь­ко чу­ди­ков не под­ки­ды­ва­ет еже­днев­ная прак­ти­ка вра­чам и их по­мощ­ни­кам! Вот и вы­ра­ба­ты­ва­ет­ся от чрез­мер­но­го об­ще­ния с по­то­ком лю­дей про­фес­сио­наль­ная за­щи­та — не за­ме­чать то­го, что вы­хо­дит за рам­ки слу­жеб­ной функ­ции. Во­ва иг­но­ри­ро­вал и рав­но­ду­шие ок­ру­жаю­щих и их «рам­ки». Во­ва ве­щал. Что тут осо­бен­но­го? У ка­ж­до­го мо­жет воз­ник­нуть та­кая по­треб­но­сть — вы­го­во­рить­ся вслух. Боль­ни­ца — впол­не под­хо­дя­щее ме­сто.

          — Нет, вы ска­жи­те, ка­ко­ва роль лич­но­сти в мо­ей ис­то­рии? Ведь ко­ню по­нят­но, что моя соб­ст­вен­ная роль в этом де­ле — край­не ни­чтож­на. А где лич­ность? А вот, по­жа­луй­ста: до­б­рый де­душ­ка фю­рер — раз, дру­жок, ко­то­рый мне в дет­ст­ве поч­ки от­бил, — два, пер­вый кос­мо­навт — три, род­ной ди­рек­тор, ко­то­рый на по­ру­ки брал, — че­ты­ре, вся кол­лек­ция жен — пять… И так да­лее, гос­по­да. Что же по­лу­ча­ет­ся? По­лу­ча­ет­ся, что есть моя ис­то­рия, но нет ме­ня са­мо­го. Пол­но вся­ких лич­но­стей от­ло­жи­ли в ме­ня, как оса в гу­се­ни­цу, про­сти­те ве­ли­ко­душ­но за ка­лам­бур­чик-с, — ли­чин­ки лич­но­стей… А я-то сам из че­го? Зна­чит, и ис­то­рия мо­я — не моя! Зря улы­бае­тесь! Ва­ша, гос­по­да, ис­то­ри­я — то­же да­ле­ко не ва­ша. Слу­чай толк­нул пы­лин­ку жиз­ни, и она по­ка­ти­лась с го­ры вре­мен вниз. Чья-то пы­лин­ка так пы­лин­кой и ос­та­нет­ся, а чья-то пре­вра­тит­ся в ла­ви­ну. Де­душ­ка-фю­рер, на­при­мер, очень да­же уга­дал на­счет ла­ви­ны. На­мек по­ня­тен? Спа­си­бо. Зна­чит так: в ка­кую я сто­ро­ну по­ка­чусь, в чем из­ва­ля­юсь, к че­му при­сло­нюсь — то ко мне и при­лип­нет, то есть, мною и ста­нет. Зна­чит, мак­си­мум, что мне да­но — это ни­ка­кая не «лич­ность», а эле­мен­тар­ное «ту­да-сю­да». Я — дис­пет­чер! Мак­си­мум, что воз­мож­но — это пы­тать­ся ру­лить по пу­ти вниз. Я со­вер­шен­но доб­ро­воль­но под­ру­ли­вал и к вред­ным идей­кам, и к не­хо­ро­шим, из­ви­ни­те, гос­по­да, под­руж­кам, и к опас­ным на­пит­кам. Уни­каль­ность мо­ей по­зи­ции в том, что я не бо­рюсь за со­хра­не­ние то­го, че­го нет — за се­бя, — я про­сто, как снеж­ный ком, на­кру­чи­ваю на се­бя лип­кую по­верх­ность жиз­ни. И знаю, чем всё кон­чит­ся: рас­сы­п­люсь. Но мне нра­вит­ся, черт по­бе­ри, «на­кру­чи­вать­ся», да еще и ру­лить при этом! Лич­но­стей, гос­по­да, как та­ко­вых, во­об­ще не су­ще­ст­ву­ет! Лич­но­сть — по­ня­тие обо­соб­лен­ное, изо­ли­ро­ван­ное, а, зна­чит, иде­аль­ное, не­ес­те­ст­вен­ное, про­ти­во­ре­ча­щее уст­рой­ст­ву еди­ной божь­ей при­ро­ды. Ус­лов­но лич­но­стью мож­но счи­тать са­му ла­ви­ну жиз­ни. Всю! А мы — так, са­ми се­бе дис­пет­че­ры в этой об­щей, спол­заю­щей ку­да-то ка­ше. Бла­го­да­рю всех, я кон­чил.

          — Во­ло­дя, из­ви­ни­те, ес­ли я вме­ши­ва­юсь не в свое де­ло, — по­дал го­лос ин­тел­ли­гент­ный со­сед-ста­ри­чок. — Мне по­ка­за­лось, что ваш внут­рен­ний мир очень не­урав­но­ве­шен. Вас это очень уг­не­та­ет. Но об­ра­ти­те вни­ма­ние на од­ну важ­ную де­таль: лю­бые ва­ши внут­рен­ние от­кло­не­ния вы тут же ком­пен­си­руе­те ор­га­ни­за­ци­ей от­кло­не­ний внеш­них. Я под­чер­ки­ва­ю — ор­га­ни­за­ци­ей! Раз­ве не так? По­ла­гаю, что в се­мей­ной жиз­ни вы про­сто не­вы­но­си­мы, хо­тя те же ме­ха­низ­мы по­ве­де­ния в кру­гу дру­зей и на ра­бо­те соз­да­ют вам, ско­рее все­го, ре­пу­та­цию «сво­его в дос­ку» и «ге­не­ра­то­ра идей». Я, из­ви­ни­те, рас­су­ж­даю в тон ва­шим рас­су­ж­де­ни­ям. Лю­бить вас, ува­жае­мый, воз­мож­но толь­ко в эпи­зо­ди­че­ском ва­ри­ан­те, а на­де­ять­ся на вас я бы не по­со­ве­то­вал ни­ко­му. В том чис­ле и вам лич­но. Хе-хе! Рад был вас оби­деть.

          Во­ва мол­чал, как ле­жа­щая ста­туя.

          — Вой­ны на них нет, вот и бол­та­ют от без­де­лья, гни­ды! — с чув­ст­вом со­ли­дар­но­сти про­из­нес вто­рой ста­ри­чок.

          Во­ва не про­сто мол­чал — он де­мон­ст­ри­ро­вал, что не слы­шит.

 

 

Бе­се­да шес­тая

 

          За два дня до вы­пис­ки, ко­гда с Во­вы спи­ли­ли уже до­б­рую по­ло­ви­ну гип­со­вой бро­ни, он про­из­нес са­му ко­рот­кую из сво­их мо­но­бе­сед. Оче­вид­но, ос­нов­ная, ги­гант­ская, на­до по­ла­гать, мас­са айс­бер­га слов и раз­мыш­ле­ний ос­та­лась как бы под во­дой, на по­верх­ность вы­плы­ли лишь не­сколь­ко фраз. Не­ви­ди­мая ра­бо­та бы­ла труд­ной; на гла­зах у взрос­ло­го муж­чи­ны, как у ре­бен­ка, по­сти­гаю­ще­го азы бла­го­род­ной сдер­жан­но­сти, стоя­ли при­го­тов­лен­ные сле­зы. Эту мо­но­бе­се­ду Во­ва про­из­нес поч­ти ше­по­том.

          — По­че­му у ме­ня ни­кто не бе­рет ин­тер­вью? Возь­ми­те у ме­ня ин­тер­вью! Не­у­же­ли в це­лом ми­ре ни у ко­го не най­дет­ся хо­тя бы од­но­го во­про­са для мо­их от­ве­тов?!

          В тот день ме­ди­ци­на с удив­ле­ни­ем за­ре­ги­ст­ри­ро­ва­ла у вы­здо­рав­ли­ваю­ще­го па­ци­ен­та не­объ­яс­ни­мый ска­чок тем­пе­ра­ту­ры. Но, сла­ва бо­гу, всё бы­ст­ро про­шло.

 

 

Бе­се­да седь­мая

 

          Не­ин­тел­ли­гент­ный ста­рик опять под­жег мат­рац, чуть не уду­шив всех на­смерть. Мед­пер­со­нал и боль­ные бы­ли за­ня­ты про­па­ган­дой идей че­ло­ве­че­ско­го об­ще­жи­тия, про­па­ган­да ве­лась пре­иму­ще­ст­вен­но на не­цен­зур­ном эс­пе­ран­то. Во­ва до­жил до дня вы­пис­ки. Вни­зу, у подъ­ез­да ста­цио­на­ра уже стоя­ла ма­ши­на так­си, рав­но­душ­но щел­кал про­жор­ли­вый счет­чик, пси­хо­ва­ла, до­жи­дав­шая­ся Во­ву, суп­ру­га. На оби­та­те­лей трав­ма­то­ло­ги­че­ской па­ла­ты Во­ва да­же не обер­нул­ся, зна­ков вни­ма­ния и слов бла­го­дар­но­сти вра­чам не про­из­но­сил. Без по­сто­рон­ней по­мо­щи он всё еще был не­дее­спо­со­бен. Хо­дя­чие боль­ные ви­де­ли, при­сло­нив­шись к ок­нам боль­ни­цы, как две хруп­кие де­вуш­ки в бе­лых ха­ла­ти­ках вы­во­лок­ли по­лу­ка­мен­ное те­ло на ули­цу, как с по­мо­щью гра­ж­дан­ско­го ли­ца — же­ны ху­дож­ни­ка — те­ло уло­жи­ли на зад­нее си­де­нье «Вол­ги», как ма­ши­на тро­ну­лась и скры­лась, буд­то и не бы­ло ее ни­ко­гда.

          На пе­ре­кре­ст­ке шо­фер-ли­хач ед­ва не за­ле­тел под са­мо­свал. Гип­со­вые ла­ты уда­ри­лись обо что-то твер­дое в са­ло­не и слег­ка рас­кро­ши­лись. Же­на взвизг­ну­ла, а у Во­вы от толч­ка слу­чи­лась еще од­на, по­след­няя из ус­лы­шан­ных оче­вид­ца­ми, мо­но­бе­се­да.

          — Что бы я хо­тел на­пи­сать на сво­ем над­гро­бии? — ри­то­ри­че­ски про­из­нес он. По­сле че­го шо­фер вздрог­нул, ис­пу­гав­шись суе­ве­рия боль­ше, чем ре­аль­но­го са­мо­сва­ла.

          — Ду­рак ты, па­рень! — в серд­цах про­вор­чал шо­фер и пе­ре­шел на ре­жим встреч­но­го мо­но­мол­ча­ния.

          Во­ва про­дол­жил как ни в чем не бы­ва­ло.

          — Плюнь на эту мо­ги­лу, про­хо­жий! С это­го бы на­чи­на­лось, гос­по­да…

          — Вов­ка, пе­ре­стань! — же­на вя­ло пы­та­лась вос­пре­пят­ст­во­вать из­лия­нию.

          — Плюнь и про­хо­ди даль­ше! Ибо здесь по­ко­ит­ся прах не­со­сто­яв­ше­го­ся сле­са­ря третье­го раз­ря­да, ре­гу­ли­ров­щи­ка элек­трон­ной тру­хи, груз­чи­ка и не­сча­ст­но­го ху­дож­ни­ка-не­до­уч­ки. Здесь, вы­со­ко­чти­мый гос­по­дин про­хо­жий, по­хо­ро­нен не­по­роч­ный маль­чик Во­ва, ко­то­рый воз­рос в гре­хе, гре­хом пи­тал­ся и гре­хом стал. Ка­ж­дый в ми­ре сам се­бе Бог, и толь­ко этот Бог — на­стоя­щий и един­ст­вен­ный; сколь­ко жи­во­го во­круг, столь­ко и идо­лов. Плюнь, про­хо­жий, на мо­ги­лу! Ибо дол­жен ис­пу­гать­ся ты мо­их за­по­ве­дей. Пер­вая, са­мая глав­ная: убий се­бя! — раз­ве не это­го ждешь ты сам и ждут ос­таль­ные, по­то­ра­п­ли­ваю­щие: «Стань дру­гим»? Вто­рая: ук­ра­ди! — сво­руй у ми­ра всё, из че­го ты сам се­бя сле­пишь. И да­ле­е — по тек­сту: ал­кай, пре­лю­бо­дей­ст­вуй, воз­же­лай же­ну ближ­не­го, ина­че бу­дешь объ­яв­лен чу­жим в ста­де сво­ем. Плюнь, про­хо­жий, на эту мо­ги­лу и то­гда — спа­сешь­ся. Аминь!

          За ок­ном ма­ши­ны про­мель­ки­ва­ли до­ма, ли­ца, ма­га­зи­ны, за­во­дские тру­бы.

          В квар­ти­ре, на ди­ва­не, нор­маль­но корм­ле­ный и впол­не уми­ро­тво­рен­ный муж, за­чем-то при­сталь­но и не­доб­ро по­смот­рев на же­ну, спро­сил:

          — Ты Пуш­ки­на лю­бишь?

          — В шко­ле про­хо­ди­ли, — от­ве­ти­ла же­на.

          — Ка­ле­ка! — Во­ва на­лил ста­кан «крас­ну­хи» и, не объ­яс­няя, вы­пил.

          На ра­бо­ту Во­ва вы­шел че­рез пол­го­да. В ки­но­те­ат­ре «Друж­ба» ору­до­вал уже дру­гой мас­тер афиш­ной жи­во­пи­си. Во­ва ав­то­ма­ти­че­ски пре­вра­тил­ся в под­мас­те­рья.

 

                                 

 

**************************

 

          1988 г.

 

Hosted by uCoz