Лев РОДНОВ

 

ЭТЮД О СОБАЧЬЕЙ ЖИЗНИ

 

         Эта история - сборник реальных фактов. Впрочем, каждый верит лишь в то, что доступно его пониманию. Опыт и позиция автора таковы: жизнь сама "выдумывает" нас с гораздо большей непостижимостью, чем мы это способны делать сами.

 

1.

 

         - А правда, что у тебя ручная волчица живет? - девушка с любопытством поглядывала на равнодушное санькино лицо. Он ее провожал. Они шли рядом по проезжей части центральной улицы, чадила влажной духотой августовская ночь; стрелки на часах подползали к четырем, отчетливыми проталинами плавали в небе тихие электрические фонари. Как говорится, ни машин, ни шагов.

         На вопрос девушки Санька ответил бесстрастно и предельно коротко:

         - Ну.

         Ему до оскомины надоели подобные расспросы; чутьем, шкурой он ощущал: есть что-то нехорошее, неприятное в том, что твою обыденную жизнь начинают разглядывать, как экзотику.

         - Покажешь?

         - Нет.

         Жизнь не сразу сделалась для Саньки мала, не по размеру. Он осознанно ощутил ее тесноту после службы в десантуре, где его два года дрессировала без передышки сама смерть - сначала теоретически, а потом и... После десантуры гражданская жизнь показалась Саньке полной неправдой, сном, фантасмагорией, иллюзией, где всякий из кожи вон лез - имитировал то, что он сам о себе напридумывал. Санька враз оказался в огромном балагане, где люди копировали друг у друга жесты, мимику, чувства, мысли. Это было похоже на бред, сумасшествие. Они все были нормальные, Санька - псих. Сначала он запил, потом с удовольствием бил морды дворовой шпане, потом женился. Обошел за несколько последующих лет с полдесятка заводов, но карьера работяги его не грела; Санька занялся неуважаемым в обществе, хлопотным, но достаточно доходным промыслом - разведением собак. Суки, кобели, родословные, вязки-течки, новое увлечение - охота на серьезного зверя в команде мужиков-раздолбаев, - все это быстро подмыло песчаный фундамент санькиного семейного замка. Жена взвыла. Особенно после дурацкого случая, когда один из охамевших агрессивных кобелей загнал ее на шкаф и продержал там несчастную женщину весь день, так и не дав выйти на работу. Кобеля Санька в сердцах хотел пристрелить, но не успел. Успел лишь огреть плеткой с плеча и нечаянно выбить собаке один глаз... Собака сбежала. Санька понял, что единственные его надежные друзья на этом свете - покой и одиночество. Случай не заставил себя долго ждать; оставив жену, ребенка, квартиру, неопределенность и обидную память в наследство - Санька напялил егерскую форму и отбыл осваивать владения, лесной заказник в сотне километров от города.

         Так пришло его счастье. В охоте он признавал только один вид - охоту на волков. Умного, сильного зверя Санька боготворил и, убив, перехитрив лесную скотину, уважал ее, поклонялся ее остановленной силе, как первобытный. Веснами он собирал волчат в логовах и сдавал за премию. Однажды им овладела идея эксперимента - скрестить волчицу и овчарку; многие бы захотели за любые деньги купить помесь. Так в санькиной одинокой избе на берегу лесного озерца появилась Аза, ручная волчица, которую он вынянчил с месячного возраста. Волчица жила практически без привязи, свободная, иногда она надолго уходила в лес, но всегда возвращалась. Санька любил ее так, как не любил никого в жизни. Зверь платил взаимностью. Нежностей между ними не было: человек жил по своим законам, волчица по своим. Им было удобно рядом, потому что волчица всегда была голодна, а у человека для нее всегда имелся кусок дармового мяса.

         Иногда Санька наезжал в город. По делам. Гульнуть, попить водки. Колоритное санькино бытие служило в компаниях вечной темой для подкалываний, насмешек, восхищения женщин. По-сути, завидовали одному - санькиному неприступному покою, насмешливой естественной силе, ворочавшейся в его натуре, как медведь в берлоге. Гостей к  себе в лесной схорон он никогда не приглашал. Это придавало его образу еще больший колорит и даже таинственность. Женщины на таинственность летели, как стервы.

         ...Девушка перетерпела сухую санькину неотзывчивость; столкнувшись с его душой, словно одетой в бронежилет, она без стеснения начала кокетничать и заигрывать - мужская непоколебимость всегда будит в женщине провокатора.

         - А кто из нас лучше, я или она?

         Назойливых Саня не любил.

         - Ты где живешь? Может, такси словим?

         Она захохотала:

         - Утомила?! Во-он мой дом, близко уже, не нервничай, сейчас отпущу. А все-таки, кто из нас?

         - Тебе что, самолюбие поцарапать неймется?

         - Значит - она...

         Санька терпеть не мог участвовать в провожанках. Но ничего не поделаешь - попросили. Не смог отказаться.

         - А как ее зовут?

         - Аза.

         Еще в десантуре Санька научился безошибочно чувствовать угрозу, почему-то это чувство приходило со стороны спины, спина как бы открывалась, слегка холодела и начинала "знать" события наперед - ум в эти мгновения молчал, тело действовало молниеносно, ведомое одним лишь наитием.

         Спина похолодела.

         Санька схватила девушку в охапку и дикими скачками - через газоны - шарахнулся к могучим решеткам стадиона "Динамо". От неожиданности девушка даже не завизжала - запищала, смешно и беспомощно. Санька водрузил ее на бетонный порожек ограды и следом запрыгнул сам.

         Только тут включилось сознание. Подруга восстановила кокетливое выражение лица и с удивлением-восхищением-недоумением, вцепившись в Саню под руку, изрекла ядовито:

         - Собачек испугался, ковбой?

         Вниз по пустынной улице, прямо по осевой, текла стая собак. Их было много, очень много, десятков семь-восемь, не меньше, все рослые, с крепкими телами, свалявшейся шерстью, у всех одинаково пригнутые к асфальту аскетичные морды с вывалившимися языками, капающей слюной..., и главное - они молчали, упорно, совершенно неестественно для собак, целеустремленные, собранные в этом едином марш-броске через многокилометровый каменный лабиринт спящего города; вот что пугало больше всего - молчание стаи! - общее, как дыхание единого организма; грозное, не отвлекающееся ни на что живое течение - это ошеломляло бы меньше где угодно, но не в городе! - они шли плотно, равнодушно, одинаковой, ровной рысью, излучая в пространство парализующий психический ток. Впереди всех бежал грязно-белый одноглазый гигант-вожак.

         - Райт!!! - неожиданно заорал Санька. - Райт! Райт!

         Вожак остановился, стая, как по команде, тоже замерла. Вожак поднял голову на людей, на дне глаза сверкнул злобный огонек, клыки стали медленно обнажаться.

         Санька почувствовал, как в паху у него заныло от дурного предчувствия. Девушка тоже, наконец, прониклась ситуацией, окаменела, впившись в санькин локоть.

         Санька судорожно набрал в легкие побольше воздуха.

         - Фу!!! - выдохнул он. - Фу!

         Еще некоторое время белый гигант презрительно изучал двоих, прижавшихся к железной ограде, потом будто выключился - расслабленно опустил голову вниз и побежал, кропя слюной. Стая послушно затрусила следом. В тихом утреннем пространстве отчетливо было слышно, как скребут, тукают, шебуршат по асфальту когти. Вскоре все исчезло. Очевидно, стая одичавших псов пересекала город по какой-то, одной им ведомой, надобности.

         - Ничего себе! - возбужденная запоздалым страхом, защебетала девушка. - А ты, оказывается, тако-о-ой сильный!

         Она обняла Саньку и поцеловала в губы.

         - Слушай, что это было?

         - Собачки.

         - Я сначала думала, ты спятил, а потом, когда этот, одноглазый посмотрел на нас... Уфф! Вот бы такого мужчинку заиметь!

         Но Санька в данный момент был очень далек от ее бестолкового бабьего пижонства. Он узнал в одноглазом великане Райта - ту самую псину, которую несколько лет назад намеревался пристрелить за неукротимую гордость, - великолепного кобеля, отличного производителя. Мысли путались.

         У подъезда девушка сморщила носик, поиграла ключами от квартиры на пальчике, посмотрела протяжно, наконец, решила: как именно ужалить Саньку в самое сердце:

         - Знаешь, дорогой, мне кажется, что ты просто... терпишь, когда тебя целуют...

         - Да, терплю. Всем привет! - сказал Санька, повернулся и, не оглядываясь, размашисто зашагал на автостанцию, прикидывая, что на первый рейсовый автобус в район билеты будут. Ночной эпизод с собаками он выбросил из головы, как лишний мусор.

 

 

2.

 

         Кличку свою - Вася Высочество - однорукий, хромой, вечно какой-то значительно-суетливый, широколицый, небритый с хрипловатым высоким голосом комендант городской свалки Василий (отчества не знал никто) получил так. Сидели на окраине зловонной земной язвы - свалки, - выпивали, укрывшись от ветра в васином фанерно-картонно-дощаном логове. Малиновым пылом грел обстановку трехкиловаттный электрический "козел" - безвозмездный дар неведомых заводских умельцев, они же, кстати, и подцепили его к светлой силе, текущей с уходящих куда-то столбов. Спасенный из-под ножа бульдозера, исправно чирикал - с гвоздя на стене - радиоприемник "Альпинист". Передавали "Принцессу Турандот". Артиста Василия Ланового подельники по театру, дурачась вовсю, запросто величали Вася Высочество. Мужики усекли юмор. Так Васька-Однорукий в одночасье был перекрещен на царский манер; многочисленная шоферня, зубоскаля, за неделю усвоила новшество. А когда в воскресенье Василий, как обычно, появился на барахолке с "товаром" - автожелезом, пластиком, инструментами, радиодеталями россыпью и целыми платами, абразивом, метизом и черт-те знает, с чем еще - барахольный ряд незлобно рапортовал:

         - Васяму Высоч-чездву!

         Узнала клиентура. Характер у коменданта был вспыльчивый, но не жесткий - стал откликаться на новое имя, даже самому понравилось. Однако новизна с этого события быстро стерлась, как стирается она со всего, что не рождается новым постоянно. Свалочные новички разве что хохотали, да пацанва; любителям подразнить пожилого человека доставалось иной раз по хребтине от однорукого коменданта, дельно бродящего целый день по своим дымящимся владениям, с серьезным лицом делающего очередную отметку в путевом листе водителя.

         Вася Высочество был одинок и другого дома, кроме фантастической по своей убогой изобретательности халупы, у него не было во всей Вселенной. Даже ветераны-шофера мусоровозок не могли с точностью припомнить год появления однорукого на свалке. Казалось, он был здесь всегда, не старея и не молодея - вечный. Год проходил за годом, ничего, собственно, не менялось, да свалка и не могла, наверное, измениться: на глазах однорукого огонь пожирал любые отходы человечьего бытия - времени здесь было не место. И только халупа Васи Высочества потихоньку обрастала, как неведомое судно на приколе, этакими прицепившимися "ракушками" - возвращенными к дальнейшей жизни вещами: листами, банками, гирями, шпоном, ватой, рубероидом, дырявыми стульями... Было бы тепло - жизнь сама приспособится; так, или примерно так привыкли размышлять в васиных кругах: одни, наученные "истине" личной драмой, другие - после срока.

         Иногда Вася Высочество устраивал "отдых".

         К этому дню, - обычно к субботе, - он готовился тщательно, заранее, не перегорая, не перекачивая себя вожделением, мудро и просто: неделю специально сушил себя - не пил, деньги экономил до скаредности, желудок, правда, не мучил, варил бульон из костей, хлебал с аппетитом; обязательно ездил в город сам, не доверяя столь важное дело шоферам-прохиндеям, покупал пару бутылок коньяка, закуску побогаче - вроде копченой мойвы, и, наконец, этот день наступал! Какой-нибудь дилетант-дачник, случайно забредший в субботу на замершую, притихшую, мирно курящуюся зону свалки, поковырявшись палкой в одной, в другой куче, вдруг обнаруживал посреди хаоса и чада странную личность - Васю Высочество, восседающего на полуобгоревшем диване за импровизированным столом, застеленным настоящей скатертью, с коньяком и мечтательно-безвинными глазами на небритом лице...; и только воронье, воронье вокруг - тучами! Быстро смущался дачник и уходил, смущенный, восвояси - не копалось ему в таком соседстве.

         А Вася Высочество чинно восседал посреди своего царства, аккуратно наливал по четверти стакана, медлил, как умел, вкусно закусывал и смотрел сквозь живое, кружащееся воронье сито в никуда; постепенно водянистые глаза коменданта мутнели, и он падал куда-то в блаженство, улыбаясь и негромко матерясь. "Отдыхал" однорукий только летом, зимой можно было запросто околеть; редкое удовольствие - вдвойне, втройне слаще.

         Свалочные коробейники Васю Высочество по-настоящему уважали: он четко знал не только все мусоровозки по номерам, но и мог выдать расписание - когда, какая и с чем именно приедет. За такую уникальную информацию охотно платили неподдельной проникновенностью, табаком и жидкой валютой. Приглянувшегося новичка однорукий добровольно натаскивал:

         - Мотозаводская сегодня херню одну привезет - все из-под пресса. Можешь не ждать. Без пятнадцати четыре должна прийти. А вот позавчера радиозаводская просроченные танталовые электролиты пачками привезла. Новье!

         - В пачках! - радиолюбитель-передвижник впадал в экстаз-транс.

         - Перед праздником приходи, не промахнешься, - наущал Вася Высочество. - Они перед праздниками в цехах генеральную чистку делают. Вся подряд, не разбирая, метут.

         - Когда?!!

         - В пятницу. С утра. Да не торопись очень-то. Часов с десяти начнут ехать.

         - Спасибо огромное! - любитель раболепно мерк перед высоким профессионалом. Вася Высочество получал свою законную порцию внимания, почета и уважения.

         Однажды в его халупе появилась женщина-бродяжка. Она специализировалась на "товаре", которым Вася Высочество брезговал: на старых тряпках, брошенных кусках хлеба, пустых бутылках. В загородном доме начались скандалы, угрозы и мордобой. Вася на все лады решительно заявлял: "Сгоню к матитевым ятям! Дождешься!" - но не сгонял. Она, в свою очередь, плевалась: "Подожгу, черт однорукий! Бля буду, подожгу!" И - не поджигала. В общем, жили. Но не долго. Однажды из мусорного контейнера вывалилась наружу чудом уцелевшая полнехонькая десятилитровая посудина с брагой. Женщина нашла, никому не сказала, ибо на свалке не принято делиться радостью от находки - незачем отвлекаться, незачем будить чужую зависть. Попробовала. Брага оказалась в самый раз, крепкой, вполне поспевшей. Кто и зачем ее выбросил - загадка. Может, чей-то сынок поставил втихаря от мамаши, а та нашла, да и распорядилась в сердцах. А, может, по ошибке или по дурости кто... Не важно. Мало ли загадок покоится под многометровым прахом и пеплом здешнего мира - не для того они становились загадками, чтобы их обратно разгадывали.

         Бродяжка нахлебалась браги, очумела, повалилась на кучу горящей пластмассы и даже не закричала. Несчастье видели, но кто в огонь сунется? Разгорелось так, что близко не подойти - с десяти метров ресницы от огня рыжели.

         Понаехали следователи, выспрашивали все чего-то, ковыряли фактами душу. Так ничем дело и закончилось - пригнали на свалку милиционера, учредили постоянный наблюдательный пост. Мента Вася Высочество возненавидел за его бесцеремонность, за гадскую манеру во все лезть и мешать. Впрочем, чувства были вполне взаимными. От ненастий милиционер укрывался в халупе однорукого, хотя Вася Высочество, оскорбленный за собственность, повелел ему строить свою. Пост продержался ни много, ни мало - почти год. За это время ссыльного милиционера дважды кусал огромный белый пес, объявившийся на свалке самозванно и неожиданно.

         Вообще, собаки на свалке - явление обычное. Они, как правило, малоподвижны, сыты и меланхоличны. Их разнокалиберное племя откапывает лапами свое счастье точно так же, как и люди. Все заняты делом - изобилие источника гарантирует мир.

         С приходом белого кобеля мелкота враз исчезла, появились крупные твари, с каждым месяцем их становилось все больше. Никто не знал, откуда они появляются. Но они появлялись. Как-то Васе Высочеству возбужденный шофер рассказывал, что своими глазами видел, будто бы собачья стая разрывала на обочине волка. Вася байке, конечно, не поверил, но спать стало страшно. По ночам собаки жутко выли где-то поблизости. Вот когда бы пригодился мент с пистолетом! Но глупый милицейский пост убрали за ненадобностью.

         От многих переживаний комендант свалки устроил себе внеурочный "отдых". Без экзотики, без показательного выхода на лоно вверенного объекта, без скатерти - просто в хибаре при включенном "козле". Коньяк - напоминание самому себе о том, что ты тоже человек, что способен сам себя уважать... Коньяк в бедном доме - усилитель одиночества.

         Проснулся Вася Высочество ночью не как всегда, от жажды, а совсем от другого - от пристального холодного и осмысленного чьего-то взгляда. Он разлепил глаза и... похолодел сам до мизинчика: в полуметре от васиного лица сидел тот самый белый кобелина и в упор, не мигая, сверлил человека расширенными зрачками. В помраченном алкогольном состоянии Вася не запер дверь на крючок.

         Вася Высочество не сразу сообразил, что лопочущий голос - это его голос; со страху язык, сам не ведая почему, заворочался первым и уж только потом поспел за ним слух - они вроде как разделились. В полном оцепенении Вася внимал самому себе. Скотина зевнула, чем придала лопотанию еще большие темп и сбивчивость.

         - Я ведь кто? Я - никто! А если бы и был кто, то все равно - никто... У нас у человеков так. Сам понимаешь. Безвредный я, один кандыбаюсь. Тут мое место получилось, не виноват я. Понимаешь? Тут хорошо, все есть, захотел чего - нашел. Все наше, ищи только! Никого просить не надо, сам ведь знаешь. Нам сюда Адама с Евой, мы бы тут новый мир зачали! Тут рай, законов нету, все даром. Тут на всех хватит! Так ведь? Так ведь? Так ведь? А я - никто! Никто я! Пригрелся просто, чтобы плохо не было. Так ведь? Так ведь? Я ведь смерти не боюсь, не-е, не боюсь! Людей, милый, бояться надо. Никто я! Никто совсем...

         Собака шумно вздохнула и улеглась, уронивши массивную голову на лапы. Остро пахло псиной. Незваный гость, казалось, спокойно уснул. Зато Вася Высочество до утра боялся пошевелиться, глаз не сомкнул. Утром пес, как ни в чем не бывало, поднялся, потянулся и вышел.

         Вечером он явился вновь и, найдя дверь запертой, так грозно и утробно зарычал, что хозяин открыл не канителясь. Постепенно человек и собака подружились, если, конечно, можно назвать дружбой боязливую угоду двуногого и непререкаемый, молчаливый диктат животного. Вася Высочество стал варить костный бульон на двоих и в подробностях вслух вспоминать свою прожитую жизнь - молчание в присутствии белого гиганта был невыносимее всего.

         Как-то нежданно-негаданно опять нагрянула с очередной проверкой милиция. Да не просто нагрянула - направила нож бульдозера на хибарку Васи Высочества, так как получила ясный приказ "снести рассадник". Тракторист-друган подлость выполнять отказался, сбежал. За рычаги трактора полез милиционер. Вася Высочество взвыл матом, перекрыв шум дизеля. А из-за кучи мусора живой торпедой с обнаженными клыками взвился разъяренный пес. Мгновение - и милиционер забулькал, захрипел порванным горлом, выхватил пистолет, открыл стрельбу. Но тот скачками, зигзагообразно ушел за бруствер свалки к лесу.

         Засудить Васю Высочество не удалось. Отмазали. Но и пес со свалки пропал - будто канул.

 

 

3.

 

         Всякая жизнь не просто порождает свое подобие, а обязательно дает некий избыток, не слепое повторение вида, больше - приплод самой бытийности, - и тогда неизбежно, откуда ни возьмись, из бесконечного черного чрева времени является соседство; не успел ты слов договорить: "Я - есть!", а уж со всех сторон несется: "И я - есть! Я! Я тоже!" - небеса кричат, звезды, капли, камни, рыбы, деревья, люди и демоны; шумно в мире; только Бог молчит - удерживает равновесие, чем больше шум внизу - тем глубже молчание там...; оттого и кажется, что нет по ту сторону небес никого вовсе.

         ...Погода стояла дождливая - грибы ковром. Местечко по имени Костина Мельница кто только не топтал - совсем к городу близко, слыхать, как молоты на заводе ухают. Впрочем, серьезные грибники тут не паслись: пацанва, старушки, алкаши иногда. Уже больше недели на Костиной Мельнице, в соснячке, под полиэтиленовой пленкой в шалаше жили четверо сбежавших детдомовцев, младшему лет пять, старшему не больше восьми; жгли костер, ссорились, мечтали, грызли все, что удавалось раздобыть в городе. Вечером у ребят намечался большой праздник: украли с базара кусман свинины, возбужденные удачей, выстругивали палочки для шашлыков, готовили угли.

         - Смот-ите, скойко собаков! - испугался самый младший и полез на дерево. Остальные засмеялись, помогли трусишке вскарабкаться на ближайшую сосенку.

         Несколько десятков псов напрямик через небольшое поле мчались прямо на ребячий костер. Молча.

         - Ха-ха! Соба-аков он испугался! - старший взял из костра горящую с одного конца хворостину и выступил вперед. Двое остальных зажали в кулачках перочинные ножи. Всем было весело оттого, что малыш сдрейфил.

         Собаки стремительно приближались к людям, по-прежнему не издавая ни звука: ни хрипов, ни обычного рычания, ни лая. Мелких в стае не было. Мальчишка замахнулся горящей палкой и, матькаясь, хотел огреть бегущего лидера, но не успел - главарь молниеносно упредил удар, увернулся, зато сразу два других лохматых пса вцепились в ноги, повалили.

         - Ма-ма! - истошно закричал мальчишка. - Ма -...

         Собаки остервенело рвали человека на куски, по-звериному глотая оторванное целиком, не разжевав.

         Стая разделилась. Часть кинулась за побежавшими двумя пацанами. Догнали. Каждый рвал свою добычу.

         Малыш на дереве ревел в голос, он чувствовал, что падает, что руки от страха обессилели, не слушаются. Он обхватил шершавый ствол, прижался к нему лицом и перестал дышать.

         Собаки, обнаружив еще одного, сгрудились вокруг сосны, наконец-то залаяли, наполнив лесок гулкой какофонией, особо ярые скребли когтями землю под деревом.

         Через двадцать минут им надоело топтаться на одном месте, одноглазый вожак грязно-белой масти наклонил голову к земле и, не оглядываясь, затрусил прочь. Остальные, как по команде, послушно бросились вслед.

         Все стремительно стихло. Садилось за горизонт красивое закатное солнце. Малыш свалился с дерева мешком и со всех ног бросился к городу - под защиту родных интернатских стен. Убегая, он закрывал глаза ладошками, чтобы не увидеть случайно того, что оставили после себя псы. К куску свинины они не притронулись.

 

 

         В 9.00 в кабинете второго заместителя министра МВД началось совещание. Собрание было сугубо конфиденциальным, кроме милиции присутствовали еще представители охотинспекции, санэпидемстанции, человек от госбезопасности и городской глава-администратор.

         - Что, опять? - покряхтел глава, устраиваясь на мягком стуле поудобнее.

         Замминистра не торопился: разложил на столе какие-то бумаги, нажал кнопку на телефоне, обвел присутствующих взглядом исподлобья, высморкался, закурил:

         - Да, опять. Я вкратце доложу обстановку. Первый сигнал - о нападении одичавшей собаки на человека - мы получили еще в 1974 году: в пригородных лесопосадках, в северо-западном районе города в дневное время суток получил смертельные ранения любитель-марафонец.

         Замминистра сделал паузу. Профессионалы криво улыбнулись, оценив комизм случившейся некогда трагедии. Вновь сосредоточились; лица приняли одинаковое нахмуренно-озабоченное выражение, какое случается у близких единомышленников в минуты высокого напряжения жизни.

         - В общем, проблема с тех пор не исчезла. Вы знаете, что практически все факты нападений мы провели по отчетным документам как несчастные случаи. Кое-кто из наших работников перестарался, и дважды нападения фиксировались по годовым отчетам как нераскрытые преступления... - самым уголком рта министерский зам опять невольно улыбнулся. Собрание послушно повторило тонкую мимику.

         - Проблема растет. Надо признаться, мы не получили сколь-либо удовлетворительных результатов за эти годы. Было проведено восемь специальных облав. Можно сказать, безрезультатно. В прошлом году собаки сожрали двух пьяных, вышедших после второй смены из проходной металлургического завода. Вы понимаете! В центре города! Затащили под мост и - сожрали. Впрочем, они не всегда поедают жертву, но убить стараются - наверняка. М-да... Тут с бандитами не успеваешь разобраться, а еще и эти!.. В общем, положение весьма серьезное и ситуация продолжает обостряться. Вчерашний случай на Костиной Мельнице уже получил в городе нежелательную огласку. Вы знаете, официально мы опровергаем, так сказать, слухи о нападениях животных на людей. Чтобы не сеять лишнюю панику. Население не должно волноваться. Для взятия ситуации под контроль мы привлекаем дополнительные возможности.

         Люди в комнате больше не улыбались. Действительная опасность, чувство служебной озабоченности и гипнотизирующая аура кабинетного косноязычия объединили собравшихся по-настоящему.

         - А, может, все-таки сообщить населению? - робко спросила женщина, представитель санэпидемстанции. И осеклась, испугавшись мягкого, усталого взгляда замминистра.

         - У нас есть горький опыт. Ни к чему положительному такие сообщения не приводят. Я повторяю: население не должно волноваться. Вот что главное! Для этого мы здесь трудимся, ночей не спим.

         - Можно мне? - энергичный, сухопарый человек из охотинспекции заговорил очень быстро, жестикулируя и часто хватая воздух в кулак. - Уходят! Вы понимаете, уходят бесы! Знают, сволочи, все человеческие повадки! Огня не боятся, на красные флажки им наплевать. Волков от города километров на сорок в округе разогнали! Вы понимаете, волки их боятся. Это же не собаки - дьяволы! Санэпидемстанция семь с половиной тонн отравленной привады разбросала в пригороде, все хищники передохли, ворон по лесам валялось, хоть запинайся, а дикой собаки - ни одной не нашли. Псы все очень крупные. Естественный отбор у них - жесточайший. Живут в норах, в логовах. Мы пробовали их весной, как волков, накрыть в период деторождения... Уходят, понимаете, уходят! Щенков хватают в зубы и - уходят. Тех, что унести не могут - душат. Облавы наши, мне кажется, они за месяц чуют.

         - Пожалуйста, без мистики, - мягко прижал эмоциональные пики замминистра.

         - Какая мистика?! Какая там мистика! Хоть бы раз подпустили на расстояние выстрела!

         У представителя оперативной милиции тоже нашлась пара слов:

         - Есть еще собаки... По подвалам ошиваются, по заброшенным зданиям. Мы их отстреливать пытались, но тогда в освободившиеся собачьи подвалы бомжи лезут, пацаны с девками, ворье всякое. Населению от них еще хуже. Короче, отстрел в черте города пока прекратили.

         Городской глава-администратор сопел и был какой-то весь по-домашнему несчастный. Человек из госбезопасности вел себя, как инопланетянин, присланный на Землю с сугубо наблюдательной миссией - впитывал все, ни во что не вмешивался.

         - Может, они бешеные? - предположила женщина из санэпидемстанции.

         Охотинспектор аж защелкал пальцами, ловя воздух:

         - Как бы не так! Это - интеллект! Коллективный разум. Злобный. Враждебный. Хотим мы того или нет теперь - не зависящий от нас с вами. Эти твари вернулись к природе, впитав от человека массу умений. Сначала они группировались и питались на городских свалках и были, в общем-то, безопасны. Но после первой же крупной облавы включился механизм агрессии. Вертолет бы, а? - неожиданно закончил инспектор.

         - Я думаю, с ГАИ договоримся, - пообещал замминистра.

 

 

4.

 

         Ранним утром Санька катил на своем тяжелом мотоцикле - "Урале" - к городу. Рассвет едва еще начинался, машин на тракте не было, струи холодного воздуха напористо лезли во все щели брезентовой одежды. В коляске, возбужденно вытянув морду навстречу упругому воздушному потоку, наслаждалась запахами Аза, волчица. Зверь был в ошейнике, сыромятная шлея вместо поводка свободно болталась, брошенная внутрь коляски. Санька пробовал однажды приучить свою питомицу к наморднику, но затея оказалась слишком опасной: после первой же попытки волчица разорвала намордник в лохмотья, уронила Саньку ударом лап и, встав над лицом, так красноречиво пророкотала, что точка на затее поставилась сама собой. Санька понял, что воспитание - процесс взаимный; он раскаялся за самодурство перед Азой, выдал ей трехдневную пайку мяса и даже в мыслях больше не возвращался к идее эксперимента с намордником. Волчица простила.

         Саньку вызвали на облаву. Он спросил по телефону про Азу; начальство, поколебавшись, дало авантюрное разрешение:

         - Ладно, вези своего дракона, хоть посмотрим.

         Асфальт давно не ремонтировали, то и дело попадались колдобины, прыгали под колеса широкие поперечные трещины. Потряхивало. Как в голтовочном барабане, потряхивались в санькиной голове и угловатые мысли - терлись друг о друга, сглаживались. Собаки... Сколько тысячелетий они живут рядом с человеком? Что их заставило уйти от природы? Голод? Лень?.. Безоговорочная рабская преданность во имя дармового прокорма? Не понятно... Как, чем смог загипнотизировать первый двуногий дикарь другого дикаря - четвероногого?! Взял он его силой или просто погладил? Бросил кость - отходы своей щедрости... Жизнь слуги, родившаяся от жизни хозяина... Какая, наверное, страшная, глубочайшая несвобода накопилась за тысячелетия в собачьей цивилизации! Люди, говорят, становятся добрее от соседства с собакой. Интересно, какими становятся они? Даже странно, почему раньше об этом никто не думал?

         Почти точно к назначенному часу Санька подрулил к угрюмому зданию МВД. Здесь уже собрались остальные: охотинспекция, вооруженная карабинами, группа молодых веселых милиционеров с автоматами, несколько проводников с овчарками. Людей ждал автобус. Шипели переносные рации.

         Овчарки взбесились, почуяв волка, чужого по крови. Только одна из них, еле удерживаемая проводником, рвалась в бой, остальные, поджав хвосты, лаяли фальцетом или нервно скулили.

         Уши Азы легли, слились с черепом; она внимательно посмотрела на Саньку, как бы спрашивая: "Что?" В городе волчица уже бывала и Санька знал: здесь, среди каменных затворов, ограниченного горизонта, запаха гари и ненастоящей земли - иерархия взаимоотношений меняется: зверь добровольно подчиняется человеку. Точнее, не подчиняется даже, а вынужден целиком доверять: мол, ты меня здесь кой-чему подучишь, а я тебя - там...

         - Нельзя! - властно, спокойно скомандовал Санька. - Нельзя, Аза! Фу! - он привязал сыромятный ремешок за ручку коляски.

         Собрались любопытные, то есть, все, кто был перед подъездом. Непонятно, на кого пялились больше; похоже, сам Санька притягивал интерес любопытствующих сильнее. Сыпались заискивающие одобрения крутых, видавших виды мужиков, задавались вопросы. Волчица, не отрываясь, следила за санькиной реакцией. Санька молчал, как дерево: приказано приехать - пожалуйста, приехал. В серьезных компаниях умеют по-достоинству оценить бессловесного профессионала.

         Подошел подполковник, руководитель операции:

         - Ты ведь, парень, в автобус с ней не сядешь.

         Санька пожал плечами:

         - Я сам. Не заблужусь.

         Тронулись. В одиночку Саньке было гораздо удобнее, привычнее.

         Вертолет ГАИ раньше других вступил в операцию, в его главную задачу входило - обнаружить стаю. Кроме того, у открытого вертолетного люка пристроился бесшабашный оперативник, прирожденный снайпер, большой любитель до всякого азартного дела. Чтобы не вывалиться под напором ветра наружу, он зафиксировал тело страховочным поясом.

         Вертолет взмыл с учебного аэродрома, находящегося неподалеку от Костиной Мельницы, и почти сразу же поднял, выгнал из полупрозрачного соснячка собак. До того момента, пока стая не рассыпалась в бегстве, оперативник успел несколько штук уложить. Собаки из леса выбежали на широкий пойменный простор небольшой речушки - сильно петляющей, с массой болотин и старых русел. В зоне прямой видимости - в полутора-двух километрах - окраина города, склады, железнодорожные тупики. Скотину в пойме никто не пас - она вся заросла могучим кустарником.

         Вертолет носился над ивняком и красноталом туда-сюда, рискованно снижаясь до нескольких десятков метров; наугад, по теням палил несколько раз снайпер-оперативник. Бесполезно. Собаки, безошибочно ведомые инстинктом самосохранения, залегли до наступления темноты.

         Прибыл автобус, несколько патрульных машин, санькин "Урал".

         По рации пилот сообщил:

         - Кустов, чапыжника здесь не меньше десяти квадратных километров, местность сильно пересечена, вода кругом...

         Подполковник развернул планшет с картами:

         - Будем блокировать: здесь, здесь, здесь и вот здесь. А вы, ваша группа и... вы - он ткнул пальцем в сторону Саньки, - пойдете внутрь оцепления.

         Быстро разобрались, заняли указанные позиции. Над поймой - челноком, кругами, пассами в стороны, - еще некоторое непродолжительное время месил воздух вертолет. Потом он резко ушел куда-то за лес. Слышны стали птицы. Санька опять оказался один. Пожевав травинку и задумчиво сплюнув, он снял с волчицы ошейник.

         Вооружен Санька был просто: за правым плечом ижевская двухстволка серийного выпуска, в патронташе - пули-яканы и крупная картечь. Куда идти? Волчица, принюхиваясь, часто останавливаясь, затрусила вперед. Санька вогнал в стволы по патрону, смачно щелкнул ружейным замком и пошел следом.

         Рацию Саньке, разумеется, никто не предложил. О событиях в пойме он мог только догадываться. Впрочем, догадаться было не трудно: никто нигде не стрелял. Тихо. После долгой бесполезной ходьбы, нескольких переправ и нервного мандража Санька почувствовал, что устает. Мандраж появился после того, как волчица оторвалась, ушла самостоятельно, на окрик даже не оглянулась.

         Ломиться сквозь кустарник, порожденный равнинными, щедрыми на влагу среднерусскими речушками - занятие не из самых приятных. Почти сельва. Переплетенные, гибкие корни петлями накидываются на ноги, за ворот сыплется мерзкая труха, лицо на ходу мгновенно залепляется паутиной и вообще - приземистый, цепкий и неприхотливый древесный мир обнимает, обволакивает своими бесцеремонными лапами лешего: студено душе в таком месте, не хорошо, не манит оно к себе того, кто не родился тут.

         Предательски похолодевшей спиной Санька понял, что напоролся, стая была где-то совсем близко: чувство, когда за тобой наблюдают, когда постороннее внимание буквально всасывает каждый нюанс жизни твоего существа, когда каждой клетке неуютно от непрошеного изучения - это чувство не спутаешь ни с каким другим! Интуиция! Возможно, единственный безошибочный инструмент людского познания.

         Санька находился на небольшом свободном пространстве, густо поросшем грубой травой; с одной стороны речушка, с другой - среднерусская сельва. Ружье - на изготовку. Внимательный осмотр окрестностей ничего не дал.

         - Аза, - негромко окликнул Санька, просто так, ни на что не надеясь, лишь бы разрядить неприятное одиночество. - Аза, мать твою, сучье племя! Аза!

         Трава справа всколыхнулась. Санька вскинул ружье! Из травы с полутора-двух десятков метров - всего-то! - на Саньку в упор смотрели три... глаза: пара - волчьих и один... Райта! Тела животных трава скрывала почти целиком, вперед и вверх были вытянуты только лобастые умные морды. Они стояли бок о бок, нагло, напряженно глядя прямо в зрачки двухстволки. Выстрелить Санька не смог, плавно, как в замедленном кино, перевел ружье с плеча к бедру.

         - Аза, ко мне!

         Она не пошевелилась, только чуть дрогнули кончики ушей.

         - Райт...

         Одноглазый пес глухо зарычал и еще теснее прижался к самке.

         Сам не зная почему, Санька дуплетом - для острастки, что ли, - пустил картечь поверх мохнатых голов. Они мгновенно нырнули вниз. На секунду Санька совершенно растерялся, сообразив, сколь идиотскими были его действия: стволы остались пустыми. Второпях, пятясь к речке, по-птичьи озираясь, Санька вогнал в патронники два новых заряда.

         - Аза! Аза!!!

         Тишина. Санька чутьем знал, что стая, доведенная до отчаянья, прекрасно понимающая, что такое облава, затаилась, залегла, выключила инстинкт страха, чтобы не поддаться панике, не сдаться соблазну, не превратиться в беглецов: открытое пространство - это пули и смерть.

         Одичавший кобель увел ручную волчицу. Душа у Саньки ныла. Он понял, что самонадеянность подвела: риск с самого начала был очень велик. Пригородные заросли - это все-таки не лесные валежины вокруг одинокого егерского домика. Аза предала. Саньке сделалось тошно. Ни о чем не думая, он выбрался из зарослей к своему мотоциклу, зачехлил ружье и молча стал готовиться к отъезду.

         Подошел полковник, спросил:

         - Ты стрелял?

         - Я.

         - Где?

         Забрались на крышу автобуса. Санька примерно указал то место, где залегла стая.

         - Красавица твоя с ними?

         - Да...

         По рации снова вызвали вертолет.

         Уже с шоссе Санька услышал отдаленные частые выстрелы. Изобретательный снайпер-оперативник выкурил собак из кустов при помощи учебных взрывпакетов. Стая поднялась, ужас погнал ее к лесу, прямо на автоматчиков.

         К вечеру Санька напился. Бесцельно послонявшись по городу, он, уже затемно, позвонил той самой девушке, которую провожал когда-то. Свой домашний телефон она в тот раз заставила записать.

         - Я сон видел... - начал Санька.

         - Какой сон? Это кто звонит? А, это ты, ковбой! Ты чего хочешь?

         - Женщину.

         На том конце провода некоторое время молчали.

         - Ты не опоздал, ковбой.

 

 

5.

 

         Весной "комендант" городской свалки, однорукий Вася Высочество пошел поглядеть: не высунулись ли сморчки? Вместо сморчков он, совсем рядом со свалкой, нашел... волчье логово. У Васи Высочества от страха подкосились ноги, а волчица, ощетинившись, схватила щенка в зубы и дала деру. В логове остались еще четыре копошащихся кутенка. Не понимая, что делает, однорукий покидал зверье в котомку.

         Щенят он выкормил, специально построил для них отдельную хибарку рядом со своей. Все опасался только, что вернется волчица навестить деток. Не пришла.

         Прошел месяц. На барахолке Васю Высочество с необычным "товаром" ждали. Договоренность с клиентами была заранее. Заплатили небывало.

         Вася Высочество в первую же субботу устроил "отдых". Он восседал посреди свалки на дымящемся хламе, перед ним на импровизированном столе, застеленном чистой скатертью, красовались две бутылки коньяка. Кричало ожившее воронье, работало солнце. Окидывая панораму взглядом, Вася Высочество иногда восклицал восхищенно:

         - Чом-бага-зет-размобут-твою ять!

 

Май 1993 г. г. Ижевск