Лев Роднов

 

МЕЧТА

 

          Только малютке дано слепо верить, что нет ничего невозможного; зрелость взывает к реальному в мире, а старость упрямо твердит, словно чует ответ: нет ничего, и не надо! Мечта, как палач: в детстве она дает человеку огромные крылья, в середине пути их безжалостно режет, а самых упрямых в финале удавшейся пытки заставляет просить о последней пощаде — покое навеки. Кто ты, ангел, зовущий на дерзость и этой же дерзостью так попрекающий нас?!

          Мечта всегда была просто стремлением! В никуда, в низачем. Её усилиями зажигались и гасли звёзды, преображались пространства, плодились образы и создавались языки; мечта была всем, но ее никто не видел; она входила в каждого и наполняла собой ровно настолько, насколько он мог себе это представить. И каждый спешил дать ей свое собственное имя или имя своих желаний. Ей было всё равно — она легко становилась всем сразу. Время играло с ней, как любовник с опасностью, погибая в одном мгновении и погибая в другом, и снова погибая… И она покрыла однажды собой безмятежную землю. И проснулись огни и воды, и бегущая жизнь породила бегущих. Мечта ликовала в тех, кто посмел ликовать. Зелень и свет, зелень и свет! Движение и зук! Чувство и мысль! Симфония сфер отозвалась невиданным эхом — семенем тварей и семенем духа. Гармонией сделался хаос. Мечта не нуждалась ни в чем до тех пор, пока эхо не сделалось громким и хищным.

          Кто её чувствовал, был обречён. «Жить!» — говорило зерно, просыпаясь от тьмы, устремляясь к концу по житийной дороге. «Жить!» — и молчащие, и говорящие твари сливались в одно: и убийцы, и жертвы. Мечта давала сил на всё сразу: и на жизнь, и на смерть — поровну. Поровну всем разделённым.

          И тогда человек научился иному: позабыть обо всём, чтоб хотеть одного! Так мечта на земле стала бедной рабыней. Человек враз присвоил себе то, что ему никогда не принадлежало, не принадлежит, и принадлежать не будет — он вдруг стал говорить: «Я мечтаю!» Это бедная ложь. Он ведь только «хотел», а рабыня — служила. Спор с покровителем полон уступок его.  Животрепещущий хаос земли превратился в тупик и бессмыслицу логиков. Чей же продолжится род? Продолжается тот, кто к продлению годен. Осенённый мечтой неисчерпаем и в смерти! Много ли скажешь о тихом? Словами вдруг жизнь опрокинется, молчанием вдруг — доказуется. Без мотива нет жизни, без мечты нет мотива. Земная рабыня забыла на время беспечный полёт… Что она шепчет в голодные души людские? Перечень прост, как услуги публичного дома.

          Что случилось вдруг с нами? Посмотри, с кем ты рядом сегодня? О, ты многое сможешь понять. Рядом с холодом холод живет. Рядом с огненной силой — такая же сила. С кем же ты, человек?! Уж не голос ли собственной жадности ты нарекаешь мечтой? Даже с нею, ничтожной, сравнясь, ты — всего лишь пылинка. Непомерна рабыня в устах твоих и во взгляде. Ах, мечта! Ты — царица песчаного замка!

          Ненасытны глаголы: « бывать, поиметь, посмотреть…»  Даже в детях свободных «хочу» победило «могу». Это плачут крылатые грёзы. Бессловесный мотив, молитва всех высей и бездн, у которых святынь не бывает! Время-любовник состарится и утомится. Догорят все закаты, утихнут все ветры, обмелеют и высохнут реки, моргнет, исчезая, звезда. Да и было ли это? Изумляют друг друга вовек свет и тьма! Вот уж новый любовник спешит утомиться: солнца новые жечь, будоражить ветра или вздыбливать воды — исполнять небывалую прихоть: погибать, продолжаясь.

          Мечта не кивает на возраст, она дарит себя временам самым разным и месту любому. Она — искушение. Она — лучшее из искушений! Что же такое есть «лучшее»? Это то, что сравнить невозможно ни с чем. Значит, лучшее — это есть тайна.

          Мечта не имеет путей и желаний, но готова, как компас, подсказывать каждому. Мечта не говорит так, как умеем говорить мы, но именно она учит нас делать это. Она смотрит на мир, как слепой: обнимая всё сразу. Глазами людей она видит крупицы и зёрна. Остаётся последний вопрос: слышит ли кто воспалённую речь? Да или нет? Чтобы слова мои были трудом не напрасным и наполнены были бы сутью, я всё-таки во-ображаю: слышащих — слышат, а видящих — видят! Самообман именую я верой. Вера есть эхо, рожденное эхом.

          Рабы говорят о свободе. И это однажды сбывается. Но свободе рабы не нужны. Мечта презирает мечтателей! Она безжалостна, словно огонь. Она просто любого берет, как игрушку. И серьезное чадо кричит: «Я — в игре!» В той игре бунтари поощряются, а «просители» — брошены вон. В страхе люди зовут этот дьявольский цех своей божьей Судьбой.

          Воплотить мечту в жизнь означает одно: враз скормить ей себя самого. Хорошо, если дух напитается лишь одной чьей-то жизнью. Но ведь чаще бывает иначе — огненный вихрь пожирает племена и народы, эпохи и царства, идолищ и жрецов, падших ниц и взывающих к небу. Мечта ненасытна, как хищная пасть! — это чей-то сверхистребитель, гений преображений. Снизу смотреть – крылья ангела вроде б видны, сверху смотреть — крылья смерти. Пассажиров и грузы в полёт не берут.