Лев РОДНОВ

 

ТЕОРИЯ СТЕРВЫ

 

            Эти оригинальные мысли пришли в голову после того, как автор получил по электронной почте небольшое письмо от своего романтического друга. В письме содержалась квинтэссенция поэтического мировосприятия, — друг сообщал о своей пешеходной прогулке по замерзшей, заснеженной Волге: бесконечный простор, черно-белая лаконичность среднерусской зимы да неяркий апельсин заходящего солнца над всей этой прелестью — вот она, картина восторга и личного счастья. Интимная зона человека одиноко шагающего по январскому льду непредставимо велика: он, видите ли, восторгает природу, потому что она восторгает его. Зачастую, подобную эйфорию души услаждают стихоплетные рифмы, повторяющие ритмы шагов. Что ж, по тому, как стремится дитя городских общежитий к единению с Вечной, я легко распознаю о наличии в его жизни «стервы» — той, что гонит беднягу к его одиночеству, будто к высокой усладе.  Тоскливы на Руси песенки молодецкие! Зашатается, бывало, силушка богатырская, а поправить-то шатания и некому. Поневоле печаль запоешь. Богатырю-профессионалу без другого богатыря никак не обойтись. Да где же взять-то его, братцы? Ха! Да вот же опора, рядом с героем, всегда и везде — тянись, богатырушка, к природе-матушке, сладостно ее лоно, станет она хоть матерью, хоть женой… Именно в этот час доброта и терпение подменяют богатырю разум и решимость.

            Кто ж она, эта стерва? Может, женщина, может, работа, может, память тяжелая или прочий какой злющий кнут. Лишите мир полюсов и он потеряет возможность свою развиваться. Творческому человеку не обойтись без стервы, так же, как Богу не доказать себя без дьявола. И наоборот. Антагонисты нужны друг другу, как самый главный стимул жить; лишенный стервы мир, воистину перестает принадлежать эволюции: творец умирает, а памятью начинают править памятники. Выдающихся мучителей люди прославляют и любят так же, как мучеников. Последних, по сути, и выращивают заботливые палачи, не щадящие, как говорится, ни сил ни времени на свою работу. Да, да! В роли стервы может оказаться работа, грубый мужчина, законченный эгоист, невыносимая истеричка, капризная модница, одержимый религией, — все они мучают друг друга в запутавшемся, ставшем от своей сверхсложности бесполюсным и бесполым, мире. Давно уже действуют вокруг искусственные «полюса», относительно которых происходит искусственная наша «эволюция» на тот или иной, увы, конечный срок. Поскольку у всего искуственного есть начало и конец. Вечное стремится к уравновешенности, а человек — к «равенству» или, того хуже, к «равнению».

            Природа выступает в роли безотказного донора; чудо! — прямое переливание жизни омолаживает и оздоровляет. Присядет утомленный какой-нибудь клерк на травку и непременно изречет в сей значительный миг: «Хорошо!» А донор безмолвен, безропотен и безотказен. Человек — его стерва. Все земные «хорошо» давно обнаружены, освоены и превращены в частный бизнес, дающий отличный доход. Что ж, любое теплое местечко известно своими паразитами.

            Так называемая «суть вещей» ничуть не проясняет эту самую «суть», но интимно обнажает две крайности: огонь войны или холод смерти. Никто ведь не в состоянии пользоваться главным козырем смерти — честностью. Остается — война. Именно горе делает и маленькое личное счастье, и государственную самопропаганду позитивно контрастными. Алгоритм бытия парадоксален: убегая от муки, мы ею становимся, а сливаясь с врагом, мы лишаем его основания действовать. Маскируясь от новых забот, люди часто гуляют по кругу, ступая след в след: сын повторяет отца, да и дети детей следов не нарушат, авось... Стерва-жизнь их не видит. Но и жизни в них — нет! Саркофаги духовных заветов, мавзолеи канонов и кладбища вымерших истин нарастают в том утоптанном круге, как могильный курган; стерва-жизнь не преследует тех, кто ступает след в след. Жизнь! Это яростный хищник! Охотник! Она не питатся падалью.

Оглянись, человек! Если бы не было в жизни мучителей, то гордился б ты чем?! Вот зовут тебя петь гимны прежней войны, преклониться пред памятью тех, кто убит был тогда. Это ложь патриота сияет внутри него «истинным» светом. Ах, могу ль я гордиться бедою отца?! Стерва-страна, не спрося человека, схватила раба деревенского, враз обрила «под ноль», дала в руки железную смерть и послала убить. Разве он захотел того сам? Преступления любят одежды парадов. Стервы любят легенды. О славе. О чести. О слепой «благодарности» в прошлом утопших потомков. О какой благодарности может быть речь?! Стервы слишком ловки. Заставляя себя обожать, они могут заставить других позабыть о себе. Научиться жервовать собой не так уж и трудно —  признайся в любви лишь тому, кто насильно стал мил.

Неисчислим гардероб одеяний обмана. Человек же всегда перед правдой был гол. Срамота разрослась до размеров последней беды — естество задохнулось под латами мод и желез.

            Общая память мала и ко мне безразлична. Кто ж внушает тогда, изворотливый: «Ты в ничтожестве будешь велик!»?  Патриот каменеет, боясь уронить эту хрупкую ложь. Лишь великие льды и потопы стирают уроки землян, словно надпись со школьной доски. Время тоже похоже на стерву.

            Так ищите же ту, что вовеки веков есть залог вашей прыти! Она будет занята вами больше, чем даже собою. Замолчат и погаснут искусства, онемеют поэты, кисти будут поедены молью, заржавеют станки и ученые головы мозгом сравнятся с овечьим, и — вернется к природе природа. Потому что ужасна она, как и прочий весь мир. Нет, не гонит она чужаков, а хоронит: остановится бег твой, беглец, и закончится вдруг «бесконечность» твоя, хоть и будешь дышать ты еще, да иллюзий хотеть перестанешь. Плач и Смех оседлали качели судьбы. Кто толкнет нас на край, тот и стерва.

            Добродушные крупные рыцари любят маленьких девушек, — они кажутся им безопасными. С роковым опоздание муж узнает: в милой малышке свернулась и зрела огромная гада. Рыцарь кормит ее на груди своей собственной жизнью, украшая кошмарное блюдо стихами. В царстве мен можно жить, отрезая себя по кусочкам — суетиться друг в друге.

            Без всемогущего «плохо» не сбыться и всемогущему «хорошо». Они изначально равны и этим умело пользуются мастера обмана: отняв и дав человеку деньги, отняв и дав ему кров, отняв и дав ему право жить. «Хорошо!» — говорит человек, уцелевший в огромной войне. И старается детям своим привить ту же радость. Чтоб и они повторяли несобственный мумиевидный восторг.

            Ах, небеса и просторы! Устремится человек к изобилию воли, сольется с лужайкой, уставится недокормленным взглядом в оранжевый мед уходящего дня, да и произнесет, не удержится, сакраментальное нечто опять: «…!» Восторженность —  семя в утробе угроз. Немедленно следует покинуть интимную зону счастливчика. Это говорю вам я, Природа.