ЛЕВ РОДНОВ

 

ДОЛГИ НЕ НАШИ...

 

         Я обыкновенный человек, поэтому все обыкновенное меня необычайно радует. Мне не нужна необыкновенная авторучка с золотым пером, потому что у меня есть обыкновенная, шариковая, мне не нужна суперпосуда с непригорающим дном, потому что простая привычка готовить в алюминиевой кастрюле наполняет меня ощущением домашнего уюта и тепла, я, наверное, не откажусь от пучка долларов с денежной грядки, но мне не нужна подержаная иномарка для выражения подержаной престижности на моем подержаном лице. Я люблю свой дом и друзей, где телевизор пока еще работает, а горячую воду дали на месяц раньше обычного. Я верю, что лучшее время наступит на меня аккуратно, а надежды на еще лучшее будут мучить лишь фанатиков. Мир вокруг меня все еще прекрасен.  Я заглядываюсь на молодых девушек эстетически, потому что знаю, что английский язык, дизайн и перспектива их волнуют больше, чем мое внимание. Мы все счастливы по отдельности. Я философствую на темы смерти, чтобы жить и живу, чтобы не бояться философствовать на темы смерти. В России я привык играть тяжелыми мыслями, как деревенский здоровячок привыкает играть двухпудовыми гирями – для развлечения, и для здоровья. Когда же наступит наше предсказуемое будущее, я с ликованием расскажу внукам о нашем непредсказуемом прошлом. Идея тотального «плохо» вызывает во мне священный трепет на тему «лишь бы не хуже». Я расскажу внукам внуков о волшебной рыбе престипоме  и о всенародной любви к спиртосодержащей жидкости для протирания рук.

         И слава Богу?.. Священным называют в России все неправедное: подневольный труд, подневольную службу, подневольную веру. На роль «священников» вызываются те, кто родился в служебном кафтане. В стане язычников форма равносильна власти. Я обыкновенный человек и я не хочу, чтобы в один прекрасный день кто-то явился в мой дом и сказал: «Иди и служи!» А если я не пойду? Чтобы в один прекрасный день кто-то сказал моим детям: «И вы служите!» А если я не хочу, чтобы они этого хотели? Мертвое напоминает о том, что жизнь хотела бы забыть навсегда. Святынь в мире жизни нет, как нет жизни в мире святынь: сделайте копию! заплатите за справочку! докажите невиновность! выйдите вон! Мой «священный долг» означает, что жизнь будет израсходована не для самого себя. А для кого?! При этом мне не заплатят и не извинятся. Мой «священный долг» – тупо повторять слова из гимна дикого племени людоедов, которые мне не нужны и которые придумал не я. Мой народ пользуется контрлексикой и я его одобряю. Внешняя грубость помогает мне сохранить священность самого себя. Только сам себе я могу сказать слово «долг» и только сам себе я могу приказать добровольно отдать за эту принципиальную иллюзию свою принципиальную реальность. Нравственные «долги» несовместимы с методами морального, интеллектуального и нравственного насилия.

         Каждый человек – подобие музыкального инструмента. Увы, музыка русских судеб, не симфонична; только великое горе да властная тирания делает звучание общественной жизни согласным; иное все – шум одиночек на нарах да кухнях. Я привык бороться за себя самого и привык выигрывать или проигрывать в одиночку. Русское счастье легко умещается в шапке-невидимке. Обыкновенной шапке. Обыкновенной невидимке. В которой я копаю свою огородную грядку, в которой я бегу для здоровья свои пять километров, в которой я спешу на работу. Я обыкновенный человек; «священное» прошлое меня пугает так же сильно, как и «светлое будущее», а «священники» из настоящего заставляют меня мыслить печально. Они называют «священным» то, что я понимаю как издевательство, так же, как они считают «издевательством» то, что для меня реально и важно.

         Священность покушается на все сразу. Всюду есть способы и есть специалисты, которые подрезают крылья душе, как домашней курице, свободомыслящий мозг оскопляют «твердой верой», отчего мысли становятся тоже твердыми и хищными, как гвозди для гроба. В русской транскрипции духовное здоровье – это послушание. Или бунт. Я сам себе священник и хочу обыкновенного: чтобы учителями жизни были мои ошибки, а не чужие прописи. Священный «долг», о котором любят твердить обманщики и государство, – всегда с непосильными процентами: отдать его невозможно. Все будет мало!

         Каждый день я задумаюсь о вечном: надо заплатить за детский сад, за телефон, куда-нибудь устроиться для дополнительного заработка, выслушать больных приятелей и самому пожаловаться тем, кто еще здоров. Я скребу алюминиевой ложкой по дну алюминиевой кастрюли, падаю на свой обыкновенный диван, ворчу домашним обыкновенные слова и становится мне вдруг необыкновенно хорошо! Потому что ни в лоб, ни в затылок нет шепота: «А ты долг свой исполнил?» Я бы исполнил... Но зачем? Кто просит и что он с этого будет иметь? О, дайте ответ мне, Диван и Кастрюля! Нет, не дают они ответа...

         Трудно поверить в святое, о котором напоминают подозрительно назойливо, за отступление от которого грозят небесной карой или уголовной ответственностью. Чужая «святыня», как демон, питается краденым духом. Высокие люди не любят низкой власти над собой, зато низкие люди согласны считать низкую власть едва ли не высшей. Я не могу любить это. «Святые» слова удобны для оправдания бессовестных действий, какими бы праведными они ни казались. Лежа на диване, я думаю именно так. Лежащего в  окопе, меня заставят думать иначе. А потом я вернусь с очередной войны, вновь лягу на свой диван и с праведной укоризной взгляну вдруг на подрастающее поколение. «Ты должен!» – скажу я беспечному внуку и мальчик поймет, что мир поглупел безнадежно. Как труп.

 

                                                                                              ЛЕВ РОДНОВ