Лев РОДНОВ

 

А вы об этом думали?

 

 

            Бежать! Бежать! Чем тяжелее на душе, тем сильнее хочется куда-то бежать! И с чего бы это? Ответ — технический. Душа — существо тяжелее Духа, взлетает с разбегом, особенно в «грузовом варианте», то есть, с полезным грузом грехов и опыта.

 

            …Я у господина Мельникова-Печерского, русского писателя, в его очерке о знаменитом изобретателе Кулибине вычитал прелюбопытную вещь. Заело этого нашего Кулибина, что англичане телескоп с микроскопом изобрели, вся Европа ахает, а секрет свой англичане никому не раскрывают. Взялся русский мастер «изобретать»: разобрал заграничные оптические механизмы до последних косточек — принцип действия понял! — давай свой вариант аппаратов делать. Сделал. Не хуже получилось! Утер нос англичанам, а заодно и тайну их рассекретил. Такой «рассекречиватель» — изобретатель изобретенного — в России запросто героем станет. До нынешних дней все наши открытия — на кулибинский лад… И в технике, и в философии, и в живописи. Куда ни плюнь! Возьмем чье-нибудь непонятное и удивительное, расковыряем, — ах-ти! — дошел секретик до ума, можно «свое» лепить, за свое выдавать, истово самим верить: свое, мол, собственное нашли! Я сам наблюдал, как инженеры уральского мотопроизводства «раздевали» знаменитую «Хонду» — японский мотоцикл. Заело. Опять не хуже хотелось «изобрести». Видать, мозги у толковых россиян особым образом устроены — искусственного осеменения требуют. Своего семени нет. С варягов всё началось.

 

            Собственно, легко ведь догадаться, откуда и почему возникает это сладчайшее из человеческих чувств — печаль, или крайнее ее выражение, эмоциональная наркомания — вселенская скорбь. Всё очень просто! Вот я, например, смотрю на любимую девушку и, тем самым, уже помещаю ее «дорогой» образ в свой внутренний мир — между прочим, в свою основную, единственную и субъективнейшую реальность. Внутри у меня любимая будет выглядеть всегда значительно лучше бывшего — наружного — оригинала. Начинается натуральная конкуренция двойников. «Не тот», «не там», «не такой» или «не такая» — это только за пределами моей внутренней реальности. Я не маньяк и не буду уничтожать «не таких». Но никто не помешает мне взирать на них с жалостью и печалью: ведь они, бедные, никогда не смогут стать такими же прекрасными, какими я их образовал внутри себя… Ах! Ох! Ух! Ой! Снаружи — не жизнь, не любимая, не друзья, а какой-то… «жмых», оставшийся от того, что именовалось некогда этими словами. Не правда ли? Я не ангел и всё время скатываюсь на то, чтобы судить побежденную сторону. За это мое существо испытывает удары с двух сторон: снаружи нещадно бьет чужая обида, изнутри — собственная совесть. Что ж тут веселого? Печально, знаете ли.

 

            Как же все-таки в это волшебное ничто вне времени — в миг бытия — поместиться? Непонятно. Слишком много тяжестей волочится за человеком по жизни: тяжелые вещи, тяжелое прошлое, тяжелая память, такие же чувства, мысли, связи… — всё, в общем, то, о чем говорим мы себе: «Дорого». Миг же бытия невероятно легок! Никакая «тяжкая» память в нем не умещается. Возможно, Бог живет именно там; мгновение — его Дом. Что-то нужно сделать с самим собой, чтобы туда войти… Что?! Советчиков много — не вошел, однако, ни один. Как и во что, в кого преобразоваться? В горнило каких метаморфоз отдать тело, разум и душу — двух братьев да сестренку-мечтательницу? Ох, не прогадать бы. Они ведь у меня, трое, — круглые сироты. Только и умеют, что друг за дружку держаться в жизни, а уж если ссориться — непременно насмерть!

            Может, в будущем полегче дышать будет? Увы, этот самообман сродни алкоголю и называется красивым именем — Надежда. Будущее людей замусорено так же точно: пророчествами да расчетами!

            Эх, завьется вдруг прямая да горячая Божья мысль на секундочку в дырявом горшке головы, напылит словами, и оседают они потом, бедные, под собственной тяжестью, ложатся какими-то новыми вроде бы узорами на зеркальную плоскость очарованного сознания; что ж, эти-то узоры и тщимся потом разглядывать, как кофейную гущу, гадая: к чему бы? зачем?.. Или тряхнет черт под задом — опять в голове та же пыль поднимается!

 

            Как-то в руки попала книжка китайских сказок, которую несколько веков назад написал один тамошний дядька по имени Пу-Сун-Лин. Эффект от написанного получился классный: книжку с одинаковым интересом стали читать (да еще не по разу!) и полуграмотный китайский крестьянин, и просвещенный академик. Почему? Как получается книга-зеркало? Не кривое, в угоду времени. А книга, в которой нет никакой «кривизны времен». Подойдешь к такому прямому, бесстрастно-вечному зеркалу, поглядишься сегодня — одно увидишь, завтра заглянешь — другое откроется… Кого ты там видишь, друг? Не собственное ли движение? Или… собственное изваяние?!

 

            Пародировать жизнь друзей — творчество своеобразное. Это — украшение скучной предопределенности бытия, ну, навроде татуировки в зоне при пожизненном заключении. Искусство и красота для посвященных! Вообще-то русалок в природе ведь нет, а на груди пахана — пожалуйста! Так и в быту: дорисованная жизнь опережает настоящую. В этом ее инфантильная непобедимость и сила. Пародируя характер, находишь характерность.

 

            Накидывать выдумку на ближнего сложнее, чем на того, кто в отдалении. Слухи, пересуды и легенды за время пути, разумеется, сильно увеличиваются. Любой рассказчик этим охотно пользуется. Одинаково «питательны» в этом отношении и пространство, и время. Например, за время двухтысячелетнего путешествия какой-нибудь местный слушок запросто может вырасти в миф фантастических размеров. Современники не могут путешествовать во времени (тогда бы их мифы носили печать чрезвычайной серьезности); зато они путешествуют в пространстве, что само по себе свидетельствует о жизнерадостной глупости «вечных пионеров» и небезопасном для здоровья романтизме.

 

            Грустные частушки — это такое личное «самолечение». Разрушиться, чтобы возродиться. Метаболизм эмоций и чувств. Старые чувства должны умирать, чтобы уступить место новым. Иначе жизнь замрет, остановится. Я читал ученые книжки: разнообразие в природе обеспечивает тот, кто разрушает. Живая природа из-за этого вынуждена эволюционировать, вечно катиться куда-то… Нельзя же сказать, глядя на колесо, что часть его, идущая снизу вверх — «хорошая», а опускающаяся — «плохая». Всё куда-то катится не по частям, а целиком. Колесо нам не постичь. Оно в наших символах до конца не вычисляется. А вот плохая дорога запоминается надолго и в деталях.

 

            В России нельзя надеяться на лучшее. Это не страна — это тюрьма. Причем, в мире считается: страна воров и самовлюбленных дураков. А вот и нет! Воровство зиждется на понятии «собственность», чего в России никогда не было. Здесь легко могут отобрать и вещи, и мысли, и душу, и детей, и саму жизнь. Не своровать, а именно: цап-царап! Потому что здесь процветает рабство. Рабовладельцу незачем воровать — он просто берет то, что берет. До воровства мы, как нация, еще не доросли.

 

            Промахи судьбы мужчины объясняют значительно лучше женщин. Потому что так устроен мир: одни специализируются в объяснениях, а другие — специализируются в требованиях. Давно замечено: хорошему человеку бог обязательно присылает стерву. Хотя бы разок-другой. Осечек в этом деле у небесного «диспетчера» не бывает.

 

            Любителям русских потрясений мне нравится рассказывать — в качестве наглядного примера и аналогии — всем известный физический опыт с магнитом, листом бумаги и железными опилками, которые, как их не перемешивай и как их не «потрясай», всё равно выстроятся по раз и навсегда определенным силовым линиям…

 

            Для юной советской шпаны существовало очень мягкое определение — «трудные подростки». Вообще-то любое общество рождает определенное количество людей с повышенной энергетикой, лидеров. Главное, чтобы вектор бытия — указатель «куда жить?» — не смотрел вниз. Проверено: куда эта невидимая стрелочка смотрит, туда путник жизни и топает. Нестандартные личности идут очень далеко. В президенты или в паханы. Одного поля ягодки, собственно… И была в стране система перевоспитания «трудных»; наставникам молодежи вменялось в обязанность подправлять стрелочку-невидимку.

            Во взрослой жизни мы, многие, продолжали играть в детство, были «трудными» переростками. С бутылками, кострами и гитарами. Наш вектор движения устроил себя особым образом: он «загнулся» в кольцо, в круг друзей и единомышленников. Мы, как спортсмен на стадионе, пыхтели и ускорялись, но в принципе никуда не могли уйти. Внутри кольца было очень хорошо. Безнадежно хорошо.

            Много позже я сообразил, что слеты, турпоходы, путешествия, лесные биваки, сельские приключения, — всё это «поход в землю». Вниз. В никуда. Это направление не имеет перспектив для самореализации, здесь нет внешней образующей культурной среды. Это — путь самозабвения в кругу «самозабывшихся». Коллективность продвижения кажущаяся. Бег по кругу. Как в религии.

 

            Еще одно оригинальное замечание. Знаете, я перестаю узнавать женщину, если она вдруг изменила наряд или прическу. Это феноменально! Вместе с другой прической у женщин полностью меняется и представление о себе самой! А я, видать, опознаю тётенек именно по внутреннему образу, а не по внешнему. Много конфузов пришлось пережить из-за этого. Жену несколько раз не узнавал. Она думала, что я издеваюсь.

            Перехожу к глобальному. Страна Россия — женщина, склонная к переодеваниям. Узнавать со стороны нас просто невозможно. Ничего постоянного!

 

            Сотрясать воздух можно сколько угодно. Проходят десять, двадцать, тридцать лет… Перемен вокруг хоть отбавляй! А ничего не происходит с самими людьми. Актуальность текстов остается. Большая история тоже подтверждает: Салтыков-Щедрин, Гоголь, Фонвизин — живехоньки и насущны. Признак для страны очень нехороший: если сатирические, памфлетные тексты, словесное отражение бытия не устаревают — это самая плохая «вечность». Страна мертва. Она любит только мертвых своих героев и противостоит живым.

 

            Много пришлось поколесить по районам. Скучное это занятие — искать оптимизм там, где нет перспектив. Сидишь, бывало, в нашей редакционной «старушке», трясешься на проселках и трассах, а мимо — таблички, указатели проплывают, как в кино. Свернешь по указателю, там тебе, конечно, рады, вдохновенно рассказывают: одно и то же, одни и те же…

 

            В России профессор печали — фигура заметная и уважаемая. За это и деньги дают, и на скамейке подсудимой нашей истории местечком делятся. Бубним, бубним каждый свою «считалочку»… На выбывание.

 

            Да, да!!! История в России — это самый настоящий рецидивист! Убийца, вор, насильник и шарлатан. Только осудят, только упрячут ее, куда следует, ан, нет, правительствишко сменилось — с амнистии, как повелось, править и начинают. Выйдет опять на волю, родимая наша злыдня, зевнет громко, потянется, да не спеша осенит несытым взором знакомые угодья: «Пора на дело!»