Лев Роднов

МЫСЛИ

 

      Прокуроры в своих публичных выступлениях часто употребляют слово «совесть». На очередном республиканском совещании районный прокурор закончил свою речь так: «Моя совесть чиста. А вы можете спать, как хотите!»

 

      Законы сердца намного старше законов ума, и уж, тем более, законов какого-нибудь государствишка. Государство в России меняется вместе с государем. Новый царь — новое и царство. Государевы законы — от престола до престола, а законы сердца — на все времена. Так что сердцу указ — только собственный царь в голове. Присказку сказал, скажу и сказку. Придворных поэтов хоронят дважды: сначала они хоронят себя заживо сами, а уж потом — как положено.

 

      Пассажиры планеты Земля нервничают, они не без оснований чувствуют себя заложниками в этом беспримерном космическом полете. А в полете участвуют и дураки, и террористы, и фанаты идей. «Кто виноват?» — на русский лад вопрошают взволнованные пассажиры. И находят ответ: державы-дураки, страны-террористы, государства-фанаты. Затем наступает очередь второго сакрального вопроса: что делать? Скорее всего, дураков будут учить, бандитов уничтожать, а фанатов изолировать. Если успеют, конечно.

 

      Когда мы начинаем вспоминать свое детство? И почему? Очевидно, с какого-то момента бытия наступает нехватка открытий, всего того, что случается впервые, и тогда голодный мысленный взор обращается к неистощимому источнику — к началу начал. Личное прошлое надежно, как ангел-хранитель. Конечно, оно не способно вести в неведомое, зато оно щедро, как аппарат искусственного дыхания, питает уставшую душу.

 

      Мы уйдем, а книги — останутся. Это правильно. Плохо ведь, когда иначе: книги уходят, а мы — остаемся… Это значит, что людское время опять завихрилось, в нем появилось встречное течение, вновь образовалось застойное место, болотце истории. Книга делает течение времени видимым. Книга — это братская могила человеков в небе. Плохо, когда случается переворот и земля становится братской могилой для книг.

 

      Одни тратят время жизни на то, чтобы «стать» человеком, другие тратят не меньше усилий и времени, чтобы им «казаться». Знаете, я подозреваю, что в итоге всех усилий «стать» и «казаться» — одно и то же.

 

      Религия клонирует души, образование клонирует разум, а техника вот-вот научится клонировать форму. Кто такой «клон»? Он ведь не только одинаково со всеми выглядит — одинаково думает, одинаково чувствует. А это началось за много тысяч лет до нас. Клонирование спускается с неба.

 

      Я есть возможность для другого человека. Другой есть возможность для меня. Складываясь, наши возможности преодолевают невозможное.

 

      Слова — удивительные разведчики! Они способны подняться над событием и даже намного опередить его, способны создавать в любых временах мосты и ловушки, они — гении образа: слова рисуют то, что видит и слепой.

 

      Вокруг реального невидимого всегда вертится масса шарлатанов, спекулянтов, которые сами по себе мало что значат, зато «при ком-то» или «при чем-то» они — величина! Невидимку-веру можно «раздуть» до величины чудовищной. И шарлатаны тогда обретают чудовищную власть.

 

      Прошлое — прекрасный напиток! Его можно пить душой и сердцем. Отстоявшееся, перебродившее время необычайно светло! Мутное «сусло» повседневности, «тяжелый осадок» перемен — всё на дне; не баламуть прошлое до самого дна, не порть вина времени! Прошлое — не урок; прошлое существует для наслаждения.

 

      Для создания чего-то действительно бесценного достаточно снять бирку с ценой. Именно «бирка» мешает мне любить в России то, чего здесь нет, не было и никогда, наверное, не будет — Родину. На всем, на всем вокруг есть своя непомерная цена: долг, вера, обязанность, деньги, кровь…

 

      Я знаю, что все люди чужие. Но к любому из них я отношусь, как к родственнику. И мне не понятно: почему родственники относятся друг к другу, как чужие?

 

      Где-то в носу у нас свисают, как мох, малюсенькие клетки мозга, отвечающие за сигналы обоняния. Все остальные раздражители мы получаем в закодированном виде, через специальные приборчики-рецепторы, так сказать, через посредников. А вот обоняние мозг почему-то не доверяет никому: сам нюхает, напрямую. Наверное, истина — в запахе! Самые тонкие наблюдения относятся именно к этой стороне чувств. Ну, например, даже я заметил: в первые годы нашей совместной жизни жена перед сном ела мятные таблетки, а сейчас — ест чеснок. Запах изменился: моим мозгам есть над чем поразмышлять…

 

      Идеализм внутри человека должен расти и увеличиваться пропорционально росту всей внешней безнравственности, иначе не удержать в равновесии ни самого человека, ни его мир. Старики справедливо говорят: «Плохо!» Впрочем, они умрут и, как всегда, будет «еще хуже», то есть, по-другому. И появятся иные старики, но скажут прежнее: «Плохо!» Поэтому я учу своих детей сразу двум вещам: идеализму и старости. Так я желаю им счастья.

 

      Замечательно, когда больной всё время говорит о здоровье: он нацелен на лучшее. Но в жизни гораздо больше противоположного: больной говорит о болезнях. То же и в искусстве. Самая трудная вещь в искусстве — это оптимизм.

 

      Обычно я жду, когда вижу, как сразу несколько дорог судьбы предлагают свой выбор. И не просто жду, а — замираю в особой неподвижности, полнейшем опустошении и безразличии ко всему. Это важно. Потому что каждая из дорог — это еще не пойманная Жар-Птица, и важно ее не спугнуть, важно не мешать ей, чтобы она сама тебя выбрала. Какая выберет — туда и пойду.

 

      В идеале время — это точка. В точке времени нет. Как у бога. Может, поэтому русская душа так стремится «дойти до точки»? Каждый здесь ищет свой собственный вариант. Живое мгновение — не для толпы.

 

      Беззаконники создают законы. Для того, чтобы подданные могли верить в «правду» от имени закона.

 

      Жизнь — это физическое место, в котором накапливается особая «сумма» бытия: время, опыт, сила, деньги, вещи, традиции. Подлость государства заключается в том, что оно делает «местом вложений» не самого человека, а какие-нибудь конторы. Поэтому «прибыль» себя самого получить очень трудно.

 

      Поделиться слабостью можно только со слабым.

 

      Родительская беспомощность выглядит, как непрерывное ухаживание; политическая беспомощность — как тотальный контроль.

 

      Чтобы скрыть собственное важничанье, мы обожаем говорить о чужой гордыне.

 

      Когда-то, давным-давно, мир вокруг был никакой, копеешный, а Человек — богат. Решили они сыграть друг с другом. Игра называлась: жизнь.

 

 

*******************************************