Лев РОДНОВ

 

БЕЛОЕ ЗЕРКАЛО В ЧЕРНОЙ ОПРАВЕ

 

          Встань перед зеркалом, Друг! Кто же пристально смотрится так в мимолетную явь? И молчит он, и знает: жить в сбывшемся — прах. Опустевший, седой и в морщинах смирись: отражение властвует миром! За тобой — чует плоть! — никого. За плечами ж того двойника — и отец твой, и мать, и другие. Они смотрят в глаза, но не дышат укором в затылок. Милость их достижима едва ли — они стали тобой, чтобы быть не с тобою. И холодный барьер отделяет одно от другого. Перед зеркалом, Друг, ты не равен себе самому.

          О, декабрь! — это время, текущее чисто. Подо льдом, вертикальным, как окна иллюзий. Как хрустящее детство. На саночках быстрых — от снега до снега — ликуют, кричат и играют часы. Лед лежит на душе — это опыт вдруг сделался зеркалом прежних сияний; стынет там, где когда-то сильнее горелось… И молитва, как нож, в потаенном кармане хранится. До поры. До своей иль чужой. Что мы знаем о зеркале слов?! Ничего. Убивает молитва толпу. Оживляет она одиноких.

          Были тяжести взяты в пути. Продолжается путь — продолжаются тяжести в детях, в друзьях и в любимых. Не делись с ними тем, что уносишь с собой не в руках. Откровенности груз — непосильнее прочих. Сокровенное есть, но не может его передать человек человеку. Обнажившийся, тайну душевных глубин ты отправишь на смерть или срам. Нечем жить будет после того. Да и незачем уж.

           Жизнь земная, что жажда: неумеренный здесь не напьется. Пьяны соком плодов, пьяны словом  и счетом, и вещью живущие кратко. Пьяны вечные кротким. Пьяны мертвые вечным. От источника пьющий Источником зваться желает. Потому что он пьян беспробудно. Потому что пьяны кто вокруг собрался. Кто же трезв в вакханалии дней? Трезвый молча несет свой вопрос. И находит необщий ответ, — ремесло и поступок слагают герою необщий венец. Этим досыта вспоена жизнь.

          Как богатых узнать? Точно так же, как узнан бывает Исток. Он дает без оглядки, без спросу, всякий раз и любому, расточительный, равнодушный, дивно мучимый щедрым избытком, отдает без ума и без чувств — словно сам от себя избавляется. У богатых не просят — берут. Но не знают о том бедняки. И бедняк бедняка разоряет. То на небе у бедных пожар, то провал на земле. Полнота родников к полноте океана стремится. Полнота бытия с одиночеством дружит. Одиноки богатые в мире условий.

          Мир скреплен из вложений друг в друга. Здесь потерянных нет. Нет и найденных здесь. Лишь война присвоений царит меж царями. Можно кровь перелить из живого в живое. Да не всякую кровь. Можно мысленный ток перелить. Да не всяк будет жив.

          Низкий образ к возможностям близок. Кто насытился — выбыл в иное. Или ниже еще, или выше. Нет пределов на лестницах света и тьмы. Здесь законы на каждой ступени — свои. Невозможность возможностью правит.

          В белом зеркале белого света увидится то, что сродни лицедейству: как играем собой — так играем себя. О свободе твердим, запираясь на ключ изнутри. О судьбе рассуждаем, пугая судьбу. Наперед говорим, а глаза видят — вспять. Похвала похвальбой прорастает. И хула от хулы  семя ищет. И огонь от огня воспаляется сам. Зритель разных эпох рукоплещет твердыням подобий. Лишь блаженный бежит впереди лицедейства — от подобного брать неподобное.

          Неизвестное Слово становится временем, смыслом и правом на Бога. Мир дробится на сонмы веселых фантазий. Опускаются в плоть судьбоносные нити. И слепая, беспечная плоть нарастает на них и цветет. Текст рожденного мира жесток и прекрасен — он способен рождающий мир и постичь, и прочесть.