Лев РОДНОВ

 

 

БИСЕР-84

 

(«Тексты-II»)

 

 

(Здесь сосредоточена вторая книга «ТЕКСТОВ» --  филологическая «руда», из которой можно получить что-нибудь полезное, или просто занять свой досуг. Я перестал ориентироваться в том, что «прошло через меня» и, к сожалению, не в состоянии сегодня указать, что именно из этих текстов уже публиковалось, а что нет. Могу лишь сообщить:  большая часть объема – показывается впервые).

 

Всего в этом блоке расположены свыше 300 страниц.

 

*************************

 

         Имен­но на­де­ж­да де­ла­ет смерть че­ло­ве­ка ку­коль­ной и преж­де­вре­мен­ной.

 

         По­доб­но то­му, как ске­лет со­от­вет­ст­ву­ет при­хо­тям пло­ти, — так зем­ная мо­раль по­строе­на в аб­со­лют­ном со­от­вет­ст­вии и с пол­ной «си­ам­ской» бли­зо­стью для все­го зем­но­го. Мо­раль ни­ко­гда не пре­вы­ша­ет из­вест­но­го. Вы­ход за пре­де­лы из­вест­но­го амо­ра­лен в прин­ци­пе.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Я оди­нок все­гда два­ж­ды: ря­дом с же­ной я оди­нок в жиз­ни, а без нее я оди­нок в ми­ре».

 

         Обык­но­вен­ность при­ро­ды есть ее глав­ное чу­до.

 

         Ис­кус­ст­во твор­ца толь­ко вы­иг­ра­ет от встре­чи с ис­кус­ст­вом су­дьи.

 

         Вре­мя со­би­рать кам­ни… Ве­лик ли уро­жай? Мой то­ва­рищ ста­ре­ет. Он, сло­мя го­ло­ву, то­ро­пит­ся к за­бо­лев­шей же­не, ко­то­рую лю­бил, ру­гал и пре­зи­рал в мо­ло­до­сти, но стер­пел, свык­ся, не раз­вел­ся. И вот, ока­зы­ва­ет­ся, ни­че­го, кро­ме этой стер­вы, у не­го в ми­ре не на­жи­то. Это и есть те­перь глав­ное обе­ре­гае­мое «со­кро­ви­ще», ко­то­рое всё луч­ше, чем пус­то­та.

 

         «До­воль­ный со­бой» обыч­но име­ет для это­го по­вод, — на­бран­ную «мас­су» и ско­рость жиз­ни. Его дви­же­ние ли­ше­но ускорений — это «ран­тье» инер­ции.

 

         Изо­би­лие и ни­ще­та мо­гут оди­на­ко­во пор­тить ду­шу.

 

         Ма­ма­ши! По­смот­ри­те, как дей­ст­ву­ет са­мая пер­вая из вас — При­ро­да. Она идет по, ка­за­лось бы, па­ра­док­саль­но­му пути — по пу­ти ос­лаб­ле­ния ма­те­рин­ско­го вни­ма­ния и опе­ки. Чем стар­ше ее де­ти, чем опас­нее их иг­ры, тем боль­ше она к ним без­раз­лич­на. Муд­рая, она не ме­ша­ет де­тям под­хо­дить к ги­бе­ли и искусу — это един­ст­вен­ная их воз­мож­ность вы­жить са­мо­стоя­тель­но.

 

         Не же­лаю­щий раз­да­вать свою жизнь, жа­ден и в мень­шем.

 

         Се­бя­лю­бие уни­вер­саль­но: оно спо­соб­но пре­вра­тить в удо­воль­ст­вие всё! — и свет­лое, и тем­ное, и слад­кое, и горь­кое; под­ру­га ка­ж­дое ут­ро сма­ку­ет раз­го­вор о том, как у нее пло­хо с обу­вью, как ма­ло у нее де­нег, как мно­го у нее за­бот, как она не­до­воль­на сек­сом, ре­бен­ком, кол­ле­га­ми, по­го­дой, ат­мо­сфе­рой, по­ли­ти­кой и т. д. Не­до­воль­ст­во днем, не­до­воль­ст­во ве­че­ром, не­до­воль­ст­во в по­сте­ли… За­чем же так мно­го?! Стран­ное удо­воль­ст­вие! Се­бя­лю­бие уме­ет на­сла­ж­дать­ся бед­но­стью. Та­кое «удо­воль­ст­вие» на­сы­тить не­воз­мож­но. Мож­но лишь на­де­ять­ся, что ко­гда-ни­будь оно по­да­вит­ся.

 

         Ес­ли ро­ди­тель­ское пред­ло­же­ние опе­ре­жа­ет спрос, то в ре­зуль­та­те по­лу­ча­ет­ся хи­лое су­ще­ст­во с ядо­ви­то-блед­ной ду­шой-не­дот­ро­гой.

 

         В уме­нии от­ка­зать за­клю­че­но ис­кус­ст­во на­стоя­щей по­мо­щи.

 

         Пра­вы во­об­ще все! Как это по­ни­мать? Так и по­ни­мать, бу­к­валь­но: все, вся и всё. Ка­ж­дая тварь, вещь, дух или явление — все! Воз­мож­но, пра­во­та ко­ли­че­ст­вен­на: при столк­но­ве­нии од­но «пра­во» мо­жет по­гло­тить дру­гое, но и этот процесс — пра­во не­кое­го третье­го пра­ва, не­дос­туп­но­го для по­ни­ма­ния встре­тив­ших­ся…

         По­гло­ще­ние мень­ше­го пра­ва боль­шим ци­ви­ли­за­ция име­ну­ет «здра­вым смыс­лом».

         Здра­вый смысл без­ус­ло­вен, он за­став­ля­ет нерв­ни­чать да­же са­мых отъ­яв­лен­ных кон­сер­ва­то­ров и са­мых уп­ря­мых не­вежд, так как его «пра­во» есть «тре­тья» (об­щая для всех взаи­мо­дей­ст­вий) сто­ро­на. Над-ло­гич­ность плюс вне-чув­ст­вен­ность.

         Си­ла здра­во­го смыс­ла в том, что да­же ко­гда он не при­нят, он всё рав­но вос­при­нят, а, вос­при­ня­тый «внутрь» по­ми­мо во­ли серд­ца и цен­зу­ры моз­га, он дей­ст­ву­ет по­доб­но не­уто­ми­мо­му мик­ро­бу: раз­мно­жа­ет­ся в пре­де­лах имею­ще­го­ся ми­ро­по­ни­ма­ния…

         Имен­но по­это­му «ко­рот­ко­замк­ну­тые» се­бя­люб­цы и мел­кие ду­ши вы­ра­бо­та­ли свой «ин­стинкт са­мо­со­хра­не­ния» — они от­лич­но чу­ют си­лу здра­во­го смыс­ла, бо­ят­ся его и ста­ра­ют­ся не при­бли­жать­ся к опас­но­му «мик­ро­бу», ко­то­рый в ми­ру еще на­зы­ва­ют «прав­дой».

 

         Сна­ча­ла за­дай се­бе про­стой во­прос: «Что мне нра­вит­ся?» или «Что мне не нра­вит­ся?». Те­перь за­дай во­прос: «По­че­му?» Ес­ли ты са­мо­стоя­тель­но пре­одо­лел обе сту­пе­ни, то во­об­ра­жай: ду­ша, от­ве­тив­шая на во­прос «По­че­му?» — ста­но­вит­ся зря­чей!

 

         «Я люб­лю те­бя!» — При­слу­шай­ся… Воз­мож­но, об­ни­маю­щая жен­щи­на го­во­рит эти сло­ва толь­ко для се­бя од­ной.

 

         Про­иг­рав­ший унич­то­жа­ет идо­лов. Пе­ре­рос­ший сво­их идо­лов, ста­но­вит­ся к ним снис­хо­ди­те­лен.

 

         Ко­гда я ви­жу, как «гу­ля­ет» до­маш­нее ви­но в стек­лян­ной бу­ты­ли, на ум не­воль­но при­хо­дят мыс­ли о «бро­же­нии» ци­ви­ли­за­ции. Эта­пы: мед­лен­ное на­ча­ло; бур­ный про­цесс; осе­да­ние му­ти; го­тов­ность.

         Итак, Соз­да­тель мо­жет раз­ли­вать на­пи­ток, но пре­ж­де ему не­об­хо­ди­мо по­про­бо­вать «ви­но»: не ук­сус ли по­лу­чил­ся? Ведь ес­ли ба­дья бро­ди­ла не в той «ат­мо­сфе­ре», не в том «ду­хе», то вме­сто ви­на по­лу­чит­ся ни­ку­да не год­ная кис­ля­ти­на.

 

         Разум — он. Душа — она. Сердце — оно. Сердце — по­сред­ник по при­зва­нию.

 

         — Я ни­ко­му! ни­че­го! не дол­жен!!!

         — Зна­ешь, по­че­му ты так го­во­ришь?

         — ?..

         — По­то­му что у те­бя… ни­че­го нет.

 

         Круг слов рас­се­чен лез­ви­ем ти­ши­ны: по од­ну сто­ро­ну от разреза — сло­ва, жи­ву­щие мгно­ве­ние, по другую — сло­ва, жи­ву­щие веч­ность.

 

         Для не­под­виж­но­го слу­ха молчание — де­мон.

 

         Прин­цип «ны­ряю­ще­го ки­та» ис­поль­зо­ван ав­то­ра­ми в плот­ных тек­стах. На поверхности — на бумаге — по­яв­ля­ют­ся от­дель­ные сло­ва-ма­яч­ки, по ко­то­рым мож­но уга­дать тра­ек­то­рию дви­же­ния ра­зу­ма и лишь по­чув­ст­во­вать мощь его дви­же­ний, не­ви­ди­мую глу­би­ну… И чи­та­тель здесь не мо­жет быть про­сто по­верх­но­ст­ным на­блю­да­те­лем, он сам — «ны­ряю­щий кит», «глу­бо­кий» чи­та­тель; в тек­стах ра­бо­та по их со­став­ле­нию и ра­бо­та по их про­чте­нию сход­на и со­пос­та­ви­ма в си­лу од­ной и той же иг­ры с Океа­ном жиз­ни.

         Но бой­ся, Ны­ряю­щий Кит, сво­его вра­га! — На по­верх­но­сти те­бя под­жи­да­ет зе­ва­ка-ин­тел­лек­ту­ал, в его ру­ках гар­пун ака­де­ми­че­ских догм.

 

         Че­го ты хо­чешь, моя ми­лая? Оби­ду? срав­не­ний? про­шло­го?.. Все­го! Кро­ме од­но­го: ты не хо­чешь ме­ня.

 

         По­че­му я хо­чу лю­бить од­ну, жить с дру­гой, а де­тей иметь — от треть­ей?! По­че­му я не мо­гу най­ти это­го в един­ст­вен­ной жен­щи­не? По­че­му ка­ж­дая из по­пут­чиц на­деж­на лишь в чем-то од­ном? По­че­му жен­щи­на на­деж­на толь­ко в том, в чем са­ма се­бя ви­дит един­ст­вен­ной?

 

         Чем мяг­че крес­ло, тем жест­че ха­рак­тер.

 

         До­б­рый со­вет, дан­ный жен­щи­не, воз­вра­ща­ет­ся об­ви­не­ни­ем.

 

         Кля­чей жиз­ни все­гда бы­ла ложь, то есть меч­та. А так на­зы­вае­мая «прав­да» — это то и тот, что на те­ле­ге, — по­все­днев­ность. Но чем тя­же­лее те­ле­га, тем лег­че ра­бо­та­ет ложь.

 

         Про­верь чис­то­ту сво­его оди­но­че­ст­ва: му­чи­те­ли не бес­по­ко­ят?

 

         Вы — мо­же­те, а я — знаю. Но не за­став­ляй­те мочь ме­ня, — се­бя не уз­нае­те!

 

         Лу­жи­ца од­на­ж­ды ска­за­ла: «Раз­ве мож­но ме­ня не лю­бить?! По­смот­ри­те! Во мне от­ра­жа­ет­ся це­лое не­бо!» Не­бо ус­лы­ша­ло и ве­се­лым ура­га­ном на­кло­ни­лось так низ­ко, как толь­ко мог­ло: «Где ты? Я ни­че­го не ви­жу!»

 

         Ну­жен «экс­т­ра­сенс для экс­т­ра­сен­сов». Не­сча­ст­ным на­до по­мочь вер­нуть утраченное — стать обык­но­вен­ны­ми.

 

         Сомневающийся — го­во­рит. Специалист — ве­ща­ет. Со­мне­ваю­щий­ся труд­но «за­во­дит­ся» на раз­го­вор и лег­ко «глох­нет», специалист — на­обо­рот.

 

         Про­ще­ние долгов — это усу­губ­ляю­щее на­ка­за­ние: грязь со­вес­ти ста­но­вит­ся ра­до­ст­ной.

 

         Че­ло­ве­че­ст­во ни­ко­гда не име­ло соб­ст­вен­ных прин­ци­пов, оно толь­ко и де­ла­ло, что ин­тер­пре­ти­ро­ва­ло под­слу­шан­ные наи­тия, за­став­ля­ло про­ро­ков со­рев­но­вать­ся и уст­раи­ва­ло в те­ни «по­бе­ди­те­лей» за­по­вед­ни­ки нра­вов.

 

         Ни­что не при­вле­ка­ет жен­щи­ну так, как муж­ская не­уст­ро­ен­ность.

 

         Сла­бый два­ж­ды слаб: в се­бе и в том, ко­го он со­блаз­нил сво­ей убо­го­стью.

 

         «Энер­гия смер­ти», — так мог­ла бы на­зы­вать­ся кни­га о по­сти­же­нии жиз­ни…

 

         От­ра­же­ние фор­ми­ру­ет ори­ги­нал толь­ко в слу­чае пря­мо­го зер­ка­ла и зря­че­го ори­ги­на­ла, спо­соб­но­го по­прав­лять пе­ред зер­ка­лом свою жизнь.

         …На раз­во­ро­те «мо­ло­деж­ки» пуб­ли­ко­ва­лась мас­са пи­сем, со­дер­жа­ние ко­то­рых не бли­ста­ло глу­би­ной: о пев­цах, о пер­вой раз­лу­ке, о тос­ке, о… Уже че­рез не­де­лю-дру­гую за­ра­бо­та­ла зер­каль­ная «об­рат­ная связь». «Ка­кой кош­мар! Не­у­же­ли мы та­кие пус­тые, та­кие глу­пые?!» — про­чи­тав свои соб­ст­вен­ные пись­ма, вос­кли­ца­ли те же са­мые маль­чиш­ки и дев­чон­ки. Пись­мен­ное от­ра­же­ние раз­драз­ни­ло ори­ги­нал: он пе­ре­стал се­бе нра­вить­ся. Не­при­ят­но уви­деть прыщ на но­су, и не­вы­но­си­мо уз­нать в об­щей некрасивости — се­бя.

 

         Этот про­ве­роч­ный прин­цип мож­но на­звать «прин­ци­пом хо­лод­но­го хи­рур­га». Пред­ставь­те, что вам пред­сто­ит пе­ре­жить опе­ра­цию, ис­ход ко­то­рой не га­ран­ти­ро­ван. У вас есть вы­бор: пой­ти к очень опыт­но­му хи­рур­гу, о ко­то­ром хо­дят ле­ген­ды как о про­фес­сио­на­ле, как о спе­циа­ли­сте экс­т­ра­клас­са, прав­да, го­во­рят, он хо­ло­ден к жи­вым лю­дям и ему без­раз­лич­но, ос­та­не­тесь ли вы жить или нет, про­сто он доб­ро­со­ве­ст­но де­ла­ет свое де­ло... или пой­ти к хи­рур­гу ку­да ме­нее опыт­но­му, но очень пе­ре­жи­ваю­ще­му за ва­шу жизнь. Ко­го вы­брать? При­слу­шай­тесь к се­бе: ро­бот вы­бе­рет ро­бо­та, живой — жи­вое. Ну, кто ты?

 

         Ги­по­те­за. Не на­до «ус­ваи­вать», не на­до «вса­сы­вать» и «впи­ты­вать» кни­гу. Луч­ше все­го от­дать­ся на «са­мо­тек». Для это­го сле­ду­ет, пре­ж­де все­го, рас­сре­до­то­чить­ся, то есть бу­к­валь­но: не за­дер­жи­вать­ся на «пят­ныш­ках» букв, слов, от­дель­ных смы­слов, об­ра­зов и т. д. Чте­ние в со­стоя­нии бол­ва­на. «Бол­ван» здесь тот, кто не ме­ша­ет са­мо­му се­бе при встре­че с пред­ме­том ин­фор­ма­ции и чув­ст­ва. От источника — книги — ин­фор­ма­ция по­сту­па­ет то­гда в не­кую суб­стан­цию ин­ди­ви­ду­аль­ной па­мя­ти сра­зу по трем ка­на­лам. Первый — без­ус­лов­ный, пря­мой, обес­пе­чен­ный со­стоя­ни­ем «бол­ва­на», вто­рой путь — че­рез об­раз­ную по­ло­ви­ну моз­га, третий — че­рез ра­зум­ную, ло­ги­че­скую. Но по­сколь­ку все-та­ки наи­бо­лее удоб­ный и лег­кий путь — это путь «бол­ва­на», где ме­ж­ду ис­точ­ни­ком и па­мя­тью нет ни­ка­ких про­ме­жу­точ­ных об­раз­но-ло­ги­че­ских по­сред­ни­ков, путь «са­мо­те­ка», то от­де­лы жиз­ни за­ве­дую­щие чув­ст­вом и ра­зу­мом ока­зы­ва­ют­ся как бы «без­ра­бот­ны­ми» в раз­гар ра­бо­ты. Что им де­лать? Не об­ре­ме­нен­ные ни­чем, кро­ме ти­ши­ны и сво­бо­ды, они ав­то­ма­ти­че­ски на­чи­на­ют от­ра­ба­ты­вать са­мо­стоя­тель­ный ток, как бы воз­бу­ж­ден­ный ис­ход­ной ин­фор­ма­ци­ей на вхо­де. В ре­зуль­та­те в па­мять по­сту­па­ет трой­ная ин­фор­ма­ция: ис­тин­ная и «про­суф­ли­ро­ван­ная» — спра­ва и сле­ва.

 

         Ищу­щий, изо­бре­таю­щий, исследующий — все они ры­ба­ки в океа­не Ис­ти­ны. Ры­ба­ки изо­бре­та­ют всё но­вые, всё бо­лее страш­ные сна­сти, да ищут но­вые мес­та, да еще на­де­ют­ся на уда­чу.

         Днев­ник мыслей — бес­ко­не­чен. Нель­зя пой­мать всю «ры­бу».

 

         Бо­юсь все­го, кро­ме смер­ти.

 

 

         Лю­ди най­дут свой ко­нец в ци­ви­ли­за­ции, дельфины — на бе­ре­гу, фантом — в ре­аль­но­сти. Апо­ка­лип­сис.

 

         Ищи­те здесь: гео­мет­рия вре­ме­ни.

 

         Ис­кус­ст­во не в том, что­бы су­меть дать от­вет. А в том, что­бы иг­рать во­про­са­ми. Что­бы ка­ж­дый, ус­лы­шав­ший их, на­шел свой от­вет.

 

         При встре­че с на­стоя­щим Учи­те­лем ты все­гда ви­дишь од­но­об­раз­но­го Учи­те­ля и — раз­но­го се­бя.

 

         Сла­бый, но че­ст­ный пи­са­тель все­гда бо­ит­ся ду­хов­но­го ре­зо­нан­са: слиш­ком за­ви­си­ма ме­ло­дия его ду­ши от иной ме­ло­дии ближ­не­го. Ведь ме­ло­дия со­се­да мо­жет ока­зать­ся луч­ше, и то­гда си­ла под­ра­жа­ния за­ста­вит зву­чать так же. Ай-яй-яй! Луч­ше уж ни­че­го не чи­тать, ни с кем не встре­чать­ся, — толь­ко пи­сать, пи­сать, пи­сать… По­хо­же на стрел­ка в ти­ре, ко­то­рый во вре­мя вы­стре­ла за­жму­ри­ва­ет­ся… Авось! Бы­ва­ет, что и в «де­сят­ку» по­па­да­ют та­кие.

 

         И да­же одиночество — не зри­тель… Бог по­ров­ну свя­зал ро­ж­де­ние и смерть, при этом сам не умер, а — ис­чез!

 

         Лю­бой че­ло­ве­че­ский аб­со­лют со­сто­ит из ус­лов­но­стей.

 

         Дик­ту­ет при­хоть. Умо­ля­ет нор­ма. Сте­на­ет кос­ность. Без­раз­лич­но зна­ние.

 

         Во­шед­ший в цар­ст­вие Твое, из своего — вы­хо­дит.

 

         Час­то и охот­но лю­ди за­да­ют друг дру­гу во­прос: «По­че­му?», — но, по­лу­чив от­вет, ко­то­рый не со­от­вет­ст­ву­ет их ожи­да­ни­ям, обыч­но от­ве­ча­ют яро­стью. Хо­чешь уго­дить «прав­до­ис­ка­те­лю»? — На­зы­вай пол­при­чи­ны.

 

         Гу­ляю по клад­би­щу… Ти­хо, уми­ро­тво­рен­но до са­мых пер­во­ос­нов. Ма­те­риа­ли­зо­ван­ный по­кой. Вот бы где — в са­мом цен­тре! — твор­че­скую дач­ку по­ста­вить!

 

         На­де­ж­да уми­ра­ет по­след­ней, по­то­му что уби­ва­ет пер­вой.

 

         Мно­гое в ми­ре жен­щин сле­ду­ет по­ни­мать бу­к­валь­но. В те­че­ние ты­ся­че­ле­тий от­та­чи­ва­лись эти пре­дель­но от­кро­вен­ные док­ла­ды: «Я без ума от не­го!», «Я без ума от го­ря!», «Без ума от ра­до­сти!.». Точ­но так. Ес­ли жен­щи­не кто-то нра­вит­ся, или она расстроена — ра­зум по­ки­да­ет бед­няж­ку.

 

         Для че­го ты ду­ма­ешь, го­во­ришь и пи­шешь? Мо­жет, ты за­бо­тишь­ся о лю­дях? А, мо­жет, ты за­бо­тишь­ся об ав­тор­ст­ве? Или ты хо­чешь со­еди­нить и то, и дру­гое, и — что­бы «всем хо­ро­шо»? То­гда ты ни­ко­му не ну­жен: ни се­бе, ни лю­дям.

 

         Силь­ное слово — ти­хое.

 

         Я — это дом, в ко­то­ром в раз­ное вре­мя жи­ли и ра­бо­та­ли все­воз­мож­ные лич­но­сти: ро­ди­те­ли, дру­зья, лю­би­мые, учи­те­ля, лю­ди из про­шло­го и меч­ты из бу­ду­ще­го, на­став­ни­ки в на­стоя­щем. Все они ку­да-то ис­чез­ли к сро­ку мо­ей зре­ло­сти, ос­та­вив в до­ме лишь пыль с по­дошв сво­его су­ще­ст­во­ва­ния…

 

         «За что бо­ро­лись, на то и на­по­ро­лись», — очень хо­ро­шо за­ме­че­но! Бо­ро­лись за равенство — по­лу­чи­ли ни­ще­ту и за­висть. Те­перь бо­рем­ся за изобилие — зна­чит, ду­ше на­до го­то­вить­ся к смер­ти от ле­ни.

 

         По­ра бо­роть­ся с бла­го­сос­тоя­ни­ем!

 

         Не опи­сы­вай со­бы­тия, опи­сы­вай мыс­ли и чув­ст­ва, ко­то­рые эти со­бы­тия вы­зы­ва­ют.

         Ско­ро твоя на­блю­да­тель­ность бу­дет сдер­жан­на в сво­их проявлениях — по­доб­но мас­те­ру сре­ди под­мас­те­рий. Ты бу­дешь шу­тить и го­во­рить прит­ча­ми. Твор­че­ст­во, ко­то­рое на язы­ке, жи­вее твор­че­ст­ва, ко­то­рое на бу­ма­ге.

 

         За­ве­ден­ный волчок — дет­ская игрушка — ос­та­нав­ли­ва­ясь, на­чи­на­ет со­вер­шать двой­ное вра­ще­ние: кро­ме сво­его соб­ст­вен­но­го вра­ще­ния волч­ка во­круг оси, до­бав­ля­ет­ся эта­кое ка­чаю­щее­ся вра­ще­ние са­мой оси во­круг ка­ко­го-то не­ви­ди­мо­го цен­тра.

         Один мой зна­ко­мый пья­ни­ца по­хож на та­кой ос­та­нав­ли­ваю­щий­ся волчок — со­се­ди по подъ­ез­ду с ис­крен­ним ин­те­ре­сом и со­чув­ст­ви­ем от­но­сят­ся к его слож­ным фи­наль­ным дви­же­ни­ям судь­бы. Вра­ще­ние «во­круг се­бя» — это ра­бо­та и до­маш­ние за­бо­ты. «Вра­ще­ние оси» — это пьян­ст­во. По­ка боль­шая ось де­ла­ет свой боль­шой обо­рот, ма­лая ус­пе­ва­ет обер­нуть­ся «во­круг се­бя» раз пятнадцать — от аван­са до по­луч­ки…

 

         В вес­ти­бюль на­шей кон­то­ры про­дав­цы-кор­са­ры за­вез­ли 3 тон­ны яб­лок. В тот же день в том же вес­ти­бю­ле ус­та­но­ви­ли гроб с те­лом умер­ше­го со­труд­ни­ка. Об­ра­зо­ва­лись две тол­пы. Про­дав­цы оби­де­лись на си­туа­цию и увез­ли яб­ло­ки прочь. И тол­па оби­де­лась на то, что про­дав­цы оби­де­лись. И по­кой­ни­ка в тот же день по­хо­ро­ни­ли. И вро­де всё ут­ряс­лось, а как-то не так… То ли яб­лок ку­пить не ус­пел, то ли на по­кой­ни­ка сер­дит? Од­но слово — осень!

 

         Ком­му­низм воз­мо­жен толь­ко в от­дель­но по­стро­ен­ной лич­но­сти.

 

         Имидж — это все­гда од­на и та же, с бле­ском вы­учен­ная роль. Чем тут вос­хи­щать­ся два­ж­ды?!

 

         За­крой гла­за и — смот­ри! За­ткни уши и — слу­шай!

 

         Тро­пи­нок ты­ся­чи, вершина — од­на.

 

         От се­бя не убе­жишь. Мож­но толь­ко под­нять­ся.

 

         Муж­чи­на те­ря­ет се­бя «от го­ло­вы», женщина — «от серд­ца».

 

 

         Ес­те­ст­вен­ность? Где она? Вый­дя из ес­те­ст­вен­но­сти, так труд­но воз­вра­тить­ся об­рат­но! Сколь­ко за­плу­тав­ших, сколь­ко ка­нув­ших! Са­мые упор­ные на­хо­дят до­ро­гу к дому — к са­мо­му се­бе… «Дай мне ме­ня!» — это, (а не три пре­сло­ву­тых же­ла­ния) пре­ж­де все­го, нуж­но про­сить у ска­зоч­ных вол­шеб­ни­ков.

 

         Ес­те­ст­вен­ность без­от­чет­на и не­под­суд­на.

 

         Ты ви­дишь пра­виль­но, ес­ли от­ли­ча­ешь «про­бу сил» от «де­мон­ст­ра­ции си­лы».

 

         С од­ной сто­ро­ны, ча­ша че­ло­ве­че­ской жиз­ни ста­но­вит­ся всё мель­че, с дру­гой сто­ро­ны, по­ток ци­ви­ли­за­ции всё боль­ше на­по­ми­на­ет тро­пи­че­ский ли­вень. Кто как уме­ет, при­кры­ва­ет свою пе­ре­пол­нен­ную «ча­шу»: вод­кой, ас­ке­тиз­мом, аг­рес­си­ей, ту­по­стью, спе­циа­ли­за­ци­ей, хоб­би… — по­то­му что слиш­ком не­на­де­жен за­пас проч­но­сти ча­ши, лю­бая слу­чай­ная ка­п­ля мо­жет стать по­след­ней. И впол­не по­нят­на не­аде­к­ват­ность ре­ак­ции со­вре­мен­но­го че­ло­ве­ка на мно­гие, ка­за­лось бы, пус­тя­ки и мелочи — в ка­ж­дом из них он ви­дит эту са­мую «по­след­нюю», смер­тель­ную ка­п­лю, и от то­го так ди­ко ох­ра­ня­ет свою не­при­кос­но­вен­ность. Но ка­п­ли всё рав­но по­па­да­ют… Суи­цид. Яв­ле­ние-ре­корд­смен для здеш­них мест. Са­мо­убий­ст­во. Луч­ше раз­би­тая ча­ша, чем пе­ре­пол­нен­ная. Всё или ни­че­го. Сно­ва раз­го­вор о том же: «всё» — в 15 лет, «ни­че­го» — в ста­рос­ти. Три про­цен­та по­кон­чив­ших с собой — де­ти, во­семь­де­сят процентов — ста­ри­ки: «всё» в де­сят­ки раз ме­нее опас­но, чем «ни­че­го». Юность пред­чув­ст­ву­ет и по­это­му тер­пит, ста­рость зна­ет и по­это­му не же­ла­ет боль­ше чув­ст­во­вать.

         Для «пе­ре­пол­нен­ной ча­ши» не спа­се­ние «на­ра­щи­вать вы­со­ту кра­ев» или дер­жать над со­бой «зон­тик»; ку­да удоб­нее на­свер­лить в ней от­вер­стий.

 

         Хо­ро­шо там, где нас нет. Что­бы ощу­тить гра­ни­цу меж тем и тем, дос­та­точ­но дли­ны рук.

 

         Быв­шая же­на ска­за­ла о бу­ду­щей: «Ты же ей в от­цы го­дишь­ся!» Спа­си­бо. Дочь зо­вут Ева.

 

         Ка­ж­дый но­сит свой ад внут­ри.

 

         С женщиной — дав­няя сдел­ка: док­ла­ды­вать друг дру­гу, не­за­ви­си­мо от об­стоя­тельств и на­строе­ния, о сво­ем внут­рен­нем со­стоя­нии. Спо­соб хо­рош тем, что «вы­вер­нув­шись на­из­нан­ку», ты до­ве­ря­ешь оце­нить се­бя «внут­рен­не­го» с внеш­ней по­зи­ции и да­же го­тов к то­му, что ткнут паль­цем в тем­ное ме­сто… Сколь­ко встреч­но­го му­же­ст­ва по­тре­бо­ва­лось мо­ей лю­би­мой, что­бы слы­шать «ме­няю­щую­ся прав­ду» о чув­ст­вах! Лю­би­мая му­чи­лась, но ста­но­ви­лась силь­нее, рос­ла в сво­ем тер­пе­нии и про­ни­ца­тель­но­сти. Ис­по­ве­даль­ность, не имею­щая сце­на­ри­ев, тре­ни­ру­ет диа­па­зон ми­ро­воз­зре­ния и тер­пи­мо­сти. Вче­раш­ние раз­дра­жи­те­ли, ко­то­рые вы­во­ди­ли жен­щи­ну из рав­но­ве­сия, пе­ре­ста­ли вдруг дей­ст­во­вать. Но что-то про­изош­ло… Те­перь лю­би­мая тре­бу­ет «прав­ду» са­ма, тре­бу­ет по­сто­ян­но, — в ка­че­ст­ве «раз­дра­жи­те­ля», на­по­ми­наю­ще­го ей те­перь о том, ка­кая она ста­ла силь­ная, тер­пи­мая, вы­рос­шая!.. Жен­щи­на из­ме­ни­лась, но она на­шла но­вый эго­изм.

 

         Ум, обая­ние, за­га­доч­ный блеск в гла­зах, чу­тье ин­туи­ции, ин­те­рес, от­кры­тое серд­це, при­род­ный такт и ми­лая наивность — этим ты, жен­щи­на, со­блаз­ня­ешь ме­ня. Но ты ста­ла рас­хо­до­вать этот за­пас со­блаз­нов где-то на сто­ро­не. Чем же ты хо­чешь со­блаз­нить ме­ня до­ма?!

 

         На зем­ном ша­ре 3 мил­ли­ар­да жен­щин. Ты — не един­ст­вен­ная.

 

         Че­ст­ный блуд не гу­бит, ибо ты сам ис­сле­ду­ешь глу­би­ну сво­ей под­лос­ти.

 

         Жен­щи­на все­гда «под­кла­ды­ва­ет» то, что име­ну­ет лю­бо­вью, а мужчина — «под­гре­ба­ет».

 

         Две ма­ши­ны лю­би­ли друг дру­га. Днем ими по­врозь вла­де­ли раз­ные ме­няю­щие­ся во­ди­те­ли. За­то ночь ма­ши­ны все­гда про­во­ди­ли ря­дом, в од­ном га­ра­же. Это они и на­зы­ва­ли сво­ей лю­бо­вью.

 

         Муж­ское все­гда ис­пы­ты­ва­ет без­ус­лов­ное же­ла­ние «со­вать­ся в ка­ж­дую ды­роч­ку», а женское — «за­ткнуть ка­ж­дую дыр­ку». Этот прин­цип уни­вер­са­лен, его удоб­но при­ме­нять и при дет­ском вос­пи­та­нии, и в се­мье, и в нау­ке, и в глу­по­сти, и в ис­по­ве­ди. Соз­да­тель при­ду­мал уди­ви­тель­но про­стую улов­ку, ко­то­рая со­блаз­ня­ет нас дей­ст­во­вать. Это — лю­бо­пыт­ст­во. Из лю­бо­пыт­ст­ва про­ис­хо­дит жизнь, из лю­бо­пыт­ст­ва про­ис­хо­дит и смерть.

 

         Тя­же­ло на­хо­дить­ся сре­ди вас. По­то­му что ни­кто из вас не мо­жет ре­шить: не бес­смыс­лен­но ли мое на­хо­ж­де­ние?

 

         Она, уез­жая: «Не знаю, как ты тут без ме­ня бу­дешь?!» Он, ос­та­ва­ясь: «Как без тебя — по­нят­но. Вот как с то­бой быть — не знаю!»

 

         Тот, кто при­шел по­са­дить са­жен­цы, рис­ку­ет ос­тать­ся ни с чем.

         Тот, кто при­дет со­би­рать пло­ды, рис­ку­ет най­ти их слиш­ком мно­го.

         Но не­сча­ст­нее этих дво­их тот, кто, по­са­див са­жен­цы, ждет изо­би­лия.

 

         Го­во­рят: «Че­ло­ве­че­ст­во, сме­ясь, рас­ста­ет­ся со сво­им про­шлым». Но по су­ти про­ис­хо­дит боль­шее: сме­ясь над сво­им про­шлым, че­ло­ве­че­ст­во не­из­беж­но сме­ет­ся и над сво­им бу­ду­щим. Ос­ме­ян­ное прошлое — из­ме­нен­ное бу­ду­щее. Од­на­ко при не пол­ной ис­крен­но­сти про­шлое де­валь­ви­ру­ет, но будущее — не из­ме­нит­ся.

 

         Смех — ду­ша и плоть мгно­ве­ния.

 

         Это же так эле­мен­тар­но: ес­ли слу­чил­ся не­уме­рен­ный вос­торг, зна­чит, сле­ду­ет ожи­дать боль­шо­го не­удо­воль­ст­вия. Ма­ят­ник! Жаль толь­ко, что вос­торг у же­ны слу­ча­ет­ся, как пра­ви­ло, на ра­бо­те, а неудовольствие — до­ма.

 

         Не тро­гай­те сла­бых! Они ви­но­ва­ты в том, что сла­бы, но боль­ше, чем са­ми се­бя, ни­кто уже их не на­ка­жет.

 

         Муж — это ме­ха­ни­че­ский ис­пол­ни­тель вы­со­ко­ду­хов­ных за­ка­зов же­ны.

 

         Не го­рюй! Сим­па­тии при­хо­дят и ухо­дят, а муж — ос­та­ет­ся.

 

 

         «Дай­те мне точ­ку опо­ры, я пе­ре­вер­ну мир!» — по­хва­лял­ся муд­рец. Ай-яй-яй! Сла­ва бо­гу, что мир на том и держится — не имея «точ­ки опо­ры»: всё под­виж­но, всё от­но­си­тель­но, сво­бо­да ми­ра сба­лан­си­ро­ва­на, а не ук­ре­п­ле­на. А что ска­зать о внут­рен­нем ми­ре? Уж не то же ли са­мое?! Упа­си бог те­бя иметь внут­ри что-ни­будь, что мо­жет по­слу­жить «точ­кой опо­ры» все­му ос­таль­но­му… Это — ка­та­ст­ро­фа, ка­так­лизм. Пе­ре­вер­нешь­ся. И не раз.

         Точ­ка опоры — это не бо­лее чем по­сох: сно­сив­ший­ся нуж­но от­бра­сы­вать прочь без со­жа­ле­ния. Веч­ность опи­ра­ет­ся на миг. Точ­ку опо­ры по­лез­но иметь при толч­ке, но она не нуж­на при сво­бод­ном по­ле­те.

 

         Ду­мать о смер­ти в пят­на­дцать лет — это нор­маль­но! Жизнь — шка­ла; не бы­ва­ет ли­ней­ки без «ну­ле­во­го» де­ле­ния, от­но­си­тель­но­го на­ча­ла от­сче­та. От­но­си­тель­но че­го? Что взять за «ну­ле­вое» де­ле­ние? Цен­но­сти мо­ра­ли? Цен­но­сти идео­ло­гии? Сек­тант­ские дог­ма­ты? Пра­ви­ла же­ла­ний? Нет! Са­мое точ­ное ос­мыс­ле­ние ис­тин­ной цен­но­сти ве­ще­ст­вен­ной жиз­ни воз­мож­но толь­ко от­но­си­тель­но са­мо­го ста­биль­но­го «ну­ля» — смер­ти. От­сю­да бе­рет на­ча­ло юно­ше­ский мак­си­ма­лизм, от­сю­да ес­те­ст­вен­ное стрем­ле­ние знать суть ве­щей, а не их ус­лов­ность.

         Са­мые близ­кие и са­мые пер­вые цен­но­сти на «шка­ле» жиз­ни: лю­бовь, смысл, прав­да, друж­ба. По боль­шо­му мак­си­ма­ли­ст­ско­му сче­ту ни од­на из этих цен­но­стей не тер­пит да­же ми­зер­ной лжи, по­то­му что из­ме­ре­ние про­ис­хо­дит по абсолюту — не­бы­тию: всё или ни­че­го! И это хо­ро­шо! При­ро­да са­ма да­ет нам шанс: вот те­бе «всё», вот те­бе «ни­че­го» — ра­бо­тай!

         Бы­ло бы го­раз­до ху­же, ес­ли бы мы ни­ко­гда во­об­ще не ду­ма­ли о вто­рой по­ло­вин­ке про­яв­ле­ния жизни — смер­ти. Бре­дя по веч­но­му не­раз­ви­ваю­ще­му­ся кру­гу, мы об­рек­ли бы се­бя на веч­ный идио­тизм. Имен­но смерть за­став­ля­ет нас со­вер­шать глав­ную свою ра­бо­ту, по­ка от­кры­ты очи, — жить. Да­же самоубийство — это все­го лишь край­няя фор­ма эго­из­ма, не на­шед­ше­го ком­про­мис­са с ми­ром. При­ро­да за­бо­тит­ся об эво­лю­ции ду­ха.

         Ин­ду­сы го­во­рят: смерть — пре­крас­ный со­вет­чик. Еще бы! Она все­гда пре­дель­но точ­на и бес­ком­про­мисс­на. Впро­чем, с ост­рым ин­ст­ру­мен­том мо­жет ра­бо­тать толь­ко трез­вый мас­тер… Уж не пьян ли ты от тех «цен­но­стей», что по ошиб­ке нау­чил­ся на­зы­вать «жиз­нью»? При­слу­шай­ся! Зна­ние о не­бы­тии за­став­ля­ет нас быть.

 

         Вре­мен­ные идеа­лы об­ма­ны­ва­ют. Смерть — ни­ко­гда!

 

         По­том­ки бла­го­да­рят за то, на что со­вре­мен­ни­ки оби­жа­ют­ся.

 

         Пи­шу­ще­му хо­чет­ся уви­деть свои про­из­ве­де­ния на­пе­ча­тан­ны­ми. Вро­де бы ак­сио­ма. Мно­гие по­те­ря­ли на этой «ак­сио­ме» и по­кой, и се­бя, и ме­ру в тще­сла­вии, и ра­дость ес­те­ст­вен­но­го дей­ст­вия. Что за бе­да?!

         Пишущий — это все­гда ис­по­ве­даль­ность, ис­крен­ность (хо­тя бы и тще­слав­ная, и конъ­юнк­тур­ная, но — ис­крен­ность!), то есть, лю­бое вос­про­из­ве­де­ние внут­рен­них дви­же­ний ду­ши во внеш­нем материале — ме­тал­ле, зву­ке, кам­не, сло­ве, холсте — это не что иное, как по­пыт­ка вы­хо­да за пре­де­лы «Я». Но с од­ной осо­бен­но­стью: ка­ж­дый та­кой «вы­ход за пре­де­лы» кон­сер­ви­ру­ет­ся в «про­из­ве­де­нии». Зна­чит, произведение — это лишь не­кое со­пут­ст­вую­щее яв­ле­ние, свя­зан­ное с вы­хо­дом за пре­де­лы «Я» и обу­слов­лен­ное ос­нов­ным фе­но­ме­ном человека — рос­том лич­но­сти.

 

         Ши­во­рот-навыворот — это ко­гда ты не жи­вешь, а «ста­ра­ешь­ся жить».

 

         Как ты тер­пе­лив к озо­рую­щим де­тям, так и бог к те­бе!

 

         В Рос­сии че­ло­ве­че­ское «дос­то­ин­ст­во» очень лю­бят за­щи­щать ими­та­то­ры и спе­ку­лян­ты: чужое — с три­бу­ны, свое — в су­де.

 

         Шум ле­са по­ни­ма­ет лес со­сед­ний. Ру­чья стрем­ле­ние по­нят­но и ре­ке. И ме­сяц зим­ний по­ни­ма­ет ме­сяц лет­ний, и жизнь цы­ган чи­та­ет по ру­ке…

 

         Нет ну­ж­ды ста­рать­ся «вы­ра­зить», сколь муд­ра и пре­крас­на При­ро­да. Она дав­но и с ус­пе­хом это сде­ла­ла са­ма.

 

         При по­сту­па­тель­ном раз­ви­тии ко­ли­че­ст­во, как из­вест­но, пе­ре­хо­дит в ка­че­ст­во, а при по­сту­па­тель­но-воз­врат­ном вся­кое ка­че­ст­во не­из­беж­но пе­ре­хо­дит в ко­ли­че­ст­во… В об­щем, чи­нов­ни­ков в но­вой рус­ской жизни — не счесть!

 

         Друг дру­га мы ис­ка­ли на зем­ле, сле­пые ду­ши, ос­вин­цо­ван­ные бы­том. Что ж, вре­мя ми­ну­ло, и зре­лое свер­ши­лось: ду­ша в ду­ше ус­по­кое­ние на­шла. Ах, сколь­ко б мы с то­бой не из­ме­ня­лись, на­ход­кой про­шлое, увы, не на­зо­вешь! Об­ня­лись. Встре­ти­лись. То, что на­шли, по­ко­ем не яви­лось.

 

         Я бу­ду ад­во­ка­том для ва­ших гре­хов, что­бы вы, на­ко­нец, ста­ли се­бе судь­я­ми.

 

         Мно­гие се­мьи дер­жат­ся на дур­ной при­выч­ке. Муж — «нар­ко­тик» для же­ны: она бы и ра­да из­ба­вить­ся от за­ви­си­мо­сти, да жить без не­го не мо­жет…

 

         Че­ло­век хо­чет чув­ст­во­вать. Это — по­треб­ность. Как вся­кая че­ло­ве­че­ская по­треб­ность, она раз­ви­ва­ет­ся, эво­лю­цио­ни­ру­ет. Смею пред­по­ло­жить, что эво­лю­ция люд­ско­го чув­ст­ва идет как бы в две про­ти­во­по­лож­ные сто­ро­ны од­но­вре­мен­но: в то вре­мя, как од­но­му кон­тин­ген­ту для пол­но­цен­но­го «сра­ба­ты­ва­ния» чув­ст­вен­но­го ап­па­ра­та ну­жен всё мень­ший и мень­ший «тол­чок» — ин­то­на­ция, луч све­та, ле­пе­сток, пы­лин­ка, внут­рен­нее ду­но­ве­ние ин­туи­ции и т. д., дру­гим в то же вре­мя тре­бу­ет­ся для «сра­ба­ты­ва­ния» всё бо­лее гру­бый «тол­чок» — крик, урод­ст­во, из­вра­ще­ние, эпа­таж, сверх­вы­зов. Соб­ст­вен­но, ре­зуль­тат схож в ито­ге: пер­вый путь учит слу­шать ти­ши­ну ми­ра, второй — соб­ст­вен­ную пус­то­ту.

 

         Рос­сия де­вя­но­стых го­дов… Но­во­яв­лен­ные куп­цы и биз­нес­ме­ны на­столь­ко за­ня­ты де­ла­ми, что ес­ли они до­го­ва­ри­ва­ют­ся с ва­ми о встрече — это их еще ни к че­му не обя­зы­ва­ет.

 

         Срав­ни­вая жи­во­го ди­ле­тан­та с уче­ным про­фа­ном, я при­хо­жу к вы­во­ду: луч­ше чув­ст­во­вать, не зная, чем знать, не чув­ст­вуя.

 

         Гармония — это ко­гда чув­ст­ва ров­но столь­ко, что оно удер­жи­ва­ет зна­ние от бол­тов­ни, а зна­ния ров­но столь­ко, что оно удер­жи­ва­ет чув­ст­во от бе­зу­мия и хао­са.

 

         Раз­мыш­ляя о сво­их быв­ших же­нах, он с гор­до­стью от­ме­чал: «В сво­ем вы­бо­ре я не ошиб­ся ни ра­зу!»

 

         Ах, жен­щи­ны!.. Два­дцать лет жи­ла она с буй­ным пья­ни­цей. И ме­бель он ло­мал, и ее са­му бил до по­лу­смер­ти, и де­тей не жа­лел. Толь­ко умер как-то в од­но­ча­сье, ос­во­бо­дил. Вы­шла она за­муж во вто­рой раз. Суп­руг по­пал­ся ти­хий, мас­те­ро­ви­тый, по­кла­ди­стый, веж­ли­вый, не пьет, не ку­рит. Че­рез год ее тер­пе­ние лоп­ну­ло: «Ну что ты за му­жик?! Что ни сделай — всё тер­пит. Тьфу! То ли де­ло преж­ний-то был: чуть что не по нему — ка-а-ак даст!.». — и она с удо­воль­ст­ви­ем вспом­ни­ла про­шлую жизнь, бо­га­тую шу­мом и стра­хом, и оби­де­лась на сегодняшнюю — бед­ную, в по­кое…

 

         В зоо­пар­ке «за­клю­чен­ные» зве­ри хо­дят по клет­кам точ­но так же, как пси­хо­боль­ные по боль­нич­но­му ко­ри­до­ру: ту­да-сю­да, ту­да-сю­да. И так — весь день. Не хва­та­ет дви­же­ния. Уди­ви­тель­но, вы­ра­же­ние глаз у жи­вот­ных и гос­пи­та­ли­зи­ро­ван­ных в «дур­дом» — оди­на­ко­вое: в этом взгляде — пус­то­та. Ин­стинкт са­мо­со­хра­не­ния, вы­вер­ну­тый на­из­нан­ку.

 

         Де­ся­ти­днев­ный отъ­езд же­ны за гра­ни­цу при­но­сит хло­пот зна­чи­тель­но боль­ше, чем, ска­жем, ор­га­ни­за­ция по­хо­рон.

 

         «Как ты ворч­лив!» — вздох­ну­ла она. «Воз­мож­ность ворчания — это един­ст­вен­ное, что удер­жи­ва­ет ме­ня ря­дом с то­бой», — под­твер­дил он.

 

         «Как ты ду­ма­ешь, мне по­дой­дет это пла­тье?» — спро­си­ла она. Он от­ве­тил: «По это­му по­во­ду у ме­ня нет мыс­лей, ко­то­рые бы те­бя удов­ле­тво­ря­ли».

 

         — По­обе­да­ешь?

         — В це­лях эко­но­мии я не хо­чу.

 

         И дья­во­лу путь к бо­гу не за­ка­зан.

 

         Встре­ти­лись как-то две смерти — Свет и Тьма — и ста­ли лю­бить друг дру­га. Поя­ви­лось у них ве­ли­кое мно­же­ст­во де­тей, смер­те­нят. Ста­ли смер­те­ня­та сво­их ро­ди­те­лей по­едать, кос­точ­ки их рас­тас­ки­вать на вся­кие мел­кие ну­ж­ды. По­строи­ли смер­те­ня­та ци­ви­ли­за­цию. И ска­за­ла Жизнь: «Двум смертям — не бы­вать!»

 

         Один двух слов свя­зать не мог, дру­гой двух слов ус­лы­шать не хо­тел. Не труд­но до­га­дать­ся, что итог пре­дель­но прост: пыл — ох­ла­дел.

 

         Самоедство — это ча­ст­ный слу­чай лю­до­ед­ст­ва.

 

         Меч­та долж­на жить вда­ли от ре­ме­сел. Ина­че ре­мес­ла ра­зо­рвут ее на час­ти!

 

         Твор­че­ст­во долж­но иметь та­кой ко­неч­ный про­дукт, ко­то­рый бы — прин­ци­пи­аль­но! — нель­зя бы­ло про­дать или ку­пить. Искусство — это толь­ко этап твор­че­ст­ва. Лю­бой этап твор­че­ст­ва уяз­вим и ви­дим в сво­ей ис­кус­ст­вен­но­сти, по­это­му лег­ко пре­вра­ща­ет­ся в то­вар. Ис­то­ки твор­че­ст­ва не­уло­ви­мы для це­ны. Не­уло­ви­мы­ми долж­ны быть для нее и ре­зуль­та­ты. Продажное — это твор­че­ст­во, не до­ве­ден­ное до кон­ца.

 

         В один и тот же миг па­мять мо­жет сме­ять­ся или оп­ла­ки­вать, те­ло на­сла­ж­дать­ся ра­бо­той, а ду­ша ле­тать в гос­ти к Ду­ху… Ты — мир! Пусть жи­вут эти сущ­но­сти в те­бе, не со­пер­ни­чая.

 

         Для то­го, что­бы уте­шить те­ло пу­те­ше­ст­вия­ми, его не­об­хо­ди­мо во­зить по по­верх­но­сти пла­не­ты. Для то­го, что­бы уте­шить ду­шу по­ле­та­ми фан­та­зии, дос­та­точ­но по­коя.

 

         Встре­тил че­ло­ве­ка, об­ла­даю­ще­го эгои­стич­ной… ду­шой (ка­за­лось бы, ду­ша и эгоизм — не­со­вмес­ти­мы?!), при­чем, тру­сость этой ду­ши при­ме­ча­тель­на: сто­ит лишь те­лу ока­зать­ся в опас­ной ситуации — ду­ша тут же вы­пры­ги­ва­ет вон и на­блю­да­ет за со­бы­тия­ми со сто­ро­ны, пре­дос­та­вив те­ло на во­лю слу­чая… Об­ла­да­тель «за­ячь­ей ду­ши» уве­рен в лич­ной уни­каль­но­сти, его все­рь­ез за­ни­ма­ет ас­т­раль­ный опыт сво­ей «де­зер­тир­ки».

 

         Земля — это ад. Мы жи­вем на по­верх­но­сти ада! Гре­хи ра­зо­гре­ва­ют Зем­лю, лю­бовь ра­зо­гре­ва­ет Солн­це.

 

         Всё, что «улов­ле­но», — есть чер­но­вик: ка­ра­ку­ли ис­то­рии, ошиб­ки… Твой черновик — твои ис­ка­нья, за­будь их след и це­ну не про­си. Итог сли­ва­ет­ся с на­ча­лом. Что ска­жешь о ба­наль­ной про­сто­те?!

 

         На эти мыс­ли ме­ня на­ве­ло уп­рям­ст­во од­но­го ме­ст­но­го ав­то­ра, не­пре­мен­но же­лав­ше­го опуб­ли­ко­вать свои тек­сты, при­чем, сра­зу в сто­лич­ной прес­се: он хо­тел, что­бы о нем уз­на­ли все и сра­зу.

         А мыс­ли та­кие. Хо­чешь от­пус­тить ру­ко­пись-пти­цу? То­гда ка­кая те­бе раз­ни­ца, где дать ей во­лю? Пти­це нуж­на, дей­ст­ви­тель­но, во­ля, а тщеславию — жест.

 

         Я — это то, что об­ни­ма­ет ад и рай, не ме­ра глу­би­ны, не вы­со­та, не миг на­ча­ла и не край кон­ца: я — пус­то­та.

 

         До тех пор, по­ка че­ло­век бу­дет за­бо­тить­ся о «поль­зе», он бу­дет вре­дить.

 

         Мы лю­бим все. В любви — на­зва­ний клин; рев­нив ма­го­ме­та­нин, рев­нив хри­стиа­нин.

 

         Спра­ши­ваю у бри­га­ди­ра:

         — Где Ва­ся?

         — На по­хо­ро­нах.

         — Ко­гда бу­дет?

         — Не знаю.

         — Как не знае­те, вы же бри­га­дир?!

         — Не знаю. По­ве­сил­ся Ва­ся.

 

         На за­ста­ве пра­пор­щик Гри­ша иг­ра­ет с ма­ло­лет­ним сы­ном.

         — Это у те­бя что? — по­ка­зы­ва­ет маль­чик на от­цов­ские гла­за.

         — При­цел.

         — А это? — спра­ши­ва­ет сын, дер­гая боль­шо­го за уши.

         — Ло­ка­то­ры.

         — А это! — ве­се­лит­ся сын, по­ка­зы­вая на ру­ки.

         — Ма­ни­пу­ля­то­ры.

         — Нос?

         — Ана­ли­за­тор за­па­ха.

         — Рот?

         — Пе­ре­го­вор­ное уст­рой­ст­во.

         — А нож­ки? А те­ло? — не уни­ма­ет­ся сын.

         — Ка­зен­ная часть.

         — Па­па, ты — ро­бот!

         В тот же день пра­пор­щик Гри­ша на­пил­ся, ос­кор­бил ко­ман­ди­ра за­ста­вы и из­бил же­ну, чем и до­ка­зал се­бе са­мо­му, что ни­ка­кой он не ро­бот…

 

         Пред­ставь­те, что на вас на­де­та ру­баш­ка, вы ее сни­мае­те че­рез го­ло­ву и, ра­зу­ме­ет­ся, вы­во­ра­чи­вае­те на­из­нан­ку, те­перь вновь на­де­вае­те, уже из­на­ноч­ной сто­ро­ной на­верх, а что­бы на­деть, все-та­ки, как на­до, при­дет­ся еще раз по­тру­дить­ся: вновь снять, что­бы «вы­вер­нуть вы­вер­ну­тое» до нор­мы и вновь на­деть. Это не клоунада — эта по­теш­ная суе­та не что иное, как от­ход от здра­во­го смыс­ла. Все мы ро­ж­да­ем­ся одинаково — в пол­ном ра­вен­ст­ве и гар­мо­нии с ок­ру­жаю­щим ми­ром; все мы ро­ж­да­ем­ся в пре­крас­но по­дог­нан­ной «сво­ей ру­баш­ке» — это ес­те­ст­вен­ность. Что про­ис­хо­дит по­том? По­че­му на­ша ве­ли­ко­леп­ная сво­бо­да жизни — естественность — по­сте­пен­но «вы­во­ра­чи­ва­ет­ся», при­спо­саб­ли­ва­ясь к дав­но «вы­вер­ну­то­му» ми­ру ци­ви­ли­за­ции? Что ж, «вы­вер­ну­тый» внут­ри «вы­вер­ну­то­го» жи­вет, в об­щем-то, хо­ро­шо, так как «мир на­из­нан­ку» и «сам на­из­нан­ку» — впол­не со­вмес­ти­мы. Но ра­но или позд­но гла­за мо­гут уви­деть, что ты дав­но вы­вер­нул «свою ру­баш­ку», и жить те­бе от то­го вдруг — не­вы­но­си­мо… Най­дут­ся ли си­лы «вы­вер­нуть вы­вер­ну­тое»? Как от­ча­ян­но со­про­тив­ля­ет­ся дет­ское су­ще­ст­во, ко­гда его пря­мую при­род­ную ес­те­ст­вен­ность пе­ре­учи­ва­ют, под­го­няя под пра­ви­ла ис­кус­ст­вен­но­го ми­ра. Как смер­тель­но со­про­тив­ля­ет­ся сущ­ность по­взрос­лев­ше­го че­ло­ве­ка, ес­ли по­пы­тать­ся вер­нуть ей об­рат­но «свою ру­баш­ку» — ес­те­ст­вен­ность. И там, и тут — боль, сле­зы, тя­же­лей­шая ра­бо­та по пе­ре­де­лы­ва­нию се­бя. Гос­по­ди! Не­у­же­ли, ро­див­шись ес­те­ст­вен­ны­ми, нель­зя жить без этих «вы­во­ро­тов»?!

 

         Все­гда два го­ло­са зо­вут те­бя: громкий — го­лос су­ет­ной жиз­ни и тихий — тот, что зву­чит вы­ше суе­ты. Все­гда два го­ло­са зву­чат в те­бе: громкий — это го­лос тво­ей не­по­сед­ли­вой жад­но­сти, и тихий — это го­лос ее ус­та­ло­сти.

 

         Став «не­ви­дим­кой», ты смо­жешь на­хо­дить­ся сре­ди лю­дей, не воз­му­щая их сво­им при­сут­ст­ви­ем, не ме­шая мыс­лить и чув­ст­во­вать им так, как они обыч­но при­вык­ли это де­лать; толь­ко «не­ви­дим­ка» ви­дит то, как лю­ди жи­вут, а не то, как они иг­ра­ют.

         Я знаю, что го­во­рю. Мой то­ва­рищ, фо­то­граф, сни­мал од­на­ж­ды ба­лет, вы­хо­дил на сце­ну, пе­ре­ме­щал­ся сре­ди тан­цо­ров, — ни один зри­тель не за­ме­тил по­сто­рон­не­го при­сут­ст­вия. А я сле­дил спе­ци­аль­но: фо­то­граф имел по­тус­то­рон­ний вид!

 

         До­б­рый че­ло­век сна­ча­ла де­ла­ет де­ло и толь­ко по­том, ес­ли вто­рое не ме­ша­ет пер­во­му, — де­ла­ет день­ги.

 

         Время — слиш­ком не­проч­ный ма­те­ри­ал для мас­те­ра жиз­ни.

 

         Ин­те­рес­ная на­ход­ка: мерт­во­го в при­ро­де не су­ще­ст­ву­ет.

 

         Не пойман — не вор, не узнан — не раб.

 

         Опыт­ный лет­чик по­яс­нял: «Жить не страш­но; страш­но на­чи­нать жить и до­жи­вать».

 

         Кто-то жи­вет как бы опе­ре­жая свое го­су­дар­ст­во, кто-то, на­обо­рот, от­ста­ет, ко­му-то оно в са­мый раз. И от­дель­ная лич­ность, и ор­га­ни­зо­ван­ный, раз­ви­ваю­щий­ся со­ци­ум пе­ре­жи­ва­ют на сво­ем пу­ти од­ни и те же фа­зы: бес­по­мощ­ность, си­лу, де­ло­вую ор­га­ни­за­цию, ду­хов­ный взлет. Од­на власть до­рос­ла до си­лы, дру­гая уже до ра­цио­наль­но­сти, но ни од­на еще не ста­ла ду­хов­ной. По­это­му на зем­ле ду­хов­но­му че­ло­ве­ку в лю­бом го­су­дар­ст­ве тес­но.

 

         Общение — это вид дви­же­ния. По­доб­но то­му, как маг­нит­ная го­лов­ка счи­ты­ва­ет с дви­жу­щей­ся маг­нит­ной лен­ты ин­фор­ма­цию, «счи­ты­ва­ет» один че­ло­век с дру­го­го его «за­пись» — жизнь. Ин­фор­ма­ции не со­дер­жат толь­ко «за­мер­шие».

 

         Очень мно­гое в ха­рак­те­ре на­ро­да мо­жет вы­явить все­го од­на-един­ст­вен­ная фра­за. Вот она: «А по­шел ты!.». В смысле — по­даль­ше. При­смот­рим­ся. «А по­шли вы все по­даль­ше!.». — го­во­рит че­ло­век и… ухо­дит сам. «А по­шли вы!.». — го­во­рит дру­гой и до­би­ва­ет­ся та­ко­го ре­зуль­та­та, что «по­слан­ные» дей­ст­ви­тель­но ухо­дят, а он ос­та­ет­ся на мес­те. В России — осо­бый слу­чай! — рас­про­стра­нен за­га­доч­ный «свой путь». «А по­шел ты!.». — го­во­рит один. — «А по­шел ты сам!.». — го­во­рят в от­вет. И всё ос­та­ет­ся по-ста­ро­му.

 

         Чем удоб­но «тем­ное про­шлое»? Тем, ко­неч­но, что на его тем­ном фо­не пре­крас­но вид­но всё са­мое свет­лое. А чем за­ме­ча­тель­но «свет­лое бу­ду­щее»? Уж не тем ли, что там от­чет­ли­вее про­смат­ри­ва­ют­ся на­ши са­мые гряз­ные меч­та­ния?!

 

         Хо­ро­ший че­ло­век по­лу­ча­ет­ся толь­ко в том слу­чае, ес­ли уда­ет­ся в нем од­ном со­еди­нить и пес­си­ми­ста, и идеа­ли­ста.

 

         Ес­ли двое дей­ст­ви­тель­но лю­бят, то ка­ж­дый из них чув­ст­ву­ет за со­бой что-то вро­де ви­ны. Го­ре, ко­гда «ком­плекс ви­ны» в па­ре име­ет кто-то один, то­гда дру­гой не­воль­но на­пол­ня­ет­ся «пра­во­той».

 

         20 лет спус­тя. При ви­де же­ны хо­чет­ся лечь и ни о чем боль­ше не ду­мать.

 

         Ес­ли ру­га­ют твое­го ребенка — ру­гай се­бя. Ес­ли ты хо­ро­шо и с поль­зой по­ру­гал се­бя, то ре­бен­ка ру­гать боль­ше не бу­дут.

 

         От со­тво­ре­ния мира — это зна­чит: от со­тво­ре­ния се­бя.

 

         Слово — это се­мя судь­бы.

 

         Сколь­ко бы ты ни рос, все­гда мож­но об­на­ру­жить над го­ло­вой еще боль­ших ро­ди­те­лей, ко­то­рых ты, ду­ра­чок, про­сто по­те­рял из ви­ду, так как за­гля­дел­ся в зре­ло­сти сво­ей вдаль или заи­грал­ся в ста­рос­ти снис­хо­ди­тель­но­стью… Эй! Под­ни­ми го­ло­ву, ты — ре­бе­нок.

 

         Мы учим­ся, не вни­мая, а под­ра­жая. Из­ре­че­ния са­ми по се­бе пус­ты: зна­чи­ма лишь соб­ст­вен­ная по­пыт­ка из­речь­ся.

 

         Срав­ни, как по-раз­но­му рас­тут де­ре­вья-оди­ноч­ки в сво­бод­ном по­ле и их собратья — в тес­ном ле­су. Там, где мно­го све­та и про­сто­ра, хо­ро­шо со­хра­ня­ют­ся и рас­тут ниж­ние вет­ви, а ведь это — по­бе­ги дет­ст­ва и юно­сти ко­гда-то… В тес­ном ле­су всё про­шлое отпало — лишь го­лый, вы­со­кий ствол, до на­стоя­щей жиз­ни до­тя­ну­лась лишь тес­ни­мая со всех сто­рон кро­на… В од­ном слу­чае ро­ст­ки юно­сти ста­но­вят­ся са­мы­ми мощ­ны­ми вет­вя­ми де­ре­ва, в другом — они дав­но умер­ли, ста­ли му­со­ром, сгни­ли. В тес­но­те на­стоя­щее не ужи­ва­ет­ся с про­шлым.

         Так кре­сть­ян­ская ду­ша от­лич­на от го­род­ской.

 

         Ра­бо­тать с день­га­ми опас­но, так как они мо­гут при­лип­нуть к ру­кам и по­гу­бить. Ра­бо­тать с ду­хов­ны­ми цен­но­стя­ми не ме­нее опас­но, так как они при­ли­па­ют к ду­ше. За од­но преступление — суд люд­ской, за другое — суд Бо­жий.

 

         — Ме­ня тош­нит от од­но­го твое­го ви­да.

         — Бо­же! Ты бе­ре­мен­на!

 

         Прозрение — иг­руш­ка за­по­зда­лая… Всле­пую, что ни со­вер­шу! Те­бя вче­ра «Лю­би­мой» на­зы­вал я, сегодня — лишь про­из­но­шу.

 

         У мо­их дру­зей долж­на бы­ла со­сто­ять­ся встре­ча с пра­ви­тель­ст­вен­ным чи­нов­ни­ком, но она всё от­кла­ды­ва­лась по при­чи­не бес­про­буд­но­го пьян­ст­ва то­ва­ри­щей: про­хо­дил и дру­гой день, и тре­тий… Дру­зей на­ча­ло за­едать бес­по­кой­ст­во, и фа­ми­лия чи­нов­ни­ка всё ча­ще мель­ка­ла в тя­же­лею­щих от гру­за мир­ской суе­ты бе­се­дах. Фа­ми­лия у не­го бы­ла та­кая: Но­во­го­род­ский. Фа­ми­лию вы­го­ва­ри­вать бы­ло труд­но и (ви­ди­мо, по даль­ней ас­со­циа­ции-ал­ли­те­ра­ции с фа­ми­ли­ей из­вест­но­го ака­де­ми­ка) Но­во­го­род­ско­го пе­ре­кре­сти­ли в бо­лее удоб­ный для по­хмель­но­го про­из­но­ше­ния вариант — Ки­тай­го­род­ский. А вско­ре ста­ло со­всем удоб­но: ко­гда речь за­хо­ди­ла о чи­нов­ни­ке, его на­зы­ва­ли про­сто Ки­та­ец. Дру­зья-то про­трез­ве­ли, а вот клич­ка при­ли­п­ла к че­ло­ве­ку на­мерт­во. По­че­му Ки­та­ец? Пой­мет лишь тот, кто зна­ет, как не­ве­ро­ят­но смеш­на и при­хот­ли­ва ло­ги­ка пья­ных ас­со­циа­ций и па­рал­ле­лей. Но­вая жизнь на­чи­на­ет­ся с но­вых на­зва­ний.

 

         Не­сво­бо­да сво­бод­ной ду­ши обу­слов­ле­на па­мя­тью. Люди — «едо­ки» ду­хов­но­го, по­это­му, стре­мясь к из­вест­нос­ти, «на­тя­ги­вая мир на се­бя» или, на­обо­рот, «на­ма­зы­вая се­бя са­мо­го на мир», — ты на­дол­го ста­но­вишь­ся ра­бом тех, кто пом­нит те­бя и ну­ж­да­ет­ся в тво­ей ра­бо­таю­щей ду­ше. Об­ще­ст­во цеп­ко ло­вит не­ос­то­рож­ную пти­цу чьей-то од­ной боль­шой, кра­си­вой ду­ши, сто­ит лишь ей зая­вить о се­бе… Не на­до бы та­кой ду­ше чи­ри­кать вслух, по­ка не под­ня­лась на кры­ло. Так маль­чиш­ки-со­рван­цы гу­бят не­доз­ре­лые яб­ло­ки в чу­жом са­ду… О, сколь­ко ве­ли­ких ду­хом уш­ли дос­роч­но, по­губ­лен­ные не­на­сыт­ным ап­пе­ти­том тол­пы!

 

         У ме­ня есть друг, ум­ный, до­б­рый, че­ст­ный, но… не­ис­пра­ви­мый ма­тер­щин­ник. А ведь об­щать­ся ему при­хо­дит­ся всё вре­мя с людь­ми при­лич­ны­ми. Вот он и при­ду­мал: го­во­рить вме­сто ма­та толь­ко окон­ча­ния бран­ных слов. За­ме­ча­ние о по­го­де мо­жет, на­при­мер, вы­гля­деть так: «Ать! Ука! Бнул­ся в окно — ни я, как в опе: снег ячит! Дец на­сту­пил. Зи­ма, ляд­ст­во!»

         Вско­ре все при­лич­ные лю­ди во­круг ста­ли го­во­рить так же.

 

         Ес­ли ты от­ка­жешь­ся от суе­ты жиз­ни и из­ме­нишь ми­ро­по­ни­ма­ние, друг уви­дит в те­бе пре­да­те­ля. Но ведь и ты на не­го смот­ришь так, слов­но по­мин­ки в до­ме уже дав­но со­стоя­лись, а по­кой­ник всё еще не за­ко­пан.

 

         Лю­бое сло­вес­ное по­строе­ние с упо­ми­на­ни­ем Име­ни Божь­е­го пол­но­стью ре­вер­сив­но. На­при­мер. Го­во­рят: «Дай Бог те­бе здо­ро­вья!» И ре­верс: ес­ли ты, дей­ст­ви­тель­но, здо­ров всюду — и в ду­хе, и в теле — здо­ро­вье обя­за­тель­но даст те­бе Бо­га.

 

 

         Че­ло­век ко­ли­че­ст­вен­нен в сво­ем стрем­ле­нии по­знать ка­че­ст­вен­ность Бо­га.

 

         У мое­го то­ва­ри­ща очень мно­го энер­гии: за­мы­слов, на­чи­на­ний, все­воз­мож­ных ор­га­ни­за­тор­ских ре­аль­ных шу­мов, но, ед­ва на­чав де­ло в од­ном мес­те, он по­ки­да­ет толь­ко что «ор­га­ни­зо­ван­ный» свой де­ло­вой уго­лок, что­бы с но­вым при­ли­вом энер­гич­но­сти на­чать его уже в дру­гом краю, с дру­ги­ми людьми — это стиль жиз­ни. «Ко-ко-ко!!!» — кри­чит пе­ту­шок: его задача — ис­кать зер­но и со­об­щать об этом на весь бе­лый свет; кле­вать бу­дут дру­гие; пе­тух мо­жет от­прав­лять­ся на но­вые по­ис­ки: долг — вы­пол­нен!

 

         «Со­вме­ст­ны, но не­за­ви­си­мы» — этой нау­ке учат­ся. Сво­бо­да жизни — это ко­гда ду­ша и па­мять раз­дель­ны!

 

         Та­лант на­до раз­ви­вать не столь­ко в го­ло­ве, сколь­ко в том мес­те, на ко­то­ром си­дят: усид­чи­вость, знае­те ли… Бы­ло бы яй­цо, а уж вы­си­жи­ва­ет­ся оно без осе­чек. Тер­пе­ние, толь­ко тер­пе­ние! Глу­пая голова — не вы­си­жен­ное яй­цо, знае­те ли.

 

         Мы не­на­дол­го и не на мно­го от­ли­ча­ем­ся друг от дру­га, по­па­дая в на­стоя­щее; в про­шлом и бу­ду­щем мы все рав­ны.

 

         Спо­кой­ст­вие не зна­ет ни стра­ха, ни сме­ло­сти. Страх и смелость — ли­ца от­чая­ния.

 

         Да­же со­вер­шен­но здо­ро­вый ор­га­низм со­дер­жит в се­бе мас­су все­воз­мож­ной за­ра­зы: ви­ру­сы, ба­цил­лы, па­лоч­ки-воз­бу­ди­те­ли, но бо­лез­ни не воз­ни­ка­ют, мо­жет, имен­но по­то­му, что ни од­на из за­раз не при­сваи­ва­ет се­бе ис­клю­чи­тель­но­го пра­ва «быть аван­гар­дом» в де­ле ор­га­ни­за­ции ан­ти­жиз­нен­ных про­цес­сов; здо­ро­вый ор­га­низм тем и здо­ров, что мо­жет при­ютить лю­бой вра­ж­деб­ный эле­мент, по­зво­ляя ему не уми­рать, но и не по­зво­ляя раз­ви­вать­ся.

         Ка­кая-ли­бо чрез­мер­но рас­пло­див­шая­ся «за­раза» внут­ри об­ще­ст­вен­но­го ор­га­низ­ма, — ре­ли­гия, то­та­ли­та­ризм, ком­му­низм, фа­шизм, ур­ба­низм, — обо­ра­чи­ва­ет­ся не­из­беж­ной ис­то­ри­че­ской бо­лез­нью стра­ны, пла­не­ты.

         На­ли­чие мно­же­ст­ва мел­ких, не раз­вив­ших­ся до раз­ме­ров мон­ст­ра «за­раз», го­раз­до удоб­нее: ка­ж­дая от­дель­ная лич­ность мо­жет пе­ре­бо­леть ис­ко­мым не­ду­гом самостоятельно — как от при­вив­ки. Ор­га­низм об­ще­ст­ва в це­лом бу­дет ус­той­чи­вее. Ведь и в на­шем че­ло­ве­че­ском те­ле с бо­лез­нью бо­рет­ся, в кон­це кон­цов, не кто-то об­щий, а ка­ж­дая от­дель­ная клеточка — за свою соб­ст­вен­ную жизнь: со­хра­нив себя — со­хра­ня­ешь всех. Ба­наль­но? А ведь по­ди ж ты!..

 

         Лю­би­мая уто­ми­лась от «веч­ной рас­те­рян­но­сти». Растерянность — это пас­сив­ная го­тов­ность ко все­му. Точ­но так же мож­но ус­тать от «веч­ной со­б­ран­но­сти» — ак­тив­ной го­тов­но­сти ко все­му.

 

         Убо­гий убо­го­го гу­бит. Два блаженных — все­го лишь двух­го­ло­вый ду­рак.

 

         Не со­жа­лей о быв­шем! Не по­жа­ле­ет бу­ду­щее о те­бе са­мом. Жи­ви не для пись­ма, не для про­жек­та, — для труд­ной про­сто­ты. Вот лист... вот па­мять... вот со­мне­нья… Пи­шу за­гла­вие: «Про­сти, что не пи­сал…»

 

         Гра­ж­дан­ский и слу­жеб­ный долг от­лич­ны друг от дру­га не мень­ше, чем ге­ний от де­би­ла.

 

         Не учеб­ник, а сре­да фор­ми­ру­ет лич­ность. Мно­гие стре­мят­ся к про­дол­же­нию уче­бы не по мо­ти­вам жа­ж­ды зна­ний, а в по­ис­ках фор­ми­рую­щей сре­ды. Важ­но не то, сколь­ко ты съел хле­ба и от­то­го вы­рос, а с кем и где ты это де­лал.

 

         Фор­му­лы жиз­ни скон­цен­три­ро­ва­ны в ба­наль­но­стях.

 

         Интуиция — это ин­ст­ру­мент здра­во­го смыс­ла.

 

         Жен­щи­ны охот­нее все­го под­чи­ня­ют­ся им­пуль­сам чувств, те­ряя при этом свой ум. Что слу­жит «пус­ко­вым ме­ха­низ­мом» для их бе­зу­мия? Всё! — Бле­стя­щие бу­сы, но­вый муж­чи­на, не­по­слуш­ный ре­бе­нок, прыщ на но­су… Да­же встре­ча со здра­вым смыслом — по­вод для не­нор­маль­но­сти!

 

         Бы­ла воз­мож­ность дол­го на­блю­дать за жиз­нью двух ал­ко­го­ли­ков, му­жа и же­ны: ко­гда дей­ст­во­ва­ли жен­ские чары — не дей­ст­во­ва­ли ку­ла­ки, ко­гда дей­ст­во­ва­ли кулаки — не дей­ст­во­ва­ли ча­ры. Утон­чен­ное на­хо­ди­ло свою ти­ши­ну в гру­бом. И на­обо­рот.

 

         Ес­ли ду­ра­ку дать ум­ное де­ло, то де­ло ос­та­но­вит­ся, ес­ли ска­зать, что он умен, то на ли­це ду­ра­ка по­се­лит­ся мас­ка ума.

 

         Же­ла­ние и Убеждение — про­пой­цы: ут­ром их жа­ж­ду уто­ля­ет ро­са, вечером — кровь!

 

         Ку­рить в помещении — всё рав­но что со­вер­шать не­ес­те­ст­вен­ные от­прав­ле­ния в об­ще­ст­вен­ном мес­те.

 

         По­че­му пор­тит­ся сво­бод­ное те­че­ние жиз­ни, па­ра­ли­зу­ет­ся ес­те­ст­вен­ность си­туа­ции, ко­гда в нее вме­ши­ва­ют­ся с бла­ги­ми на­ме­ре­ния­ми хо­ро­шие лю­ди? На­при­мер. Сын за­нят учеб­ни­ком, что-то учит, со­сре­до­то­чен. Мать оза­бо­чен­но-доб­ро­же­ла­тель­но ин­те­ре­су­ет­ся: «А ос­таль­ные уро­ки сде­лал? А что еще за­да­ли? Не гор­бись! Дай я те­бя по­це­лую, зай­чик мой…» Итог пе­да­го­ги­че­ско­го сла­бо­умия: со­сре­до­то­чен­но­сти как не бы­ва­ло. Мать вклю­ча­ет­ся в си­туа­цию, нис­коль­ко не за­бо­тясь о прак­ти­ке. Она фак­ти­че­ски за­ня­та на­силь­ным вне­дре­ни­ем «сво­ей доб­ро­де­те­ли» в не­чув­ст­вуе­мую си­туа­цию.

 

         Ве­дет си­туа­цию тот, кто не ме­ша­ет ей ид­ти за со­бой.

 

         Ду­ши ло­ма­ной за гро­шом не име­ет!

 

         При­ме­та бы­та: кро­вать-ско­ро­спал­ка.

 

         Чем креп­че им­му­ни­тет, тем страш­нее пла­та за спо­кой­ст­вие.

 

         Че­ло­ве­че­ст­во дав­ным-дав­но при­шло к все­об­ще­му и пол­но­му изо­би­лию. Это — изо­би­лие же­ла­ний.

 

         Бес­та­лан­ный, но ста­ра­тель­ный ученик — все­го лишь вы­мо­га­тель учи­тель­ско­го тер­пе­ния: он бы­ст­ро и оди­на­ко­во без­ус­пеш­но ос­ваи­ва­ет од­ну схе­му жиз­ни за дру­гой.

 

         Мой то­ва­рищ до­но­сил де­фи­цит­ные чер­ные нос­ки до окон­ча­тель­но не­рес­тав­ри­руе­мых дыр: низ нос­ков, по­дош­ва пе­ре­ста­ла су­ще­ст­во­вать. За­то верх, свя­зан­ный «ре­зи­ноч­кой», был еще очень да­же цел. То­ва­рищ по­сту­пил ост­ро­ум­но: туф­ли он на­де­вал на бо­су но­гу, а «ре­зи­ноч­ку» — де­ко­ра­тив­ную деталь — на­тя­ги­вал на но­гу и за­прав­лял в обувь спе­ци­аль­но по­доб­ран­ной глад­кой пло­ской па­лоч­кой. Вы­гля­де­ло нов­ше­ст­во впол­не при­лич­но, к то­му же бы­ло «веч­ным».

 

         Меч­таю­щий о про­шлом вре­ме­ни, дос­тав­ля­ет в на­стоя­щее труп­ный яд.

 

         «Всё рав­но!» — так го­во­рят ли­бо от не­дос­тат­ка си­лы, ли­бо от ее из­быт­ка.

 

         По­эт пи­сал, ма­шин­кою тре­щал, в бу­ма­гу страсть вго­нял, хоть те­ло в си­ле. Про­чла не та, ко­то­рой по­свя­щал, а те, что жизнь «про­чте­нью» по­свя­ти­ли.

 

         Самоубийство — аборт ду­ши.

 

         Хо­чет­ся еди­не­ния? Как это сде­лать? Пе­ред чем или пе­ред кем чув­ст­во­вать еди­не­ние? Обязательно — «пе­ред». «Пе­ред ли­цом сво­их то­ва­ри­щей», «пе­ред Бо­гом», «пе­ред людь­ми», «пе­ред са­мим со­бой», «пе­ред жизнь и смер­тью»… В об­щем, смот­реть сле­ду­ет в зер­ка­ло, но умуд­рить­ся ви­деть там — идо­ла..

 

         От­ра­же­ние по­смот­ре­ло из зер­ка­ла на ори­ги­нал и по­мор­щи­лось.

 

         Вряд ли ты уви­дишь мир ши­ро­ко, ес­ли при­учишь­ся смот­реть на не­го толь­ко че­рез по­ло­вую щель.

 

         При­спо­саб­ли­вай­ся к сре­де сам и не де­лай на­обо­рот, при­спо­саб­ли­вая сре­ду к се­бе; толь­ко в этом слу­чае у те­бя бу­дет шанс до­жить до чет­вер­га.

 

         Из­вест­но, что че­ло­ве­че­ский ор­га­низм лег­ко раз­вра­ща­ет­ся вся­ки­ми по­дач­ка­ми из­вне: ле­кар­ст­ва­ми, са­ха­ром, «дар­мо­вы­ми» ка­ло­рия­ми, нар­ко­ти­ка­ми всех мас­тей и про­чим, и про­чим. В ре­зуль­та­те, ор­га­низм пе­ре­ста­ет (как бы за не­на­доб­но­стью) вы­ра­ба­ты­вать са­мо­стоя­тель­но раз­лич­ные ве­ще­ст­ва, гор­мо­ны, на­вы­ки… В кон­це кон­цов, он пе­ре­ста­ет «вы­ра­ба­ты­вать» се­бя са­мо­го. Го­лод уби­ва­ет сна­ру­жи, сытость — из­нут­ри.

 

         При­ро­да ска­за­ла: «Человек — это ско­ро­пор­тя­щий­ся про­дукт».

 

        

         Лек­тор-га­ст­ро­лер про­из­нес, а я за­пи­сал за ним до­слов­но: «То­ва­ри­щи! Хо­чу вам се­го­дня по­ка­зать сек­су­аль­ное ли­цо на­ше­го вре­ме­ни…»

 

         «Мо­ли­тесь и воз­да­ст­ся вам», — ска­зал пас­тор, но ма­ло кто по­сле­до­вал это­му при­зы­ву. Ах, ес­ли бы он ска­зал: «Мо­ли­тесь и воз­да­ст­ся им»! Опыт всей жиз­ни по­ка­зы­ва­ет: при­зы­вать ка­ру не на свою голову — мо­лит­ва ку­да бо­лее ис­то­вая, чем при­зыв ми­ло­сти к се­бе. Ломать — не стро­ить. Для рус­ской ис­те­ри­ки сла­дость от раз­ру­ше­ния есть ве­ра в со­зи­да­ние.

 

         Что вы сде­лае­те, ес­ли най­де­те в ле­су бес­по­мощ­но­го оди­но­ко­го ре­бен­ка? Ес­те­ст­вен­но, нач­не­те за­бо­тить­ся. В том-то и де­ло, что инстинкт — за­бо­тить­ся о беззащитном — си­лен чрез­вы­чай­но. Эту «от­мыч­ку» ус­вои­ла од­на моя зна­ко­мая: она ста­ла вы­мо­га­те­лем за­бо­ты о се­бе. Ведь дос­та­точ­но жен­щи­не пре­кра­тить управ­лять сво­ей жиз­нью и пе­ре­стать за­бо­тить­ся о ней, что­бы вся­кий встреч­ный муж­чи­на по­чув­ст­во­вал вдруг не­пре­одо­ли­мый со­блазн: лег­ко по­за­бо­тить­ся о ближ­нем в этом ле­су жиз­ни… Именно — лег­ко! Рас­пла­та ужас­на: со­юз с бес­по­мощ­но­стью из­во­дит си­лу.

 

         Спе­шит ду­рак бес­по­во­рот­ный, муд­рец за­шо­рен­ный спе­шит, и бед­ных жад­ная по­ро­да над ко­шель­ка­ми во­ро­жит: «Да­вай!» Под­сказ­кой и указ­кой жи­ву­щий сбит и ог­лу­шен: то хит­рость вы­гля­дит, как сказ­ка, то ложь кош­мар­нее, чем сон. Мрак в за­пе­ча­тан­ных ва­го­нах без сче­та гру­зят и ве­зут; ку­да? к ко­му? в ка­кие зо­ны су­ды судь­бу уво­ло­кут? От мол­чу­нов она смея­лась, на бол­ту­нах но­си­ла крест, и по Рос­сии мча­лась, мча­лась... и в не­бе­са вты­ка­ла перст.

 

         Пи­са­тель мо­жет ра­бо­тать с ма­те­риа­лом жиз­ни по­доб­но лин­зам: 1:1, 10:1, 1:10 и т. д.

 

         На клет­ку пло­ти «на­ли­па­ет» те­ло, на имя «на­ли­па­ет» лич­ность.

 

         При встре­че све­то­нос­ной ма­те­рии с твер­дой ма­те­ри­ей воз­ни­ка­ет «ки­пя­щий слой» — жизнь.

 

         Ни «вче­ра», ни «зав­тра» не су­ще­ст­ву­ют для чер­вя. Для не­го есть толь­ко «сей­час». «Вче­ра» и «сей­час» из­вест­ны со­ба­ке, но она лишь пред­чув­ст­ву­ет «зав­тра». Лю­ди зна­ют: «вче­ра», «сей­час», «зав­тра». А что же они то­гда пред­чув­ст­ву­ют?!

 

         Страдание — управ­ляе­мо!

 

         Сча­стье до­бы­ва­ет­ся дву­мя спо­со­ба­ми: мож­но за ним бе­гать, но мож­но и вы­си­деть.

 

         Не ла­пай­те ме­ня свои­ми мыс­ля­ми!

 

 

         Ес­ли ок­ру­жаю­щим по­нра­вит­ся вдруг ваш экс­промт, спич или удач­но по­дан­ная ре­п­ли­ка, и они ска­жут в вос­хи­ще­нии: «Краткость — се­ст­ра та­лан­та!» — не за­будь­те скром­но за­ме­тить: что, мол, прав­да то прав­да, у вас во­об­ще мно­го хо­ро­ших род­ст­вен­ни­ков…

 

         Ес­ли со­труд­ник ва­шей кон­то­ры на­шел ка­кую-то иную ра­бо­ту и со­би­ра­ет­ся рас­счи­ты­вать­ся, ни в ко­ем слу­чае не воз­му­щай­тесь и не опе­ча­ли­вай­тесь; со­труд­ник ни­ку­да не уй­дет, ес­ли вы тут же нач­не­те не­по­мер­но и со­вер­шен­но ис­крен­не ра­до­вать­ся за не­го, да­вать дель­ные со­ве­ты и от­кро­вен­ни­чать. Так уст­ро­ен ис­ка­тель «луч­шей до­ли», что сто­ит лишь по­ра­до­вать­ся за его по­ис­ки боль­ше, чем он сам мо­жет это сде­лать, как при­вле­ка­тель­ность по­ис­ка по­че­му-то мерк­нет и блек­нет. По­че­му? Мо­жет, по­то­му, что ис­ка­те­ля, так или ина­че, му­ча­ют со­мне­ния и не­оп­ре­де­лен­ность, а вас не му­ча­ет ни­че­го. И бед­няж­ка чув­ст­ву­ет се­бя при­мер­но так же, как тот, ко­го с наи­луч­ши­ми на­пут­ст­вия­ми про­во­жа­ют из те­п­ло­го зна­ко­мо­го до­ма под хо­лод­ный про­лив­ной дождь. «Сча­ст­ли­во­го пу­ти!» — го­во­ри­те вы и рас­па­хи­вае­те дверь.

 

         То, что лю­ди на­зы­ва­ют «здра­вым смыс­лом», взя­то из всей сум­мы опы­тов пред­ше­ст­вую­щей жиз­ни, а по­то­му та­кой здра­вый смысл кон­сер­ва­ти­вен, как сто­рож при му­зее. Здра­вый смысл, дос­тав­лен­ный в на­стоя­щее вре­мя из будущего — это бе­зу­мие. А су­ще­ст­ву­ет ли здра­вый смысл вне вре­ме­ни? Воз­мож­но, что эту свою иг­руш­ку при­ро­да «за­пе­ча­та­ла» в мгно­ве­ние.

 

         За­гад­ка при­ро­ды це­ли­ком со­сто­ит из на­ме­ков и от­га­док.

 

         В бит­ве с раз­вра­том во­об­ра­же­ние па­да­ет пер­вым.

 

         Бой­ся! Ты нра­вишь­ся мне. Ес­ли еще и я те­бе нравлюсь — спа­сай­ся!

 

         Мно­гие твор­цы при­хо­ди­ли к вы­во­ду, что наи­бо­лее пол­но от­ра­зить мир мож­но лишь в точ­ке, в крат­ко­сти, в пре­дель­ной сжа­то­сти. В по­эзии, на­при­мер: со­нет, чет­ве­ро­сти­шие, трех-двух-од­но­сти­шие. Мож­но, по­жа­луй, на­пи­сать сти­хо­тво­ре­ние, со­стоя­щее все­го из од­но­го сло­ва и даже — из од­ной бу­к­вы!

 

         Ве­ра лю­дей по­се­ля­ет­ся во­круг не­сча­стий и бо­лез­ней. При этом лю­ди го­во­рят: «Вера — это быть здо­ро­вым».

 

         На­шли друг дру­га слу­хи, и в ре­чах на­ту­жи­лись, всю лесть со­еди­ня. Но не­по­нят­но царь им от­ве­чал: «Нет, вы не любите — вы це­ни­те ме­ня!» На­род умолк, на­су­пил­ся, за­чах, в ца­ря стрель­ну­ли, эру из­ме­ня. Но не­по­нят­но пад­ший от­ве­чал: «Нет, вы не любите — вы це­ни­те ме­ня!»

 

         Я люб­лю те­бя и по­то­му сме­юсь над то­бой. Ес­ли бы я жа­лел те­бя, то лю­бил бы иное — лишь свое по­кро­ви­тель­ст­во.

 

         Кто-то не­ви­ди­мый ку­па­ет­ся в мо­их жад­ных мыс­лях, как в рос­ко­ши. Кто-то не­ви­ди­мый уми­ра­ет в мо­их сдер­жан­ных чув­ст­вах, как в бед­но­сти.

 

         Жизнь и Смерть. Ес­ли скор­мить их друг дру­гу, то го­лод ду­ши уто­лит­ся.

 

         Есть пи­са­те­ли «жи­во­ро­дя­щие», а есть та­кие, что «вы­си­жи­ва­ют яй­ца» — свои или чу­жие.

 

         Раз­ве от ра­бо­ты ус­та­ют? Ус­та­ют без ра­бо­ты!

 

         Ес­ли те­бя жалеют — ви­но­ват в этом ты сам.

 

         При­тя­нуть-от­толк­нуть, удер­жать-от­пус­тить, взять-дать и т. д. Лю­ди зем­ли мыс­лят «гра­ви­та­ци­он­но».

 

         Дол­го пом­нить о покойниках — под­ло. Эгои­сты! Не дер­жи­те чу­жие ду­ши на при­вя­зях ва­шей па­мя­ти!

 

         Ди­рек­то­ра шко­лы зва­ли Зоя Пав­лов­на. Уче­ни­ки ее на­зы­ва­ли ме­ж­ду со­бой в со­кра­ще­нии, неж­но и лас­ко­во: Зо­па.

 

         Обез­бо­ли­вая на­стоя­щее (ро­ды в во­ду, ща­дя­щая ме­ди­ци­на, экс­т­ра­сен­сор­ная доб­ро­де­тель), не об­кра­ды­ва­ем ли мы бу­ду­щее, не за­ста­вим ли сво­их пра­пра­вну­ков кор­чить­ся от двой­но­го му­че­ния? Воз­мож­но, жизнь сле­ду­ет по­ни­мать как ра­бо­ту по пре­одо­ле­нию бо­ли, име­нуе­мую «судь­бой». Ук­ло­нив­шись от ра­бо­ты, вряд ли мож­но счи­тать ра­бо­ту сде­лан­ной…

 

         Сон — это фор­ма прит­чи.

 

         Прит­ча для одного — это прит­ча для всех.

 

         Ска­зоч­ная клас­си­ка: «По­лю­би­ла ты ме­ня, де­ви­ца, в об­ра­зе чу­ди­ща без­образ­но­го, по­лю­би те­перь в об­ра­зе че­ло­ве­че­ском». И — сча­ст­ли­вый фи­нал. А в жиз­ни всё на­обо­рот: «По­лю­би­ла ты ме­ня в об­ра­зе че­ло­ве­че­ском, по­лю­би те­перь в об­ра­зе чу­ди­ща без­образ­но­го».

 

         Любовь — те­п­ло. Зер­на про­бу­дят­ся: и сор­ня­ки, и зла­ки. Сор­ня­ки по­бе­дят.

 

         Ес­ли бог лю­бит чудище — по­яв­ля­ет­ся че­ло­век, ес­ли бог лю­бит человека — по­яв­ля­ет­ся чу­ди­ще.

 

         Современники — в прин­ци­пе! — не спо­соб­ны уз­нать но­во­го Учи­те­ля, и он зая­вит о се­бе ос­ме­ян­ным спо­со­бом: бу­дет сви­де­тель­ст­во­вать о се­бе сам.

         Иное не ждут, ибо не зна­ют.

        

         Ес­ли йог «вла­мы­ва­ет­ся си­лой» к бо­гу, то хри­стиа­нин за­ма­ни­ва­ет сер­до­боль­но­го «ше­фа» пус­то­той и сла­бо­стью. И то, и другое — слу­же­ние идее, а не жизнь. А что же, все-та­ки, жизнь? Ни­кто не зна­ет! Воз­мож­но, жизнь — это ко­гда си­ла твое­го ума и си­ла твое­го серд­ца на­столь­ко уто­ми­лись от со­пер­ни­че­ст­ва, что ты го­тов ска­зать в озор­ст­ве и ве­се­лии: «Я сам!»

 

         Ложь — ве­ли­чай­шая си­ла. По­это­му она все­гда при­тя­ги­ва­ет тех, кто лю­бит си­лу.

 

         Ложь — си­ла мгно­вен­ная.

 

         Лгут, да­же лю­бя: в ре­зуль­та­те, ложь ос­та­ет­ся, а лю­бовь ухо­дит.

 

         Есть лю­ди-те­ле­ги, есть лю­ди-всад­ни­ки, есть лю­ди-ко­ню­хи, есть лю­ди-ло­ша­ди, но боль­ше всего — «те­лег»; судь­ба их оди­на­ко­ва, они мо­гут лишь раз­ва­ли­вать­ся по­ти­хонь­ку в пу­ти, ржа­веть за не­на­доб­но­стью, ли­бо ка­тить­ся по на­клон­ной плос­ко­сти.

 

         Ко­гда в ми­ре ста­но­вит­ся всё боль­ше без­мо­тив­ных по­ступ­ков, то мож­но пред­ви­деть: ско­ро свал­ка.

 

         Нуж­но, на­вер­ное, до­ра­сти до то­го, что­бы спо­кой­но жить и ра­бо­тать на од­ном мес­те. Мно­гие же лишь но­сят­ся по све­ту, по­доб­но воль­ным се­ме­нам, го­ни­мые вет­ром слу­чай­но­стей и же­ла­ний, но ни­где не ус­пе­ва­ют дать ни всхо­дов, ни пло­дов. Сам бес­смыс­лен­ный бег на­зы­ва­ет­ся у них «на­де­ж­дой». Опас­но, опас­но не­пре­рыв­но «пе­ре­са­жи­вать­ся» в по­ис­ках сча­стья: ни креп­ких кор­ней, ни креп­ко­го те­ла, ни кро­ны. Прин­цип де­ре­ва жиз­ни прост: вы­брать еди­но­жды. В по­го­вор­ке: «Где ро­дил­ся, там и при­го­дил­ся», — за­клю­чен чрез­вы­чай­ный шанс сбыть­ся.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Под­ход к де­лу дол­жен быть твор­че­ским. И отход — то­же».

 

         К не­бе­сам мы бре­дем, спо­ты­ка­ясь, греш­ной твер­ди кри­чим: «От­пус­ти!» Я уй­ду, но уй­ду, не спа­са­ясь, под не­слыш­ное сло­во: «Спа­си!».

         Я уй­ду, чтоб хо­лод­ным мол­чань­ем не гу­бить этой жиз­ни те­п­ло. Ми­лый друг! Мы к мол­ча­нью при­ча­лим: на­ше гром­кое де­ло про­шло.

         Я уй­ду, по­то­му что ушед­ший сла­бым ду­шам не бро­сит вре­да, я уй­ду, ни жи­вой, ни умер­ший, стран­ным пе­шим к ис­то­ку сты­да.

         Не­бе­са пьет по­ве­рив­ший де­мон. Ис­кус грешника — пла­ха его… На­ка­жи! Но при­вет­ли­во нем Он для дру­гих и ме­ня од­но­го.

         Я уй­ду. По­то­му что быть ближ­ним не мо­гу, не хо­чу: по­губ­лю! Ухо­жу! Это значит — я вы­жил. Ухо­жу! Это значит — люб­лю!

         Без про­кля­тия, зряш­но не ка­ясь, без кре­ста в за­та­ен­ной гор­сти я уй­ду, но уй­ду, не спасаясь — я уй­ду, чтоб се­бя об­рес­ти.

 

         Я не про­тив бо­га, но я про­тив то­го, что­бы от встре­чи с ним лю­ди те­ря­ли се­бя.

 

         Улыб­ка все­гда жи­вет над ми­ром, в этом — ее не­по­сти­жи­мая си­ла.

 

         Жен­щи­на! Ты ни­ко­гда не смо­жешь быть по-на­стоя­ще­му оди­но­кой, по­то­му что на этом све­те вас все­гда двое — ты и твоя пра­во­та.

 

         Обид­чи­вый по­до­бен бес­по­мощ­но­му мла­ден­цу: он гром­ко при­зы­ва­ет к сво­ей «кро­ват­ке», что­бы за ним по­уха­жи­ва­ли… Обида — ин­стинкт бес­по­мощ­но­сти. Умею­щий оби­жать­ся га­дит под свою ду­шу.

 

         Хо­теть разнообразия — вос­пи­ты­вать в се­бе хищ­ни­ка. Дра­кон раз­но­об­ра­зия не ве­чен лишь по­то­му, что вечность — од­но­об­раз­на.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «На по­верх­но­сти зем­ли нет ни од­но­го по­во­да для на­стоя­ще­го рас­строй­ства!»

 

         …Сви­нья, ло­пух, аме­ба, гусь, лю­би­тель мра­ка или божь­их го­лу­бят… — кем по­же­ла­ешь, тем и на­зо­вусь: воз­мож­но, так уз­на­ешь ты се­бя?!

 

         Все­силь­ный оди­нок так же глу­бо­ко, как одинокий — не все­си­лен.

 

         Не в бит­ве, в ке­льи си­лу ис­пы­туя, сме­ясь, сми­ре­нье доб­лесть пре­взош­ло, но, вы­порх­нув в на­доб­лач­ность пус­тую, убий­цу лишь сми­ре­ние на­шло…

 

         Ко­гда не пой­мут ни же­на, ни лю­бов­ни­ца, то и слу­чай­ная связь мо­жет стать са­мой луч­шей пси­хо­те­ра­пи­ей.

 

         Пра­виль­нее бы­ло бы на­зы­вать «то­ва­ри­щей» — го­мо­со­циа­ли­ста­ми.

 

         Всё, дан­ное свы­ше, вот так и пой­мешь: скажут — ус­лы­шишь, услышишь — вер­нешь.

 

         Профессия — че­ло­век. Ус­ло­вия работы — оди­но­че­ст­во.

 

         Жен­щи­на ут­ром го­во­рит: «Ах! Я до­позд­на вя­за­ла, мне так тя­же­ло про­сы­пать­ся, у ме­ня по­ни­жен­ное дав­ле­ние…» — это еще од­на фор­ма ле­ген­ды о соб­ст­вен­ной ис­клю­чи­тель­но­сти.

 

         Лю­ди на зем­ле ни­ко­гда не бы­ва­ют «зре­лы­ми»: «не­зре­лые» го­во­рят боль­ше, чем зна­ют, а «пе­ре­зрев­шие» — на­обо­рот.

 

         Хо­ро­шо, ко­гда свою зем­ную жизнь ты ук­ра­ша­ешь не­зем­ны­ми чу­да­че­ст­ва­ми. Ес­ли наоборот — ду­ша уми­ра­ет.

 

         Лю­ди в дли­тель­ном ле­тар­ги­че­ском сне не ста­ре­ют, но, про­снув­шись, и уз­нав о сро­ке сво­его су­ще­ст­во­ва­ния, они на­чи­на­ют стре­ми­тель­но на­вер­сты­вать об­ма­ну­тое время — те­ло дряб­нет, ли­цо мор­щи­нит­ся: за пол­го­да ста­рят­ся так же, как за все «сэ­ко­ном­лен­ные» го­ды. Проснувшийся — это «фор­ма», не за­пол­нен­ная опы­том. А время — это за­бот­ли­вый ро­бот: оно «до­ра­бо­та­ет» вас, да­же ес­ли вы не ус­пе­ли по­жить не по сво­ей ви­не.

         Рос­сия, усы­п­лен­ная боль­ше­ви­ка­ми поч­ти на век, про­сы­па­ет­ся… На­до быть го­то­вым к стре­ми­тель­ной внеш­ней ста­рос­ти и внут­рен­ней пус­то­те.

 

         Хо­лод­ный, хит­рый Уж при­тво­рил­ся муд­рым Зме­ем. Вот толь­ко жа­ла у него — не бы­ло! А муд­рость, ли­шен­ная жа­ла, бес­плод­на.

 

         Не зови — не за­пу­та­ешь­ся.

 

         Мои грехи — сви­де­тель­ст­во ис­ка­нья. Из­рек яс­нее б, да ме­ша­ет заи­ка­нье.

 

         До­вер­чи­вый по­след­ст­вий не пред­ви­дит: то об­ла­дать спе­шит, то мо­лит­ся: «Изы­ди!»

 

         Смысл жиз­ни в том, что­бы по­ча­ще го­во­рить: «Не знаю».

 

         Стать идолом — фи­нал пер­во­про­ход­ца. Чтоб сла­ва хит­рая не жа­ла уро­жай: не ос­корб­ляй при­знань­ем пре­вос­ход­ст­во, вниманием — сле­пых не уни­жай!

 

         Ко­му при­ро­да под­ра­жа­ет? Не­ве­до­мо. Из­вес­тен лишь че­ред: при­шед­ший пер­вым, — по­ра­жа­ет, вто­рым при­шед­ший, — по­ве­дет.

 

         Лю­бовь к ши­кар­ным жестам — по­черк сла­бо­сти.

 

         Не­ви­ди­мое ос­мат­ри­ва­ют «от­сут­ст­вую­щим» взгля­дом.

 

         Друг по­ме­нял не­сколь­ко жен. «Зна­ешь, мне ка­жет­ся, что я всё вре­мя же­нюсь на од­ной и той же — толь­ко име­на ме­ня­ют­ся!» — Он был в от­чая­нии. — «По­че­му?!»

         — Че­ло­век обыч­но ищет то, что ему под­хо­дит… Так? Пред­ставь се­бе ав­то­мат, ко­то­рый сам бы под­би­рал для се­бя па­тро­ны, под свой ка­либр. Все­гда бу­дет вы­би­рать­ся толь­ко то, что под­хо­дит, ни боль­ше, ни мень­ше. Зна­ешь, на­до из­ме­нить свой «ка­либр», что­бы рас­счи­ты­вать на дру­гое... — ска­зал я.

         — Я не ав­то­мат! — ска­зал друг.

         — Всё, что не из­ме­ня­ет­ся и самодостаточно — ав­то­мат.

         — То­гда я бу­ду ис­кать та­кой «па­трон», ко­то­рый из­ме­нит мой «ка­либр»!

         — А за­од­но и ото­рвет твою глу­пую го­ло­ву.

 

         Природа — ве­ли­кое зер­ка­ло: это­му от­ра­же­нию до­ве­ря­ешь боль­ше, чем се­бе.

 

         До тех пор, по­ка ты сме­ешь чув­ст­во­вать в дру­ге Иу­ду, ты не раз­оча­ру­ешь­ся в нем.

 

         Со­вре­мен­ность смеш­на, ис­то­рия смеш­на, мир сме­шон… Не де­лай­те серь­ез­ных рож: для это­го на зем­ле нет ни од­ной при­чи­ны!

 

         Вы за­ме­ча­ли, как ком­форт­но ста­но­вит­ся на ду­ше, сто­ит лишь за­пе­реть­ся в кло­зе­те? Ин­тим­но. Спо­кой­но. Бла­го­ст­но. Точ­но так же мно­гие се­бя чув­ст­ву­ют под ку­по­лом церк­ви.

 

         Вежливость — ин­ст­ру­мент не­до­ве­рия.

 

         Ес­ли не уда­ет­ся стать луч­ше всех, не от­чаи­вай­тесь: по­ста­рай­тесь сде­лать ху­же се­бя всех остальных — это с лих­вой за­ме­нит пер­вую не­уда­чу.

 

         Чи­тая «Еван­ге­лие» ощу­ща­ешь се­бя то парт­не­ром по спар­рин­гу, то гру­шей для би­тья.

 

         На­де­ж­да обес­си­ли­ва­ет че­ло­ве­ка.

 

         За­кон соответствия — это ба­ланс со­блаз­нов. Фор­ма со­блаз­ня­ет со­дер­жа­ние, со­дер­жа­ние со­блаз­ня­ет фор­му. Об­на­жен­ное те­ло сам­ки со­блаз­ня­ет но­си­те­ля ген­ной информации — сам­ца; об­на­жен­ная ду­ша сам­ца при­вле­ка­тель­на для сам­ки. Го­ре, ес­ли фор­ме не по­нра­вит­ся вдруг со­блаз­нен­ное ею со­дер­жа­ние!

 

         Она про­из­нес­ла: «Ми­лый, мне хо­чет­ся ска­зать те­бе что-ни­будь ум­ное…» Он от­ве­тил: «Ска­жи. Мне очень нра­вит­ся тембр твое­го го­ло­са».

 

         Ве­ра в бога — это ра­бо­та на тор­мо­же­ние или ус­ко­ре­ние. Что-то от нее умень­ша­ет­ся, что-то уве­ли­чи­ва­ет­ся. Про­стор для ме­недж­мен­та! День­ги ра­бо­та­ют так же.

 

         Ху­дож­ник за­ме­тил: боль­ше все­го на све­те лю­ди бо­ят­ся сво­ей сво­бо­ды! Они бо­ят­ся ее па­ни­че­ски, без­от­чет­но, они всё вре­мя ищут что-ни­будь, к че­му мож­но при­сло­нить­ся, примк­нуть: смыс­ла, учи­те­ля, бун­та, хра­ма, пре­сту­п­ле­ния, твер­ди. От сво­бо­ды бе­гут прочь по оди­ноч­ке и кол­лек­тив­но. Смерт­ные не­сво­бод­ны, по­то­му что свобода — это от­сут­ст­вие опо­ры.

 

         Опа­сай­ся же­лать: сбу­дет­ся!

 

         Ес­ли го­во­ришь о де­ле в при­сут­ст­вии без­дель­ни­ка, он мо­жет оби­деть­ся. Это очень хо­ро­шо: обид­чи­вый бездельник — не без­на­де­жен.

 

         Бог — это ра­вен­ст­во бо­гов. Зем­ная ко­жа в струпь­ях го­ро­дов. Ска­жи, ка­ко­го ра­вен­ст­ва хо­те­ли лю­ди?

 

         Жен­щи­на! Ты спас­ла ме­ня от мое­го про­шло­го, что­бы я спас твое бу­ду­щее.

 

         Цивилизация — «се­рое ве­ще­ст­во» ог­ром­но­го моз­га по име­ни Зем­ля.

 

         Вос­пи­тан­ный в уме­нии про­щать, рас­счи­ты­ва­ет на аде­к­ват­ность, а не дождавшись — тер­пит или не­на­ви­дит жизнь: шко­ла прощения — шко­ла ми­ло­сты­ни.

 

         Мир — это про­пор­ция.

 

         Раз­де­ле­ние тру­да в об­ще­ст­ве ос­во­бо­ди­ло от ме­ха­ни­че­ских уси­лий ин­тел­лек­туа­лов и па­ра­зи­тов. Ин­тел­лек­туа­лы и па­ра­зи­ты, как из­вест­но, лю­бят не­мно­го по­ра­бо­тать физически — с удо­воль­ст­ви­ем и в охот­ку.

         А не про­изой­дет ли вско­ро­сти раз­де­ле­ние раз­де­лен­но­го тру­да? При­дет по­ра от­ка­зать­ся от на­пи­са­ния книг, кар­тин, от фи­ло­соф­ских по­ис­ков, так как и эта об­ласть жиз­ни ста­нет об­ще­дос­туп­ной. Ис­кус­ст­во пе­ре­ста­нет быть осо­бой про­фес­си­ей, им смо­жет за­нять­ся лю­бой (вро­де вска­пы­ва­ния зе­мель­но­го уча­ст­ка на ого­ро­де) — с удо­воль­ст­ви­ем и в охот­ку. Для се­бя, как го­во­рит­ся.

         А даль­ше? Ци­ви­ли­за­ция, воз­мож­но, вы­ве­дет «трут­ней», «бо­гов», так ска­зать, — с удо­воль­ст­ви­ем и в охот­ку.

 

         Судь­ей и па­ла­чом и ад­во­ка­том в од­ном ли­це мо­жет быть толь­ко со­весть.

 

         Сча­стье и бе­да мо­гут быть оди­на­ко­во го­ло­си­сты­ми: им нра­вит­ся, ко­гда на них смот­рят.

 

         Си­дит она, ка­ча­ет­ся, су­ту­лая, в уг­лу: по­мочь не по­лу­ча­ет­ся и бро­сить не мо­гу. От му­жа убе­жав­шая, обид­чи­ва и зла, ко­му нужна — не спра­ши­вай, что было — про­жи­ла. За ло­ко­ток по­тро­гаю и взгля­ды при­зем­лю. Се­го­дня серд­це стро­гое: жалею — не люб­лю!

 

         Лю­бовь и не­на­висть близ­ки, по­это­му и по­ро­ки у них об­щие.

 

         В бою и в по­сте­ли не спу­тать бы ос­то­рож­ность с тру­со­стью!

 

         Труд­нее все­го про­бить­ся к ис­ти­не сквозь деб­ри зна­ний.

 

         В г. Сверд­лов­ске на «Сви­де­тель­ст­во о смер­ти», кро­ме штам­па по­хо­рон­ной кон­то­ры, ста­вит­ся и штамп «Гас­тро­но­ма»: «Про­да­но 20 бут. вод­ки».

 

         Россия — стра­на край­но­стей. Ес­ли рань­ше из за­ру­беж­ных филь­мов тща­тель­но вы­ре­за­лись все эро­ти­че­ские сце­ны, а из ос­тат­ков лен­ты склеи­ва­лось «не­что» для ши­ро­ко­го по­ка­за, то те­перь всё на­обо­рот: вы­ре­за­ет­ся весь сю­жет, а для мас­со­во­го по­ка­за пред­ла­га­ет­ся дру­гая «склей­ка» — не­пре­рыв­ный по­ло­вой акт, се­рия ак­тов, сто, ты­ся­ча, мил­ли­он ак­тов! Рос­сия ни­ко­гда не уме­ла об­ра­щать­ся с ин­тим­ным: ли­бо ее за­но­си­ло в пу­ри­тан­ст­во, гра­ни­ча­щее с ма­ниа­каль­но­стью, ли­бо на­чи­на­лась вак­ха­на­лия.

 

         Ту­пи­цы, мер­зав­цы и олу­хи все­гда бы­ва­ют двух ти­пов: ли­бо от­пе­тые «дво­еч­ни­ки», ли­бо «твер­дые пя­те­рош­ни­ки»; про­стран­ст­во жиз­ни, дос­туп­ное для не­ко­то­ро­го «ше­ве­ле­ния», при­над­ле­жит, по­жа­луй, од­ним лишь «тро­еш­ни­кам», да «чет­ве­рош­ни­кам», их не дер­жат ни кан­да­лы сво­ей глу­по­сти, ни сле­по­та ис­клю­чи­тель­но­сти.

 

         Че­ст­ный го­во­рит: «Я», не­че­ст­ный: «Мы».

 

 

         — Пло­до­вит! — ска­за­ли Ху­дож­ни­ку его дру­зья.

         — Нет, я пи­шу не мно­го, про­сто по­сто­ян­но…

         И дру­зья за­смея­лись. По­то­му что скром­ность не ос­корб­ля­ет да­же тай­ных за­ви­ст­ни­ков.

 

         «Я убе­ж­ден!» — это не ар­гу­мент, а за­кли­на­ние.

 

         Известное — на­ша тюрь­ма, неизвестное — наш тю­рем­щик.

 

         Власть над людь­ми име­ет не тот, кто го­во­рит: «На­до!», а тот, кто от­ве­ча­ет на во­прос: «По­че­му?»

 

         Че­ло­век без на­де­ж­ды дей­ст­ву­ет мгно­вен­но и без­оши­боч­но.

 

         Жизнь без надежды — это еще од­на фор­ма сво­бо­ды.

 

         Мо­ло­дая на­де­ж­да все­гда уби­ва­ет ста­рую.

 

         Ес­ли твоя на­де­ж­да ко­неч­на и определенна — это за­блу­ж­де­ние: ко­неч­на и оп­ре­де­лен­на толь­ко цель.

 

         На­стоя­щая на­де­ж­да не­уло­ви­ма, по­доб­но ис­ти­не или аб­со­лю­ту. От­сут­ст­вие надежды — это са­мый на­деж­ный по­во­дырь при пе­ре­хо­де че­рез Ру­би­кон. На­де­ж­да пред­став­ля­ет бу­ду­щее, ис­поль­зуя опыт про­шло­го. Это­го ма­ло. Не зря же на вра­тах на­чер­та­но: «За­будь на­де­ж­ду, всяк сю­да вхо­дя­щий» — это ус­ло­вие по­ступ­ка, име­нуе­мо­го смерть. Смерть без на­де­ж­ды бо­лее ка­че­ст­вен­ная.

 

         До кон­ца ис­крен­не про­из­не­сти фра­зу: «На­де­ять­ся не на ко­го и не на что», — мо­жет толь­ко са­мый ста­рый бо­быль на свете — это Бог.

 

         Стиль мыш­ле­ния подростков — «те­ле­граф­ные об­рыв­ки». От­пе­ча­ток это­го сти­ля но­сит на се­бе вся под­ро­ст­ко­вая куль­ту­ра: пе­ре­жи­вать при­ми­тив как мно­го­зна­чи­тель­ность.

 

         Оби­да слиш­ком рас­то­чи­тель­на для пси­хи­че­ской энер­ге­ти­ки. Го­раз­до удоб­нее не оби­жать­ся, а про­сто вы­клю­чать «замк­нув­ший» уча­сток жизни — обид­ную ситуацию — из об­щей се­ти су­ще­ст­во­ва­ния. Ви­нов­ник «ко­рот­ко­го за­мы­ка­ния» сам по­ста­вит се­бя в же­ст­кие ус­ло­вия: ли­бо он так и бу­дет жить «от­клю­чен­ным» от вас со сво­им «за­мы­ка­ни­ем», ли­бо он бу­дет вы­ну­ж­ден са­мо­стоя­тель­но ра­зо­брать­ся в при­чи­нах «ава­рии» и уст­ра­нить их.

 

         Юмор эгои­ста-не­удач­ни­ка все­гда ци­ни­чен.

 

         Силь­ные чув­ст­ва час­то при­во­дят к их без­дар­но­му вы­ра­же­нию.

 

         Воз­мож­но, мы разъ­е­дем­ся на­дол­го, за­но­ет про­шлое, я крик­ну: «Про­ще­вай!» Не про­па­ду. Я — не в сто­гу игол­ка! — мах­ну ру­кой и ся­ду на трам­вай.

 

         Тон­кие на­блю­де­ния не пе­ре­но­сят ни­ка­кой дро­жи: ни внут­рен­ней, ни внеш­ней.

 

         Лю­бовь есть дан­ность, не меч­та. Жи­ви лег­ко и вер­но: убий­ца злобы — доб­ро­та. Но доб­ро­та и зло — бес­смерт­ны!

 

         Под­ро­ст­ко­во-юно­ше­ский возраст — 13–17 лет — я на­зы­ваю «ки­пя­щим сло­ем». Ин­тен­сив­ность жиз­нен­но­го об­ме­на, ско­рость всех ре­ак­ций, их полнота — мак­си­маль­ны. Пер­во­на­чаль­ное ос­мыс­ле­ние жиз­ни про­ис­хо­дит здесь. Сек­рет тех, кто на­хо­дит­ся в ки­пя­щем слое до глу­бо­кой фи­зи­че­ской старости — ин­фан­тиль­ность.

 

         Всё, что вы­зы­ва­ет в ор­га­низ­ме удо­воль­ст­вие, эй­фо­рию, на­сла­ж­де­ние или хо­тя бы ощу­ще­ние пользы — всё это… нар­ко­тик. Раз­ве мог пер­во­быт­ный че­ло­век, ощу­тив сла­дость ре­чи и по­ни­ма­ния, ус­лы­шав од­на­ж­ды не­бес­ный глас, от­ка­зать­ся от при­ят­но­го чу­да?! Ци­ви­ли­за­цию удоб­но рас­смат­ри­вать как по­ро­ж­де­ние нар­ко­ти­че­ско­го влечения — ове­ще­ст­в­ле­ние, в кон­це кон­цов, это­го вле­че­ния, су­ще­ст­во­ва­ние внут­ри этой са­мо­ил­лю­зии, на­зы­вае­мой «зна­ни­ем», «куль­ту­рой», «ре­ли­ги­ей» и т. д. По су­ти, при­ро­да впра­ве рас­це­ни­вать лю­бое на­ше же­ла­ние как сим­птом нар­ко­ти­че­ской за­ви­си­мо­сти.

 

         Со­юз жен­щи­ны и мужчины — это со­юз во­ды и ог­ня: огонь раз­ру­ша­ет, во­да ус­по­каи­ва­ет. Как да­ле­ки ны­неш­ние сою­зы от идеа­ла! — Во­да раз­ру­ша­ет, огонь ус­по­каи­ва­ет…

 

         Есть толь­ко два неба — твердь под но­га­ми и бес­ко­неч­ность над го­ло­вой: всё остальное — ве­тер ил­лю­зий! Мыс­ли­мо ли пред­ста­вить хо­тя бы тра­вин­ку, от­ка­зы­ваю­щую­ся рас­ти из-за то­го, что она од­на-оди­не­шень­ка на бе­лом све­те?! Ей впол­не дос­та­точ­но са­мой се­бя, что­бы ме­ж­ду твер­дью и све­том про­изо­шел акт посредничества — жизнь. Тра­вин­ка и в оди­но­че­ст­ве бу­дет ра­до­ст­но зе­ле­неть, пус­кать кор­ни и тя­нуть­ся к солнцу — точ­но так же, как де­ла­ла бы она это на лес­ном лу­гу, в гус­том со­сед­ст­ве. Что­бы рас­ти, тра­вин­ке дос­та­точ­но иметь се­бя, быть со­бой. Пре­крас­ный при­мер, не прав­да ли?

         Эго­изм! — ска­жет брюз­жа­щий би­рюк. Что ж, эго­изм, но не бо­лее, чем эгои­стич­на са­ма при­ро­да, са­ма жизнь.

         Что зна­чит «жить для се­бя» — из­вест­но всем. А что та­кое «уме­реть для се­бя»?

         Жить для себя — быть бо­га­тым или стре­мить­ся к это­му.

         Жить для других — это и есть уме­реть для се­бя. Это са­мая бла­го­род­ная шир­ма, ко­то­рой поль­зу­ют­ся лен­тяи, мер­зав­цы и пе­чаль­ные ис­ка­те­ли сво­его кре­ста.

         «Жить для дру­гих» воз­мож­но лишь в про­воз­гла­ше­нии. Мыс­ли­мо ли пред­ста­вить оди­но­кую тра­вин­ку, от­ка­зы­ваю­щую­ся рас­ти про­сто так?! Гимн бы­тия со­тво­ря­ет­ся при­хо­тью слу­чая. Для жиз­ни нуж­ны лишь две ве­щи: кло­чок су­ши под но­га­ми и бес­ко­неч­ное не­бо над го­ло­вой. Толь­ко они — твоя Ро­ди­на.

 

         Суета — это то, что про­ис­хо­дит в ядер­ном ре­ак­то­ре. Суета — это взрыв, рас­тя­ну­тый во вре­ме­ни. Суета — это ми­риа­ды от­дель­ных, «лич­ных» мик­ро­взры­вов вме­сто од­но­го боль­шо­го.

 

         Путь к вер­ши­нам похе­риз­ма ле­жит че­рез раз­ман­дяй­ст­во.

 

         Жить для се­бя, но — во имя дру­гих. Этой фи­ло­со­фи­ей воо­ру­же­ны и те, кто на­па­да­ет, и те, кто за­щи­ща­ет­ся.

 

         Воз­мож­но, ка­ж­дая люд­ская жизнь — все­го лишь сим­вол, а не факт. Вот не­сколь­ко ко­рот­ких при­ме­ров.

         Де­вуш­ка-нар­ко­ман­ка ска­за­ла: «Ты ни­чем не по­мо­жешь мне. Что­бы по­мочь, на­до ли­бо жить ря­дом, ли­бо не ме­шать мне ко­лоть­ся…»

         По­лу­су­ма­сшед­шая, не­од­но­крат­но су­ди­мая ста­ру­ха мно­го лет под­ряд вни­ма­ла из глу­би­ны сво­ей ни­ще­ты, как пра­ви­тель­ст­во по­вто­ря­ло на раз­ные ла­ды од­но и то же: «У на­се­ле­ния ско­пи­лось слиш­ком мно­го де­нег». В ито­ге жиз­ни ста­ру­ха са­ма ста­ла зло­ве­ща­тель­ни­цей: «Мно­го мес­ти на­ко­пи­лось у на­ро­да!» — го­во­ри­ла она всю­ду. Лю­ди по­жи­ма­ли пле­ча­ми, по­то­му что ни­че­го но­во­го ска­за­но не бы­ло.

         Ста­рик-та­та­рин всю жизнь стра­дал от сво­ей люб­ви к ра­бо­те. За­висть дру­гих все­гда на­ка­зы­ва­ла его за чрез­мер­ное усер­дие и уда­чу. Ста­рик на­зы­вал се­бя стран­но: «Я — на­след­ник де­мо­на!» — это свя­зы­ва­лось с ка­ки­ми-то ре­ли­ги­оз­ны­ми ас­со­циа­ция­ми и убе­ж­де­ния­ми. Ко­гда поя­ви­лись в стра­не ор­га­ни­за­ции де­мо­кра­тов, ста­рик примк­нул к ним, ви­ди­мо, по близ­ко­му со­зву­чию: «демократия — де­мо­низм». Цепь жиз­нен­ных стра­да­ний ста­ри­ка на­ко­нец-то за­кон­чи­лась боль­шим и «спра­вед­ли­вым» во­оду­шев­ле­ни­ем: «Мне бы ав­то­мат! Я бы всех рас­стре­ли­вал без­оши­боч­но!»

         Нерв­ная жен­щи­на со­скреб­ла в при­сту­пе чис­то­лю­бия жел­тиз­ну со ста­рин­ных чай­ных ло­же­чек; как вы­яс­ни­лось потом — это бы­ла по­зо­ло­та…

 

         Ар­хи­сви­нью мож­но по­лу­чить, ес­ли «жи­ву­ще­го для се­бя» со­дер­жать сре­ди «жи­ву­щих для дру­гих».

 

         С жен­щи­на­ми и су­ма­сшед­ши­ми нуж­но тер­пе­ли­во со­гла­шать­ся до тех пор, по­ка им окон­ча­тель­но не на­до­ест ва­ше не­ис­то­щи­мое соглашательство — это един­ст­вен­ный спо­соб рас­стать­ся по-доб­ро­му.

 

         Друг ре­шил из­го­то­вить нунчаки — хо­лод­ное ору­жие, ка­ким тра­ди­ци­он­но вла­де­ют на Вос­то­ке: от­вин­тил от стоя­ще­го те­ле­ви­зо­ра две уве­си­стые плот­ные де­ре­вян­ные нож­ки, свя­зал их ме­ж­ду со­бой ко­рот­кой проч­ной ве­рев­кой и стал раз­ма­хи­вать, как бы тре­ни­ру­ясь и ос­ваи­ва­ясь. Один из не­удач­ных взма­хов за­кон­чил­ся силь­ным уда­ром по го­ло­ве, экс­пе­ри­мен­та­тор рух­нул, как под­ко­шен­ный. Ко­гда же он вновь при­шел в се­бя, на ли­це его чи­та­лось вос­хи­ще­ние: «Дей­ст­ву­ет!»

 

         Уди­ви­тель­но! День­ги по­доб­ны со­вес­ти: их на­ли­чие про­яв­ля­ет че­ло­ве­ка. Прав­да, день­ги про­яв­ля­ют тем­ную сто­ро­ну лич­но­сти, а совесть — свет­лую. Или по­эти­че­ски: со­весть про­яв­ля­ет день че­ло­ве­ка, деньги — его ночь.

 

         Фор­му­ла жиз­ни: да или нет. Да — по­то­му что есть то, что мы на­зы­ва­ем дей­ст­ви­ем. Нет — по­то­му что ни­что не по­вто­ря­ет­ся.

 

         Кон­ст­рук­тор мира — по­след­ний в оче­ре­ди стра­ж­ду­щих. В гу­ман­ном по­хо­де сильнейший — не ли­дер, сильнейший — за­мы­ка­ет. По­это­му у сла­бо­го все­гда есть со­блазн сва­лить свой груз на то­го, кто ша­га­ет, на­пе­вая. Не бог вы­ду­мал про­ще­ние, а про­ще­ние вы­ду­ма­ло бо­га! Что­бы оп­рав­дать свою сла­бость.

 

         Ожив­шая точ­ка про­стран­ст­во на­пол­ни­ла те­лом. Доз­рев­шее те­ло на­пол­ни­ло вре­мя ду­шою. Что бу­дет, ко­гда че­рез край пе­рель­ет­ся ро­ж­де­ние?

 

         По­стой! Ви­дишь гли­ну ты эту? В лю­бом ре­мес­ле есть ей ме­сто. Сти­хи лов­ко ле­пят по­эты, пор­хая от тек­ста до тек­ста. И, точ­но кир­пич­ная клад­ка, фун­да­мен­том тек­сты ло­жат­ся, чтоб знак над­сло­вес­но­го зна­ка вос­стал вдруг над пла­ме­нем ад­ским. Взы­ва­ет не­бес по­ме­ще­нье: «Ме­си свою гли­ну! Кру­ти!» — и ищут по­эты про­ще­нья, и жа­ж­дут про­ро­ки пу­ти. То с про­шлым, то с бу­ду­щим бьем­ся: как в глине — в сло­вах ос­та­ем­ся.

 

         Учи­тель по­хва­стал: «Смот­ри­те! Я на­хо­жусь в гря­зи, а она ко мне — не при­ли­па­ет!» Уче­ни­ки вос­хи­ти­лись и, что­бы ис­пы­тать се­бя в по­до­бии, по­пры­га­ли в грязь, и она к ним при­ли­п­ла. По­то­му что по­бе­ди­ло не уче­ние, а хва­стов­ст­во.

 

         Жа­лость долж­на уметь быть ра­зя­щей. Сколь­ких воз­вы­си­ла смерть и сколь­ких по­гу­би­ла по­ща­да!

 

         Проч­нее пло­ти дух, проч­нее ду­ха прах: то с не­ба оземь — «Ух!», то во­все в землю — «Ах!» За­чем хо­теть твер­дынь, за­чем во­об­ще «хо­теть»?! Из-под зем­ли, брат, вынь же­ла­ние ле­теть! Жи­вой хо­хо­чет страх: «Ку­да, ку­да ты, эй?!». Проч­нее праха — ах! — кру­го­во­рот смер­тей.

 

         О, Бо­же! Что нас толь­ко не прель­ща­ет! За­тми­ло ис­ти­ну на­халь­ст­во про­све­ще­нья. Лишь од­но­го при­ро­да не прощает — усер­дья в ожи­да­нии… про­ще­нья.

 

         Бес­ко­неч­ность лю­бит пря­тать­ся в чем-ни­будь ог­ра­ни­чен­ном.

 

         Меч­тать кол­лек­тив­но нель­зя! Мечта — это са­мый опас­ный из экс­пе­ри­мен­тов; про­во­ди­те его лишь на се­бе и при за­кры­тых две­рях. Кол­лек­тив­ные меч­та­ния не­из­беж­но пре­вра­ща­ют­ся в чу­му: чу­му фа­шиз­ма, боль­ше­виз­ма, ис­ла­ма, хри­сти­ан­ст­ва, че­ло­ве­ка-по­бе­ди­те­ля и т. д. Луч­ше сой­ти с ума в оди­ноч­ку, чем всем пле­ме­нем. По­то­му что здо­ро­вое пле­мя вас и про­кор­мит, и вы­ле­чит. И на­обо­рот: да­же са­мый здра­вый оди­ноч­ка бу­дет смят и по­гло­щен очу­мев­ши­ми от кол­лек­тив­ной меч­ты со­пле­мен­ни­ка­ми.

 

         Аг­рес­сив­ность ря­дит­ся в оде­ж­ды бла­го­род­ст­ва.

 

         Идея высшего — это оли­це­тво­ре­ние сво­бо­до­бо­яз­ни.

 

         Ху­дож­ник ска­зал:

         — Ты ко­гда-ни­будь ви­дел лы­со­го свя­щен­ни­ка? Ду­хов­ные лю­ди не лы­се­ют!

         Я ска­зал:

         — Мысль, ло­ги­че­ская мысль — слиш­ком же­ст­кая эфир­ная кон­ст­рук­ция, ее дей­ст­вие на ор­га­низм по­доб­но дей­ст­вию же­ст­ко­го рент­ге­нов­ско­го из­лу­че­ния…

         — Не по­лы­сей! — по­со­чув­ст­во­вал Ху­дож­ник.

 

         По­про­буй от­ли­чить го­лос Лу­ка­во­го от го­ло­са Жиз­ни. Под­ска­жу: один все­гда серь­е­зен и уг­ро­жа­ет, другой — шу­тит.

 

         Она чи­та­ет го­ро­ско­пы. Она слу­ша­ет ас­т­ро­ло­гов. У нее зо­диа­каль­но-ма­ниа­каль­ный син­дром. Бед­ность нау­чи­ла ее не ве­рить обык­но­вен­ной жиз­ни.

 

         Я спро­сил у од­но­го из по­том­ков рос­сий­ских де­каб­ри­стов: «По­че­му ты не за­ве­дешь до­ма со­ба­ку?» Он от­ве­тил, стес­ня­ясь как бы не­серь­ез­но­сти ар­гу­мен­та: «Зна­ешь, не мо­гу пред­ста­вить, что я бу­ду пи­тать­ся со сто­ла, а она — с по­ла…»

 

         Ноч­ные мыс­ли про­ле­те­ли как-то сколь­зом. Же­ла­нье дей­ст­во­вать вко­нец сло­мил по­кой. Креп­чай­ший чай для бодр­ст­вую­щей поль­зы! Да, кре­пок чай… Жаль, пользы — ни­ка­кой. Не ды­шит страсть, бу­ма­га не го­рит, всё хо­ро­шо: судьба — не го­во­рит.

 

         Не бе­да, ко­гда ба­рин гу­ля­ет по-про­сто­му. Беда — ко­гда пле­бей бар­ст­ву­ет.

 

         Ес­ли смот­ришь свер­ху вниз — те­бя под­сте­ре­га­ет над­мен­ность, ес­ли сни­зу вверх — не­на­висть.

 

         Нимб, ау­ра, све­че­ние святого — это ви­ди­мое «на­гре­ва­ние» кос­ми­че­ско­го про­вод­ни­ка, че­ло­ве­ка. Эф­фект вы­зы­ва­ют ма­лое «внут­рен­нее со­про­тив­ле­ние» и си­ла при­ло­жен­но­го на­пря­же­ния.

         Ос­таль­ные «изо­ля­то­ры» ни­че­го не про­во­дят и по­это­му не све­тят­ся.

 

         Да­рить се­бя лю­дям? Что ж, бла­го­род­но. Главное — что­бы это не во­шло в при­выч­ку, а то ис­сяк­нешь и бу­дешь да­рить лю­дям об­ман.

 

         Ложь, су­мев­шая уве­рить се­бя са­му в сво­ей пра­во­те, на­зы­ва­ет­ся убе­ж­де­ни­ем. Там, где ца­рит «убе­ж­де­ние», ца­рит и ложь.

 

         Мо­жет быть, ты бы­ла. Мо­жет быть, ты еще бу­дешь. Я не знаю. По­то­му что ты — есть.

 

         Идеология — чу­ма со­вес­ти.

 

         Ко­гда ви­дят в целом — сме­ют­ся, ко­гда толь­ко часть — над­сме­ха­ют­ся.

 

         Конец — это ко­гда жи­вое под­чи­ня­ет­ся за­ко­нам «ве­щи». Это об­ре­че­но так же, как по­пыт­ка уди­вить мир об­рат­ным: ртом ис­праж­нять­ся, а за­дом ку­шать.

 

         Из­ба­вить­ся от сво­их за­вое­ва­ний ку­да труд­нее, чем их при­об­ре­сти.

 

         Рус­ский ха­рак­тер по­гру­жа­ет­ся в пу­чи­ну. И уже на­сту­па­ет «глу­бин­ное опь­я­не­ние», ка­кое слу­ча­ет­ся с рис­ко­ван­ны­ми ак­ва­лан­ги­ста­ми: с ка­кой-то глу­бин­ной от­мет­ки вдруг на­сту­па­ет эй­фо­рия, уже не хо­чет­ся на­верх, уже всё всё рав­но, че­ло­век на глу­би­не на­чи­на­ет петь пес­ни… Воз­мож­но, для пси­хи­ки су­ще­ст­ву­ет свой ру­беж «глу­бин­но­го опь­я­не­ния», по­сле ко­то­ро­го за­бы­ва­ешь се­бя и без по­сто­рон­ней по­мо­щи уже не под­нять­ся? Не до это­го ли ве­се­ля­ще­го­ся скот­ст­ва по­гру­зи­лись мно­гие мои зем­ля­ки, у ко­то­рых те­перь нет же­ла­ния под­ни­мать­ся.

 

         Де­жур­ный ми­ли­цио­нер в зда­нии об­ко­ма пар­тии но­чью силь­но на­пил­ся, ут­ром пар­тий­ная но­менк­ла­ту­ра, явив­шая­ся на ра­бо­ту, за­ста­ла та­кую кар­ти­ну: го­лый че­ло­век с пор­ту­пе­ей на бо­ку рас­ха­жи­вал по свя­тая свя­тых серь­ез­но­го уч­ре­ж­де­ния и пел пья­ные пес­ни. За спи­ной у это­го ми­ли­цио­не­ра бы­ли 24 го­да безу­преч­ной служ­бы, впереди — ис­пор­чен­ное бу­ду­щее, бес­слав­ный ко­нец и ма­лень­кая пен­сия.

 

         Не в ме­ру до­б­рый ра­зум бес­по­мо­щен.

 

         Гру­бый мо­жет рас­счи­ты­вать толь­ко на гру­бую по­бе­ду.

 

         Ка­ж­дый мыс­ля­щий человек — это точ­ка при­ро­ды, в ко­то­рой со­сре­до­то­че­ны ми­риа­ды за­кры­тых, бес­сло­вес­ных «за­моч­ков» — мно­го­чис­лен­ных тайн и за­ко­нов ми­ра. А из­ре­чен­ное слово — это «клю­чик», ко­то­рым от­кры­ва­ет­ся тай­ное. Со вре­ме­нем клю­чи­ки ста­но­вят­ся уни­вер­саль­ны­ми: лю­бое сло­во от­кры­ва­ет лю­бые «зам­ки».

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Лю­бовь к себе — это мас­тур­ба­ция».

 

         Свя­щен­ная ко­ро­ва и чи­нов­ник в чем-то схо­жи.

 

         Ху­дож­ник ска­зал фра­зу: «До по­след­ней ка­п­ли ду­ха я бу­ду бо­роть­ся с кро­вью!»

 

         Что за чер­тов­щи­на! Ха­рак­тер и ка­че­ст­во люд­ских бе­сед, ока­зы­ва­ет­ся, силь­но за­ви­сит от по­ло­же­ния те­ла в про­стран­ст­ве. Те­ма мо­жет быть од­на и та же. Но как от­лич­но со­дер­жа­ние бе­сед, в за­ви­си­мо­сти от по­ло­же­ния! Ну, на­при­мер, по­про­буй­те по­го­во­рить о бо­гат­ст­ве или о вер­но­сти в по­ло­же­нии ле­жа и в по­ло­же­нии на чет­ве­рень­ках: вы по­чув­ст­вуе­те раз­ни­цу. Воз­мож­но, что так мож­но управ­лять ог­ром­ны­ми мас­са­ми лю­дей, сто­ит лишь их по­ста­вить в оди­на­ко­вое положение — на го­ло­ву, на ко­ле­ни, плаш­мя… В оди­на­ко­вом по­ло­же­нии лег­че вну­ша­ют­ся ре­чи и мыс­ли. А единомышленники — это уже сле­пая си­ла, управ­ляе­мый кон­тин­гент.

 

         Ско­ти­на не уча­ст­ву­ет в вы­бо­рах пас­ту­ха, его на­зна­ча­ет пред­се­да­тель.

 

         Лю­ди ко­пи­ру­ют вс`: при­бо­ры, гео­мет­рию… Один мой зна­ко­мый поэт — это че­ло­век-ре­ле: он не зна­ет по­лу­то­нов в дей­ст­вии и су­ж­де­ни­ях, до са­мо­заб­ве­ния лю­бит или до са­мо­заб­ве­ния не­на­ви­дит. В об­ще­нии с ним сле­ду­ет по­за­бо­тить­ся о ка­че­ст­ве пер­во­го «вклю­че­ния», а дальше — лишь под­дер­жи­вать «ре­ле» в нуж­ном со­стоя­нии.

         Дру­гой мой знакомый — это че­ло­век-ко­нус, вра­щаю­щий­ся «вол­чок»: в но­вом для не­го де­ле он все­гда на­би­ра­ет бе­ше­ные обо­ро­ты, гу­дит и шу­мит, но сто­ит лишь де­лу рас­кру­тить­ся, че­ло­век-ко­нус пе­ре­ста­ет уха­жи­вать за про­цес­сом и — пе­ре­во­ра­чи­ва­ет­ся.

 

         Вне бит­вы жи­ву­щий сла­бе­ет. Спасенный — ни­где не ге­рой. Убий­ца убий­цей вла­де­ет: и зло, и доб­ро мо­ло­де­ют, ко­гда со­вер­ша­ет­ся бой.

 

         Су­ма­сшед­ший всё в ми­ре на­зы­вал сло­вом «зна­чёч­ки». Он со­шел с ума от то­го, что в ми­ре не ока­за­лось ни од­ной на­стоя­щей вещи — толь­ко сим­во­лы. Весь мир — это вещь, це­ли­ком со­став­лен­ная из сим­во­лов, но и это — сим­вол. Зна­чёч­ки в ком­на­те, зна­чёч­ки на ули­це, зна­чёч­ки в па­мя­ти и в меч­тах, зна­чёч­ки над головой — всё что-то зна­чат… Су­ма­сшед­ший ус­тал от сво­ей «кол­лек­ции», он хо­тел бы пе­ре­дать ее ко­му-ни­будь в дар на хра­не­ние. «Как мне уме­реть?» — спра­ши­вал он со­ве­та. «Сунь го­ло­ву в ду­хов­ку и вклю­чи газ», — со­ве­то­ва­ли бес­по­щад­ные дру­зья. «У ме­ня элек­тро­пли­та» — со­вер­шен­но серь­ез­но от­ве­чал он.

 

         На­клон­ная плос­кость пред­по­ла­га­ет не­сколь­ко ви­дов дея­тель­но­сти: ска­ты­ва­ние, вос­хо­ж­де­ние, врас­та­ние, взлет. Или ком­би­ни­ро­ван­ные ви­ды: ска­ты­ва­ние с по­сле­дую­щим взле­том, взлет в со­че­та­нии с врас­та­ни­ем, вос­хо­ж­де­ние с по­сле­дую­щим ска­ты­ва­ни­ем и т. д. Ва­ри­ант «ска­ты­ва­ние с по­сле­дую­щим взле­том» хо­ро­шо из­вес­тен пред­ста­ви­те­лям бо­ге­мы: по­ка они не­сут­ся в про­пасть, ин­стинкт твор­че­ско­го самосохранения — душа — рас­прав­ля­ет кры­лья.

 

         Ос­та­но­вить­ся труд­нее все­го в упот­реб­ле­нии ал­ко­го­ля и в на­пи­са­нии пло­хих сти­хов.

 

         Ху­дож­ник раз­мыш­лял: «Жен­щи­на! По­че­му во вре­мя твое­го от­сут­ст­вия я ду­маю о те­бе зна­чи­тель­но луч­ше, чем во всех ос­таль­ных слу­ча­ях?.».

 

         В при­ро­де у ка­ж­дой пы­лин­ки есть «своя го­ло­ва на пле­чах», ко­то­рой впол­не хва­та­ет для лич­ной жиз­ни ка­ж­дой пы­лин­ки. Ес­ли чья-то иная го­ло­ва до­ду­ма­ет­ся сде­лать из пы­ли­нок кир­пич, то по­лу­чит­ся на­си­лие, име­нуе­мое Ци­ви­ли­за­ци­ей.

 

         Ве­сен­няя от­те­пель и ли­те­ра­тур­ная «от­те­пель» в чем-то по­доб­ны: пер­вы­ми ожи­ва­ют вся­кая бе­зы­нер­ци­он­ная мелочь — жуч­ки, кло­пы, бу­каш­ки; ес­ли от­те­пель дос­та­точ­но дол­гая, то про­сы­па­ют­ся и мед­ве­ди, но, увы, они про­сы­па­ют­ся все­гда или к кон­цу по­те­п­ле­ния, или да­же во­все с опо­зда­ни­ем. Это — де­мо­ны от­те­пе­лей, ша­ту­ны от ли­те­ра­ту­ры.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Сло­ва о люб­ви, про­из­не­сен­ные вслух, сни­жа­ют по­тен­цию на 100 про­цен­тов».

 

         Воз­мож­но, скром­ность вре­дит де­лу ку­да силь­нее, чем на­глость.

 

         У скром­но­сти и на­гло­сти об­щая мать — лень.

 

         Логика — это про­кру­сто­во ло­же для фан­та­зии.

 

         — Хо­ти­те еще ви­на? — спро­си­ла хо­зяй­ка у за­си­дев­ших­ся гос­тей.

         — Нет, — ска­за­ли скром­ные гос­ти.

         До ут­ра си­де­ли в тос­ке.

 

         Мамаша — это био­ло­ги­че­ское при­спо­соб­ле­ние для по­да­чи «звон­ков»: за­пре­ти­тель­ных, раз­ре­ши­тель­ных, пре­ду­пре­ди­тель­ных, по­ощ­ри­тель­ных, на­по­ми­наю­щих, уст­ра­шаю­щих, умо­ляю­щих и т. д. Мамаша — это ав­то­мат с чрез­вы­чай­но же­ст­кой про­грам­мой: «По об­ра­зу и по­до­бию». Ах, как не хва­та­ет все­гда на­стоя­щей Ма­мы! Ма­мы! Обык­но­вен­ной, лю­бя­щей, ко­то­рая не учит те­бя жить, а про­сто не ме­ша­ет стать са­мим со­бой. Ма­ма от­лич­на от Ма­ма­ши так же, как жи­вое от мерт­во­го!

 

         Вре­мя жизнь чувств час­то ока­зы­ва­ет­ся ко­ро­че вре­ме­ни жиз­ни те­ла.

 

         Нет, он не пел, он го­во­рил сло­ва ума, звук не­ба и ме­тал­ла, а музыка — дев­чон­ка, что лю­бил, — средь тяж­ких слов бес­печ­но тан­це­ва­ла. И так, в сою­зе двух сти­хий, ро­ж­да­лась из­ре­чен­ность вос­па­ре­нья: он — уяз­ви­мый му­зы­кой Ахилл, она — об­ман­щи­ца, вра­щаю­щая вре­мя.

         Он пел, она во­круг ви­лась: в мгновении — оду­хо­тво­ре­нье! И не силь­на иная в ми­ре власть, ко­гда свет бо­жий вла­ст­ву­ет над те­нью. Чу­гун­ный звук его: «Про­щай!» Она, не­мая, сим­вол ожи­да­нья. В объ­ять­ях тьмы, у веч­но­сти в кле­щах ос­та­лась песня — не­ба по­да­я­нье.

         Он ве­дал, зря­чий, что тво­рил, он жизнь драз­нил, тя­нул за по­кры­ва­ло. А музыка — дев­чон­ка, что лю­бил, — не­при­ру­чен­ною убий­цей тан­це­ва­ла.

         Что смог изречь — се­бе же на бе­ду: де­тей ро­ня­ет яб­ло­ня в са­ду…

 

         Не­до­ве­рие к со­ро­ди­чу силь­нее, чем не­до­ве­рие к ино­зем­цу. Од­на­ж­ды, в гос­тях у дис­си­ден­тов, ко мне на го­ло­ву сел де­ко­ра­тив­ный по­пу­гай­чик и ши­пя­щим го­ло­сом про­из­нес: «Вы слу­шае­те «Го­лос Аме­ри­ки» из Ва­шинг­то­на». Ко­гда рас­ска­зы­ваю об этом случае — не ве­рят. А я вот птич­ке сра­зу по­ве­рил!

 

         «Пой­ду, по­ищу для се­бя луч­шей до­ли», — го­во­рит че­ло­век, а най­дет, что ис­кал, и опять ска­жет: «Пой­ду, ли­ха для се­бя по­ищу».

 

         Из­го­то­ви­те­ли сверх­на­деж­ной во­ен­ной про­дук­ции ори­ен­ти­ру­ют­ся на экс­плуа­та­ци­он­ные край­но­сти: «тро­пи­че­ский ва­ри­ант»-«се­вер­ный ва­ри­ант».

         …Очень мно­го во­круг се­мей, жи­ву­щих в тес­но­те, без люб­ви, без до­ве­рия и на­де­ж­ды, в бед­но­сти, в хо­ло­де, в под­ва­ле. По­че­му они не рас­па­да­ют­ся? По­то­му что один или оба суп­ру­га сра­зу, а так же их де­ти «вы­пол­не­ны» в тро­пи­че­ско-се­вер­ном ва­ри­ан­тах. По­то­му что терпение — это един­ст­вен­ное ору­жие в вой­не с жиз­нью.

 

         Злой и глупый — впол­не гар­мо­нич­ное со­че­та­ние ка­честв, а вот до­б­рый, но глупый — со­че­та­ние от­вра­ти­тель­ное.

 

         Чув­ст­во бла­го­дар­но­сти и взят­ка дей­ст­ву­ют одинаково — обя­зы­ва­ют: одно — внут­рен­не, другая — внеш­не.

 

         Ма­дам Ис­то­рия зна­ет: кровь пло­хо от­сти­ры­ва­ет­ся, особенно — за­со­хшая кровь.

 

         Моя ин­ди­ви­ду­аль­ность со­сто­ит в том, что она — от­сут­ст­ву­ет. Не ве­ришь? Сам по­про­буй!

 

         Мож­но ли че­ло­ве­ка сде­лать сча­ст­ли­вым? Да, ес­ли ты смо­жешь на­кор­мить пти­цу на­силь­но.

 

         Кар­ти­ну на­до уметь ви­деть, а лу­бок по­ня­тен всем. Од­на­ко силь­ный, та­лант­ли­вый мас­тер си­лен и в луб­ке. У фи­ло­со­фии то­же есть свой «лу­бок» — на­род­ная муд­рость, зо­ло­тая здра­вость ума и чувств; имен­но это свой­ст­во «знаю­щих не­учей» удив­ля­ло и удив­ля­ет про­жжен­ных муд­ре­цов.

 

         Ес­ли на по­эта на­ва­ли­ва­ет­ся тя­же­лая жизнь, то он на­чи­на­ет ин­тен­сив­но вы­де­лять осо­бое ве­ще­ст­во, ма­те­риа­ли­зо­ван­ные эманации — сти­хи. Стихи — это «твор­че­ское ве­ще­ст­во», с по­мо­щью ко­то­ро­го по­эт от­пу­ги­ва­ет тя­жесть жиз­ни.

 

         Идеи уми­ра­ют по­доб­но цве­там: ру­ка­ми че­ло­век опус­то­ша­ет зем­лю, разумом — не­бо.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Сча­ст­ли­вая! Ты по-преж­не­му уме­ешь сме­ять­ся и пла­кать. Я те­перь умею толь­ко сме­ять­ся…»

 

         Все ки­ну­лись ме­сить ас­т­ра­ла гли­ну! Жаль, ма­ло ока­за­лось гон­ча­ров.

 

         Прошлое — ди­тя про­грес­са, будущее — ди­тя тер­пе­ния.

 

         Зву­чат все ре­к­вие­мы ми­ра с ус­меш­кой доб­рою: «Сме­лее уми­рай!» Гнез­дом оси­ным в кос­мо­се по­вис­ла гу­дя­щая, сер­ди­тая Зем­ля; она те­бя лю­би­ла… Сво­бо­да во­ли во­лю от­ра­ви­ла!

 

         Ра­дость и горе — раз­но­по­ляр­ные фор­мы од­но­го и то­го же энер­го-яв­ле­ния, не­ви­ди­мо­го вам­пи­риз­ма, на­зы­вае­мо­го «об­ще­ни­ем». Это — не аб­со­лют­ное ут­вер­жде­ние. Это — иг­руш­ка, в ко­то­рую мож­но иг­рать до пер­вой по­лом­ки или ко­то­рую мож­но ра­зо­брать из лю­бо­пыт­ст­ва. По­лу­чит­ся поль­за.

 

         О про­стом нуж­но го­во­рить яс­но, а уж о сложном — тем бо­лее. Не­хо­ро­шо, ко­гда слож­ность вос­при­ятия опи­ра­ет­ся на слож­ность из­ло­же­ния.

 

         Ах, мне ме­ня не на­до! Я, как зи­ма, за­стыл: бы­ла бы ты, бы­ла бы, авось, и я бы — был. Бы­ла бы ты ар­ти­ст­ка, сыг­ра­ла б для вра­нья, мол, ря­дом, да не близ­ко, а близко — не моя.

         За­чем же так бывает — ду­ша под­руж­ку ждет? Опять зи­ма рас­та­ет, опять лю­бовь ум­рет.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Мы ни­ко­гда не вы­яс­ним, кто из нас нор­ма­лен, по­то­му что нор­мой яв­ля­ет­ся ка­ж­дый, и это — бе­зу­мие».

 

         Бес­сло­вес­ный мла­де­нец и без­молв­ный ста­рик мол­чат оди­на­ко­во: им обо­им не­че­го го­во­рить.

 

         Фу, как про­сто! — ска­зал за­ви­ст­ник. — Я то­же так смо­гу! Смог. Но — слож­нее.

 

         Мно­го лю­дей за­ме­ча­тель­ных, пре­крас­ных, но чрез­вы­чай­но ле­ни­вых на са­мый пер­вый свой шаг в де­ле. Эти «спя­щие кра­са­ви­цы» — поч­ти ка­ле­ки: они не име­ют соб­ст­вен­но­го внут­рен­не­го импульса — ну­жен внеш­ний тол­чок, вдох­но­ве­ние из­вне. «Спя­щие кра­са­ви­цы» мо­гут со­став­лять ог­ром­ные со­об­ще­ст­ва, ко­то­рые в сво­ей од­но­род­ной не­реа­ли­зо­ван­ной по­тен­ции бу­дут по­доб­ны кру­пи­цам по­ро­ха, со­б­ран­ным во­еди­но; не­боль­шое воз­дей­ст­вие, ис­кра и… Вдох­но­ве­ние взо­рвет в тол­пу!

         Го­ни­те се­бя са­ми! Про­си­те, что­бы толк­нул друг! Про­си­те, что­бы уда­ри­ла лю­бовь! Лень — это бо­язнь пер­во­го ша­га.

 

         Есть «хо­ро­шие» бо­га­тые и «пло­хие» бо­га­тые, есть «хо­ро­шие» ни­щие и «пло­хие» ни­щие. Но хо­ро­ше­го бо­га­то­го ис­пор­тить труд­нее, чем хо­ро­ше­го ни­ще­го.

 

         Сми­ряя плоть, раз­врат­ни­чаю в ду­хе; сми­ряя дух, раз­врат­ни­чаю в бо­ге; сми­рив­ши бо­га, обы­ва­те­лем жи­ву.

 

         Внут­рен­них со­бы­тий мень­ше, чем внешних — это ре­бе­нок. Внут­рен­них со­бы­тий боль­ше, чем внешних — это под­рос­ток. Внут­рен­ние и внеш­ние со­бы­тия уравнялись — это сво­бо­да.

 

         Ис­ти­на од­на. Но как лег­ко она рас­кла­ды­ва­ет­ся на спектр: на крас­ную ис­ти­ну, на жел­тую, бе­лую, зе­ле­ную, ко­рич­не­вую!.. — сто­ит лишь чуть ис­кри­вить от­ра­жа­тель, ра­зум.

 

         Ве­ра не мо­жет быть един­ст­вен­ной; сколь­ко на све­те «ве­щей», столь­ко и «вер».

 

         У ка­ж­до­го яв­ле­ния два крестника — тот, кто об­на­ру­жил яв­ле­ние пер­вым и тот, кто под­вел итог.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Един­ст­вен­ное, чем дей­ст­ви­тель­но мож­но вос­хи­щать­ся в жен­щи­нах, так это — их не­на­деж­но­стью!»

 

         Философ — де­ти­ще из­гоя: не ис­ку­ша­ют ни ши­ша ни те­ло жен­щи­ны на­гое, ни об­на­жен­ная ду­ша!

 

         Еще раз: в пят­на­дцать лет мне гре­зи­лось го­лое де­ви­чье те­ло, в два­дцать пять — го­лое те­ло и об­на­жен­ная ду­ша, по­сле три­дца­ти «для люб­ви» по­тре­бо­ва­лись сра­зу три ус­ло­вия: на­гое те­ло, об­на­жен­ная ду­ша и го­лая Прав­да.

 

         Ты­ся­че­ле­тия су­ще­ст­ву­ет про­стое и эф­фек­тив­ное про­фи­лак­ти­че­ское сред­ст­во для под­дер­жа­ния вы­со­ко­го то­ну­са в теле — иг­ло­ука­лы­ва­ние. Сло­во, ли­те­ра­ту­ра, ис­кус­ст­во, по­эзия те­ра­пев­тич­ны в еще боль­шей сте­пе­ни: их цель — «ду­ше­ука­лы­ва­ние». Всё за­ви­сит от же­ла­ния «уко­лоть­ся» и уме­ния ис­пол­ни­те­ля.

 

         Уди­ви­тель­ное явление — эпи­сто­ляр­ные… за­го­во­ры! Со­вет­ская ме­ди­ци­на все­гда пре­ду­пре­ж­да­ла: са­мо­ле­че­ни­ем за­ни­мать­ся опас­но, на де­ле ока­за­лось всё наоборот — толь­ко са­мо­ле­че­ни­ем и спа­сешь­ся; ко­му-то по­мо­га­ют хи­ми­че­ские пре­па­ра­ты, ко­му-то го­мео­па­ти­че­ские сред­ст­ва, кто-то рас­счи­ты­ва­ет на вол­шеб­ст­во кол­ду­нов: в об­щем, ка­ж­до­му хо­чет­ся быть ве­се­лым и жиз­не­ра­до­ст­ным, то есть, иметь си­лу на это. А как? Уди­ви­тель­ный спо­соб мас­со­во­го «са­мо­из­ле­че­ния», ес­ли мож­но так ска­зать, вы­ду­мал рос­сий­ский на­род, сме­ка­ли­стый от бед­но­сти, час­то до­ве­ряю­щий­ся при­род­но­му, ка­ко­му-то поч­ти зве­ри­но­му без­оши­боч­но­му чу­тью, на­род, ко­то­рый свы­ше се­ми­де­ся­ти лет на­хо­дил­ся под игом од­но­цвет­но­го, крас­но­ло­бо­го ду­хов­но­го на­си­лия. Спо­соб при­ми­ти­вен: лю­ди пи­шут друг дру­гу «свя­тые пись­ма», «пись­ма-сча­стье», «ра­до­ст­ные вес­ти» и т. д., в ко­то­рых свет­лую на­де­ж­ду под­го­ня­ет… ка­ра, уг­ро­за, мол, ес­ли ты, по­лу­чив «свя­тое» по­сла­ние, не раз­мно­жишь его, не ра­зо­шлешь по све­ту, то — бе­ре­гись! И ведь пи­шут! Из­бав­ля­ясь от соб­ст­вен­ной слабости — от за­та­ен­но­го суе­вер­но­го стра­ха пе­ред жиз­нью, ме­ха­ни­че­ски же­лая бла­га дру­гим и на­де­ясь на от­вет­ное бла­го. «Свя­тые пись­ма» вос­тре­бо­ва­ны го­лод­ным ску­до­чув­ст­ви­ем. Это уди­ви­тель­но так же, как удив­ля­ет зе­ле­ная бы­лин­ка на го­лой ска­ле: и тор­же­ст­вен­но на ду­ше за все­си­лие жиз­ни, и прон­зи­тель­но жаль…

 

         Друг, уе­хав­ший в де­рев­ню из го­ро­да, че­рез два го­да ска­зал: «Суе­та во внеш­нем ми­ре соз­да­ет суе­ту в ми­ре внут­рен­нем». Еще че­рез два го­да он до­ба­вил: «В го­ро­де так: на работе — мыс­ли о ра­бо­те, дома — мыс­ли о до­ме. В де­рев­не так: мысли — все­гда о до­ме. По­то­му что в де­рев­не до­маш­нюю ра­бо­ту нель­зя от­ло­жить на зав­тра, по­то­му что здесь всё живое — де­ти, ста­ри­ки, ско­ти­на, рас­те­ния…» Еще че­рез два го­да он ска­зал: «Я по­сто­ян­но ощу­щаю здо­ро­вье во­круг се­бя. А ты?.».

 

         Любовь — ис­точ­ник. Время — рус­ло. Смерть — оке­ан.

 

         Не­оду­хо­тво­рен­ная жизнь кру­тит ко­ле­са смер­ти.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Мой иде­ал жен­щи­ны? Пусть за­хо­дит лю­бая…»

 

         Земля — это кос­ми­че­ский эм­бри­он, раз­ви­ваю­щий­ся в «око­ло­плод­ном», ут­роб­ном вре­ме­ни: при пол­ном раз­ви­тии пло­да вре­мя ис­чез­нет в мо­мент ро­ж­де­ния. Я это в Пи­са­нии вы­чи­тал.

 

         Время — ис­точ­ник объ­е­мов.

 

         Встре­чи в ду­хе вре­ме­ни не зна­ют.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Ус­та­ешь от лю­дей? Зна­чит, ты их не лю­бишь».

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Ес­ли на­зав­тра ты про­сы­па­ешь­ся та­ким же, ка­ким был вче­ра, знай: ре­зуль­тат жиз­ни ра­вен ну­лю».

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Вес­ной ты, жен­щи­на, ни­ко­го не лю­бишь. Вес­ной те­бе хо­чет­ся, что­бы те­бя лю­би­ли! По­это­му я цве­ту осе­нью».

 

         Гу­ля­ла Жизнь по све­ту, да и на­шла как-то Те­ло. Постучалась — ни­ко­го, так и по­се­ли­лась. А тут бе­жа­ла ми­мо Ду­ша: «Кто, кто в те­ле жи­вет?» — «Это я, Жизнь!» По­се­ли­лись вдво­ем. Не ус­пе­ли разместиться — Ум треть­им про­сит­ся. Впус­ти­ли, ста­ли втро­ем хо­зяй­ни­чать. А по­том и Сча­стье с Го­рем здесь по­се­ли­лись. Тес­но уже ста­ло в Те­ле, ну да ни­че­го: в тесноте — не в оби­де… Вдруг еще кто-то в ком­па­нию просится — ба! сам Гос­подь Бог с Чер­том по­жа­ло­ва­ли! Впус­ти­ли. А Те­ло не выдержало — рас­сы­па­лось, умер­ло от тя­же­сти; жи­те­ли из окон по­выс­ка­ки­ва­ли, да и нау­тек поскорее — но­вое Те­ло ис­кать.

 

         Есть про­зре­ние доб­ро­воль­ное, но есть и при­ну­ди­тель­ное. Смерть, на­при­мер, — акт выс­ше­го от­кро­ве­ния, на­силь­ное про­зре­ние.

 

         Страш­ное со­че­та­ние: го­лод­ные уши и болт­ли­вый рот.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Лю­би­мая! Ес­ли я ум­ру пер­вым, мне те­бя бу­дет очень не хва­тать!»

 

         Про­вин­ци­аль­ная со­ро­ка­лет­няя по­этес­са стра­да­ла от то­го, что всё боль­ше пре­вра­ща­лась в обык­но­вен­ную тет­ку; что­бы воз­бу­дить в се­бе са­мой удив­ляю­щую, взбал­мош­ную, как пре­ж­де, дев­чон­ку, «тет­ку» на­до бы­ло как сле­ду­ет усыпить — на­по­ить вод­кой.

 

         Один ут­вер­ждал: «Нуж­но упор­но про­дви­гать­ся впе­ред, лезть, стре­мить­ся, це­п­лять­ся, за­кре­п­лять­ся и вновь стре­мить­ся впе­ред, вверх!» Дру­гой го­во­рил так: «Не на­до ни­ку­да стре­мить­ся, на­до спо­кой­но си­деть в сво­ем гнез­де до тех пор, по­ка оно не ста­нет ма­ло, а потом — вы­прыг­нуть и по­ле­теть!» Тре­тий ска­зал: «Упор­ный труд и удач­ли­вый риск — не­при­ми­ри­мые вра­ги, они ни­ко­гда не до­го­во­рят­ся».

 

         По­сле сто­лет­них убийств, раз­вра­тов, лжи — вос­ста­ет из пе­п­ла рос­сий­ский дух, рус­ский Феникс — кос­ноя­зыч­ный, гру­бый, пе­ре­пач­кан­ный га­рью и за­со­хшей кро­вью, но — вос­ста­ет! По­то­му что опять при­шло вре­мя про­зре­ния. Ду­ша ле­тит да­ле­ко впе­ре­ди язы­ка, по­ни­ма­ния и зна­ний, ду­ша уже яс­но ви­дит, а язык еще не­по­во­рот­лив по­сле пы­ток… В жи­вом ли сло­ве, в кни­гах ли се­го­дняш­не­го времени — это чув­ст­ву­ет­ся: на ду­ше уже яс­но, а на язы­ке еще косно — му­чи­тель­ная, уг­не­таю­ще-не­вы­ска­зан­ная, не­тер­пе­ли­вая сум­бур­ность.

 

         Самопознание — это по­зна­ние ве­ры.

 

         Внут­рен­няя ло­ги­ка, яс­ная и до кон­ца в пре­де­лах язы­ко­во­го ап­па­ра­та из­ре­чен­ная, — это пра­во на пол­ную внеш­нюю сво­бо­ду вы­ра­же­ния. Это вы­со­кий, но очень ко­вар­ный дар: из­ре­чен­ность мо­жет ка­сать­ся и ада, и рая; язык — ин­ст­ру­мент за­пре­де­лья.

 

         Ко­му «да­но» не пой­мет то­го, кто «ищет».

 

         «Я — чув­ст­вую» или «я — знаю»? Для на­зи­да­ния поводов — два!

 

         У ка­ж­до­го вре­ме­ни своя «ви­зит­ка». Вот лю­бо­пыт­ная ха­рак­тер­ность со­вре­мен­ни­ков. У писателя Б. име­лась дав­няя при­ятель­ни­ца, поэтесса В., встре­ча­ясь, они го­во­ри­ли все­гда об од­ном и том же — о твор­че­ст­ве писателя Б.: ум­ни­ча­ли, спо­ри­ли, срав­ни­ва­ли, ис­ка­ли при­ме­ры и па­рал­ле­ли в ис­то­рии, в ли­те­ра­ту­ре, в ду­хов­ных сло­ях. Од­на­ж­ды поэтесса В. при­зна­лась: «А, знае­те, у ме­ня есть страш­ная тай­на: я не чи­та­ла ни од­ной ве­щи писателя Б.!.».

 

         Как-то учи­тель­ни­ца на уро­ке, сняв с но­ги туф­лю с тон­ким ост­рым каб­луч­ком, уда­ри­ла в нерв­ном при­пад­ке не­по­слуш­но­го уче­ни­ка и — шпиль­ка про­би­ла «род­ни­чок» на те­ме­ни маль­чи­ка до са­мо­го моз­га. Смерть на­сту­пи­ла мгно­вен­но. К че­му это я вспом­нил вдруг? А так, жес­то­кость де­тей, не­вме­няе­мость взрос­лых… За стра­ну бо­юсь. Об эмиг­ра­ции ду­маю.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Че­ло­век! Что­бы за­щи­тить свою честь, ты не ос­та­нав­ли­ва­ешь­ся да­же пе­ред са­мо­убий­ст­вом. А ко­гда по­ни­ма­ешь, что нет у те­бя ни­ка­кой чес­ти, — за­щи­ща­ешь честь мун­ди­ра и го­тов убить ра­ди это­го ко­го угод­но».

 

         Он — де­мо­крат: вос­пи­тан спор­том, аре­на споров — служ­ба, дом, и со сво­им ли­хим шо­фе­ром, по­ка есть вод­ка, дру­жит он.

 

         Од­на­ж­ды Сна­ряд по­лю­бил Пуш­ку. «Я го­тов те­бя ра­зо­рвать!» — ска­зал Сна­ряд. «Хо­ро­шо, ми­лый, я вы­дер­жу», — ска­за­ла Пуш­ка. Раз­да­лось: «Ба-бах!!!» — Сна­ряд уле­тел и умер, а Пуш­ка ска­за­ла: «Сле­дую­щий!»

 

         Старообрядцы — эн­де­ми­ки ду­ха. По­доб­но то­му, как кровь цир­ку­ли­ру­ет в замк­ну­той кро­ве­нос­ной сис­те­ме, цир­ку­ли­ру­ет в ста­ро­об­ряд­че­ском кла­не не­из­ме­няе­мая ве­ра, не­из­ме­няе­мое зна­ние. Так от­но­си­тель­ная «ис­ти­на», изо­ли­ро­ван­ная от внеш­них про­ник­но­ве­ний, ста­но­вит­ся внут­ри се­бя Аб­со­лют­ной Ис­ти­ной. Эн­де­ми­ки духа — лю­бое чу­же­род­ное про­ник­но­ве­ние внутрь ста­ро­об­ряд­че­ской об­щи­ны, «ор­га­низ­ма ве­ры», мо­жет стать при­чи­ной кра­ха; по­это­му ста­ро­об­ряд­цы сте­риль­ны в сво­ей ве­ре: аб­со­лют­но глу­хи и аб­со­лют­но сле­пы ко все­му внеш­не­му.

         Впро­чем, все мы без­за­щит­ны пе­ред днем зав­траш­ним, все мы — эн­де­ми­ки про­шло­го сво­его ду­ха, пуг­ли­вы и кон­сер­ва­тив­ны: бу­ду­ще­го мы бо­им­ся ни­чуть не мень­ше, чем сво­бо­ды. Обывательщина — та же ста­ро­об­ряд­чи­на, хоть и не в ве­ре, а в ми­ру…

         Ска­зать, что мы го­то­вы к зав­траш­не­му дню — это зна­чит ска­зать, что мы го­то­вы се­бя по­ру­шить.

 

         Один хри­стиа­нин ска­зал мне: «Ес­ли не по­лу­ча­ет­ся жить по прав­де, то хо­тя бы под­ра­жай ей: под­ра­жа­ние правде — это уже прав­да. Мо­лись!»

         Я стал под­ра­жать: «Пусть мо­лит­ва моя ни­ко­гда не бу­дет: о мес­ти, о жел­чи, о кро­ви, о пло­ти, о вы­си, о се­бе или бо­ге, — пусть она бу­дет по­доб­на шу­му ли­ст­вы на вет­ру…»

 

         Ес­ли ты ска­зал: «Итог!» — Не­из­вест­но, кто по­мог?

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Люд­ская по­хва­ла мне без­раз­лич­на, а твою, Гос­по­ди, я при­нять не мо­гу: да­же ма­лая твоя по­хва­ла слиш­ком ве­ли­ка для ме­ня».

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Ес­ли ты ме­ня, Гос­по­ди, оп­рав­да­ешь, я бу­ду су­дить се­бя сам!»

 

         Оби­да, как Солн­це: вбли­зи жжет, издалека — лас­ка­ет.

 

         Ищешь обиду — най­дешь бо­лезнь.

 

         Твор­че­ское горение — это мно­го­днев­ная ма­ра­фон­ская ме­ди­та­ция в ре­жи­ме сво­бод­но­го «прие­ма», где в ка­че­ст­ве «на­страи­ваю­ще­го эле­мен­та» вы­сту­па­ют со­бы­тия жиз­ни, а в ка­че­ст­ве «шка­лы диа­па­зо­нов» — ре­мес­ло ис­пол­ни­те­ля.

 

         Об­ре­тен­ное в неподвижности — сек­тант­ст­во; за­вое­ван­ное в движении — по­лет.

 

         Лы­се­ет че­реп от ума. Ма­те­ри­ки лы­се­ют от лю­дей.

 

         Лю­би­мая работа — нар­ко­тик; она дос­тав­ля­ет на­сла­ж­де­ние, и чем боль­ше до­за, тем вос­хи­ти­тель­нее!

 

         Как вы от­не­се­тесь к мча­ще­му­ся эки­па­жу, где во­ди­тель за­нял стран­ную позицию — спи­ной к дви­же­нию?.. То-то! У ка­ж­до­го дви­же­ния есть свой на­чаль­ник, ру­ко­во­ди­тель, смот­ря­щий не на нас, греш­ных пас­са­жи­ров, а впе­ред, по­это­му мы все­гда долж­ны ви­деть лишь его за­ты­лок и спо­кой­но ка­ж­дый за­ни­мать­ся сво­им де­лом. Ко­гда же грудь на­чаль­ни­ка про­ло­мят бро­шен­ные в эки­паж кам­ни, а сам он бу­дет от за­со­хших плев­ков по­хо­дить на сталагмит — при­дет по­ра сме­нить во­ди­те­ля жиз­ни. У нас так, а как у вас?!

 

         Мир — пе­ре­вер­тыш. Вся­ко мо­жет стать­ся: на­ча­ла не най­дешь у ко­ле­са. Ди­вит­ся мир два­дца­ти­лет­ним стар­цам, се­дые де­ти удив­ля­ют не­бе­са. А провидение — маль­чон­ка с по­лу­стан­ка! — иг­рая, ка­тит об­руч в ко­лее… Над­мен­на свер­ст­ни­ков сто­лич­ная осан­ка, на­шед­ших жизнь в эр­за­цах и бе­лье. Мир — пе­ре­вер­тыш. Всё пе­ре­вер­нет­ся, но не сна­ру­жи, из­нут­ри, и обож­жет ты­ся­че­лет­ним солн­цем со­ста­рив­ших­ся от­ро­ков: «Го­ри!»

         Жи­вет, не ве­дая, что «важ­но», что «по­лез­но», бо­сой маль­чон­ка с даль­не­го разъ­ез­да.

 

         «Ска­зать по по­во­ду» — зна­чит, унич­то­жить по­вод. Ес­ли по­вод ос­та­ет­ся, значит — не ска­за­но.

 

         Сло­во под­дер­жи­ва­ет по­ря­док внут­ри ме­ня, а Циф­ра за­бо­тит­ся о по­ряд­ке ве­щей во­круг.

 

         Истина — в гла­го­лах: не спеши — не ус­пе­ешь; не открывай — не от­кро­ешь; не гонись — не до­го­нишь и т. д.

 

         За­ста­вить по­смот­реть на се­бя со сто­ро­ны тех, кто не уме­ет это­го де­лать сам, очень про­сто: на­до го­во­рить о них кри­ти­че­ски в при­сут­ст­вии сви­де­те­лей. Свидетелям — смех, говорящему — не­на­висть.

 

         Зем­ная жизнь людей — это «до­маш­нее за­да­ние», со­чи­не­ние на за­дан­ную те­му: «Ка­ким я се­бе пред­став­ляю Че­ло­ве­ка?»

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Чем бли­же к при­лав­ку, тем мень­ше в лю­дях спра­вед­ли­во­сти».

 

         Изыск ми­мо­ле­тен, бе­зы­скус­ное веч­но.

 

         Бы­ло вре­мя ска­зать: «ЛЮБ­ЛЮ ОДИ­НА­КО­ВО КА­Ж­ДУЮ ТВАРЬ». При­шло вре­мя го­во­рить: «ЛЮБ­ЛЮ ОДИ­НА­КО­ВО КА­Ж­ДОЕ УЧЕ­НИЕ».

 

         С тех пор, как все нау­чи­лись го­во­рить, ни­кто не хо­чет слу­шать. Вто­рое пришествие — это под­виг вни­маю­ще­го. Из­ре­че­ние ис­це­ля­ло те­ла, вни­ма­ние ис­це­лит ду­ши.

 

         Не пу­те­ше­ст­вуй с надеждой — вер­нешь­ся в раз­оча­ро­ва­нии.

 

         Из­ре­че­ние ис­це­ля­ет еди­ни­цы, внимание — мно­же­ст­во.

 

         Мы пра­во­ты сво­ей не зна­ем, лишь это спо­рщи­ков ве­дет. И в оп­по­нен­та мы вон­за­ем по­след­ний до­вод: «И-ди-от!!!» Увы, двух ис­тин не бы­ва­ет, вла­де­лец истины — один… Но жрец жре­ца пе­ре­би­ва­ет, и су­дит сам, и сам су­дим. Злой лю­ди му­ча­ют­ся жа­ж­дой, их по­еди­нок спор­ный лют. Вдруг пра­во­ту до­ка­жет ка­ж­дый, и — ос­ра­мит­ся Аб­со­лют!

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Я не мо­гу су­дить там, где су­дит за­кон, по­то­му что за­кон для меня — тюрь­ма».

 

         Святой — это точ­но та­кой же че­ло­век, как и все, толь­ко не умею­щий оби­жать­ся.

 

         Точка — об­щие, уни­вер­саль­ные «во­рот­ца» ме­ж­ду все­ми из­ме­ре­ния­ми. Точ­ка, ничто — это един­ст­вен­ное ме­сто, где схо­дят­ся ми­ры.

 

         Долж­на ос­та­вать­ся за­гад­ка, улыб­ка, тер­но­вый ве­нец. Нет про­мыс­ла в стро­гом по­ряд­ке, в разгадке — пе­чаль­ный ко­нец. Разгадка — за­кры­тая те­ма, но, коль, ду­ра­чок, уга­дал, при­ми за из­ме­ной из­ме­ну и с вре­ме­нем будь не в ла­дах. Бе­зум­на во­про­сов по­го­ня, лю­бой из живущих — бег­лец. Ни­кто здесь, на­вер­но, не по­нял раз­гад­ку по­го­ни: ко­нец! Но всё еще те­шит на­де­ж­да. (На­де­ж­да! — вот то, че­го нет…) От­ве­тов раз­дель­ные межи — меж тем, что еди­но, как свет.

         На сон от ус­та­ло­стей пад­ки, ху­лим и жне­ца, и жре­ца, и лю­бим за­гад­ку за­гад­ки: что ста­нет­ся по­сле кон­ца? По­ка еще жизнь озор­ная и на­зва­ны мно­же­ст­во цен, в за­гад­ке блуд­ни­цу по­знаю, в ответе — рас­пла­ту и тлен.

 

         Всё, что по­лу­че­но, — при­ня­то, а всё, что най­де­но, — взя­то.

 

         Врач па­ци­ен­ту: «Я люб­лю вас! А вы?», — и бо­лезнь от­сту­пит.

 

         Ни­кто не при­мет ис­по­ведь свя­то­го, она про­ста, чис­та и тя­же­ла. Не смо­жет внять блу­ж­даю­щее сло­во той ис­ти­не, что мол­ча век жи­ла.

 

         Во всей стра­не жи­ли сплош­ные Зер­ка­ла, но сколь­ко они не смот­ре­ли друг на дру­га, ни­че­го не ви­де­ли, а ведь так хо­те­лось по­лу­чить ну хоть ка­кое-ни­будь изо­бра­же­ние. Прав­да, имел­ся в стра­не один Ис­ту­кан, но к не­му за изо­бра­же­ни­ем мог­ли при­бли­зить­ся толь­ко са­мые важ­ные, са­мые из­бран­ные Зер­ка­ла. Они по­лу­ча­ли от Ис­ту­ка­на его об­раз и не­сли его, сча­ст­ли­вые, дру­гим, ме­нее важ­ным Зер­ка­лам, а те, в свою оче­редь, дру­гим, еще ме­нее важ­ным Зеркалам — и так да­лее. Вся стра­на Зер­кал но­си­ла в се­бе един­ст­вен­ное изображение — не­за­бы­вае­мый об­раз Ис­ту­ка­на. В кни­гах этой стра­ны бы­ло на­пи­са­но: «Со­всем не обя­за­тель­но иметь счастье — дос­та­точ­но его по­ка­зы­вать». А что Ис­ту­кан? Он, кста­ти, ку­да бы ни по­смот­рел, в ка­кую бы сто­ро­ну ни на­пра­вил взгляд — всю­ду ви­дел од­но­го лишь се­бя. И это то­же бы­ло его сча­сть­ем. Здесь все счи­та­ли се­бя сча­ст­ли­вы­ми. А ко­гда Ис­ту­кан под­гнил и упал — го­ре в Зер­ка­лах то­же бы­ло об­щим и оди­на­ко­вым. Не­ко­то­рые Зер­ка­ла да­же раз­би­лись от го­ря. И это всё по­вто­ря­лось мно­го-мно­го раз. И ста­ло ис­то­ри­ей стра­ны, ко­то­рой Зер­ка­ла гор­ди­лись.

 

         Ес­ли точ­ка яв­ля­ет­ся уни­вер­саль­ной «та­мож­ней», иде­аль­ным пунк­том для об­ме­на ме­ж­ду: про­стран­ст­ва­ми, вре­ме­нем, ме­ж­ду ве­до­мым и не­ве­до­мым, — то я, не­со­мнен­но, бу­ду за­тя­ги­ва­ем ис­ку­ше­ни­ем от­бра­сы­вать и от­бра­сы­вать всё лиш­нее, что­бы, в кон­це кон­цов, стать та­кой же точ­кой, — ли­шен­ной все­го, но имею­щей вы­ход ко все­му. Мак­си­мум скон­цен­три­ро­ван в бес­ко­неч­ном ми­ни­му­ме.

 

         Ас­т­ро­ло­ги по­строи­ли свою нау­ку, при­слу­ши­ва­ясь к эху все­лен­ной.

 

         По­роч­ная бедность — по­рок.

 

         Бы­ло стыд­но, ко­гда для кор­рес­пон­ден­та «Нью-Йорк Таймс» у нас не на­шлось на пол­ча­са во всем До­ме пе­ча­ти ни од­ной ма­ши­ны, и мы про­во­ди­ли гос­тя до трол­лей­бус­ной ос­та­нов­ки, вру­чив на­пос­ле­док та­лон на про­езд в го­род­ском транс­пор­те. Стран­но… Ко­гда мы са­ми едем на ра­бо­ту в по­лу­раз­ва­лив­шем­ся, тря­ском и хо­лод­ном трол­лей­бу­се, стыд­но не бывает — про­сто все­гда жал­ко ком­по­сти­ро­вать та­лон.

 

         Муж­ское и жен­ское оди­но­че­ст­во не оди­на­ко­вы. Мо­жет быть, да­же про­ти­во­по­лож­ны: жен­ское «хо­те­ние» все­гда на­це­ле­но на то, что под ру­ка­ми, на­хо­дит­ся в пре­де­лах бы­ст­рой до­ся­гае­мо­сти; муж­ская жад­ность жиз­ни ча­ще все­го ша­рит взгля­дом по че­му-то не­яс­но­му, от­да­лен­но­му. Жен­щи­не со­блаз­ни­тель­но кон­крет­ное, мужчине — не­яс­ное.

         …Жен­щи­на стра­да­ла от то­го, что кон­крет­ная ее оди­но­кая жизнь за­шла в ту­пик.

         — Ро­ди! — по­со­ве­то­ва­ли ей.

         — А где взять?!

         И впрямь. Без люб­ви, без же­ла­ния, без ог­ляд­ки, без… В этой реплике — весь ужас бабь­е­го оди­но­че­ст­ва: оно все­гда очень здеш­нее, очень зем­ное.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Хо­чешь, что­бы к те­бе об­ра­ща­лись на ты? Это­го нель­зя раз­ре­шить, — это на­до за­слу­жить!»

 

         Мож­но дос­тичь люб­ви. Но для это­го при­дет­ся под­нять­ся или опус­тить­ся.

 

         Бу­ду­щее и прошлое — это все­го лишь «скла­ды» бы­тия, а дей­ст­вую­щий «цех» жизни — здесь.

 

         Фантастика — бо­лее или ме­нее удач­ное за­им­ст­во­ва­ние «не на­ше­го», чу­жо­го опы­та жиз­ни, ко­то­рый при­бли­зи­тель­но вы­ра­жен в «на­ших», люд­ских сим­во­лах.

 

         Лег­че взять от­кро­ве­ние, чем дать его.

 

         По­смот­ри­те: ду­хов­ный го­лод лю­ди уто­ля­ют свои­ми же ду­хов­ны­ми де­ти­ща­ми… Это — кан­ни­ба­лы ду­ха!

 

         Мое серд­це го­то­во ра­зо­рвать­ся от то­го, что лю­бит всех, но оно не смо­жет ра­зо­рвать­ся, по­то­му что ка­ж­дый хо­чет, что­бы лю­би­ли толь­ко его.

 

         Кан­да­лы оре­о­ла дер­жат и по­сле смер­ти.

 

         Тря­си­те, и всё ут­ря­сет­ся са­мо.

 

         Бог — са­мый не­стро­гий Учи­тель.

 

         «Спа­сти мир», «за­пла­тить за всех» — чем вам не нра­вит­ся ма­ния ве­ли­чия? Ес­ли бы ка­ж­дый так счи­тал, — ве­ли­чие бы ос­та­лось, ма­ния бы ис­чез­ла.

 

         Че­ло­век не­уяз­вим в пре­де­лах сво­ей доб­ро­воль­но­сти.

 

         Здо­ро­вое те­ло не зна­ет вра­чей, здо­ро­вая душа — ку­дес­ни­ков.

 

         Муж­ское пьян­ст­во и бе­зу­мие модниц — суть од­но­го и то­го же люд­ско­го «ал­ко­го­лиз­ма»: од­ни за­ня­ты фаль­шью сво­его внут­рен­не­го со­дер­жа­ния, другие — фаль­ши­вой внеш­но­стью. Гар­мо­ния по­ки­да­ет не­на­сыт­ных.

 

         Кто стал, сча­ст­ли­вый, для стра­да­ний не­по­тре­бен, кто от стра­да­ний стал, на­обо­рот, на­ве­се­ле… Тем не страш­ны эк­за­ме­ны на не­бе, кто ти­ши­не учился — на зем­ле!

 

         Как под­го­то­вить­ся к го­ло­ду? Ло­гич­но пред­по­ло­жить: го­лод­ны­ми тре­ни­ров­ка­ми. Но мно­гие пред­по­чи­та­ют наи­худ­ший ва­ри­ант: пред­чув­ст­вуя го­лод, встре­тить его в по­след­нем об­жор­ст­ве.

 

         Ми­лость и при­ро­да оди­на­ко­вы: не­ис­ся­кае­мо тер­пе­ли­вы и не­уяз­ви­мо без­за­щит­ны.

 

         Ху­дож­ник спро­сил у зер­ка­ла: «Кто он?» Зер­ка­ло ска­за­ло: «Вас двое: один — здесь, другой — до­ма».

 

         Я ви­дел, как бо­га­тые лю­ди со­рев­ну­ют­ся в щед­ро­сти и ста­но­вят­ся от это­го со­рев­но­ва­ния ве­се­лы вме­сте и пе­чаль­ны по­оди­ноч­ке.

 

         Сек­тан­ты. Они так долго — ве­ка­ми! — в аб­со­лют­ной не­из­мен­но­сти хра­ни­ли свои дог­ма­ты, что нау­чи­лись всю си­лу сво­ей ве­ры рас­хо­до­вать лишь на это, — на со­хра­не­ние не­из­мен­но­сти уче­ния; для ми­ра, для со­вре­мен­ни­ков да­же зо­ло­тые зер­на их уче­ния бес­по­мощ­ны и безъ­я­зы­ки. Ну­жен «сея­тель», ко­то­рый смог бы эти зер­на взять и бро­сить их на поч­ву ино­го вре­ме­ни, ино­го «се­зо­на» ци­ви­ли­за­ции. То­гда ве­ра по­лу­чит вто­рое ро­ж­де­ние и, даст бог, до­жи­вет до но­во­го уро­жая. А там — сно­ва в за­кро­ма.

 

         Мать по­сто­ян­но за­став­ля­ла смот­реть свою бе­ре­мен­ную дочь на фо­то­гра­фии кра­си­вых ар­ти­стов. Опыт­ная жен­щи­на бы­ла уве­ре­на: бла­го­да­ря та­кой пре­ду­смот­ри­тель­но­сти, ре­бе­нок дол­жен ро­дить­ся очень кра­си­вым.

 

         Лю­дям нра­вит­ся «кра­си­вая жизнь» на эк­ра­не имен­но по­то­му, что они соз­на­ют, ка­ко­го урод­ца в се­бе но­сят.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Те­ле­ви­зор и из­вра­щен­цы вы­зы­ва­ют у ме­ня оди­на­ко­вое чув­ст­во: не из­на­си­ло­ва­ли бы!»

 

         Боль те­ла за­став­ля­ет спа­сать шку­ру. Боль ду­ши за­став­ля­ет спа­сать ду­шу.

 

         Раз­лич­ны­ми ре­ли­гия­ми мож­но поль­зо­вать­ся так же, как хо­ро­ший плот­ник поль­зу­ет­ся в ра­бо­те на­бо­ром раз­лич­ных ин­ст­ру­мен­тов. Бог от это­го толь­ко вы­иг­ра­ет.

 

         О сво­ем по­сто­ян­но-тре­вож­ном внут­рен­нем со­стоя­нии он со­об­ща­ет: «Внут­ри ме­ня все­гда идет гра­ж­дан­ская вой­на…» Мой друг не­на­ви­дит Рос­сию.

 

         Ху­дож­ник пе­ре­жи­вал твор­че­ский кри­зис: «Про­из­ве­де­ние, в ко­то­ром со­шлись ум и пошлость — не упот­ре­би­мо».

 

         Се­го­дня нуж­ны не кни­ги-рас­сказ­чи­ки и да­же не кни­ги-со­бе­сед­ни­ки, а… кни­ги-слу­ша­те­ли, что­бы у чи­таю­ще­го воз­ни­ка­ло то ощу­ще­ние, ка­кое бы­ва­ет по­сле ис­по­ве­ди.

 

         Ли­шить сво­бо­ды мож­но по-раз­но­му. Мож­но ука­тать за ре­шет­ку. Мож­но ото­брать ве­ру и ду­шу. Мож­но про­сто дать че­ло­ве­ку мно­го ве­щей. В бли­жай­шем бу­ду­щем гра­ж­да­нам Рос­сии пред­сто­ит не­имо­вер­ное: вы­рвать­ся из пле­на ве­щей, не имея ду­ши. Кто в это по­ве­рит?!

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Жен­щи­на! Ес­ли дать те­бе всё, что ты хо­чешь, то что от те­бя ос­та­нет­ся?!»

 

         Айс­берг был жен­щи­ной. Ви­ди­мая часть: на­ри­со­ван­ные гла­за, на­ри­со­ван­ные гу­бы, на­ри­со­ван­ные ще­ки… Не­ви­ди­мая: на­ри­со­ван­ные чув­ст­ва, на­ри­со­ван­ный ум, на­ри­со­ван­ная жизнь… В на­ри­со­ван­ном мо­ре Айс­берг чув­ст­во­вал се­бя пре­крас­но, а вот в настоящем — та­ял.

 

         При­сут­ст­вие за­пи­сы­ваю­щей ап­па­ра­ту­ры сму­ща­ет «за­ви­си­мых» су­дей не мень­ше, чем при­сут­ст­вие Все­выш­не­го; ведь лю­бое за­ви­си­мое слово — оп­ро­вер­жи­мо.

 

         Ку­да ид­ти? О, как от­вет блу­ж­да­ет! От­ве­тов тьма, и всякий — бог; на по­ле бра­ни ра­тью по­бе­ж­да­ют, в пус­ты­не ду­ха во­ин оди­нок.

         Бла­жен, кто осе­нен ру­ко­во­ж­день­ем, иное — сле­по­та и блуд. То смер­ти миг не­рас­тор­жим с ро­ж­день­ем, то пу­та­ют­ся празд­не­ст­ва и труд.

         Кто по­ве­дет? Ку­да? Без объ­яс­не­ний. По­сколь­ку безъ­я­зы­чен ход. Вою­ет ди­ле­тант­ст­вую­щий ге­ний. Пус­ты­ню ду­ха за­се­лил на­род.

         Вот всё, что по­ня­ли: по­ня­тия пре­врат­ны, ча­сы сто­ят, а мы идем — об­рат­но.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Не­сча­ст­ная! Изо­би­лие и здра­вый смысл ни­ко­гда не встре­ча­лись!»

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Я поль­зу­юсь зем­ны­ми ма­те­риа­ла­ми, но не хо­чу иметь де­ло с зем­ным за­каз­чи­ком».

 

         5 ап­ре­ля 1991 го­да, 11 ча­сов 45 ми­нут, Вот­кин­ское шос­се, сплош­ной по­ток ма­шин, сол­неч­ный день. По­пе­рек шос­се ле­жит ли­цом вверх при­лич­но­го ви­да че­ло­век, ли­цо без­жиз­нен­но-спо­кой­ное, од­на ру­ка не­ес­те­ст­вен­но от­ки­ну­та на сто­ро­ну. Сбит? Пьян? Сер­деч­ный при­ступ? Жив? Мертв? — Ка­ж­дый про­ез­жаю­щий во­ди­тель рез­ко сбав­ля­ет ско­рость и ак­ку­рат­но, со­чув­ст­вен­но объ­ез­жа­ет ле­жа­ще­го. Ка­ж­дый во­ди­тель то­ро­пит­ся и на­де­ет­ся на уча­стие тех, кто спе­шит сле­дом. По­ток ма­шин не пре­ры­ва­ет­ся.

 

         — Сколь­ко вы мне да­ди­те за кон­церт? — спро­сил ар­тист.

         — А сколь­ко вы мне да­ди­те за то, что я вас слу­шаю? — спро­сил зри­тель.

         Кто-то из них прав.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Моя месть на­зы­ва­ет­ся Лю­бовь!»

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Мат, про­из­не­сен­ный не­ес­те­ст­вен­но, от­вра­ти­те­лен!»

 

         За­ко­ны при­ро­ды дей­ст­ву­ют ав­то­ма­ти­че­ски, а о сво­их че­ло­ве­че­ских за­ко­нах лю­ди вы­ну­ж­де­ны пом­нить; и ни один из них не дей­ст­ву­ет за пре­де­ла­ми че­ло­ве­че­ской вот­чи­ны.

 

         Де­ти в Рос­сии со­об­ра­зи­тель­ны. Маль­чик-ни­щий до­бы­вал день­ги тем, что со­би­рал вдоль до­рог, на обо­чи­нах ав­то­ма­ги­ст­ра­лей пус­тые бу­тыл­ки и сда­вал их на при­ем­ном пунк­те стек­ло­по­су­ды. Маль­чик са­дил­ся в трол­лей­бус и ехал «зай­цем», зор­ко на­блю­дая за обо­чи­ной. Ес­ли за­ме­чал «то­вар», вы­ска­ки­вал из транс­пор­та и воз­вра­щал­ся, по­том сно­ва ехал. Пе­ре­строй­ка. 1991 год.

 

         По­сту­лат: ли­те­ра­ту­ра толь­ко то­гда ли­те­ра­ту­ра, ко­гда она не яв­ля­ет­ся то­ва­ром.

         Потребитель — читатель — по­треб­ля­ет толь­ко то, что вхо­дит в «зо­ну ви­ди­мо­сти» его опы­та жиз­ни и ин­тел­лек­та. Ес­ли по­пы­тать­ся изо­бра­зить эту зо­ну ви­ди­мо­сти гра­фи­че­ски, то по­лу­чит­ся не­кое по­до­бие ко­мет­но­го об­ра­зо­ва­ния: дей­ст­ви­тель­ность се­го­дняш­не­го дня, со­вре­мен­ность, актуальность — яд­ро; ко­мет­ный шлейф — про­шлое; ту­ман­ная, от­но­си­тель­но не­боль­шая го­ло­ва кометы — зо­на ви­ди­мо­сти бу­ду­ще­го.

         Потребитель — читатель — мо­жет смот­реть уз­ко, це­ле­на­прав­лен­но или, на­обо­рот, пред­по­чи­тать па­но­рам­ное зре­ние. Как бы то ни бы­ло, он спо­со­бен ку­пить толь­ко ту ли­те­ра­ту­ру, ко­то­рая вхо­дит в его лич­ную зо­ну ви­ди­мо­сти. Кто ви­дит не даль­ше сво­его но­са, чи­та­ет ко­мик­сы, рек­ла­му, га­зе­ты, детективы — он по­ку­па­ет ма­те­ри­ал «яд­ра», та­ких боль­шин­ст­во; бо­лее мощ­ное чи­та­тель­ское зре­ние за­хва­тит и «яд­ро», и то, что от­сто­ит от не­го далеко — фи­ло­соф­ские тру­ды, фан­та­сти­ку, ги­по­те­зы, ис­то­ри­че­ское пи­са­ние, ар­хив­ные ма­те­риа­лы. Ес­ли в пер­вом слу­чае ли­те­ра­тур­ный биз­нес поч­ти бес­про­иг­ры­шен, то во вто­ром по­ку­па­те­лей зна­чи­тель­но мень­ше, и они зна­чи­тель­но раз­бор­чи­вее. Фи­ло­соф­ские тру­ды про­сто не вхо­дят в зо­ну ви­ди­мо­сти чи­таю­ще­го обы­ва­те­ля.

         Уже поч­ти в сво­бод­ной пус­то­те, поч­ти ли­шен­ные гра­ви­та­ции «яд­ра», су­ще­ст­ву­ют тек­сты, вы­ра­жен­ные на гра­ни воз­мож­но­сти язы­ка и слов. Но­ва­ции.

         А «ко­ме­та» слов ле­тит во вре­ме­ни даль­ше и даль­ше…

         Что даль­ше-то? Даль­ше и есть ли­те­ра­ту­ра, ко­то­рую нель­зя про­дать! Вне вре­ме­ни. Вне про­стран­ст­ва. Вне при­вя­зи. Здесь на­чи­на­ет­ся иг­ра, риск, ру­лет­ка тор­гов­цев от искусства — они иг­ра­ют всле­пую, они ску­па­ют то, что на­хо­дит­ся за пре­де­ла­ми об­жи­той «зо­ны», за пре­де­ла­ми то­го, что мо­жет быть про­да­но се­го­дня, за пре­де­ла­ми то­го, что не по­тре­бу­ет­ся и зав­тра… Но ес­ли по­ве­зет, од­на­ж­ды яд­ро обы­ва­тель­щи­ны до­ле­тит до за­столб­лен­но­го мес­та, и то­гда о це­не го­во­рят: «Бес­цен­но!».

         На­стоя­щий тво­рец ищет там, где еще ни­ко­гда ни­ко­го не бы­ло. Ка­ж­дый творец — един­ст­вен­ный в сво­ем ро­де. А мно­го ли по­ку­па­те­лей ищут в пус­то­те, на ощупь, нау­гад, нау­да­чу, ги­по­те­ти­че­ский свет в ги­по­те­ти­че­ской тьме? Та­кой по­ку­па­тель то­же един­ст­ве­нен, ибо за свой риск он пла­тит не день­га­ми, а со­бой.

 

         Стан­дар­ты в стра­не из­ме­ни­лись. На эти­кет­ках на­пи­са­но что-то вро­де: «Боч­ка ме­да. До­пус­ти­мая кон­цен­тра­ция дег­тя 99 про­цен­тов».

 

         Человечек — это со­суд, ко­то­рый те­че­ние жиз­ни вре­мя от вре­ме­ни на­пол­ня­ет­ся но­вым со­дер­жа­ни­ем, вы­пле­ски­вая без­жа­ло­ст­но ста­рое. Тот ко­рот­кий про­ме­жу­ток, ко­гда кув­шин пуст, на­зы­ва­ют без­вре­мень­ем, без­ду­хов­но­стью.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Жен­щи­на! В сво­их же­ла­ни­ях ты — кош­ка, ко­то­рая гу­ля­ет са­ма по се­бе, а в воз­мож­но­стях ты — ко­за, ко­то­рую сле­ду­ет во­дить на ве­рев­ке».

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Все муж­чи­ны ин­дю­ки, а все жен­щи­ны ку­ри­цы. По­это­му на­стоя­щая лю­бовь ме­ж­ду ними — ред­кость!»

 

         Вот те­бе ми­ну­та. На­зо­ви три сво­их глав­ных бо­гат­ст­ва. А те­перь на­зо­ви три свои глав­ные ни­ще­ты. До­га­дал­ся ли ты, что три тво­их глав­ных богатства — это три твои глав­ные ни­ще­ты?!

 

         Про­шлое ис­тин­но и од­но­знач­но, будущее — на­обо­рот. В фаль­ши­вой стра­не встре­ча­ют­ся ва­ри­ан­ты.

 

         Рос­сия не пе­ре­жи­вет Вто­ро­го При­ше­ст­вия… ком­му­низ­ма.

 

         Смерть час­то вы­сту­па­ет как выс­шее про­яв­ле­ние ро­ман­тиз­ма. Мой Друг жи­вет в цен­тре ог­ром­но­го ма­те­ри­ка и уже мно­го лет стро­ит на бе­ре­гу го­род­ско­го во­до­ема мор­скую ях­ту. Дру­гу снит­ся один и тот же сон: на сво­ей ях­те он идет се­вер­ным мор­ским пу­тем в сто­ро­ну Аля­ски. Дой­ти не удается — где-то в се­ре­ди­не пу­ти он по­ги­ба­ет во льдах. Та­кой слад­кий сон… Он на­пол­ня­ет жизнь про­вин­ци­аль­но­го ме­ща­ни­на на­де­ж­дой на по­след­ний празд­ник: не уда­лось кра­си­во пожить — так хоть уме­реть кра­си­во!

 

         Ес­ли доб­ро­та кри­чит, зна­чит, она про­ща­ет­ся.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Я есмь не­раз­мен­ный рубль, всё остальное — «ло­дя­га».

 

         В Рос­сии все ус­лов­но: реф­лекс, ин­тел­лект, об­ра­зо­ва­ние, жизнь, смерть…

 

         Же­ла­ние быть ори­ги­наль­ным пор­тит ес­те­ст­вен­ность.

 

         Не зло­упот­реб­ляй­те про­дук­та­ми куль­ту­ры!

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Жен­щи­на! В пре­вос­ход­ной сте­пе­ни ты нау­чи­лась лишь од­но­му делу — де­лать прось­бы».

 

         Ги­по­те­за-иг­руш­ка. Ду­мая о де­лах под­руч­ных, ас­т­ро­ло­ги смот­рят на звез­ды и ищут от­ве­тов в веч­но­сти. Земля — ди­тя пя­ти влия­ний. Земля — пен­та, ог­ром­ное ко­ли­че­ст­во ее струк­тур пя­ти­ко­неч­ны. Но есть и шес­ти, и се­ми, и вось­ми­ко­неч­ные су­ще­ст­ва, и те, у ко­го ко­неч­но­стей мень­ше пя­ти… Мы все — эхо Все­лен­ной, по­это­му па­ук от­ли­ча­ет­ся от со­ба­ки так же, как од­на га­лак­ти­ка от дру­гой. Пла­не­тар­ная жизнь оп­ре­де­ля­ет­ся со­че­та­ния­ми не­бес­ных «хо­зя­ев». Меж­ви­до­вая не­на­висть, борьба — за­ло­же­ны в са­мой раз­но­сти со­че­та­ний, по­это­му об­щий мир мож­но об­на­ру­жить толь­ко в уни­вер­саль­ной гар­мо­нии, ко­то­рая вклю­ча­ет в се­бя од­но­вре­мен­но и «пен­ту», и «гек­ту», и «гек­су». Жизнь на земле — это мно­го­крат­но вло­же­но «эхо в эхо».

 

         1968 год. Кух­ня ро­ди­те­лей старшеклассника М.

         — Ириш­ка! Хо­чешь, из ок­на вы­прыг­ну? А хо­чешь, от­дам ки­тай­скую ав­то­руч­ку? Ты толь­ко пред­кам ни­че­го не го­во­ри, мы с то­бой по­сле шко­лы сра­зу по­же­ним­ся!

         1974 год. Кух­ня ро­ди­те­лей студента М.

         — Нет, Ва­лен­ти­на, ты у ме­ня не пер­вая. Что зна­чит не про­стишь? При чем тут про­стишь или нет? Ну, как зна­ешь, бы­вай!

         1983 год. Кух­ня мо­ло­до­го специалиста М.

         — Ма­ри­на… Я дол­жен те­бе ска­зать, что встре­ча­юсь тут с од­ной… Ко­неч­но, сын наш ни при чем… По­че­му обя­за­тель­но раз­вод? Да нет, вро­де не раз­лю­бил на­сов­сем…

         1991 год. Кух­ня специалиста М.

         — На­та­лья Бо­ри­сов­на! Ты ко­гда с дру­ги­ми встре­ча­ешь­ся, хоть ор­газм-то ис­пы­ты­ва­ешь? Нет?! Ну и ду­ра у ме­ня же­на! Как я жи­ву? А че­го это ты вдруг спро­си­ла? Впро­чем, лад­но, зна­чит, так: я — это не­оби­тае­мый ост­ров. И ты ост­ров? Дочь зав­тра не бу­ди, я от­гул взял, в пар­ке по­гу­ля­ем, пив­ка по­пьем…

 

         Мне на ра­бо­ту по­ва­ди­лась зво­нить стран­ная де­вуш­ка.

         — Ра­бо­та­ешь? — спра­ши­ва­ла она все­гда од­но и то же.

         — Ра­бо­таю, — от­ве­чал я.

         — Ну, ра­бо­тай, ра­бо­тай! — Всё, связь на этом пре­ры­ва­лась. И так два-три раза на дню, еже­днев­но, в те­че­ние где-то по­лу­го­да.

         Од­на­ж­ды она не по­зво­ни­ла. Ра­бо­та­лось очень пло­хо, день про­пал. И дру­гой день про­пал, и тре­тий… Мне яв­но не хва­та­ло это­го ду­рац­ко­го «Ра­бо­та­ешь? Ну, ра­бо­тай, ра­бо­тай!» При­учи­ла! Как кры­су в ла­бо­ра­то­рии!

         Че­рез неделю — на­ко­нец-то:

         — Ра­бо­та­ешь?

         — Ты где бы­ла, по­че­му не зво­нишь? — за­ло­по­тал я, сча­ст­ли­вый.

         — Ну, ра­бо­тай, ра­бо­тай!

 

         Обу­че­ние про­ис­хо­дит не то­гда, ко­гда учи­тель го­во­рит, а то­гда, ко­гда он те­бя слу­ша­ет. За­гад­ка в том, что слу­шать может — лю­бой!

 

         Во­об­ра­же­ние мо­гу­ще­ст­вен­ней сло­ва: го­то­во всё! — в те­бе не всё го­то­во…

 

         Мир, с ко­ли­че­ст­вом ко­ор­ди­нат бо­лее 3-х, лю­ди вос­при­ни­ма­ют, как свет; с ко­ли­че­ст­вом ко­ор­ди­нат ме­нее 3-х — как тьму.

 

         На­стоя­щая по­мощь все­гда не­ви­ди­ма.

 

         На­блю­да­тель был обес­ку­ра­жен: на стан­ции Аг­рыз не­сколь­ко лю­дей в во­ен­ной фор­ме не­сли на спи­не рюк­за­ки из… ме­тал­ла! Про­дол­го­ва­тые ме­тал­ли­че­ские ору­жей­ные ящи­ки, с при­де­лан­ны­ми к ним за­плеч­ны­ми лям­ка­ми, с ви­ся­чи­ми зам­ка­ми на петлях — что это?! По­че­му уны­лые пот­ные лю­ди сги­ба­ют­ся под уг­ло­ва­той, не­удоб­ной но­шей? Ку­да они идут? Стран­ный, не­по­сти­жи­мый сим­вол си­лы, до­шед­шей до аб­сур­да фор­мы. Бе­жать, бе­жать, прочь бе­жать с этой без­на­деж­ной пла­не­ты!

 

         Ок­ра­шен­ные раз­но­цвет­ны­ми чув­ст­ва­ми, под­ни­ма­лись над зем­лей ми­аз­мы че­ло­ве­че­ских мыс­лей…

 

         Все­лен­ная внут­ри ме­ня и все­лен­ная во­круг го­во­рят на од­ном язы­ке. Но я его не по­ни­маю.

 

         Иллюзии — вот на­ча­ло и ко­нец все­го!

 

         Лич­ный ум — это со­ба­ка на по­ро­ге до­ма, она сто­ро­жит мыс­ли: ли­бо ни­ко­го чу­жо­го не впус­ка­ет во­об­ще, ли­бо впус­ка­ет, но не вы­пус­ка­ет об­рат­но.

 

         Бла­го­род­ная, но сла­бая ду­ша все­гда ищет: ко­му бы се­бя вру­чить? Муж­чи­на-ал­ко­го­лик не в си­лах был спра­вить­ся с соб­ст­вен­ным без­во­ли­ем, по­это­му от­дал се­бя на «рас­тер­за­ние» вла­ст­ной жен­щи­не. Пить пе­ре­стал. В этой се­мье все до­воль­ны, но го­во­рить о сча­стье как-то не при­ня­то. Сча­стье, в от­ли­чие от до­воль­ст­ва, рас­че­та не тер­пит.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Ты хо­чешь весь при­над­ле­жать се­бе? И ко­му ты та­кой ну­жен?»

 

         Пи­са­те­лю со­всем не обя­за­тель­но ждать офи­ци­аль­ной кри­ти­ки; са­мый при­дир­чи­вый критик — ма­ши­ни­ст­ка!

 

         Вос­пи­тан­ная свобода — это уме­ние на­хо­дить­ся в по­кое при пол­ном от­сут­ст­вии ка­ких бы то ни бы­ло ог­ра­ни­че­ний.

 

         Не жа­лей ук­ра­ден­но­го. Твои день­ги по­шли на уп­ла­ту за по­ги­бель во­ров­ской ду­ши.

 

         Са­мо­убий­ст­вом кон­ча­ют ли­бо от не­воз­мож­но­сти стать че­ло­ве­ком, ли­бо от не­вы­но­си­мо­сти быть им.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Жен­щи­на! Ты — моя на­гра­да, я — твое на­ка­за­ние».

 

         Впе­ре­ди тебя — пус­ты­ня, соз­дан­ная из твое­го про­шло­го.

 

         Го­во­ря­ще­го при­ни­ма­ют за сво­его ре­мес­лен­ни­ки; вни­маю­ще­го при­мет за сво­его лю­бая ве­ра.

 

         По по­во­ду лю­бой бо­лез­ни Ху­дож­ник за­ме­чал: «Все болезни — от воз­дер­жа­ния».

 

         Об­ма­нут не тот, кто об­ма­нут, а тот, кто жа­ле­ет се­бя, об­ма­ну­то­го.

 

         К пле­чу при­жи­ма­ясь ще­кою, баю­ка­ла пол­ночь те­п­лом: про­щал­ся с един­ст­вен­ной тою со­всем не един­ст­вен­ный он. По­ка еще встре­ча вза­им­на, но тай­ное сердце — ста­рик, и вдо­хом по­след­не­го гим­на сво­бод­ный ис­пол­нил­ся миг. Ах, па­мять, ко­рот­кая нот­ка! Пле­чо за­тек­ло и бо­лит… Чья вер­ность без име­ни, крот­ко, про­ща­ясь, улыб­чи­во спит?

 

         Лю­би­мая! Я все­гда це­ню те­бя по са­мо­му по­след­не­му мгно­ве­нию. По са­мо­му по­след­не­му мгно­ве­нию ме­ж­ду на­ми. По­то­му что ни­че­го дру­го­го ме­ж­ду на­ми нет. Я не знаю про­шло­го и не мо­гу пом­нить его с бла­го­дар­но­стью. Не рас­счи­ты­вай на то, что ме­ж­ду на­ми было — это­го не су­ще­ст­ву­ет. Толь­ко миг! Ес­ли ты вос­хи­ти­тель­на в нем, ес­ли не­воз­мож­но ус­то­ять про­тив те­бя, ес­ли ты лю­бишь и про­сишь любви — иди ко мне! Так свер­ша­ет­ся та­ин­ст­во на­шей веч­ной иг­ры. Не убе­гай в про­шлое, ко­то­рое по­доб­но ал­ко­го­лю, не рвись так от­ча­ян­но в бу­ду­щее, ко­то­рое все­го лишь вы­дум­ка, фи­ми­ам для без­на­деж­но ус­тав­ших сер­дец. За­чем це­нить это?! В том, че­го нет, нет и це­ны. Удер­жать бы вы­со­ту люб­ви в ка­ж­дом из на­ших раз­оча­ро­ва­ний. Ведь ка­ж­дое на­ше мгновение — по­след­нее… И ес­ли ты — хоть на се­кун­ду! — глу­па, оз­лоб­ле­на, боль­на ду­шой и не­кра­си­ва серд­цем, то нет в этом ми­ге ни­че­го и не бу­дет уже ни­ко­гда. По­то­му что нель­зя ос­та­но­вить­ся, по­то­му что дер­жит нас зо­ло­тая цепь — че­ре­да судь­бы. Оборвись — и ка­нет мир во тьму. Надежда — ми­раж. Не ус­та­вай! Я не пом­ню про­шло­го, я не слы­шу его го­ло­са и не ве­даю бу­ду­ще­го; всё сли­лось для ме­ня во­еди­но в бес­ко­неч­но ко­рот­кой вспышке — жиз­ни. Иди ко мне, Лю­би­мая! Иди! За пре­де­ла­ми мига — тьма. Я не смо­гу удер­жать те­бя здесь, ес­ли ты са­ма не за­хо­чешь ос­тать­ся. Будь, что­бы быть.

 

         Лю­би­мая! Я не знаю твое­го име­ни, не знаю, ка­ко­го цве­та твоя ко­жа, на ка­ком язы­ке ты го­во­ришь, в ка­ком вре­ме­ни мы встре­ча­лись. Но я пом­ню од­но: все­гда ты со мной, в ка­ж­дом мо­ем жи­вом вдо­хе. Лю­би­мая! Я ви­жу и на­хо­жу те­бя всю­ду, в лю­бой на­ре­чен­но­сти и в ка­ж­дой чу­жой но­виз­не. Ты пре­крас­на! И слова — бес­силь­ны… Твое веч­ное про­ще­ние и гре­хов­ный мой искус — вот что на­зы­ваю я на­шим мгно­ве­ни­ем.

 

         Спи­раль про­грес­сив­но­го раз­ви­тия по­че­му-то все­гда пред­став­ля­ют так: из точки — в бес­ко­неч­ность. Диа­лек­тич­ный про­цесс жиз­ни по­зво­ля­ет сколь­зить по вит­кам спи­ра­ли, но по­че­му долж­на быть ли­ше­на диа­лек­тич­но­сти вся спи­раль, в це­лом?! По­че­му обя­за­тель­но «от ма­ло­го к боль­шо­му», мо­жет, всё на­обо­рот? Воз­мож­но, из бес­ко­неч­но­го ни­что мы, лю­ди, дой­дем, на­ко­нец, в сво­ем раз­ви­тии «до точ­ки». По край­ней ме­ре, на­блю­дать под­твер­жде­ние се­го­дня не со­ста­вит тру­да: чем бли­же к «точ­ке», тем вы­ше ско­рость вит­ков, тем ко­ро­че цик­лы по­вто­ре­ния ис­то­рии. Идея кон­ца све­та объ­е­ди­ня­ет не толь­ко бо­го­сло­вов, она при­ем­ле­ма и для тех­но­ло­гов, и для мо­ра­ли­стов, и вся­кий здра­вый ум в со­стоя­нии пред­по­ло­жить не­из­беж­ный ко­нец «цик­ла цик­лов». А ведь не хо­чет­ся ста­вить точ­ку! Что ес­ли с рав­ной си­лой стре­мить­ся и из ни­от­ку­да в ни­ку­да, и из ни­ку­да в ни­от­ку­да? То­гда тео­ре­ти­че­ски «гео­гра­фия» че­ло­ве­че­ских воз­мож­но­стей бу­дет по­ис­ти­не без ог­ра­ни­че­ний: от на­ча­ла и до кон­ца, и об­рат­но.

 

         Праг­ма­тик слеп пе­ред су­тью, как час­то бы­ва­ет слеп пе­ред фор­мой и це­лью ви­дя­щий суть.

 

         В муж­чи­не жи­вет при­ру­чен­ный дья­вол. В жен­щи­не живет — ди­кий.

 

         Чья-то не­мая судь­ба про­шлась, как смы­чок, по на­тя­ну­той жи­ле вре­мен. Про­сну­лась ис­то­рия.

 

         Кол­лек­тив­ные уси­лия ум­ни­ков по­ро­ж­да­ют кол­лек­тив­ные глу­по­сти.

 

         Ка­за­лось бы, что об­ще­го мо­жет быть ме­ж­ду под­ро­ст­ка­ми-са­мо­убий­ца­ми, бо­го­сло­ва­ми-ста­ро­ве­ра­ми, го­мо­сек­суа­ли­ста­ми и кон­так­те­ра­ми с НЛО? Тем не ме­нее… «По­го­во­ри­те с на­ми!» — про­сят они по­пут­чи­ков в по­ез­де жиз­ни. Так что «По­го­во­ри!» се­го­дня оз­на­ча­ет: вы­слу­шай. Мол, ска­жи нам то, что мы и са­ми зна­ем, но ска­зать по­че­му-то не по­лу­ча­ет­ся… Лю­дей спо­кон ве­ку му­чил «со­ба­чий син­дром»: всё понимаем — ска­зать не мо­жем! «По­го­во­ри с на­ми!» — это флаг сдаю­ще­го­ся оди­но­че­ст­ва. Лю­ди, как чис­ла: их мож­но скла­ды­вать, вы­чи­тать, воз­во­дить в сте­пень, за­клю­чать в скоб­ки… «По­го­во­ри с на­ми!» — это уны­лый ре­зуль­тат от един­ст­вен­но­го дей­ст­вия, при­ме­няе­мо­го в Рос­сии слиш­ком дол­го: де­ле­ния.

 

         Ху­дож­ник гу­сар­ст­во­вал: «Ма­дам, не об­ра­щай­те вни­ма­ния на мою грубость — это у ме­ня от из­быт­ка куль­ту­ры. Пре­сы­щен­ность, знае­те ли, вещь пре­го­вен­ная-с!»

 

         Ес­ли ты хо­чешь от ми­ра про­сто­ты, — от­дай­ся ему, ес­ли же­ла­ешь слож­но­сти, — об­ла­дай им.

 

         Ми­рок все­гда го­тов стать от­ра­ви­те­лем ми­ра.

 

         Пламя — вот тень моя! Что же то­гда мой свет? Хо­чет­ся уто­мить­ся.

 

         Нет но­во­го ска­зан­но­го, есть ска­зан­ное по-но­во­му.

 

         Две­на­дца­ти­лет­ний маль­чик ска­зал: «Не тро­гай­те мерт­ве­цов, не ме­шай­те им жить!»

 

         Педагогика — это не по­ста­нов­ка за­да­чи, а со­гла­сие с си­туа­ци­ей: де­ти еще сла­бо­ум­ны, а взрос­лые уже ма­ло­душ­ны.

 

         Лю­бовь кры­ла­та, по­это­му она се­лит­ся где угод­но. Но ес­ли вы хо­ти­те, что­бы она по­се­ли­лась ря­дом с ва­ми, что­бы она пе­ла и ум­но­жа­лась птен­ца­ми, — сде­лай­те для нее скво­реч­ник. Все­го-то и по­тре­бу­ет­ся, что ско­ло­тить без ще­лей, да под­нять на шес­те в небо — от зем­ных вра­гов по­даль­ше. Вся­кий де­ре­вен­ский дед — ге­ни­аль­ный пти­чий по­ли­тик. На­ши, люд­ские по­ли­ти­ки, ку­да глу­пее.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Жен­щи­на! Не го­во­ри: «Ма­ло!» Не го­во­ри: «Мно­го!» Ска­жи: «Хо­ро­шо». Мол­чишь? Зна­чит, я опять прав».

 

         По­зна­ние взаи­мо­унич­то­жае­мо.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Хо­чет­ся сде­лать что-то та­кое, что нель­зя при­сво­ить».

 

         Те­лом ты за­пла­тишь за сло­во, душой — за мол­ча­ние.

 

         Мы пред­став­ля­ем бо­га ал­геб­раи­че­ски, толь­ко как аб­со­лют­ную ве­ли­чи­ну. Прак­ти­ка ши­ре.

 

         По­ря­док в об­ще­ст­ве и его куль­ту­ра, не­со­мнен­но, свя­за­ны очень глу­бо­ко. На­при­мер, с тех пор, как по­ря­док в Рос­сии стал обес­пе­чи­вать­ся с по­мо­щью ма­та и на­си­лия, куль­ту­ра «на­хва­та­лась» то­го же.

 

         Ес­ли о са­мых обы­ден­ных и не­вы­ра­зи­тель­ных ве­щах ты уме­ешь го­во­рить, как о ве­ли­ком и бо­же­ст­вен­ном, зна­чит, дей­ст­ви­тель­но, бог есть. Но ес­ли о не­ви­ди­мом го­во­рить, как о чем-то сверх­не­обы­чай­ном и воз­вы­шен­ном, то все ви­дят лишь омер­зи­тель­но­го за­ну­ду.

 

         Че­ло­ве­че­ский бог со­сто­ит из про­стой «двух­хо­дов­ки»: сказано — сде­ла­но.

 

         Высшее — не­дос­ти­жи­мо, по­это­му все­гда ка­жет­ся, что оно оди­на­ко­во и не­под­виж­но. На са­мом де­ле это, на­вер­ное, не так. Про­сто мы, лю­ди, слиш­ком «ко­рот­ки» для все­го и вся. По­это­му це­ле­со­об­раз­но на­чи­нать по­иск не в веч­но­сти, а в бо­лее дос­туп­ном материале — в мгно­ве­нии.

 

         Религия — это при­стань, а жизнь — па­ро­хо­дик. Они ино­гда встре­ча­ют­ся.

 

         Я ни­ко­гда не бу­ду го­тов пол­но­стью, по­это­му я все­гда го­тов все­гда.

 

         Будущее — все­гда за­лож­ник про­шло­го и жерт­ва на­стоя­ще­го.

 

         Воображение — наи­бо­лее лов­кое сред­ст­во в ру­ках са­мо­об­ма­на: оно во­оду­шев­ля­ет­ся яр­ки­ми кар­ти­на­ми пре­крас­но­го бу­ду­ще­го, оно уте­ша­ет­ся пас­то­раль­ны­ми ил­лю­зия­ми про­шло­го, и по­это­му так страш­но на­стоя­щее, бо­лее все­го ли­шен­ное во­об­ра­же­ния.

 

         Бог те­ла на­зы­ва­ет­ся здо­ро­вье, здо­ро­вье ду­ши на­зы­ва­ет­ся бог.

 

         С воз­рас­том жен­ская глу­пость ста­но­вит­ся не­при­вле­ка­тель­ной.

 

         На­ли­чие аб­со­лю­та де­ла­ет по­ня­тие «по­ис­ки смыс­ла» аб­сурд­ным. По­ис­ки не пре­кра­ща­ют­ся. Аб­со­лют про­иг­рал.

 

         У Т. — мно­го­слож­ная бо­язнь замк­ну­то­го про­стран­ст­ва. Т. не про­сто бо­ит­ся ос­та­вать­ся од­на в тес­ном по­ме­ще­нии, ез­дить в лиф­тах, в ку­пе и т. д., ее сверх­чув­ст­ви­тель­ная фо­бия утон­чен­нее: «клет­ка», в ко­то­рую по­па­да­ет ее, Т., су­ще­ст­во, ме­ре­щит­ся всю­ду: в друзь­ях, в люб­ви, в раз­го­во­ре, в ра­бо­те, в кни­гах… Всё имен­но так! Всё земное — тес­ная, крик­ли­вая ком­му­нал­ка, бес­це­ре­мон­ная, на­си­лую­щая сво­бо­ду лич­но­сти и втор­гаю­щая­ся в ее бес­цен­ный по­кой.

 

         Невыносимо — это ко­гда дру­гой ме­ша­ет по­чув­ст­во­вать свою пра­во­ту.

 

         Бес­та­лан­ность лю­бит при­кры­вать­ся оре­о­лом му­че­ни­че­ст­ва. Прав­да, и для оре­о­ла сле­ду­ет по­тру­дить­ся. Но ка­кой это труд? Му­че­ник иг­ра­ет один и тот же спек­такль, при­чем, ис­поль­зу­ет в ка­че­ст­ве смен­ных декораций — судь­бы дру­зей, лю­би­мых, за­на­ве­сы мод и ув­ле­че­ний… Та­лант ме­нять де­ко­ра­ции, не ме­няя ни­че­го в се­бе, — этот спек­такль для са­мых сле­пых зри­те­лей!

 

         Что яв­ля­ет­ся на­де­ж­дой для веч­но­жи­ву­ще­го? На­де­ж­дой для веч­но­жи­ву­ще­го яв­ля­ет­ся смерть.

 

         Судь­ба не лю­бит, ко­гда пе­ред ней вы­ла­мы­ва­ют­ся.

 

         «На­до бы сде­лать…», — го­во­рит жен­щи­на и сра­зу же на­чи­на­ет вес­ти се­бя так, слов­но де­ло уже в са­мом раз­га­ре, хо­тя до его ре­аль­но­го на­ча­ла еще да­ле­ко­ва­то.

 

         Моя бед­ная мать и мой бед­ный отец — вот и всё, чем бо­гат, чем бо­гат бу­ду впредь. От на­ча­ла на­чал есть еди­ный ко­нец: моя бед­ная жизнь, моя бед­ная смерть.

 

         Сде­лать мир че­ло­ве­ка ненадежным — зна­чит вну­шить че­ло­ве­ку опа­се­ние пе­ред все­ми ины­ми ми­ра­ми. «Зо­луш­ка» — это дра­го­цен­ная доб­ро­та в оп­ра­ве стра­ха.

 

         В люб­ви, жен­щи­на, твой взгляд ос­та­нав­ли­ва­ет мои мыс­ли, воз­мож­но, он при­над­ле­жит те­бе так же, как при­над­ле­жит солн­це ка­ж­до­му из нас… Рас­ши­рен­ные зрач­ки лю­бя­щей жиз­ни! — на тем­ном дне это­го ве­ли­ко­го ко­лод­ца я ви­жу всё прой­ден­ное вре­мя, ви­жу, ви­жу, как в пы­лаю­щей ис­то­ме раз­ли­ва­ет­ся ла­ва, мор­ща ма­те­ри­ки, как бу­шу­ют океа­ны и пла­чет не­бо, как дро­жит зем­ля: всё в тво­ем взгля­де! — звон ору­жия, сте­на­ния плен­ных, клят­вы лгу­нов и ос­корб­лен­ная ве­ра, — всё в этих зрач­ках, ко­то­рые лю­бят; че­рез эти жи­вые ко­лод­цы на ме­ня смот­рят: ис­то­рия, веч­ность борь­бы, мил­лио­ны лет пред­ше­ст­вен­ни­ков. Я не мо­гу не лю­бить те­бя, жен­щи­на, я — раб тво­ей за­гад­ки.

 

         На кры­ше же­лез­ной, в гро­хо­чу­щей зы­би, в но­чи, под пя­тою ме­талл хо­хо­тал, а пря­мо над кры­шей, все­лен­ную взды­бив, не­ве­до­мый кто-то — ве­лик и бесстыден — за го­лое серд­це мол­ча­щих хва­тал.

         И серд­це за­пе­ло. И слух ужас­нул­ся бес­си­лию зву­ка пред вла­стью не­мой. Не будь не­мо­ты, не один не про­снул­ся б! О клят­вы же­лез­ные б тот­час спо­ткнул­ся блуд­ник или пут­ник, спе­ша­щий до­мой.

         Бьет гра­дом и гне­вом в же­лез­ную кры­шу, она так гро­хо­чет, я не­ба не слы­шу! Ах, кро­вель­щик звезд­ный, сго­ре­ло жи­лье: жес­тян­щи­ки серд­це оде­ли моё.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Женоненавистничество — это изо­бре­те­ние жен­щин».

 

         Банальность — наи­бо­лее ем­кая фор­му­ла жиз­ни: от те­бя за­ви­сит, на­сколь­ко глу­бо­ко и слож­но ты смо­жешь ее рас­шиф­ро­вать при не­об­хо­ди­мо­сти.

 

         Ко­гда уми­ра­ют ро­ди­те­ли, де­ти за­ни­ма­ют их ме­сто. Лю­ди се­го­дня го­во­рят: «Бог умер!» По­ра ста­но­вить­ся взрос­лы­ми.

 

         Два­дца­ти­лет­ние се­го­дняш­ние гра­фо­ма­ны час­то описывают — в мель­чай­ших де­та­лях! — об­ста­нов­ку под­ва­лов, грязь. Весь му­сор жиз­ни они зна­ют на ощупь и на вкус; они ро­ди­лись и по­лу­ча­ли свой опыт как бы во тьме, по­доб­но кро­там, по­это­му бо­же­ст­вен­ность при­пи­сы­ва­ет­ся не све­ту, вы­со­те и сол­неч­ной уст­рем­лен­но­сти, а «ощу­пи» и «вку­су»; в этом на­прав­ле­нии со­вер­шен­ст­ву­ет­ся чув­ст­вен­ность жиз­ни; крот раз­ве что за­ме­тит кос­вен­ную связь: чем боль­ше све­тит и гре­ет над под­ва­ла­ми, тем ин­тен­сив­нее и ин­те­рес­нее идет про­цесс жиз­ни в тем­но­те. Об этом и речь.

 

         Та­лант по­до­бен силь­ной ра­диа­ции: всё, с чем ни со­при­кос­нет­ся, на­чи­на­ет по­сле не­го «све­тить­ся».

 

         Ко­го по­кли­чем на под­мо­гу? — пры­щи не ле­чит хе­ру­вим… Коль не спа­са­ет имя бога — спа­сай­ся име­нем Сво­им!

 

         Бардак — это ко­гда дис­ци­п­ли­на сна­ру­жи креп­че, чем дис­ци­п­ли­на из­нут­ри.

 

         Зем­ные вой­ны слу­ча­ют­ся не ка­ж­дый день, а не­бес­ная бит­ва не­пре­рыв­на. Грех жа­ло­вать­ся на зем­ле!

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Ма­дам, не ве­шай­тесь мне на шею! Я со­об­щил, что люб­лю вас, но ни­как не хо­чу. Вы что, не от­ли­чае­те «люб­лю» от «хо­чу»?!»

 

         Ду­хов­ные даль­то­ни­ки не ве­да­ют, что хо­тят.

 

         Мыс­ли и чувства — пе­ре­во­дчи­ки ме­ж­ду людь­ми. Ко­гда лю­ди до­го­во­рят­ся ме­ж­ду со­бой, не по­тре­бу­ет­ся ни про­из­ве­де­ний ис­кус­ст­ва, ни язы­ка, ни слов.

 

         Стра­ха, как и сча­стья, на всех не хва­та­ет.

 

         На­стоя­ще­му пев­цу тол­па под­пе­ва­ет, ненастоящий — под­пе­ва­ет тол­пе.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Са­мое тяж­кое испытание — это от­сут­ст­вие ис­пы­та­ний».

 

         Всё в че­ло­ве­ке на­чи­на­ет про­из­ра­стать от его соб­ст­вен­но­го Ро­ж­де­ст­ва.

 

         Сю­жет рус­ской жиз­ни: од­но­об­раз­но слу­чай­на.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «С од­ной сто­ро­ны, это не так уж и пло­хо, а с дру­гой сто­ро­ны, это еще луч­ше!»

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Я знаю свою си­лу, а вы хо­ти­те знать толь­ко ее сви­де­тель­ст­ва».

 

         Ес­ли «Я» про­шлое и «Я» се­го­дняш­нее не шу­мят и не спо­рят, то мож­но от­чет­ли­во слы­шать бу­ду­щее «Мы».

 

         Си­ла лич­но­сти опи­ра­ет­ся на ее сла­бо­сти.

 

         Под­руж­ка, всё бу­дет вза­им­ным: заб­ве­нье заб­ве­нью род­ня. Я греш­ным по­жиз­нен­но при­знан, ты сра­зу уз­на­ла ме­ня. Мы здесь, в ли­хо­рад­ках и спеш­ках, бо­им­ся не зна­ем че­го, го­ни­мые чув­ст­ва­ми пеш­ки, где час про­го­ра­ет, как год. Судь­ба, всё по­хо­жее вспом­нив, на­кло­нит­ся те­нью: су­дить! И мыс­ли, как в за­су­ху кор­ни, потянутся — про­шлое пить.

 

         Рабство — это си­ла ве­щей, пре­вос­хо­дя­щая си­лу во­об­ра­же­ния

 

         Бо­гат­ст­во обя­зы­ва­ет ра­бо­тать, а бед­ность при­ну­ж­да­ет во­ро­вать.

 

         Дол­гая бед­ность по­ро­ж­да­ет уди­ви­тель­ные фор­мы жи­тей­ской муд­ро­сти. Однажды К. во вре­мя обе­да в од­ной из го­род­ских сто­ло­вых по­ра­зил со­слу­жив­цев об­ро­нен­ным при­зна­ни­ем:

         — Хо­ро­шо, ко­гда кон­цы сов­па­да­ют!

         — Как это? — не по­ня­ли кол­ле­ги.

         — Это ко­гда ко­нец бу­тер­бро­да сов­па­да­ет с кон­цом чая.

 

         Де­виз де­мо­кра­тии по­сте­пен­но сни­жа­ют­ся: «Да здрав­ст­ву­ет сво­бо­да со­вес­ти и сек­са!»

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Я не при­над­ле­жу ни­ко­му, по­это­му лю­бить всех — не труд­но».

 

         Мне от люб­ви не уй­ти да­же мерт­во­му. За­чем я те­бе из­ме­нил, не пой­му.

 

         Од­на де­ре­вен­ская дев­ка хо­те­ла, что­бы гру­ди у нее вы­рос­ли по­боль­ше. Ста­ру­ха, счи­тав­шая­ся кол­дунь­ей, по­со­ве­то­ва­ла: по­трись об угол ба­ни. Дев­ка так и сде­ла­ла, но по­са­ди­ла в один из сос­ков за­но­зу, грудь вос­па­ли­лась, да так и ос­та­лась со­вер­шен­но не­раз­ви­той. За­то вто­рая грудь тру­ди­лась всю жизнь за двоих — быв­шая дев­ка вы­кор­ми­ла од­ной гру­дью де­вя­те­рых сво­их де­тей!

 

         Как-то при­ня­то опе­ри­ро­вать в об­лас­ти пси­хи­че­ской жиз­ни лишь ее пер­со­на­жа­ми, да их взаи­мо­дей­ст­ви­ем, а ведь очень ва­жен еще и пси­хи­че­ский «пей­заж», на фо­не ко­то­ро­го раз­во­ра­чи­ва­ют­ся все не­ви­ди­мые со­бы­тия че­ло­ве­че­ской жиз­ни; ведь имен­но он, «пей­заж», оп­ре­де­ля­ет внут­рен­ний пси­хо­ло­ги­че­ский ста­тус ка­ж­до­го: кто ты есть сам для се­бя? На од­ном пси­хи­че­ском фо­не ты мо­жешь уст­ре­мить­ся вверх, на другом — толь­ко вниз. В жи­вой ду­ше за­ло­жен ав­то­мат ми­мик­рии.

 

         Ошиб­ка те­ла в том, что оно ста­ра­ет­ся сре­ду при­спо­со­бить к се­бе, а не на­обо­рот. Ошиб­ка ду­ха в том же. Мы — де­ти эво­лю­ции, а не эволюция — на­ше.

 

         На муж­чин не уго­дить: от ум­ной же­ны они бе­гут, а глу­пую го­нят.

 

         Вы хо­ти­те все­мир­ной из­вест­нос­ти? Нет ни­че­го про­ще! Нуж­но толь­ко очень дол­го за­ни­мать­ся чем-ни­будь од­ним. Ну, на­при­мер, про­жить лет 900…

 

         Спа­си­бо, что я слеп, что ве­ли­ка глу­хо­та моя. Спа­си­бо, что не про­зор­ли­вец я, не про­рок, не ве­дун, спа­си­бо, что мо­гу на­сла­дить­ся кра­со­той жиз­ни се­го­дня и не ви­деть ее кон­ца зав­тра. Ина­че не­воз­мож­но бы­ло бы жить. Я смот­рел бы на де­тей ма­лых, а ви­дел бы в них зав­траш­нюю правду — во­ров, тру­сов, скот раб­ский, бун­та­рей и убийц, во­жа­ков и скорб­ных, — и нель­зя бы ста­ло лю­бить их вна­ча­ле. Я смот­рел бы на чу­дес­ные тво­ре­ния рук че­ло­ве­че­ских, а ви­дел бы толь­ко пыль и тьму без­ды­хан­ную. И со зву­ком то же. И со всем ос­таль­ным. Не об­нять бы то­гда же­ну мою в ра­до­сти, что­бы не за­пла­кать тут же от ви­де­ния раз­лу­ки. Ни­че­го бы то­гда! Спа­си­бо за ти­ши­ну жиз­ни мо­ей, за то, что не ру­шит­ся она сра­зу от на­стоя­щей прав­ды. За это бла­го­да­рю.

 

         К сло­вам мож­но при­ме­нить ме­тод, по­хо­жий на из­вест­ное ма­те­ма­ти­че­ское дей­ст­вие, из­вле­че­ние про­из­вод­ной, — пре­об­ра­зуя ста­рый по­ря­док сим­во­лов та­ким об­ра­зом, что­бы от­крыл­ся их но­вый, бо­лее глу­бин­ный смысл.

         До­пус­тим, к по­ня­тию «ду­ша» при­ме­ним дей­ст­вие по­ня­тий «ры­бак», «ту­рист», «пья­ни­ца», «вез­де­ход»… Из­вле­ка­ет­ся ин­те­рес­ный смы­сло­вой мир: ду­ша-вез­де­ход, ду­ша-пья­ни­ца и т. д. Где «вез­де­ход» — это вы­со­кие адап­та­ци­он­ные свой­ст­ва лич­но­сти в ми­ре ду­ха, «пья­ни­ца» — при­зва­ние, ув­ле­че­ние, вдох­но­ве­ние, фа­на­тизм и проч.

         На­вер­ня­ка есть для ми­ра слов и вто­рая, и тре­тья, и еще бо­лее не­при­выч­ная про­из­вод­ная смы­слов. По­то­му что са­мо по­ня­тие «смысл» — раз­но­об­раз­но до бес­ко­неч­но­сти. Жаль, что че­ло­век по­че­му-то все­гда ищет толь­ко один смысл. Впро­чем, мно­гие ведь за­кан­чи­ва­ют курс сред­ней шко­лы и не ис­пы­ты­ва­ют в даль­ней­шем ни­ка­ко­го для се­бя ущер­ба от пол­но­го от­сут­ст­вия ин­те­ре­са к хит­ро­спле­те­ни­ям выс­шей ма­те­ма­ти­ки…

 

         Счастье — это ко­гда че­ло­век ни­ко­гда не про­бо­вал пи­сать сти­хов.

 

         Ве­ли­ко­ду­шие пред­по­ла­га­ет обес­пе­чен­ную из­бы­точ­ность даю­ще­го.

 

         Есть вре­мя: ожи­да­ние судь­бы, ко­гда от­сут­ст­ву­ют со­бы­тия и вес­ти, ве­ли­ки стра­хи и пред­чув­ст­вия сла­бы, и сим­вол снят — на­тель­ный кре­стик. Ус­та­лость сза­ди, про­пасть впе­ре­ди. О, как че­рез пре­гра­ду пе­ре­мчать­ся?! Ру­ти­ны хо­чет­ся. И хва­тит па­ра­дигм. Ве­лик был срок. Ус­та­ли до­мо­чад­цы.

 

         Без­да­ря уби­ва­ет кри­тик, ре­мес­лен­ни­ка лесть, а та­лант уби­ва­ет се­бя сам.

 

         Пря­мой прин­цип зер­на: где ро­дил­ся, там и при­го­дил­ся.

         Об­рат­ный прин­цип зер­на: где бы при­го­дил­ся, там бы и ро­дил­ся.

         Сей­час в Рос­сии вто­рое: сна­ча­ла ого­ва­ри­ва­ют при­чи­ны и ус­ло­вия жиз­ни, и толь­ко по­сле этого — де­ло. Ху­до. В рус­ском ха­рак­те­ре так бы­ло: де­лал и не ог­ля­ды­вал­ся. А те­перь оглядываться — глав­нее. Чу­жое это. И мы чу­жи­ми ста­нем.

 

         Кто ко­му при­над­ле­жит? Взрос­лые де­ти хо­тят при­над­ле­жать жиз­ни. Ро­ди­те­ли ду­ма­ют, что жизнь при­над­ле­жит им вме­сте с деть­ми. Жизнь ни­че­го не ду­ма­ет, она сме­ет­ся. Ко­гда де­тям ис­пол­нит­ся 18 лет, ро­ди­те­лям сле­ду­ет из­го­то­вить куклу — точ­ную ко­пию лю­би­мо­го ча­да, что­бы в даль­ней­шем ис­поль­зо­вать из­лиш­ний опе­кун­ский по­тен­ци­ал без ущер­ба для ко­го бы то ни бы­ло. Кук­лу мож­но ук­ла­ды­вать спать по за­ра­нее ука­зан­но­му рас­пи­са­нию, мож­но кон­тро­ли­ро­вать ка­ж­дый ее шаг, дос­ко­наль­но ре­ви­зо­вать ее мыс­ли и чув­ст­ва и т. д. Толь­ко так ка­ж­дый по­лу­чит свое.

 

         Впа­да­ют в дет­ст­во еди­но­жды, а потом — лишь вы­па­да­ют из не­го, кто как…

 

         В де­ле вос­пи­та­ния муж­чи­на пред­по­чи­та­ет поль­зо­вать­ся «на­прав­ле­ни­ем», а женщина — «рам­ка­ми».

 

         «Пред­ставь се­бе!..» — он ей ска­зал. Она тот­час: во-об-ра-зи­ла! Он ей как буд­то на­вя­зал не­су­ще­ст­вую­щее ди­во: «Пред­ставь се­бе, что мно­го лет ты мне же­на от бо­га, что нам судь­ба да­ла би­лет до рай­ско­го по­ро­га, что в на­шем до­ме дет­ский смех зву­чит, не умол­кая, и, не­со­мнен­но, луч­ше всех моя ты, до­ро­гая, и не ску­де­ет от гос­тей пре­крас­ное сер­деч­ко, и во­все нет пло­хих вес­тей, из золота — ко­леч­ко».

         «Пред­ставь се­бе!» — твер­дил бол­ван для ку­ра­жа и ви­да… И на про­дав­лен­ный ди­ван ры­дать лег­ла оби­да.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Человек — это ствол, кор­ни у ко­то­ро­го рас­тут с двух сто­рон: те­ло тя­нет зем­ные со­ки, а душа — не­бес­ные. Глу­пее всего — ру­ки: они всё вре­мя тя­нут­ся к пи­ле…»

 

         Ну­жен парт­нер: телу — враг, уму — за­да­ча, душе — крах.

 

         Круг Зодиака — тот же замк­ну­тый круг, а знак Зодиака — все­го лишь пер­со­наль­ный но­мер «стар­то­вой до­рож­ки» в за­бе­ге судь­бы.

 

         Сде­лай так, что­бы я смог уз­нать бра­та сво­его в ка­ж­дом из ше­ве­ля­щих­ся и во вся­ком не­под­виж­ном, что­бы не пре­неб­рег ма­лым и не ис­пу­гал­ся бы боль­шо­го, что­бы, гля­дя под но­ги, я го­во­рил: «Брат!», что­бы и на­сущ­но­му дню го­во­рил: «Брат!», что­бы гля­дя в безд­ну, го­во­рил то же: «Брат!»

         Я не уз­наю сво­их брать­ев, по­то­му что я не ус­пел уз­нать ни­че­го. Скры­то род­ст­во от­чу­ж­де­ни­ем. Как бес­по­мо­щен взор! Я ед­ва уз­наю по­доб­ных мне да­же вбли­зи, что уж во­про­шать о не­по­доб­ных?! Ра­зум мой, как бу­лав­ка, во­ткнут в чер­ное пла­тье но­чи.

 

         Сло­варь говорящего — сло­варь его люб­ви. Та­кой лю­бо­вью мож­но оп­рав­дать и пре­сту­п­ле­ние, и под­виг.

 

         Со­весть не про­сы­па­ет­ся са­ма и она не при­ни­ма­ет соб­ст­вен­ных жертв. За «вклю­че­ние» сво­ей со­вес­ти ты обя­за­тель­но за­пла­тишь чу­жой жиз­нью.

 

         Отдаться — та­лант вы­со­чай­ший! Чтоб так о се­бе: буд­то нет. Чтоб так: не­ску­дею­щей ча­шей по­ил бы, как сол­неч­ный свет, — и тех, что со­чат бла­го­дар­ность, и жад­ность в оде­ж­дах люб­ви, и тихую, злоб­ную ста­рость, и тех, кто судь­бой да­ро­вит.

         И, чтоб ни слу­чи­лось, го­тов­ность звез­дой осе­ня­ет тот путь, и муд­ро­сти ти­хая скром­ность го­то­ва в объ­ять­ях ус­нуть… А ут­ром? А ут­ром на­пра­сен ноч­ной вы­со­чай­ший за­вод: вновь ка­ж­дый дающий — опас­ный чу­дак, ис­ку­си­тель и мот.

         Тво­рец, наи­грав­шись ко­ло­дой, смах­нет на­гле­ца в мрак и темь. Из­жо­га по­хмель­ная… Со­да… Обя­зан­ность. Пра­вед­ность. Лень.

 

         Ка­кой она бы­ла? Она бы­ла пре­крас­на! По­том бы­ла бес­печ­на, по­том жда­ла на­прас­но, по­том спе­ши­ла встреч­но, по­том бы­ла в оби­де, по­том от­мща­ла ло­же, по­том ус­ну­ла, си­дя, по­том кри­ча­ла, ле­жа, по­том всё об­ло­ми­лось, по­том взош­ло с тру­дом…

         Та­кой она при­сни­лась, но это всё — «по­том».

 

         По­смот­рел фильм ужа­сов. Во­об­ра­же­ние по­лу­чи­ло кон­ту­зию.

 

         Го­ло­ва по­доб­на улью, где роль пчел вы­пол­ня­ют мыс­ли; ес­ли их по­тре­во­жить, они на­чи­на­ют ак­тив­но за­щи­щать­ся, жа­лить. Мо­гут на­смерть за­ку­сать!

 

         Спе­циа­ли­за­ция в искусстве — это про­цесс, по­доб­ный по­ис­ку и вы­плав­ле­нию чис­то­го ме­тал­ла из мно­го­слож­ной зем­ной мас­сы. Твор­че­ская лич­ность ра­бо­та­ет по­доб­но обо­га­ти­тель­ной фабрике — она уве­ли­чи­ва­ет эн­тро­пию ми­ра и стре­мит­ся на­вя­зать ему свою «чис­тую», раз­де­лен­ную до ариф­ме­ти­че­ской бе­зо­го­во­роч­но­сти, сис­те­ма­ти­за­цию.

 

         Огонь об­жи­га­ет горш­ки, ну­ж­да об­жи­га­ет гор­шеч­ни­ка.

 

         Мой друг — йог. На раз­ных уча­ст­ках сво­его по­зна­ния он до­ка­зы­вал раз­ное. Не он соз­дал свой соб­ст­вен­ный путь, а чей-то го­то­вый путь соз­дал его са­мо­го.

 

         …90-лет­ний ста­рик-ка­зах пред­ста­вил­ся, кив­нув на ор­ден­ские план­ки, при­ко­ло­тые к пид­жа­ку: «Пол­ков­ник в от­став­ке, контр­раз­вед­чик, лич­ный друг Ста­ли­на, ве­рю в Бо­га, по­чи­таю Ко­ран. Бог един для всех! На­до, что­бы лю­ди лю­би­ли друг дру­га, а кто не хочет — то­го рас­стре­лять!»

 

         За­чем ты идешь к хра­му? Что­бы от­дать от се­бя, или что­бы про­сить? Во имя че­го ты со­тво­ря­ешь свои мо­лит­вы? Хо­тя бы раз по­смот­ри на се­бя гла­за­ми ико­ны. Ты до­ве­ря­ешь толь­ко по­то­му, что про­сишь.

         Ты бо­ишь­ся не бо­га, а се­бя са­мо­го. «Дай!» — вот един­ст­вен­ное, с чем ты со­гла­сен. И что­бы до­ка­зать все­си­лие ве­ры, ты про­сишь по­след­нее: «Дай ус­по­кое­ние». Эта прось­ба, как пра­ви­ло, удов­ле­тво­ря­ет­ся.

 

         Мудрость — это кра­си­вые за­плат­ки на оде­ж­де, ко­то­рую уже мно­го-мно­го раз но­си­ли.

 

         Кра­со­та при­вле­ка­ет сам­ца, обаяние — дру­га.

 

         На­де­ж­ды луч­ше все­го рас­тут на по­лях без­на­деж­но­сти.

 

         Бо­го­ис­ка­те­ли по­сте­пен­но пре­вра­ща­ют­ся в «бо­го­нос­цев».

 

         Я есмь спер­ма­то­зо­ид ду­ха. И я оп­ло­до­тво­ряю тьму.

 

         На­род­ная муд­рость без­уко­риз­нен­на. «Не трогай — во­нять не бу­дет», — так го­во­рят в лю­дях о не­при­ят­ном че­ло­ве­ке. По­лез­но слег­ка раз­вер­нуть, диф­фе­рен­ци­ро­вать эту крат­кую сло­вес­ную фор­му­лу для то­го, что­бы бо­лее на­гляд­но изу­чить ее дей­ст­вие. Как, на­при­мер, уз­нать: «во­ня­ет» че­ло­век или нет? Ко­неч­но, на­до «по­тро­гать»! Вот здесь-то и раз­во­ра­чи­ва­ет­ся весь диа­па­зон че­ло­ве­че­ских ка­честв: от люб­ви, от ве­ли­ко­го тер­пе­ния и ду­хов­ной кре­по­сти до пол­но­го не­дер­жа­ния. Сколь­ко ты ни «тро­гай» на­стоя­ще­го свя­то­го, «во­нять» он не ста­нет, нет у не­го сла­бых мест. И на­обо­рот, есть по­ра­зи­тель­ные пер­со­ны, ко­то­рые не тер­пят да­же лас­ко­вых прикосновений — тут же всё во­круг об­де­лы­ва­ют, за­щи­щая, свою без­за­щит­ность. Кста­ти, мож­но про­ве­рять и се­бя са­мо­го, по­сте­пен­но на­щу­пы­вая уяз­ви­мые мес­та. Со вре­мен Ахил­ла его зна­ме­ни­тая пя­та раз­рос­лась в по­том­ках до раз­ме­ров ган­гре­ны.

 

         За­кон жиз­ни «по об­ра­зу и по­до­бию» — это век­тор, упо­ря­до­чи­ваю­щий дви­же­ние хао­са в эво­лю­цию.

 

         На ред­кость ода­рен­но­го маль­чи­ка спро­си­ли:

         — Что ты хо­чешь сде­лать в бу­ду­щем?

         — Я соз­дам ис­кус­ст­вен­ный ин­тел­лект!

         Чрез­мер­ная ода­рен­ность все­гда ищет убий­цу в соб­ст­вен­ном де­ти­ще.

 

         Уче­ный ко­не­чен: он пе­ре­пол­ня­ет­ся пред­ме­том, пе­ре­ста­ет учить­ся и не­из­беж­но начинает — учить.

 

         В жиз­ни и дья­вол мо­жет яв­лять­ся в об­ра­зе бо­га, и бог мо­жет яв­лять­ся в об­ра­зе дья­во­ла. Ес­ли что-то од­но: жизнь — не в по­ряд­ке.

 

         Ра­зу­мен и свят — не од­но и то­же.

 

         Вдох­но­ве­ние и от­ре­шен­ность со­от­но­сят­ся так же, как не­управ­ляе­мый плот и пре­крас­но ос­на­щен­ный ко­рабль; имея ко­рабль, мож­но не за­ду­мы­вать­ся о ка­при­зах океа­на, — мож­но це­ли­ком от­дать­ся ис­кус­ст­ву во­ж­де­ния.

 

         Бес­слав­ный ко­нец: по­гиб­нуть в бит­ве с нянь­кой.

 

         Дер­жи ан­ти­по­дов! — уви­дишь це­лое.

 

         Си­ла раз­ви­ва­ет­ся в пре­одо­ле­нии. В на­ча­ле пути — об­стоя­тель­ст­ва, в се­ре­ди­не пути — не­из­беж­ность, в кон­це пути — раз­оча­ро­ва­ние.

 

         Йо­ги лю­бят уп­раж­не­ния, при­во­дя­щие к вре­мен­но­му «вы­дав­ли­ва­нию» ду­ши в иной мир. А как бы вы от­не­слись к ма­те­ри, чей не­до­но­шен­ный плод то вы­ле­зал бы на­ру­жу, то ухо­дил об­рат­но?!

 

         В ау­то­тре­нин­ге очень важ­ным яв­ля­ет­ся при­об­ре­те­ние на­вы­ка: соз­на­ни­ем ощу­щать свое те­ло. Это да­ет воз­мож­ность кор­рек­ти­ро­вать ток кро­ви, на­пря­же­ние мышц, нерв­ные ре­ак­ции и т. д. А мож­но ли скор­рек­ти­ро­вать… фор­му, объ­ем жи­во­го ве­ще­ст­ва по сво­ему ус­мот­ре­нию? Мож­но! Ау­то­ген­ным об­ра­зом ос­мот­рев и ре­аль­но ощу­тив фор­му сво­его те­ла, нуж­но, не те­ряя сто­про­цент­ной ре­аль­но­сти в ощу­ще­ни­ях, «на­ри­со­вать» но­вый, же­лае­мый кон­тур сво­ей фи­гу­ры или от­дель­но­го ее ор­га­на. Уп­раж­не­ние по­вто­рять до тех пор, по­ка но­вый кон­тур не об­ре­тет пол­ную ес­те­ст­вен­ность в сво­ем са­мо-чув­ст­вии. Фи­зи­че­ское те­ло вы­ну­ж­де­но бу­дет по­сте­пен­но «под­стро­ить­ся» под из­ме­нен­ные очер­та­ния. Не ве­ри­те? Жаль, зна­чит у вас не по­лу­чит­ся. А у меня — по­лу­чи­лось. До сих пор гла­зам не ве­рю!

 

         Как от­ли­чить «че­ло­ве­ка» от «обык­но­вен­ных лю­дей»? Лю­ди в ду­хов­ном сво­ем про­стран­ст­ве, как пра­ви­ло, не­под­виж­ны, а че­ло­век к иллюзиям — не при­вя­зан.

 

         «Да­но» и «взя­то» од­ною ме­рой. Торг идет по­се­ре­ди­не.

 

         Всё, что слу­чи­лось, то и хо­ро­шо; строи­тель жиз­ни при­хо­тей не зна­ет.

 

         Жизнь бес-цель­на и бес-смыс­лен­на. Ра­зум, оп­ро­вер­гаю­щий это, про­ти­во­пос­тав­ля­ет се­бя жиз­ни. Жизнь и Ра­зум не­со­вмес­ти­мы. «Ра­ко­вые опу­хо­ли» и да­же от­дель­ные «ра­ко­вые клет­ки» ра­зу­ма во все­лен­ной лег­ко рас­по­знать: их все­гда вы­да­ют «цель» и «смысл». Ра­зум, как вся­кий па­ра­зит, це­ли­ком су­ще­ст­ву­ет за счет чу­жой жиз­ни.

 

         Да­но вам бу­дет мерт­вых вы­зы­вать, и дан со­блазн раз­де­лать­ся с жи­вы­ми, во­ров судь­ба бла­го­сло­вит, как мать, и ис­пы­та­ет му­ка­ми ины­ми.

         Да­но вам бу­дет стой­ких оболь­щать, да­ны жес­то­кость, ум­ст­во, ми­ло­сер­дье, да­но ос­во­бо­ж­дать, по­ра­бо­щать, це­нить и обес­це­ни­вать сто­ле­тья.

         Сме­стят­ся все за­ко­ны ес­те­ст­ва и ду­хов плоть по­стиг­нет по­слу­ша­нье, и си­лу ста­ли об­ре­тут сло­ва, и пре­сту­п­лень­ем на­зо­вет­ся под­ра­жа­нье, опо­рою не бу­дут ве­ли­чи­ны…

         Суд — это срок, не знаю­щий при­чи­ны.

 

         Уро­ки сердца — не тео­ре­ма: эти до­ка­за­тель­ст­ва не­по­вто­ри­мы.

 

         Про­пасть ме­ж­ду бо­га­ты­ми и бедными — это все­го лишь диа­па­зон воз­мож­но­стей.

 

         Ха­рак­тер­ность че­го-ли­бо или ко­го-ли­бо лег­ко про­ве­рить па­ро­ди­ро­ва­ни­ем. Не характерное — не па­ро­ди­ру­ет­ся.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Я — про­ек­ция Бо­га».

 

         Час­то в ми­ре пу­та­ют та­лант уха­жи­ва­ния за чу­жой жиз­нью с при­зва­ни­ем соб­ст­вен­ной судь­бы. Экзотика — это чу­жие се­ме­на. И твои се­ме­на на чу­жой почве — то­же эк­зо­ти­ка. Паль­ма, вы­ра­щен­ная на се­ве­ре, при­вле­ка­ет вни­ма­ние, но не рас­тет са­ма по се­бе, без уха­жи­ва­ния. Мой при­ятель, по­скон­ный ру­сич, по­лю­бил вос­точ­ные ми­ро­воз­зре­ния и стал го­во­рить на их язы­ке; ум­рет он, ум­рет и его «уха­жи­ва­ние»… А вдруг бу­дут по­сле­до­ва­те­ли? Что ж, им при­дет­ся стать «об­слу­жи­ваю­щим пер­со­на­лом» при вы­пес­то­ван­ной и жи­вой эк­зо­ти­ке.

 

         Воз­мож­но, ду­ши че­ло­ве­чьи уча­ст­ву­ют в «вер­ти­каль­ных бе­гах» так же на­гляд­но, как и их хо­зяе­ва во пло­ти: лег­кие души — вверх, тяжелые — вниз… Не вы­год­но брать ду­ше в эту гон­ку лиш­нюю тя­жесть.

 

         Эн­цик­ло­пе­дию че­ло­ве­че­ско­го ду­ха не уда­ст­ся на­пи­сать це­ло­ст­ной картиной — это все­гда бу­дет мо­заи­ка, по­доб­ная мо­заи­ке ноч­но­го не­ба.

 

         Ве­тер вре­ме­ни не­пре­рыв­но взды­ма­ет ки­пя­щий гре­бень бе­гу­щей вол­ны жизни — здесь ку­па­ет­ся мо­ло­дость.

 

         Ге­ни­аль­но то, что лег­ко и про­сто по­вто­рить прак­ти­че­ски, но не­воз­мож­но до кон­ца точ­но «вы­чис­лить». Та­ко­во, на­при­мер, ко­ле­со.

 

         Бес­ко­неч­ность, сфе­ра, круг — это всё раз­но­вид­но­сти од­но и то­го же: точ­ки.

         Мир взял­ся из «на­дув­шей­ся» вдруг точ­ки.

 

         Жизнь ста­но­вит­ся «всё ху­же» по­то­му, что хо­чет­ся «еще луч­ше».

 

         Ложь за­ро­ж­да­ет­ся в мыс­лях: всё остальное — ус­лу­ги чувств.

 

         Чис­то­та души — за­лог здо­ро­вья.

 

         За­чем лю­ди хо­тят быть оди­на­ко­вы­ми на этой зем­ле? За­чем ищут раз­но­об­ра­зия в по­вто­ре­нии по­доб­но­го? За­чем им чу­ж­до всё не­по­вто­ряю­щее­ся? Сво­бо­да лю­дей не име­ет на­ча­ла, но име­ет ко­нец.

 

         Чем боль­ше сво­бо­ден бог, тем мень­ше его жи­ли­ще.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Жен­щи­на! Я так люб­лю те­бя, что мо­гу от­речь­ся от твое­го тела — вы­брось его или от­дай за­муж…»

 

         Уве­ли­чить ко­ли­че­ст­во кра­со­ты мож­но пу­тем про­сто­го уве­ли­че­ния спо­со­бов вос­при­ятия.

 

         Пау­ки в бан­ке едят друг дру­га по очень про­стой при­чи­не: им пло­хо и тес­но.

 

         Пе­ре­про­из­вод­ст­во ду­хов­ной про­дук­ции на зем­ле не­из­беж­но при­ве­дет к по­ис­кам но­вых «рын­ков сбы­та» — за пре­де­ла­ми зем­но­го.

 

         Соз­на­тель­но де­лить­ся радостью — зна­чит, да­вать ее взай­мы. Ра­до­стью нель­зя «де­лить­ся» — это не­умыш­лен­ная ко­рысть. Ра­дость есть без­от­чет­ное пре­бы­ва­ние в ней. Как у де­тей.

 

         Си­лу ду­хов­но­го зре­ния лег­ко про­ве­рить, по­про­сив со­бе­сед­ни­ка рас­шиф­ро­вать по­под­роб­нее ка­кую-ли­бо из ба­наль­но­стей.

 

         Душа — это мир, в ко­то­ром жи­вут свои оби­та­те­ли. Ес­ли мир не ве­лик и не до­лог, оби­та­те­ли его то­же мел­ки и при­ми­тив­ны, по­доб­ные тем, что по­яв­ля­ют­ся в лет­них бо­ча­жи­нах. Ес­ли мир ве­лик и про­чен, то бо­га­та и «фау­на». Ма­лый ду­шев­ный мир уми­ра­ет и воз­ро­ж­да­ет­ся с ка­ж­дым но­вым се­зо­ном; боль­шой мир на­сле­ду­ем, — так, как на­сле­дуе­ма ду­ша на­ро­да, по­сле­до­ва­тель­но на­ко­п­лен­ная во мно­гих по­ко­ле­ни­ях.

 

         Сна­ча­ла мы охот­нее го­во­рим «Да» — се­бе и «Нет» — дру­гим, но со вре­ме­нем и опы­том кар­ти­на ме­ня­ет­ся на об­рат­ную.

 

         Хо­ро­шо, ко­гда це­на мол­ча­ния в оби­хо­де ста­но­вит­ся рав­ной це­не мол­ча­ния в мыс­лях.

 

         Не кор­ми­те, жа­лея, го­лод­ных и злых, и убо­гих, а дай­те им смерть да мотыгу — поя­вит­ся прок.

 

         Мрач­ные мысли — луч­ший фун­да­мент для свет­лых на­чал.

 

         Кротость — вот са­мая глав­ная си­ла жен­щи­ны. Мож­но ото­брать у нее кра­со­ту, дом, на­де­ж­ду, дос­та­ток, да­же ра­зум… Сло­мив од­на­ж­ды в жен­щи­не ее сокровище — кро­тость, — ты на­все­гда убь­ешь в ней Че­ло­ве­ка. Кро­тость, в от­ли­чие от на­де­ж­ды, от­но­сит­ся к ми­ру реа­лий, а не ил­лю­зий. Феи из фу­рий не вос­кре­са­ют.

 

         Лю­ди не уве­ре­ны в зав­траш­нем дне по­то­му, что не при­вык­ли за­гля­ды­вать впе­ред на ты­ся­че­ле­тия.

 

         Подражание — обо­ро­тень вдох­но­ве­ния.

 

         Ху­ла и мо­лит­ва де­ла­ют жен­щи­ну сле­пой.

 

         Са­мое трудное — это из­го­тов­ле­ние «веч­ных» мыс­лей из «ме­ст­ных» ма­те­риа­лов.

 

         Ху­дож­ник спро­сил: «О чем ду­мать пра­виль­нее: как луч­ше жить, или как луч­ше уме­реть?»

 

         Люд­ской эта­лон по­ря­доч­но­сти не яв­ля­ет­ся стро­гим аб­со­лю­том: он мо­жет от­кло­нять­ся от сво­его иде­аль­но­го со­стоя­ния на не­кий безо­пас­ный угол, но не бо­лее кри­ти­че­ской ве­ли­чи­ны, по­сле ко­то­рой воз­вра­ще­ние к ис­ход­ной по­ря­доч­но­сти уже не­воз­мож­но. Про­сто я на­блю­дал, как хо­ро­шие лю­ди, не стес­ня­ясь, во­ру­ют по ме­ло­чи…

 

         По-на­стоя­ще­му су­дить о сво­их соб­ст­вен­ных дос­то­ин­ст­вах или не­дос­тат­ках лю­ди не мо­гут в си­лу на­глу­хо замк­ну­то­го су­ще­ст­во­ва­ния: са­мо-раз­ви­ваю­ще­го­ся, са­мо-реа­ли­зую­ще­го­ся, са­мо-вос­про­из­во­дя­ще­го­ся и т. д. Люди — внут­ри это­го «са­мо».

 

         Во­об­ще-то всех нор­маль­ных лю­дей тош­нит че­рез рот. Я, знае­те ли, встре­чал­ся се­го­дня с со­вет­ским мил­лио­не­ром об­раз­ца 90-х. Ну, пред­ставь­те мо­ло­до­го ев­рея, ко­то­ро­го по­сто­ян­но, ку­да бы он ни по­смот­рел, тош­нит че­рез… гла­за.

 

         Во что иг­ра­ем, то­му и учим­ся. «Ме­нед­жер» — де­ло­вая иг­ра для под­ро­ст­ков, аз­бу­ка но­во­го ми­ра. В пра­ви­лах иг­ры не­од­но­крат­но по­вто­ря­ет­ся ука­за­ние: «Нель­зя по­мо­гать парт­не­рам». На­ру­ши­тель вы­бы­ва­ет из иг­ры.

         …Сто­ял с ут­ра в оче­ре­ди за са­ха­ром. Вдруг жен­щи­на, стоя­щая впе­ре­ди, вспо­ло­ши­лась, за­при­чи­та­ла: «Ой, день­ги до­ма за­бы­ла!» А оче­редь уже под­хо­дит, по­за­ди пол­то­ра ча­са упор­но­го стоя­ния. «Возь­ми­те у ме­ня, — пред­ла­гаю ей, — по­том за­не­се­те, я тут, ря­дом жи­ву», — и на­зы­ваю ад­рес. Жен­щи­на по­смот­ре­ла с та­ким не­до­ве­ри­ем и ужа­сом, слов­но уви­де­ла пе­ред со­бой не­весть что. Она ведь не по­стес­ня­лась, а ис­пу­га­лась при­нять по­мощь; вдруг при­дет­ся «вы­быть» из иг­ры?

 

         Де­ле­ние на бо­га­тых и бед­ных на­чи­на­ет­ся с рас­то­роп­но­сти.

 

         Кол­ле­ги на ра­бо­те все­рь­ез го­во­ри­ли о том, что на Ук­раи­не у цы­ган мож­но ку­пить «ле­чеб­ную вошь» — 25 руб­лей за шту­ку. Яко­бы кар­ди­наль­ное сред­ст­во от жел­ту­хи и бо­лез­ней пе­че­ни; не­об­хо­ди­мо не­за­мет­но скор­мить боль­но­му двух жи­вых на­се­ко­мых.

 

         Сто­ит уве­ли­чить­ся тем­пу об­ще­ст­вен­ной жиз­ни, как те, кто ра­бо­тал хо­ро­шо, на­чи­на­ют ра­бо­тать еще луч­ше, но их ста­но­вит­ся мень­ше, а ле­ни­вые еще без­на­деж­нее опус­ка­ют ру­ки, и их ста­но­вит­ся всё боль­ше.

 

         На зем­ле че­ло­ве­ка нет, есть толь­ко лю­ди, че­ло­ве­ко­об­раз­ные.

 

         Мой друг ска­зал: «Я все­гда воз­вра­ща­юсь, что­бы ис­пра­вить свои ошиб­ки. Это и есть моя глав­ная ошиб­ка!»

 

         Или ты ви­дишь боль­ше, чем го­во­ришь, или ты го­во­ришь боль­ше, чем ви­дишь.

 

         Не стал­ки­вай не­рав­ных соперников — си­лу чувств и си­лу их вы­ра­же­ния. Чув­ст­ва ос­та­нут­ся, по­эты по­гиб­нут.

 

         Па­мять о бу­ду­щем и па­мять о прошлом — раз­лу­чен­ные близ­не­цы.

 

         Там, где не вы­жи­вет один ду­рак, вы­жи­ва­ет сбо­ри­ще ду­ра­ков.

 

         Лю­би ис­пы­та­ния и — ус­то­ишь.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Хо­чешь, что­бы свет­ло бы­ло? Све­тись!!!»

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Не лю­би­те прин­цес­су, ее все лю­бят. Это — про­тив­но».

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Я не за­щи­щаю свои прин­ци­пы, их слиш­ком мно­го. Пусть они са­ми за­щи­ща­ют­ся!»

 

         Джент­ль­мен зна­ет, что по­сту­пать нуж­но все­гда так, как хо­чет жен­щи­на. Раз­но­по­лые встре­чи в де­ло­вом мире — не­же­ла­тель­ное яв­ле­ние. Впро­чем, прак­ти­ки на­шли выход — ис­клю­чи­ли из джент­ль­мен­ско­го об­ра­ще­ния по­ло­вой при­знак.

 

         Ху­дож­ник рас­су­ж­дал: «…вто­рая же­на вы­зы­ва­ла во мне фи­зи­че­ское омер­зе­ние, тре­тья вы­зы­ва­ет омер­зе­ние ду­хов­ное. У пер­вой я сам вы­зы­вал оба пре­ды­ду­щих омер­зе­ния. Со­вме­ст­ная жизнь — шту­ка пре­про­тив­ная!»

 

         Сы­на осу­ди­ли. Мать меч­та­ла о том, что­бы его по­ско­рее вы­пус­ти­ли из тюрь­мы. Ко­гда че­рез во­семь лет сын вер­нул­ся, мать ста­ла меч­тать о том, что­бы его вновь по­са­ди­ли. Я слу­чай­но ока­зал­ся не­воль­ным сви­де­те­лем те­ле­фон­но­го раз­го­во­ра:

         — Ал­ло! Ми­ли­ция! При­шли­те ма­ши­ну! Он всё пе­ре­бил до­ма, всё рас­та­щил и рас­про­дал, но­чью ве­се­лит­ся с друж­ка­ми, — я бо­юсь! — он ме­ня гро­зит­ся убить… Уби­вал уже!

         В те­че­ние од­но­го ве­че­ра она зво­ни­ла еще не­сколь­ко раз. На­ко­нец, об­ра­ти­лась ко мне, как бы оп­рав­ды­ва­ясь:

         — Не едут… Они са­ми его бо­ят­ся! Ма­фия! Го­во­рят, на­до, что­бы он на ме­ня с но­жом бро­сил­ся и что­бы обя­за­тель­но при сви­де­те­лях. Гос­по­ди, не­у­же­ли ни­ка­кой за­кон под не­го не под­хо­дит?! Пять ме­ся­цев та­кой кош­мар продолжается — что де­лать, что де­лать?..

         И она по­зво­ни­ла еще раз.

         — Ми­ли­ция! По­че­му-то ни­ко­го нет от вас…

         То­гда я по­нял, что все мои фан­та­зии, вме­сте взя­тые, не сто­ят од­ной-един­ст­вен­ной «меч­ты» это не­сча­ст­ной ма­те­ри.

 

         Та­кая ка­те­го­рия, как че­ло­ве­че­ская уве­рен­ность, — жи­тель вре­ме­ни. Со­от­вет­ст­вен­но и лю­ди де­лят­ся на: а) уве­рен­ных в зав­траш­нем дне; б) уве­рен­ных в дне се­го­дняш­нем и в) уве­рен­ных во вче­раш­нем дне. Всё об­ще­ст­во лю­дей жи­вет сра­зу, од­но­вре­мен­но и в дет­ст­ве, и в зре­ло­сти, и в ста­рос­ти. За­то ка­ж­дый, не­за­ви­си­мо от сво­его от­дель­но­го, лич­но­го воз­рас­та, мо­жет вы­би­рать: ка­кой имен­но «уве­рен­но­сти» он бу­дет слу­жить. По­это­му встре­ча­ют­ся и мо­ло­дые ста­ри­ки, и ста­рые юно­ши.

 

         Про­фес­сио­нал срав­ни­ва­ет чу­до бы­тия со сво­ей схе­мой. Схе­ма ожи­ва­ет.

 

         Ожив­лен­ные ду­ши встре­ча­ют­ся не там, где оби­та­ют ожив­лен­ные те­ла.

 

         Ес­ли вы су­мее­те взгля­нуть на мир гла­за­ми же­ны, то вам обя­за­тель­но за­хо­чет­ся под­ру­жить­ся со все­ми ее лю­бов­ни­ка­ми.

 

         Вы за­ме­ча­ли, что пе­ред тем, как по­гас­нуть окон­ча­тель­но, све­чи на­пос­ле­док вспы­хи­ва­ют яр­че? Уми­раю­щие ли­стья, те­ла из­да­ют пе­ред кон­цом по­след­ний не­слыш­ный крик — вы­плеск энер­гии, нек­ро­био­ти­че­ское из­лу­че­ние. То же и с по­эти­че­ской ду­шой че­ло­ве­ка, ко­то­рая, про­ща­ясь, све­тит­ся осо­бен­но силь­но. По­это­му так при­тя­га­тель­но «про­ща­ние» в творчестве — нек­ро­по­эти­че­ское из­лу­че­ние. И го­ре то­му ху­дож­ни­ку, чья ду­ша до­го­ре­ла рань­ше, чем те­ло: свет вы­зы­ва­ет­ся уми­ра­ни­ем.

 

         Как это гру­ст­но: од­но­ра­зо­вая жизнь.

 

         Про­верь, до ка­кой сте­пе­ни ты сво­бо­ден: а) сам се­бе хо­зя­ин; б) сам се­бе царь; в) сам се­бе бог. Не­у­же­ли ни­че­го не вы­брал?!

 

         Борь­ба с со­пер­ни­ком не так хо­ро­ша, как бой с те­нью.

 

         Гру­бую на­шу жизнь твор­цы обыч­но изо­бра­жа­ют че­рез ка­кое-ли­бо изя­ще­ст­во. А вот по­про­бо­ва­ли бы они вы­ра­зить изя­ще­ст­во жиз­ни че­рез гру­бость, жес­то­кость, грязь и сле­пую сти­хию! Ведь имен­но с это­го на­чи­на­ла при­ро­да, у ко­то­рой буд­то бы есть уче­ни­ки…

 

         Лю­бовь и ненависть — ло­ша­ди: од­на вы­во­зит за пре­де­лы ада, другая — за пре­де­лы рая.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Жен­щи­на! Я — ав­тор тво­ей люб­ви ко мне. Не всё по­лу­ча­ет­ся с пер­во­го раза, при­хо­дит­ся пе­ре­де­лы­вать».

 

         Воз­мож­но, ум — это не­что, что мо­жет рас­пре­де­лять­ся по прин­ци­пу со­об­щаю­щих­ся со­су­дов. Со­вме­ст­ная жизнь боль­ших и ма­лых при­во­дит к то­му, что де­ти ста­но­вят­ся ум­нее, а взрос­лые не­из­беж­но глу­пе­ют. Так, че­рез не­де­лю жиз­ни с дет­во­рой в лес­ном па­ла­точ­ном та­бо­ре я, ни о чем не раз­мыш­ляя, со сто­про­цент­ным ис­сле­до­ва­тель­ским ин­те­ре­сом су­нул па­лец в рас­ка­лен­ные уг­ли до­го­раю­ще­го ко­ст­ра: го­ря­чо или нет?

 

         Ма­те­рия не­пре­рыв­но пре­об­ра­зу­ет­ся в дух, так же, как дух, в свою оче­редь, по­сто­ян­но пре­вра­ща­ет­ся в ма­те­рию.

 

         Раз­ви­тие ми­ра ка­ти­лось ко­ле­сом, Рос­сия жила — скач­ка­ми. Ко­гда лю­дей на­силь­но гна­ли к об­ще­му «свет­ло­му бу­ду­ще­му», они чув­ст­во­ва­ли се­бя од­ной ог­ром­ной род­ней. Теперь — сво­бо­да. Ка­ж­дый бе­жит в оди­ноч­ку к сво­ему пер­со­наль­но­му свет­ло­му бу­ду­ще­му. В этом но­вом со­рев­но­ва­нии мы ста­но­вим­ся чу­жи­ми, как ни­ко­гда.

 

         «Я не­дос­то­ин!» — ска­жешь ты, но это при­зна­ние не уве­ли­чит твое­го дос­то­ин­ст­ва.

 

         Умер один мой мо­ло­дой друг, на­вяз­чи­во-хо­ро­ший и фа­таль­но не­ле­пый во­сем­на­дца­ти­лет­ний че­ло­век. Ес­ли он ста­рал­ся в ка­ком-ли­бо де­ле, то ста­рал­ся очень, че­рес­чур, с по­спеш­ным рве­ни­ем и, как пра­ви­ло, с не­ле­пым, жал­ким ре­зуль­та­том сво­их уси­лий. Всем бы­ло не­лов­ко оби­жать его бес­плод­ное усер­дие, по­это­му, кри­вя ду­шой, хва­ли­ли, а он — рад был ста­рать­ся еще бо­лее. Был…

         Я был с ним веч­но не со­гла­сен, он жил не так и умер зря: крик­лив, болт­лив и не опасен — царь с го­ло­вою без ца­ря.

         По­лу­чи­лось, что мож­но со­вме­щать эпи­грам­му и… эпи­та­фию.

 

         Ес­ли о че­ло­ве­ке при его жиз­ни и по­сле его смер­ти вы го­во­ри­те оди­на­ко­во, то мож­но на­де­ять­ся, что и по­кой­ный от­пла­тит вам той же мо­не­той.

 

         Па­мять не зна­ет раз­ли­чий ме­ж­ду жи­вы­ми и мерт­вы­ми.

 

         Ге­ний не стра­да­ет от не­при­знан­но­сти.

 

         Серьезность — до­ро­га сла­бых.

 

         Изо всех сил ста­ра­ешь­ся снять ню так, что­бы в ка­ж­дой ли­нии про­чи­ты­ва­лось эхо вне­зем­ных гар­мо­ний, а получается — лишь го­лая ба­ба… То же и с кам­нем, и с де­ре­вом, и с металлом — с лю­бым ма­те­риа­лом, ко­то­рый мас­те­ра раз­де­ва­ют по-раз­но­му: одни — до ти­ра­жи­руе­мой пор­но­гра­фии, другие — до не­по­вто­ри­мо­го ше­дев­ра.

 

         Го­во­ря­щее тре­п­ло ме­нее ос­кор­би­тель­но, чем тре­п­ло слу­шаю­щее.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Жен­щи­на! Ты ви­дишь во мне ка­ри­ка­тур­ность му­жа. Я ви­жу в те­бе ка­ри­ка­тур­ность ро­да че­ло­ве­че­ско­го!»

 

         Луч­ше всех о нрав­ст­вен­но­сти мо­жет по­ве­дать толь­ко рас­ка­яв­ший­ся пре­ступ­ник.

 

         Где быт, там и быТ­ло.

 

         Го­во­рят, что че­ло­ве­че­ст­во, сме­ясь, рас­ста­ет­ся со сво­им про­шлым. Ах, ес­ли бы оно так же нау­чи­лось рас­ста­вать­ся со сво­им бу­ду­щим!

 

         Еще раз убе­дил­ся, что в наш су­ет­ный век толь­ко в по­сте­ли от­кры­ва­ет­ся са­мое со­кро­вен­ное. Итак, мы по­ужи­на­ли и лег­ли. Сна­ча­ла она за­хо­те­ла ку­пить ак­ции, что­бы иметь три­на­дцать про­цен­тов го­до­вых, по­том она за­хо­те­ла ку­пить два но­вых япон­ских те­ле­ви­зо­ра и про­дать один ста­рый, по­том она за­хо­те­ла ук­расть со служ­бы пол­вед­ра тол­че­но­го ме­ла, по­том она за­хо­те­ла… ме­ня. Так мы по­ссо­ри­лись.

 

         В при­сут­ст­вии по­сто­рон­них по­ве­де­ние род­ст­вен­ни­ков ста­но­вит­ся луч­ше. По­то­му что в «по­ве­де­нии» уча­ст­ву­ют не они, соб­ст­вен­но, са­ми, а тот же­лае­мый хо­ро­ший об­раз, что осоз­нан­но изо­бра­жа­ет­ся. Зна­чит, один из са­мых про­стых ре­цеп­тов, ус­по­каи­ваю­щий се­мей­ные ссоры — это от­но­сить­ся друг к дру­гу, как чу­жие, как в пер­вый день зна­ком­ст­ва, как к обид­чи­во­му, но по­лез­но­му со­се­ду. То есть, ува­жи­тель­но. Так мож­но по­пы­тать­ся об­ма­нуть из­веч­ную рос­сий­скую традицию — в по­ис­ках ува­же­ния к се­бе бить сво­их же.

 

         Рос­сия. 1917-й год — на­ча­ло по­ли­ти­че­ски-без­нрав­ст­вен­но­го вар­вар­ст­ва. 1991-й год — на­ча­ло эко­но­ми­че­ски-без­нрав­ст­вен­но­го вар­вар­ст­ва.

 

         Ночь меж ус­та­ми раз­лив­ная, скри­пит ди­ван, как ка­ни­фоль… Будильник — ми­на часовая — убь­ет сча­ст­ли­вых в 6.00.

 

         Ес­ли те­ло пе­ре­ста­ло стре­мить­ся к пу­те­ше­ст­ви­ям, зна­чит, ду­ша по­те­ря­ла зем­ной ин­те­рес.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Жен­щи­на! Я по­сто­ян­но пом­ню о том, что обя­зан те­бе сво­им сча­сть­ем. Но не дай Бог, ес­ли ты ста­нешь об этом на­по­ми­нать!»

 

         Без­гла­зый при дви­же­нии поль­зу­ет­ся па­лоч­кой, материалист — про­ек­ти­ро­ва­ни­ем.

 

         У очень сы­то­го и у очень го­лод­но­го есть в ми­ре об­щий родственник — это оди­но­че­ст­во.

 

         Уточ­не­ние пре­ды­ду­щих на­блю­де­ний: куль­ту­ра раз­де­ли­лась на не­сколь­ко «ав­то­ном­ных» сло­ев, при­чем, слои эти не при­мы­ка­ют друг к дру­гу, не пе­ре­хо­дят плав­но из од­но­го в дру­гой, как пред­став­ля­лось на­ка­ну­не, а име­ют та­кое раз­де­ле­ние, что между — про­вал, пус­то­та, не­пре­одо­ли­мый поч­ти ва­ку­ум; по­тре­би­тель или тво­рец «ниж­них» уров­ней не в со­стоя­нии по­нять цен­но­сти «верх­них» — и на­обо­рот.

         Мой друг, че­ло­век с весь­ма утон­чен­ным вку­сом и, вме­сте с тем, с впол­не де­мо­кра­ти­че­ской тер­пи­мо­стью к про­яв­ле­ни­ям лю­бо­го твор­че­ст­ва, был оше­лом­лен, ис­пы­ты­вая стыд за тех, на чьем твор­че­ском ве­че­ре он по­бы­вал; вы­сту­па­ли сем­на­дца­ти-во­сем­на­дца­ти­лет­ние со­чи­ни­те­ли: «Я был по­ра­жен край­не низ­ким уров­нем, на ко­то­ром рас­хо­ду­ют­ся эти та­лант­ли­вые, в об­щем-то, ре­бя­та!» Сло­во «рас­хо­ду­ют­ся» он вы­де­лил осо­бо. Так от­зыв­чи­вая, но пло­хая хо­зяй­ка и про­дук­ты из­рас­хо­ду­ет, и вре­мя по­те­ря­ет, и на­кор­мить ни­ко­го тол­ком не смо­жет… И хо­зяй­ку жаль, и про­дук­тов.

 

         На­стоя­щая ве­ра не­за­ви­си­ма и под­чи­ня­ет­ся толь­ко сво­бо­де.

 

         На ли­це у жен­щин от­ра­жа­ет­ся внеш­няя по­роч­ность их жиз­ни, у мужчин — внут­рен­няя.

 

         Лю­бов­ник был осо­бой мас­ти: как суд, — к се­бе при­го­во­рил! Не­воль­ный срок име­ло сча­стье, как буд­то он и впрямь лю­бил. На ложь лю­бо­вью от­ве­чая, лю­бовь лишь ночь бра­ла вза­мен. Он был хо­рош. Хо­тел, ску­чая, без обе­ща­ний, без из­мен.

         Но срок за­кон­чил­ся од­на­ж­ды, от сча­стья вор — ос­во­бо­ж­ден, и во­ров­ской лю­бов­ной жа­ж­дой к не­уто­ле­нью при­гво­ж­ден.

 

         Муж­чи­ны вы­пи­ли пи­ва.

         — Это что? — спро­сил ре­бе­нок.

         — Ка­ка! — ска­зал отец.

         Муж­чи­ны вы­пи­ли вод­ки.

         — Это что? — спро­сил ре­бе­нок.

         — Бя­ка! — ска­зал отец.

         — Хо­чу ка­ку-бя­ку! — за­кри­чал ре­бе­нок.

 

         Мо­ло­дые эгои­сты лю­бят со­би­рать­ся в стаи. И ес­ли из этой стаи жизнь бес­по­щад­но вы­би­ва­ет од­но­го, дру­го­го, третье­го... то это ма­ло от­вле­ка­ет ос­тав­ших­ся от на­сла­ж­де­ния жиз­нью. Знае­те, как бьют те­те­ре­вов на охо­те? Из ук­ры­тия, из ша­ла­ша! Во вре­мя то­ко­ви­ща эти са­мо­влюб­лен­ные фан­фа­ро­ны мо­гут си­деть на де­ре­ве до тех пор, по­ка охот­ник не пе­ре­щел­ка­ет их по од­но­му; жи­вые лишь удив­лен­но-рав­но­душ­ны­ми взгля­да­ми про­во­жа­ют па­даю­щих то­ва­ри­щей до зем­ли… И — вновь то­ку­ют! Не в этом ли, за­час­тую, кро­ет­ся бес­силь­ная не­на­висть ста­ри­ков к мо­ло­де­жи? Ведь ста­ри­ки уже дав­но «от­то­ко­ва­ли» свое, за­то те­перь они хо­ро­шо слы­шат все по­доз­ри­тель­ные шо­ро­хи жиз­ни.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Бой­тесь без­обид­ных! Они за­ста­вят вас чув­ст­во­вать се­бя мер­зав­ца­ми и под­ле­ца­ми».

 

         По­пыт­ка со­брать во­еди­но всех сча­ст­ли­вых за­кан­чи­ва­ет­ся, как пра­ви­ло, все­об­щей тра­ге­ди­ей.

 

         Те­ле­ви­де­ние, ком­пь­ю­тер­ная связь — все-та­ки нар­ко­тик. Ин­фор­ма­ци­он­ный ал­ко­го­лизм. Зна­ко­мые ста­дии: при­вы­ка­ние, пик то­ле­рант­но­сти, раз­вал. Экран — пол­но­стью го­то­вое к упот­реб­ле­нию, син­те­зи­ро­ван­ное «ду­хов­ное ве­ще­ст­во», по­это­му ув­ле­кать­ся им опас­но. Ес­те­ст­вен­ный ба­ланс жиз­ни и здо­ро­вья по­до­бен пал­ке: не пе­ре­ги­бай, сло­ма­ешь!

 

         Ко­ор­ди­на­ты мира — это не то, что лю­ди на­зы­ва­ют сло­ва­ми «дли­на», «ши­ри­на», «вы­со­та» и «вре­мя», а то, что они на­зы­ва­ют сло­вом «бо­юсь».

 

         Фи­ло­со­фич­но вос­хи­ща­юсь: в тра­вин­ке каждой — жиз­ни стяг! Уча­сток… Ле­то… Чер­ты­ха­юсь: по­ра про­па­лы­вать сор­няк.

 

         По­кло­не­ние не­дос­ти­жи­мо­му соз­да­ет ску­ку.

 

         На­чи­наю­щих по­этов нуж­но уби­вать та­кой фра­зой: «От­сут­ст­вие опы­та и са­мо­стоя­тель­ных мыс­лей не ком­пен­си­ру­ет­ся, го­луб­чик, ни­ка­ким вдох­но­ве­ни­ем».

 

         Глу­пый хо­чет, что­бы весь мир уз­нал о нем, ум­но­му же хо­ро­шо и от то­го, что он сам зна­ет о ми­ре.

 

         Рос­сий­ский обы­ва­тель очень свое­об­раз­но реа­ги­ру­ет на не­уда­чи раз­лич­ных все­на­род­ных подлецов — пре­мье­ров, пра­ви­те­лей, мар­ша­лов, ге­не­раль­ных сек­ре­та­рей. Ко­гда, на­при­мер, у вы­со­ких мер­зав­цев не по­лу­ча­ет­ся пра­ви­тель­ст­вен­ный за­го­вор, обы­ва­тель не столь­ко ра­ду­ет­ся вслух по­бе­де до­б­ра, сколь­ко с жи­вей­шим ин­те­ре­сом рас­су­ж­да­ет: как, на его взгляд, нуж­но бы­ло этот за­го­вор де­лать, что­бы не со­рва­лось… Па­ра­докс? Нет, про­сто в России — все раз­бой­ни­ки: сим­па­тия к раз­бою, к авантюре — в кро­ви, в глу­бо­чай­шей тра­ди­ции, в ге­нах, черт по­бе­ри!

 

         Че­ло­век на­по­ми­на­ет пе­ре­вер­ну­тый айс­берг: ви­ди­мая его часть при­сут­ст­ву­ет на зем­ле, невидимая — в не­бе.

 

         Иг­рать мож­но с жиз­нью, но не с деть­ми!

 

         Ка­кая стран­ная под­ме­на: сло­ва ме­ня­лись на сло­ва! Как раб, все­нощ­но и все­ден­но я пом­нил ту, что знал ед­ва. Ее ли­цо, ее ды­ха­нье, ее бес­связ­ные ус­та, да глу­пых мыс­лей трепыханье — и при­зрак мой, и пус­то­та.

         Лишь в оди­но­ком от­кро­ве­ньи, с са­мим со­бой на­еди­не, я раз­го­ва­ри­ваю с те­нью, что бьет­ся пти­цею во мне.

 

         Су­ще­ст­ву­ет не­кая кри­ти­че­ская чер­та на­сы­щен­но­сти тек­ста, за ко­то­рой ав­тор не в со­стоя­нии рас­ста­вить… зна­ки препинания — за­пя­тые, двое­то­чия, ти­ре. Ли­ней­ный смысл вы­хо­дит из-под кон­тро­ля, «пра­ви­ла дви­же­ния» для контекста — иные. Здесь ука­за­те­ли, зна­ки пре­пи­на­ния ста­но­вят­ся чуть ли не хо­зяе­ва­ми по­ло­же­ния! По­са­дить, од­на­ко, та­ко­го «хо­зяи­на» в стро­ку, точ­но на его един­ст­вен­ное ме­сто, не так-то про­сто. По­ста­вишь сюда — один смысл, туда — дру­гой… Ев­ро­пей­ские ав­то­ры с удо­воль­ст­ви­ем за­им­ст­ву­ют вос­точ­ную тра­ди­цию: тек­сты ос­тав­ля­ют во­об­ще без ка­ких-ли­бо ука­за­те­лей препинания — мол, чи­та­тель, авось, ока­жет­ся ум­нее ав­то­ра и сам рас­ста­вит всё, как на­до.

         А жи­вая речь — про­сто пе­ре­ша­ги­ва­ет че­рез свою бу­маж­ную се­ст­ру.

 

         Ах, что вер­ши­ны вы­ше? То ру­шу, то вер­шу… Ду­ша соз­на­ни­ем ды­шит, и я — во­след! — ды­шу.

 

         Эко­но­мя на люб­ви, вы рис­куе­те за­ра­бо­тать яз­ву ду­ха.

 

         Све­жая власть оз­на­ча­ет ам­ни­стию. Сво­бо­да име­ет пре­ступ­ные мыс­ли. Но­вая жен­щи­на ду­мать об этом не хо­чет.

 

         На го­род­ском ве­ще­вом рынке — барахолке — сто­ял му­жик, тор­гую­щий зим­ней шап­кой из… ам­бар­ных крыс. Це­на шапки — 800 руб­лей. Ра­дио го­во­рит о по­бе­де де­мо­кра­тии.

 

         Книга — еще да­ле­ко не вер­ши­на воз­мож­но­стей Сло­ва; в луч­шем слу­чае, это — все­го лишь «за­кон­сер­ви­ро­ван­ная» про­по­ведь.

 

         Воз­раст и старость — не од­но и то же: ста­рость под­ра­зу­ме­ва­ет ка­че­ст­вен­ность воз­рас­та.

 

         В ка­ж­дом че­ло­ве­ке, по­ка он дей­ст­ву­ет, ра­бо­та­ет не­кий не­ус­тан­ный внут­рен­ний ме­ха­низм срав­не­ний. Срав­ни­ва­ем се­го­дняш­нее с сегодняшним — про­сто жи­вем; срав­ни­ва­ем на­стоя­щее с прошлым — улы­ба­ем­ся; и толь­ко срав­ни­вая се­го­дняш­нюю дан­ность с бу­ду­щим ил­лю­зор­ным представлением — гру­стим. По­то­му что мож­но от­мах­нуть­ся от все­го, кро­ме будущего — это един­ст­вен­ная не­из­беж­ность жиз­ни.

 

         Идея. Пси­хо­ло­ги­че­ские тес­ты пред­ла­га­ют же­ст­кий вы­бор: «да» или «нет»; од­на­ко боль­шин­ст­во лю­дей, за ред­ки­ми ис­клю­че­ния­ми, жи­вут со­вер­шен­но ина­че: как раз имен­но не­оп­ре­де­лен­ность, рас­плыв­ча­тые тол­ко­ва­ния, рас­су­ж­де­ния на тему — вот что точ­но от­ра­жа­ет внут­рен­нее со­стоя­ние. По­это­му «да» или «нет» — при­бли­зи­тель­ный про­дукт «кус­тар­но­го» са­мо­ана­ли­за. Идея со­сто­ит в том, что­бы за­ме­нить труд­ные для от­ве­та «да-нет» на го­раз­до бо­лее при­выч­ные «нра­вит­ся-не нра­вит­ся». Как ор­га­ни­зо­вать на прак­ти­ке? Ну, дать, на­при­мер, про­чи­тать кни­гу и по­про­сить ис­пы­туе­мо­го вы­брать из нее от­дель­ные мес­та по прин­ци­пу «нра­вит­ся-не нра­вит­ся»; на ос­но­ве зна­ния за­ко­нов дан­но­го тек­ста (а не тес­та!) пси­хо­ана­ли­тик лег­ко «про­чи­та­ет» осо­бен­но­сти лич­но­сти.

 

         Жизнь — ла­ви­на. Но от ди­ко­го кам­не­па­да жизнь лю­дей от­ли­ча­ет­ся тем, что мы ва­лим­ся не по пра­ви­лам: и на­верх, и вниз, и на­бок, по­бли­же к ди­ва­ну…

 

         Ста­рая де­ва. Ведь­ма. Тем­ная не­по­роч­ность.

 

         Чем от­ли­ча­ет­ся тест от тек­ста? Че­ло­век, «про­тя­ги­ваю­щий» се­бя по тек­сту кни­ги, вы­зы­ва­ет в сво­ем внут­рен­нем эфи­ре осо­бое зву­ча­ние, сим­фо­нию пе­ре­жи­ва­ний, му­зы­ку эмо­ций. А воз­мож­но­сти тес­та по­доб­ны воз­мож­но­стям шар­ман­ки: ми­ло, но очень уж од­но­об­раз­но.

 

         Пус­тая го­ло­ва пой­ма­ла как-то па­роч­ку мыс­лей. Но сра­зу вы­пус­кать их на во­лю не за­хо­те­ла, а ре­ши­ла по­до­ж­дать: пусть-ка па­роч­ка раз­мно­жит­ся… Не по­лу­чи­лось. Мыс­ли в не­во­ле не раз­мно­жа­ют­ся.

 

         Го­ри­зон­таль­ные мор­щи­ны на лбу лю­дей сви­де­тель­ст­ву­ют о на­ли­чии зем­ных тя­же­стей; вертикальные — сле­ды от тя­же­стей не­бес­ных.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Эй! Ко­гда я на те­бя смот­рю, то ви­жу че­ло­ве­ка раз­но­го, а ко­гда ты говоришь — все­гда оди­на­ко­вый… По­ме­няй­ся!»

 

         Од­ни ищут прав­ду сна­ру­жи, дру­гие но­сят ее в се­бе.

 

         Ни од­но из ка­честв че­ло­ве­ка не долж­но ру­ко­во­дить дру­ги­ми ка­че­ст­ва­ми в нем.

 

         Лю­би­мая! Ты нау­чи­лась ды­шать мо­им ды­ха­ни­ем. Те­перь я рис­кую стать за­лож­ни­ком тво­ей бес­по­мощ­но­сти.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Не бой­тесь ис­пор­тить мне на­строе­ние, оно все­гда пло­хое».

 

         Ре­бе­нок не по­ве­рит в огонь до тех пор, по­ка сам не обож­жет­ся. Че­ло­век не по­ни­ма­ет смер­ти до той по­ры, по­ка не ум­рет.

 

         Уми­рать бо­ит­ся лишь тот, кто бо­ял­ся жить.

 

         …До­ма хо­зяй­ка за­ста­ла та­кой бес­по­ря­док, что рас­строи­лась и лег­ла на ди­ван без сил, и ус­ну­ла в оби­де и оп­ла­ки­ва­нии тще­ты сво­ей. Вот он! — гнус­ный ко­зырь «жен­ской сла­бо­сти»! Ведь у нор­маль­но­го ра­бот­ни­ка труд­но­сти вы­зы­ва­ют же­ла­ние дей­ст­во­вать, а у то­го, ко­му вну­ша­ли, что слабость — это дос­то­ин­ст­во, на­сту­па­ет же­ла­ние уха­жи­вать за сво­ей не­сча­ст­но­стью.

 

         Преж­де­вре­мен­ное и не­по­мер­ное со­вре­мен­ни­ки со­глас­ны при­нять лишь в об­ли­чии пая­ца.

 

         Зна­ко­мая по­этес­са при­зна­лась: «Не мо­гу боль­ше! Да­вит про­вин­ция. Уез­жа­ем с му­жем в Пи­тер, там я, воз­мож­но, смо­гу рас­крыть­ся пол­но­стью». Дай-то Бог! Хо­тя тай­ный внут­рен­ний на­смеш­ник тут же шеп­нул, что на­стоя­щая про­вин­ция на­хо­дит­ся в те­бе са­мой, го­лу­буш­ка, а не во­круг, что мир по­лон при­ме­ров, ко­гда иные де­ре­вен­ские за­твор­ни­ки от­кры­ва­ли в сво­ем серд­це не Пи­тер, а сто­ли­цу Все­лен­ной. И то­гда за­твор­ник про­из­но­сил, долж­но быть: «Не мо­гу боль­ше!..» — и бе­жал от зем­ных сто­лиц еще даль­ше. По­то­му что сто­ли­ца в те­бе и сто­ли­ца в миру — вра­ги. Я очень хо­чу ве­рить в то, что по­этес­са до­жи­вет до сво­его вто­ро­го бег­ст­ва.

 

         Мир — это ог­ром­ное со­стоя­ние по име­ни Меч­та. Ес­ли это со­стоя­ние раз­бить на ак­ции, то по­лу­чит­ся уди­ви­тель­ная кар­ти­на: с дет­ст­ва ка­ж­до­му вы­да­ет­ся пол­но­стью весь па­кет акций — вла­дей! весь мир — твой! Но за мно­гое в жиз­ни при­хо­дит­ся пла­тить, при­чем, не день­га­ми или вре­ме­нем, как час­то ка­жет­ся, а единственно — меч­той. Со­стоя­ние та­ет. Сча­ст­лив тот, кто до ста­рос­ти со­хра­нил свой «кон­троль­ный па­кет».

 

         За­час­тую пред­мет раз­го­во­ра ну­жен не для то­го, что­бы ус­лы­шать, а для то­го лишь, что­бы по­силь­нее рас­па­лить во­ин­ст­вую­щий дух веч­но не­до­воль­но­го обы­ва­те­ля-бор­ца за свое сча­стье, за свои пра­ва, за свою точ­ку зре­ния.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Ви­дишь эту ве­ли­кую кар­ти­ну? Ты лю­бу­ешь­ся ей и толь­ко ей, ты сам весь при­над­ле­жишь этой кар­ти­не. Зна­ешь, по­че­му? По­то­му что у нее нет ав­то­ра! А ес­ли бы ты знал его имя, ты стал бы еще лю­бо­вать­ся и са­мим со­бой, точ­нее, тем, что ты зна­ешь боль­ше дру­гих… Кол­ле­га! Ос­тавь по­сле се­бя де­ла, но со­три с них «строи­тель­ные ле­са» — па­мять о се­бе. Со­гла­сен?.. Нет?! То­гда бе­ре­гись, по­сле те­бя се­ме­на твое­го име­ни взой­дут, как сор­няк, и они за­кро­ют пло­ды дел бес­по­лез­ной те­нью».

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Смерт­ные лю­бят ра­вен­ст­во».

 

         Вот так за­по­ве­да­ли бо­ги, во­век не­пре­ло­жен за­вет: есть ра­вен­ст­во в про­шлой до­ро­ге, в бу­ду­щей равенства — нет!

         Бы­тий­ст­ва дро­жа­щая жил­ка стре­мит­ся ус­во­ить пре­дел; то страш­но, то хлад­но, то пыл­ко яв­ле­ние ду­хов и тел.

         Ге­рой­ская зло­ба бес­силь­на, ти­ран объ­яв­ля­ет на­бег. И жал­кой ста­но­вит­ся пы­лью рев­ни­тель чудес — че­ло­век.

         Лишь ти­хое обык­но­ве­нье по си­ле срав­ни­мо с меч­той. Ус­та­ло­го ду­ха сми­ре­нье па­рит над мо­гиль­ной пли­той.

 

         Сек­рет муд­ро­сти очень прост: лю­бо­го счи­тай ум­нее и луч­ше се­бя.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Жен­щи­на! Ес­ли ты бу­дешь ме­ня толь­ко лю­бить, я ум­ру. Из­воль­те и не­на­ви­деть!»

 

         Всяк, гля­дя в гроб, лю­бу­ет­ся со­бою. Сле­пых не жаль. Ос­леп­ших жаль до воя!

 

         Что ми­ря­ни­ну ра­дость, то свя­то­му пе­чаль.

 

         Ес­ли на во­прос: «Что вас вос­хи­ща­ет в жиз­ни?», — рес­пон­дент нач­нет пе­ре­чис­лять пред­ме­ты сво­его восхищения — это не­пол­но­цен­ный че­ло­век. Он не смог ска­зать: «Всё!»

 

         Пре­сту­п­ле­ния со­вер­ша­ют­ся от оди­но­че­ст­ва.

 

         Есть лю­ди, ко­то­рых ни в ко­ем слу­чае нель­зя со­гре­вать похвалой — про­ту­ха­ют мгно­вен­но!

 

         Се­го­дня но­чью ви­дел стран­ный сон. С ми­лой мы еха­ли ку­да-то на те­ле­ге, за­пря­жен­ной то­щей ло­ша­ден­кой. И на­до бы­ло ехать че­рез лес. Но с ус­ло­ви­ем: все на­ши чув­ст­ва по­ки­нут нас. Я очень ис­пу­гал­ся, что ко­гда мы вы­едем из ле­са, то не смо­жем вспом­нить сво­их чувств, они по­те­ря­ют­ся, за­блу­дят­ся на­все­гда. По­это­му при­шлось сроч­но и очень мно­го по­тру­дить­ся: бу­к­валь­но за­кон­спек­ти­ро­вать ка­ж­дое чув­ст­во, ка­ж­дый ню­анс чувств на бу­ма­ге, на­гру­зить эти­ми за­пи­ся­ми пол­ную те­ле­гу, и толь­ко то­гда, в ка­ком-то страш­ном, жут­ком жи­вот­ном па­ни­че­ском бес­па­мят­ст­ве, ди­ко на­хле­сты­вая ска­чу­щую кля­чу кну­том, — про­ры­вать­ся че­рез лес. А на той стороне — ос­ле­пи­тель­ный свет, мно­го воз­ду­ха, ра­дость, воз­вра­ще­ние соз­на­ния, па­мя­ти и — ог­ром­ное, не­ве­ро­ят­ное об­нов­ле­ние и очи­ще­ние всех про­снув­ших­ся на­ших пе­ре­жи­ва­ний. И я сре­ди но­чи про­снул­ся. Ми­лая спит на мо­ем пле­че. Хо­ро­шо и слад­ко­ва­то-страш­но. Ле­жу и ду­маю: на­до бы кон­спек­ты сжечь…

 

         Пи­сал сказ­ку для де­тей. Уди­ви­тель­но слож­но, ин­те­рес­но и вы­ма­ты­ваю­ще! Во взрос­лой иг­ре со сло­вес­ной вя­зью мож­но по­зво­лить се­бе роскошь — быть слож­ным. Для де­тей нуж­на лишь суть, не­пре­рыв­ная про­сто­та! Да еще в ино­ска­за­тель­ной по­да­че. Тру­ден не сам ма­те­ри­ал, а именно — не­пре­рыв­ность про­сто­го. На­стоя­щие дет­ские сказ­ки та­ят в сво­ей «при­ми­тив­но­сти» чу­до­вищ­ную си­лу воз­дей­ст­вия! По­это­му труд­но. За­то до ка­кой за­ме­ча­тель­ной, ба­наль­ней­шей ве­щи уда­лось до­ко­пать­ся, вы­би­ра­ясь на яс­ную по­верх­ность жиз­ни из сво­их ин­ди­ви­ду­аль­ных, так ска­зать, глу­бин; весь че­ло­ве­че­ский мир, лю­бая вещь в нем, ду­хов­ная или ма­те­ри­аль­ная, — всё бы­ло ко­гда-то при­ду­ма­но в сво­ем на­ча­ле. Я был по­тря­сен: глав­ное за­ня­тие лю­дей на земле — при­ду­мы­вать! Всё остальное — мель­че, вто­ро­сте­пен­нее; фантазия — это и есть тот пре­сло­ву­тый «смысл», ко­то­рый ищет веч­но под­сле­по­ва­тая на­ша меч­та.

 

         Человек — столп: от не­ба до зем­ли.

 

         Сло­ва «лю­ди» и «до­бы­ча» не­раз­де­ли­мы; «до­бы­ча» и «че­ло­век» — не­со­вмес­ти­мы.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Я сча­ст­ли­вый че­ло­век, я ни­ко­гда не хо­тел быть пер­вым».

 

         Ес­ли ты со­гла­сишь­ся со мной, мы по­ра­ду­ем­ся вме­сте. Ес­ли ты не со­гла­сен, я по­ра­ду­юсь вдвой­не.

 

         Ис­кус­ст­во не со­дер­жит ре­ше­ния. За­да­ча искусства — под­вес­ти, за­да­ча ценителя — взять.

 

         Есть лю­ди, ко­то­рые по­доб­ны в жиз­ни ра­бо­чим ло­шад­кам, прав­да, с не­ко­то­рой стран­но­стью: по­ка есть гру­же­ный воз — ло­шадь ста­ра­ет­ся, нет воза — ло­жит­ся по­ми­рать.

 

         Жи­ла-бы­ла го­ло­ва. Мед­ная. Сто лет на­зад этой го­ло­вой мел в ступ­ке толк­ли. И всё бы­ло по пра­ви­лам, всё на­хо­ди­лись на сво­их мес­тах: го­ло­ва толк­ла, мел — то­лок­ся.

         А по­том Мед­ная Го­ло­ва ре­ши­ла сво­ей жиз­нью за­жить. И за­жи­ла: не слы­шит, не ви­дит, не го­во­рит, а ша­та­ет­ся, уши­ба­ет по че­му по­па­ло. Все ее ру­га­ют, а ей хоть бы что! И вот од­на­ж­ды уда­ри­лась Мед­ная Го­ло­ва об ко­ло­кол… Ка­кая му­зы­ка по­лу­чи­лась! Все во­круг вос­хи­ща­ют­ся, все му­зы­ку хва­лят. Мед­ная Го­ло­ва ра­ду­ет­ся: ее ра­бо­та!

         А по­том у мед­но­го­ло­вой глаз­ки поя­ви­лись: ви­деть ста­ла. Ду­ма­ли, на поль­зу это, од­на­ко ку­да там! Те­перь как уви­дит Мед­ная Го­ло­ва чу­жой чей-ни­будь ко­ло­кол, ко­то­рый жи­вет се­бе ти­хо да скром­но, так сра­зу с раз­бе­гу го­ло­вой в него — ба-бах! И кри­чит Го­ло­ва на весь свет: «Это я му­зы­ку сде­ла­ла! Это — я!» Но ни­кто по­че­му-то не хва­лит… Вот ведь ка­кой век на дво­ре: рань­ше со­сле­пу били — зву­ча­ло, те­перь зря­чие ударяют — не ра­ду­ет…

         А во­об­ще-то это прит­ча о мо­ло­дых во­рах чу­жо­го «зву­ча­ния» — не­тер­пе­ли­вых твор­че­ских не­до­но­сков, це­ле­на­прав­лен­но, увы, зря­че по­тро­ша­щих жи­вой чей-то ко­ло­кол. Те­перь та­ких мно­го.

         Под­хва­тит пи­са­те­лиш­ка чу­жую ин­то­на­цию, чу­жой мо­тив, идею, да и вы­но­сит в се­бе до пол­но­цен­но­го про­из­ве­де­ния. Все аха­ют: ах! Ори­ги­нал! А он уж и сам не пом­нит, от ко­го «оп­ло­до­тво­рил­ся». Уве­рен­но так: «Моё!» — го­во­рит. По­хо­же на ро­жаю­щую про­сти­тут­ку.

 

         У ме­ня есть один (из­ви­ни­те за мяг­кое вы­ра­же­ние) го­вен­ный при­ятель. Веч­но он под­ви­зал­ся на ка­ких-то третье­сте­пен­ных, ма­ло­от­вет­ст­вен­ных и, ра­зу­ме­ет­ся, ма­ло­оп­ла­чи­вае­мых долж­но­стях. На вы­пив­ку хва­та­ло. Не­ожи­дан­но фор­ту­на да­ла фи­нан­со­вый шанс — ок­лад вде­ся­те­ро боль­ше преж­не­го! Уж как он сра­зу за­важ­ни­чал! При­шлось объ­яс­нить: «До­ро­гой, лю­ди ме­ня­ют­ся толь­ко с той сто­ро­ны, с ка­кой спо­соб­ны се­бя ви­деть. Ты те­перь ви­дишь се­бя толь­ко с де­неж­ной сто­ро­ны, а я, как ви­дел те­бя с го­вен­ной сто­ро­ны, так с нее же и даль­ше на­блю­даю. Ни­че­го не из­ме­ни­лось. Уж из­ви­ни!»

 

         Хо­ро­шая же­на по­ни­ма­ет и ду­шу, и серд­це, и те­ло муж­чи­ны. Но в чем-то мо­жет не хва­тить понимания — эту брешь за­пол­ня­ет лю­бов­ни­ца.

 

         Ху­дож­ник раз­мыш­лял: «Вот ведь как по­лу­ча­ет­ся! До свадь­бы я хо­тел ее, а она мед­ли­ла. Те­перь на­обо­рот: она хо­чет, а я мед­лю…»

 

         Дух и ду­ша: эхо вло­же­но в эхо.

 

         Ко­го счи­тать «нор­маль­ным»? Аб­со­лют­ное боль­шин­ст­во: те, кто поль­зу­ют­ся из­вест­ным ис­точ­ни­ком и по­лу­ча­ют из­вест­ный ре­зуль­тат.

         За­то не­нор­маль­ные мно­го­ва­ри­ант­ны: те, кто поль­зу­ют­ся из­вест­ным ис­точ­ни­ком и по­лу­ча­ют не­из­вест­ный ре­зуль­тат; те, кто поль­зу­ют­ся не­из­вест­ным ис­точ­ни­ком и по­лу­ча­ют из­вест­ный ре­зуль­тат; и осо­бен­но хо­ро­ши те, кто поль­зу­ют­ся не­из­вест­ным ис­точ­ни­ком и по­лу­ча­ют не­из­вест­ный ре­зуль­тат. На­при­мер, по­эты.

 

         На­чать но­вое дело — это пра­виль­но ух­ва­тить ко­нец то­го клуб­ка, ко­то­рый ты хо­чешь раз­мо­тать.

 

         Твор­че­ский че­ло­век на­по­ми­на­ет ны­ряль­щи­ка, лов­ца жем­чу­га. Ны­ря­ет он в безд­ну не­бес­ную: вы­дох­нет жизнь, а вдохнет — вдох­но­ве­ние. Иных глу­би­на на­сов­сем за­би­ра­ет.

 

         Ко­гда ваш оп­по­нент го­во­рит о де­ле, а вы в это вре­мя чув­ст­вуе­те лич­ную оби­ду, — то вы лич­но для это­го де­ла не под­хо­ди­те.

 

         «Бог при­сут­ст­ву­ет в ка­ж­дом из вас!» — го­во­рят пас­ты­ри. Прав­да, они за­бы­ва­ют до­ба­вить, что при­сут­ст­ву­ет он — по рас­пи­са­нию дья­во­ла.

 

         На­вер­ное, это — от­кры­тие: бу­к­ва «О» сто­ит точ­но на се­ре­ди­не рус­ско­го алфавита — 16 зна­ков пе­ред ней и 16 по­сле. Это — са­мая стар­шая сре­ди букв, боль­шин­ст­во слов на­чи­на­ет­ся имен­но с нее, наи­бо­лее час­то она встре­ча­ет­ся и внут­ри, в со­ста­ве слов. «О» — это точ­ка бу­к­вен­но­го взры­ва, на­ча­ло аз­буч­ной «все­лен­ной».

         Ме­то­до­ло­ги­че­ская ре­ко­мен­да­ция для изу­че­ния аз­бу­ки мо­жет вы­гля­деть так: ес­ли хо­чешь оты­скать дей­ст­ви­тель­ное начало — ищи се­ре­ди­ну. Зо­ло­тую се­ре­ди­ну! С это­го мес­та и учись. Пря­мо­ли­ней­ное вос­при­ятие лю­дей при­уче­но к ошиб­ке: за на­ча­ло при­ни­мать… край. «А» — это край, и «Я» — это край. Ис­тин­ное На­ча­ло все­гда един­ст­вен­но!

         Ка­ба­ли­сти­че­ское при­ло­же­ние: (бу­к­вам аз­бу­ки при­сваи­ва­ет­ся по­ряд­ко­вый но­мер) сум­ма бу­к­вен­ных но­ме­ров лю­бо­го сло­ва со­сто­ит из двух час­тей-сла­гае­мых, ко­то­рые мож­но срав­нить и оп­ре­де­лить к ка­кой энергетике — «свет­лой» (сум­ма до «о») или «тем­ной» (сум­ма букв, стоя­щих по­сле «о») — от­но­сит­ся дан­ное сло­во. Здесь пол­ная сво­бо­да для творчества — вся­кий лю­би­тель во­лен ор­га­ни­зо­вать свои пра­ви­ла сче­та! Фо­не­ти­ка язы­че­ских групп и эт­но­сов, к при­ме­ру, «сме­ще­на» из­ряд­но. Наи­бо­лее час­то по­вто­ряе­мая глас­ная у удмуртов — «Ы».

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Я ни­ко­гда не жа­лу­юсь. За­то как вор­чу!!!»

 

         Мало — пло­хо, много — смер­тель­но.

 

         — От­че­го вы рас­ста­лись?

         — Она ут­вер­жда­ла, что це­нит ме­ня боль­ше соб­ст­вен­ной жиз­ни.

         — ?!.

         — Не люб­лю из­ли­шеств!

 

         Раз­но­об­ра­зие да­ют лишь труд­но­сти, по­бе­ды оди­на­ко­вы в прин­ци­пе.

 

         Во внут­рен­нем ми­ре сво­бо­да и дисциплина — од­но и то же.

 

         Ошиб­ки хра­нят от чу­жих сла­во­сло­вий, от соб­ст­вен­ной лести — ста­кан­чик спа­сет. Вой­ди в ме­ня, Бог, за­но­чуй в этом кро­ве, а ут­ром мы вме­сте уй­дем на вос­ход!

 

         Не­до­би­тый дра­кон при­тво­ря­ет­ся по­би­той со­ба­кой.

 

         Ци­та­там сле­ду­ет об­ра­щать­ся с людь­ми так же ос­то­рож­но, как с силь­ным ядом: в не­боль­ших до­зах лю­ди по­лез­ны для ци­тат, при не­ог­ра­ни­чен­ном употреблении — ци­та­ты гиб­нут.

 

         Зна­ко­мый ар­хан­гел при­гла­сил ме­ня к се­бе по­бол­тать. Мы си­де­ли на об­ла­ке и ко­щун­ст­вен­но хо­хо­та­ли. На ма­те­ри­ках бу­ше­вал эпи­леп­ти­че­ский при­па­док. Воз­вра­щать­ся не хо­те­лось. От ви­зи­та на Зем­лю ар­хан­гел от­ка­зал­ся. Ни­кто не ви­дел, как я пла­кал.

 

         Эко­но­ми­сты-энер­ге­ти­ки на­вя­за­ли свой ре­жим: вес­ной и осе­нью вре­мя ра­зом, по еди­ной ко­ман­де, сме­ща­ет­ся ров­но на один час, весной — ту­да, осенью — об­рат­но. С не­ко­то­ро­го мо­мен­та все ча­со­вые уст­рой­ст­ва в мо­ем жи­ли­ще ста­ли про­из­во­дить эту кор­рек­цию… са­ми, без внеш­не­го вме­ша­тель­ст­ва. Ве­щи об­ре­та­ют обык­но­ве­ние ав­то­ма­ти­че­ски под­страи­вать­ся под жизнь хо­зя­ев.

 

         Россия — «се­ре­дин­ная» ка­кая-то стра­на, лю­ди, точ­нее, в ней ка­кие-то «се­ре­дин­ные»: ни то, ни се, ни ры­ба ни мя­со, не жи­вы и не мерт­вы… — вот и тя­нут­ся рос­сы с оди­на­ко­вой за­ви­стью во взгля­де за кор­до­ны: там, мол, и жи­вут по-на­стоя­ще­му, ах! — там и уми­ра­ют-то не по­на­рош­ку! Не то что у нас!

 

         Я сам пи­шу сти­хи, по­это­му по про­сто­му за­ко­ну по­до­бий по­сто­ян­но об­ща­юсь с не­сча­ст­ны­ми существами — по­эта­ми. Они, как из­вест­но, раз­ные. Кто-то их под­раз­де­ля­ет по те­ма­ти­че­ской на­прав­лен­но­сти ин­те­ре­сов, кто-то по уров­ню про­фес­сио­наль­но­го, что ли, мас­тер­ст­ва, кто-то по вир­ту­оз­но­сти в ми­ре об­ра­зов, по за­мы­сло­ва­той ори­ги­наль­но­сти, по но­ва­ци­ям в об­лас­ти форм, по эк­ви­либ­ри­сти­ке ло­ги­че­ских па­ра­док­сов, по… — в об­щем, черт но­гу сло­мит, ес­ли пе­ре­чис­лять; ка­ких толь­ко цве­точ­ков и ягод не сы­щет­ся на мо­гу­чем дре­ве тво­ря­ще­го по­зна­ния! Что­бы не упо­доб­лять­ся спо­рщи­кам, вы­яс­няю­щим «чей нос луч­ше?», я «раз­де­лил» для се­бя всех, склон­ных го­во­рить риф­ма­ми и рит­ма­ми, по не­сколь­ко ино­му прин­ци­пу: по мас­шта­бу мыш­ле­ния. Этот фор­маль­ный при­ем кое-что уп­ро­стил. Те­перь по­лу­чи­лось так: од­ни опе­ри­ру­ют лишь сво­им внут­рен­ним мир­ком, дру­гие мир­ком внут­ри, бы­том и се­го­дняш­ним вре­ме­нем, тре­тьи за­ма­хи­ва­ют­ся на всё пре­ды­ду­щее плюс вся ис­то­рия че­ло­вечь­е­го бы­тия, чет­вер­тым по­да­вай са­мо­го Все­дер­жи­те­ля. И всё свя­зы­ва­ет один не­боль­шой значок — «плюс». По­то­му что без не­го не сой­дут­ся во­еди­но ни тай­ны рас­ту­щей лич­но­сти, ни за­да­чи тру­да и ре­мес­ла, ни со­при­ча­ст­ность с ве­ли­ким. «Плюс» — это и есть по­эзия, а мы — бу­к­вы.

 

         Ни­как не мо­гу по­нять, о чем речь, ко­гда го­во­рят: та­лант под­ра­жа­ния.

 

         Ес­ли ты учишь­ся, ес­ли ты про­дви­га­ешь­ся в сво­ем раз­ви­тии, то обя­за­тель­но «при­ме­ря­ешь на се­бя» и чу­жое го­то­вое пла­тье, и чу­жие вер­ши­ны. Для пи­шу­щих это — и стиль, и сте­пень на­сы­щен­но­сти пись­ма, и сю­же­ты, и ча­рую­щая му­зы­каль­ная вязь осо­бо­го сло­га… Не на­до лишь пу­тать, и при­ме­рять фрак в груд­ном воз­рас­те, а в зре­лом бо­ять­ся рас­стать­ся с пол­зун­ка­ми.

 

         На мой взгляд, душа — это опыт­ная слу­жан­ка при дво­ре се­го­дняш­не­го вре­ме­ни, ко­то­рая хо­ро­шо зна­ет свое де­ло: ис­кус­ст­во ко­пи­ро­ва­ния ис­кус­ст­ва.

 

         Од­на­ж­ды ав­то­ра спро­си­ли, что он чув­ст­ву­ет, ко­гда са­дит­ся за на­пи­са­ние ка­ких-ли­бо тек­стов? (Толь­ко не «что?», а «как?»!) Ав­тор от­ве­тил, на­сме­шив тем слу­ша­те­лей, что чув­ст­ву­ет се­бя при этом, как… не­дое­ная ко­ро­ва. Мо­жет быть и смеш­но, но, срав­не­ние точ­но от­ра­жа­ет суть про­цес­са. У ко­ро­вы нет вы­бо­ра: с од­ной сто­ро­ны, она не­пре­рыв­но пи­та­ет­ся, с дру­гой, ее на­все­гда «раз­дои­ли». Творчество — про­цесс не­об­ра­ти­мый.

 

         Так уж уст­рое­на эта сви­стуль­ка бога — че­ло­век: он на­чи­на­ет «зву­чать» и то­гда, ко­гда внеш­ний мир вли­ва­ет­ся в его внут­рен­ний и то­гда, ко­гда на­обо­рот.

 

         Пись­мен­ное по­сла­ние к лю­дям от серд­ца на­чи­на­лось бы со сло­ва: «Бра­тья!» Пись­мен­ное по­сла­ние к лю­дям от ра­зу­ма на­чи­на­лось бы: «Кол­ле­ги!»

 

         То, что с муж­ской сто­ро­ны вы­гля­дит, как до­ка­за­тель­ст­во люб­ви, с жен­ской вы­гля­дит, как ак­сио­ма.

 

         Куль­тур­ное се­мя, ли­шен­ное ис­кус­ст­вен­но­го ухо­да, бро­шен­ное на про­из­вол слу­чая, пре­вра­ща­ет­ся в кис­лый ди­чок. Ди­чок ус­той­чив в при­ро­де, куль­тур­ное семя — нет. На­пра­ши­ва­ет­ся пред­по­ло­же­ние, что культура — это ис­кус­ст­вен­ное опе­ре­же­ние эво­лю­ци­он­но­го хо­да при­ро­ды. По­это­му воз­мож­но об­рат­ное пре­вра­ще­ние: из дич­ка в на­лив­ное яб­лоч­ко.

 

         Очень про­стая мысль: мо­ло­дые хо­тят знать свое бу­ду­щее, ста­ри­ки сво­его бу­ду­ще­го знать не хотят — ста­ри­ки вспо­ми­на­ют мо­ло­дость. Зна­ние ста­ри­ков эк­ви­ва­лент­но их опы­ту. Ни­че­го та­ко­го страш­но­го в смер­ти нет, — ра­бо­та­ет нис­хо­дя­щая ветвь ес­те­ст­вен­но­сти: один из уча­ст­ни­ков ми­ро­зда­ния дом по­стро­ил, а дру­гие этот дом так же по­сле­до­ва­тель­но и ак­ку­рат­но, не пор­тя ни од­ной де­та­ли, разбирают — что­бы сно­ва мож­но бы­ло стро­ить.

 

         Вы­яс­не­ние от­но­ше­ний ме­ж­ду ре­аль­но­стью и аб­ст­рак­ци­ей за­став­ля­ет под­ра­жать не­до­ся­гае­мо­му.

 

         Са­мый ве­ли­кий поэт — при­ро­да и, как вся­кий по­эт, она за­го­ва­ри­ва­ет свою судь­бу на­пе­ред. А в этой ее судь­бе: и судь­ба че­ло­ве­ка, и судь­ба че­ло­ве­че­ст­ва. За­го­во­рить се­бя «по об­ра­зу и по­до­бию» то­го, че­го еще нет, — вот выс­ший об­ра­зец сти­ля са­мо­со­тво­ряю­ще­го бы­тия. Но не опас­но ли при­зы­вать ве­ли­кие си­лы без­греш­но­го бу­ду­ще­го на хи­лые пле­чи по­роч­но­го на­стоя­ще­го? Опас­но, еще как опас­но! По­это­му при­ро­да вы­ну­ж­де­на за­ра­нее го­то­вить­ся к бу­ду­щим ис­пы­та­ни­ям, к бу­ду­ще­му гре­ху, она вы­ну­ж­де­на уве­ли­чи­вать «за­пас проч­но­сти» сво­его тер­пе­ния и упо­вать на кре­пость не­ис­то­щи­мо­го по­коя.

 

         По­сле ка­ж­до­го пред­ло­же­ния мож­но по­мол­чать се­кунд 10–15. Долж­на поя­вить­ся «объ­ем­ность».

 

         Ца­ри­ца тишины — от­чу­ж­ден­ность. Под­ра­жая люб­ви, ты рис­ку­ешь сго­реть. Аб­со­лют и не­со­вер­шен­ст­во не­со­вмес­ти­мы. Чем доль­ше я жи­ву, тем боль­ше я те­ряю се­бя са­мо­го.

 

         Го­во­ря «се­го­дня», я имею в ви­ду не­сколь­ко се­го­дняш­них ты­ся­че­ле­тий.

 

         Уз­нать бу­ду­щее лег­че все­го че­рез пор­чу: гни­лое зре­ет дос­роч­но.

 

         Ра­бы уче­ний охот­но вы­пол­ня­ют ко­ман­ды: нель­зя! го­лос! ря­дом! взять!

 

         По­знав­ший суе­ту су­ет пе­ре­ста­ет чи­тать кни­ги.

 

         Под­ра­жать мо­гу­чим иде­ям опас­но: вме­сто од­но­го пол­но­цен­но­го ис­точ­ни­ка мо­гут по­лу­чить­ся мил­лио­ны его «не­до­но­шен­ных» ко­пий. Ты ведь не зна­ешь, от­ку­да ты вы­шел и ку­да при­дешь. И при­дешь ли, и вы­шел ли? Бе­ре­ги, до­ро­гой, се­бя, и ты сбе­ре­жешь мно­гое!

 

         Бу­ме­ранг? Это то, что бро­са­ет­ся в гла­за из зер­кал.

 

         Ин­те­рес гас­нет при встре­че с тем­ной не­на­сыт­но­стью.

 

         Чу­жая мысль со­блаз­ня­ет не ху­же жен­щи­ны иной!

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «По­знай се­бя. Се­го­дня же!»

 

         Есть лю­ди, у ко­то­рых не­ук­ро­ти­мая жа­ж­да ра­бо­тать про­яв­ля­ет­ся имен­но то­гда, ко­гда все от­ды­ха­ют.

 

         Любовь — это ко­гда жен­щи­на на­хо­дит­ся ря­дом, но ни­ка­ко­го вре­да не де­ла­ет.

 

         Ка­ж­дый прав по-сво­ему: од­ни с ус­пе­хом до­ка­зы­ва­ют, что про­изош­ли от бо­га, дру­гие, с не мень­шим ус­пе­хом, что от обезь­я­ны.

 

         Есть со­вер­шен­но осо­бая раз­но­вид­ность го­во­ря­щих: они все­гда го­во­рят прав­ду, но в го­лом ви­де прав­да ка­жет­ся им слиш­ком скуч­ной и по­это­му речь ук­ра­ша­ет­ся до­пол­ни­тель­ной ло­жью.

 

         Я со­вер­шен­но не пом­ню, как и по­че­му я по­пал на эту пла­не­ту. Знаю толь­ко, что был ро­ж­ден в стра­не, на­зы­ваю­щей се­бя «Рос­сия». Жизнь здесь уст­рое­на так же, как в тюрь­ме.

         Сна­ча­ла мной рас­по­ря­жа­лись ро­ди­те­ли. Они ме­ня лю­би­ли, и я их лю­бил. Но их лю­бовь не зна­ла ни­че­го, кро­ме ко­манд и бе­зо­го­во­роч­но­го подчинения — так жить их нау­чи­ли пра­ви­ла ог­ром­ной ка­зар­мы. По­том мной ста­ли рас­по­ря­жать­ся гру­ст­ные дя­ди и те­ти, ко­то­рые му­чи­ли де­тей ка­зен­ным сче­том и тю­рем­ной гра­мо­той. Я со­про­тив­лял­ся. Но все, кто имел пра­во ко­ман­до­вать, обя­за­тель­но го­во­ри­ли: «Ты при­над­ле­жишь…» И ка­ж­дый на­зы­вал свое: се­мью, шко­лу, ор­га­ни­за­цию… Ко­гда я на­стаи­вал: «Нет!», — в от­вет по­лу­чал: «Ты обя­зан!»

         В этой стра­не у ме­ня ото­бра­ли соб­ст­вен­ные мыс­ли. Здесь мне вло­жи­ли в ру­ки ору­жие. Мое су­ще­ст­во при­учи­ли за­ви­сеть от не­кра­си­вых же­ла­ний.

         Рос­сия, ве­ро­ят­но, са­мая ли­це­мер­ная стра­на на пла­не­те. Ее при­ня­то бла­го­да­рить за ис­пы­та­ния. Жизнь пе­ре­ста­нет че­ло­ве­ку при­над­ле­жать здесь с мо­мен­та ро­ж­де­ния, а ду­ша до кон­ца дней сво­их иг­ра­ет со смер­тью.

 

         Смею­щая­ся бедность — бо­гат­ст­во, смею­щий­ся богач — со­кро­ви­ще.

 

         Ду­ра­ки в ми­ре рас­пре­де­ля­ют­ся так же, как му­хи: ли­бо они при по­мо­ях, ли­бо при слад­ком пи­ро­ге.

 

         Пред­се­да­тель все­гда хо­тел быть толь­ко Пред­се­да­те­лем и ни­кем боль­ше. Где бы он ни появлялся — на ули­це, на со­б­ра­нии, на то­же­ст­вен­ном ужи­не, в ком­па­нии с женщиной — обя­за­тель­но да­вал по­нять: ря­дом не кто-ни­будь, а Он Сам. До­ка­за­тель­ст­вом, что Пред­се­да­тель дей­ст­ви­тель­но Пред­се­да­тель, за­ни­ма­лись все лю­ди: дру­зья, род­ст­вен­ни­ки, слу­чай­ные гос­ти го­ро­да, доб­ро­же­ла­те­ли, на­смеш­ни­ки, барыги — ак­тив­ная пуб­ли­ка.

         Те­перь мы, го­ро­жа­не, на не­го паль­ца­ми по­ка­зы­ва­ем и хо­хо­чем. Он видит — ра­ду­ет­ся. И шля­пу при­под­ни­ма­ет. Уз­нае­те? То-то! Мы его са­ми вы­бра­ли. И еще вы­бе­рем.

 

         Бла­жен­ст­во с ра­зу­мом не дру­жат.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Ищешь гра­ни­цу ме­ж­ду тьмой и све­том? Она — в те­бе!»

 

         Мой компас — ты. Толь­ко по­это­му я не бо­юсь ухо­дить.

 

         Жен­щи­на, что сюр­приз: без «упа­ков­ки» те­ря­ет­ся главное — не­ожи­дан­ность.

 

         Стрем­ле­ние к луч­шей до­ле де­ла­ет до­ли жиз­ни раз­ны­ми.

 

         Во вся­ком ув­ле­че­нии муж­чи­ну ве­дет аван­тю­ризм, а женщину — вы­го­да.

 

         Опять — ни­чей, вновь — в ни­ку­да; я сно­ва чис­тая стра­ни­ца. Ответ — в ответ — не уга­дав, от­вет от­ве­та сто­ро­нит­ся.

         Эпи­сто­ляр­ное ны­тье, ах, уни­зи­тель­ное пра­во: твер­дить в про­ща­нии: «Мое!», и сма­ко­вать оби­ду: «Бра­во!»

         В на­ча­ле толь­ко и в кон­це лег­ко встре­ча­ют­ся от­ве­ты. Да знак во­про­са на лице — на про­ме­жу­точ­ные ле­та.

 

         Наи­бо­лее изо­щрен­ный спо­соб самоубийства — жизнь.

 

         Мой друг за­щи­ща­ет толь­ко те прин­ци­пы, ко­то­рые счи­та­ет свои­ми. В на­шей друж­бе есть всё, кро­ме на­деж­но­сти.

 

         — Хо­чу к те­бе! (Как она не­по­сред­ст­вен­на, ее нель­зя не лю­бить!)

         — Хо­ро­шо, при­хо­ди. (Фальшь мою опыт скры­ва­ет.)

         Ка­кая до­са­да, что нель­зя от­клю­чить те­ле­фон!

 

         Вот слу­чай. У ме­ня есть зна­ко­мый, про­за­ик-ши­зоф­ре­ник. На­стоя­щий, с ди­аг­но­зом. Так вот, к не­му но­чью при­шла дру­гая моя зна­ко­мая, поэтесса — у нее эпи­леп­сия. Пред­ставь­те, он стал ее ду­шить! Те­перь ду­маю: я-то кто?! Ведь это я их по­зна­ко­мил!

 

         Ду­рак «к се­бе тя­нет», ум­ный «в се­бя вби­ра­ет».

 

         Мой друг гор­дил­ся тем, что, пу­те­ше­ст­вуя по жиз­ни, всю­ду вы­ра­ба­ты­вал «ан­ти­идею»: «Это го­раз­до труд­нее, чем вы­ра­бо­тать са­му идею», — мно­го­зна­чи­тель­но по­яс­нял он со­мне­ваю­щим­ся. А как про­ве­ришь? Впро­чем, один спо­соб, воз­мож­но, и по­до­шел бы: ес­ли по­сле встре­чи «идеи» и «ан­ти­идеи» не ос­та­нет­ся да­же пра­ха, зна­чит, обе они бы­ли хо­ро­ши.

 

         Ад на по­верх­ность всплыл, как ма­те­рик.

         Ги­ган­та дер­жит со­весть, мелюзгу — ги­гант.

 

         Жизнь — точ­ка встре­чи ма­те­рии и ду­ха. В этой точ­ке, опус­ка­ясь, кри­стал­ли­зу­ет­ся ко­ло­ния ве­ществ, а, под­ни­ма­ясь, груп­пи­ру­ет­ся ко­ло­ния кос­ми­че­ских волн. Вол­на жиз­ни, как вол­на же и гас­нет. Сле­дов жизнь не ос­тав­ля­ет.

 

         «Ино­пла­не­тя­нин» — это тот, кто не лю­бит свою пла­не­ту.

 

         Лич­ное го­ре или сча­стье ка­жут­ся очень боль­ши­ми; что­бы не за­блу­ж­дать­ся, — отой­ди от них по­даль­ше!

 

         «Не ак­ту­аль­но!» — го­во­рят о фак­тах, ко­то­рые ус­та­ре­ва­ют вме­сте с га­зе­той-од­но­днев­кой. Ар­хан­гел-жур­на­лист мог бы про­вес­ти ана­ло­гию: «Мир людей — это од­но­днев­ка веч­но­сти. Не ак­ту­аль­но!»

 

         Возражающий — не слы­шит!

 

         Лю­бой, да­же са­мый скры­тый, са­мый не­яв­ный и не­раз­вив­ший­ся по­рок на­чи­на­ет рас­ти от про­сто­го со­сед­ст­ва с те­п­лом и све­том. Как сор­ное се­мя на гряд­ке.

 

         Лю­бовь для отшельника — бо­лезнь.

 

         Сквозь ту­чи си­не­ва, смот­рю ту­да, как плен­ник: до смерти — срок.

 

         Ти­ши­на не­по­вто­ри­ма, а го­ло­са ти­ра­жи­руе­мы.

 

         Иде­ал не зна­ет ком­про­мис­сов.

 

         Ве­ра, На­де­ж­да, Лю­бовь… Рас­став­шись с пер­вой же­ной, я нау­чил­ся жить без Люб­ви, рас­став­шись со вто­рой, нау­чил­ся об­хо­дить­ся без На­де­ж­ды, те­ряя третью — ос­во­бо­дил­ся и от Ве­ры. Те­перь ни­что не ме­ша­ет мне же­нить­ся по-на­стоя­ще­му.

 

         Хо­ро­ший па­лач по­мо­га­ет доп­ра­ши­вать са­мих се­бя.

 

         Жен­щи­ны об­ла­да­ют двой­ной энер­ге­ти­кой. До­пус­тим, днем, на ра­бо­те жен­щи­на «до­нор», а ве­че­ром, дома — «вам­пир»; днем она с ра­до­стью от­да­ет се­бя дру­гим, а ве­че­ром по­едом ест ок­ру­жаю­щих род­ст­вен­ни­ков, вос­пол­няя днев­ные тра­ты… Ес­ли и муж­чи­на по­сту­па­ет по­хо­жим образом — это ба­ба.

 

         Дети — сто­про­цент­ные вам­пи­ры, по­это­му сре­ди пе­да­го­гов так мно­го лю­дей с ис­то­щен­ной нерв­ной сис­те­мой и шат­ким фи­зи­че­ским здо­ровь­ем.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Ты не мо­жешь по­нра­вить­ся дру­гим, по­то­му что ты не­пре­рыв­но нра­вишь­ся се­бе».

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Жен­щи­на! Не спра­ши­вай ме­ня о любви — это мо­жет быть на­ча­лом мое­го раз­оча­ро­ва­ния в те­бе. По­тру­дись са­ма от­ве­тить на свой во­прос: «Ты ме­ня лю­бишь?»

 

         Один мой де­ре­вен­ский при­ятель пе­ре­стал со­мне­вать­ся в се­бе и враз за­де­лал­ся биз­нес­ме­ном, пред­се­да­те­лем рай­он­но­го об­ще­ст­ва охот­ни­ков и ры­бо­ло­вов, обо­зре­ва­те­лем рай­он­ной га­зе­ты, чле­ном прав­ле­ния об­ще­ст­ва ин­ва­ли­дов, на­род­ным за­се­да­те­лем и еще кем-то мес­тах в трех-четырех — до ку­чи. При­ятель этот — че­ло­век весь­ма ки­пу­чий в жиз­ни, хоть и ин­ва­лид, без ком­плек­сов, а уж в бе­се­де, как в вы­зы­ваю­щем от­кро­ве­нии, и во­все прям до кон­фу­за.

         Груп­пу ин­ва­ли­дов-биз­нес­ме­нов из Рос­сии при­гла­сил по­гос­тить на по­бе­ре­жье Сре­ди­зем­но­го мо­ря, рас­сла­бить­ся в пя­ти­звез­доч­ном оте­ле один ис­пан­ский мил­лио­нер-бла­го­тво­ри­тель. То есть, «ту­да», «там» и «об­рат­но» — всё за его счет. Ока­зал­ся в этой груп­пе и мой де­ре­вен­ский зна­ко­мый. А уж ко­гда вер­нул­ся, рас­ска­зал, не скры­вая ли­хой доб­ле­сти, кое-что.

         — Ты не пред­став­ля­ешь, ка­кие там жи­вут ду­ра­ки! Сплошь! Сде­лать там свой бизнес — раз плю­нуть! Ча­сы, на­при­мер, в од­ном ма­га­зи­не бе­решь, а сда­ешь в другом — уже в два раза до­ро­же. Или с зон­ти­ка­ми опе­ра­ция: бе­решь, ска­жем, зон­тик в од­ном ма­га­зи­не, где он сто­ит пять дол­ла­ров, и та­щишь в центр, в дру­гой ма­га­зин, а там изо­бра­жа­ешь из себя — мол, не по­нра­вил­ся, вер­ни­те день­ги, возь­ми­те свой зон­тик… Бе­рут! По­ни­ма­ешь, бе­рут! И две­на­дцать дол­ла­ров пла­тят. Ну, ду­ра­ки! Я та­ких ду­ра­ков в жиз­ни не ви­ды­вал! Они да­же не до­га­ды­ва­ют­ся, что у них день­ги про­сто так валяются — толь­ко под­би­рай! Я у так­си­ста во­семь­де­сят дол­ла­ров хап­нул, пи­ва на оп­то­вой ба­зе ку­пил, свез­ли на пляж — с «на­ва­ром» в де­сять раз в миг рас­про­дал. Так­сист всю до­ро­гу орал от вос­тор­га: «О! Рус! Биз­нес!» А еще я гар­мош­ку с со­бой возил — вы­шел на пляж к их­ним мил­лио­не­рам, да как на­чал!.. Спе­ци­аль­но про­тез от­стег­нул, что­бы ви­де­ли, как од­ной ру­кой на­яри­ваю. Ты что! — Мил­лио­не­ры во­круг ме­ня пля­сать на­ча­ли, по­нял! Один да­же кон­тракт пред­ла­гал, га­ст­ро­ли по Ис­па­нии, по­нял?! А по­том я удоч­ку в ма­га­зи­не за шесть дол­ла­ров взял и да­вай ры­бу на ка­ком-то ка­на­ле ло­вить пря­мо в го­ро­де. Клю­ет без ос­та­нов­ки! Ты не по­ве­ришь, эти ду­ра­ки в оче­редь ко мне вы­строи­лись: по три дол­ла­ра за шту­ку от­да­ва­ли. Ну, ду­ра­чье! Как де­ти!.. Я ско­ро по сво­им «ин­ва­лид­ным» при­гла­ше­ни­ям еще и в Тур­цию съезжу — гар­мош­ку с со­бой возь­му обя­за­тель­но…

         Я на­сме­ял­ся до ико­ты, а по­том, все-та­ки, не удер­жал­ся и про­из­нес то, что на­пра­ши­ва­лось, оче­вид­ную ба­наль­ность, роб­кое:

         — Стыд­но, во­об­ще-то…

         — Те­бе стыд­но, по­то­му что ты то­же ду­рак!

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Муж­чи­на учит­ся вла­деть со­бой, а женщина — вла­деть муж­чи­ной».

 

         Шел дождь. Писатель Х. про­пи­вал го­но­рар в уз­ком кру­гу дру­зей. Вы­пив­ки не хва­ти­ло, так как писатель Х. в щед­ро­сти был бо­лее, чем уме­рен. Пи­ли на ра­бо­те. До­пи­вать по­шли в дом к пи­са­те­лю Х. По до­ро­ге к до­му ини­циа­тор про­трез­вел. Дру­зья дол­го бро­ди­ли меж ка­мен­ных до­мов: «Ты что?!» — воз­му­ти­лись они. «Не мо­гу вспом­нить, где жи­ву» — не­воз­му­ти­мо па­ри­ро­вал вла­де­лец го­но­ра­ра. Шел дождь.

 

         Друг жи­вет му­чи­тель­но: загорится — по­гас­нет, поверит — раз­оча­ру­ет­ся, да­же ве­се­лит­ся все­гда под мас­кой пе­ча­ли… И ра­бо­та ин­те­рес­ная, и не пьет, и не ку­рит, и же­ну по­ме­нял удач­но, и сам ум­ни­ца, а всё рав­но что-то не так, слов­но чу­дят­ся не­ве­до­мые и не­ви­ди­мые кан­да­лы боль­шо­му и сво­бод­но­му серд­цу, слов­но сму­ща­ет­ся их тай­ным зво­ном ра­бо­таю­щий ум. Всё дело — в це­не: пла­тят, увы, не за то, за что сам се­бя сам це­нит.

 

         Во­круг слов­но что-то умень­ши­лось, во мне рав­но­ве­сие хо­ло­да; спа­са­ясь, ли­сою ты ве­ша­лась на шею спа­си­те­ля под­ло­го.

         Най­дя на­сла­ж­де­нье в не­пра­виль­ном, не­до­жи­том по­ни­ма­нии, в от­ча­ян­ном про­ги­бе са­бель­ном на­гое яви­лось же­ла­ние!

         И взгляд тот же все, из­ви­няю­щий, и то же ли­ца очер­та­ние, и зна­ние жиз­ни не знаю­щей: и — ти­ши­ны на­зи­да­ние.

         Но всё же встре­ча­ешь, не­уз­нан­ной, по­ги­бель свою не по­гиб­шую, и, фо­то­порт­ре­том за­пу­ган­ный, це­лу­ешь ви­де­ние ни­щее.

 

         Бу­дут лю­ди двух ви­дов: дья­вол с серд­цем бо­га и бог с серд­цем дья­во­ла.

 

         Ложь точ­на и кон­крет­на, а правда — не­уло­ви­ма.

 

         «Чер­та бед­но­сти» — это ры­чаг ве­сов жиз­ни, один ко­нец ко­то­ро­го дер­жит ча­шу с день­га­ми, а другой — ча­шу ду­ши: ес­ли в од­ном мес­те «чер­та бед­но­сти» опус­ка­ет­ся, то в дру­гом про­ис­хо­дит не­из­беж­ный подъ­ем. Рус­ский ва­ри­ант осо­бый: чер­та бед­но­сти пе­ре­лом­ле­на по­по­лам.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Спи! Сон — это при­кос­но­ве­ние к бу­ду­ще­му».

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Тер­петь не мо­гу! Ду­ше га­дить хо­чет­ся!»

 

         Кар­ти­на. Ла­до­ни хо­зяи­на ле­жат на гла­зах у пре­дан­но­го пса. Кар­ти­на на­зы­ва­ет­ся: «Сча­стье».

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Ты не мо­жешь боль­ше то­го, что ты мо­жешь. Для на­стоя­ще­го чу­да этого — слиш­ком ма­ло».

 

         Тай­но­го лен­тяя лег­ко вы­чис­лить: фи­зи­че­ские на­груз­ки умень­ша­ют его ин­тел­лект.

 

         Един­ст­вен­ный не­по­бе­ди­мый кон­ку­рент на земле — за­висть.

 

         Мно­го в че­ло­ве­ке пар­но­го: глаз ви­дит фор­му и ви­дит об­раз, ухо слы­шит звук зем­ной и звук не­бес­ный, и толь­ко язык — один. Он — со­еди­ни­тель все­го.

 

         Вот лю­бов­ни­ки, что сли­лись в го­ря­чем ноч­ном экс­та­зе, а над ними — два не­ви­ди­мых су­ще­ст­ва, их ду­ши, в ужа­се и омер­зе­нии от­тал­ки­ваю­щие друг дру­га.

 

         Но­вое в сексе — это не раз­но­об­ра­зие его форм, а сме­на прин­ци­па: так ро­ж­да­ют­ся чер­ви любви — серд­цее­ды.

 

         Соз­дать по об­ра­зу и подобию — это не оз­на­ча­ет соз­дать та­кое же. Мож­но соз­дать умень­шен­ную дей­ст­вую­щую ко­пию, су­ве­нир: дей­ст­вую­щую мо­дель вин­тов­ки, ло­ко­мо­ти­ва, ста­ту­эт­ку… Лю­ди, соз­дан­ные «по об­ра­зу и по­до­бию божь­е­му», — все­го лишь «су­ве­нир­ный» его ва­ри­ант.

 

         Ес­ли уж бу­ма­га стер­пе­ла, то чи­та­тель и по­дав­но стер­пит.

 

         Сво­бо­да. В про­вин­ции поя­ви­лась, за­прет­ная до не­дав­не­го вре­ме­ни, мно­жи­тель­ная и ко­пи­рую­щая тех­ни­ка. Пер­вое, что сде­ла­ли ту­чи но­во­яв­лен­ных сред­них, мел­ких и мель­чай­ших дель­цов, ба­рыг, жу­ли­ков, это — ви­зит­ные кар­точ­ки. При­чем, в аб­со­лют­ном сво­ем боль­шин­ст­ве, эти ви­зит­ки со­об­ща­ют не столь­ко о про­фес­сии вла­дель­ца, сколь о его не­тер­пе­ли­вой и кич­ли­вой глу­по­сти: «Ге­не­раль­ный ди­рек­тор ки­ос­ка», «Ге­не­раль­ный рас­по­ря­ди­тель бри­га­ды», «Ге­не­раль­ный ко­ор­ди­на­тор до­мо­управ­ле­ния» и т. д. Есть да­же ака­де­ми­ки и ге­не­ра­лис­си­му­сы. Сво­бо­да в Рос­сии на­чи­на­ет­ся с са­мо­по­име­но­ва­ния. И чем смеш­нее сво­бо­да, тем серь­ез­нее глу­пость.

 

         Те­ла име­ют об­щее начало — еди­ный ген­ный код. Эво­лю­ция раз­де­ли­ла нас на ви­ды. По­это­му нель­зя ста­ло су­дить о люб­ви, жиз­ни и про­дол­же­нии ро­да по за­ко­ну на­ча­ла: че­ло­век не мо­жет лечь в од­ну по­стель с кро­ко­ди­лом. И дух жиз­ни ко­гда-то имел об­щее на­ча­ло. Но и это раз­де­ли­лось. По­это­му не ло­жись с чу­ж­дым по ду­ху в од­ну по­стель, ибо не со­еди­нит­ся не­со­еди­ни­мое: че­ло­век не мо­жет лечь в од­ну по­стель с кро­ко­ди­лом.

 

         Революция — чи­рей эво­лю­ции.

 

         Луч­шая мо­дель бесконечности — точ­ка: здесь нет ни про­стран­ст­ва, ни вре­ме­ни. Мы все воз­вра­ща­ем­ся в точ­ку. Не на­дей­ся на за­гроб­ное про­дол­же­ние жиз­ни. Опы­ты спи­ри­тов, от­кро­ве­ния ду­хов, так на­зы­вае­мые «чу­де­са», вос­крес­шие, вер­нув­шие­ся из реанимаций — всё это про­сто све­де­ния или яв­ле­ния, по тем или иным при­чи­нам «вы­та­щен­ные» из точ­ки. А жизнь са­мой точки — все­гда здесь, сей­час, сию се­кун­ду! В точ­ке нет ни про­шло­го, ни будущего — всё од­но в од­ном. И нет ни­че­го уди­ви­тель­но­го в том, что при от­сут­ст­вии вре­ме­ни и про­стран­ст­ва (вспом­ни: у бо­га нет вре­ме­ни, а вре­ме­ни нет — в ну­ле) уда­ет­ся про­де­лы­вать яс­но­ви­де­ние или те­ле­ки­нез. С тем же ус­пе­хом мож­но бы­ло по­ка­зы­вать дей­ст­вие элек­тро­то­ка пе­щер­но­му че­ло­ве­ку… Нау­ке уда­ет­ся реа­ли­зо­вать ил­лю­зии по­то­му, что всё уже есть. Ошиб­ка идеи за­гроб­но­го цар­ст­ва про­ста, оно, мол, на­сту­пит по­том. Увы. Потом — не су­ще­ст­ву­ет.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Смерть! Без это­го по­ня­тия по­эзия мерт­ва».

 

         Жи­ву, как вре­мя: не­воз­врат­но. Про­щай, лю­би­мая, про­щай! Оби­ды от­звук мно­го­крат­ный за всё, что бы­ло, за­ве­щай!

         Чтоб нос­таль­гия, как ко­ло­да, при­гну­ла спи­ну над сто­лом, и па­мять во­ем ды­мо­ход­ным опо­вес­ти­ла б зим­ний сон.

         Сер­деч­ный ком в кан­даль­ной хват­ке: ве­ли­ко­леп­на мука — жить! Ду­ша бо­ле­ет ли­хо­рад­кой, чтоб, ис­це­лив­шись, ис­це­лить.

 

         Лю­бовь про­ща­ет всё. Этим слиш­ком лег­ко и про­сто вос­поль­зо­вать­ся. Лю­бовь са­ма в се­бе та­ит со­блазн по­ро­ка. Лю­би­мая нау­чи­лась оби­жать­ся, и я за­га­ды­ваю на­пе­ред на­шу тихую ка­та­ст­ро­фу. Жал­кая за­щи­та: пу­гать сло­ва­ми за­бо­лев­шую судь­бу! Ми­лый мой че­ло­век, я со­всем не при­ук­ра­ши­ваю те­бя, не вы­ду­мы­ваю то­го, че­го нет, не соз­даю ил­лю­зий. У те­бя обык­но­вен­ное ли­цо, обык­но­вен­ное, удоб­ное для жиз­ни, те­ло, уме­рен­ная сме­лость про­вин­ци­аль­ной ду­ши и впол­не тер­пи­мые ка­при­зы. Я люб­лю те­бя. Не­вы­ска­зан­ная ссо­ра ху­же тай­но­го не­ду­га. Го­во­ри! Оби­ден и тру­ден путь жиз­ни. Что­бы не пом­нить лиш­не­го, дос­та­точ­но опом­нить­ся.

 

         Мой Друг ре­шил сам сшить ту­ри­сти­че­скую па­лат­ку. По­ка шил, всё счи­тал: сколь­ко тка­ни уш­ло, сколь­ко ни­ток, на ка­кую сум­му фур­ни­ту­ры и про­чей ме­ло­чи? По за­вер­ше­нию де­ла не без гор­до­сти объ­я­вил: «По­лу­чи­лось поч­ти в два раза де­шев­ле, чем в ма­га­зи­не!» За этим эпи­зо­дом, мне ка­жет­ся, про­чи­ты­ва­ет­ся важ­ней­шая чер­та в рос­сий­ском по­ни­ма­нии эко­но­ми­ки и эко­но­мии: труд для себя — ни­че­го не сто­ит!

 

         Элик­сир бес­смер­тия в на­пит­ке по име­ни Смерть.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Люб­лю ли я свою же­ну? Про­ти­во­ре­чи­вый от­вет да­ет мне пра­во не спра­ши­вать о том же».

 

         Ворчание — обес­си­лев­шая муд­рость.

 

         Лю­ди ищут, схо­дят­ся и рас­хо­дят­ся. Луч­ше, ко­неч­но, уча­ст­во­вать в раз­лич­ных жи­тей­ских пе­ри­пе­ти­ях, пом­ня о чес­ти, по­ря­доч­но­сти, бла­го­род­ст­ве и дос­то­ин­ст­ве; так мож­но из­бе­жать круп­ных ка­та­ст­роф в че­ло­ве­че­ском об­ли­ке. Се­го­дня по­зво­ни­ла же­на мое­го два­дца­ти­трех­лет­не­го дру­га:

         — Он ухо­дит! Я не знаю, что де­лать. Он хо­чет, что­бы я по­зна­ко­ми­лась с той жен­щи­ной… Не по­ни­маю, за­чем?!

         Мой друг из тех, кто лю­бу­ет­ся сво­им бла­го­род­ст­вом. По­это­му, вы­сту­пая над лю­бов­ным тре­уголь­ни­ком в ро­ли ми­ро­твор­ца, муж­чи­на де­ла­ет глав­ным ви­нов­ни­ком про­ис­хо­дя­ще­го не себя — судь­бу. И ес­ли всё уда­ст­ся, то и «бла­го­род­ст­во» не по­стра­да­ет, и «бла­го­род­ный» вздох­нет, на­ко­нец, об­лег­чен­но: «Я сде­лал, что мог. И я — не сво­лочь».

 

         Я го­во­рю сво­ей жиз­ни «Да!» так же силь­но и ис­крен­не, как го­во­рят это на ис­по­ве­ди. «Да!» — от­ве­ча­ет мне жизнь: и смею­щая­ся юность, и пла­чу­щая ста­рость, и хо­лод­ный рас­чет де­ло­во­го ми­ра, и ко­леб­лю­щие­ся го­ло­са ра­зу­ве­рив­ших­ся пас­то­ров, и чван­ли­вые ум­ни­ки, боя­щие­ся жить, и глуп­цы, боя­щие­ся умереть — мои един­ст­вен­ные со­гра­ж­да­не по пла­не­те. Чув­ст­ва силь­нее бес­чув­ст­вия. Люб­лю весь мир! И имя ему — Лю­би­мая! Един­ст­вен­ная, не­су­щая ми­ру: ро­ж­де­ние и по­ги­бель, со­блазн и по­кая­ние, ис­пы­та­ние тьмой и не­из­беж­ное про­свет­ле­ние. Лю­би­мая! Ве­ли­кое мно­же­ст­во лиц тво­их и вре­мен бес­сло­вес­ны; ти­ши­ной обер­ну­лись и два на­ших «Да!»

 

         …Од­на­ж­ды был ве­чер, ти­хий и оди­но­кий, как пол­ное зна­ние. За ок­ном плы­ла без­раз­лич­ная го­род­ская ночь, уже спа­ли в квар­ти­рах лю­ди. Не­ожи­дан­но для се­бя я вклю­чил про­иг­ры­ва­тель и по­ста­вил на вра­щаю­щий­ся диск пла­стин­ку, ко­то­рую до это­го ни­ко­гда не слу­шал. Это бы­ла сим­фо­ни­че­ская му­зы­ка. Еще бо­лее не­ожи­дан­ным бы­ло и сле­дую­щее дей­ст­вие: я, слов­но за­гип­но­ти­зи­ро­ван­ный, ув­ле­чен­ный безъ­я­зы­кой си­лой зву­ча­щей гар­мо­нии, вдох­нул глу­бо­ко и… стал чи­тать… сти­хи, впле­та­ясь, как вьюн в это по­ющее не­что. Мне по­ка­за­лось, мы на­шли, на­ко­нец-то, друг дру­га! Му­зы­ка. Слова — до­го­ва­ри­ва­ли не­до­чув­ст­во­ван­ное, музыка — до­чув­ст­во­ва­ла не­до­го­во­рен­ное. Мы встре­ти­лись. Но на­ша лю­бовь су­ще­ст­во­ва­ла лишь в этом не­ви­ди­мом пе­ре­пле­те­нии зву­ков и чувств. Про­из­не­сен­ная, она ис­че­за­ла на­все­гда и уже не мог­ла по­вто­рить­ся. Она бы­ла слиш­ком мгно­вен­на. И это­го не бы­ло ма­ло!

 

         Юмор — са­мая безо­пас­ная фор­ма ис­по­ве­ди.

 

         Во вре­мя ис­по­ве­ди по­лез­но пре­до­хра­нять­ся от про­по­ве­ди.

 

         В на­шей кон­то­ре был день вы­да­чи зар­пла­ты. Один му­жик по­до­шел к дру­го­му и иг­ри­во так, с на­ме­ком го­во­рит: «Возь­мем се­го­дня?» А тот по­мед­лил се­кун­ду и от­ве­тил с юмо­ром, но че­ст­но: «Нет, я один люб­лю пить, чтоб уж не де­лить­ся. Я — бы­то­вой!» Ос­таль­ные му­жи­ки, кто при­сут­ст­во­вал в оче­ре­ди у око­шеч­ка кас­сы, не­ожи­дан­но, на­пе­ре­бой ис­крен­не и ве­се­ло под­хва­ти­ли:

         — А я — транс­порт­ник!

         — Я — за­уголь­ный.

         — Я — ка­би­нет­чик. На ра­бо­те пью.

         — Я — подъ­езд­ник…

         Уди­ви­тель­ная по­лу­чи­лась кар­ти­на жиз­ни.

 

         Зри­те­ли в смя­те­нии: на до­ро­ге в бу­ду­щее ца­рит гон­ка без пра­вил.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Ты не кон­ча­ешь­ся там, где кон­ча­ет­ся твое те­ло, да и на­чи­на­ешь­ся ты ина­че…»

 

         По­ко­ем жен­щи­на на­гра­ж­да­ет муж­чи­ну, а суе­той на­ка­зы­ва­ет.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Ми­лая! Ты са­мая, как все­гда, луч­шая, са­мая тер­пе­ли­вая, са­мая сим­па­тич­ная и до­б­рая… Не­у­же­ли те­бе са­мой не со­ве­ст­но слу­шать та­кое?!»

 

         Вещество — это бе­ре­га в океа­не пус­то­ты.

 

         Кор­ми­те ду­шу толь­ко веч­ным, то­гда и вре­мен­но­го бу­дет вдо­воль.

 

         Бог кор­мит нас меч­та­ми, мы же его — толь­ко обе­ща­ния­ми и прось­ба­ми. И он мстит на­де­ж­дой.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Од­на­ж­ды я впер­вые при­лич­но за­ра­бо­тал. И впер­вые ис­пу­гал­ся по-на­стоя­ще­му: а вдруг же­на об­ра­ду­ет­ся день­гам?»

 

         Ум вы­гля­дит уме­ст­ным толь­ко в ок­ру­же­нии ис­кус­ст­вен­но­го ми­ра.

 

         Ав­тор­ст­во и ис­пол­ни­тель­ст­во по­сте­пен­но сли­ва­ют­ся. Ско­ро к этой па­роч­ке примк­нет и зри­тель. Удоб­но: сам се­бе на тро­их.

 

         Доверие — это ко­гда я от­кры­ва­юсь пе­ред со­бе­сед­ни­ком до та­кой сте­пе­ни, что он на­во­дит в мо­ем внут­рен­нем ми­ре свой по­ря­док; я даю се­бя пра­вить!

 

         В ка­ж­дой лич­ной био­гра­фии вре­мя «за­кон­сер­ви­ро­ва­но» до точ­но­сти ми­га.

 

         Ду­ша гур­ман, а плоть ас­кет. Ино­го со­че­та­нья для счастливых — нет!

 

         Лю­ди го­раз­до бо­лее бо­го­по­доб­ны ста­ти­сти­че­ски: не са­ми по се­бе, не по от­дель­но­сти, а во всей сво­ей ис­то­ри­че­ской со­во­куп­но­сти.

 

         Пусть ви­дят все: жи­ву, как от­ды­хаю!

 

         Кто вам ска­зал, что эго­изм обя­за­тель­но шу­мен и крик­лив?! «Я так хо­чу!» — един­ст­вен­ный мо­тив жиз­ни очень ми­лой мо­ей при­ятель­ни­цы: все­го, что хо­чет, она до­би­ва­ет­ся… мол­ча­ни­ем.

 

         Про­цесс жиз­ни бес­ко­неч­но уве­ли­чи­ва­ет ка­че­ст­во мгно­ве­ния.

 

         Куль­ту­ра вос­пи­ты­ва­ет­ся ис­клю­чи­тель­но пра­ви­ла­ми во­об­ра­же­ния; в по­ве­де­нии и по­ступ­ках она лишь про­яв­ля­ет­ся.

 

         Ус­лов­но го­во­ря, познание — это не­кое фи­зи­че­ское «пол­за­ние» по по­верх­но­сти зна­ния.

 

         Соз­на­ние и Муд­рость спят в че­ло­ве­ке по оче­ре­ди.

 

         Ху­дож­ник был силь­но по­хме­лен, но за­ста­вил се­бя под­нять­ся с ут­ра и от­пра­вить­ся на ра­бо­ту. Од­на­ко вни­зу, у подъ­ез­да, он с не­ожи­дан­ной ра­до­стью встре­тил зна­ко­мых сан­тех­ни­ков, шед­ших «по­прав­лять­ся» в под­вал до­ма, где бы­ло обо­ру­до­ва­но не­кое по­до­бие мас­тер­ской. На ра­бо­те Ху­дож­ни­ка по­те­ря­ли и не мог­ли най­ти в те­че­ние не­сколь­ких дней, а ко­гда он, на­ко­нец, объ­я­вил­ся, то вы­яс­ни­лось вот что: со­бу­тыль­ни­ки-сан­тех­ни­ки не­ча­ян­но за­кры­ли за­дре­мав­ше­го в ла­би­рин­тах под­ва­ла слу­чай­но­го друж­ка. Трое су­ток про­вел Ху­дож­ник в под­ва­ле соб­ст­вен­но­го до­ма в оди­но­че­ст­ве ду­ши и в ком­па­нии с кры­са­ми; спал он так: са­дил­ся на кор­точ­ки, а свер­ху опус­кал на се­бя пус­тую пе­ре­вер­ну­тую же­лез­ную боч­ку, ко­то­рая, к сча­стью, оты­ска­лась тут же. Вый­дя на свет бо­жий, Ху­дож­ник ис­то­во объ­я­вил: «Не пью боль­ше!» И, дей­ст­ви­тель­но, не пил не­де­ли три, ес­ли не че­ты­ре.

 

         Свя­щен­ное Пи­са­ние пре­ду­пре­ж­да­ло: вре­ме­ни при­дет ко­нец. Мо­жет, уже на­ча­лось? В кас­сах «Аэ­ро­фло­та» очереди — все до еди­но­го тол­ка­ют­ся, сда­ют би­ле­ты. Нет ке­ро­си­на, са­мо­ле­ты не ле­та­ют, ко­нец вре­ме­ни. В Рос­сии все­гда так: ес­ли хо­тят свободы — всё ру­шат, ес­ли кри­чат о пра­вах и порядке — пе­ре­ста­ют ра­бо­тать.

 

         По­че­му сло­во «не­на­ви­жу» лю­ди про­из­но­сят лег­ко и ес­те­ст­вен­но, а сло­во «люб­лю» — про­из­но­сить сты­дят­ся? От люб­ви до не­на­вис­ти один шаг, от не­на­вис­ти до любви — до­ро­га не близ­кая.

 

         Я знаю жен­щи­ну, для ко­то­рой хро­ни­че­ский насморк — сви­де­тель­ст­во ее не по­ня­той, без­за­щит­ной ари­сто­кра­тич­но­сти…

 

         Ре­ли­ги­оз­ный тео­ре­тик разъ­яс­нял тем­ным: «Я не жи­ву «для се­бя», не жи­ву «для се­мьи», «для на­ро­да», «для идеи», «для борь­бы» и т. д. Это всё от Лу­ка­во­го. За­то я жи­ву для Бо­га. А уж он по­зво­ля­ет мне жить и для се­бя, и для се­мьи, и для на­ро­да, и…»

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Жен­щи­на! Зна­ешь, по­че­му ты жи­вешь со мной? По­то­му что «хо­дя­чее не­до­ра­зу­ме­ние» всё же луч­ше «свет­ло­го вос­по­ми­на­ния».

 

         Не знаю, ве­рю ли я в бо­га, но я сде­лаю всё, что­бы он по­ве­рил в ме­ня!

 

         По­зво­ни­ла дав­няя при­ятель­ни­ца, ув­ле­каю­щая­ся не­ко­ей ин­те­граль­ной по­лу­са­мо­дель­ной фи­ло­со­фи­ей. По­го­во­ри­ли. Соб­ст­вен­но, я лишь слу­шал.

         — Ска­жи… э… что та­кое «жен­щи­на»? Жизнь муж­чи­ны от­ли­ча­ет­ся от жиз­ни жен­щи­ны так же, как на­прав­ле­ние вра­ще­ния за­ве­ден­но­го волч­ка: то ли спра­ва на­ле­во, то ли сле­ва на­пра­во. Я так ду­маю. По­ни­ма­ешь, мы все тут вер­тим­ся. Я в хо­ро­шей сек­су­аль­ной фор­ме, всё от­лич­но ра­бо­та­ет, но… мне боль­ше ни­че­го не на­до! Я на­прочь пе­ре­ста­ла об этом ду­мать! Мо­жет, что-то не так? Я те­перь вро­де как и не жен­щи­на уже, а кто то­гда?..

         Страш­ное дело — фи­ло­со­фия. Со­бе­сед­ни­ца из­ли­ва­лась в том же ду­хе боль­ше ча­са.

 

         Забывание — та­кой же чу­дес­ный дар при­ро­ды, как и смерть. Труд­но пред­ста­вить, ка­кой не­во­об­ра­зи­мой жи­вой ка­шей по­кры­лась бы пла­не­та, не умерт­ви она сво­его фи­зи­че­ско­го про­шло­го. Во­ис­ти­ну, лишь бла­го­да­ря за­бы­ва­нию и смер­ти мы име­ем шанс об­рес­ти и по­чув­ст­во­вать сво­бо­ду и ра­дость ми­га.

 

         Люд­ская при­ро­да слы­шит двух учи­те­лей: те­ло учит­ся у зве­ря, душа — у де­ре­ва.

 

         Лю­бовь пред­став­ля­ет­ся людь­ми, как ди­ас­по­ра, как пре­крас­ная зо­ло­тая пыль, рас­се­ян­ная по все­му ми­ру: по ве­щам, ду­хам и тва­рям. Со­брать рас­се­ян­ное воедино — всё рав­но что объ­ять не­воз­мож­ное. Ча­ст­ное и це­лое в люб­ви со­пос­та­ви­мы точ­но так же, как са­краль­ный при­мер с океа­ном и ка­п­лей.

 

         По­че­му од­но­му про­по­вед­ни­ку ве­ришь, а дру­го­му не очень? По­то­му что ве­ришь толь­ко то­му, кто сло­ва ве­ры про­из­но­сит от се­бя лич­но, а не от име­ни ка­ко­го-то ги­по­те­ти­че­ско­го «ше­фа».

 

         Ис­кус­ст­во срав­не­ний не яв­ля­ет­ся «жиз­нью».

 

         Всё культурное — уяз­ви­мо. Мас­са куль­тур­но­го гиб­нет на пу­тях про­грес­са. От­че­го? То ли про­гресс ви­но­ват, то ли куль­ту­ра слиш­ком уж мас­со­вая?

 

         — Ты не так мне го­во­ришь! — ска­за­ла она.

         И он пе­ре­стал ей го­во­рить.

         — Ты не так ме­ня слу­ша­ешь! — ска­за­ла она.

         И он пе­ре­стал ее слу­шать.

         — Ты не так на ме­ня смот­ришь! — ска­за­ла она.

         И он пе­ре­стал на нее смот­реть.

         — Ты не так ме­ня лю­бишь!..

 

         Шес­ти­лет­ний маль­чик рас­ска­зал ма­ме сказ­ку, ко­то­рую со­чи­нил сам.

         — Од­на­ж­ды с не­ба на двор упа­ла звез­доч­ка. И ро­дил­ся маль­чик. А по­том с не­ба на двор упа­ла еще од­на звез­доч­ка. И ро­ди­лась де­воч­ка. Ко­гда маль­чик и де­воч­ка вы­рос­ли, они по­лю­би­ли друг дру­га и по­же­ни­лись. «Не за­бы­вай обо мне ни на се­кун­доч­ку! — по­про­си­ла де­воч­ка маль­чи­ка. — Ес­ли за­бу­дешь, я ста­ну умень­шать­ся и мо­гу стать сно­ва со­всем ма­лень­кой…» Сна­ча­ла он за­был ее со­всем на чуть-чуть, и де­воч­ка чуть-чуть умень­ши­лась, по­том он за­был ее на по­доль­ше, и де­воч­ка умень­ши­лась еще, по­том он стал за­бы­вать ее так час­то, что всё для де­воч­ки ста­ло слиш­ком велико — она всё умень­ша­лась и умень­ша­лась, и ис­чез­ла, на­ко­нец, со­всем.

         — А даль­ше что? — спро­си­ла ма­ма.

         — Всё. На этом — ко­нец, — твер­до от­ве­тил ма­лыш.

         У ма­мы воз­ник мис­ти­че­ский страх.

         — Ну, че­го ты бо­ишь­ся? — спра­ши­ваю.

         — Эта сказка — про ме­ня!!!

 

         Про­си­ла ты не мно­го: «Не вспо­ми­най ме­ня!» Ви­нов­ник взгляд по­ло­го от­вел и не под­нял. Ушел лег­ко с ви­ною, хо­лод­ный, как кри­сталл: «С дру­гим будь, как со мною!» И — пом­нить пе­ре­стал.

 

         Глав­ное пре­пят­ст­вие для любви — ра­зум.

 

         Чем чрез­мер­нее стра­да­ет ли­це­дей на сце­не, тем боль­ше здра­вых улы­бок в зри­тель­ном за­ле.

 

         Мой друг му­ча­ет­ся от то­го, что его за­ме­ча­тель­ные твор­че­ские пла­ны ни­как не мо­гут до­ж­дать­ся сво­его прак­ти­че­ско­го воплощения — слиш­ком ве­ли­ко дав­ле­ние внеш­них об­стоя­тельств; внут­рен­нее твор­че­ское давление — мень­ше. «Тео­рия» со­сто­ит в том, что на­до про­сто ос­во­бо­дить­ся от внеш­не­го гне­та, и то­гда внут­рен­ний ко­тел ра­зу­ма и серд­ца ав­то­ма­ти­че­ски «за­кес­со­нит», вски­пит бур­ным твор­че­ст­вом, за­фон­та­ни­ру­ет идея­ми, сам рас­по­ря­дит­ся вре­ме­нем и даст во­лю ру­кам. Ко­ро­че, он ре­шил раз­вес­тись с же­ной.

 

         Бу­ма­га при­гла­ша­ла к по­сти­же­нью, мир на пе­ро опер­ся, как на ось, и го­лый текст, без пра­ва про­дол­же­нья, вен­ча­ла точ­ка, как за­би­тый гвоздь!

         И ав­тор про­трез­вел дос­роч­но, от­дал ста­кан и вы­пус­тил мам­зель, и мно­го­то­чи­ем, как жизнь, про­дол­жил точ­ку, и — сно­ва за­вер­те­лась ка­ру­сель.

         Пе­ро скри­пит: мол, веч­ное до­ро­же… (Нам час­то чу­дит­ся кон­ца фи­наль­ный гул!) Да, вы­шел ме­сяц из ту­ма­на, вы­нул но­жик, на­ре­зал сыр. И сельдь в бу­ма­гу за­вер­нул.

 

         Об­слу­жи­ваю­щий пер­со­нал для ухо­да за ва­шим на­строе­ни­ем не пре­дос­тав­ля­ет­ся. Са­мо­об­слу­жи­ва­ние.

 

         Ис­то­рия всей жиз­ни пе­ре­дви­га­ет­ся так же, как дю­ны в пус­ты­не: пе­ре­сы­пая от­дель­ные на­ши лич­ные ис­то­рии-пес­чин­ки. Был бы ве­тер.

         … В стране — бар­дак: эко­но­ми­че­ское оз­ве­ре­ние, за­ме­шан­ное на ду­хов­ном об­ни­ща­нии. Ал­ко­го­ли­кам вы­да­ют ви­но толь­ко в об­мен на пус­тую стек­ло­та­ру. Пус­тую бу­тыл­ку мож­но про­дать в пять-де­сять раз до­ро­же ее за­ло­го­вой но­ми­наль­ной стои­мо­сти. Биз­нес аб­сур­да или аб­сурд биз­не­са? Как угод­но. Ори­ги­наль­ный ста­рик по­стро­ил не­ко­гда из бро­со­вой, де­ше­вой стек­ло­та­ры ог­ра­ж­де­ние для гря­док в ого­ро­де. Те­перь с сы­ном вы­ка­пы­ва­ют стек­ло, мо­ют, про­да­ют… Уро­жай по­спел!

         …По­сле раз­во­да «быв­шие» де­ти ин­те­ре­су­ют­ся «быв­шим» па­пой. Впро­чем, «быв­шие» — это, ко­неч­но, из об­лас­ти чер­но­го юмо­ра, ко­гда от на­пи­раю­ще­го, ци­нич­но­го внеш­не­го ми­ра нет ни­ка­кой дру­гой за­щи­ты, кро­ме скор­лу­пы, по­стро­ен­ной из то­го же материала — ци­низ­ма.

         …К нам, в глу­бин­ку, в про­вин­цию прие­хал бо­га­тый ста­ри­чок, ев­ро­пей­ский мил­лио­нер, со­би­ра­тель про­из­ве­де­ний ис­кус­ст­ва. Сколь­ко все­го сра­зу поя­ви­лось! Без­дар­но­сти на­пе­ре­бой по­лез­ли зна­ко­мить­ся и пред­ла­гать свой дур­ной то­вар, ми­ни­стер­ские чи­нов­ни­ки по­до­бо­ст­ра­ст­но уда­ри­ли хво­ста­ми в на­де­ж­де на бес­плат­ное при­гла­ше­ние по­се­тить чу­жую стра­ну, му­зей­ные да­моч­ки по­те­ря­ли чув­ст­во ме­ры от со­рев­но­ва­тель­но­го зуда — по­нра­вить­ся, а по­се­ли­ли обая­тель­но­го ста­рич­ка в пя­ти­ком­нат­ной ча­ст­ной квар­ти­ре, хо­зя­ев ко­то­рой уго­во­ри­ли на вре­мя вы­ехать к род­ст­вен­ни­кам. Нет, ге­рои Го­го­ля ни­ко­гда не ум­рут на этой зем­ле! У од­но­го из уд­мурт­ских ху­дож­ни­ков мил­лио­нер, за­ин­те­ре­со­вав­шись ра­бо­та­ми, спро­сил: «Сколь­ко вы хо­ти­те за них?» Бед­ный ху­дож­ник так рас­те­рял­ся, так ис­пу­гал­ся про­де­ше­вить, что ни­че­го не смог от­ве­тить, он не знал конъ­юнк­ту­ры «хо­те­ния»; хо­ро­шо это или пло­хо, но в про­вин­ци­аль­ной рос­сий­ской глу­бин­ке всё ещё не уме­ют под­би­рать сво­ему та­лан­ту де­неж­ный эк­ви­ва­лент. Не в этом ли на­ше не­пу­те­вое бо­гат­ст­во?

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «По-на­стоя­ще­му бес­ко­неч­ны в ми­ре толь­ко две вещи — жен­ское тер­пе­ние и муж­ская са­мо­уве­рен­ность».

 

         Юмор в Рос­сии пе­ре­вер­нут с ног на го­ло­ву: шу­ток не по­ни­ма­ют, над серьезным — сме­ют­ся.

 

         Бы­ва­ет, что вверх под­ни­ма­ет­ся та­кое, что рань­ше и уто­нуть-то не мог­ло!

 

         При­чи­ны бо­лез­ней дол­жен на­зы­вать не врач, а свя­щен­ник.

 

         Ко­гда кон­ча­ет­ся по­го­ня за сво­бо­дой, на­чи­на­ет­ся по­го­ня за бла­гом, ко­гда за­кан­чи­ва­ет­ся по­го­ня за бла­гом, на­чи­на­ет­ся по­го­ня за удо­воль­ст­ви­ем, удив­ле­ни­ем, экзотикой — за чем-то та­ким, что­бы обя­за­тель­но бы­ло для те­бя «впер­вые», как в дет­ст­ве.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Еще есть в ми­ре два не­одо­ли­мых собеседника — го­во­ря­щий ду­рак и мол­ча­ли­вое со­гла­сие».

 

         Ес­ли смот­реть впе­ред, а не по сто­ро­нам, то на­стоя­щее пред­ста­ет, как по­учи­тель­ное про­шлое.

 

         Сна­ча­ла он с боль­шим не­тер­пе­ни­ем ждал ее при­хо­да, а, до­ж­дав­шись, сра­зу ис­пы­тал иное не­тер­пе­ние: ко­гда же она, на­ко­нец, уй­дет? Муж­чи­ны час­то жи­вут по прин­ци­пу: «Ес­ли да, то — нет, ес­ли нет, то — да».

 

         Но­ва­тор­ст­во ни­ко­гда не бы­ва­ет яв­ле­но с бле­ском; совершенство — сти­хия ис­пол­ни­те­лей.

 

         Для то­го, что­бы ис­про­бо­вать кры­лья, на­до вы­пасть из гнез­да. Имен­но эта ба­наль­ность при­хо­дит на ум, ко­гда на­блю­да­ешь про­цесс бо­лез­нен­но­го пе­ре­те­ка­ния: сна­ча­ла кре­сть­ян в го­род, по­том на­обо­рот. Что это? Мас­со­вое бег­ст­во го­ро­жан к зем­ле, к ов­ла­де­нию ею? Ес­те­ст­вен­ная при­ро­да по­мо­га­ет не­воз­мож­но­му: ду­мать о се­бе луч­ше, чем ты есть на са­мом де­ле. Да­же сны в де­ре­вен­ском до­ме снят­ся иные ка­кие-то, с на­ме­ком. На­при­мер, змея, над­ку­сив­шая яй­цо и вы­пив­шая его… К че­му бы? Во­об­ще, де­ре­вен­ский дом жи­вой: тре­щит, сна­ру­жи да­вит хо­лод, а дом за­пах­нул­ся на двой­ные ра­мы, сомк­нул­ся про­ко­но­па­чен­ны­ми бревнами — те­п­ло дер­жит. Уе­дешь, ос­та­вишь хлеб на вы­со­кой печ­ке, вернешься — нет хле­ба. Кры­сам не до­б­рать­ся. До­мо­вой, зна­чит? Всю­ду жизнь. У де­ревь­ев от жиз­ни ос­та­ют­ся го­до­вые коль­ца, у людей — при­ме­ты: те­перь не го­во­рят, кто сколь­ко ско­ти­ны в са­ра­ях дер­жит, — во­ров опа­са­ют­ся; и са­ми лю­ди из гнезд по­вы­па­ды­ва­ли, и жад­ность их, и бесстыдство — всё те­перь с крыль­я­ми. Нам ведь дол­го вну­ша­ли, что жить для себя — это стыд­но, и мы жи­ли для го­су­дар­ст­ва, для кол­хо­за, для за­во­да, для об­щей поль­зы; а па­во­док но­во­го вре­ме­ни смыл пло­ти­ну вет­хих за­пре­тов, как де­ре­вен­ский пру­дик; на­ко­пив­шее­ся хлы­ну­ло не­управ­ляе­мо и че­рес­чур уж ве­се­ло, без ог­ляд­ки на ум и чув­ст­во, как на­стоя­щая сти­хия: те­перь ка­ж­дый жи­вет толь­ко «для се­бя» — не­кра­си­во на­чи­на­ет­ся сво­бод­ный по­лет за­по­здав­ших оди­но­чек. Вот и тря­сет­ся на ка­зен­ной ма­ши­не ме­шок бла­го­сло­вен­ной кар­то­шеч­ки. Вот и ра­дость. Стран­ст­вую­щий по до­ро­гам жиз­ни, не­из­беж­но ста­но­вит­ся стран­ни­ком и в ду­хе. Так уж уст­рое­на эта ка­приз­ная при­хоть бога — че­ло­век: по­ка си­дит сид­нем, всё меч­та­ет о даль­ней до­ро­ге, а как толь­ко тро­нет­ся в путь, гля­дишь, уже ску­ча­ет о по­кое. Хо­тя и там, и там ему есть блаженство — ко­ле­со судь­бы, у ко­то­ро­го нет ни на­ча­ла, ни кон­ца. Не на­до де­лать из это­го ко­ле­са квад­рат, не на­до мять и плю­щить его на ухабах — жить бу­дет тря­ско и гад­ко. Впро­чем, на­вер­ное, позд­но об этом пе­ча­лить­ся и не­ко­го об­ви­нять. От об­ви­не­ний ни­че­го кро­ме зло­бы и за­вис­ти не при­ба­вит­ся. На­до про­сто лю­бить. Да­же змею, ко­то­рая над­ку­си­ла чу­жую на­де­ж­ду. Ко­ли­че­ст­во ве­щей в ми­ре ум­но­жа­ет не зло­ба, а лю­бовь. Или так: у пло­хой любви — од­ни ве­щи на зем­ле, у хорошей — дру­гие. Доб­ро и Зло. Их со­рев­но­ва­ние на­чи­на­ет­ся не здесь, а го­раз­до вы­ше. Мне ка­жет­ся, что по-на­стоя­ще­му пла­кать и со­жа­леть мож­но толь­ко стоя у гро­ба жад­но­го че­ло­ве­ка: не при­ба­вил он к жиз­ни ни са­мо­го се­бя, ни сво­ей ра­бо­ты, ни те­п­ла… Как жаль его! Ми­фи­че­ский Ан­тей те­рял си­лу в от­ры­ве от ма­те­ри-зем­ли. Воз­мож­но, ут­вер­жде­ние спор­но, но по­че­му бы не пред­по­ло­жить, что в от­ры­ве от зем­ли те­ря­ет свою си­лу и чис­то­ту кре­сть­ян­ский па­рень. А го­род­ской его свер­ст­ник, ото­рван­ный от во­до­про­вод­но­го кра­на с го­ря­чей во­дой, бе­тон­ных удобств и фей­ер­вер­ко­по­доб­ной буд­нич­ной суеты — что он те­ря­ет? Ин­тел­лек­ту­аль­ную ил­лю­зию?! Глу­по опол­чать­ся на яз­вы го­ро­дов. Но как бы то ни бы­ло, а от­ды­хать мы едем всё же к реч­ке, а не к го­род­ско­му фон­та­ну. Ро­дить­ся, по­ки­нуть гнез­до и уме­реть по-человечески — вот три глав­ных бла­жен­ст­ва.

         Та­кие мыс­ли при­шли в го­ло­ву в сель­ской ко­ман­ди­ров­ке, ку­да я по­ехал не столь­ко для де­ла, сколь­ко всё для то­го же: вполз­ти в чу­жую жизнь и над­ку­сить ее, и ис­пы­тать че­рез это хоть что-ни­будь.

 

         Зна­ко­мый врач-па­та­ло­гоа­на­том умяг­чал обувь, сде­лан­ную из ко­жи сви­ньи, кус­ком са­ла. Тёр и при­го­ва­ри­вал, об­ра­ща­ясь к бо­тин­кам: «Сей­час вам хо­ро­шо бу­дет, сей­час вы свою ма­му вспом­ни­те!».

 

         Искусство — это дей­ст­вие, вы­ве­ден­ное при по­мо­щи сим­во­лов за пре­де­лы на­стоя­ще­го.

 

         По­эзия, ис­кус­ст­во, красота — это про­фи­лак­ти­че­ские, оз­до­ро­ви­тель­ные сред­ст­ва, при­зван­ные про­чи­щать при за­по­рах «верх­не­про­ход­ное» от­вер­стие в лю­дях.

 

         В лу­чах за­вис­ти мож­но греть­ся не ху­же, чем на солн­це­пе­ке. Мод­ни­цы этим поль­зу­ют­ся.

 

         Трудности — это до­рож­ные ука­за­те­ли на пу­ти к ус­пе­ху.

 

         Лже­цы обо­жа­ют рас­су­ж­дать о прав­де.

 

         «В чем смысл жиз­ни?» — спра­ши­ва­ют лю­ди. «В ком смысл жиз­ни?» — по­прав­ля­ет жизнь.

 

         Сколь­ко ума бы­ло из­рас­хо­до­ва­но на зем­ле! А сколь­ко бы­ло из­рас­хо­до­ва­но чув­ст­ва? Пла­та ве­ли­ка, а пло­ды по­че­му-то тра­гич­ны. Ум и чув­ст­во ищут смысл жиз­ни по­оди­ноч­ке. И на­хо­дят. Но при ус­ло­вии: один со­ис­ка­те­лей дол­жен быть мертв.

 

         В на­ча­ле и в кон­це по­сти­же­ния ты де­ла­ешь то, что лю­дям не нуж­но.

 

         От ве­ли­ко­го «то­ка» жиз­ни мож­но от­вес­ти часть энер­гии, пус­тить ее по бес­ко­неч­но­му кру­гу «уче­ния», за­вих­рить на­все­гда в сверх­про­во­дя­щей сре­де адеп­тов-еди­но­мыш­лен­ни­ков, пре­дать­ся бес­плод­но­му она­ни­сти­че­ско­му на­сла­ж­де­нию в пе­ре­ка­чи­ва­нии замк­ну­то­го «то­ка» в замк­ну­той це­пи по­свя­щен­ных. Это — сек­тан­ты. Сек­тан­ты идеи, тер­ри­то­рии, тра­ди­ции, ра­сы, по­ла, ви­да и т. д.

         Ток при­род­ной жиз­ни ли­не­ен, ток люд­ской жиз­ни все­гда замк­нут. Смысл прогресса — в по­сте­пен­ном, по­этап­ном пре­одо­ле­нии соб­ст­вен­ной замк­ну­то­сти.

 

         Упрямство — един­ст­вен­ная фор­ма про­тес­та для по­слуш­но­го.

 

         Ко­гда рассказывают — ин­те­рес­но, да­ют то же са­мое читать — скуч­но. С «ло­жеч­ки» вкус­нее. Из этой «раз­ни­цы» по­лу­ча­ет­ся оди­но­че­ст­во внут­ри ме­ня.

 

         Не­ожи­дан­но по­зво­ни­ла од­но­класс­ни­ца, схо­ду на­ча­ла вы­па­ли­вать:

         — Я си­жу в об­сер­ва­то­рии, во­сем­на­дцать по­след­них лет за­ни­ма­юсь ис­клю­чи­тель­но Солн­цем. Я че­ло­век аб­со­лют­но не ве­рую­щий, ни­ко­гда не ув­ле­ка­лась ни­ка­кой «эта­кой» фи­ло­со­фи­ей. Зна­ешь, к че­му я при­шла в ре­зуль­та­те на­уч­ных на­блю­де­ний, ана­ли­за и на­ко­п­ле­ния ма­те­риа­ла? К… язы­че­ст­ву!!! К то­му, с че­го лю­ди во­об­ще на­ча­ли. Слу­шай: Солнце — это био­ло­ги­че­ский объ­ект; всё, что про­ис­хо­дит на его поверхности — это то же са­мое, что об­мен­ные про­цес­сы на по­верх­но­сти на­шей ко­жи. Солнце — бли­жай­ший к нам и по­это­му са­мый мо­гу­ще­ст­вен­ный для нас Бог. Сте­пень дос­то­вер­но­сти мо­ей ин­фор­ма­ции на сегодня — 65–70 про­цен­тов. Этой циф­ры ма­ло, что­бы без осеч­ки сде­лать за­яв­ле­ние в на­уч­ном ми­ре. Не­об­хо­ди­мо на­брать про­цен­тов 90–95. Пред­став­ля­ешь, сколь­ко оши­боч­ных ос­нов мо­жет рух­нуть в ми­ро­воз­зрен­че­ской прак­ти­ке?!

         — Уже рух­ну­ли, — охот­но и с ра­до­стью со­гла­сил­ся я. Но быв­шая од­но­класс­ни­ца-от­лич­ни­ца, за­ня­тая по­ис­ка­ми «дос­то­вер­но­сти» Бо­га, по­че­му-то чуть-чуть опе­ча­ли­лась, как ес­ли бы ли­ши­лась вдруг час­ти соб­ст­вен­но­сти, на­при­мер.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Свя­тым быть ужас­но: с од­ной сто­ро­ны, он до кон­ца по­ни­ма­ет ка­ж­до­го, а с другой — его са­мо­го до кон­ца не по­ни­ма­ет ни­кто».

 

         Сред­няя це­на за обед в столовой — че­ты­ре-пять руб­лей. Я взял еды по сво­им запросам — на 25 ко­пе­ек. Кас­сир пре­неб­ре­жи­тель­но от­ка­за­лась раз­ме­нять рубль. Весь­ма при­ме­ча­тель­но: в рус­ском го­су­дар­ст­ве лю­бую ра­бо­ту ве­дут не «от де­ла», а «от ха­рак­те­ра».

 

         Стихи — «по­сред­ник» ме­ж­ду му­зы­кой и сло­вом; вес сти­хо­твор­ных по­строе­ний ко­леб­лет­ся: от тя­же­лой ре­чи до сло­вес­но­го ле­ви­ти­ро­ва­ния.

 

         Есть два «са­мых по­след­них» дела — жа­ло­вать­ся и ко­ман­до­вать.

 

         Со­вок, го­мо со­ве­ти­кус, со­вет­ский че­ло­век… Он все­гда на­хо­дил­ся и еще дол­го, ве­ро­ят­но, бу­дет на­хо­дить­ся в пле­ну трех ожи­да­ний: квар­ти­ры, пен­сии, смер­ти.

 

         Труд­но об­су­ж­дать то, что под­ра­зу­ме­ва­ет­ся под сло­вом «стра­те­гия» — ее го­ри­зон­ты не очень-то вид­ны из кот­ло­ва­на «уг­луб­ляю­щей­ся» жиз­ни. По­это­му стра­те­ги­че­ское об­су­ж­де­ние луч­ше на­чать не с «ло­ги­ки», а с то­го, что во­об­ще не свя­за­но за­ко­на­ми схем и спо­соб­но воспарять — с «ли­ри­ки».

 

         Це­ло­ст­ный мир дос­ту­пен то­му, кто сам це­ли­ком от­крыл­ся для не­го.

 

         Как бы­ст­ро спра­вить­ся с ра­бо­той? На­до по­зво­лить ей ов­ла­деть «про­тив­ни­ком».

 

         Лич­ная вы­го­да от­ли­ча­ет­ся от кол­лек­тив­ной вы­го­ды так же, как плос­кость от­ли­ча­ет­ся от мно­го­мер­но­го про­стран­ст­ва. Вот при­мер: не­пью­щий, не ку­ря­щий и не­на­ви­дя­щий рес­то­ра­ны мо­ло­дой че­ло­век встре­тил­ся в гос­ти­ни­це с жен­щи­ной, ко­то­рая без все­го это­го жиз­ни се­бе не пред­став­ля­ла. По­сту­пи­ли шкод­но по обо­юд­но­му со­гла­сию: жен­щи­на весь ве­чер раз­вле­ка­лась в ба­ре в ком­па­нии ог­не­око­го осе­ти­на, а мо­ло­дой че­ло­век в но­ме­ре чи­тал кни­гу, спо­кой­но под­жи­дая на­сы­щаю­щую­ся за чу­жой счет пре­лес­тя­ми по­ро­ков гос­ти­нич­ную свою под­ру­гу. Всю ночь в аб­со­лют­но пус­той и без­от­вет­ный но­мер жен­щи­ны сту­чал и ло­мил­ся оз­ве­рев­ший от ви­на и об­ма­ну­той стра­сти оди­но­кий осе­тин.

 

         Во­да ве­сен­няя не пом­нит род­ст­ва с до­ж­дя­ми ок­тяб­ря. О, сколь­ко б лю­ди ни ро­ж­да­лись, срав­не­нья чер­па­ют, взи­рая на се­зон!

 

         В России — не­окуп­цы кон­ца XX ве­ка; в офи­ци­аль­ной об­ста­нов­ке они го­во­рят ис­клю­чи­тель­но о де­лах, а еду­чи в ма­ши­нах или по­тя­ги­вая до­ро­гой конь­як, ве­дут бе­се­ды в ду­хе са­мо­го де­ше­во­го гу­сар­ст­ва: о ба­бах и вы­пив­ке; рус­ское лицемерие — это про­пасть ме­ж­ду по­ве­де­ни­ем в де­ло­вой ре­аль­но­сти и на­стоя­щей ин­тел­ли­гент­но­стью.

 

         Ду­рак и дура — это мол­ча­щий муж­чи­на и го­во­ря­щая жен­щи­на.

 

         Един­ст­вен­ная на­стоя­щая про­по­ведь, год­ная для до­ка­за­тель­ст­ва ве­ры, — это твоя жизнь, всё остальное — пред­по­сыл­ки.

 

         Цивилизация — это стая рыб, иду­щая на не­рест вверх по те­че­нию вре­ме­ни; ко­гда не­рест за­кон­чит­ся, маль­ки бу­дут пи­тать­ся тру­па­ми ро­ди­те­лей.

 

         Все от­кры­тия при­во­дят, в кон­це кон­цов, к раз­оча­ро­ва­нию и пе­ча­ли.

 

         Сим­вол унылости — кар­то­фель­ные очи­ст­ки.

 

         Жалующихся — не на­сы­тишь.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Прочь, прочь с этой зем­ли! Хо­чу к сво­им!!!»

 

         Для ис­прав­ле­ния бу­ду­ще­го есть толь­ко од­на возможность — сей­час.

 

         Бо­лез­нен­ная «при­тир­ка» суп­ру­гов в со­вме­ст­ной жиз­ни про­ис­хо­дит тем доль­ше, чем боль­ше они в на­ча­ле сво­его зна­ком­ст­ва при­тво­ря­лись «без­бо­лез­нен­ны­ми».

 

         Всё хорошо — это ко­гда ста­ри­ки пе­ред смер­тью улы­ба­ют­ся!

 

         Раз­оча­ро­ва­ние пре­вра­ща­ет вам­пи­ра в до­но­ра. И на­обо­рот.

 

         Мать, сле­по обе­ре­гаю­щая ди­тя от ис­пы­та­ний, вос­пи­та­ет в нем сле­пой страх.

 

 

 

         Ста­рень­кий мой отец не­ожи­дан­но рас­ска­зал две сказ­ки-прит­чи, ус­лы­шан­ные им не­ко­гда в де­ре­вен­ском дет­ст­ве от сво­его от­ца, кре­сть­я­ни­на-се­ред­ня­ка из По­вол­жья. Му­жи­ки со­би­ра­лись в до­ме и рас­ска­зы­ва­ли, а де­ти, за­та­ив­шись, слу­ша­ли с по­ла­тей… Прит­чи не про­сто вре­за­лись в па­мять, а определили — впрок — са­мые глав­ные жиз­нен­ные ус­та­нов­ки хри­сти­ан­ст­ва; отец, бу­ду­чи дос­та­точ­но круп­ным чи­нов­ни­ком го­род­ской вла­сти, все­гда пре­неб­ре­гал фор­маль­ной вы­со­той по­ло­же­ния, не го­нял­ся за день­га­ми, лю­бил лю­дей и прав­ду в лю­дях, все­гда со­хра­нял де­ре­вен­скую про­сто­ту, ес­ли да­же не про­сто­ва­тость, в от­но­ше­ни­ях с жен­щи­на­ми ру­ко­во­дство­вал­ся за­ко­на­ми друж­бы. Прит­чи слов­но бы да­ли са­мый глав­ный ключ в по­ни­ма­нии не­по­ко­ле­би­мой яс­но­сти ро­ди­тель­ско­го серд­ца. Впол­не воз­мож­но, что по­учи­тель­ные рас­ска­зы, вы­не­сен­ные из бог весть ка­ко­го ве­ка, где-то уже осе­ли, про­яви­лись в пе­чат­ном ли­те­ра­тур­ном из­ло­же­нии. Ни­че­го страш­но­го. Я при­ве­ду их та­ки­ми, ка­ки­ми ус­лы­шал сам.

 

ТРИ ГРЕ­ХА

 

         За­ма­ни­ли как-то чер­ти му­жи­ка в бо­ло­то. На­шел он кое-как коч­ку, за­брал­ся на нее, круг очер­тил, мо­лит­ся и кре­стит­ся. День так си­дит, дру­гой, тре­тий… А чер­ти всё дос­тать пы­та­ют­ся: «Со­вер­ши, — го­во­рят, — один из трех гре­хов, на выбор — от­пус­тим».

         — А ка­кие гре­хи-то? — спра­ши­ва­ет му­жик.

         — Убить че­ло­ве­ка, сна­силь­ни­чать над жен­щи­ной или напиться — вы­би­рай.

         «Убить че­ло­ве­ка?» — ду­ма­ет му­жик. — «Не мо­гу!» «Жен­щи­ну ис­пор­тить?» — «То­же не смо­гу».

         — Лад­но, на­пьюсь! — го­во­рит. Тут же его чер­ти до­мой дос­та­ви­ли.

         А вре­мя идет, му­жик всё тя­нет, не на­пи­ва­ет­ся. Чер­ти его по­то­ра­п­ли­ва­ют, страш­ным на­ка­за­ни­ем пу­га­ют. Де­лать нечего — на­пил­ся, как обе­щал.

         А тут в дом по­па­дья по-со­сед­ски за со­лью за­шла. Му­жик пья­ный на нее на­ки­нул­ся и да­вай на­силь­ни­чать. Поп ус­лы­шал, при­бе­жал спа­сать, а му­жик взял да и уда­рил по­па тяжелым — на­смерть убил…

         Вот и ду­май те­перь: ка­кой из трех гре­хов са­мый тяж­кий?

 

ПРО НУ­Ж­ДУ

 

         Жи­ли в од­ной де­рев­не два брата — бо­га­тый и бед­ный. Ре­шил как-то бед­ный у сво­его бо­га­то­го бра­та круж­ку бра­ги по­про­сить, да не на­пря­мую, а с ма­лень­кой хит­ро­стью. Как раз празд­ник был, гу­ля­ла де­рев­ня.

         — Что-то во рту пе­ре­со­хло, — го­во­рит бед­ный бо­га­то­му, — гор­ло бы чем-ни­будь про­мо­чить.

         Толь­ко вме­сто бра­ги да­ли про­ся­ще­му ковш во­ды ко­ло­дез­ной. Оби­дел­ся брат, по­шел до­мой, го­рюя.

         Вдруг кто-то го­во­рит ему:

         — И я с то­бой!

         Огляделся — ни­ко­го.

         — Ты кто? — спра­ши­ва­ет.

         — Ну­ж­да твоя!

         — А за­чем ты со мной?

         — А я все­гда с то­бой!

         — А ес­ли я в гроб?

         — И я ту­да же!

         Сде­лал он гроб для се­бя, примерил — в са­мый раз гроб по­лу­чил­ся. А для Ну­ж­ды от­дель­ный гроб сде­лал, из двух по­ло­ви­нок грец­ко­го оре­ха:

         — Я свой при­ме­рил, — го­во­рит, — те­перь ты свой гроб при­ме­ряй. Чем так жить, луч­ше уж по­ме­реть.

         Ну­ж­да за­лез­ла в грец­кий орех.

         — Ты там? — спра­ши­ва­ет бед­ный брат.

         — Там!

         Тут он за­крыл бы­ст­ро две по­ло­вин­ки и вос­ком щель за­ма­зал.

         — Ну вот и будь там!

         Орех в гроб по­ло­жил, а гроб в зем­лю в ле­су за­рыл. И по­шли его де­ла в го­ру: дом боль­шой по­стро­ил, же­ну кра­си­вую за­вел, хо­зяй­ст­во боль­шое заи­мел, вся­кой бра­ги в доме — хоть за­лей­ся. Дру­гой брат не­до­уме­ва­ет, за­ви­ду­ет, всё выс­пра­ши­ва­ет, что, мол, с то­бой, не­уме­хой и не­удач­ни­ком, слу­чи­лось та­кое, что ме­ня жить бо­га­че стал?

         — Ну­ж­ду по­хо­ро­нил! — от­ве­ча­ет один дру­го­му.

         Ли­ши­ла за­висть по­коя. Вы­знал пер­вый брат, где вто­рой свою ну­ж­ду закопал — при­шел с ло­па­той, вы­пус­тил ее сно­ва на бе­лый свет:

         — Иди ско­рее, Ну­ж­да, к то­му, кто те­бя по­хо­ро­нил! Смот­ри, как он без те­бя зажил — отом­сти по­ско­рее!

         — За­чем к не­му? — го­во­рит Ну­ж­да. — Я те­перь с то­бой ос­та­нусь!

         Не мно­го вре­ме­ни про­шло: и дом у за­ви­ст­ли­во­го бра­та сго­рел, и сам по­уве­чил­ся, и лю­бовь по­те­рял, и да­же вра­гов у не­го не осталось — ни­ко­му не ну­жен кро­ме сво­ей Ну­ж­ды.

 

         На фрон­те отец слу­жил в авиа­ции, где по­ла­га­лись «бое­вые» — вы­пив­ка, спирт. Свою до­лю отец все­гда от­да­вал то­ва­ри­щам. Од­на­ж­ды ко­ман­дир пол­ка под­ло­вил его на этой «бла­го­тво­ри­тель­но­сти» и бу­к­валь­но при­ка­зал: «Пей!»

         — Вот так пер­вый раз в жиз­ни я и вы­пил. Че­рез си­лу.

 

         Воз­мож­но, хо­ро­шая сказ­ка, жад­но ус­лы­шан­ная в дет­ст­ве, ста­но­вит­ся тем са­мым ан­ге­лом-хра­ни­те­лем, на ко­то­ро­го мы бес­соз­на­тель­но упо­ва­ем в ми­ну­ты дро­жа­ния и не­стой­ко­сти. Сказ­ки, вос­при­ня­тые в дет­ст­ве, — спа­си­те­ли на всю жизнь. А «сказ­ки», вос­при­ня­тые во взрос­ло­сти, — не на­стоя­щие, а, зна­чит, по­гу­би­те­ли.

 

 

 

         То­му, кто ви­дит «суть», ос­та­ет­ся лишь по­доб­рать сло­ва, что­бы ее вы­ра­зить. Но мно­го и тех, кто под­би­ра­ет и под­би­ра­ет сло­ва в на­де­ж­де хоть что-ни­будь уви­деть!

 

         Ис­ти­ну нель­зя уз­реть «ос­та­нов­лен­ную», она не су­ще­ст­ву­ет в не­под­виж­но­сти.

 

         Для веч­но­го всё точное — об­ман. Счи­тай, что ра­зо­рвал­ся я.

 

         Юмор, иду­щий от лю­дей к лю­дям, лю­дей же и сме­шит. Ду­хов сме­шит, ско­рее все­го, сам факт на­ше­го су­ще­ст­во­ва­ния на зем­ле. Бло­ши­ный цирк!

 

         Из по­шло­го. У жен­щин есть три «осо­бых» мес­та: два мяг­ких и од­но слабое — го­ло­ва. Всё их не­объ­яс­ни­мое очарование — в этом.

 

         Ва­ри­ан­ты судь­бы под­гля­дев на­пе­ред, по свер­ше­нию дел — удив­ле­ний не знаю. Раз­де­ля­юсь от ску­ки на «зло» и «доб­ро».

 

         По­след­ний шанс выжить — Страш­ный Суд.

 

         Мно­го­слов­ный при­каз не дей­ст­ву­ет.

 

         Ка­ж­дый ин­ди­ви­ду­аль­ный опыт име­ет свой, при­су­щий толь­ко ему од­но­му, лич­ный «ре­корд» ощу­ще­ний, не­кий фик­си­ро­ван­ный кри­те­рий для те­ку­щих и по­сле­дую­щих срав­не­ний, ко­то­рый зву­чит до ба­наль­но­го про­сто: «луч­ше все­го мне бы­ло то­гда-то…» Бы­ло! — в этом осо­бен­ность ори­ен­та­ции в ми­ре удо­воль­ст­вий: люд­ские удо­воль­ст­вия, как пра­ви­ло, жи­вут в про­шлом, при­чем, они по­ра­зи­тель­но не­при­тя­за­тель­ны. Моя под­ру­га, на­при­мер, лю­бит «за­пус­кать» при по­мо­щи нос­таль­гии та­кие вот «са­мые луч­шие» по­ло­жи­тель­ные впе­чат­ле­ния сем­на­дца­ти­лет­ней юно­сти: шо­ко­лад, шам­пан­ское и мно­го ка­ва­ле­ров.

         На мой взгляд, осо­бен­но не­ле­по «шо­ко­лад, шам­пан­ское и мно­го ка­ва­ле­ров» вы­гля­дят имен­но в бу­ду­щем. «Луч­ше все­го мне бы­ло…» — это тех­ни­че­ский при­ем для оп­ре­де­ле­ния не­ле­по­стей.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «У ме­ня не бы­ло ни од­ной не­лю­би­мой жен­щи­ны. Я — не­по­ро­чен!»

 

         Секс, как лам­поч­ка: с воз­рас­том удоб­ст­во не­при­хот­ли­вых па­рал­лель­ных «вклю­ча­те­лей» то­ка жиз­ни пре­вра­ща­ет­ся в уяз­ви­мую ком­би­на­цию по­сле­до­ва­тель­но­го со­еди­не­ния.

 

         Слу­чай­но ос­та­лись от­кры­ты­ми ба­ноч­ки с мас­ля­ной крас­кой, ко­то­рую но­чью по­ело все­яд­ное пле­мя жилищ — та­ра­ка­ны. Хо­зя­ин рас­шиб на­гле­цов в раз­но­цвет­ные кляк­сы! Ху­дож­ни­ки ред­ко кон­ча­ют сво­ею кон­чи­ной.

 

         Люд­ская ве­ра в бога — это прят­ки на­обо­рот: «Кто не на­шел меня — я не ви­но­ват!» — при­го­ва­ри­ва­ет бог, иг­рая.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «По­эты смот­рят ли­бо от­сю­да-ту­да, ли­бо от­ту­да-не сю­да. Все остальные — не по­эты».

 

         Од­но­му спо­кой­нее спит­ся, ко­гда он зна­ет, что не сболт­нул ни­че­го лиш­не­го; дру­гой спит спо­кой­но лишь по­сле то­го, как «вы­ска­жет всё».

 

         Вы смо­же­те со­сре­до­то­чить­ся, ес­ли ря­дом с ва­ми бу­дет на­хо­дить­ся скром­но мол­ча­щий, ни­че­го вслух не тре­бую­щий, ти­хий, но все­гда го­лод­ный ре­бе­нок? Не смо­же­те: го­лод из­лу­ча­ет флюи­ды. Так вот, у нас на служ­бе есть ти­хая, сим­па­тич­ная сек­ре­тар­ша. Ко­гда она под­хо­дит близко — не ра­бо­та­ет­ся по­че­му-то. «Не об­ра­щай вни­ма­ния! — го­во­рит она. — Мне ни­че­го не на­до, я толь­ко ря­дом по­си­жу…» Не ра­бо­та­ет­ся! Го­лод­ное ес­те­ст­во па­ра­ли­зу­ет суе­ту ис­кус­ст­вен­но­сти.

 

         На­стоя­щий ко­ман­дир лишь ста­вит за­да­чу и по­ка­зы­ва­ет, как ее мож­но решить — при­каз взять Бас­ти­лию на­стоя­щий сол­дат от­даст се­бе сам.

 

         Взрос­ло­го не пе­ре­де­ла­ешь; с точ­ки зре­ния дет­ст­ва, взрослый — без­на­де­жен!

 

         Пошлость — уже не хам­ст­во; по­шлость, в от­ли­чие от хам­ст­ва, уме­ет быть та­лант­ли­вой.

 

         Ду­ра­ки встре­ча­ют­ся, что­бы ука­зы­вать на не­дос­тат­ки друг дру­га, умные — что­бы уви­деть соб­ст­вен­ные.

 

         Ин­те­рес к жиз­ни из­бав­ля­ет от внут­рен­не­го од­но­об­ра­зия.

 

         От­но­ше­ния с бо­гом у лю­дей с дет­ст­ва мо­гут вы­страи­вать­ся на прин­ци­пах вза­им­но­го за­пу­ги­ва­ния: «Или се­бя по­губ­лю, или от те­бя от­ре­кусь: дай, что про­шу!»

         Свои­ми уша­ми я слы­шал, как вось­ми­лет­ний смыш­ле­ный маль­чик про­из­нес мо­лит­ву о… не­ра­бо­таю­щем те­ле­ви­зо­ре:

         — Ес­ли ты, Бог, не смо­жешь ни­че­го по­чи­нить, то я бу­ду счи­тать те­бя по­след­ним во­нюч­кой!

         И ведь по­мог­ло, как ни стран­но! Бог не оби­жа­ет­ся, ко­гда его на­зы­ва­ют «во­нюч­кой».

 

         Ни­ка­кие зем­ные со­бы­тия не в си­лах сдви­нуть внут­рен­не­го од­но­об­ра­зия, но ес­ли его все-та­ки преодолеть — всё зем­ное пре­об­ра­зит­ся.

 

         Пе­чаль ас­си­сти­ру­ет при ро­дах ра­до­сти.

 

         Здесь все меч­та­ют: о про­шлом, о бу­ду­щем, о дос­той­ном на­стоя­щем… Ти­хие меч­та­те­ли в Рос­сии реа­ли­зу­ют свои пла­ны при по­мо­щи раз­го­во­ров и вод­ки, буй­ные поль­зу­ют­ся под­ло­стью и убий­ст­вом. Вот и весь вы­бор.

 

         Не поспоришь — это ко­гда со­бе­сед­ник или глуп не­здеш­не, или умен так же.

 

         — На Бо­га по­ло­жить­ся на­до, на Бо­га! — так, в на­по­ри­стом диа­лект­ном ва­ри­ан­те про­из­но­ше­ния, с силь­ным уда­ре­ни­ем на глас­ную в пред­ло­ге, три­дца­ти­лет­няя ста­ро­вер­ка объ­яс­ня­ла пол­ное ма­те­рин­ское без­раз­ли­чие к сво­им обор­ван­ным, гряз­ным, веч­но боль­ным и го­лод­ным че­ты­рем де­тям. — На Бо­га по­ло­жись, и всё те­бе бу­дет!

         — Лен­тяй­ка она! — го­во­ри­ли о ней де­ре­вен­ские со­се­ди, бра­тья по ве­ре. — Она из Бо­га нянь­ку сде­ла­ла!

         Воз­мож­но, для этой не­сча­ст­ной жен­щи­ны ве­ра во Все­выш­не­го че­рес­чур уж пер­со­ни­фи­ци­ро­ва­лась; она по­ня­ла бу­к­валь­но: Бог — лич­ность. При­чем, муж­чи­на. Эта­кий все­мо­гу­щий вол­шеб­ник-муж для по­ла­гаю­щей­ся на не­го мно­го­дет­ной Зо­луш­ки.

 

         Лю­бить себя — это зна­чит лю­бить свою ду­шу. Не ни­же.

 

         Я не так бо­гат и не так ле­нив, что­бы ми­ло­серд­ст­во­вать че­рез по­сред­ни­ка.

 

         Ду­май без слов — ре­шишь мно­гое.

 

         В жиз­ни встре­ча­ют­ся и та­кие Прин­цес­сы: один принц — для про­гу­лок, другой — для при­ят­ной бе­се­ды, третий — для ком­пли­мен­тов, четвертый — для по­сте­ли, пятый — для… Сказ­ка, а не жизнь!

 

         По­пыт­ка по­нять судьбу — все­гда лишь по­пыт­ка по­ме­шать ей; впро­чем, мож­но судь­бу ви­деть, чув­ст­во­вать, за­го­ва­ри­вать, знать… По­нять нель­зя!

 

         На­вер­ное, су­ще­ст­ву­ет в ма­те­ри­аль­ной жиз­ни не­кий «по­рог на­сы­ще­ния», до него — гре­бут к се­бе, после — раз­да­ри­ва­ют; и чем ни­же «по­рог», тем ско­рее на­сту­па­ет ин­вер­сия.

 

         Де­вуш­ка при­нес­ла по­ка­зать сти­хи:

         — Вы их бу­дет пуб­ли­ко­вать?

         — Воз­мож­но…

         — И всё?!! И ни­ка­ко­го не бу­дет про­дол­же­ния?

         — То есть?

         — Но ведь я же их при­нес­ла вам! Вы их про­чи­та­ли! Мне со­всем не с кем об­щать­ся! Ведь ес­ли вы их опубликуете — они уже не бу­дут при­над­ле­жать мне, не бу­дут мои­ми…

         — Ка­ко­го вы хо­ти­те про­дол­же­ния? — спра­ши­ваю.

         — С ва­ми!

         Нель­зя сме­ять­ся при встре­че с не­по­сред­ст­вен­но­стью. По­ка­зать свои сти­хи другому — акт на са­мом де­ле ку­да бо­лее ин­тим­ный, чем те­лес­ное раз­де­ва­ние. И то: пред­ставь­те со­стоя­ние дев­чон­ки, ко­то­рая ре­ши­лась от­дать­ся вам. И вдруг в от­вет: «Не под­хо­дишь, раз­день­ся где-ни­будь в дру­гом мес­те!»

         — Со­всем ни­ка­ко­го про­дол­же­ния не бу­дет?!! — в гла­зах ее стоя­ли ужас, моль­ба и за­ро­ж­даю­щее­ся рас­ка­я­нье.

         — Бу­дет, — сов­рал я.

         И ужас, и моль­ба, и за­ро­ж­даю­щее­ся рас­ка­я­нье тот­час пе­ре­шли ко мне.

 

         Ка­ж­до­му не­пре­мен­но хо­чет­ся сде­лать в жиз­ни «что-ни­будь хо­ро­шее». Для се­бя, в пер­вую оче­редь. В этом — оши­боч­ка! Оче­редь, в ко­то­рой все хо­тят быть пер­вы­ми, называется — дав­ка.

 

         Слова — по­ли­гон бы­тия.

 

         Исчезнуть — это сде­лать­ся «не чув­ст­вуе­мым».

 

         Са­мая не­обид­ная очередь — по кру­гу.

 

         Ве­че­ром пья­ный ди­рек­тор шко­лы под­рал­ся с пья­ным друж­ком-учи­те­лем.

         На­ут­ро ди­рек­тор вы­звал под­чи­нен­но­го к се­бе в ка­би­нет:

         — Мо­жешь дать мне по мор­де…

         Дру­жок дал. С силь­но рас­се­чен­ной верх­ней гу­бой ди­рек­тор ушел на боль­нич­ный. Сей слу­чай про­изо­шел в не­боль­шой сель­ской шко­ле. В го­ро­де де­ла с бла­го­род­ст­вом об­сто­ят зна­чи­тель­но ху­же.

 

         Обык­но­вен­ное пьян­ст­во мо­жет ока­зать­ся ув­ле­ка­тель­ней­шим ви­дом твор­че­ст­ва. На­до лишь, что­бы ни од­на из пья­нок не бы­ла по­хо­жа на дру­гую.

 

         Луч­шая оде­ж­да та, что пе­ре­жи­ва­ет мо­ду.

 

         По точ­но­сти рас­чет пре­вос­хо­дит чу­тье, по безошибочности — ни­ко­гда.

 

         «Ме­ня всю тря­сет!» — охот­но док­ла­ды­ва­ет жен­щи­на о со­стоя­нии глав­но­го жиз­нен­но­го инструмента — ра­зу­ма.

 

         Эпо­ха «ве­ли­ких от­кры­тий» за­кон­чит­ся, воз­мож­но, эпо­хой не ме­нее ве­ли­ких «за­кры­тий».

 

         Рос­кошь все­об­щей люб­ви дос­туп­на лишь по кра­ям жиз­ни: ко­гда еще не зна­ешь, че­го хо­чешь и ко­гда зна­ешь точ­но, что не хо­чешь уже ни­че­го.

 

         Шахматы — иг­ра для ума. Ес­ли в шах­ма­ты нау­чат­ся иг­рать чув­ст­ва, ум сда­ст­ся.

 

         По­про­буй­те по­обе­дать пе­ред… зер­ка­лом. Сы­тость на­сту­пит рань­ше обыч­но­го. Лю­ди «едят» гла­за­ми.

 

         Ко­гда че­ло­век про­зре­ва­ет в чем-ли­бо, у не­го не­мед­лен­но по­яв­ля­ет­ся «син­дром от­лич­ни­ка» — по­треб­ность на­вяз­чи­во опо­вес­тить всех и вся о вы­учен­ном уро­ке жиз­ни. Толь­ко вот удив­ле­ния от это­го ни у ко­го по­че­му-то нет. Отличники — не удив­ля­ют.

 

         «Я» все­гда «здесь». Ес­ли это не так, те­бя не су­ще­ст­ву­ет.

 

         Сча­ст­лив тот, кто «ви­дит» мыс­ли. Ему не­за­чем их ло­вить.

 

         Лов­кач воз­во­дит мель­ни­цы аб­сур­да. Люб­лю рав­ни­ну. Сил сво­их не знаю. Что есть, что было — спо­ра ме­ж­ду ни­ми нет.

 

         Ес­ли пе­ре­пол­нен­ной ду­ше не дать вы­хо­да, она об­ра­тит­ся к ору­дию мести — пе­ру и бу­ма­ге.

 

         Нет ни­че­го бо­лее при­зрач­но­го, чем соз­дан­ные ве­щи. Ра­но или позд­но всё обер­нет­ся пра­хом. Соз­дан­ное не веч­но. Ищите — дан­ное!

 

         Стать не­за­ви­си­мым от ре­ли­гии мож­но двоя­ко: ли­бо пе­ре­шаг­нуть че­рез нее, либо — убить.

 

         Стре­мить­ся к не­кон­тро­ли­руе­мой сво­бо­де мож­но, бу­ду­чи 15-лет­ним подростком — по­ка кор­мят ро­ди­те­ли.

 

         Мой друг про­бо­вал чи­тать Биб­лию. «Му­ра ка­кая-то, чушь! Бор­хес пи­шет луч­ше». Что ж, ма­лыш лю­бит толь­ко те книж­ки, ко­то­рые ему по­нят­ны. Малышу — 24 го­ди­ка.

 

         Жен­щи­на, ли­шив­шая­ся не­по­бе­ди­мо­го умения — быть сла­бой, — ли­ша­ет­ся все­го.

 

         Пред­ставь­те се­бе не­ве­ро­ят­ный инструмент — ор­ган, у ко­то­ро­го де­сят­ки ты­сяч кла­виш… Вот где про­стор для ис­пол­ни­те­лей! Нет та­ко­го ин­ст­ру­мен­та? Есть! Это — сло­ва. Ка­ж­дое, от­дель­но взя­тое сло­во, име­ет свой, фик­си­ро­ван­ный, лишь ему од­но­му дан­ный «на­строй». И ка­ж­дый «ор­га­нист» — пи­шу­щий, го­во­ря­щий или слушающий — спо­со­бен вы­звать или ус­лы­шать свою не­под­ра­жае­мую «му­зы­ку слов». Че­ло­ве­че­ская речь по­доб­на иг­ре на кла­виш­ных.

 

         «Я все­гда та­кой, ка­ким ты ме­ня…» — Ос­во­ив­ший это, не зна­ет пре­град в сов­ра­ще­нии.

 

         Дей­ст­ви­тель­ный вы­бор есть у то­го, кто нау­чил­ся жить в по­кое. Для всех ос­таль­ных, «иду­щих по из­бран­но­му пу­ти», — вы­бо­ра не су­ще­ст­ву­ет. А ес­ли им все-та­ки за­хо­чет­ся его совершить — нет ино­го спо­со­ба, кро­ме воз­вра­ще­ния к «ну­лю». Всё дос­тиг­ну­тое при­хо­дит­ся ос­тав­лять. Жерт­вен­ник не бу­дет пуст до тех пор, по­ка лю­дям не на­до­ест «ис­кать свой путь».

 

         У по­слуш­ни­ка го­ло­ва нау­ча­ет руки — бы­ст­ро и без­оши­боч­но: не­ви­ди­мое ру­ко­во­дит ви­ди­мым. У не­слу­ха ру­ки учат голову — этот урок за­тя­ги­ва­ет­ся на ве­ка и да­же ты­ся­че­ле­тия.

 

         То­ро­пись про­све­щать­ся, а не про­све­щать.

 

         Не ви­но­ва­ты те, кто «пло­хо слу­ша­ют», ви­но­ват тот, кто пло­хо го­во­рит.

 

         Ро­ко­вое ис­пы­та­ние для ангелов — по­ле­ты над про­па­стью жиз­ни.

 

         На­стоя­щи­ми жен­ски­ми ча­ра­ми об­ла­да­ют все­го лишь две женщины — Жизнь и Смерть; всё прочее — не ча­ры, а ужим­ки.

 

         За­чем те­бе ис­кать вла­сти над людь­ми? Что­бы стать их бо­гом? Вла­ст­вуй над со­бой и бу­дешь бо­гом для себя — это ку­да луч­ше: вто­рой бог силь­нее пер­во­го.

 

         Про­блем на Зем­ле нет. Толь­ко за­да­чи.

 

         — Я хо­чу, что­бы у нас был ре­бе­нок, — ска­за­ла она.

         — За­чем? Лю­дей на пла­не­те уже дос­та­точ­но, — от­ве­тил он.

 

         Вы­лав­ли­ва­ние мыс­лей из без­мол­вия на­по­ми­на­ет обык­но­вен­ную ры­бал­ку: клюнуло — еще не пой­мал, подсек — еще не вы­та­щил… В по­след­ний мо­мент ры­ба со­про­тив­ля­ет­ся осо­бен­но от­ча­ян­но! «По­клев­ки» мыс­лей зна­ко­мы мно­гим, од­на­ко ре­гу­ляр­ная до­бы­ча дос­та­ет­ся толь­ко опыт­ным «ры­ба­кам». Вспом­ни­те, как лег­ко по­чув­ст­во­вать при­ду­ман­ное и сколь слож­но его за­не­сти на бу­ма­гу.

 

         Ощу­щаю, слы­шу, ви­жу, знаю, люблю — вот эта­пы при­бли­же­ния к ис­ти­не: про­верь се­бя лю­бым из этих гла­го­лов.

 

         При­знак ро­ж­де­ния Шко­лы: но­вое ми­ро­воз­зрен­че­ское пол­но­стью со­от­вет­ст­ву­ет но­во­му жи­тей­ско­му.

 

         Муж­чи­на раз­вра­ща­ет се­бя сам, жен­щи­ну не­об­хо­ди­мо под­толк­нуть. Муж­чин раз­вра­ща­ют ви­но и власть, женщин — ком­пли­мен­ты.

 

         Де­ло за­кан­чи­ва­ет­ся там, где на­чи­на­ет­ся друж­ба сло­на с му­равь­ем.

 

         Та­лант урав­но­ве­ши­ва­ет­ся скром­но­стью, по­это­му вро­ж­ден­ную скром­ность мож­но ком­пен­си­ро­вать вос­пи­та­ни­ем та­лан­та.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: « Любовь — это текст, в ко­то­ром нет во­про­си­тель­ных зна­ков».

 

         Что лю­бишь боль­ше: за­гля­ды­вать в за­дач­ник, или за­гля­ды­вать в от­вет?

 

         Не го­во­ри вы­даю­щим­ся об­ра­зом, а то те­бе по­тре­бу­ет­ся вы­даю­щий­ся слу­ша­тель.

 

         На­де­юсь на то, что, раз­гля­дев не­ле­пи­цу во мне, ты об­на­ру­жишь в се­бе та­кую же.

 

         Бог раз­дви­нул про­стран­ст­во на ты­ся­чу лет, мо­ре тьмы рас­пле­ска­лось, как лу­жа, — слов­но чей-то са­пог на­сту­пил!

 

         Как ду­ша най­дет до­ро­гу до­мой, ес­ли смерть не про­во­дит?!

 

         Ма­те­ри ней­мет­ся, ко­гда ее ре­бе­нок слиш­ком дол­го не бо­ле­ет. Она его са­ма «про­грам­ми­ру­ет».

         — Ты за­бо­лел, мой зай­чик?

         — Нет…

         — Дай ло­бик потрогаю — ка­кой го­ря­чий! На­до вы­пить ле­кар­ст­во.

         — Нет…

         Ус­та­ми мла­ден­ца гла­го­лет имен­но это: «Нет!»

 

         По вы­хо­ду кни­ги ав­тор сжег ру­ко­пись. Ре­дак­тор кни­ги очень переживал — сго­ре­ли все его «ис­то­ри­че­ские» прав­ки: те­перь по­том­ки не смо­гут по дос­то­ин­ст­ву оце­нить та­лант ре­дак­то­ра.

 

         До по­ни­ма­ния лег­че снис­хо­дить са­мо­му, чем под­тя­ги­вать ос­таль­ных.

 

         Апокалипсис — та­кое же ря­до­вое яв­ле­ние в се­зо­нах ду­ха, как вес­на, зи­ма или осень в зем­ной при­ро­де. Ос­та­ет­ся лишь уточ­нить: ка­кой имен­но «се­зон» на дво­ре?

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Де­воч­ка! Ты по­взрос­ле­ешь и вре­мя опять уне­сет те­бя прочь от мо­ей люб­ви».

 

         На­чать мож­но ко­гда угод­но, ос­та­но­вить­ся нуж­но во­вре­мя.

 

         Лю­ди ка­ж­до­го при­хо­дя­ще­го вре­ме­ни за­ни­ма­ют­ся од­ним и тем же — об­нов­ле­ни­ем ба­наль­но­стей.

 

         Ве­рую­щие не при­ни­ма­ют «на ве­ру» ни­че­го, кро­ме то­го, во что им ука­за­но «ве­рить».

 

         До­ка­зую­щий и ве­ру­щий смот­рят друг на дру­га снис­хо­ди­тель­но. Ино­гда они ме­ня­ют­ся мес­та­ми.

 

         Ка­ж­дый в оди­ноч­ку взи­ра­ет на ос­таль­ных, ис­поль­зуя са­мую свою вы­год­ную и силь­ную грань лич­но­сти. При этом взор па­да­ет, как пра­ви­ло, на са­мое сла­бое ме­сто дру­го­го. По­это­му сла­бость объ­е­ди­ня­ет лю­дей на­мно­го луч­ше, чем си­ла.

 

         Про­тив ло­ма нет прие­ма. Ум­ные го­ло­вы в Рос­сии не­из­мен­но ут­вер­жда­ют: «Есть!» И — под­став­ля­ют эти са­мые го­ло­вы…

 

         Че­ло­век под­ни­ма­ет­ся (вос­хо­дит, рас­тет) до тех пор, по­ка есть у не­го си­лы дер­жать гла­за от­кры­ты­ми. Глав­ная энер­гия рас­хо­ду­ет­ся на под­дер­жа­ние век в ра­бо­чем со­стоя­нии. Нет ни­че­го тяжелее — ви­деть всё. За­крыл внут­рен­ний взор — за­крыл­ся и взор внеш­ний, ос­та­но­вил­ся при­ток но­вых об­ра­зов. Ма­лое в ма­лом боль­шо­го не видит — так и на­сы­ща­ет­ся од­ним лишь ма­лым. И всё дру­гое ос­та­но­ви­лось в че­ло­ве­ке. По­ка дер­жал очи отверстыми — рос «сте­бель вос­хо­ж­де­ния», прикрыл — ста­ла рас­ти в ши­ри­ну «пер­со­наль­ная ре­аль­ность». Отдохнешь — еще один «сте­бель» пус­тишь. Мо­жет, вверх, а мо­жет, и вниз… Твоя во­ля.

         На­стоя­щая но­виз­на ни­ко­гда не бы­ва­ет при­ят­ной. Новизна — смер­тель­но му­чи­тель­на. По­это­му в по­ис­ках при­ят­но­го поль­зу­ют­ся обыч­но лишь тем, что уже на­бра­но в ку­зо­вок жиз­ни: «С ме­ня хва­тит!»

         И де­ти растут — гла­за­ми. Низ­кое ка­че­ст­во ин­фор­ма­ции, лег­кий к ней дос­туп и изо­би­лие чер­но-се­рых сочетаний — ре­аль­ная опас­ность. Пло­ды оче­вид­ны: ум боль­шин­ст­ва 14-лет­них про­бу­ж­да­ет­ся по­лу­сле­пым, без внут­рен­не­го нрав­ст­вен­но­го ока.

         Го­во­рю с сы­ном:

         — Во что ум вло­жишь?

         — В де­ло.

         — А ду­шу?

         — Ка­кую еще «ду­шу»?!

         Жизнь вы­бро­си­ла над зем­лей ко­рот­кий сте­бель, на нем вы­рос ог­ром­ный ло­пух ума. По­том прой­дет не­взрач­ное цве­те­ние, поя­вят­ся ре­пьи. По­ста­ра­ют­ся к ко­му-ни­будь при­це­пить­ся.

         — А де­вуш­ку по­лю­бишь? Что ты от­дашь ей?

         — А за­чем ей что-то от­да­вать?

 

         Ре­зуль­та­ты зем­но­го творчества — это да­ле­ко не са­ми пло­ды ду­ха, а все­го лишь их жал­кие ос­тан­ки. Че­реп­ки. Не­бес­ное ис­ко­пае­мое.

 

         Опять го­во­ри­ли о Че­ло­ве­ке. Эта те­ма, по­хо­же, на­чи­на­ет пре­вы­шать все про­чие: вой­ну, день­ги, оби­жен­ность, удо­воль­ст­вия, за­бы­тье. Не­ожи­дан­но по-но­во­му от­кры­лась фра­за: «Че­ло­век есть ме­ра всех ве­щей». В ко­то­рый раз ба­наль­ность де­мон­ст­ри­ру­ет свое глав­ное свойство — не­ис­ся­кае­мость: по­трешь, сни­мешь слой па­ти­ны, а под ней — зо­ло­той свет!

         Ока­зы­ва­ет­ся, «об­лик че­ло­ве­че­ский» — ве­ли­чи­на по­сто­ян­ная, кон­стан­та, ко­то­рую не­воз­мож­но из­ме­нить, ук­руп­няя или раз­де­ляя, пе­ре­ме­щая внут­ри се­бя или из ми­ра в мир, ме­няя мас­шта­бы бы­тия. «Об­лик че­ло­ве­че­ский» — имен­но об­лик: уни­вер­саль­ный «ска­фандр» для игр в ми­ре веч­но­го и бес­ко­неч­но­го. Он удо­бен тем, что не из­ме­ня­ет­ся ни при ка­ких «пу­те­ше­ст­ви­ях».

         Увы, ред­ко кто из зем­лян ком­плекс­ным ви­дом своим — «об­ли­ком мыс­лей», «об­ли­ком чувств», «об­ли­ком фор­мы» — ста­ра­ет­ся до­тя­нуть­ся до идеа­ла. Мно­го ве­ков пы­та­лись уси­лить это стрем­ле­ние при по­мо­щи ре­ли­гии, стро­гих тра­ди­ций, эти­ки, об­ще­ст­вен­ных и го­су­дар­ст­вен­ных норм. Всё рав­но по­лу­ча­ет­ся пло­хо. Эф­фек­тив­ность поч­ти что ноль. По­гля­дишь с зем­ли на небо — ан­ге­лы ле­та­ют, све­тят­ся. Чу­до! А по­гля­дишь с не­ба вниз — стра­ши­ли­ща пол­за­ют, друг дру­га едят. Ужас! А вот был бы че­ло­ве­че­ский об­лик, вы­гля­де­ли бы все жи­те­ли, как есть: при взгля­де «оттуда — сю­да» и при взгля­де «отсюда — ту­да» — че­ло­ве­ки! Ху­дож­ник Босх ры­жую де­воч­ку Еву так изо­бра­жал. Во­круг га­ды пол­за­ют, крюч­ки да пи­ки не­зем­ные, или цве­ты, или свет не­стер­пи­мый. А она сто­ит се­бе, го­лень­кая та­кая, мир­ная, оди­на­ко­вая об­ли­ком всю­ду: и в аду, и в раю.

 

         Ле­ноч­ка ска­за­ла: «На зем­ле вы­ве­лись не «го­мо са­пи­ен­сы», а осо­бая кас­та «при­тво­ряю­щих­ся». Лю­ди очень лов­ко при­тво­ря­ют­ся, что… жи­вут. На са­мом де­ле, притворство — и есть их жизнь. Они, ко­неч­но, уз­на­ют ил­лю­зор­ность. Но опять при­тво­ря­ют­ся, что ни­че­го не за­ме­ча­ют. Весь мир во­круг дви­жет­ся на­стоя­щий, а люди — ино­ход­цы!»

 

         На­чаль­ст­во мож­но лю­бить толь­ко то, ко­то­рое не ме­ша­ет те­бе са­мо­му быть ум­ным. Вахрушев — на­чаль­ник. Клас­си­че­ский. Он — «аб­со­лют­ная еди­ни­ца». Бли­жай­ший друг — 0,6 вах­ру­ше­ва, жена — 0,72 вах­ру­ше­ва, сослуживцы — 0,1–0,01 вах­ру­ше­ва. Есть от­ри­ца­тель­ные и мни­мые ве­ли­чи­ны. Ко­гда Вах­ру­шев встре­ча­ет­ся с яв­ле­ни­ем ве­ли­чи­ной, ска­жем, 1000 вах­ру­ше­вых, он аб­со­лют­но спо­ко­ен: «Это­го не мо­жет быть!»

 

         Жен­ский ум со­гла­ша­ет­ся ус­нуть го­раз­до бы­ст­рее, чем муж­ской. По­это­му в цер­ковь тя­нут­ся пре­иму­ще­ст­вен­но жен­щи­ны: вера — де­ло не­ум­ное.

 

         На­стоя­те­ля хра­ма, от­ца Вик­то­ра, при­гла­си­ли в Пибаньшур — во­ен­ный го­ро­док сре­ди при­ураль­ско­го за­хо­лу­стья. Мол, бла­го­сло­ви, ба­тюш­ка, мол, ра­ке­ты ав­то­ге­ном на час­ти ре­жем. Мир! Ра­зо­ру­же­ние! Кон­вер­сия!

         Ба­тюш­ка в часть прие­хал, но бла­го­слов­лять на­от­рез от­ка­зал­ся:

         — Я про­тив то­го, что­бы рос­сий­скую ар­мию ра­зо­ру­жи­ли!

 

         Ко­гда ты при­дешь к сво­ду сво­их соб­ст­вен­ных за­ко­нов, не за­будь све­рить их с бо­же­ски­ми; ес­ли сов­па­дет хо­тя бы один — спа­сешь­ся!

 

         Был бы огонь, а хво­рост най­дет­ся.

 

         Смысл кре­ще­ния прост: это — при­ся­га ду­хов­ной Ро­ди­не. Внут­рен­ние ду­хов­ные обя­за­тель­ст­ва че­ло­ве­ка вы­ма­ни­ва­ют­ся на­ру­жу и там за­кре­п­ля­ют­ся ис­кус­ст­вом ри­туа­ла. Эта не­хит­рая про­це­ду­ра по­зво­ля­ет ма­ни­пу­ля­то­рам удер­жи­вать ду­хов­ные вой­ска в по­слу­ша­нии. Слу­ча­ют­ся и из­мен­ни­ки. Для них — три­бу­нал и во­ен­но-по­ле­вой суд. В ду­хе, ко­неч­но.

 

         Саша Ч., че­ло­век-та­лант, по­сел­ко­вая прит­ча. Я пе­ре­чис­лю в те­ле­граф­ном сти­ле то, чем он не­уто­ми­мо за­ни­мал­ся в те­че­ние не­сколь­ких лет: про­из­вод­ст­во чер­вей, рез­ка де­ре­вян­ных рас­пис­ных па­не­лей (с ле­бе­дя­ми) для УА­Зов на­чаль­ст­ва, за­кли­на­ние трак­то­ра, экс­пе­ри­мен­ты со сви­но­мат­ка­ми на мо­ро­зе в трех сто­гах, экс­т­ра­сенс (пуль­си­рую­щие глаз­ные яб­ло­ки у па­ци­ент­ки), нор­ма­тив кан­ди­да­та в мас­те­ра спор­та, бег, ве­ло, лы­жи, ка­ра­тэ; дал по­бить се­бя ком­пань­о­нам пья­ным на фер­ме, на­де­ясь, что ло­ды­рей пред­се­да­тель прогонит — про­гна­ли его; со­лист хо­ра (со­гла­сил­ся петь, по­то­му что пред­се­да­тель по­обе­щал ав­то­мо­биль «Жи­гу­ли» дать, но не дал), сле­сарь-мас­тер уча­ст­ка, на­чаль­ник ПРБ (пред­се­да­тель опять по­обе­щал вы­де­лить «Жи­гу­ли», не вы­де­лил), сто­ляр; же­на сажает — се­ме­на не всхо­дят, он пал­ку воткнет — рас­тет; рос в се­мье ал­ко­го­ли­ка, би­ли; ку­пил краски — на­ри­со­вал свой порт­рет всем на удив­ле­ние; в церкви — осо­бен­ность на­ту­ры: «Не мо­гу пе­ре­кре­стить­ся, по­ни­ма­ешь! Перекрестился — за­тряс­ло все­го, думал — про­ва­люсь». За что ни возьмется — всё по­лу­ча­ет­ся с бле­ском, с та­лан­том. Од­на бе­да: за всё сра­зу и хва­та­ет­ся. Энер­гии в человеке — пруд пру­ди. Ки­пит, во все сто­ро­ны хле­щет, как из ды­ря­во­го кот­ла. Поч­ти не пьет. Ку­рит. Лю­бит друж­бу, на­де­ет­ся в лю­дях на луч­шее, до­ве­ря­ет и го­рит на этом. Од­но­люб. Та­кой же из­бы­ток та­лан­тов в до­че­ри, пе­ре­бо­ле­ла ме­нин­ги­том, сейчас — в ин­тер­на­те для осо­бо ода­рен­ных де­тей. «Де­сят­ку бе­жит в мо­ем тем­пе!»

         И на­пос­ле­док ско­ро­го­вор­кой: «Чув­ст­вую, что всё рав­но про­бьюсь, бу­ду мил­лио­не­ром!» Хло­па­ет дверь. Са­ша ухо­дит. Не­уго­мон­ный, низ­ко­рос­лый, су­хой.

 

         Че­ло­ве­ку в те­че­ние двух лет сни­лись «обу­чаю­щие» сны. Ши­зоф­ре­ния в фор­ме за­ни­ма­тель­но­го диа­ло­га.

         — Что это за точ­ка та­кая све­тя­щая­ся?

         — Это — я. Всё жи­вое в ми­ре име­ет та­кую точ­ку. Это как бы зер­но. Ес­ли его раз­бу­дить, оно на­чи­на­ет раз­мно­жать­ся при по­мо­щи форм.

         — То есть?

         — Ну, как кри­сталл: на­ра­щи­ва­ет сам се­бя.

         — А как зер­но зна­ет свою фор­му?

         — Не знаю. Но раз­бу­дить его мож­но «сю­да» или «ту­да» — в за­ви­си­мо­сти от то­го, кто бу­дит.

         — Ан­ти­мир, что ли?

         — Ну, вро­де то­го, хо­тя не со­всем. Вся­кая све­тя­щая­ся точ­ка в ми­ре, зерно — это про­сто ме­сто встре­чи пу­те­ше­ст­вую­щих из ни­от­ку­да в ни­ку­да. Вот и всё. В не раз­бу­жен­ной точ­ке-се­ме­ни со­блю­да­ет­ся пол­ный ба­ланс, и по­это­му она не ну­ж­да­ет­ся в фор­ме и не за­ви­сит от вре­ме­ни. Ба­ланс, од­на­ко, мож­но на­ру­шить. Пред­став­ля­ешь, ес­ли, ска­жем, се­меч­ко обык­но­вен­ной ого­род­ной ре­пы раз­бу­дить «ту­да»? Чер­ная ды­ра на гряд­ке: всё из­ни­что­жит и не по­да­вит­ся! А тварь та­кую сде­лать? А ес­ли че­ло­ве­ка?

         — Что — че­ло­ве­ка? «Не ту­да», то есть, как раз «ту­да» раз­бу­дить?

         — Да. Для ми­ра зем­ли это бу­дет аб­со­лют­ный дья­вол сам по се­бе, не­за­ви­си­мо от его внут­рен­них ка­честв.

         — Та­кое воз­мож­но?

         — Да. И очень лег­ко. Дос­та­точ­но до­га­дать­ся, как раз­бу­дить, ос­таль­ное про­изой­дет са­мо со­бой: фор­ма нач­нет об­ра­зо­вы­вать­ся «там». Наш мир двоя­ко ста­би­лен; да­но толь­ко сво­ему бу­дить сво­его.

         — А мо­жет ли свой раз­бу­дить чу­жо­го?

         — …

 

         Итак, ку­да же ты при­ча­лил?! Скорбь осед­лав­ши, слов­но трон, вдруг с на­сла­ж­де­ни­ем пе­чаль­ным гля­дишь на мер­зость и урон. Вон там, под об­лач­ным по­кро­вом, сам со­зи­да­ет­ся ко­нец: вос­тор­жен, зол и оча­ро­ван кро­ва­вый ра­зу­ма са­мец. И ле­зет хам в за­каз­ник рай­ский. Ах, не­бо, не­бо, слад­кий дом! Не жить без ок­ри­ков хо­зяй­ских то­му, кто пра­вед­но ро­ж­ден.

         Ис­пил гла­за за­слон не­бес­ный. И хам ос­леп­ший храм сло­мал… Ус­ла­ды нет в пе­ча­ли тес­ной. Смерть ве­ли­ка. Умер­ший мал.

 

         Нет име­ни во мне! Бес­силь­ны страсть и сла­ва. На­руж­ный ход вещей — мой твер­дый при­зрак, сон. И мно­го­ли­ка муд­рость. И пус­то­та кро­ва­ва. Ко­леб­лет воз­дух рта бес­стыд­ный сак­со­фон!

         Ты про­сто есть при­чи­на ис­пы­тать пе­ре­пол­не­нье. За­чем шу­чу? Офи­ци­ант так при­сталь­но мол­чит. Еще не встре­ти­лись, а уж в про­щаль­ном ис­сту­п­ле­нии ле­та­ют мыс­ли. И ру­ка в кар­ма­не мнет клю­чи. На скатерти — как пау­чок умер­ший! — кляк­са. Лег­чай­шей лап­кой чувств ты тя­нешь нить… Ужас­но. Жиз­ни нет в не­мом про­стран­ст­ве ча­са!

         Так­си­сту всё рав­но, что не­чем мне пла­тить.

 

         — Жить — скуч­но!

         Та­кое не­ожи­дан­ное за­яв­ле­ние сде­лал один из ра­бо­чих за­во­да, где про­во­дил­ся пси­хо­ло­ги­че­ский тре­нинг.

         — По­че­му?! — изу­ми­лись пси­хо­ло­ги.

         — По­то­му что я рань­ше знал, что с на­чаль­ст­вом на­до бо­роть­ся, а те­перь знаю, что обо всем мож­но до­го­во­рить­ся.

 

         Мой друг — про­фес­сио­наль­ный сы­щик, юрист. Ока­зав­шись од­ним из звень­ев пра­во­ох­ра­ни­тель­ной сис­те­мы, ко­то­рая долж­на бо­роть­ся с по­дон­ка­ми, про­фес­сио­нал об­на­ру­жил: сис­те­ма са­ма на­сквозь про­гни­ла. Он всту­пил в бой, где на его сто­ро­не вы­сту­пил то­гда и вы­сту­па­ет се­го­дня един­ст­вен­ный, но не­по­бе­ди­мый союзник — не спя­щая че­ло­ве­че­ская со­весть. В не­го стре­ля­ли «свои», его пы­та­лись за­ду­шить по за­да­нию «вер­хов», его сби­ва­ли ма­ши­ной. Он не сдал­ся. Его соб­ст­вен­ные по­яс­не­ния к си­туа­ци­ям зву­чат буд­нич­но: «Ме­ня мож­но убить, уговорить — нель­зя». Ка­кая-то не­здеш­няя пре­дан­ность свет­лым идеа­лам. Меч­та­тель от­крыт для уда­ров. Не про­сто мечтатель — бо­ец, ря­дом с ко­то­рым свою соб­ст­вен­ную ров­но те­ку­щую жизнь мож­но рас­смат­ри­вать, как ка­пи­ту­ля­цию. Он чрез­вы­чай­но не­удо­бен для ком­про­мис­сов с под­ло­стью. Ес­ли и не ви­дит на­сквозь, то чу­ет без­оши­боч­но. Ибо на­стоя­щий профессионализм — это и есть со­весть. Со­весть, ру­ко­во­дя­щая по­ступ­ка­ми, а не на­обо­рот.

 

         — А что нуж­но сде­лать, что­бы по­чув­ст­во­вать дру­го­го?

         — При­кос­нуть­ся.

         — И всё?!

         — Ну, в об­щем, да. Толь­ко са­мо­го се­бя при этом при­дет­ся за­быть. А то бу­дешь ощу­щать всё рав­но се­бя са­мо­го лишь, но — на фо­не при­кос­но­ве­ния к че­му-ли­бо или ко­му-ли­бо. Не по­нят­но?

         — По­нят­но. Го­лос соб­ст­вен­ной жиз­ни дол­жен быть ти­хим, то­гда бу­дет це­ли­ком по­ня­тен го­лос жиз­ни со­се­да.

         — Пра­виль­но. Мо­ло­дец.

         — Ре­ли­гия ка­кая-то по­лу­ча­ет­ся!

         — Да нет, не ре­ли­гия. Про­сто жизнь. Мож­но да­же без слов…

         — А ты ме­ня слы­шишь? Ну, без слов — слы­шишь?

         — Слы­шу.

         — А я те­бя?

         — И ты ме­ня слы­шишь. При­слу­шай­ся к ти­ши­не, что она те­бе шеп­чет, под­ска­зы­ва­ет?

         — Что ты силь­ная, что бо­решь­ся с чем-то тя­же­лым. С пе­ча­лью ка­кой-то?

         — Спа­си­бо за «силь­ную».

         — Это лесть?

         — Глу­пый! Это — при­кос­но­ве­ние.

 

         По­крыв гла­ву, как шля­пой, ним­бом, при­выч­кам сле­дуя точь-в-точь, го­тов, чтоб стать не­за­ме­ни­мым, дос­тиг­ший це­ли, рвать­ся прочь!

 

         Ста­рею­щий опыт му­ти­ру­ет в спа­си­тель­ный ци­низм. Ну, на­при­мер, в та­кой вот фор­му­ли­ров­ке: вид раз­де­ваю­щей­ся жен­щи­ны вы­зы­ва­ет ра­до­ст­ные чув­ст­ва, а вид одевающейся — ра­до­ст­ные мыс­ли.

 

         «Гер­ба­лайф», «Диа­не­ти­ка», «Нау­ка ра­зу­ма», «Сба­лан­си­ро­ван­ное пи­та­ние» и т. д. и т. п. — это всё след­ст­вия и ре­зуль­та­ты мен­таль­ной ин­тер­вен­ции, ко­то­рая раз­вер­ну­лась в ин­тел­лек­ту­аль­ном и ду­хов­ном про­стран­ст­ве Рос­сии. Здесь не уме­ют поль­зо­вать­ся, не ве­ря. Бу­к­валь­но: поверить — счи­тай, про­ве­рить. Соб­ст­вен­ные внут­рен­ние рос­сий­ские ве­ро­ва­ния (в том чис­ле: идео­ло­ги­че­ские, эко­но­ми­че­ские, тех­ни­че­ские, пси­хо­ло­ги­че­ские и проч.) но­си­ли весь­ма от­вле­чен­ный, аб­ст­ракт­ный ха­рак­тер, все­гда стре­мясь в сво­ем са­мо­вы­ра­же­нии к при­под­ня­то­сти и обоб­ще­нию. Ны­неш­няя мен­таль­ная ин­тер­вен­ция сыг­ра­ла на том, что ре­ком­би­ни­ру­ет ис­ход­ную, при­род­но-от­вле­чен­ную мен­таль­ность рус­ско­го че­ло­ве­ка на свой лад и нау­ча­ет его прак­ти­че­ской ве­ре. Как ес­ли бы вдруг стра­те­га пе­ре­учи­ли на так­ти­ка. Умень­ши­ли в се­бе са­мом.

 

         Лю­бовь в лю­дях ста­но­вит­ся ви­ди­мой и об­на­ру­жи­ва­ет­ся не по то­му, как они встре­ча­ют­ся, а по то­му, как они рас­ста­ют­ся. Са­мо­лю­бие но­сит оде­ж­ды люб­ви. Рас­ста­ва­ние об­на­жа­ет прав­ду.

 

         Спо­соб. Жи­вое от мерт­во­го тош­нит, и мерт­вое от жи­во­го тош­нит: так они и оп­ре­де­ля­ют друг дру­га.

 

         Ес­ли всю энер­гию жиз­ни по­тра­тить лишь на ее раз­гон, то мо­жет слу­чить­ся не­об­ра­ти­мое: сил ос­та­но­вить­ся не бу­дет!

 

         Под­ро­ст­ки: силь­ные чув­ст­ва вы­ра­жа­ют­ся че­рез гром­кие зву­ки. Взрос­лые: силь­ные чув­ст­ва опи­ра­ют­ся на си­лу мыс­ли. Ста­ри­ки: силь­ные чувства — цве­ты со­жа­ле­ния.

 

         Од­ни за­ня­ты из­го­тов­ле­ни­ем «мыс­лей по по­во­ду», дру­гие из­го­тав­ли­ва­ют по­во­ды для мыс­лей.

 

         Хо­ро­шо и пра­виль­но, ко­гда ле­ген­да о че­ло­ве­ке пе­ре­жи­ва­ет его са­мо­го. А ес­ли на­обо­рот: че­ло­век, пе­ре­жив­ший свою соб­ст­вен­ную ле­ген­ду? Это ведь — «де­ти эпо­хи», зом­би из про­шло­го.

 

         На­стоя­щий вол­шеб­ник во­об­ще не­ви­дим.

         По­лу­вол­шеб­ни­ка за­ме­ча­ют толь­ко по­сле смер­ти: «Бо­же! Как мы его рань­ше не раз­гля­де­ли!»

         Од­на­ко боль­ше все­го при­тво­рять­ся вол­шеб­ни­ка­ми лю­бят фо­кус­ни­ки: «Смот­ри­те! Смот­ри­те, что я умею де­лать!»

 

         Чув­ст­ва диф­фе­рен­ци­ро­ва­ны. По-от­дель­но­сти, ка­ж­дое из них аб­со­лют­но прав­ди­во в сво­ей об­лас­ти. Со­во­куп­ная ин­фор­ма­ция всех чувств соз­да­ет ин­ди­ви­ду­аль­ную кар­ти­ну по­зна­ния.

         Ложь — это раз­ни­ца ме­ж­ду по­зна­ни­ем и зна­ни­ем.

         Зна­ние не чув­ст­ву­ет и не пер­со­ни­фи­ци­ру­ет.

 

         «Вре­мя со­би­рать кам­ни» — это со­би­рать те из них, ко­то­рые лю­ди дер­жат за па­зу­хой, на серд­це. Пусть бро­сят: на­до при­нять, не от­ве­тив! И что то­гда у бро­сив­ше­го ос­та­нет­ся? Дыр­ка! Че­рез это от­вер­стие в серд­це мо­жет вой­ти но­вая ду­ша.

 

         Лю­ди стре­мят­ся сде­лать во­круг се­бя «ка­че­ст­вен­ное ко­ли­че­ст­во». Луч­ше бы они по­за­бо­ти­лись о «ко­ли­че­ст­ве ка­честв».

 

         У зем­лян при­ня­то вы­ра­жать силь­ные чув­ст­ва при по­мо­щи: гром­ко­го зву­ка, креп­ких на­пит­ков и гру­бо­го сло­ва.

 

         Ло­мать скор­лу­пу пред­став­ле­ний мож­но с двух сто­рон сра­зу.

 

         Удоб­нее все­го при­гла­шать ино­пла­не­тя­ни­на в дом сво­его ми­ро­воз­зре­ния.

 

         В од­ной ком­па­нии ма­ло куль­ту­ры, за­то мно­го жиз­ни, в другой — на­обо­рот. Очень ред­ко бы­ва­ет, что­бы куль­ту­ра и жизнь би­ли од­ним фон­та­ном.

 

         У Люб­ви нет име­ни.

 

         Логика — по­строе­ние разума — пау­ти­на, в ко­то­рой за­пу­ты­ва­ет­ся ду­ша, и где из нее вы­пи­ва­ют кровь.

 

         С очень веж­ли­вым, по­ря­доч­ным или очень куль­тур­ным че­ло­ве­ком схо­дить­ся близ­ко не­безо­пас­но: не­ча­ян­но мож­но раз­гля­деть свою соб­ст­вен­ную без­образ­ность, ко­то­рая, став ви­ди­мой, не­мед­лен­но на­па­да­ет. С это­го на­чи­на­ет­ся рус­ское са­мо­ед­ст­во.

 

         Зер­но, «взо­рван­ное» рос­том, жиз­нью, тво­рит свою уве­ли­чи­ваю­щую­ся Вселенную — стро­ит свой дом, в ко­то­ром по­сле смер­ти стеб­ля при­дет­ся жить; так что пря­мой смысл — ста­рать­ся. Глав­ный строи­тель «до­ми­ка для ду­ши» — твое при­жиз­нен­ное во­об­ра­же­ние. Не свя­зы­вай ему ру­ки и не дер­жи на го­лод­ном пай­ке пра­вил, не ри­суй ему гра­ниц. Толь­ко то­гда оно ус­пе­ет по­стро­ить дос­та­точ­но про­сто­рную бес­ко­неч­ность.

 

         Я ме­ня­юсь из­нут­ри и по­зво­ляю ми­ру во­круг из­ме­нять­ся то­же.

 

         Примитив — это ко­гда про­стое вы­ра­же­но слож­но. Гар­мо­ния, по­те­ряв­шая блеск, пре­вра­ща­ет­ся в ба­наль­ность.

 

         Вы бо­ре­тесь за свет­лое бу­ду­щее? Луч­ше бы вы бо­ро­лись за свет­лое на­стоя­щее! А то тем­но­ва­то у вас тут…

 

         Раз­ви­ваю­щее­ся «Я» пе­ре­хо­дит в сум­ми­рую­щее «И», но ко­гда «И» ус­та­ет, оно на­ни­ма­ет «по­гра­нич­ни­ков» — все­воз­мож­ные: «ес­ли», «но», «од­на­ко», «по­то­му что»…

 

         Пья­ный сын ки­нул­ся на от­ца с но­жом, ра­нил.

         Мать в ужа­се бро­са­ет­ся к сы­ну: «Ты пред­став­ля­ешь, что ты на­тво­рил? Те­бя же по­са­дят!»

         Вот бы пси­хо­ло­гам по­ин­те­ре­со­вать­ся у му­жа, что он пе­ре­жил в тот мо­мент, ко­гда ему тре­бо­ва­лось ока­зать пер­вую по­мощь.

 

         Вопросы — ин­ст­ру­мент пы­ток. Пы­та­ют ближ­не­го, се­бя, при­ро­ду, ду­шу. Для «уси­ле­ния» во­про­са мож­но при­ме­нить ка­ле­ное же­ле­зо или элек­три­че­ский ток, или пси­хо­ло­ги­че­ские от­мыч­ки, или еще что-ни­будь.

         Мож­но ли нау­чить­ся жить вне во­про­са? Воз­мож­но, пер­вый крае­уголь­ный ка­мень, за­ло­жен­ный в ос­но­ву всей цивилизации — имен­но этот знак. Пыт­ка.

         Жизнь — про­бле­ма. Как нау­чить­ся ре­шать про­бле­му, не при­бе­гая к во­про­сам? К пыт­кам.

         При­ме­не­ние во­про­сов де­ла­ет про­бле­му бес­ко­неч­ной.

 

         Как стать но­вым? Дей­ст­ви­тель­но дру­гим. Как сде­лать про­цесс са­мо­об­нов­ле­ния не­пре­рыв­ным и со­зи­да­тель­ным? За­да­ча бо­лее чем на­сущ­на: тот, кто не уме­ет и не ус­пе­ва­ет самообновляться — без­на­деж­но от­ста­ет в жиз­ни и про­иг­ры­ва­ет. Мир стре­ми­тель­но ста­но­вит­ся как бы про­зрач­ным и объ­ем­ным, при этом сам по­сто­ян­но ме­ня­ет­ся, «иг­ра­ет», как ма­ги­че­ский кри­сталл. Се­го­дня ма­ло быть в этом ми­ре про­сто хо­ро­шим спе­циа­ли­стом или че­ло­ве­ком, знаю­щим нуж­ные пра­ви­ла поведения — нуж­но са­мо­му нау­чить­ся «иг­рать». Как иг­ра­ет с судь­бой вся­кий, иду­щий по ка­на­ту, на­тя­ну­то­му над ве­ли­ким Ни­что.

 

         Уче­ные, док­то­ра на­ук, пре­по­да­ва­те­ли-ин­но­ва­то­ры и да­же академики — со­бра­лась вы­со­ко­об­ра­зо­ван­ная пуб­ли­ка, объ­е­ди­нен­ная об­щим по­ни­ма­ни­ем про­бле­мы: то, ка­ки­ми вы­рас­та­ют се­го­дняш­ние люди — пло­хая и не­ка­че­ст­вен­ная «про­дук­ция» на­шей, ме­ст­ной, рос­сий­ской ци­ви­ли­за­ции. Не­удов­ле­тво­ри­те­лен про­фес­сио­на­лизм лич­но­сти, и, что осо­бен­но огорчительно — сла­бы ка­че­ст­вен­ные «па­ра­мет­ры»: от­сут­ст­ву­ет ин­тел­ли­гент­ность, уме­ние поль­зо­вать­ся сво­бо­дой, о ду­хов­но­сти уж и го­во­рить, за­час­тую, не при­хо­дит­ся. А жизнь — идет. Хо­тим мы то­го, или не хо­тим, она предъ­яв­ля­ет к сво­им уча­ст­ни­кам всё воз­рас­таю­щие «по уров­ню» тре­бо­ва­ния: опо­здав­шие, ле­ни­вые, сле­пые и гор­дые самолюбцы — мо­гут ос­тать­ся за бор­том не­ос­та­но­ви­мо­го ко­раб­ля эво­лю­ции. Как по­мочь ближ­не­му, как сде­лать так, что­бы он — бу­к­валь­но! — не спал на хо­ду? Раз­бу­дить ак­тив­ность, вклю­чить жиз­нен­ный ин­те­рес человека — вот за­да­ча и бла­го­род­ней­шая, и труд­ней­шая. По­то­му что вся­кий «спя­щий» реа­ги­ру­ет на по­буд­ку оди­на­ко­во: «От­стань­те! Мне и без вас хо­ро­шо!» Мо­гут и в лоб дать.

 

         Эф­фект дельфина — это его вро­ж­ден­ная без­ус­лов­ная при­выч­ка вы­тал­ки­вать на по­верх­ность всё жи­вое, что ну­ж­да­ет­ся в по­мо­щи. Точ­но так же ро­ди­те­ли-лю­ди ста­ра­ют­ся «вы­толк­нуть» сво­их чад в иной, бо­лее вы­со­кий уро­вень жиз­ни. Но во­прос в ином: как ока­зать­ся в прин­ци­пи­аль­но иной жиз­ни? Как «вы­толк­нуть» са­мих се­бя в дру­гие го­ри­зон­ты? Ни бог, ни царь и не ге­рой здесь не по­мо­гут. Дей­ст­ви­тель­ная дви­жу­щая си­ла лю­бой но­виз­ны как бы не­ве­ро­ят­на с точ­ки зре­ния тра­ди­ци­он­ной ре­аль­но­сти: она — внут­ри че­ло­ве­ка, в его во­об­ра­же­нии, ес­ли го­во­рить точ­нее. По­это­му так важ­на слег­ка под­за­бы­тая ис­ход­ная ба­наль­ность: про­дук­тив­ное воображение — ис­точ­ник и при­чи­на соз­дав­шей­ся ци­ви­ли­за­ции. Ка­ж­дый но­сит внут­ри се­бя сво­его «дель­фи­на». Вос­тре­бо­ван­но­го или, увы, нет.

 

         Ны­неш­ние лю­ди на­чи­на­ют осоз­на­вать, что они не эко­ло­гич­ны, пре­ж­де все­го, в са­мих се­бе. По­это­му идея «про­ры­ва» (сквозь са­мих се­бя, по­лу­ча­ет­ся) всё на­стой­чи­вее сту­чит­ся в ду­бо­вые две­ри се­го­дняш­не­го не­под­виж­но­го соз­на­ния. Новое — это в ка­ком-то смыс­ле все­гда «не­по­роч­ное за­ча­тие»: на ста­рый тип мыш­ле­ния на­кла­ды­ва­ет­ся та­бу, он ста­но­вит­ся «по­роч­ным» — спо­соб­ным по­ро­дить лишь то, что уже из­вест­но или ком­би­на­ции из­вест­но­го; имен­но та­ким об­ра­зом во все ве­ка ор­га­ни­зо­вы­ва­лась тех­но­ло­гия про­ры­ва; ве­ли­кие пред­ше­ст­вен­ни­ки со­тво­ря­ли не­бы­ва­лое в оди­ноч­ку, со­вре­мен­ни­ки уме­ют кон­цен­три­ро­вать энер­гию мно­гих жиз­ней в еди­ный на­прав­лен­ный луч — тун­нель в не­ве­до­мое. Дра­ма­тизм си­туа­ции в том, что ока­зав­шись ре­аль­но в этом са­мом во­ж­де­лен­ном но­вом, при­хо­дит­ся ре­аль­но хо­ро­нить всё ста­рое. Как в жиз­ни.

 

         Умный — слу­ша­ет. Ко­го? Как? За­чем? Дру­гих? Се­бя? Ти­ши­ну? По­че­му же, все-та­ки, ум­ные лю­ди спо­рят? Мо­жет быть, они ин­туи­тив­но ста­ра­ют­ся «до кон­ца вы­го­во­рить­ся» — из­ба­вить­ся от сво­его «со­дер­жа­ния», что­бы эле­мен­тар­но ос­во­бо­дить ме­сто для раз­ме­ще­ния но­во­го?! Так ухо­дит ввысь ракета — без­опор­ное существо — дви­жу­щая­ся имен­но по­то­му, что уме­ет от­бра­сы­вать «часть се­бя». Стран­ный и не­мно­го пе­чаль­ный об­раз, ес­ли его при­ме­нить к лю­дям. Кто-то взры­ва­ет­ся на стар­те, кто-то ча­дит и гро­хо­чет, кто-то про­сто от­сы­рел, а тот, кто дей­ст­ви­тель­но взлетел — уже не воз­вра­ща­ет­ся.

 

         Един­ст­вен­ный шанс из­ме­нить ход жизни — это из­ме­нить ее при­чи­ну. При­чи­на жизни — сам че­ло­век, его внут­рен­ний мир. Ог­ля­ни­тесь: всё вокруг — лишь след­ст­вие ка­кой-то пред­ше­ст­вую­щей вы­дум­ки, чер­те­жа, сло­ва… След­ст­вие след­ст­вий! Ре­аль­ная при­чи­на соб­ст­вен­ной цивилизации — че­ло­ве­че­ское во­об­ра­же­ние. Вот в не­го-то и сле­ду­ет вкла­ды­вать си­лы, день­ги и вре­мя. Не­у­же­ли не­по­нят­но, не­у­же­ли еще кто-то на­де­ет­ся из­ме­нить при­чи­ну, под­ре­ту­ши­ро­вав след­ст­вия? Раз­ви­тие все­гда дра­ма­тич­но. Во многом — это оди­но­кий путь. Впро­чем, как вся­кое дви­же­ние на вы­со­те.

 

         «Аме­ри­кан­ский об­раз жиз­ни» жи­вет и побеждает — рос­сия­не (всех на­цио­наль­но­стей) са­ми се­го­дня пе­ре­жи­ва­ют блиц­криг осо­бо­го ро­да, ин­тер­вен­цию мен­та­ли­те­та за­пад­но­го ти­па. Есть мно­го­чис­лен­ные жерт­вы. Глав­ный со­кру­шаю­щий удар — по де­тям. Ментальность — хищ­ное су­ще­ст­во.

 

         Хит ты­ся­че­ле­тия! Рус­ский те­атр: «На­ши про­тив на­ших». (На по­сто­ян­ную ра­бо­ту тре­бу­ют­ся за­ру­беж­ные сце­на­ри­сты и ре­жис­се­ры.)

 

         Ум че­ло­ве­ка мо­жет «за­бо­леть» чем угод­но. На­при­мер, «чув­ст­вом гор­до­сти», «чув­ст­вом от­вет­ст­вен­но­сти» или то­го хуже — «чув­ст­вом спра­вед­ли­во­сти». Ну и что? А то, что управ­ле­ние жиз­нью в уме, «бо­лею­щим» та­ким об­ра­зом, боль­ше не при­над­ле­жит са­мо­му интеллекту — всем управ­ля­ют эмо­ции. Взрос­лая жизнь на­чи­на­ет на­по­ми­нать дет­ский сад. Ска­жем, чув­ст­во спра­вед­ли­во­сти пре­вра­ща­ет­ся в из­люб­лен­ное ариф­ме­ти­че­ское дей­ст­вие русских — де­ле­ние. Де­лит­ся всё: крес­ло, вре­мя, сред­ст­ва, дру­зья. Со­зи­дать рос­сы лю­бят на­чи­нать с… раз­ме­же­ва­ния.

 

         Пе­ри­од пер­во­на­чаль­но­го на­ко­п­ле­ния ка­пи­та­ла ис­ка­жа­ет че­ло­ве­че­ское ли­цо до зве­ри­но­го об­ли­ка. Мы ни­ко­гда не вы­рвем­ся из ча­ст­но­го чув­ст­ва ча­ст­ной соб­ст­вен­но­сти. Внут­рен­ний «зверь» все­гда бу­дет про­рас­тать на­ру­жу. Будь ты с порт­фе­лем, будь ты с со­хой.

 

         Лю­ди со­глас­ны на лю­бую ста­биль­ность.

 

         Вот — де­ре­во. Ес­ли его те­ло рас­пи­лить на дос­ки, то мож­но по­ста­вить за­бор. А вот — зем­ля. Из нее по­лу­ча­ют­ся кир­пи­чи, из кирпичей — дом. Во­круг дома — за­бор. А вот и снег. Хо­лод­но. Но вой­дет че­ло­век в свое жи­ли­ще, за­то­пит печь и за­жжет свет. И бу­дет те­п­ло. По­то­му что толь­ко че­ло­век уме­ет де­лать те­п­ло во­круг се­бя, ко­гда вокруг — сту­жа…

 

         Лю­ди слу­ша­ют друг дру­га, по­то­му что хо­тят, на­вер­ное, по­нять се­бя.

 

         Вре­мя без­на­деж­ных мно­го­то­чий в Рос­сии по­сте­пен­но пре­вра­ща­ет­ся в по­ис­ти­не зо­ло­тые двое­то­чия, за ко­то­ры­ми по­ти­хонь­ку на­чи­на­ет про­гля­ды­вать­ся пе­ре­чень дел и же­ла­ний.

 

         Земля — кор­ми­ли­ца. Эту ба­наль­ность же­ла­тель­но про­чув­ст­во­вать ка­ж­до­му лич­но: не толь­ко хле­ба, но и са­ми лю­ди, и их ве­щи, их окружение — всё, аб­со­лют­но всё сра­бо­та­но из ма­те­рин­ско­го ис­ход­но­го материала — Зем­ли. А она на­ча­ла ску­деть и бо­леть. Есть кой-ка­кой дол­жок у нас, лю­дей, пе­ред этой пер­во­при­чи­ной; лю­ди жизнь «де­ла­ют», а зем­ля ее про­из­во­дит иначе — ро­ж­да­ет. Есть раз­ни­ца?!

 

         В сов­хо­зе «Вос­точ­ный» — на от­кры­тых пло­щад­ках и в павильонах — со­б­ра­но ко­лос­саль­ное ко­ли­че­ст­во тех­ни­ки со все­го све­та. Обид­но, что уча­ст­ни­ков кон­фе­рен­ции (а ведь это, как пра­ви­ло, глу­бо­кие спе­циа­ли­сты экс­т­ра-клас­са) про­гна­ли за пол­ча­са-час ми­мо ин­те­рес­ней­ших экс­по­на­тов, око­ло ко­то­рых стоя­ли та­кие же спе­циа­ли­сты-экс­т­ра, кон­ст­рук­то­ры и ди­рек­то­ра, при­та­щив­шие свои тех­ни­че­ские де­ти­ща за ты­ся­чи ки­ло­мет­ров и смон­ти­ро­вав­шие их здесь. Веч­но то­ро­пим­ся. Ку­да? То­ро­пим­ся… по­ка­зать! Что­бы что? Чтобы — по­ка­зать всё. С раз­ма­хом. Здо­ро­во, ко­неч­но, но спе­циа­ли­стов жал­ко. Я ви­дел их воз­бу­ж­ден­ные, но не­сколь­ко рас­те­рян­ные ли­ца. Нель­зя тра­вить прак­ти­ков ми­мо­лет­ным по­ка­зом.

 

         Сядь и за­ду­май­ся. А по­том встань и де­лай. Зем­ля те­бе от­да­ла свою жизнь. И ты те­перь ей от­дай свою.

 

         Воображение — един­ст­вен­ная ре­аль­ность. Ог­ля­нись: мир лю­дей це­ли­ком был во­об­ра­жен ими самими — плоть лишь «на­рос­ла» во вре­ме­ни на чер­те­жи, схе­мы и сло­ва. Ос­таль­ной мир во­об­ра­жен не на­ми. Цивилизация — плод фан­та­зии, раз­вив­ший­ся в ма­те­рин­ском чре­ве и за счет не­го. Воображение — един­ст­вен­ный обою­до­ост­рый ин­ст­ру­мент, прак­ти­че­ски при­рав­няв­ший че­ло­ве­ка и к Дья­во­лу, и к Бо­гу. Выбор — внут­ри нас и он все­гда сво­бо­ден. Внеш­ний мир за­хо­дит в эко­ло­ги­че­ские ту­пи­ки, по­то­му что не эко­ло­гич­но раз­ви­ва­лась «внут­рен­няя сре­да» че­ло­ве­че­ско­го обитания — внут­рен­ний мир. Глав­ная при­чи­на проблем — оду­хо­тво­ре­ние сознания — ка­жет­ся та­кой от­вле­чен­ной, та­кой ма­ло­су­ще­ст­вен­ной… Че­ло­век «вы­тя­нул» в мир бы­тия ко­лос­саль­ное ко­ли­че­ст­во ве­щей, ко­то­рые всту­пи­ли в за­во­ра­жи­ваю­щее взаи­мо­дей­ст­вие: ос­та­лось лишь «вы­ду­мать» для все­го это­го са­мое главное — са­му жизнь. В ми­ре эту «тех­но­ло­гию», ко­гда жи­вое ро­ж­да­ет­ся толь­ко от жи­во­го на­зы­ва­ют оду­хо­тво­ре­ни­ем. Весь внеш­ний мир оду­хо­тво­рен, так ска­зать, Твор­цом; оду­хо­тво­ре­ние внут­рен­не­го лич­но­го мира — ра­бо­та ка­ж­до­го. По­нят­но, что энер­гию эмо­ций, си­лу зна­ния, день­ги и вре­мя сле­до­ва­ло бы вкла­ды­вать имен­но в при­чи­ну фе­но­ме­на че­ло­ве­че­ско­го бытия — в про­бу­ж­де­ние его внут­рен­не­го са­мо-со­дер­жа­ния. Че­рез это мо­жет про­изой­ти оду­хо­тво­ре­ние всей дея­тель­но­сти че­ло­ве­ка на Зем­ле и не толь­ко. Не­об­хо­ди­мость уже осоз­нан­на. Но как «до­тя­нуть» труд­но­фор­ма­ли­зуе­мые ду­хов­ные ком­по­нен­ты че­ло­ве­че­ско­го бы­тия до су­гу­бых тех­но­ло­гий? Воз­мож­но, в одиночку — «до­тя­нуть» се­бя, что­бы по­том сле­ды ре­мес­ла ав­то­ма­ти­че­ски «жи­ли», а не про­сто «ра­бо­та­ли».

 

         Будь­те бди­тель­ны: след­ст­вия лю­бят ря­дить­ся в оде­ж­ды при­чи­ны! Об­раз по­ро­ж­да­ет по­до­бие, по­до­бие по­ро­ж­да­ет вещь.

 

         Рус­ская зем­ля. Не­сча­ст­ная соб­ст­вен­ность.

 

         Не на­пить­ся чис­той во­ды из за­мут­нен­но­го ис­точ­ни­ка… Земля — ис­точ­ник всей прак­ти­че­ской жиз­ни лю­дей. Он се­го­дня да­же не замутнен — за­га­жен и ис­пор­чен. Бесплодие — рас­пла­та за эго­изм. Ра­цио­наль­ная на­ша ци­ви­ли­за­ция об­рек­ла не­ви­ди­мые че­ло­ве­че­ские ду­ши на го­лод­ную смерть. Сле­дом за не­ви­ди­мым го­ло­дом за­мая­чил го­лод ви­ди­мый: бес­плод­ной ста­но­вит­ся са­ма Зем­ля. Труд тех, кто пы­та­ет­ся вер­нуть зем­ле пло­до­ро­дие, по­хож на под­виж­ни­че­ст­во, а речь их об этом за­час­тую под­ни­ма­ет­ся до фи­ло­соф­ско­го зву­ча­ния. По­то­му что за­да­ча дей­ст­вий про­ста, как на вой­не: вы­жить.

 

         Человек — очень «за­дум­чи­вое» су­ще­ст­во. Бли­же к смерт­но­му од­ру чис­ло «за­дум­чи­вых» за­мет­но уве­ли­чи­ва­ет­ся.

 

         Чер­вяк из­на­чаль­но на­хо­дит­ся в ус­ло­ви­ях па­то­ген­ной мик­ро­фло­ры и мик­ро­фау­ны. То есть, в этой сре­де из­на­чаль­но со­дер­жит­ся гро­мад­ное чис­ло бо­лез­не­твор­ных су­ществ. По­сле то­го, как червь по­ра­бо­тал, — про­дукт по­лу­ча­ет­ся чис­тей­ший! Дей­ст­ви­тель­но, хоть в рот не кла­ди. Па­то­ген­ность ис­че­за­ет. При этом сам червь не бо­ле­ет.

         Срав­ни­те: твор­че­ские лич­но­сти, «чер­вяч­ки» куль­тур­но­го слоя жиз­ни очень лю­бят «про­пус­кать че­рез се­бя» ду­хов­ную грязь и пре­вра­щать ее в про­из­ве­де­ние ис­кус­ст­ва.

 

         Фраг­мент ин­тер­вью с из­вест­ным мо­с­ков­ским бардом Ю. К.

         — Я ви­жу пе­чаль­ную кар­ти­ну над Рос­си­ей: ко­ло­ни­за­ция ее ин­тел­лек­ту­аль­но­го и ду­хов­но­го про­стран­ст­ва. О ре­бен­ке в мо­ем пас­пор­те за­пи­са­но: сын. Ко­гда я с ним об­ща­юсь, мои чув­ст­ва до­но­сят дру­гое: я имею де­ло с один­на­дца­ти­лет­ним «аме­ри­кан­цем»…

         — Всё, всё по­нял! Я, на­ко­нец, по­нял, что вас бес­по­ко­ит. Это бес­по­ко­ит и ме­ня. Но я смот­рю на ве­щи чу­точ­ку ина­че. Это «ина­че» объ­яс­ня­ет­ся раз­ни­цей ме­ж­ду крат­ко­стью че­ло­ве­че­ской жиз­ни и дли­тель­но­стью об­щих, ис­то­ри­че­ских про­цес­сов. Вы­ра­жа­ясь про­ще, мож­но ут­вер­ждать, что ду­шев­ное раз­ви­тие лю­дей на­хо­дит­ся еще в са­мом за­ро­ды­ше. Ме­ня по­ра­зи­ло наблюдение — уж не пом­ню ко­го, — что че­ло­ве­че­ский «ду­шев­ный воз­раст» не пре­вы­ша­ет уро­вень пя­ти­лет­не­го. Пе­ре­до мной да­же об­ра­зо­ва­лась стран­ная кар­тин­ка, ри­сую­щая то, что про­ис­хо­дит за гро­бом; вдруг я пред­ста­вил, что ТАМ че­ло­ве­че­ская ду­ша вдруг ста­но­вит­ся рав­на са­мой се­бе, и ТАМ все на­ши ду­ши ста­но­вят­ся стро­го «пя­ти­лет­ни­ми», «трех­лет­ни­ми»… Точ­но­го уров­ня на се­го­дняш­ний день я не знаю. Но мил­ли­он лет на­зад она на­вер­ня­ка бы­ла мень­ше­го воз­рас­та, ве­ли­чи­ной, ска­жем, в «год», «два». Мне пред­ста­вил­ся та­кой за­гроб­ный «дет­ский са­дик», где бе­га­ют пя­ти­лет­ний Гит­лер, пя­ти­лет­ний Ста­лин… Они — иг­ра­ют, за­бав­ля­ют­ся, оби­жа­ют­ся, льют сле­зы и со­вер­шен­но не оза­бо­че­ны тем, что­бы со­об­щить СЮ­ДА о том, как ТАМ жи­вет­ся. Им это про­сто в го­ло­ву не при­хо­дит!

 

         Мой пре­крас­ный друг!

         Ка­ж­дый че­ло­век по­до­бен скрип­ке. Он то­мит­ся по не из­вле­чен­но­му зву­ку сво­ей жиз­ни. Од­ни на­зы­ва­ют этот звук «смыс­лом», дру­гие «судь­бой», тре­тьи да­же не ве­рят в его су­ще­ст­во­ва­ние… Ты, жен­щи­на, муд­ра серд­цем. Ты зна­ешь толь­ко од­но слово — Лю­бовь. Оно на­пол­ня­ет ве­ли­кой му­зы­кой бы­тия и те­бя са­му, и всё во­круг. Это — ве­ли­кое Сло­во! Пред ним за­мол­ка­ют мыс­ли и скло­ня­ют го­ло­ву объ­яс­не­ния. По­то­му что веч­ность люб­ви на­пол­не­на ти­ши­ной. Ка­ким кри­ком ра­зо­рвешь ее? И за­чем?! Го­лод­ные скрип­ки на­ших су­деб то­ро­п­ли­вы и не­раз­бор­чи­вы. Очень час­то обык­но­вен­ный шум ка­жет­ся нам за­ме­ча­тель­ной пес­ней. А дей­ст­ви­тель­но чудо — да­же не вол­ну­ет. Кто, ка­кой Мас­тер дер­жит в ру­ках смы­чок? Ред­ко кто вла­де­ет им сам. Тре­вож­ная му­зы­ка со­б­ра­на в се­го­дняш­нем ми­ге бы­тия! Об­ра­зы, вре­мя, уда­чу и крах — ро­ж­да­ем мы са­ми.

         Лю­би­мая! Хо­чешь ли ты стать со­бой? Та­кой, ка­кая ты есть на са­мом де­ле. А не та­кой, ка­кою те­бя пред­став­ля­ет об­ще­ст­во или твой же ра­зум: то един­ст­вен­ной и са­мой луч­шей, то упав­шей, рас­тро­ган­ной, пла­чу­щей над со­бой… В ми­ре, где все при­вык­ли при­тво­рять­ся, ес­те­ст­вен­ность так труд­на! Но дру­гую я не смо­гу по­лю­бить, дру­гой я не смо­гу ска­зать эти сло­ва. Не бу­ду ус­лы­шан. Я бо­юсь слов. Они де­ла­ют ме­ня ли­це­ме­ром, а тебя — об­ман­щи­цей. Ведь так лег­ко при­нять за любовь — са­мо­лю­бие.

         Жизнь про­яв­ля­ет на­ши ли­ца. Сначала — ви­ди­мые, потом — все ос­таль­ные. Лю­би­мая! Я об­ра­ща­юсь к за­кли­на­нию: пусть бу­дут пре­крас­ны­ми все твои ли­ки: доб­ро­ты, тер­пе­ния, кро­то­сти, свя­то­сти, слез пе­ча­ли и слез ра­до­сти. Лю­би­мая! Я ох­ра­ню твою без­за­щит­ность. И Бог даст пре­об­ра­же­ние нам обо­им.

         Ве­ли­чай­шее мое со­кро­ви­ще! Жен­щи­на! Ты — то, чем я ни­ко­гда не смо­гу стать сам. Ты — дру­гая по­ло­ви­на ми­ра. Ка­ж­дая на­ша встреча — вос­торг еди­не­ния и му­ки ро­ж­де­ния. Свет­лый Ре­к­ви­ем зву­чит над по­лем жиз­ни. Я люб­лю те­бя, мой друг! И не хо­чу ни­че­го бо­лее.

 

         От­ме­нить вре­ме­на го­да не по­лу­чит­ся. По­это­му се­ять и жать всё рав­но при­дет­ся.

 

         Ны­неш­ний че­ло­век слиш­ком «ко­ро­ток», что­бы во­брать в се­бя весь мир. По­это­му он по­сту­па­ет об­рат­ным об­ра­зом: из­ме­ря­ет со­бой. Че­ло­ве­че­ская спо­соб­ность срав­ни­вать обо­ра­чи­ва­ет­ся при­чуд­ли­вы­ми ис­кус­ст­ва­ми или не­ле­по­стью. По­то­му что «уметь срав­ни­вать» — это од­но, а «хо­теть срав­ни­вать» — со­всем дру­гое. Так и кон­чи­лось: уме­ем хо­теть! Так и рас­та­щи­ли Об­раз на раз­но-об­ра­зие.

 

         Под­ни­ма­юсь по тру­пам дру­зей, спо­ты­ка­ясь о тру­пы лю­би­мых… И гля­дит с об­ла­ков ста­рый бог-ро­то­зей на борь­бу пи­лиг­ри­ма с вер­ши­ной!

         Не ви­но­вен, что вы­бор мой скуп: я друзь­ям пред­ла­гаю по­ги­бель; ес­ли ля­жем не по­рознь, а тру­пом на труп — бу­дет бо­го­ва бли­же оби­тель.

         Под­хо­ди! — и ду­рак, и муд­рец; лег­че вы­быть из вре­ме­ни хо­ром, но ве­ли­кий ры­бак, наш не­бес­ный отец, бра­конь­е­рит с не­бес­ным за­мо­ром.

         «Ни­ко­му… — его ше­пот! — не верь…» Ни­ко­му! Пес­ня дней от­ра­ви­лась. Ни­ко­му! Ни­ко­му! Все сомнения — червь. И — с вер­ши­ны судь­ба по­ка­ти­лась!

         Не для чер­ни не­бес Ко­ли­зей! На три бу­к­вы по­слав пи­лиг­ри­мов, воз­вра­ща­юсь об­рат­но по тру­пам дру­зей, спо­ты­ка­ясь о тру­пы лю­би­мых!

         Мерт­ве­цы под­ни­ма­ют ста­кан, им па­де­ние ка­жет­ся взле­том… Мерт­ве­цы об­ра­ща­ют­ся к мерт­вым бо­гам, и друг дру­га пу­га­ют­ся: «Кто там?!»

         Ах, в ду­ше Бо­га труп… Бо­же мой! Эй, кто мерт­вый тут есть, аль жи­вой?..

 

         Жизнь час­то ве­се­лит­ся, ис­пу­гав­шись Смер­ти. Это — по­лез­ная ис­те­ри­ка.

 

         Жен­ское са­мо­дур­ст­во во мно­гом обя­за­но муж­ско­му тер­пе­нию.

 

         Ра­дость «но­вой жиз­ни» пар­тия ка­ких-ни­будь «но­вых» раз­де­лит со всем на­ро­дом. Но — не по­ров­ну.

 

         Ал­ко­го­ли­ки, пре­ступ­ни­ки, ха­мы, мер­зав­цы… В ка­ж­дом из них есть «спя­щая кра­са­ви­ца» — Че­ло­век. И его ино­гда уда­ет­ся раз­бу­дить сна­ру­жи стран­ным об­ра­зом: ал­ко­го­лем, пре­сту­п­ле­ни­ем, хам­ст­вом…

 

         По­ка есть про­тя­ну­тая рука — есть бла­го­де­тель. По­ка есть благодетель — есть про­тя­ну­тая ру­ка… На­до ос­та­вить что-то од­но!

 

         Всё бу­дет про­ще и страш­нее: ус­та­нет маг, уй­дет спи­рит, и го­лос вла­ст­ный всё мощ­нее примк­нет к те­бе. И — усы­пит!

         Сте­риль­на тьма. Сон — па­на­цея! Ора­кул мертв. Пе­ред толпой — во­ж­ди, об­ма­ну­тые це­лью, и храм со сби­той го­ло­вой…

         Ве­до­мый ве­ха­ми об­ма­на, ты по­гу­бил сво­их де­тей! И ми­мо алч­но­го кар­ма­на про­нес праг­ма­тик пла­ту дней.

         Тря­сут глу­пей­шие мо­ща­ми ста­ри­ны. Бег­лец во вре­ме­ни об­ма­ны­ва­ет сны.

 

         Так в жиз­ни слу­ча­ет­ся.

         Шла по ули­це Прин­цес­са, и вдруг стал на нее на­ез­жать трам­вай. Уви­дел это Нищий — ус­пел толк­нуть бед­няж­ку прочь из-под ко­лес. Прин­цес­са упа­ла, рас­шиб­ла ко­лен­ку, ис­пу­га­лась очень. А ко­гда трам­вай отъ­е­хал, вста­ла и на­да­ва­ла Ни­ще­му по мор­де, да еще при­го­ва­ри­ва­ла: «Как сме­ешь со мной так об­ра­щать­ся!»

         По­том они по­же­ни­лись и жи­ли дол­го и не­сча­ст­ли­во.

 

         Бы­ло у от­ца два сы­на. Стар­ший ум­ный, младший — ду­рак. Же­ни­лись сы­но­вья. Ро­ди­лось у них у ка­ж­до­го то­же по два сы­на. Всего — чет­ве­ро. Все — ду­ра­ки! Тут и сказ­ке ко­нец.

 

         Жи­ли-бы­ли ста­рик со ста­ру­хой. А для че­го жи­ли? — со­всем не ве­да­ли. Так и по­мер­ли: ни вре­да, ни поль­зы.

 

         — Хо­чешь, Ва­ня, в бе­ло­ка­мен­ной по­жить? — спра­ши­ва­ет Царь.

         — Хо­чу! — го­во­рит Иван.

         — Мо­ло­дец! — го­во­рит Царь. И боль­ше ни­че­го не го­во­рит.

 

         — На ме­ня! — го­во­рит Ва­си­ли­са Пре­муд­рая же­ни­ху-Ко­щею.

         — Нет уж! — го­во­рит Ко­щей. — Мне Ма­рью-ис­кус­ни­цу на­до: она ра­бо­тать лю­бит, а ду­мать я и сам мо­гу.

 

         Од­на­ж­ды Змей-Го­ры­ныч ле­тал-ле­тал и за­блу­дил­ся. Ви­дит: в ле­су гнез­до чье-то пус­тое, а в гнез­де яй­ца ле­жат. Сло­жил Змей-Го­ры­ныч кры­лья, при­сел в гнез­до от­дох­нуть. Да и за­дре­мал не­ча­ян­но. А как проснулся — слы­шит, из яиц птен­цы вы­лу­пи­лись… «Па­па! Па­па!» — кри­чат. Боль­ше ни­че­го он в жиз­ни не ус­лы­шал.

 

         На вы­со­ком ду­бе в ле­су дре­му­чем чер­ный Во­рон три­ста лет си­дел. Си­дел и не раз­го­ва­ри­вал. Ни­кто от не­го сло­ва не слы­хи­вал! Но ска­зы­ва­ли ста­рые лю­ди, что то­му, кто Во­ро­на раз­го­во­рит, он до­ро­гу к сча­стью по­ка­жет.

         Шел как-то че­рез лес бо­га­тырь из на­ро­да. Уви­дел Во­ро­на, уди­вил­ся, спра­ши­ва­ет:

         — Не зна­ешь ли, в ка­кой сто­ро­не сча­стье?

         — По­шел ты!.. — го­во­рит Во­рон.

         Так бо­га­тырь рус­ское сча­стье и на­шел.

 

         Зо­ло­тая Рыб­ка го­во­рит Ста­ри­ку:

         — Зна­чит, так. Пер­вое твое же­ла­ние будет — от­пус­тить ме­ня на во­лю, второе — при­хо­дить, ко­гда по­зо­ву, а третье твое желание — не при­ста­вать ко мне со свои­ми соб­ст­вен­ны­ми же­ла­ния­ми! Со­гла­сен ли?

         — Со­гла­сен! — толь­ко и мол­вил Ста­рик, да и прыг­нул вслед за Рыб­кой в мо­ре-оки­ян.

 

         Два не­боль­ших «диа­па­зо­на» ос­ме­лил­ся ты жиз­нью на­зы­вать: то слух иг­ра­ет в гром­кие ре­зо­ны, то зре­ние спе­шит по­ще­го­лять. Ку­да идешь, то раз­ру­шая, то вер­ша?! Шпар­гал­ка умникам — бес­печ­ная ду­ша!

 

         За ле­са­ми, за вы­со­ки­ми го­ра­ми, за бес­край­ни­ми до­ла­ми, за мо­рем синим — есть чу­дес­ная стра­на: еды вдо­воль, пи­тья вдо­воль, иди ку­да хо­чешь, де­лай что уме­ешь… Кто най­дет ту страну — не воз­вра­ща­ет­ся!

 

         За­спо­ри­ли как-то со­ло­вей из ко­ро­лев­ско­го са­да и со­ло­вей из ближ­ней ро­щи: чья пес­ня луч­ше? Це­лую ночь спо­ри­ли-пе­ли на все ла­ды! А ут­ром при­шел в куз­ню де­ре­вен­ский куз­нец, да как на­чал мо­ло­том по на­ко­валь­не стучать — серп ко­вать! Гром­че всех по­лу­чи­лось!

 

         Од­ной стра­ной пра­вил глу­пый мар­киз. До то­го глу­пый, что сам ни в ка­кие де­ла не вме­ши­вал­ся и под­чи­нен­ным сво­им вме­ши­вать­ся не да­вал. И всё в той стра­не хо­ро­шо бы­ло.

 

         Ото­брал ба­рин гус­ли-са­мо­гу­ды, а они у него — не иг­ра­ют… Ото­брал ба­рин ска­терть-са­мо­бран­ку, а она его — не кор­мит… Ото­брал ко­вер-са­мо­лет, а он — не ле­та­ет…

         До­га­дал­ся ба­рин: при­вел Ива­на-ду­ра­ка, по­са­дил его на ко­вер-са­мо­лет, рас­сте­лил пе­ред ним ска­терть-са­мо­бран­ку, гус­ли пре­под­нес. «По­кло­нись! — го­во­рит, — за да­ры-то». Иван по­кло­нил­ся. Тут ба­рин и вско­чил ему на шею! «Иг­рай! — го­во­рит. — Кор­ми ме­ня! Ве­зи, ку­да при­ка­жу!» Иван хо­тел бы­ло от­ка­зать­ся, да не по­лу­ча­ет­ся… Ка­кое те­перь чу­до ба­рин ни пожелает — всё сбы­ва­ет­ся! А Ива­ну и не­вдо­мек: что чу­де­са от его, ива­но­ва име­ни, как бы де­ла­ют­ся… Иван-то — ду­рак! — то­же вро­де и при еде, и при му­зы­ке… Хит­рый ба­рин его так и зо­вет: «Хо­зя­ин ты мой, Ва­ню­ша!» Ох, как Ива­ну та­кая честь по серд­цу!

 

         Дав­ным-дав­но ино­ра­зум­ные кон­так­ты во­шли в лю­бую сущ­ность и пред­мет. Ведь толь­ко алч­ность опи­ра­ет­ся на фак­ты, а ве­ра зна­ет: доказательств — нет. Как рев пи­те­кан­тро­па в мрач­ный зев пе­ще­ры, — вер­нул­ся, оза­да­чив эхом, — ум… Так вопль ду­хов­ный по­ро­ж­да­ет тьмы хи­ме­ры, и бо­жий глас, и са­та­нин­ский шум.

         Всё, что вер­ну­лось, жад­но ищет во­пло­ще­нья: в сло­вах, в люб­ви, в пред­мет­ной тес­но­те. Вот — фак­тов мир! Не жаль?! За­быв пре­до­щу­ще­ние, не ощу­тишь со­блазн по вы­со­те.

         Ты ищешь братьев — эхо бы­тия? Смеш­но ста­ра­ешь­ся: мы — не од­на се­мья.

 

         Я чув­ст­вую при­сут­ст­вие умер­ших, ко­гда пи­шу, ко­гда жи­ву один… Они — дик­ту­ют. Но, как зверь в ма­не­же, не по­ни­маю: зри­тель или гос­по­дин?!

 

         Он и Она бро­ди­ли по лет­не­му Кры­му. Вдруг Она уви­де­ла та­кое, что ни жить, ни быть — на­до! А имен­но: пред­при­им­чи­вый улич­ный фо­то­граф пред­ла­гал от­ды­хаю­щим снять­ся с са­мым на­стоя­щим мед­ве­дем, ко­то­рый рав­но­душ­но по­зво­лял се­бя об­нять оче­ред­но­му кли­ен­ту и толь­ко со­пел че­рез на­морд­ник. По­сле съем­ки нуж­но бы­ло по­дой­ти к от­дель­но си­дя­щей в те­ни жен­щи­не, за­пла­тить три руб­ля и на­звать свой ад­рес для вы­сыл­ки фо­то. Он и Она жи­ли так, что все­гда эко­но­ми­ли на ме­ло­чах. Она по­до­шла к эк­зо­ти­че­ско­му зве­рю и ста­ла при­ни­мать по­зы. Фо­то­граф ра­бо­тал. Но в это же вре­мя из-за спи­ны штат­но­го фо­то­гра­фа ин­тен­сив­но «ра­бо­тал» соб­ст­вен­ным фо­то­ап­па­ра­том Он. Вы­пи­сы­вать кви­тан­цию они не по­шли.

 

         Тра­ди­ци­он­но на­пи­ва­лись, ко­гда на­до бы­ло ко­го-то пе­ре­во­зить на но­вую квар­ти­ру. По­это­му ко­ман­да «груз­чи­ков» со­би­ра­лась ве­се­ло и с боль­шой охо­той. На од­ном из но­во­се­лий-пе­ре­ез­дов мы на­ча­ли «ве­се­лье» за­дол­го до окон­ча­ния про­цес­са… Кое-как вы­не­сли и за­ки­да­ли в гру­зо­вой фур­гон ве­щи из ста­ро­го до­ма. А пе­ред две­рью но­вой квар­ти­ры… Хо­зя­ин ока­зал­ся суе­вер­ным! — «На­до кош­ку впе­ред пус­тить!» Для сча­стья, зна­чит. Уш­ли ло­вить кош­ку. Дол­го ло­ви­ли. А я ос­тал­ся, ус­нул от пе­ре­утом­ле­ния пря­мо на ле­ст­нич­ной пло­щад­ке… А вот как в квар­ти­ру заполз — не пом­ню! Пом­ню смут­но лишь, как хо­зя­ин орал, да как кот мяу­чил. В об­щем, не бы­ло сча­стья в этом до­ме ни то­гда, ни по­сле.

 

         Нож хирурга — вар­вар от ми­ло­сер­дия. Ку­да вер­нее ма­ну­аль­ный пасс! Так и в лю­бом ис­кус­ст­ве: крик сла­бее ше­по­та.

 

         Ра­бо­та по­хо­жа на лю­бов­ни­цу: ес­ли она зо­вет те­бя к се­бе и го­во­рит лишь: «На­до!» — ты ско­ро воз­не­на­ви­дишь ее, а ес­ли она зо­вет, же­лая са­ма от­дать­ся, ес­ли на­шеп­ты­ва­ет без ус­та­ли: «Хо­чу!» — рад бу­дешь от­ве­тить ей тем же.

 

         Где на­чи­на­ет­ся Че­ло­век? Там, где кон­ча­ет­ся раб­ст­во? А мно­го ли сту­пе­ней пре­одо­ле­ли? Ни од­ной! Раб­ст­во в те­ле? — Нет! Раб­ст­во в ду­хе? Нет! Раб­ст­во в ци­ви­ли­за­ции? — Нет!

         …Лю­бовь, Сво­бо­да, Человек — по­доб­ны не­уло­ви­мой Ис­ти­не, их не­воз­мож­но «оп­ре­де­лить» окон­ча­тель­но, у них нет «мас­сы по­коя».

 

         При­шел ди­рек­тор, го­во­рит: «На­пи­ши ста­тью об Ижев­ске в го­ды Ве­ли­кой Оте­че­ст­вен­ной вой­ны». Объ­ем вну­ши­тель­ный. Парт­ком за­во­да, дес­кать, те­бе за это пять­де­сят руб­лей за­пла­тит, а под­пи­шет­ся под стать­ей сек­ре­тарь гор­ко­ма пар­тии Зы­ков. В Мо­ск­ве на­пе­ча­та­ют! Так всё и вы­шло. Ре­дак­тор бе­жит с жур­на­лом, по­здрав­ля­ет ме­ня. А я всё ду­маю до сих пор: кто из нас троих — ду­рак? Я ведь еще и «спа­си­бо» го­во­рил.

 

         Хо­чу дать один со­вет по­этам-са­мо­убий­цам: пе­ред тем как унич­то­жить (для до­ка­за­тель­ст­ва сво­ей зна­чи­тель­но­сти, ко­неч­но же!) свое тело — по­про­буй­те сжечь свои бу­ма­ги. Ду­хов­ное са­мо­унич­то­же­ние ни­чуть не ху­же! А потом — мол­чи­те! Год, два, семь, де­вять… Не будь­те лов­ца­ми не­на­деж­но­го вдох­но­ве­ния, не упо­доб­ляй­тесь лов­цам слов и форм. Мол­ча­ние вы­дрес­си­ру­ет ва­ши спо­соб­но­сти так, что и об­раз, и фор­му, и вдох­но­ве­ние вы бу­де­те брать во вре­мя ра­бо­ты не по спо­соб­но­стям, а про­сто по по­треб­но­сти. Ком­му­низм на­сту­пит!

 

         …Ес­ли тво­рец не же­ла­ет ста­вить да­ту, зна­чит, он пре­тен­ду­ет на все­при­знан­ную бе­зы­мян­ность.

 

         Ком­му­низм мо­жет быть по­стро­ен в: а) об­ще­ст­ве… (кон­цеп­ция XIX ве­ка); б) от­дель­но взя­той стра­не… (кон­цеп­ция XX ве­ка); в) от­дель­но взя­том об­ще­ст­ве… (кон­цеп­ция XXI ве­ка); г) от­дель­ной лич­но­сти… (кон­цеп­ция XXII ве­ка).

 

         Нэл­ли! Это чу­до­ви­ще… Нэл­ли! Это — чу­до­ви­ще! Нэл­ли! Это… Вы го­во­ри­те стран­ные глу­по­сти! Нэля — очень при­лич­ная де­вуш­ка. Лич­но я ни ра­зу не ви­дел, что­бы она от­да­ва­лась за день­ги. Да! Нэл­ли! Это — чу­до­ви­ще! Нэл­ли! Это…

         В ее ко­шель­ке ни­ко­гда не бы­ва­ет мел­кой мо­не­ты. В ее го­ло­ве ни­ко­гда не бы­ва­ет не­пра­виль­ных мыс­лей. Лич­но я ни ра­зу не слы­шал, что­бы она ут­вер­жда­ла, что власть и богатство — это го­раз­до ху­же, чем про­сто бо­лезнь. Нэл­ли! Это чу­до­ви­ще!

         Лич­но я ни­ко­гда не ви­дел, что­бы она во­ро­ва­ла ве­щи. Или ку­ри­ла га­шиш, а мо­жет, де­ла­ла тай­но аборт за абор­том. Нет! Нэ­ля очень при­лич­ная де­вуш­ка. Вы го­во­ри­те стран­ные глу­по­сти. Стран­ные глу­по­сти. Стран­ные глу­по­сти. Да!

         Она под­хо­дит. Ко мне под­хо­дит. Она под­хо­дит. Ко мне под­хо­дит. Она под­хо­дит: что, го­во­рит, на­до? Нэл­ли!!! У нее — грудь, у меня — час, у нее — де­ти, но нет ав­то. У нее нет ни­че­го, но есть я, ко­то­рый ско­ро уй­дет, но ос­та­вит вза­мен преж­не­го му­жа, преж­них де­тей, но не даст ав­то, как бы она не про­си­ла… Нэл­ли!!! Но­чью она спит на спи­не. Но­чью она силь­но хра­пит. Как же ее, как же ее, как же ее — лю­бить?! Фа­ра­ми све­тит ми­ли­ция в ок­на, Лу­на в ок­не, как жел­тые мыс­ли о жел­том до­ме, в ко­то­ром всем всё рав­но. Но лич­но я ни за что не по­ве­рю, что­бы та­кая дев­чон­ка в воз­рас­те ма­те­ри спя­ти­ла. Ей — хо­ро­шо! Ей — хо­ро­шо! Ей — хо­ро­шо! Нэл­ли!

         Это чу­до­ви­ще…

         Вы го­во­ри­те стран­ные глу­по­сти. Нэля — жи­вой по­ка­за­тель тру­да и за­бо­ты. Лич­но я ни­ко­гда не ви­дел, что­бы она жи­ла, как ско­ти­на: утром — подъ­ем, днем — обед, вечером — сон. Утром — подъ­ем, днем — обед, вечером — сон… Утром — подъ­ем, днем — обед, вечером — сон… Нэл­ли! Это чу­до­ви­ще… Нэл­ли! Это чу­до­ви­ще! Нэл­ли!!!!

 

         Пер­пе­тум мо­би­ле… Ос­та­но­ви, по­про­буй! То мрак пус­той, то бо­жий день… На ко­ле­со, кру­ти­мое при­ро­дой, на­ки­нут был за­мыс­лен­ный ре­мень!

         Как вал за­ржав­лен­ный, от бе­га све­жих мыс­лей, скри­пя, рас­ка­чи­вал­ся быт… Кра­моль­ный плод слащавокислый — про­гресс! — по­спел, гре­муч и зна­ме­нит.

         И рад бы сбро­сить ты тот при­вод дерз­но­вен­ный, пер­пе­тум мо­би­ле вы­сот, умом боль­ной, на то­ки серд­ца бед­ный… За­сто­по­рить бы весь при­ро­ды ход! Чтоб вну­кам мог рас­ска­зы­вать ты сказ­ки: мол, был Олимп, да… сглазили — са­лаз­ки!

 

         Есть жен­щи­ны, чей пси­хо­тип мож­но оп­ре­де­лить как «ком­му­ни­сти­че­ская пар­тия». Чем бо­лее пол­ное, все­ох­ват­ное и ин­тен­сив­но-ди­ле­тан­ское «ру­ко­во­дство» (не со­мне­ва­ясь в сво­ей ис­клю­чи­тель­ной пра­во­те и муд­ро­сти), осу­ще­ст­в­ля­ет та­кая жен­щи­на и чем на­гляд­нее и без­на­деж­нее раз­ва­ли­ва­ет­ся во­круг нее по­до­печ­ная жизнь, тем яро­ст­нее об­ви­ня­ет она в раз­ва­ле… са­му эту жизнь. Ра­зум­ные до­во­ды здесь бес­силь­ны. Для до­ка­за­тель­ст­ва сво­ей пра­во­ты у жиз­ни в этой си­туа­ции есть толь­ко один шанс — уме­реть: то­гда дра­кон не­из­беж­но нач­нет по­едать се­бя са­мо­го… Вспом­ни­те! Вам на­вер­ня­ка при­хо­ди­лось встре­чать этих мерз­ких старух — аб­со­лют­но оди­но­ких и аб­со­лют­но злых: они «по­бе­ди­ли» всё, кро­ме соб­ст­вен­ной пра­во­ты.

 

         Учись все­му, что ищешь, — у де­тей! Они «ба­ро­метр» кос­но­сти тво­ей. Они — то жерт­вы мсти­тель­ных за­тей, то пут­ни­ки средь умер­ших пу­тей… Они — зер­но. А ты?! Не бог и не учи­тель, для дней сво­их по­гон­щик и вла­чи­тель, ты им — не дождь… Ты — су­хо­вей.

         Ди­тю ты пре­по­дашь, как на­до драть­ся, те­бя ди­тя нау­чит улы­бать­ся!

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Идеология — это бо­лезнь моз­га». Ху­дож­ник ска­зал: «Доб­ро и зло — это бо­лезнь моз­га». Ху­дож­ник ска­зал: «Человек — это бо­лезнь моз­га». Ху­дож­ник ска­зал: «Мозг — это рак ма­те­рии».

 

         Я го­во­рю те­бе, что ты урод, и ты уби­ва­ешь ме­ня. Это — бес­по­щад­ный эго­изм «из­бран­ных», уве­рен­ных в сво­ем со­вер­шен­ст­ве и уни­каль­но­сти.

         Я го­во­рю те­бе, что ты урод, и ты го­во­ришь мне, что я то­же урод. Мы рав­ны, как жи­вот­ные.

         Я го­во­рю те­бе, что ты урод, и ты жа­ле­ешь ме­ня. Ес­ли я не убью те­бя за это, — мы под­ру­жим­ся.

 

         На­ут­ро по­сле празд­ни­ка один го­во­рит дру­го­му: «С от­сту­паю­щим те­бя!» Ес­ли вы знае­те, что та­кое на­стоя­щее по­хме­лье, вы оце­ни­те юмор по дос­то­ин­ст­ву.

 

         В Чи­тин­ской об­лас­ти в по­сел­ке При­ар­гунск сто­ит по­гра­нич­ный от­ряд. Ря­дом со штабом — зда­ние гос­пи­та­ля. На вхо­де в госпиталь — во­ен­ный де­жур­ный в… пи­жа­ме. Вы­здо­рав­ли­вать здесь опасно — сра­зу по­шлют в на­ряд, по­то­му что в шта­бе зна­ют: луч­ший лекарь — дис­ци­п­ли­на.

 

         …Я меч­таю о той сте­пе­ни все­об­щей та­лант­ли­во­сти и взаи­мо­по­ни­ма­ния, ко­гда ак­те­ры, про­чи­тав мель­ком ко­рот­кую фа­бу­лу, смо­гут ра­зы­грать пе­ред зри­те­лем не­по­вто­ри­мый спек­такль жиз­ни.

 

         Од­ной и той же шут­ке бо­ги по­сме­ют­ся: «Эй, че­ло­век, быть равным — по­до­ж­ди!» Меч­та­те­ли, по­эты ре­во­лю­ций, по кро­ви под­ни­ма­ют­ся в во­ж­ди… Тол­пы при­стра­стие, как мас­са смо­ля­ная, хва­та­ет из­бе­гаю­щих тол­пы; над но­вой кро­вью вождь про­воз­гла­ша­ет: «Убей вра­га и бу­дешь сча­ст­лив ты!» И ты от­клик­нешь­ся, ис­пол­нен сил пре­мно­го, и жен­щи­ну по­ста­вишь под ру­жье, и взгляд де­тей, (все­гда курь­е­ров Бо­га!) ты об­ра­тишь в без­ве­рие свое! В награду — кровь!

         Хо­ти­те ль, не хо­ти­те ль: вер­ши­на человеческая — ги­бель.

 

         Ес­ли нет де­нег на проститутку — же­нись.

 

         Поч­то­вый ящик пе­ред празд­ни­ком был пуст, и в празд­ник пуст, и по­сле праздника — пус­той, как всё пус­тое… Так при­шла ста­рость.

 

         Про­щаю ложь. Но ес­ли фальшь по­чую, (ко­гда «что есть» под­но­сят «как хо­тят»), пою сми­ре­нию, вор­ча­ни­ем вра­чуя из­вест­ный по­ка­зуш­ни­ков об­ряд. Ложь мо­жет быть пре­крас­на, вдох­но­вен­на! А фальшь ду­ше, как ор­га­нам ци­ан. Ложь — это во­ин­ст­во, а фальшь — ди­тя об­ме­на: об­ма­на всех — за свой са­мо­об­ман.

         От­веть: как гос­тю дверь от­во­ришь, за­чем сме­ешь­ся гром­че ты и гром­че го­во­ришь?!

 

         Тяж­кий вздох об­лег­че­ния! Зна­ко­мо?

 

         Ска­зав не­веж­ли­во: «Иди, я не дер­жу». — Проч­ней, чем цепь, — ос­ту­дой при­вя­жу…

 

         На­до бы­ло кор­мить се­мью, а он за­ни­мал­ся черт зна­ет чем: ма­рал бу­ма­гу, спать по но­чам не да­вал, на ма­шин­ке тю­кал. Же­на дей­ст­во­ва­ла в та­кой по­сле­до­ва­тель­но­сти: гор­ди­лась, на­дея­лась, не за­ме­ча­ла, тер­пе­ла, скан­да­ли­ла, пре­зи­ра­ла. Ко­гда сло­ва кон­чи­лись, она про­из­нес­ла: «Пис-с-са­тель!» — ее чуть не стош­ни­ло. Они раз­ве­лись. Он стал пи­са­те­лем. Муж­чи­на хо­дит по пря­мой, жен­щи­на хо­дит по кру­гу. Ес­ли круг слиш­ком те­сен, пря­мая пе­ре­се­ка­ет его два­ж­ды.

 

         Рас­тет, как го­во­рит­ся, как при­вык­ли мы слы­шать, бла­го­сос­тоя­ние на­ро­да… Мно­го ве­ков «рас­тет»! Ка­ж­дый век — за­но­во, как тра­ва. До де­ревь­ев, до леса — не до­тя­нуть. По­ли­ти­че­ский се­но­кос не по­зво­лит.

         1989 год. Ху­дож­ни­ку Гри­ши­ну в на­шей кон­то­ре вру­чи­ли по слу­чаю дня ро­ж­де­ния (три­дцать один год ис­пол­ни­лось че­ло­ве­ку) ку­сок мы­ла и та­лон на при­об­ре­те­ние бу­тыл­ки ви­на. Тра­ва бы­ла ис­крен­не ра­да.

 

         Как ста­рец, не умею­щий дос­той­но по­ки­нуть мир, так жа­лок строй ван­да­лов и ти­ра­нов, сме­няв­ших юность мира — на по­зор!

 

         ОБЫ­ВА­ТЕЛЬ ви­дит лишь вол­не­ние соб­ст­вен­ной жиз­ни и та­кие же вол­ны жиз­ней бли­жай­ших со­се­дей, зре­ние его не мо­жет рас­про­стра­нить­ся даль­ше вы­со­ты вол­ны соб­ст­вен­ной жиз­ни, го­ри­зонт его об­зо­ра не­да­лек и од­но­ме­рен, но на пре­де­ле сво­ей зор­ко­сти глаз его до­тя­ги­ва­ет­ся до сле­дую­щей, ку­да бо­лее вы­со­кой вол­ны, и это —

         ЛЕ­ТО­ПИ­СЕЦ, он спо­со­бен от­стра­нить­ся от сво­ей лишь жиз­ни и ви­деть вре­мя де­ся­ти­ле­тия­ми, то есть обоб­щать дви­же­ние волн жиз­ни обы­ва­те­лей, а зре­ние тя­нет­ся вы­ше, где есть очень боль­шая вол­на жиз­ни, и это —

         ГЕ­НИЙ, чув­ст­ва и ана­ли­ти­че­ский ум, и та­лант ко­то­ро­го ох­ва­ты­ва­ют­ся уже ве­ка­ми, он, ге­ний, ви­дит и по­ни­ма­ет все пре­ды­ду­щие сла­гае­мые, ис­поль­зу­ет их, но ви­дит и не­до­ся­гае­мое для се­бя, ви­дит ве­ли­кую вы­со­ту бы­тия, ду­ха, ве­ры, уче­ний; и это —

         ПАС­ТОР, ко­то­рый плоть от пло­ти сам по­ро­ж­де­ние от все­го пре­ды­ду­ще­го, но ощу­ще­ние ми­ра он спо­со­бен по­нять че­рез груз ты­ся­че­ле­тий; на гра­ни чу­тья и жерт­вен­но­сти до­тя­ги­ва­ет­ся он до по­след­ней воз­мож­ной че­ло­ве­че­ской вы­со­ты, до чу­да, име­нуе­мо­го Че­ло­век.

 

         Ис­кать куль­ту­ру в за­ко­нах дис­ци­п­ли­ны так же без­на­деж­но, как веру — в зна­нии.

 

         Сю­жет по­да­чи и вос­при­ятия жизни — вещь чрез­вы­чай­но под­виж­ная. Не здесь ли не­при­ятие и веч­ное не­до­ра­зу­ме­ние ме­ж­ду «ста­рым» чи­та­те­лем и «но­вым» пи­са­те­лем?! — ведь всё ме­ня­ет­ся: то, что вче­ра бы­ло пси­хо­ло­ги­ей, сегодня — ба­наль­ное дей­ст­вие… А вот «не­под­виж­ные» мо­лит­вы этой бе­ды не зна­ют.

 

         Нель­зя дол­го под­ни­мать­ся вверх по ле­ст­ни­це по­зна­ния, опи­ра­ясь всё вре­мя лишь на од­ну и ту же, хо­тя и вы­со­кую, ступень — на ка­кую-ни­будь един­ст­вен­ную «ис­ти­ну»; ста­рик, не умер­ший во­вре­мя, мо­жет оз­ло­бить серд­ца де­тей до бес­че­ло­веч­но­сти.

 

         Ко­гда я смот­рю на мо­их со­брать­ев, я всё боль­ше про­ни­ка­юсь мыс­лью о том, что, ко­неч­но, не труд, ко­то­рый рас­про­стра­нен в при­ро­де чрез­вы­чай­но ши­ро­ко, со­тво­рил из обезь­я­ны че­ло­ве­ка, а — страсть к под­ра­жа­нию. Воз­мож­но, пер­вой об­ре­ла ра­зум не та обезь­я­на, ко­то­рая мно­го и хо­ро­шо ра­бо­та­ла, а та, ко­то­рая луч­ше дру­гих нау­чи­лась при­тво­рять­ся и кор­чить ро­жи.

 

         Жен­щи­на, сде­лав­шая шаг в ин­тим­ных от­но­ше­ни­ях пер­вой, не про­ща­ет ни­ко­гда!

 

         Что под­во­дит лю­бя­щую ма­му боль­ше все­го? Фаль­ши­вая бод­рость!

 

         Прин­цип не­дос­та­точ­но­сти: ес­ли вы от­ка­же­тесь от со­блаз­на вы­ра­жать свою лю­бовь к ре­бен­ку че­рез об­слу­жи­ва­ние, то кон­тро­ли­руе­мая «не­до­дан­ность» за­бо­ты обер­нет­ся для не­го воз­мож­но­стью са­мо­стоя­тель­но реа­ли­зо­вать свои спо­соб­но­сти. Ску­пая и муд­рая сдер­жан­ность старшего — это сво­бо­да млад­ше­го. Ос­то­рож­нее! Силь­но­му лег­ко за­пол­нить со­бой чье-то су­ще­ст­во­ва­ние!

 

         Один мой зна­ко­мый не­ожи­дан­но ув­лек­ся уче­ни­ем Аг­ни-йо­ги. Пре­кра­тил пить, ку­рить, за­нял­ся спор­том, стал пи­сать сти­хи, дух и те­ло его — рас­пря­ми­лись. Сам он объ­яс­нял бы­ст­рые ме­та­мор­фо­зы так: «Я нау­чил­ся ак­ку­му­ли­ро­вать энер­гию, бе­ря ее из то­го, что во­круг». В том же го­ду у «ак­ку­му­ля­то­ра» не­ожи­дан­но умер­ла мо­ло­дая, но свар­ли­вая же­на.

 

         Нет, дья­вол дья­во­лу не вы­клю­ет гла­за… Спа­си­те­ли гры­зут­ся ра­ди па­ст­вы! То лесть слу­чит­ся, то уг­ро­зы залп, то го­лод, то обе­щан­ные яс­т­ва.

         Где мел­ко­во­дие, там лоц­ма­ны в це­не, и це­нят­ся в без­ве­рии фа­на­ты. «Спа­се­ние!» — кри­чат. Ан, нет: сле­пым не стра­шен вы­ход за фар­ва­тер.

         Спа­си­те­ли ве­ли те­бя из ро­да в род. И вы­рос ты, спа­сен­ный. Но — урод! О, сколь­ко раз ты сам се­бя вон­зал в гла­за Спа­си­те­лю и дьяволу — в гла­за!

 

         Ло­ги­ка ин­тел­ли­ген­та: «В гос­ти зай­ти? Чаю по­пить? Мож­но! Носки — чис­тые».

 

         А нель­зя ли пу­те­ше­ст­во­вать по лу­чам све­та? Все­лен­ная ведь бу­к­валь­но за­би­та све­том! Мил­ли­ар­ды све­то­вых лет за­тра­ти­ла жел­тая кра­пин­ка в не­бе, что­бы до­тя­нуть­ся до нас. Поль­зуй­ся! — Вот она, до­ро­га, об­ма­нув­шая вре­мя.

 

         При­шел до­б­рый мо­ло­дец в цар­ст­во тем­ной си­лы и стал под­ви­ги со­вер­шать, се­бя не жа­лея: и дра­ко­на за­ру­бил, и же­ну его не по­ща­дил, и де­точ­кам дра­ко­но­вым го­лов­ки от­сек и на мел­кие час­ти по­кро­шил. Ре­ки в тем­ном цар­ст­ве вы­су­шил, по­ля вы­топ­тал, до­ма по­жег. Вот ка­кой мо­ло­дец, не гля­ди, что до­б­рый!

 

         Вы за­ме­ча­ли за со­бой стран­ное со­стоя­ние за­дум­чи­во­сти, ко­гда вы по­дол­гу рас­сея­ны, но кра­еш­ком соз­на­ния удер­жи­вае­те еще вни­ма­ние на ка­ком-то пред­ме­те. На­при­мер, на же­не. И вдруг в го­ло­ве, как цы­п­ле­нок из-под скор­лу­пы, не­ожи­дан­но вдруг про­кле­вы­ва­ет­ся не­весть от­ку­да при­шед­шее срав­не­ние…

         Так, не­дав­но я уны­ло слу­шал, не слу­шая, вя­лую ру­гань мо­ей жен­щи­ны по по­во­ду бы­та. И вдруг по­ду­мал: «На­род без пар­тии про­жи­вет, а пар­тия без народа — шиш!» А вслух ска­зал: «Не на­до оби­жать кор­миль­ца». Од­но слово — ас­со­циа­ция!

 

         Я знал од­ну жен­щи­ну, ко­то­рая с юно­сти ук­ра­си­ла свои се­рые буд­ни ра­бо­чей ло­шад­ки за­во­дско­го социализма — пе­ри­пе­тия­ми ал­ко­голь­но­го са­мо­твор­че­ст­ва. В «на­ли­том» со­стоя­нии она обыч­но мир­но по­са­пы­ва­ла на ди­ва­не пе­ред вклю­чен­ным те­ле­ви­зо­ром, и, слу­чись зем­ле­тря­се­ние или по­топ, она вряд ли про­реа­ги­ро­ва­ла бы на уг­ро­зы сти­хии. Но — не дай бог! — ес­ли кто-то по­ся­гал вы­дер­нуть из се­ти шнур те­ле­ви­зо­ра. Ре­ак­ция ее бы­ла мгно­вен­ной: она кри­ча­ла, на­па­да­ла и за­щи­ща­лась так, как ес­ли бы со­вер­ша­лось по­ку­ше­ние на ее жизнь. А, соб­ст­вен­но?! Воз­мож­но, так оно и бы­ло: пус­то­та в ду­ше, в мыс­лях, в про­шлом и в будущем — весь этот ва­ку­ум тре­бо­вал хоть ка­ко­го-то за­пол­не­ния и те­ле­ви­зор да­вал эту един­ст­вен­ную воз­мож­ность, эту един­ст­вен­ную ил­лю­зию при­ча­ст­но­сти и по­ни­ма­ния. Так ап­па­рат ис­кус­ст­вен­но­го ды­ха­ния обес­пе­чи­ва­ет боль­но­му жизнь. Так ил­лю­зия ре­аль­но­го со­сед­ст­ва с чу­жой эк­ран­ной жиз­нью и бы­ла, по су­ти, ее соб­ст­вен­ной. Она, дей­ст­ви­тель­но, за­щи­ща­лась от «по­ку­ше­ний»…

         Так ба­ло­ван­ный ре­бе­нок не в си­лах рас­стать­ся с со­ской-«пус­тыш­кой». Так ду­ша-пус­тыш­ка не в си­лах рас­стать­ся с «со­ской для глаз».

 

         «Пи­са­тель в стол» Костя П. ве­ли­ко­леп­но пи­шет про­зу в раз­ме­ре… аб­за­ца. Ко­гда он со­став­ля­ет из от­дель­ных аб­за­цев произведение — по­лу­ча­ет­ся бред ши­зоф­ре­ни­ка. Кос­те по­нят­на ло­ги­ка «кар­тин­ки», но не­при­ят­на ло­ги­ка дей­ст­вия, скуч­на по­сле­до­ва­тель­ность из­ло­же­ния. Буд­то вя­жет че­ло­век из слов, мыс­лей и же­ла­ний чу­дес­ную пря­жу, а нить, ед­ва на­чав­шись, рвет­ся. А мож­но еще так срав­нить: из­го­то­вил че­ло­век мно­го-мно­го пер­во­класс­ных де­та­лей для слож­ной ма­ши­ны, а со­брать их — не мо­жет…

 

         Ред­чай­шая жен­щи­на мо­жет ис­поль­зо­вать свою сво­бо­ду для са­мо­ог­ра­ни­че­ния.

         Во­об­ще, жен­ская энер­гия жизни — это кон­стан­та, по­сто­ян­ная ве­ли­чи­на, и ес­ли вы что-то там уба­ви­те или при­ба­ви­те, ОНА вос­пол­нит на­ру­ше­ние сво­его равновесия — не­пред­ска­зуе­мо.

         Пом­ни­те сказ­ку «О ры­ба­ке и Зо­ло­той Рыб­ке»? Не будь­те на­ив­ны! Ста­ру­ха ни­ко­гда не ска­жет: «Хва­тит».

 

         Рав­но­ду­шие по­мо­га­ет про­фес­сио­на­лу быть точ­ным.

 

         …Счет — от дья­во­ла, слово — от бо­га. Счет без­ус­ло­вен, сло­во про­из­воль­но. Со­че­та­ние сче­та и слова — ору­жие пси­хо­те­ра­пев­та: к циф­ре соз­на­ние «при­вя­зы­ва­ет» сло­вес­ную «ус­та­нов­ку». Птич­ка пой­ма­на! А но­вое зна­ние, со­мне­ние, от­ри­ца­ние, дис­кре­ди­та­ция ска­зан­но­го вновь «от­вя­зы­ва­ет» ус­та­нов­ку от циф­ры. Птич­ка вы­ле­те­ла!

 

         Са­мое силь­ное лекарство — смерть. Всё де­ло в до­зи­ров­ке.

 

         США: 10 про­цен­тов аг­ра­ри­ев обес­пе­чи­ва­ют всем не­об­хо­ди­мым же­лу­док стра­ны, что­бы 90 про­цен­тов ос­таль­но­го ор­га­низ­ма об­ще­ст­ва мог­ли за­ни­мать­ся твор­че­ским по­ис­ком пу­тей жиз­ни.

 

         Леха — че­ло­век из пле­ме­ни энтузиастов — при­гла­сил в наш го­род по­юще­го автора Б. из Мо­ск­вы. Кон­цер­ты со­рва­лись. Ле­ха за­пла­тил при­ез­же­му ар­ти­сту «не­ус­той­ку», 500 руб­лей лич­ных сбе­ре­же­ний. (Леха — ин­ва­лид, по­лу­ча­ет пен­сию 75 р., под­ра­ба­ты­ва­ет пе­ре­пе­ча­ты­ва­ни­ем на ма­шин­ке, ино­гда уст­раи­ва­ет­ся ра­бо­тать сто­ро­жем). По­че­му так по­сту­пил? По­то­му что — обе­щал.

 

         Был ура­ган. Над ши­фер­ным вос­ста­ни­ем не­слись не­мые яд­ра птиц, и бы­тия по­ве­ст­во­ва­ние зве­не­ло ок­на­ми раз­ру­шен­ных стра­ниц… Не по­вез­ло де­ревь­ям-ин­ва­ли­дам: взле­теть хотели — ли­ши­лись рук. По­жар слу­чил­ся. И ста­ло вид­но: со­се­ди злые про бед­ность врут. Боль­шие градины — ис­пуг и ра­дость! (Со­се­ди та­щат вось­мой ко­вер!) Гар­мош­кой мар­ме­ла­да спус­ка­лись ту­чи в без­молв­ный взор сей жиз­ни, про­стой и сы­той… М, да-с! И в са­мом де­ле так?! С кри­вою ог­нен­ной брит­вой в не­бе не наи­грал­ся мрак! Всё гро­хо­та­ло оз­лоб­лен­ным об­нов­ле­ни­ем. (Со­се­ди вы­не­сли ди­ван!) Со­ба­ка взвы­ла. На­вер­ное, и вре­мя гля­дит на ка­ж­до­го, как на… дро­ва. Ка­за­лось, что вся лень бла­го­по­лу­чий зва­ла огонь тех бритв! (Со­се­ди за­стра­хо­ва­ны. Жаль. Скуч­но.)… Уж та­щит су­чья му­сор­щик в бач­ки помятые — от­хо­дов ал­та­ри.

 

         Обя­зу­юсь пе­ре­вы­пол­нить лич­ную кар­му!

 

         В про­шлом хо­ро­нят гре­хи со­вес­ти, в будущем — от­хо­ды про­из­вод­ст­ва.

 

         Да, я люб­лю те­бя. Но ты не то­ро­пись свой ра­зум бро­сить в чувств бо­ло­то… Как кош­ку я люб­лю те­бя! И — «Брысь!» — про­из­не­су, ед­ва нач­ну лю­бить… ра­бо­ту. Ведь я жи­ву в стра­не, где счастье — тяж­кий грех! По­это­му не огор­чаю те­бя раз­вра­том до­ро­гих утех. Средь ты­сяч раз­ных нужд од­ну лишь раз­ли­чаю: я — пес, я над­ры­ва­юсь за хо­ро­ший пай, бес­цен­ная, не для те­бя ли?! Ко­ша­чий визг тот и со­ба­чий лай — вот па­мять о стра­не, в ко­то­рую влюб­ля­ли… На­силь­но мил, бе­жит при­мер со сто­ро­ны: сво­бод­ные здесь ви­но­ва­ты без ви­ны.

 

         Пе­да­го­ги­че­ские от­мыч­ки: маль­чи­кам луч­ше под­бра­сы­вать за­дач­ки на пре­одо­ле­ние, девочкам — за­дач­ки на со­блазн.

 

         Как за­гля­нуть в бу­ду­щее? Нет ни­че­го про­ще! Ес­ли, ко­неч­но, вы ос­вои­ли ме­тод ло­ги­че­ской экс­т­ра­по­ля­ции. Но уч­ти­те: бу­ду­щее не все­гда свет­ло и мо­жет ис­пу­гать сла­бо­нерв­ных. «Ка­кой кош­мар!» — вос­клик­нут та­кие лю­ди и оп­ро­ме­тью бро­сят­ся на­зад, за­щи­щать свое пре­крас­ное про­шлое… А, мо­жет, все-та­ки за­гля­нуть ту­да, в зав­траш­ний день? Ну, хоть од­ним глаз­ком! По­жа­луй­ста! Нуж­на толь­ко ис­ход­ная точ­ка от­сче­та. Лю­бая. Вы­бе­рем для при­ме­ра, э-э-э… уве­ли­че­ние в стра­не чис­ла вспо­мо­га­тель­ных школ. К че­му бы это, спро­си­те вы? И бу­де­те ты­ся­чу раз пра­вы! По­то­му что это оч-чень ин­те­рес­ный сим­птом. Ведь очень вы­год­но уве­ли­чи­вать их чис­ло. А имен­но: про­грам­мы ос­лаб­лен­ные, от­вет­ст­вен­ность по­ни­жен­ная, зар­пла­та, со­от­вет­ст­вен­но, повышенная — это ли не путь в бу­ду­щее, это ли не его про­об­раз?! Не на­до ос­та­нав­ли­вать­ся на дос­тиг­ну­том. Еще вы­год­нее соз­да­вать выс­шие вспо­мо­га­тель­ные шко­лы, го­то­вить по вспо­мо­га­тель­ным про­грам­мам ака­де­ми­ков… Че­го уж там! Ку­да ни кинь, «вспо­мо­га­тель­ная» жизнь су­лит вы­го­ды и ар­мии, и пра­ви­тель­ст­ву. Ух ты, ку­да за­не­сло!

         — Ка­кой кош­мар! — вос­клик­нет на­ив­ный про­ста­чок.

         Не нравится — не смот­ри. Ко­му кош­мар, а ко­му пря­мая вы­го­да. Это же на­ше бу­ду­щее, что хо­тим, то и де­ла­ем.

 

         В пе­ри­од хо­ро­ше­го настроения — не­вы­но­сим.

 

         Ирин­ке бы­ло со­рок, ко­гда ду­ша за­ша­та­лась… «Идеа­лов боль­ше нет! Будь я муж­чи­на, обя­за­на бы­ла бы за­стре­лить­ся, но у жен­щи­ны все­гда есть до­пол­ни­тель­ный шанс най­ти в жиз­ни смысл. Ро­жу третье­го!» — ска­за­ла Ири­на. Так и по­сту­пи­ла.

 

         Валя — тех­ни­че­ский сек­ре­тарь. Да­же в са­мые труд­ные мо­мен­ты жиз­ни она го­во­ри­ла: «Всё бу­дет хо­ро­шо!» И от этих ду­шев­ных слов ка­ж­дый чув­ст­во­вал при­лив бод­ро­сти и сил. Ло­ги­ка пре­дель­но про­ста: ведь ес­ли де­сять, два­дцать, три­дцать лет до это­го бы­ло всё пло­хо, то не мо­жет же это про­дол­жать­ся веч­но! Веч­но­го ни­че­го не бы­ва­ет! Зна­чит, пра­ва Ва­лю­ша: «Всё бу­дет хо­ро­шо!»

 

         Вы­со­кий, уме­лый, очень от­зыв­чи­вый. Будь­те ос­то­рож­ны!

 

         Был див­ный край и в том краю рос див­ный ди­кий лес. В лес че­ло­век меч­ту свою при­нес и — лес ис­чез. Но в том краю взош­ли са­ды, в са­дах пло­дам про­стор, но не дал как-то бог во­ды, — са­дов­ник взял то­пор… И про­клял ра­зум зем­лю ту, и уж лю­бить не смел; из кам­ня вы­ру­бил меч­ту, и — сам ока­ме­нел.

 

         Дней ис­пуг, как дол­гий звон, тя­нет­ся и тя­нет­ся. Ми­ра суть — она и он — ты­щи лет про­ща­ют­ся. И — ухо­дят, две­рью: хлоп! со­тря­сая быв­шее… Он хо­лоп, она хо­лоп! Оба — не­ба ни­щие!

 

         Стар­то­вые ус­ло­вия у лю­дей рав­ны: все поль­зу­ют­ся в на­ча­ле рав­ным ис­ход­ным ал­фа­ви­том. Про­из­не­сен­ные же сло­ва раз­лич­ны, ска­зан­ные с умом и чувством — про­ти­во­ре­чи­вы, по­мыс­лен­ные «свы­ше» — не­при­ми­ри­мы. Слож­ное чре­ва­то вра­ж­дой.

 

 

 

ФО­ТО

 

         Хру­сталь­ный шар по­вис во мгле, и — ос­ве­ти­лась мгла, и умер дья­вол на Зем­ле, и — пре­кра­тил де­ла.

         Бы­ла в том ша­ре чис­то­та, ка­кой не знал никто — гор­ды­ню вы­жгла вы­со­та над ка­мен­ным пла­то…

         Угас­ли спо­ры ве­ще­ст­ва в том ра­вен­ст­ве ог­ня, и от­ле­тел все­нощ­ный вал от быв­ше­го ме­ня!

         Хру­сталь­ный шар, ни­чья меч­та, мол­чань­ем жжет: не лги! И, коль пу­га­ет вы­со­та, — бе­ги! бе­ги! бе­ги!

         В но­ре, в бре­ду, в чу­жой да­ли не гас­нет луч люб­ви; нет Бо­га вы­ше для Зем­ли, чем по­мыс­лы твои!

         Ро­ж­дая свет, в ог­не све­чи, Все­лен­ная, во­пи! А ты — мол­чи! мол­чи! мол­чи! И — как ре­бе­нок, спи…

         Сой­ти с ор­би­ты бы­тия пус­тяш­ней пус­тя­ка. Но есть не­ви­ди­мый су­дья и — свет для ду­ра­ка.

 

 

 

ФО­ТО

 

Ах, де­воч­ка моя!

         Динь! Динь!

Сло­мал­ся клю­чик мед­ный…

         Динь! Динь!

Ах, как же я тепеpь

         Динь! Динь!

Пой­ду те­бя лю­бить?

         Динь! Динь!

 

Ах, де­воч­ка моя!

         Динь! Динь!

Сто­ит под две­рью бед­ный

         Динь! Динь!

Влюб­лен­ный человек —

         Динь! Динь!

Ты по­жа­лей его.

         Динь-динь!

 

Ах, де­воч­ка моя!

         Динь! Динь!

За­чем ты от­пус­ти­ла

         Динь! Динь!

Мо­ей люб­ви сло­ва?

         Динь! Динь!

Им тя­же­ло ле­тать.

         Динь-динь!

 

Ах, де­воч­ка моя!

         Динь! Динь!

За две­рью за­тво­рен­ной

         Динь! Динь!

По­слу­шай и по­плачь

         Динь! Динь!

О том, что страш­но жить.

         Динь-динь!

 

Ах, де­воч­ка моя!

         Динь! Динь!

Ведь я пpиговоренный

         Динь! Динь!

Все­гда лю­бить те­бя,

         Динь! Динь!

Но не пойму — за­чем?!

         Динь-динь!

 

         Я вы­би­ваю «сто» из всех воз­мож­ных ста, всё «зо­ло­то» за мной, а вам — лишь пус­то­та! Бе­гу, как за­вод­ной, по фи­ниш­ной пря­мой, за­тем, чтоб взять с со­бой все пер­вые мес­та! Гуль­ба, ви­но, табак — со­блаз­ны бы­тия: вы­иг­ры­ва­ет тот, кто бе­га­ет, как я. А тот, кто про­иг­рал, ухо­дит за чер­ту, но про­бу­ет на вкус всё ту же суе­ту…

 

         Ах, мы с то­бой не ви­де­лись чу­до­вищ­но дав­но! Об-бы­ти­лись, оби­де­лись, упа­ли, как на дно. Оби­да дол­бит в те­мя: «Ду­рак, че­му ты рад?!» Обида — это вре­мя, ушед­шее на­зад.

         Ах, мы с то­бой не сла­ди­лись, не знаю по­че­му: при­ва­ди­ли, при­ва­ди­ли оби­ду, как чу­му!

         Сквозь ночь — пе­ре­мо­га­ем, с изменою — сквозь день! Обида — это на­ша цве­ту­щая бо­лезнь… В ла­до­нях жизнь не взве­ши­вай, до­бав­ки не про­си, лю­бо­вью по­лу­бе­ше­ной лю­би­мой по­гро­зи.

         Оби­да дер­жит цеп­ко не встреч­ные пу­ти: ах, что же мы те­ря­ем, на­де­ясь об­рес­ти?!

 

 

         ЛЕТ­ЧИЦ­КАЯ (гру­ст­ные час­туш­ки)

 

         На­ру­ши­ла, про­ку­ша­ла, про­жор­ли­во-ак­тив­ная, всё на­ше небо — шу­ше­ра! — Гов­ни­да ре­ак­тив­ная.

         Ле­те­ла, ку­выр­ка­ла­ся, упа­ла, не­пу­те­ви­на: от лет­чи­ка ос­та­ла­ся на трех рем­нях хре­но­ви­на.

         А где еще не ле­та­но, не топ­та­но, не са­же­но? Вин­та­ми не­бо смо­та­но, тур­би­на­ми за­га­же­но!

         У де­да со ста­ру­хою по ко­же дрожь гу­си­ная… За­ме­сто лу­га ню­ха­ют Гов­ни­ду ке­ро­син­ную!

         За­чем она ле­та­тель­на, за­чем она шу­ми­тель­на? — Гов­ни­да не пи­та­тель­на, Гов­ни­да уто­ми­тель­на!

         По­жить бы нам у ре­чеч­ки, век зем­лю ко­вы­ря­кая: не ба­ре, не по­ме­щич­ки, за­то имея вся­кое…

         Лю­бовь там се­но­валь­ная, хо­ро­шая, ин­тим­ная, без об­ма­на по­валь­но­го и сред­ст­ва пре­вен­тив­но­го.

         Ту­ма­ны зем­ля­нич­ные, по­ля­ны, тра­вы, рос­све­ты! Не на­до заграничного — по­ят ко­лод­цы до­сы­та!

         Да вре­мя вон по­кар­ка­ло, и — вы­лу­пи­лась птич­ка… По­шла по све­ту бря­кая, пус­тым-пус­то яич­ко.

         Кру­гом сплош­ные ро­бо­ты. (В се­бе не обоз­нать­ся б!) Иван­ко, не хо­дил бы ты с Гов­ни­дою тя­гать­ся!

         Ле­те­ла, ку­выр­ка­ла­ся, упа­ла, не­пу­те­ви­на… От всех от нас ос­та­ла­ся на трех рем­нях хе­ро­ви­на!

 

         За­чем вам цар­ские мес­та? Ди­тя свободы — голь. Пре­дель­но ло­ги­ка про­ста: кто го­лый, тот — ко­роль!

         За­чем бе­жать че­рез мо­ря, хо­теть иль не хо­теть, и в го­ло­ве пус­той ца­ря за­чем за­зря иметь?!

         Палач — за­лож­ник у шу­та, по­ка зло­сло­вит шут… Пре­дель­но ло­ги­ка про­ста: Кто мерт­вый, тот и глуп.

 

         Хо­ро­шо бы ра­но ут­ром, улыб­нув­шись, с пес­ней встать, хо­ро­шо бы в жиз­ни муд­рой глу­пость де­лать пе­ре­стать. Хо­ро­шо бы, хо­ро­шо бы об­нов­лять­ся, что ни день! Хо­ро­шо-то хо­ро­шо бы, только — лень.

         Хо­ро­шо бы жить ра­бо­той: стро­ить, ве­ро­вать, ис­кать, — как по аз­бу­ке по нот­ной, к му­зам ти­хим при­вы­кать. Хо­ро­шо бы, хо­ро­шо бы об­ма­нуть тос­ку-бо­лезнь… Хо­ро­шо-то хо­ро­шо бы, только — лень.

         Вот бы вее­ра фан­та­зий от­пус­тить, как стаю птиц! Вот бы с не­ба пря­мо оземь! Вот ли­цом бы в небо — ниц! Хо­ро­шо бы, хо­ро­шо бы быть по­лез­ным, как жень­шень. Абы, ка­бы, ес­ли б, то бы… Только — лень!

 

         Ты при­хо­дишь ко мне, го­лу­бые гла­за. Это не­бо в окне — наш про­щаль­ный во­кзал… Ах, как ма­нит ту­да, в си­не­ву, в си­не­ву… Не лю­би «на­все­гда» — я не­дол­го жи­ву! Нам бы, взле­ты вер­ша, не из­ве­дать бы дна. Но под­виж­на ду­ша лишь ко­гда го­лод­на.

         Го­лу­бые глаза — не­бе­са, не­бе­са! — наш про­щаль­ный во­кзал, на рес­ни­цах ро­са. Ты при­хо­дишь уй­ти… Но­ет тай­на во мне: за­мер­за­ют пу­ти на­яву и во сне.

         Ве­се­лее пля­ши! На­ша жизнь — шан­со­нье! Не ле­тят две ду­ши, ес­ли свя-зан-ные… «До сви­да­нья, моя!» — «Не за­будь про ме­ня!»

         Оди­но­кий конь­як… И, как снег, про­сты­ня.

 

         Без раз­ни­цы с кем быть. Что? — Без­раз­лич­но слу­шать… Со­при­ка­са­лись лбы и за­мы­ка­лись ду­ши! Ко­гда? Не пом­ню час. За­чем? Ни­кто не ве­дал. Ис­хо­дом лет сту­ча, со­сед­ка шла к со­се­ду. И был га­лант­ный вальс, и дух стру­ил­ся вин­ный, и ста­рый уни­таз жи­тью справ­лял по­ми­ны. Ре­мес­лен­ни­ца снов — фантазия — рез­ви­лась. Увы, дав­ным-дав­но оси­лил опыт си­лу. Лю­бим, но — оди­нок, влюблен — еще ужас­ней: не ве­се­лит ви­но, не огор­ча­ют бас­ни.

         Со­сед­ка шла гру­стить в но­ру, в судь­бу, в угар, шеп­та­ла: «От­пус­ти!» — пус­тая до­на­га!.. Сто­ит сле­за про­шень­ем, ну­ж­да гор­ды­ню за­стит. Что?.. Бы­ло б продолженье — до пре­ис­под­ней сча­стья.

 

         Кон­фе­точ­ки, ба­ра­ноч­ки, на­пер­сток для ви­на, ах, у му­зей­ной да­моч­ки куль­ту­ры до хре­на! И на ли­це раз­ду­мия, и го­во­рит ум­но: жи­вет она, как му­мия, в том смыс­ле, что — дав­но… Судь­бе не ста­ла па­рою, не на­ча­ла с ну­ля, ах! — лю­бит де­ва ста­рая терь­е­ра-ко­бе­ля. Ей на ро­ду на­пи­са­но ка­чать в ду­ше ве­сы, да на­ре­зать изы­скан­но кру­жоч­ки кол­ба­сы. За кни­га­ми, тор­ше­ра­ми, не­бреж­на, но важ­на, страш­нее, чем хо­ле­рою, — со­бой за­ра­же­на. Все­гда смеш­но-пе­чаль­ная: кто ж по­ве­дет сквозь мглу?! Лишь пре­дан­ность на­халь­ная в гла­зах терь­е­ра-блу.

 

         На­до быть на «ты» и с со­бе­сед­ни­ком, и с вы­бран­ным де­лом. Соб­ст­вен­но, в жур­на­ли­сти­ку я при­шел со­вер­шен­но доб­ро­воль­но. Но не без плу­та­ний. Ас­т­ро­ло­ги ут­вер­жда­ют, что по­кор­но­го судь­ба ве­дет, а непокорного — та­щит. Меня — та­щи­ла. То есть: я учил­ся и — пи­сал, влюб­лял­ся и — пи­сал, ра­бо­тал на про­из­вод­ст­ве и — пи­сал, пил вод­ку и — пи­сал, стал ра­бо­тать в ре­дак­ции и — всё рав­но пи­сал… Те­перь я не учусь, не влюб­ля­юсь, не стою за стан­ком, не пью, не ку­рю, но — пи­шу! Вот так и при­шел.

 

         В на­шем ис­кус­ст­вен­ном ми­ре са­мым не­по­силь­ным де­лом ста­ла ес­те­ст­вен­ность! Вы что-ни­будь по­ни­мае­те, что про­ис­хо­дит?! Для то­го, что­бы жить по здра­во­му смыс­лу и нор­мам ес­те­ст­вен­но­сти, при­хо­дит­ся бо­роть­ся и с са­мим со­бой, и с ок­ру­же­ни­ем! Впро­чем, мно­гие свет­лые умы и до нас на­зы­ва­ли этот, хо­тя и пре­крас­ный, мир не­нор­маль­ным. Взаимоотношения — вот ме­ри­ло ес­те­ст­вен­но­сти; ес­ли их при­хо­дит­ся спе­ци­аль­но ого­ва­ри­вать, зна­чит, что-то, на­вер­ня­ка, не так. Ведь сло­во «Фас!» мо­жет ска­зать и тол­па, а ты под­дашь­ся ил­лю­зии, что «об­ще­ст­во про­сит» и бу­дешь до кон­ца дней сво­их за­ра­ба­ты­вать на хлеб всё тем же — «Гав!». В об­щем, лю­бые от­но­ше­ния долж­ны быть че­ло­веч­ны­ми. На­до ста­рать­ся.

 

         Кни­ги мне нра­ви­лись с дет­ст­ва. Са­мая пер­вая на­зы­ва­лась «А-бу». Чи­тать сам в этом воз­рас­те я еще не умел, но са­дить­ся на гор­шок без книж­ки от­ка­зы­вал­ся ка­те­го­ри­че­ски. Обя­за­тель­но тре­бо­вал: «А-бу!!!»

 

         Ин­те­рес­ный со­бе­сед­ник не тот, кто уме­ет го­во­рить, а тот, кто уме­ет слу­шать. Встре­чи бы­ва­ют не для то­го, что­бы кто-то один вы­пен­д­ри­вал­ся пе­ред все­ми. Во­прос в воз­ду­хе все­гда ви­та­ет один и тот же: о са­мих се­бе. Так что лю­бая встреча — это, в прин­ци­пе, диа­лог ти­па: «Я — кто?», «А я — кто?»

 

         Мне не нуж­на ма­ши­на вре­ме­ни. В сво­ем вре­ме­ни я — до­ма. Впро­чем, я счи­таю, не­пре­взой­ден­ная «ма­ши­на вре­ме­ни» — это сам че­ло­век.

 

         Есть ув­ле­че­ние. Без ве­ло­си­пе­да я чув­ст­вую се­бя, как мон­гол без ло­ша­ди, по­то­му что при­шел в этот мир не «раз­ла­гать­ся», а хо­ро­шень­ко под­ви­гать­ся. Так что штормовка — это моя на­цио­наль­ная фор­ма оде­ж­ды. А лю­би­мый мар­шрут?.. Не на­до его ис­кать где-то от­дель­но на кар­те, в вос­по­ми­на­ни­ях или, на­обо­рот, в бу­ду­щем. Всё го­раз­до бес­ко­неч­нее и про­ще: лю­би­мый маршрут — это жизнь!

 

         О сво­ей про­фес­сии ска­жу на ма­нер сек­со­ло­гов: она ме­ня впол­не удов­ле­тво­ря­ет. И еще: ре­пор­таж о жиз­ни мож­но вес­ти из ЛЮ­БОЙ точ­ки жиз­ни. Мне ка­жет­ся, го­во­рить о про­фес­сии, как о чем-то осо­бом, не­пра­виль­но. Профессия — толь­ко часть взаи­мо­свя­зан­но­го и взаи­мо­дей­ст­вую­ще­го на­ше­го об­ще­го су­ще­ст­во­ва­ния. Все мы тут, на Зем­ле, ге­рои од­но­го фель­е­то­на… Этот фель­е­тон на­зы­ва­ет­ся «Ис­то­рия», «Ци­ви­ли­за­ция», «Свет­лое бу­ду­щее» и т. д. Жаль, что у та­ко­го за­ме­ча­тель­но­го про­из­ве­де­ния при­ро­ды все­го один-един­ст­вен­ный чи­та­тель… Я за­ни­ма­юсь тем, что­бы чи­та­те­лей на­ше­го фель­е­то­на-жиз­ни бы­ло чуть боль­ше. Спа­си и по­ми­луй! Аминь.

 

         Все мы хо­ро­шо зна­ем, как про­хо­дят встре­чи на выс­шем уровне — встре­чи в вер­хах. Тор­же­ст­вен­ные ре­чи, прие­мы, об­мен мне­ния­ми, обе­ды в честь вы­со­ких до­го­ва­ри­ваю­щих­ся сто­рон и так да­лее. Эти встре­чи ши­ро­ко ос­ве­ща­ют­ся сред­ст­ва­ми мас­со­вой ин­фор­ма­ции. Но ведь жизнь про­ис­хо­дит не толь­ко там, на­вер­ху, — она оди­на­ко­во на­сущ­на во всем сво­ем диа­па­зо­не. По­это­му, на­вер­ное, обид­но тем, кто вни­зу, что их «не ос­ве­ща­ют». Мож­но вос­пол­нить этот до­сад­ный про­бел. Итак: по­сле до­ж­дич­ка в чет­верг вы­пал снег, по­хо­ло­да­ло, в Де­бе­сах за­сты­ла коч­ко­ва­тая грязь, а в де­рев­ню Вар­ни обе­ща­ли за­вез­ти продукты — оче­редь у ма­га­зин­чи­ка жи­те­ли при­шли за­ни­мать в че­ты­ре ут­ра… Чем хо­ро­ши встре­чи в ни­зах? А тем, что встре­чи в вер­хах слу­ча­ют­ся не ка­ж­дый день, а встре­чи в низах — сплошь, да ря­дом!

         Ни­жай­шие до­го­ва­ри­ваю­щие­ся сто­ро­ны в крат­ких, но энер­гич­ных вы­ра­же­ни­ях об­су­ди­ли не­раз­ре­ши­мые за­да­чи ни­ку­да не те­ку­ще­го мо­мен­та. В ре­зуль­та­те крат­кой пред­ва­ри­тель­ной бе­се­ды бы­ла дос­тиг­ну­та до­го­во­рен­ность о ве­чер­нем «прие­ме» по ноль пять внутрь. При­ем со­сто­ял­ся за уг­лом.

         Не так дав­но прак­ти­че­ски все ни­жай­шие до­го­ва­ри­ваю­щие­ся сто­ро­ны, не сго­ва­ри­ва­ясь, при­шли к еди­но­му консенсусу — по­слать всё по­даль­ше! На­род­но-ра­ти­фи­ци­ро­ван­ный «по­сыл» ши­ро­ко ис­поль­зу­ет­ся при лич­ных встре­чах, у при­лав­ков и в транс­пор­те, а так же — в обя­за­тель­ном порядке — при чте­нии цен­траль­ной пе­ча­ти, пуб­ли­кую­щей Ука­зы вер­хов.

         Го­лая, бед­ная старость — от­ли­чи­тель­ная чер­та при встре­че в ни­зах. Чис­ло умер­ших от скром­но­сти не под­да­ет­ся ис­чис­ле­нию.

         В сто­ло­вой рай­цен­тра был дан оче­ред­ной обык­но­вен­ный не­тор­же­ст­вен­ный обед ни в чью честь. Обед вы­да­вал­ся в по­ряд­ке всё еще жи­вой оче­ре­ди по за­ку­поч­ным це­нам.

         Ни­жай­шие мас­сы це­ли­ком и пол­но­стью одоб­ря­ют свои соб­ст­вен­ные за­кон­ные же­ла­ния. Об этом го­во­ри­лось в спе­ци­аль­ных вы­ра­же­ни­ях, ад­ре­со­ван­ных вер­хам. Встре­чи в ни­зах не пре­кра­ща­ют­ся. По не­ко­то­рым про­гно­зам го­ря­чая встре­ча ни­зов и вер­хов в будущем — не­из­беж­на.

 

 

         Спать! Спать! На­до спать! Не от­кры­вай­те, ми­лые, гла­за… Са­мый страш­ный сон не внут­ри, а сна­ру­жи… Не дай вам Бог про­снуть­ся! Са­мая луч­шая жизнь — во сне! Вот плы­вут по вы­со­ко­му не­бу зо­ло­ти­стые об­ла­ка, и ты бес­плат­но ле­тишь, ку­да хо­чешь, и ни­кто не про­ве­ря­ет твою ан­ке­ту… Вот при­ни­ма­ешь ты в сво­ем боль­шом и кра­си­вом до­ме ве­се­лых гос­тей… Ах, как вы ве­се­лы, как сча­ст­ли­вы! Сон ве­ли­ко­ле­пен! Сон за­ме­ча­те­лен! Сон — луч­шая фор­ма жиз­ни, из­вест­ная при­ро­де! Не на­до то­ро­пить­ся, не на­до бо­ять­ся, не на­до ду­мать о дне вче­раш­нем и дне зав­траш­нем, не на­до ду­мать о гро­ши­ках и ку­соч­ках… Ни­че­го не на­до! По­то­му что это луч­шее из царств — сон­ное цар­ст­во. Царь то­же спит и бор­мо­чет во сне вся­кие глу­по­сти, стра­жа спит на сво­их по­стах, спят с от­кры­ты­ми гла­за­ми ца­ре­вы слуги — все спят. Спят уши, спят гла­за, ду­ши и ру­ки ре­мес­лен­ни­ков… Ах! Луч­шая из жизней — во сне! Не на­до про­сы­пать­ся, не де­лай­те ошиб­ки. Проснетесь — по­жа­лее­те… Ми­лые мои! Слы­ши­те, иг­ра­ют в не­бе зву­ки? Это по­ют на­ши ле­таю­щие ду­ши. Не про­сы­пай­тесь, ми­лые, до сро­ка! Но от­кры­лись вдруг гла­зонь­ки са­ми! И уви­де­ли вдруг: пло­ха из­буш­ка, боль­на ста­руш­ка, не­ту гро­ши­ка, мал ку­со­чек… Ах! Что же де­лать-то? Спать!!! На­до спать!

 

 

 

БЕС­СМЕРТ­НЫЕ НИ­ЩИЕ

 

         Из школь­но­го кур­са чу­дес­ных хи­ми­че­ских на­ук вся­ко­му че­ло­ве­ку из­вест­но, что из се­бя пред­став­ля­ет лак­му­со­вая бу­маж­ка. Удоб­ный та­кой ин­ди­ка­тор сре­ды. Ес­ли эта сре­да име­ет от­кло­не­ние в сто­ро­ну аг­рес­сив­но­сти, то бу­маж­ка всё не­мед­лен­но за­фик­си­ру­ет и по­ка­жет: по­крас­не­ет или по­си­не­ет. Ну, это в хи­ми­че­ских сре­дах… Ал­ле­го­рия на­счет лак­му­со­вой пробы — по дру­го­му по­во­ду. По по­во­ду че­ло­ве­че­ской сре­ды, той са­мой, в ко­то­рой мы жи­вем: ды­шим и не ды­шим, мол­чим и не мол­чим, ви­дим и не за­ме­ча­ем… В этой на­шей сре­де есть от­дель­ные чув­ст­ви­тель­ные лю­ди, об­ла­даю­щие ес­те­ст­вен­ным да­ром реа­ги­ро­вать на «ки­слот­ность» или «ще­лоч­ность» ок­ру­же­ния. Толь­ко в от­ли­чие от лак­му­со­во­го ин­ди­ка­то­ра «цвет­ным» об­ра­зом реа­ги­ру­ют не они са­ми, а наи­бо­лее «кон­цен­три­ро­ван­ные» но­си­те­ли сре­ды. На­при­мер, на­чаль­ни­ки до­мо­управ­ле­ний, про­ку­ро­ры, су­дьи, на­род­ные де­пу­та­ты, пред­се­да­те­ли горисполкома — спи­сок ве­лик. При­хо­дит в ка­би­нет к та­ко­му пред­ста­ви­те­лю «лак­мус» и объ­яв­ля­ет: «Я об­на­ру­жил не­спра­вед­ли­вость, от­кло­не­ние от чис­тых пра­вил, при­ми­те, по­жа­луй­ста, ме­ры». Тут пред­ста­ви­тель сре­ды раз­дра­жа­ет­ся и на­чи­на­ет си­неть от стра­ха или крас­неть от зло­сти. Та­кая хи­мия. В ки­сло­те сидеть — ки­сло­му быть.

 

         Про­сто­му че­ло­ве­ку в Рос­сии на­де­ять­ся не на что, по­то­му что он — вне за­ко­на. Ни­кто его не спра­ши­ва­ет о за­ко­не, ко­гда тот при­ни­ма­ет­ся и ни­кто не пом­нит о за­ко­не, ко­гда че­ло­век ссы­ла­ет­ся на не­го. Рус­ский за­кон есть уто­пия. Что­бы су­ще­ст­во­вать мир­но, нуж­но су­ще­ст­во­вать смир­но.

 

         Что про­ис­хо­дит? По­че­му уто­паю­щий мо­жет до оду­ре­ния кри­чать о по­мо­щи, а тот, кто сто­ит твер­до, всё ви­дит, но — ни­че­го не чув­ст­ву­ет? Мо­жет, на­ше об­ще­ст­во, пе­ре­жив фа­зы то­таль­но­го эн­ту­зи­аз­ма, то­таль­но­го унич­то­же­ния, то­таль­но­го пат­рио­тиз­ма и та­ко­го же пьян­ст­ва, всту­пи­ло в свою вен­це­нос­ную стадию — то­таль­но­го сту­по­ра? Ви­деть, но не чув­ст­во­вать. Не чувствовать — зна­чит, ос­та­вать­ся в бла­го­по­лу­чии?!

         Су­ще­ст­ву­ет, ве­ро­ят­но, «рус­ский фе­но­мен»: жиз­нен­ную энер­гию лю­дей мож­но не­ве­ро­ят­но, не­прав­до­по­доб­но дол­го под­дер­жи­вать са­мым де­ше­вым и са­мым бес­плат­ным образом — на од­них лишь обе­ща­ни­ях. На­при­мер, обе­ща­ния­ми о ско­ром изо­би­лии и аб­ст­ракт­ным обе­ща­ни­ем све­та в кон­це туннеля — бу­ду­щим. Эта по­го­ня за не­съе­доб­ным, но очень быс­тро­но­гим «ре­зи­но­вым зай­цем» ока­за­лась ро­ко­вой для са­мых вы­нос­ли­вых гон­чих из той еще, са­мой пер­вой стаи воо­ру­жен­ных идеа­ли­стов. По­том вы­дох­лись ме­нее вы­нос­ли­вые. И вот — «кон­чи­лись» уча­ст­ни­ки мас­со­во­го за­бе­га, на­род… Мож­но бы, ко­неч­но, и еще по­бе­гать, но уж и но­ги не дер­жат, и за­хре­бет­ни­ки (ко­то­рых по пра­ви­лам «за­бе­га» по­ло­же­но вез­ти на се­бе) ста­ли та­ки­ми боль­ши­ми, что са­ми не на шут­ку взвол­но­ва­лись: не под­ло­ми­лись бы нож­ки у «опо­ры» и «оп­ло­та» — на­ро­да. На­до бы по­ка­ять­ся слег­ка, да под­кор­мить чу­ток… обещаниями — авось, и даль­ше мож­но бу­дет ехать. Главное — дер­жать ре­зи­но­во­го зай­ца пе­ред са­мым но­сом. Так… Так… Впе­ред! Бы­ст­рее, еще бы­ст­рее! Ату его, ату! В пе­ре­во­де на наш по­все­днев­ный язык зву­чит до бо­ли зна­ко­мо: «На­до, гос­по­да-то­ва­ри­щи, ра­бо­тать еще луч­ше, еще доб­ро­со­ве­ст­нее, и то­гда всё бу­дет в по­ряд­ке».

         Рус­ский феномен — это уди­ви­тель­ная спо­соб­ность реа­ги­ро­вать на го­лое обе­ща­ние точ­но так же, как ре­аль­ный хо­зя­ин реа­ги­ру­ет на ре­аль­ные ве­щи. Вот тут и про­яв­ля­ет­ся ори­ги­наль­ное уст­рой­ст­во рус­ско­го ду­ха; вме­сто то­го, что­бы про­сто стрях­нуть с се­бя глу­пый мо­рок, об­ма­ну­тый че­ло­век впа­да­ет в со­стоя­ние, ко­то­рое точ­не­хонь­ко вы­ра­жа­ет на­ше же, до­мо­ро­щен­ное сло­веч­ко: на-пле-вать! На то­го, кто с кну­том, на то­го, кто с пря­ни­ком, на даль­не­го и на ближ­не­го сво­его, на де­ла и без­де­лье, на бо­га и чер­та, на се­бя са­мо­го, на­ко­нец, — сто, ты­ся­чу, мил­ли­он раз на­пле­вать! Ни лая, ни пы­ли, ни азарт­ной по­го­ни под фан­фа­ры и про­жек­то­ра, ни пуб­лич­но-по­ка­за­тель­ной кор­меж­ки по­бе­ди­те­лей… На­пле­вать!

         Фе­но­ме­наль­ный рос­сия­нин лег­ко об­ма­ны­ва­ет­ся че­рез эн­ту­зи­азм, обе­ща­ния, по­дач­ки, со­весть и душу — че­рез всё, что угод­но го­лод­ной, но ле­ни­вой фан­та­зии. А потом — ти­ши­на, фи­зи­че­ское омер­зе­ние к жиз­ни и ду­хов­ная ко­ма.

         Рос­сия дер­жит­ся на «ве­ре» и обе­ща­ния здесь — страш­ный слад­кий яд! Он все­гда дей­ст­во­вал без­от­каз­но.

         Са­ми по се­бе люди — су­ще­ст­ва ма­лень­кие и сла­бые. Но ес­ли за ни­ми сто­ит чу­до­ви­ще, ко­то­рым мож­но за­пу­гать лю­бо­го до бес­па­мят­ст­ва, то что то­гда? Вся­кая ма­лая ве­ли­чи­на бу­дет вес­ти се­бя в со­от­вет­ст­вии с по­вад­ка­ми чу­до­ви­ща. Имя это­му чудовищу — го­су­дар­ст­во. Че­ло­ве­че­ской ко­зя­воч­ке монстр-дер­жа­ва, по су­ще­ст­ву, без­раз­лич­на в си­лу ее не­удо­бо­ва­ри­мой ве­ли­чи­ны. И на­обо­рот, вза­им­но. Ка­кой-то замк­ну­тый круг.

         За­да­ча текста — не об­ли­чать и не при­зы­вать. Де­ло в дру­гом. Нет веры — нет и тор­мо­зов. В на­шей жиз­ни ре­аль­ных кну­тов бы­ло слиш­ком мно­го, а вы­ду­ман­ных пря­ни­ков еще боль­ше, — соз­да­лась уни­каль­ная ат­мо­сфе­ра: жи­ви, кто как уме­ет, ни­че­го те­перь не жал­ко! Ве­ра по­шат­ну­лась? Ско­рее, ее «вы­клю­чи­ли» по­доб­но лу­чу ки­но­про­ек­то­ра. То есть, ее и не бы­ло… Сна­ча­ла в за­ле но­вей­шей рус­ской ис­то­рии силь­но сви­сте­ли и воз­му­ща­лись. По­том при­вык­ли и да­же по­лю­би­ли жить «втем­ную». Те­перь сви­стят на то­го, кто пы­та­ет­ся вос­ста­но­вить се­анс жиз­ни. Уже за но­вые день­ги, ра­зу­ме­ет­ся.

         Вспом­ни­те-ка свое дет­ст­во. Обя­за­тель­но при­пом­нит­ся дво­ро­вый или улич­ный ху­ли­ган-вер­зи­ла, ко­то­рый вле­зал в мир­ную иг­ру ком­па­нии, но ока­зы­вал­ся не так ло­вок, как о се­бе мнил, и, раз­до­са­до­ван­ный, де­лал в иг­ре по­пыт­ку за по­пыт­кой, за­быв об оче­ред­но­сти… Увы, лю­бая на­ша «пра­вя­щая си­ла» по­хо­жа на это­го са­мо­влюб­лен­но­го ин­фан­ти­ла. Как тут иг­рать даль­ше? По­сто­ишь, по­сто­ишь, да плюнешь — пой­дешь ис­кать дру­гой двор, где ни­ко­му не ме­ша­ет этот вы­скоч­ка… Не иг­ра ведь на дворе — един­ст­вен­ная жизнь!

         Наплевательство — это уди­ви­тель­ный ин­стинкт рус­ско­го са­мо­со­хра­не­ния. Тьфу! — са­мая оп­ти­ми­стич­ная но­та бы­тия. В об­щем, на пер­спек­ти­ву я все­гда пы­та­юсь ду­мать о хо­ро­шем…

 

 

         Как из­вест­но, жизнь со­сто­ит из мно­же­ст­ва от­дель­ных сю­же­тов. Ес­ли смот­реть на них издалека — ни­че­го под­роб­но­го не уви­дишь, ес­ли раз­гля­ды­вать что-то од­но вблизи — не уви­дишь ни­че­го об­ще­го… Как быть? И я от­пра­вил­ся к ху­дож­ни­ку. По­че­му имен­но к не­му? По­то­му что ин­спек­тор смот­рит на жизнь с по­доз­ре­ни­ем, гос­ра­бот­ник взи­ра­ет на жизнь с вы­со­кой от­вет­ст­вен­но­стью, обы­ва­тель гля­дит с на­де­ж­дой или стра­хом, и толь­ко ху­дож­ник смот­рит на нее про­сто с улыб­кой!

 

         …Ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-изнь у нас тут! Ле­ту­чая и ку­са­чая. Жуж­жим се­бе, мед жу­ем и вам по­же­вать ос­та­вим. Ж-ж-ж-ж! У нас, у пчел, тут — пол­ный при­род­ный ком­му­низм: мат­ка но­вым по­том­ст­вом за­ня­та, ра­бо­чие пче­лы со­ты стро­ят, на луг ле­та­ют. Ле­то, в об­щем. У нас-то тут хо­ро­шо, всё дав­но на­ла­же­но: ни при­ба­вить, ни уба­вить, а вот вас, людей — ж-ж-ж-ал­ко! В ва­шем че­ло­ве­че­ском улье жи­вой пче­ле, из­ви­ни­те, че­ло­ве­ку, то есть, ве­ле­но быть «вин­ти­ком», да еще и гор­дить­ся этим: дер­жа­ва, мол, не за­бу­дет. Ж-ж-ж-уть! Нас, пчел, вон сколь­ко в од­ной се­мье жи­вет: кол­лек­тив­ный ра­зум! А вас, не­сча­ст­ных, чем боль­ше, тем вы ссо­ри­тесь силь­нее, всё де­ли­те что-то, ка­ж­до­му вин­ти­ку от­дель­ную шес­те­рен­ку по­да­вай, а то и всей ма­ши­ной ко­ман­до­вать за­хо­чет­ся… Мы в сво­ем улье от­дель­ных ка­ких-то «ко­мов» для на­ших трут­ней не стро­им. Трут­ни есть, ко­неч­но, но для пользы — оп­ло­до­тво­ря­ют. А ва­ши ко­го оп­ло­до­тво­ря­ют? Во-он наш хо­зя­ин идет! Сей­час оку­ри­вать бу­дет, ра­бо­ту на­шу про­ве­рять, ну да мы не в обиде — брак не де­ла­ем, — нам оку­ри­ва­ние не ме­ша­ет… А вот ва­ши моз­ги ко­гда оку­ри­ва­ют, вы, из­ви­ни­те, со­всем жуж­жать пе­ре­стае­те. Мы хоть ро­ем от­де­лить­ся мо­жем, ес­ли пе­ре­на­се­ле­ние, а вас кто от­пус­тит це­лым на­ро­дом? А? По од­но­му-то еле-еле… Ж-ж-жал­ко!

 

         …Не­дав­но слу­чай­но уда­лось об­на­ру­жить в джунг­лях го­ро­дов уди­ви­тель­ное со­об­ще­ст­во еди­но­мыш­лен­ни­ков, на­зы­ваю­щих се­бя «Слу­жи­те­ля­ми на­ро­да». Вре­мя слов­но не вла­ст­но над эти­ми людь­ми! Мно­гие сот­ни лет на­зад они по­ки­ну­ли путь про­грес­са ра­ди со­хра­не­ния в не­из­мен­ном ви­де так на­зы­вае­мой «ве­ры в свет­лое бу­ду­щее».

 

         Жил-был на све­те один мальчик — Але­ша Ды­ря­воч­кин. Ни­чем от дру­гих маль­чи­шек во дво­ре не от­ли­чал­ся, так же мно­го бе­гал и пры­гал, как они, так же ссо­рил­ся и ми­рил­ся, да­же за де­воч­ка­ми ино­гда уха­жи­вал. Но все-та­ки бы­ло од­но осо­бен­ное отличие — уж очень точ­но жизнь Але­ши бы­ла по­хо­жа на его… фа­ми­лию. До­га­ды­вае­тесь, в чем де­ло? Пра­виль­но! Толь­ко даст ему ма­ма но­вые шта­ны, а он их тут же и по­рвет. Толь­ко на­шьют ему креп­кие за­плат­ки, а уж глядь — пол­шта­нов вме­сте с за­пла­та­ми на за­бо­ре ви­сят. Ну, пря­мо ни­ка­ко­го сла­ду не бы­ло с этим мальчишкой — всё на нем рва­лось не­мед­лен­но, как буд­то по чье­му-то про­тив­но­му вол­шеб­ст­ву.

         И так бы и про­ди­рал шта­ны Але­ша Ды­ря­воч­кин у се­бя до­ма во дво­ре, да в это вре­мя как раз объ­я­ви­ли за­мор­ский все­мир­ный чем­пио­нат по про­ди­ра­нию шта­нов в го­ро­де Де­риз­дез­де­не. Вот Але­шу и по­сла­ли ту­да.

         И бель­ги­ец тут был, и негр, и ки­тай­ский пре­тен­дент, и мно­го еще вся­ких раз­ных со­пер­ни­ков. Толь­ко с Але­шей им тя­гать­ся ока­за­лось не по си­лам. Он, как прие­хал, так сра­зу пер­вое ме­сто и за­нял. Из са­мо­ле­та вышел — шта­ны в лох­моть­ях, да­ли но­вые, по­ка до спе­ци­аль­но­го ав­то­бу­са шел — про­но­сил шта­ны на­сквозь, опять но­вые да­ли, а че­рез пять минут — нит­ки ка­кие-то вме­сто шта­нов бол­та­ют­ся. Так без шта­нов и вы­шел со­рев­но­вать­ся, пря­мо на рин­ге шта­ны пе­ред зри­те­ля­ми про­на­ши­вал. Ох и кри­ча­ли в за­ле от вос­тор­га! Толь­ко наденет — го­рит оде­ж­да, кус­ка­ми от­ва­ли­ва­ет­ся! Выс­ший класс! Так и стал чем­пио­ном ми­ра по про­ди­ра­нию шта­нов.

         По­том приз дали — шта­ны из же­ле­за. Но Але­ша их не но­сит, бе­ре­жет, они у не­го до­ма в спе­ци­аль­ном мес­те ле­жат. Маль­чиш­ки во дво­ре про­сят: «По­ка­жи!» — не по­ка­зы­ва­ет. Не по­то­му что жал­ко, а по­то­му что мо­гут не­ча­ян­но паль­цем дыр­ку на чем­пи­он­ских шта­нах про­те­реть.

 

         Нар­ко­тик жизни — от­да­вать­ся, об­ла­дать… За­чем я слух и зре­нье тра­чу?! Кто ви­дит боль­ше, чем спо­со­бен пе­ре­дать, тот жиз­нью пла­тит за ис­кус­ст­во пе­ре­да­чи!

 

         Саш­ка за­ни­мал­ся са­мо­стоя­тель­ны­ми тре­ни­ров­ка­ми. Ему нра­ви­лись пе­ре­груз­ки, дли­тель­ный бег — на вы­нос­ли­вость, нра­ви­лось по­сто­ян­но ощу­щать на­пру­жи­нен­ное, здо­ро­вое те­ло. Саш­ка чи­тал кни­ги и жил с при­ба­ут­ка­ми. Во всем об­ще­жи­тии он был один та­кой чу­дик. Од­на­ж­ды он ре­шил сме­нить работу — пой­ти на шах­ту. Пред­стоя­ло про­де­мон­ст­ри­ро­вать свое здо­ро­вье спе­ци­аль­ной от­бо­роч­ной мед­ко­мис­сии: сла­бых и боль­ных на шах­ту не бра­ли. Саш­ка был пол­но­стью уве­рен за се­бя. И тут…

         — Вы нам не по­дой­де­те, — ска­зал врач, гля­дя на кар­дио­грам­му.

         — По­че­му?! — изу­мил­ся Саш­ка.

         — У вас, мо­ло­дой че­ло­век, пульс ка­кой-то, из­ви­ни­те, дурацкий — со­рок два уда­ра в ми­ну­ту… Та­ко­го, знае­те ли, быть не долж­но.

         — Мо­жет, са­мо­пи­сец врет? — пред­по­ло­жил Саш­ка.

         — Мо­жет… — не­оп­ре­де­лен­но со­гла­сил­ся врач.

         Саш­ка по­шел на по­втор­ное об­сле­до­ва­ние. На­ка­ну­не ве­че­ром, пе­ред сня­ти­ем кар­дио­грам­мы, он как сле­ду­ет на­пил­ся с ре­бя­та­ми в об­ще­жи­тии, ут­ром «по­ло­жил свер­ху» пять ча­шек креп­чай­ше­го ко­фе, пе­ред тем, как не­по­сред­ст­вен­но лечь на ку­шет­ку, ря­дом с кар­дио­гра­фом раз пять­де­сят ин­тен­сив­но при­сел. Сня­ли. Врач на ко­мис­сии улыб­нул­ся:

         — Ну вот, те­перь всё нор­маль­но.

         Саш­ку на шах­ту при­ня­ли, но по­ра­бо­тал он там не дол­го. Уе­хал. Тре­ни­ро­вать­ся пе­ре­стал. По пят­ни­цам вы­пи­ва­ет силь­но, в ос­таль­ные дни «по чуть-чуть». Здо­ро­вья еще мно­го.

 

 

 

         Всё в ми­ре обо­юд­но: убей и со­тво­ри. Ушед­ший ото­всю­ду, вос­ста­нет из­нут­ри. Бес­сроч­ное богатство — не зо­ло­то, не сны, не бун­та­ри, не па­ст­ва, а — вес ви­ны.

         Ви­но­вен, что ды­ха­нье и мус­ку­лы сла­бы, ви­но­вен за пор­ха­нье дик­тую­щей судь­бы. Ду­ша любая — пек­ло. Мир удив­лен до дна: не вос­ста­ет из пе­п­ла люд­ская но­виз­на!

 

         Итак, спек­такль за­кон­чил­ся, и зал уж ос­ве­щен, а зри­те­лям так хо­чет­ся че­го-ни­будь еще. Им, как в ата­ке, хо­чет­ся кри­чать: «Ура!» Над за­лом звук кло­ко­чет­ся: Ав-то-ра!!!

         Не всё в том за­ле за­про­сто. Аплодисменты — взрыв! Од­ни жи­вут для ав­тор­ст­ва, другие — для иг­ры. Ах, третьи — это зри­те­ли. При­шла по­ра уз­нать чу­дес ро­ди­те­ля: Ав-то-ра!!!

         Идет, но­га­ми шар­кая, сме­шон и не­ук­люж, не бо­гом, а макакою — та­лант­ли­вый сей муж… Уй­дет со сце­ны, кра­ду­чись, иг­рок пе­ра, и ска­жет, в не­бо гля­дю­чи: Ав-то-ра!!!

 

         Бо­ти­ноч­ки с «про­тек­то­ром», риф­ле­ная ступ­ня… Ах, был бы я ди­рек­то­ром, гу­лял бы под конь­як. Зе­ле­ным тош­ным ве­че­ром иду се­бе, иду: хо­теть, пред­ставь­те, не­че­го, или — иметь в ви­ду. Та­кой вот не­при­ка­ян­ный, — не­страш­ные гре­хи! — ду­ша, как шав­ка, взлая­ла на дя­де­нек пло­хих. А с вы­со­ты оса­ни­стой, с бал­кон­ной вы­со­ты сле­та­ет мат циа­ни­стый, чтоб от­ра­вил­ся стыд. Ил­лю­зи­он фо­на­ри­ков, от сне­га чис­то­та… Ах, был бы про­сто Шариком — от жиз­ни б не ус­тал!

 

         У те­бя же­на, у ме­ня же­на, толь­ко не од­на у ме­ня же­на. Да.

         У те­бя бе­да, у ме­ня бе­да, толь­ко не од­на у те­бя бе­да.

         До сви­да­нья, друг, или, здрав­ст­вуй, друг! Мо­жет, не один ты на све­те друг. Да.

         Хо­ро­шо, что жизнь, про­ис­хо­дит жизнь, толь­ко не од­на ме­ж­ду на­ми жизнь.

         У те­бя тем­но, у ме­ня тем­но: вот и ля­жем спать — за ок­ном тем­но… Да.

 

         Пар­тий­ный писатель Г. очень хо­тел иметь ко­жа­ную курт­ку, но не бы­ло ни де­нег, ни са­мо­го пред­ме­та во­ж­де­ле­ния в про­да­же. Те­ща писателя Г. жи­ла в глу­хом гор­ном ау­ле. Од­на­ж­ды зять гос­тил у нее и на чер­да­ке до­ма он об­на­ру­жил вдруг ста­рый, око­лев­ший от вре­ме­ни до ка­мен­но­го со­стоя­ния, чер­ный ко­жа­ный эс­се­сов­ский плащ. Ис­то­рию пла­ща вы­яс­нить не уда­лось, да это и не важ­но. Во­оду­шев­лен­ный на­ход­кой, писатель Г. по­вез «ко­жан» к се­бе домой — на Урал. Вез, скры­ва­ясь и пря­чась от не­скром­ных глаз. Ма­ло ли что: плащ-то эс­се­сов­ский, а писатель — пар­тий­ный…

         Пи­са­тель за­бро­сил на два го­да свое ре­мес­ло. Весь пер­вый год он по­пе­ре­мен­но то дер­жал за­ду­бев­шую шку­ру пла­ща над па­ром, то ма­зал его рыбь­им жи­ром, кас­то­ро­вым мас­лом, ва­зе­ли­ном. В кон­це кон­цов ко­жа­ная ко­ло­да слег­ка раз­мяк­ла. Весь вто­рой год пи­са­тель вручную — ад­ский труд! — ка­ж­дый ве­чер, сте­жок за стеж­ком, ак­ку­рат­но шил зам­ше­вую курт­ку: пе­ре­ли­цо­ван­ный плащ и впрямь по­хо­дил на зам­шу. Паль­цы пи­са­те­ля при­об­ре­ли хват­ку струб­ци­ны, ру­ки ог­ру­бе­ли до кре­сть­ян­ско­го ви­да. На со­вме­ст­ных пьянках Г. по­яв­лял­ся сре­ди брать­ев-му­жи­ков ред­ко, а ко­гда по­яв­лял­ся, го­во­рил все­гда об од­ном и том же — о «ко­жа­не», по­ши­том из ан­ти­пар­тий­но­го ма­те­риа­ла. Пи­са­тель про­сто изум­лял­ся сам сво­ей сме­ло­сти и смекалке — на­до же! — не­чис­тым не по­брез­го­вал, из на­ту­раль­но­го г… свою кон­фет­ку сшил!

         Однажды Г. явил­ся-та­ки на ра­бо­ту в сво­ей по­лу­ка­мен­ной са­мо­ши­той шку­ре. К ве­че­ру все ше­ве­ля­щие­ся мес­та в верх­ней час­ти те­ла пи­са­те­ля бы­ли рас­тер­ты до кро­ви. Ко­жан, во­няю­щий все­ми ап­теч­ны­ми мас­ла­ми сра­зу, про­жил на но­вом хо­зяи­не все­го один день.

         Че­рез не­ко­то­рое вре­мя писатель Г. вы­пус­тил не­боль­шой по­эти­че­ский сбор­ни­чек, в ко­то­ром бы­ло мно­го сти­хов, про­ни­зан­ных не­при­ми­ри­мой не­на­ви­стью к вра­гам ком­му­низ­ма.

 

         В го­су­дар­ст­вен­ный ма­га­зин хо­дят нын­че по ма­лой ну­ж­де, а в коммерческий — по боль­шой.

 

         Кон­чаю­щим на­чи­нать: на­чи­най­те кон­чать!

 

         На­вер­ня­ка, ка­ж­до­му из нас встре­ча­лись в жиз­ни стран­но­ва­тые ти­пы, ко­то­рые, вме­сто то­го, что­бы со­рвать све­жий по­ми­дор с гряд­ки и съесть его или уго­стить дру­га, то­ро­п­ли­во рвут этот са­мый раз­нес­ча­ст­ный по­ми­дор с од­ною лишь целью — за­кон­сер­ви­ро­вать, за­го­то­вить впрок, убе­речь лю­бым спо­со­бом от не­мед­лен­но­го ис­чез­но­ве­ния; по­ка све­жее не ста­нет уп­ря­тан­ным под крыш­ку, та­кие ти­пы не ус­по­ко­ят­ся. Это — на­мек.

         Луч­шим вре­ме­нем для сбо­ра пло­до­нос­ных мыс­лей и чувств по пра­ву счи­та­ет­ся осень че­ло­ве­че­ской жиз­ни. Мно­го не­ожи­дан­но­стей и не­взгод мо­гут по­гу­бить бу­ду­щий уро­жай: за­суш­ли­вая тос­ка, зной­ные стра­да­ния, лу­чи чу­жой сла­вы, бо­ло­то быта — всё это сти­хий­ные бед­ст­вия, гро­зя­щие уро­жаю бе­дой. Но вот всё по­за­ди: осень! По­дой­дут про­стые и на­деж­ные спо­со­бы кон­сер­ви­ро­ва­ния чувств и дум. Как то: про­су­ши­ва­ние на вет­ру вре­ме­ни, ма­ри­но­ва­ние в ме­ст­ной ре­дак­ции, со­ле­ние тек­стов ма­том, сте­ри­ли­за­ция тек­стов при по­мо­щи сен­ти­мен­таль­ных со­плей, хо­ро­ши так­же ки­пя­че­ние на ог­не кри­ти­ки, сбра­жи­ва­ние, сня­тие пе­нок и т. д. Из­го­тов­лять ду­хов­ные твор­че­ские «кон­сер­вы» в до­маш­них ус­ло­ви­ях на уров­не их про­мыш­лен­но­го при­го­тов­ле­ния (Сою­зы пи­са­те­лей, ком­по­зи­то­ров, ху­дож­ни­ков, ар­хи­тек­то­ров), не так-то про­сто. Это — факт.

 

         Ну чем ты вос­хи­ща­лась: что го­во­рил ум­но, не гор­до, не сла­ща­во, не как в ки­но? Лю­бим ду­рак иль ге­ний: весь мир — его се­мья. Бе­ги от вос­хи­ще­ний, хо­ро­шая моя! За­чем лю­би­ла, дев­ка? Твоя ви­на: при­вя­за­на ты креп­ко к вла­дель­цу сна.

 

         Ночь, как па­лач рас­су­дит, рас­свет, как пла­ха, ждет: она его не лю­бит, а про­сто с ним жи­вет. Она ему не ве­рит: «Мир в че­ты­рех уг­лах?!» — диа­го­на­лью ме­рит ночь ком­му­наль­ный страх. Он зря по­ко­ем бре­дит, она — как тон­кий лед: захочется — уе­дет, расхочется — уй­дет. Оби­дой пья­ной вы­шит и сон его, и стыд. Она его не слы­шит: о чем он го­во­рит? Она па­лач убо­гий, же­ла­ний не силь­ней; он очень оди­но­кий, в особенности — с ней.

 

         В се­ре­ди­не вось­ми­де­ся­тых под Ка­за­нью про­хо­дил шум­ный фес­ти­валь са­мо­дея­тель­ной пес­ни, сре­ди по­ющих аг­рес­сив­ных по­этов-хох­ма­чей зву­ча­ло мно­го та­ко­го, что офи­ци­аль­но на­зы­ва­лось сло­вом «дис­си­дент­ст­во». Я то­же спел са­мо­паль­ное тво­ре­ние: «Мы стро­им дом, в ко­то­ром нам не жить…» Че­рез не­ко­то­рое вре­мя ко мне по­до­шла мо­ло­дая, на­сквозь про­ку­рен­ная и про­спир­то­ван­ная Ба­ба-Яга из Кие­ва и ска­за­ла: «У нас есть ка­на­лы на За­пад. Вы нам под­хо­ди­те. Спой­те еще что-ни­будь». И вклю­чи­ла маг­ни­то­фон. Я сба­цал для нее ин­ди­ви­ду­аль­но что-то по­за­бо­ри­стей. Она опять мно­го­зна­чи­тель­но про­ши­пе­ла: «Вы — наш!» На­ча­ли го­во­рить. Ба­бу-Ягу ин­те­ре­со­вал некто Р. из Ри­ги, ко­то­ро­го со­сла­ли за ан­ти­со­вет­скую дея­тель­ность в Ижевск. Так вот, не мог бы я, как ко­рен­ной жи­тель Ижев­ска, ра­зы­скать его и вы­вес­ти на связь с «на­ши­ми»? Я, ко­неч­но, тут же со­гла­сил­ся по­мочь, по­то­му что вспом­нил, как на­ка­ну­не к нам в ре­дак­ци­он­ную кон­то­ру при­хо­дил сле­до­ва­тель МВД и со­об­щил, что у них в ми­ли­ции есть ИЦ — «Ин­фор­ма­ци­он­ный центр» — следотека — на­счи­ты­ваю­щая 150000 еди­ниц уче­та. По­лу­ча­лось, что от­пе­чат­ки паль­цев име­ют­ся в ор­га­нах на ка­ж­до­го третье­го жи­те­ля го­ро­да, вклю­чая ста­ри­ков и де­тей. Ра­зу­ме­ет­ся, ссыльный Р. из Ри­ги там дол­жен быть. Зна­чит, от име­ни ре­дак­ции мож­но ра­зуз­нать ко­ор­ди­на­ты. Ло­гич­но?

         — Уз­наю! — твер­до по­обе­щал я Ба­бе-Яге.

         — А где? — ос­то­рож­но по­ин­те­ре­со­ва­лась она.

         — В ми­ли­ции, ко­неч­но! — рас­цвел я в лю­без­но­сти. — У нас зна­ешь ка­кая сле­до­те­ка! Поч­ти на ка­ж­до­го ма­те­ри­ал есть!

         Боль­ше ме­ня на этом сле­те ни­кто не на­зы­вал за­го­вор­щи­че­ски «на­шим». Со всех сто­рон вы­ли под ги­та­ры пе­чаль и са­ти­ру. Но вре­мя серь­ез­ной шпио­но­ма­нии уже кон­ча­лось.

 

         Ты спе­шишь сде­лать так, чтоб я стал ви­но­ва­тым. Го­вор­ли­вый укор! — бу­дешь клясть и жа­леть: вме­сто бе­лой фа­ты бе­лый снег, бе­лый фа­тум, огонь­ки сигарет — ку­хонь ры­жая сеть.

         Да­же смех не си­лен, за­хлеб­нусь уко­риз­ной, ты спа­сешь­ся, шеп­нешь: «Пе­ре­стань-ка ду­рить!» Чтоб те­бя по­лю­бить, мне не хва­тит и ты­ся­чи жиз­ней, по­то­му что хва­ти­ло одной — раз­лю­бить.

         Средь обид­ных но­чей, мо­жет, вдруг ус­по­ко­юсь: что от­дать не су­мел? Что, бе­зум­ный, не взял? Щелк­нет цер­бер на талии — ла­ко­вый по­яс. До сви­да­ния, друг: «Быть виновным — нель­зя!»

         Без ви­ны я один, без те­бя я ви­но­вен. Без ме­ня ты есть ты, а со мной — бо­же мой! Всё фан­та­зии… Я так сме­шон и ус­ло­вен: ми­мо­лет­ная жизнь с ми­мо­лет­ной же­ной.

         Пе­ред веч­но­стью пя­тит­ся скорб­ный лю­бов­ник и спи­ной упи­ра­ет­ся в веч­но­сти крепь. По­зна­ва­ем сей мир: время — вре­мен­ный до­мик. Я лю­бил не тебя — ви­но­ва­то­го цепь.

 

         Крас­ные дети — луч­шие де­ти, крас­ное солнце — луч­шее солн­це, крас­ные зом­би, крас­ные пес­ни, крас­ные ро­жи в кро­ва­вом окон­це, крас­ные ру­ки на крас­ном столе —

                   крас­ная за­висть,

                            крас­ная за­висть,

                                      крас­ная за­висть идет по зем­ле!

         По­ров­ну, по­ров­ну крас­но­го не­ба! По­ров­ну, по­ров­ну крас­ной тра­вы! Крас­ные хле­бы, кро­ва­вые хле­бы: по­ров­ну крас­ной жрат­вы.

         Ужас пы­лаю­щий в крас­ной зо­ле:

                   крас­ная за­висть,

                            крас­ная за­висть,

                                      крас­ная за­висть идет по зем­ле!

         Крас­ная совесть — луч­ше­го цве­та, крас­ная прав­да на­ве­ки од­на, крас­ные зи­мы и крас­ные ле­та, крас­но­го цве­та лю­бая ви­на, крас­ные звез­ды на крас­ном кры­ле…

                   Крас­ная за­висть,

                            крас­ная за­висть,

                                      крас­ная за­висть на крас­ной зем­ле!

 

         Ах, в про­шлое ки­да­ясь, ло­жишь­ся, как под нож: всё то, что было — вы­дум­ка, для будущего — ложь! Нет, не ску­чаю я… Ушедшее — уй­дет. Лю­бовь не по­уча­ет: то лжет, то ждет.

 

         Где я есть я, и бодр и на­че­ку? Зе­ваю днем… Во сне — к те­бе бе­гу!

 

         Иду­ще­му пер­вым я дал бы со­вет: по­ка бьют в затылок — ша­га­ешь на свет! А дра­ки лю­би­те­лю ис­тин­но чтоб: за­ты­лок был в целости — вдре­без­ги лоб!

 

Влюб­лен­ная жен­щи­на, тай­ная му­ка,

как чер­ная про­пасть, бе­зу­мье ее:

то во­дит по кру­гу опас­ная ску­ка,

то мыс­ли кру­жат, как кру­жит во­ро­нье.

 

Влюб­лен­ная жен­щи­на, свет оба­я­нья, —

хра­ни его, бо­же, не зная сты­да.

За­чем она ищет в чу­жом рас­пи­са­ньи,

об­ман­ное бег­ст­во, свой рейс в ни­ку­да?

 

Ус­туп­чи­ва гор­дость. Вопросом — осан­ка.

Об этом бе­зу­мьи не зна­ет ни­кто:

она не сво­бод­на, она — аре­стант­ка! —

с нее оди­но­че­ст­во сни­мет паль­то…

 

У хму­ро­го зер­ка­ла нет от­ра­же­нья,

са­ма се­бе да­рит ко­леч­ки она:

«Про­сти, мой лю­би­мый, к че­му про­дол­же­нье,

ко­гда, уга­сая, люб­лю я од­на?!»

 

Влюб­лен­ная жен­щи­на, пес­ня про­ща­нья,

влюб­лен­ная му­ка, влюб­лен­ное зло.

Ус­лышь ее, Бо­же, не дай об­ни­ща­нья:

любить — это, Бо­же, ее ре­мес­ло.

 

         И при­ми­тив­ное мы­ча­нье, и утон­чен­ной ре­чи взлет, и ду­хов тяж­кое мол­ча­нье, и сна кос­ми­че­ско­го лед — тол­чем, тол­чем, как во­ду в сту­пе: сло­ва и зна­ки, и меч­ты… Но суть мы­ча­нья не ус­ту­пит то­му, что слож­но зна­ешь ты.

 

         Бы­ва­ет так, что уте­ша­ет не до­б­рый знак, а знак дур­ной. При­ро­да ве­се­ло вра­ща­ет вол­чок сво­бо­ды за­вод­ной!

 

         Кон­чи­лась крас­ка зе­ле­ная, кон­чи­лась крас­ка жел­тая, вот и зима — но­вый лист.

 

         Од­на­ж­ды она ска­за­ла: «А вдруг зав­тра я ум­ру?» — Лю­бов­ни­кам смерть, что нянь­ка!

 

         При­хо­дит но­вое в об­ли­чье ду­рач­ка: «Гря­дет вос­ход с квад­рат­ным солн­цем!» День завтрашний — спа­се­нье смель­ча­ка, а прошлое — на по­чес­тях спа­сет­ся.

 

         Мы с Гла­фи­рой жи­вем дол­го ль, ко­рот­ко, а квар­тир­ку в две ком­на­ты на­жи­ли, и де­тей на­пло­ди­ли, как со­ру там: на­ше сча­стье, что кля­ча с по­кла­жею. Свет зажгу — та­ра­ка­ны хо­ро­нят­ся. Я Гла­фи­ру не бью, толь­ко гар­каю, и со­се­ди от нас не сторонятся — все та­кие же: кош­ка с со­ба­кою. Все жи­вем, а ду­ша не свет­ле­ет­ся, по­ме­реть бы, да как-то всё не­ко­гда: то дол­ги мель­те­шат, как ме­те­ли­ца, то рас­хо­ды спе­шат, даль­ше не­ку­да! Я смот­рю на же­ну с удивлением — это ж ба­ба моя, вро­де ме­бе­ли! Вот и про­жи­ли жизнь, как ве­ле­ли нам, не чи­та­ли мы с ба­бою Бе­бе­ля… Ну, а как под­рос­ли де­ти-сво­ло­чи, раз­ме­ня­ли квар­тир­ку, рас­тыр­ка­ли: вся гла­фи­ри­на жизнь, как ос­ко­лоч­ки, всё мое бытие — с за­ка­вы­кою. Го­ды тащатся — кля­ча про­кля­тая! — жизнь лу­щит, как хо­зяй­ка под­сол­неч­ник. Ни­ко­му я не сде­лал при­ят­но­го, да­же млад­ший и тот — круг­лый дво­еч­ник. Мы с Гла­фи­рой жи­вем дол­го ль, ко­рот­ко, нын­че тер­пим: мол, зав­тра всё кон­чит­ся. Не­бо шмо­ном осен­ним рас­по­ро­то. Я Гла­фи­ру не бью, хоть и хо­чет­ся.

 

         Он жить при­шел без суе­ты, по­ка ку­рил, она — сте­ли­ла. И за бу­маж­ные цве­ты она его бла­го­да­ри­ла. Он про­жил так че­ты­ре дня, на пя­тый день — за­со­би­рал­ся. По­том ска­зал: «Про­сти ме­ня, по­ра и честь… Нау­го­щал­ся!»

         Мо­нет­ку бро­сил и же­не он по­зво­нил из ав­то­ма­та. В подъ­ез­де де­ти на сте­не о нем охаль­ни­ча­ли ма­том. Он по­жил до­ма день и два, по­том опять ска­зал: «По­еду». А там — бу­маж­ная вдо­ва, а там — рас­хо­дов не­ту!

         Он по­сту­чал без суе­ты: она — не из ка­приз­ниц. Не­на­стоя­щие цве­ты у на­стоя­щей жиз­ни! А он со­всем не по­тас­кун, он про­сто жил бо­га­то: ах, он да­рил одной — тос­ку, дру­гой дарил — зар­пла­ту. Бы­ва­ло так, что име­на он пу­тал с пе­ре­пою. И зна­ла ка­ж­дая «она», что он хо­тел быть с «тою». На кух­не встал он у ок­на, по­ка ку­рил, она — сте­ли­ла… И вдруг — ушел. И чья ви­на, что на тюль­па­ны не хва­ти­ло?

 

         Вы все ме­ня вы­ше и луч­ше, вы до­б­рые лю­ди, а я: ку­ря­щий, гу­ля­щий и пью­щий, ог­ром­ная дрянь и сви­нья!

         Ку­ря­щий, гу­ля­щий и пью­щий, на ка­ж­дом уг­лу ко­ре­ша. А кто из нас вы­ше и лучше — язык и ста­ка­ны ре­шат.

         Мне бу­дет лег­ко и спо­кой­но, как буд­то в бо­га­том гро­бу: по ты­ся­че лет на про­пой нам, ко­пе­еч­ка, две — на еду.

 

         Свя­то­го нет. Есть сдер­жан­ность и си­ла. Спор антиподов — празд­ник бы­тия. И кто б ни вы­иг­рал, мы аха­ем: «Кра­си­во!» Ис­точ­ник слов — не сдер­жан­ный су­дья.

 

         Все­гда и всю­ду зо­ву те­бя, Лю­би­мая! Мое ожидание — в про­шлом, в на­стоя­щем, в бу­ду­щем! Всю­ду! Ему слиш­ком ма­ло од­но­го вре­ме­ни, оно не­на­сыт­но и не­уто­ми­мо. Я звал те­бя все­гда!!! Ты ме­ня­ла свои име­на, но — при­хо­ди­ла, что­бы сми­рить и воз­вы­сить. Мое ожи­да­ние ис­чер­па­ло вре­мя и ста­ло де­мо­ном. Я люб­лю те­бя во всех и всем: в че­ло­ве­че­ских су­ще­ст­вах, в тва­рях и ве­щах, в сле­пом жес­то­ком слу­чае и в лу­ка­вой иг­ре во­об­ра­же­ния. Слов­но и впрямь есть на не­бе­сах тот, ко­то­рый всё зна­ет, но ни во что не вме­ши­ва­ет­ся. Зо­ву и ве­рую: дай мне милостыню — на­зо­ви свое по­след­нее имя. Я люб­лю те­бя, слы­шишь? Ес­ли эхо этих слов вер­нет­ся обратно — оно убь­ет ме­ня. Я не смо­гу ус­лы­шать: «Нет».

 

         Вне­мли! Взой­дешь ли, Яс­ное, с ут­ра? И тьма по­лей цве­та­ми про­сле­зит­ся, па­дет ро­са, ко­сарь шеп­нет: «По­ра!» — и в такт от­ве­тит ра­до­стию пти­ца.

         Срок двух­ты­ся­че­лет­не­го жни­вья: сле­пая си­ла ал­чет, про­зре­вая. И тя­нут­ся к те­п­лу, как сы­но­вья, и тварь, и вся­кая бы­ли­ноч­ка жи­вая.

         Иди ж в зе­нит, не зная не­по­го­ды, ку­мир пус­тынь, языч­ни­ков от­ра­да, и ис­па­ри от­рав­лен­ные во­ды, и со­ки дай по­ру­ган­но­му са­ду!

         О, солн­ца круг! Си­я­нье не­из­беж­но: всё ис­су­ши! Бес­плод­ную бож­бу, жизнь де­мо­нов. И ог­нен­но, и неж­но на сло­во «жду» от­веть мне сло­вом «жгу».

 

         Ну, о чем пи­сать? Нет срав­не­ния, нет ме­та­фо­ры, вдох­но­ве­ния. На ночь спать ло­жусь, буд­то с Му­зою, просыпаюсь — блядь ко­со­пу­зая! А она го­во­рит ма­тер­ком, не гру­сти, го­во­рит, ни о ком, я на то и блядь, что­бы бля­дью слыть, по­це­луй меня — рас­ска­жу, как быть.

         Пом­ню, я це­ло­вал свою де­воч­ку, стре­ко­зу свою го­ле­на­стую… По­жа­леть о чем? — жа­леть не о чем, го­во­рить о ком? — всё на­прас­ли­на. «Как зо­вут те­бя? — го­во­рю, — По­хме­лить­ся бы, а не то сго­рю». Рас­смея­лась блядь: «Я на то и блядь, что­бы, блядь, те­бя по­хме­лять!» Мы в по­стель по­лег­ли от сер­деч­но­сти, блядь на ра­до­сти, я — для веч­но­сти. А мат­рац скри­пит, а мат­рац по­ет, не­бы­ва­лые в ми­ре тво­ре­ния! Снят­ся злые сны: вод­ка ду­шу пьет, а душа — ле­тит в оза­ре­нии!

         Го­во­рит мне ду­ша ма­тер­ком, не гру­сти, — го­во­рит, — ни о ком: ты на то и блядь, что­бы бля­дью слыть, от­пус­ти меня — рас­ска­жу, как быть. Ох, не пи­шет­ся, не чи­та­ет­ся, не скри­пит мат­рац, не ка­ча­ет­ся, вся ду­ша те­перь ко­со­пу­зая, убе­жа­ла блядь вме­сте с Му­зою.

         Го­во­ри­ла судь­ба ма­тер­ком, не гру­сти, — го­во­рит, — ни о ком: я на то и блядь, что­бы бля­дью слыть, ты уме­ешь, блядь, толь­ко блядь лю­бить. А в от­вет ска­зать про­сто не­че­го: на­пи­шу, на­кра­паю, мол, сбу­дет­ся, стре­ко­зу свою, ах, куз­не­чи­ка по­за­был бы, да — не за­бу­дет­ся.

         Не по­мо­гут те­перь ни фи­ло­ло­ги, ни вол­шеб­ни­ки дис­пан­сер­ные, ду­мы ма­ют­ся, но­чи дол­гие: ведь и блядь бы­ла с кем-то пер­вою. Сам се­бе го­во­рю ма­тер­ком, не гру­сти, — го­во­рю, — ни о ком, убе­жа­ла блядь по­гу­лять, ви­дать, так на то и блядь, что­бы всем да­вать. Что­бы всем да­вать, что­бы всяк стро­чил о люб­ви сво­ей, как Гос­подь учил, он учил вя­зать сквер­ну уза­ми… Глянь-ка, блядь сто­ит ря­дом с Му­зою!

 

         Всё про­сил об од­ном: «Не лю­би!» — пес­ня тру­са, опор­ная но­та. Ты со­глас­на. Но пле­чи зно­бит, слов­но бьет из­нут­ри ме­ня кто-то. От не­яс­но­сти страш­но вдвой­не: не лю­бов­ник, ша­тун-оди­ноч­ка! Как вам­пир, кто-то ры­щет во мне, и, от­вет­но, ищу я по­роч­но!

 

         Что-то мут­но ду­ше, что-то му­тор­но, не при­ля­жет она ни к че­му, не­удоб­ною ме­рой, по­лу­тор­ной, от­пус­тил Гос­подь, как чу­му: от­пус­тил Гос­подь дур­ню дур­не­во, по­пе­рек ду­ши все де­ла: то ви­на лиш­ка, вдо­воль ку­ре­ва, а то зуб вы­би­тый, то ску­ла…

         Дур­ню пев­че­му не кур­лы­чет­ся, под ок­ном го­рит бу­зи­на, и судь­ба ему не добытчица — об­ле­ни­лась, об­рыд­ла она. Пол­то­ра лит­ра, пол­то­ры день­ги, пол­то­ра ко­бе­ля у вдо­вы, дур­ню хо­чет­ся баю-ба­ень­ки, пол­то­ры не под­нять го­ло­вы!

         Бу­зи­на го­рит, да кра­пи­вою мать-сы­ра за­рос­ла у крыль­ца, от­ня­ла­ся ду­ша не­кра­си­вая, за­пи­са­лась она к мерт­ве­цам. Бу­зи­на го­рит ди­во крас­ная! Шиб­ко вдо­вья на­лив­ка креп­ка! Пол­то­ра сро­ка за всё раз­ное, да еще полтора — до гуд­ка!

         Что-то мут­но ду­ше, что-то му­тор­но, хоть бы кто-ни­будь взял бы ее. По­по­лам вос­ход с ду­рью ут­рен­ней, по­по­лам за­кат и вра­нье. А вдо­ва ску­лит, буд­то су­чеч­ка, зо­ло­тая фик­са у вдо­вы, а вдо­ва жи­вет че­рез улоч­ку, да ду­ша не жи­вет там, увы. Что-то мут­но ду­ше, что-то му­тор­но, ку­ко­вать пе­ре­ста­ли ча­сы. Про­ез­жай, Гос­подь, ми­мо ху­то­ра: ты не па­хан мне, я — не сын.

 

Не хра­ни ме­ня, под­ло­го, в серд­це,

все зам­ки по­ло­мав­ши, уй­ду,

от бес­си­лья сол­жешь: «На­ко­нец-то!» —

и в люб­ви до­го­ришь, как в аду.

 

Я вер­нусь, я най­ду пе­пе­ли­ще,

губ ка­са­нье свет­ло и мерт­во…

По­се­ли ме­ня в серд­це, я — ни­щий!

Я не тро­ну во­круг ни­че­го.

 

         Не смот­ри в зер­ка­ла, не смот­ри, не иг­рай от­ра­жень­ем в стек­ле. Ночь, как ста­рость, и ду­му­шек ритм ум­но­жа­ет­ся в лун­ном ну­ле.

 

         Я с ней бы­вал го­раз­до бли­же про­чих! Ее терять — что ру­ку от­пи­лить! Фор­ту­на кон­чи­лась. Она ме­ня не хо­чет. По­ра ос­та­но­вить­ся и на­лить! Я по­пле­тусь мрач­неть по рес­то­ра­нам, дур­ной хан­д­ре ве­се­лий не по­нять; что до ду­ши, с нее бы ав­то­кра­ном ог­ром­ный ка­мень вы­ка­тить и снять. От­крыт мой дом для скор­бей и ил­лю­зий. Ту­да-сю­да сну­ют че­рез по­рог: то друг спе­шит с мо­гиль­ною обу­зой, то враг ле­тит, как глу­пый мо­ты­лек. Чи­та­ет жизнь свой спи­сок по­имен­ный; на­де­юсь я по­те­рю по­вто­рить: «Люб­лю те­бя!» — твер­жу, при­го­во­рен­ный… Мол­чи! Чтоб креп­че боль при­го­во­рить.

 

         За­чем до­бил­ся си­лою, за­чем оби­дел так? Ка­кая ты кра­си­вая, ка­кой же я ду­рак! Как пес­ня не­до­пе­тая, обор­ван­ный ку­плет… Стоя­ла ты раз­де­тая, всё го­во­ри­ла: «Нет!» Ах, заи­гра­ла му­зы­ка, не­ве­до­мый мо­тив. Как буд­то бы два уз­ни­ка жи­вут, ча­сы скре­стив.

 

         Не жи­ви­те со свя­ты­ми, то не жизнь, а су­щий ад: ду­шу вы­смот­рят и вы­нут, а ду­ша земная — гад. Ну, за­чем те­бе та­кое? Бе­ре­ги, ду­рак, по­кой! Ни­че­го со­всем не сто­ит для свя­то­го скарб зем­ной. Он вздохнет — ему и сы­то, помолчит — ему и в лад. Не спе­шит быть зна­ме­ни­тым, на­пле­вать, что не бо­гат. У свя­то­го не­до­те­пы всё не как у всех лю­дей, у не­го осо­бый опыт: мол, ты сам се­бе зло­дей. Эх! Го­ни су­ще­ст­во­ва­нье: смерть тос­ку око­ро­тит. Жаль, ду­ша зем­ная вя­нет, ес­ли ей не за­пла­тить! Со свя­ты­ми жить стра­шен­но, что ни чу­дик, то — па­лач, и, при­чем, па­лач ду­шев­ный: век не пей и не та­бачь, не хва­тай­ся за со­блаз­ны, жен­щин мыс­лен­но не трожь! Мол, для Бо­га ты за­раз­ный, от то­го, что лю­бишь ложь. Что на­пра­во, что налево — фуе­та фу­ет и прыть. А свя­той жи­вет, как дре­во, без во­про­са: «Как же быть?»

 

         Слу­чай дей­ст­ви­тель­ный, про­изо­шел он с мо­ей доб­рой знакомой П., ко­то­рая во вре­мя раз­дел­ки про­дук­тов на кух­не умуд­ри­лась так са­да­нуть но­жом по паль­цу, что от­хва­ти­ла его на­прочь. Муж не рас­те­рял­ся: на­ло­жил жгут, что­бы ос­та­но­вить кро­во­те­че­ние, а па­лец за­вер­нул в сал­фет­ку и по­ло­жил в мо­ро­зиль­ник. И вы­звал «ско­рую». Те лишь ру­ка­ми раз­ве­ли. П. го­во­рит им вме­сте с му­жем: «При­ши­вай­те!» Спо­рить не ста­ли, при­ши­ли, пре­ду­пре­див, что де­ло мо­жет кон­чить­ся за­ра­же­ни­ем кро­ви, ган­гре­ной… И день, и два по­сле это­го, и три кисть ру­ки бо­ле­ла и чер­не­ла. А после — па­лец при­рос. Сек­рет ус­пе­ха, мне ка­жет­ся, прост: и моя знакомая П., и ее муж — лю­ди очень ве­се­лые, лег­кие, поч­ти бес­печ­ные по от­но­ше­нию к сво­ему те­лу, они не ме­ша­ют ему быть здо­ро­вым… А вот это — уже ис­кус­ст­во, ко­то­рое слу­ча­ет­ся са­мо, но са­мо по се­бе не приходит — его на­до вос­пи­тать жиз­не­лю­би­ем.

 

         Ху­дож­ник Во­ва в Ка­за­ни встре­тил зна­ко­мо­го сту­ден­та-ме­ди­ка, ре­ши­ли по­пить пив­ка. По­пи­ли. А по­том сту­дент ре­шил по­ка­зать Во­ве, как де­ла­ют опе­ра­ции. Про­шли в опе­ра­ци­он­ную с груп­пой сту­ден­тов, Во­ва ока­зал­ся ря­дом с хи­рур­гом. Не­ожи­дан­но ас­си­стент стал па­дать в об­мо­рок. А Вова — ря­дом ока­зал­ся. Хи­рург как за­орет на Во­ву: «Че­го смот­ришь? За­жим дер­жи!» Во­ва схва­тил за­жим и стал дер­жать, а сам от­вер­нул­ся, что­бы не стош­ни­ло…

         По­сле опе­ра­ции хи­рург по­до­шел к Во­ве и ска­зал пер­со­наль­но:

         — Не быть те­бе, па­рень, хи­рур­гом! Ухо­ди, по­ка не позд­но, на дру­гую спе­ци­аль­ность.

         — Не быть! — так ра­до­ст­но Во­ва еще ни­ко­гда в жиз­ни ни с чем не со­гла­шал­ся. Хи­рург не по­нял. По­то­му что он знал свое де­ло и не со­вал нос в чу­жие де­ла. А ес­ли бы сунул — и об­ра­до­вал­ся бы, и пив­ка бы с Во­вой за­хо­тел ис­пить.

 

Дой­дя до дна, он в пре­ис­под­ней

све­тиль­ник серд­ца вос­па­лил,

кри­ча­ли греш­ни­ки: «Не­год­ник!» —

за то, что ан­гел их лю­бил.

 

Но в ми­ре мес­та нет для встре­чи,

и сто­ны вме­сто ал­ли­луй…

Явил­ся ан­гел! Вспых­нул ве­чер!

Черт от­дал жизнь за по­це­луй!

 

         В под­ва­лах, по­бли­же к твер­ди, где вдруг из стен про­рас­та­ет зе­лень, на­хо­дит­ся мир, на­зы­вае­мый «боль­ше не­где», — рос­сий­ская на­ша бо­лезнь: а) ис­кус­ст­ва пло­ды ог­ре­бая ва­лом, хра­ним, как кар­тош­ку, их — по под­ва­лам; б) до­б­рый чу­дак «за так» (еще бы!) в спор­тив­ный при­ют пре­вра­тил тру­що­бу; в) рас­по­ря­же­ние кон­ге­ни­аль­ное: библиотекам — по­ме­ще­нья под­валь­ные! И так да­лее. Из­ви­ни­те, не всех на­звал: ко­му «боль­ше не­где» — все­гда под­вал… Ах, кто это в до­ме вы­со­ком си­дят? Те, что под­ва­ла­ми ру­ко­во­дят! Кри­чим про­сто так, без вина — не по­ем, не зна­ем, где бля­ди, где ле­ди. Вот так и жи­вем, вот здесь и ум­рем. Больше — не­где.

 

         …И по­де­ли­ли они всё: и се­бя са­мих, и сло­ва, и зем­ли, и во­ды, и ве­щи, и про­шлое, и бу­ду­щее, и де­тей, и жен­щин, и во­про­сы, и от­ве­ты, и на­де­ж­ду, и ложь, и си­лу, и ме­ру, и смех, и плач, и еще мно­гое всё, что бы­ло в дос­ти­же­нии их по­ня­тий. И не­че­го ста­ло им боль­ше де­лить. И то­гда взгля­ну­ли они на не­бо. И за­хо­те­ли не­воз­мож­но­го.

         …И по­те­ря­ли они: и се­бя са­мих, и сло­ва, и зем­ли, и во­ды, и ве­щи, и про­шлое, и бу­ду­щее, и де­тей, и жен­щин. И упал то­гда их взгляд под но­ги. И со­вер­ши­лось воз­мож­ное!

 

         С ра­цио­наль­ной точ­ки зре­ния на­пи­са­ние сти­хов мо­жет по­ка­зать­ся чис­тым аб­сур­дом, тем бо­лее, что ок­ру­жаю­щая дей­ст­ви­тель­ность всё бо­лее ук­ло­ня­ет­ся в сто­ро­ну су­хо­го рас­че­та. Рас­чет и выгода — по­эзия тех, кто ли­шен свой­ст­ва «ви­тать в об­ла­ках». Дей­ст­ви­тель­но, за­чем? Ведь лю­бую мысль и лю­бое чув­ст­во мож­но вы­ра­зить просто — ска­зать, как уме­ешь. В том-то и со­блазн: ска­зать так, как сам не уме­ешь, как ни­кто еще не го­во­рил?!

 

         Сколь­ко бы­ло спо­ров по по­во­ду кон­цеп­ции «ис­кус­ст­во во имя ис­кус­ст­ва»! Те­перь, мне ка­жет­ся, ча­ще на аван­сце­ну вы­сту­па­ет другое — но­ва­тор­ст­во во имя но­ва­тор­ст­ва. Твор­че­ское но­вое про­стран­ст­во за­вое­вы­ва­ет­ся ка­ки­ми-то «ло­мо­вы­ми» прие­ма­ми, от­мыч­ка­ми, про­ек­тант­ст­вом, пси­хо­де­ли­че­ским бра­конь­ер­ст­вом… По­это­му мне все­гда бы­ла ми­лее та тща­тель­ная ма­не­ра, ко­то­рую серь­ез­ный ав­тор не­из­мен­но со­хра­ня­ет в ра­бо­те со сво­им Ма­те­риа­лом.

 

         Чу­до стиха — это не­пре­рыв­ность эта­кой двой­ной пря­жи: не­пре­рыв­ность мыс­ли и не­пре­рыв­ность чув­ст­ва. Плюс вы­со­та, на ко­то­рой всё это ре­мес­ло со­тво­ря­ет­ся. Ве­чен по­лу-иро­нич­ный спор ме­ж­ду «муж­ской» и «жен­ской» по­эзи­ей: кто луч­ше? А, все-та­ки, кто?!

 

         По­эт пре­вра­ща­ет мир в сим­во­лы, и мир бла­го­да­рит его за это. Но ино­гда слу­ча­ет­ся обратное — вос­тор­жен­ный пи­ит без­ус­пеш­но при­ме­ря­ет го­то­вые идеа­лы на «не­бла­го­дар­ную» ре­аль­ность. Про­ис­хо­дит крах лич­ных ил­лю­зий.

 

         Ищу­щий лю­бовь, най­дет ее и бу­дет тре­бо­вать: «Лю­би!»

 

         Не­вос­пи­тан­ный ре­бе­нок гры­зет ног­ти и паль­цы вы­рас­та­ют ко­рот­кие, ис­пор­чен­ные. Са­мо­еды гры­зут свою ду­шу и она у них то­же вся «об­ку­сан­ная».

 

         Мы су­дим дру­гих и су­дим се­бя. Один из «при­го­во­ров» все­гда бы­ва­ет не­оп­рав­дан­но мяг­ким, а дру­гой не­оп­рав­дан­но жес­ток.

 

         Чем ужас­нее век, чем хо­лод­нее и рас­чет­ли­вей нра­вы, чем бес­по­щад­нее спеш­ка не­на­сыт­ной люд­ской жиз­ни, тем не­из­беж­нее веч­ная тя­га чис­той ду­ши к яс­но­му чув­ст­ву, не­ис­ся­каю­щей ро­ман­ти­че­ской вос­тор­жен­но­сти, удив­лен­но­му чу­ду све­то­нос­но­го бы­тия. Ах, как труд­но най­ти всё это «ве­ли­кое» и «не­бес­ное» в гру­бом ма­те­риа­ле ок­ру­жаю­щей по­все­днев­но­сти! Где, где ис­кать? И взор ду­ши не­воль­но ищет свой иде­ал где угод­но, толь­ко не здесь, не в этом ужас­ном на­шем се­го­дня. Да, те­ле­га дня пы­лит ко­ле­са­ми и гу­се­ни­ца­ми, ча­дит ды­ха­ни­ем тур­бин, скре­же­щет же­лез­ным телом — смер­тью ве­ет во­круг! Толь­ко ла­зур­ная яс­ность в еще не ос­к­вер­нен­ном бу­ду­щем, толь­ко уми­ро­тво­рен­ная чис­то­та в да­ле­ком по­ру­ган­ном про­шлом… Ду­ша па­рит над ужас­ной те­ле­гой, ду­ша уст­рем­ля­ет­ся прочь! — Что пло­хо­го в этом?! Ил­лю­зии гу­би­ли род че­ло­ве­че­ский, они же его и спа­са­ли. Спасали — чуть-чуть ча­ще.

 

         Ко­гда ме­ня про­сят рас­ска­зать о се­бе, я по­че­му-то на­чи­наю рас­ска­зы­вать о тех, ко­му я обя­зан в жиз­ни.

 

 

         Где наш че­ло­век чув­ст­ву­ет се­бя уют­нее и ес­те­ст­вен­нее все­го? Где он встре­ча­ет­ся со свои­ми близ­ки­ми и друзь­я­ми, где вы­яс­ня­ют от­но­ше­ния, где пред­по­чи­та­ют уе­ди­нять­ся до­мо­ро­щен­ные и про­фес­сио­наль­ные твор­че­ские ра­бот­ни­ки, где…? Ко­неч­но, это — кух­ня! Да, да, та са­мая, где всё зна­ко­мо и всё под ру­кой, где ис­кус­ст­вен­ная тес­но­та сбли­жа­ет нас, та­ких ра­зоб­щен­ных ны­не. На кух­нях рань­ше мы спа­са­лись от не­скром­ных глаз и по­ли­ти­че­ской цен­зу­ры, на кух­нях, в си­га­рет­ном ча­ду, за ста­ка­ном де­ше­во­го порт­вей­на мы с упое­ни­ем вды­ха­ли ат­мо­сфе­ру за­прет­ной сво­бо­ды. Но вот из­ме­нил­ся мир во­круг, и сво­бо­ды ста­ло, хоть от­бав­ляй. Сво­бо­да!.. «Что я с ней де­лать бу­ду?» — пел очень не­за­ви­си­мый че­ло­век Вла­ди­мир Вы­соц­кий. Па­ра­докс? Кто зна­ет… Мы по­кри­ча­ли на ми­тин­гах, по­от­ры­ва­ли го­ло­вы ка­мен­ным ис­ту­ка­нам, ис­пы­та­ли дру­зей и с удо­воль­ст­ви­ем убе­ди­лись в на­ли­чии вра­гов, а по­том, по­том… По­том всё вер­ну­лось на кру­ги своя — вновь жар­кие встре­чи и раз­го­во­ры на кух­нях, толь­ко уже не под ви­но, а под жи­день­кий та­лон­ный чай, вновь ощу­ще­ние лок­тя, спо­ров, про­ро­че­ских не­до­вольств и встреч, и рас­ста­ва­ний, и люб­ви. Вновь, ко­неч­но, вновь! — На этом бла­го­сло­вен­ном пя­тач­ке ком­му­наль­но­го бытия — кух­не! По­то­му что толь­ко вко­нец ни­щий или че­рес­чур бо­га­тый не пой­мет, что у на­шей са­мой обык­но­вен­ной сво­бо­ды есть свой дом — там, где сто­ит пли­та, где по­до­кон­ник за­ва­лен ве­ща­ми, а го­ря­чей во­ды нет как нет. Пусть! За­то здесь и толь­ко здесь наш че­ло­век чув­ст­ву­ет се­бя са­мим со­бой. Это как раз то, что на­до: мож­но и по­от­кро­вен­ни­чать, и по­шу­тить, и спеть для ду­ши. Здесь всё мож­но!

 

         Ге­рой один — чи­та­тель. Чи­та­тель-за­каз­чик, чи­та­тель-су­дья. Мож­но пер­со­ни­фи­ци­ро­вать «чи­та­те­ля», то­гда он смо­жет вме­ши­вать­ся в ткань беседы — ка­верз­но на­па­дать, со­ве­то­вать, зе­вать, тре­бо­вать му­зы­ку, по­ли­ти­ку, брач­ных объ­яв­ле­ний, те­ле­про­грам­му. Очень за­ман­чи­во сде­лать эта­кий ти­паж с впол­не кон­крет­ным ли­цом, ко­то­рый хо­рош в сво­ей до­тош­ной ка­приз­но­сти, до­вер­чи­во­сти или, на­обо­рот, в пол­ном от­ри­ца­нии. Ко­го взять на роль чи­та­те­ля? И хо­ро­шо бы сде­лать «крес­ло чи­та­те­ля», даю­щее пра­во на осо­бо при­ве­ред­ли­вую точ­ку зре­ния.

 

         Пе­чат­ное слово — осо­бое сло­во, не по­хо­жее на дру­гие его фор­мы жиз­ни. Од­на­ж­ды в «мо­ло­деж­ке» круп­но и не­пра­виль­но на­пе­ча­та­ли вме­сто ад­ре­са клу­ба встреч и знакомств — ад­рес ча­ст­но­го де­ре­вян­но­го до­ма… Был не­боль­шой скан­дал. В ре­дак­цию при­бе­жа­ла воз­му­щен­ная жен­щи­на и со­об­щи­ла, что к ней во двор ле­зут че­рез за­бор лю­ди, же­лаю­щие зна­ко­мить­ся. Уст­но­му сло­ву хо­зяй­ки они не ве­рят. Толь­ко пе­чат­но­му!

 

         Ал­ко­голь! С по­мо­щью этой шту­ки кто и как толь­ко не из­де­вал­ся над на­ми, обык­но­вен­ны­ми людь­ми. От раз­лич­ной про­па­ган­ды я при­вык слы­шать, мол, сам ви­но­ват, сам под­дал­ся, сам втя­нул­ся и при­вык. Мо­жет, и ви­но­ват, но я — не при­чи­на гре­ха, я — его след­ст­вие! Пой­ди­те в на­шу ду­рац­кую оче­редь у на­ших ду­рац­ких вин­ных ма­га­зи­нов и спро­си­те по­ис­к­рен­нее у лю­бо­го: «Кто ви­но­ват в том, что ты про­пи­ва­ешь жизнь?».. Ни один не на­зо­вет са­мо­го се­бя! В ви­нов­ни­ках ока­жут­ся пло­хие же­ны, пло­хие му­жья, сво­ло­чи де­ти, бед­ность, во­об­ще вра­нье. От пья­ной ро­ди­ны-яб­лонь­ки, так ска­зать, ро­ж­да­ют­ся про­кис­шие дет­ки. От­ку­да дру­го­му-то взять­ся?! Да, я сла­бо­во­лен, трус­лив, но моя вина — по­след­няя.

 

         Там, где он ро­дил­ся, все­гда бы­ло гряз­но, влаж­но и тем­но. Се­мья бы­ла мно­го­дет­ной, его бра­тья и се­ст­ры поч­ти не об­ща­лись и не иг­ра­ли друг с дру­гом; и они, и он сам, и их ог­ром­ная, жир­ная мать — все по­ме­ща­лись в очень тес­ной квар­ти­ре, ко­то­рую ко­гда-то дав­ным-дав­но, еще их пред­кам пре­дос­та­вил Хо­зя­ин. Но о тес­но­те ду­ма­ли ред­ко, по­то­му что ду­мать нуж­но бы­ло толь­ко о кор­меж­ке. Хряк очень бо­ял­ся, что их ог­ром­ная, поч­ти без­раз­лич­ная к сво­им де­тям мать, мо­жет за­да­вить ко­го-ни­будь не­на­ро­ком. Но это­го не слу­чи­лось.

         Хряк на­чал до­га­ды­вать­ся, ко­гда чу­ток под­рос, что во­няю­щий, по­лу­про­гнив­ший их де­ре­вян­ный дом — это еще не весь мир. И он стал гру­стить, сам не зная, по­че­му это де­ла­ет. При­шел Хо­зя­ин и всех вы­пус­тил на во­лю. Ах, как мно­го воз­мож­но­стей сра­зу от­кры­лось! Но, увы, за свою жизнь Хряк су­мел нау­чить­ся толь­ко двум вещам — ва­лять­ся в гря­зи и есть по­мои. Из все­го от­крыв­ше­го­ся бо­гат­ст­ва ми­ра Хряк без ко­ле­ба­ний вы­брал имен­но это.

         Од­на­ж­ды он за­хо­тел люб­ви и стал силь­но бес­по­ко­ить­ся. Опять при­шел Хо­зя­ин и сде­лал очень боль­но. Лю­бить рас­хо­те­лось на­все­гда.

         По­том ку­да-то ис­че­за­ли бра­тья и се­ст­ры, а од­ним яс­ным осен­ним днем на дво­ре жут­ко виз­жа­ла мать… Но Хряк был без­раз­ли­чен к по­сто­рон­ним зву­кам, по край­ней ме­ре, к тем зву­кам, ко­то­рые не оз­на­ча­ли на­ча­ло кор­меж­ки. Хряк раз­доб­рел, он нау­чил­ся на­сла­ж­дать­ся жиз­нью в ле­ни и не­под­виж­но­сти. Оче­вид­но, Хо­зя­ин за­ме­тил пе­ре­ме­ны и на­гра­дил Хря­ка но­вой квар­ти­рой. Та­кой же тес­ной, но от­дель­ной. Хряк был сча­ст­лив, днем он ду­мал, ва­ля­ясь в соб­ст­вен­ной гря­зи, о том, что судь­ба скла­ды­ва­ет­ся очень удач­но. Хряк жил в пол­ном пре­неб­ре­же­нии к внеш­ним об­стоя­тель­ст­вам жиз­ни: ни­ко­го не оби­жал, не но­сил зла за ду­шой, не имел вра­гов, был не­по­ро­чен.

         Про­шло еще вре­мя. Яс­ным осен­ним днем Хря­ка вы­пус­ти­ли на двор и ста­ли ло­вить. У Хря­ка в тоск­ли­вом пред­чув­ст­вии сжа­лось серд­це, он кри­чал, как ни­ко­гда, гром­ко, но еще гром­че кри­чал Хо­зя­ин. По­том Хря­ка пой­ма­ли, и он сра­зу пе­ре­стал кри­чать. Он мол­ча при­нял оби­ду, ко­гда в гор­ло во­ткнул­ся длин­ный нож, и фон­та­ном по­ли­лась кровь. Хряк умер. Хо­зя­ин улыб­нул­ся.

 

         День­ги нуж­но от­ме­нить пол­но­стью и на­все­гда, как это и пред­ла­га­ли боль­ше­ви­ки на за­ре на­ше­го за­ка­та.

 

         Чем вы­ше за­вое­ва­ния че­ло­ве­че­ско­го ра­зу­ма, чем не­ве­ро­ят­нее взлет фан­та­зии, чем оше­ло­ми­тель­нее прак­ти­че­ские воз­мож­но­сти ра­зо­гнав­шей­ся жиз­ни, тем ре­аль­нее ста­но­вят­ся шан­сы гло­баль­ных катастроф — внут­рен­них и внеш­них. Человек — это со­суд, в ко­то­ром спо­соб­ны ужить­ся лед и пла­мень, Бог и дья­вол, свет ми­ра и чу­до­ви­ще тьмы. Ис­то­рия зем­лян, увы, убе­ж­да­ет: пер­вым к пло­дам по­зна­ния, про­грес­са и ци­ви­ли­за­ции спе­шит чу­до­ви­ще.

         «По­знай се­бя!» — зна­мя не толь­ко фи­ло­со­фии. Всё боль­ше че­ло­век вне­дря­ет­ся в тай­ни­ки са­мо­го мо­гу­ще­ст­вен­но­го кла­да на земле — в соб­ст­вен­ное «Я». Нау­ка ста­но­вит­ся всё боль­ше по­хо­жа на ска­зоч­ные чу­де­са, а вче­раш­ние чу­де­са при­об­ре­та­ют стро­гую на­уч­ность. И над всем этим се­го­дняш­ним действием — внут­рен­ним и внешним — как и в не­за­па­мят­ные вре­ме­на, сто­ит Сло­во. Сло­во! — ин­ст­ру­мент, пред­те­ча, ос­но­ва лю­бых про­зре­ний и за­вое­ва­ний. Оно мо­жет быть по­доб­но скаль­пе­лю в ру­ках бла­го­род­но­го це­ли­те­ля и мо­жет быть по­доб­но смер­тель­но­му но­жу в ру­ках вар­ва­ра. Слово — это и ве­ли­кий дар Бо­жий, и Ахил­ле­со­ва пя­та че­ло­ве­че­ско­го су­ще­ст­ва. В ча­ст­но­сти, его пси­хи­ки, ко­то­рая под­да­ет­ся «про­чте­нию», эле­мен­тар­но от­кры­ва­ет­ся сло­вес­ны­ми «от­мыч­ка­ми» и, на­ко­нец, про­грам­ми­ру­ет­ся. Толь­ко сво­бод­ный ра­зум че­ло­ве­ка на­чи­на­ет ви­деть ве­щи в ми­ре не «как на­до», а как они есть.

 

         Са­мое ин­тер­на­цио­наль­ное чувство — ста­рость. Лю­ди по­че­му-то ду­ма­ют, что они бы­ва­ют сча­ст­ли­вы толь­ко то­гда, ко­гда рав­ны. Ко­му, че­му рав­ны? Бо­гу? Дья­во­лу? Друг дру­гу? Не стрем­ле­ние ли к ра­вен­ст­ву по­ро­ди­ло все ужа­сы со­рев­ную­щей­ся жиз­ни?! А ра­вен­ст­ва как не бы­ло, так нет и по­ны­не. Толь­ко мла­ден­цы и глу­бо­кие ста­ри­ки не зна­ют со­пер­ни­че­ст­ва; од­ним де­лить еще не­че­го, другим — уже не­за­чем. И не вла­ст­ны здесь ни раз­ни­ца в язы­ке, ни иные «раз­де­ляю­щие» при­чи­ны. Воз­мож­но, бли­же все­го мы на­хо­дим­ся к при­ро­де имен­но в двух лишь край­них слу­ча­ях: ко­гда сде­лан пер­вый шаг в жизнь и — ко­гда го­то­вим­ся сде­лать по­след­ний. Ис­пы­та­ние жизнью — это ис­пы­та­ние ра­зоб­щен­но­стью, по­это­му, из­ви­ни­те за горь­кую иро­нию, старость — ин­тер­на­цио­наль­ное чув­ст­во. Из­рас­хо­до­ван­ное вре­мя зем­но­го бытия — луч­ший при­ми­ри­тель. Уже не на­до бо­ять­ся опо­зда­ний, не на­до за­ви­до­вать, не на­до лгать, ухо­дя от во­про­са: «За­чем жи­ву?», не на­до ни­че­го. Ни­че­го, кро­ме ти­ши­ны и ми­ра. Гос­по­ди! Ес­ли ты не да­ешь нам, лю­дям, муд­ро­сти, — что­бы не уби­вать друг дру­га, что­бы не кри­чать о пре­да­тель­ст­ве и об­де­лен­но­сти, что­бы не пла­тить веч­ной жерт­вой за не­до­ся­гае­мые идеа­лы, — то, мо­жет быть, ты, Гос­по­ди, дашь нам про­сто ста­рость? Бес­силь­ную, од­ну на всех и по­то­му без­обид­ную. Мы еще спе­шим во тьму ил­лю­зий. Но мы уже при­шли.

 

         В чем со­сто­ит на­ша нор­маль­ность? В том, что мы не­тер­пи­мы к не по­доб­ным се­бе.

 

         Се­ми­де­ся­тые го­ды… Как мы пе­ли! С кем мы толь­ко не си­де­ли! Где толь­ко не по­бы­ва­ли! И смея­лись, и лю­би­ли, и пла­ка­ли. Учи­лись го­во­рить, как на ис­по­ве­ди и слу­шать друг дру­га, как на до­про­се. Мы бы­ли не­уме­рен­но вос­тор­жен­ны, чис­ты и без­за­щит­ны.

         Че­рез три­дцать или сто три­дцать лет го­во­рить о се­го­дняш­них днях се­го­дняш­ние обол­ту­сы бу­дут так же. Ко­раб­лик рус­ской жиз­ни со­вер­ша­ет свои «круи­зы» по за­кол­до­ван­но­му кру­гу; уча­ст­ни­кам «ту­ров» без­раз­лич­ны впе­чат­ле­ния тех, кто пла­вал «до» или «по­сле» них.

 

         Все мы стре­мим­ся в еди­ную даль, но ка­ж­дый не­сет свою ве­ру. Не уме­ешь понять — лю­би, не уме­ешь любить — тер­пи, не уме­ешь терпеть — уй­ди. Что из это­го смо­жешь? Рас­ска­зать о ве­ре невозможно — на­до ве­рить са­мо­му. Молитва — это ору­жие ве­ры. Мо­лит­вой со­тво­ря­ют, мо­лит­вой ог­ра­ж­да­ют, мо­лит­вой го­нят. Страш­ный суд не на­до ждать, он все­гда с тобой — это твой вы­бор. Что ты вы­бе­решь в этом ми­ре: под­лость или по­жерт­во­ва­ние, ти­ши­ну или шум, спеш­ку или на­обо­рот? Ка­ж­дое мгно­ве­ние тво­ей жиз­ни, че­ло­век, — это и есть твой са­мый страш­ный суд, ко­то­рый ты вер­шишь сам. У Бо­га дру­гие мгно­ве­ния, имя им — ты­ся­че­ле­тия. Бог то­же со­вер­ша­ет свой вы­бор, жаль, ес­ли он ошиб­ся во всех нас.

 

         Есть в ми­ре мес­та, где чув­ст­ву­ешь се­бя так, слов­но по­бы­вал в гос­тях до­ма у се­бя са­мо­го. Буд­то но­си­ло пут­ни­ка по ми­ру, да за­бро­си­ло слу­чай­но на де­нек-дру­гой в род­ной за­бы­тый дом: и ли­ца тут все зна­ко­мые, и сло­ва го­во­рят как-то так, как толь­ко род­ня го­во­рить уме­ет, и еще что-то тво­рит­ся на душе — и укор, и по­же­ла­ние до­б­ра, и не пой­мешь, то ли встре­ча это, то ли рас­ста­ва­ние... пут­ник сно­ва ум­чит­ся в свой мир, а род­ня ос­та­нет­ся ждать. Что нас всех ждет? Кто зна­ет, ка­кие еще встре­чи, ка­кие рас­ста­ва­ния уго­то­ва­ны? Знать че­ло­ве­ку невозможно — мож­но толь­ко чув­ст­во­вать.

 

         Под­ра­жа­ние правде — это ведь то­же путь к прав­де. Ка­кая про­стая и пре­крас­ная мысль, не прав­да ли? Пре­крас­ная и опас­ная: толь­ко аб­со­лют­ная прав­да не­уяз­ви­ма для лжи. Но ни­кто из нас не мо­жет зая­вить о сво­ей аб­со­лют­ной прав­ди­во­сти. Зна­чит, вся на­ша зем­ная жизнь — это пре­одо­ле­ние лжи.

 

         Ка­ж­дая ве­ра чис­та, как ты­ся­че­лет­ний род­ник, и сча­ст­лив бу­дет тот бо­га­тырь, что смо­жет по­кло­нить­ся лю­бо­му из этих ис­точ­ни­ков; ка­ж­дый его на­по­ит до­сы­та. На­по­ит, но не бу­дет дер­жать под­ле се­бя не­от­вяз­но, — бо­га­тырь ос­та­нет­ся пут­ни­ком.

         Сло­вом ис­це­ля­ет­ся те­ло, вни­ма­ни­ем ис­це­ля­ет­ся боль­ная ду­ша.

         Че­ло­ве­че­ская жизнь по­доб­на рас­те­нию. Она вы­зы­ва­ет вос­хи­ще­ние, ко­гда по­бе­ж­да­ет пус­ты­ню. Для ве­рую­щих наш мир — пус­ты­ня. Ко­гда смот­ришь на ли­ца стар­цев, так и ка­жет­ся, что они слы­шат ка­кую-то да­ле­кую, очень кра­си­вую, зо­ву­щую к се­бе му­зы­ку; эта му­зы­ка силь­нее прочих — зо­вет и зо­вет, ма­нит к се­бе. Слы­ша­щий му­зы­ку зем­ной жиз­ни, не от­вер­нет­ся и от не­бес­но­го Ре­к­вие­ма.

         Вся­кий ве­рую­щий бо­гат свои­ми испытаниями — в этом его сча­стье, в этом его ис­це­ляю­щая му­ка. Внут­рен­няя чис­то­та ис­тин­ных ве­рую­щих ис­пе­пе­ляю­ща! При­шед­ший из суе­ты и встав­ший ря­дом, прон­зи­тель­но чув­ст­ву­ет: как гря­зен он, как мут­на и не­вы­ска­зан­на си­ла его блу­ж­да­ний.

         О жиз­ни не­яв­лен­ной, внут­рен­ней, по­та­ен­ной мо­гут го­во­рить лишь два рас­пах­ну­тых, два все­силь­ных в сво­ей без­за­щит­но­сти, ве­рую­щих в лю­бовь серд­ца. Лишь бы серд­це го­во­ри­ло пер­вым, а ум лишь под­ска­зы­вал. Не на­обо­рот.

 

         Люди — это че­ло­ве­ко­по­доб­ные су­ще­ст­ва. Воз­мож­но, что, дей­ст­ви­тель­но, Че­ло­ве­ка на зем­ле не бы­ло ни­ко­гда. Кто до­ка­жет об­рат­ное? Кто или что угодно — толь­ко не оче­вид­ность! Оче­вид­ность го­во­рит язы­ком ре­аль­но­сти: за­висть, страх, жес­то­кость, об­жор­ст­во и го­лод, ложь во бла­го и ложь во зло, глу­пость и са­мо­до­воль­ст­во, без­во­лие слом­лен­ных, ти­ра­ния идиотов — вот мир зве­рей, на­зы­ваю­щих се­бя «лю­ди».

 

         Быть са­мим собой — это ко­гда ты ду­ма­ешь не о се­бе.

 

         Доказывают — не­оче­вид­ное. Грязь жизни — внут­рен­няя ли, внеш­няя ли — оче­вид­на, ее не на­до до­ка­зы­вать, в ней, к со­жа­ле­нию, при­хо­дит­ся жить. За­ли­тые ма­зу­том ре­ки, изу­ро­до­ван­ная зем­ля, вы­жжен­ная рав­ни­на об­ни­щав­ше­го ду­ха, гиб­ну­щий ге­но­фонд. На­пра­ши­ва­ет­ся очень про­стой, но оше­лом­ляю­щий вы­вод: на­ша жизнь прак­ти­че­ски пол­но­стью ли­ше­на естественности — лю­ди вы­ну­ж­де­ны ис­кус­ст­вен­но су­ще­ст­во­вать в сво­ем, ис­кус­ст­вен­но соз­дан­ном, ми­ре. Уж не от­сут­ст­вие ли ес­те­ст­вен­но­сти при­чи­ня­ет са­мые глу­бо­кие, са­мые не­пе­ре­но­си­мые му­ки?! Очень страш­но: жизнь в этом мире — не на­стоя­щая. Как вер­нуть­ся к соб­ст­вен­ной под­лин­но­сти? В оди­ноч­ку? С дру­гом? С лю­би­мой? Со все­ми вме­сте? Со все­ми пойдешь — сам про­па­дешь, один пойдешь — дру­гих по­за­бу­дешь.

 

         Без ком­мен­та­ри­ев. Пись­мо в ре­дак­цию: «Мне всё на­дое­ло и оп­ро­ти­ве­ло! На­дое­ли раз­го­во­ры, раз­ные встречи — всё! Ни­ко­го не хо­чу ви­деть. На­дое­ло си­деть до­ма, на­дое­ло чи­тать, учить, писать — всё! Буд­нич­ная и од­но­об­раз­ная жизнь. На­дое­ло ни­че­го­не­де­ла­нье. Как мне хо­чет­ся, что­бы всех вас не бы­ло ни слыш­но и ни вид­но! На­дое­ло ре­веть, на­дое­ло бо­ять­ся и стра­дать: хо­чу, что­бы сле­дую­щее ут­ро не на­сту­пи­ло. Это счастье — не жить с ва­ми! Да и вам всем глу­бо­ко по­фиг, есть я или нет. Га­зе­ты и журналы — на­дое­ли. За­муж не хо­чу. Гос­по­ди, что я не ви­де­ла?! Стир­ка, убор­ка, ру­гань… Луч­ше од­ной, спо­кой­нее. Гос­по­ди, кру­гом об­ман. Кто вам ска­зал, что лю­дям жи­вет­ся по люб­ви? Сказ­ки о прин­цах на­дое­ли. В 20 лет всё так без­раз­лич­но! Мо­жет, в дру­гой жиз­ни (а как хо­чет­ся ве­рить, что она бу­дет еще) я ста­ну кош­кой или со­ба­кой, или, на ху­дой ко­нец, ни­кем. Толь­ко бы не ви­деть вас всех вме­сте взя­тых: с про­бле­ма­ми и по­ли­ти­кой, сплош­ным врань­ем и под­ку­п­лен­ны­ми улыб­ка­ми. Не­на­ви­жу вас всех вме­сте взя­тых!» Н.».

 

         Страш­но не от зве­ри­но­го об­ли­ка, а от зве­ри­ной су­ти. Лю­ди ста­но­вят­ся всё боль­ши­ми хищ­ни­ка­ми, им тре­бу­ет­ся ма­те­ри­ал, ко­то­рый, хоть на вре­мя, за­пол­нял бы пус­то­ту ду­ши, ума, серд­ца. Ах!!! Пус­то­ту ума за­ткнет бол­тов­ня вклю­чен­но­го при­ем­ни­ка; что де­лать с очер­ст­вев­ши­ми чув­ст­ва­ми? Они уве­ли­чи­ва­ют «до­зу» раздражителей — те­перь это не вздох и взгляд лю­би­мой, а гру­бость, са­дизм и при­ми­тив­ный ужас; не­раз­ви­тый твор­че­ский потенциал — то­же пус­то­та, ко­то­рую удоб­но до кра­ев за­лить апа­ти­ей, нар­ко­ти­ком, ви­ном. Увы, при­ро­да, дей­ст­ви­тель­но, не тер­пит пус­то­ты. Внут­рен­няя при­ро­да существ — то­же. Всё очень про­сто: ес­ли ты сам не по­за­бо­тишь­ся о ка­че­ст­ве внут­рен­не­го сво­его «кон­тен­та», то эту удоб­ную пус­то­ту ав­то­ма­ти­че­ски за­пол­нит рас­то­роп­ная га­дость лю­бо­го сор­та.

         Встре­тив­шись, об­вен­чав­шись од­на­ж­ды, ду­ши не­из­беж­но при­хо­ди­ли к зем­ным объ­я­ти­ям, а те­перь наоборот — бес­ко­неч­ные объ­я­тия впо­пы­хах по­че­му-то не ве­дут к же­лан­ной встре­че на бо­же­ст­вен­ной вы­со­те бы­тия. Жизнь сейчас — сплош­ной не­раз­вя­зы­вае­мый узел, а по­сле жизни — так, узе­лок на па­мять для тех, кто счи­тал­ся «близ­ки­ми». Па­ры да­же в по­сте­ли го­во­рят об идио­тах-друзь­ях и до­ро­го­виз­не. Зна­чит, оз­ве­ре­ло в лю­дях то, что ка­за­лось са­мым прочным — их ду­ша.

         Не­у­же­ли не яс­но: жить в этом мире — нель­зя! Ин­стинкт са­мо­со­хра­не­ния ес­те­ст­ва за­яв­ля­ет о се­бе всё гром­че. Слиш­ком дол­го лю­ди при­спо­саб­ли­ва­ли сре­ду оби­та­ния «под се­бя», слиш­ком силь­но из­ме­ни­лась са­ма сре­да, слиш­ком да­ле­ко она от­кло­ни­лась от при­род­ной гармонии — при­шла не­при­ят­ная по­ра из­ме­нять се­бя «под сре­ду». Соз­на­тель­но со­гре­шить и осоз­нан­но покаяться — удоб­ное ли­це­ме­рие.

         Оз­ве­ре­ние за­раз­но. Оно мо­жет ско­пить­ся в опас­ных ко­ли­че­ст­вах в лю­бой час­ти люд­ско­го су­ще­ст­ва, а ско­пив­шись, нач­нет рас­про­стра­нять­ся даль­ше, за­вое­вы­вать про­стран­ст­во жиз­ни; зверь, по­се­лив­ший­ся в за­вис­ти, обя­за­тель­но до­бе­рет­ся и вле­зет в ду­шу, от­ра­вит чис­тое серд­це. Зверь, жи­ву­щий в ду­ше, пред­став­ля­ет мир как од­но боль­шое пре­сту­п­ле­ние, и се­бя са­мо­го в нем — пре­ступ­ни­ком.

 

         А ис­то­рия слу­чи­лась та­кая. Ста­рая ти­хая жен­щи­на, из­рас­хо­до­вав­шая за­па­сы мо­ло­до­го ко­гда-то здо­ро­вья, энер­гии и ве­ры во имя так и не на­сту­пив­ше­го «свет­ло­го бу­ду­ще­го», ко­ро­та­ла по­след­ние свои дни в по­след­нем ожидании — оди­но­кая, все­ми по­за­бы­тая-по­заб­ро­шен­ная. От люд­ских глаз ста­руш­ка скры­ва­лась в од­но­ком­нат­ном ком­му­наль­ном убе­жи­ще, а от все­го прочего — как скро­ешь­ся? Гла­за у ста­ри­ков смот­рят в про­шлое, им хо­ро­шо там; из прошлого — навстречу — яс­т­ре­би­ным яс­ным оком гля­дит на ста­ри­ков их соб­ст­вен­ная юность. Со­ко­лы! Но жизнь про­изош­ла и ус­по­кои­лась. Ста­рая жен­щи­на умер­ла. Кто те­перь ска­жет, что она бы­ла «не­уто­ми­мым бор­цом за пра­вое де­ло», что воз­глав­ля­ла ко­гда-то что-то, ру­ко­во­ди­ла, при­зы­ва­ла? От­при­зы­ва­лась. Смерть со­бра­ла на де­леж­ку ве­щей объ­я­вив­ших­ся вдруг род­ст­вен­ни­ков. Ком­му­нал­ка оси­ро­те­ла. Толь­ко ос­та­лись в уг­лу сре­ди ку­чи му­со­ра бро­шен­ные род­ней не­нуж­ные вещи — узе­лок да фо­то. Боль­ше жиз­ни са­мой бе­рег­ла ста­руш­ка эти бу­маж­ки, в узел­ке с над­пи­сью: «Пись­ма от Ми­ши», от по­гиб­ше­го на фрон­те лю­би­мо­го, да еще фото — «Са­ра­пуль­ская об­ла­ст­ная шко­ла под­го­тов­ки со­вет­ских кад­ров. Вы­пуск 1937 го­да». А в бумажках — вся жизнь че­ло­ве­ка, вся его за­про­то­ко­ли­ро­ван­ная ду­ша. Со­сед­ка по квар­ти­ре не вы­дер­жа­ла, по­доб­ра­ла ду­шу, вы­ну­ла из му­со­ра: жи­ви! А из про­шло­го, с ма­лень­ких оваль­ных фо­то­гра­фий смот­рят на нас зрач­ки, хо­лод­ные и прон­зи­тель­ные, как на­ве­ден­ное ду­ло. По­ка еще ря­дом на сним­ке и па­ла­чи, и жерт­вы. Па­ла­чи, не ве­даю­щие, что они па­ла­чи, и жерт­вы, не ве­ря­щие в свою ро­ко­вую судь­бу. Они хо­те­ли по­стро­ить все­об­щее сча­стье.

 

         Всё в жиз­ни име­ет свое на­ча­ло и свой ко­нец. Ес­ли не под­тал­ки­вать жизнь в не­тер­пе­нии и не за­мед­лять ее на­роч­но, то путь от на­ча­ла до кон­ца бу­дет спо­кой­ным и плав­ным, как ход пла­нет или как пол­ный век растений — от се­ме­ни до се­ме­ни. И ес­ли не на­ру­шать за­ко­нов при­ро­ды, то в кон­це пу­ти ты обя­за­тель­но вер­нешь­ся к его ис­то­ку. По­то­му что жизнь — ко­ле­со, удоб­ное, не­уяз­ви­мое в сво­ем бес­ко­неч­ном ка­че­нии по тро­пин­кам про­стран­ст­ва и вре­ме­ни. Не мни его зря! Не де­лай из вол­шеб­но­го кру­га уг­ло­ва­тых фигур — дви­же­ния не ос­та­но­вить всё рав­но, а тря­сти бу­дет из­ряд­но.

 

         На­ко­нец-то вы­рва­лись в ко­ман­ди­ров­ку! Едем! Смот­рим, слу­ша­ем, за­по­ми­на­ем. Во­ди­тель ма­те­рит­ся: то до­ро­га в «гар­мош­ку», то «лы­сые» ко­ле­са на об­ле­де­нев­ших при­кам­ских гор­ках не тя­нут. В рай­цен­тре шле­па­ем на блан­ках бес­по­лез­ные для нас ис­пол­ко­мов­ские пе­ча­ти. Бес­по­лез­ные, по­то­му что ко­ман­ди­ро­воч­ный фонд ре­дак­ции еще ле­том ис­сяк. В ис­пол­ко­ме ни­кто не спра­ши­ва­ет: кто мы, за­чем, ку­да, с ка­кой це­лью. Всем — до… са­ми знае­те до че­го. В цен­тре поселка — оче­ред­ная не­до­стро­ен­ная же­ле­зо­бе­тон­ная рас­ко­ря­ка, при­зван­ная сим­во­ли­зи­ро­вать веч­ную па­мять или веч­ную сла­ву че­го-то… В честь ко­го столь­ко бе­то­ну на­ли­ли? Про­хо­жие не зна­ют.

 

         В 1977 го­ду в крест не­дей­ст­вую­щей церк­ви в се­ле Мос­то­вое ша­рах­ну­ла мол­ния. Два дня го­ре­ло. Крест, огонь, раз­ру­ха… — не хо­чет­ся ви­деть во всем этом ка­ких-то зло­ве­щих сим­во­лов. Но не по­лу­ча­ет­ся. В сим­во­лах раз­ру­ше­ния есть мис­ти­че­ский маг­не­тизм. А в са­мом раз­ру­ше­нии? Ведь ло­мать мож­но, то­же ра­ду­ясь. Я про­бо­вал.

 

         Сво­бо­ды бо­ит­ся ог­ра­ни­чен­ность.

 

         Под не­бом Кия­сов­ско­го рай­она до­ве­лось ус­лы­шать та­кую мысль: жизнь со­сто­ит из че­ре­до­ва­ния пи­тья (пьян­ст­ва, в смыс­ле) и ра­бо­ты, по­это­му нет ни­ка­кой прин­ци­пи­аль­ной раз­ни­цы ме­ж­ду су­ще­ст­во­ва­ни­ем в го­ро­де и су­ще­ст­во­ва­ни­ем в де­рев­не. А все про­бле­мы про­ис­хо­дят, яко­бы, лишь от одного — от на­ру­ше­ния рит­ма «че­ре­до­ва­ния»: нель­зя пить-пить-пить-пить... или ра­бо­тать-ра­бо­тать-ра­бо­тать... на­до все-та­ки со­блю­дать пра­виль­ность: по­ра­бо­тал-вы­пил, по­ра­бо­тал-вы­пил… Та­кая, знае­те ли, тео­рия. Не для круг­лых от­лич­ни­ков.

 

         В де­рев­не Ши­хо­стан­ка встре­ти­лись с оди­но­кой ба­буш­кой, ма­лень­ким че­ло­ве­че­ским во­ро­буш­ком, за­те­рян­ным сре­ди за­сне­жен­но­го про­стран­ст­ва. Ночь. Ти­ка­ют хо­ди­ки на сте­не. Ба­буш­ку зо­вут чуд­но, в ду­хе ми­нув­шей эпохи — Дом­на Фи­лип­пов­на. От­жи­ла свое поч­ти, от­гор­ба­ти­лась. Что го­лос, что те­ло, да и ду­ша, на­вер­ное, — всё вы­со­хло, окук­ли­лось от пус­то­ты и не­на­стий. Но нет, на­ча­ла от­таи­вать, си­дит на кро­ва­ти, гла­дит кош­ку, по­ка­чи­ва­ет ма­хонь­ки­ми нож­ка­ми в раз­но­цвет­ных нос­ках, жа­лу­ет­ся, что ко­за «за­ку­по­рос­ни­ча­ла»; слов­но и впрямь, как за­су­шен­ная хо­ло­дом ба­боч­ка, ка­кие слу­ча­ют­ся в не­то­п­лен­ных из­бах, по­чуя­ла те­п­ло, за­ше­ве­ли­лась, ста­ла ожи­вать…

         — И по­ми­рать не по­ми­раю, и жить не жи­ву, — го­во­рит. — А кош­ку с со­бой спать не кла­ду. Хра­пит боль­но!

 

         Всем хо­чет­ся от­дох­нуть от жиз­ни. Что за на­пасть! Го­ро­жа­не едут к под­зо­лам и суг­лин­ку, а землеробы — по­бли­же к ас­фаль­ту. Эта­кий веч­ный кру­го­во­рот в по­ис­ках мес­та, где бы от­дох­нуть от все­го преж­не­го. Мой то­ва­рищ за боль­шие «ты­щи» ку­пил дом в де­рев­не, на­вя­зал се­бе на шею ра­дость соб­ст­вен­но­сти, скор­мил ко­ло­рад­ско­му жу­ку го­ру кар­то­фе­ля, ли­шил­ся по­коя по вы­ход­ным, зато — сча­ст­лив: «Се­бя, ко­неч­но, не пе­ре­де­ла­ешь, так хоть ме­сто по­ме­нять…»

 

         Человек — это су­ще­ст­во, ко­то­рое всю­ду ищет храм. А что, ес­ли «ис­ко­мую ве­ли­чи­ну» при­зем­лить, сде­лать ее со­вер­шен­но обы­ден­ной, об­лечь в фор­му из­бы, до­мо­тка­ных шта­нов, бе­ле­ной пе­чи? То­гда не при­дет­ся ни­че­го ис­кать, по­сколь­ку храм бу­дет под бо­ком. Что­бы прий­ти к та­ко­му кон­цу, при­дет­ся, ви­ди­мо, ба-а-аль­шой крюк дать на до­ро­ге судь­бы.

 

         В де­рев­нях про­ща­ют­ся так:

         — Ос­та­вай­ся с Бо­гом!

         — По­ез­жай­те с Бо­гом.

         И всё. И разъ­е­ха­лись, буд­то и не бы­ло этой встре­чи. И не бу­дет, на­вер­ное, дру­гой. Но ос­тал­ся на­век ме­ж­ду про­стив­ши­ми­ся еди­ный зна­ме­на­тель, рав­няю­щий всех, жи­ву­щих в чис­ли­те­ле. Мо­жет, бог. Или при­ро­да. Или лю­бовь. Как угод­но. Сла­бое свер­ху дро­бит­ся, чис­лит­ся, а си­ла сни­зу под­дер­жи­ва­ет, зна­ме­ну­ет.

 

         Ес­те­ст­вен­ность внеш­ней жиз­ни, по­стро­ен­ной людь­ми, це­ли­ком за­ви­сит от то­го, что они счи­та­ют ес­те­ст­вен­ным в сво­ем не­ви­ди­мом, внут­рен­нем ми­ре. Про­верь­те се­бя: как про­сто всю­ду нау­чи­лись ро­ж­дать­ся сло­ва о не­на­вис­ти, мес­ти, жад­но­сти, уп­рям­ст­ве, не­до­ве­рии, оби­де… Как уве­рен­но и ес­те­ст­вен­но они зву­чат в че­ло­ве­че­ских ус­тах! И толь­ко о любви — о един­ст­вен­ной ос­но­ве всей жиз­ни! — го­во­рить слов­но бы стыд­но. Ко­гда, на ка­ком из по­во­ро­тов об­ло­мил­ся пу­те­вод­ный лу­чик? Бог прав: пер­вым бы­ло и бу­дет все­гда Сло­во. Что про­из­не­сешь ты для се­бя, то и со­тво­ришь во­круг. И по­ру­шен­ную цер­ковь, и мерт­вый пла­кат, и свою бо­лезнь, и свое вы­здо­ров­ле­ние, и свой но­вый дом.

 

         Бе­се­дую с по­этом: Пом­нишь: «Пер­вым бы­ло Сло­во?» Ты сам — ис­точ­ник или «транс­ля­тор»? Транс­фор­ма­тор. Те­бе не при­хо­ди­лось стал­ки­вать­ся с не­обыч­ны­ми со­стоя­ния­ми жиз­ни? Ко­неч­но, при­хо­ди­лось. Бред, на­при­мер… Как же! Чем от­ли­ча­ет­ся про­сто со­чи­нен­ная стро­ка от на­пе­ча­тан­ной? В на­пе­ча­тан­ной есть ма­гия. Ка­кая ма­гия? Ма­гия ис­по­ве­ди. Бы­ло бы что ис­по­ве­до­вать. Есть два, как ми­ни­мум, ти­па чи­та­те­ля: один ищет в кни­ге «нор­му», на­хо­дит и по­лу­ча­ет от это­го лич­ное удо­воль­ст­вие, а дру­гой для удов­ле­тво­ре­ния ищет «су­ма­сшед­шин­ку» в ав­то­ре… Ты ка­кой? Я — с су­ма­сшед­шин­кой. Ста­ра­юсь та­ким быть. Ис­кус­ст­вен­но не­нор­маль­ный? От­час­ти. От­ку­да ты ве­дешь от­счет ми­ра? От се­бя? При­хо­дит­ся… Ведь я — са­мая се­ре­ди­на это­го ми­ра. А от се­ре­ди­ны счи­тать удоб­нее все­го. Твор­че­ский че­ло­век все­гда эго­ист в сво­ем твор­че­ст­ве? Да, по­жа­луй. А как быть то­гда с про­по­ве­дью бес­ко­ры­стия? Ни­как. Ге­ний и злодейство — ве­щи со­вме­ст­ные. По­эт, как из­вест­но, жи­вет на са­мой гра­ни­це ме­ж­ду ра­зум­ным и бе­зум­ным. «На­ру­ши­те­ли» на гра­ни­це име­ют­ся? Да­же мыс­ли и те — пе­ре­беж­чи­ки!

 

         Сво­бо­да на­чи­на­ет­ся с тол­кот­ни и суе­ты об­ще­го стар­та. В са­мом на­ча­ле уже есть про­иг­рав­шие, но еще нет об­ма­ну­тых.

 

         Мень­ше все­го ро­ман­тиз­ма дос­та­ет­ся на­стоя­ще­му, ре­аль­но ося­зае­мо­му мо­мен­ту жиз­ни. Боль­ше все­го «ро­зо­во­го креп­ко­го» (был та­кой де­ше­вень­кий на­пи­ток при со­циа­лиз­ме, 1 р. 07 к. за пол-лит­ру) в пла­нах или вос­по­ми­на­ни­ях.

 

         Па­ца­ны иг­ра­ли «в вы­жи­ва­ние» на не­оби­тае­мой ска­ле в се­вер­ном мо­ре. Ря­дом с людь­ми жи­ла ку­ри­ца. Ку­ри­цу зва­ли «Ми­ми». Пер­вое вре­мя она жи­ла ря­дом с людь­ми, при­вя­зан­ная за ла­пу. Мими — не про­сто тре­тий уча­ст­ник ис­пы­та­ния оди­но­че­ст­вом, Мими — «стра­те­ги­че­ский» про­дук­то­вый за­пас. Вско­ре ку­ри­цу от­вя­за­ли. Она не убе­жа­ла. На­обо­рот, ве­ла се­бя ху­же не­вос­пи­тан­ной двор­няж­ки. Нау­чи­лась во­ро­вать. Од­на­ж­ды Ми­ми вы­рва­ла су­харь изо рта хо­зяи­на и мол­ча бро­си­лась с до­бы­чей в глубь ост­ро­ва. Во­ров­ку дог­на­ли. Су­харь поч­ти не по­стра­дал. Ост­ров пре­вра­тил до­маш­нюю ин­ку­ба­тор­скую клу­шу в на­стоя­ще­го хищ­ни­ка.

         Ми­ми вы­дер­жа­ла ро­бин­зо­на­ду вме­сте с людь­ми, съе­ли ее уже на ма­те­ри­ке.

 

         Мы — пу­те­ше­ст­вен­ни­ки. По­то­му что всех нас не­сет не­ве­до­мо ку­да еди­ное течение — ре­ка вре­ме­ни. Кто-то чуть-чуть от­ста­ет, кто-то слег­ка об­го­ня­ет это те­че­ние. Со­рев­ну­ем­ся! На то и пу­те­ше­ст­вие. Иные ны­ря­ют в глу­би­ну, а иные меч­та­ют «при­под­нять­ся». Ах, как уто­ми­тель­но бы­ва­ет, по­рой, это стран­ст­вие, от ко­то­ро­го нель­зя от­ка­зать­ся! Уси­лия жиз­ни и ли­цо че­ло­ве­ка об­ра­ще­ны в бу­ду­щее: ка­кие опас­но­сти, ка­кие под­вод­ные кам­ни, ко­вар­ные ме­ли и опас­ные по­во­ро­ты еще ждут? Не­уто­ми­мый взгляд бе­жит впе­ре­ди че­ло­ве­ка и вре­ме­ни. И мы уве­ре­ны в се­бе и в сво­ем пу­ти. «Как жи­вешь?» — спра­ши­ва­ем друг дру­га. И ка­ж­дый от­ве­ча­ет: «Нор­маль­но». По­то­му что так оно и есть.

         Но лю­ди не мо­гут пу­те­ше­ст­во­вать, «сплав­ля­ясь» по те­че­нию вре­ме­ни, без от­ды­ха, без при­ва­лов. И на­зы­ва­ет­ся лю­бой из та­ких привалов — юби­лей. Гла­за «юби­лей­ных» уча­ст­ни­ков по­хо­да жиз­ни об­ра­ще­ны не к бу­ду­ще­му и да­же не к на­стоя­ще­му, а ис­клю­чи­тель­но к про­шло­му. Впро­чем, мож­но вы­вер­нуть на сто во­семь­де­сят и всю го­ло­ву, но луч­ше это­го не де­лать, а то даль­ше поплывешь — за­дом на­пе­ред, всле­пую.

         Да­ле­кое бу­ду­щее все­гда ка­жет­ся нам сказ­кой, но вот оно, на­ко­нец, на­ста­ет и, увы, раз­оча­ро­вы­ва­ет. Не бе­да! Да­ле­кое про­шлое пред­ста­ет не ме­нее ска­зоч­ной кар­ти­ной. Про­шлое! Не на­до его бо­ять­ся. Оно не сбу­дет­ся, по­то­му что уже сбы­лось: муть жиз­ни осела — бы­лое кри­сталь­но яс­но, оно не под­ве­дет, оно на­деж­но, как са­ма ма­те­рия! Прошлое — не раз­оча­ро­вы­ва­ет.

         Да здрав­ст­ву­ют юби­леи! Юбилеи — это оа­зи­сы, где вре­мя пре­кра­ща­ет свою веч­ную ра­бо­ту. Юбилеи — это са­мое не­ве­ро­ят­ное из всех дос­ти­же­ний че­ло­ве­че­ской ци­ви­ли­за­ции. Ибо ни­ко­му еще не уда­ва­лось на зем­ле об­ма­ны­вать вре­мя так, как это уда­ет­ся юби­ля­рам. Сек­рет юби­ля­ра прост: гла­за его не на мес­те. На за­тыл­ке.

 

         Да, ко­неч­но, лю­бая пы­лин­ка в ми­ре един­ст­вен­на и не­по­вто­ри­ма. Но до­ка­за­тель­ст­во сво­ей ис­клю­чи­тель­но­сти ве­дет к тра­ге­дии. Луч­ше про­сто быть, чем до­ка­зы­вать. Мне не­по­ня­тен фа­шизм, пар­тии, сбо­ри­ща. Это так ба­наль­но: хо­чешь что-то из­ме­нить, улуч­шить, спасти — нач­ни с се­бя. По­гля­ди для на­ча­ла в зер­ка­ло. Ты се­бе нра­вишь­ся? Что ж, то­гда ты ни­че­го не уви­дел.

 

         У Ио­ан­на Бо­го­сло­ва в Апо­ка­лип­си­се я вы­чи­тал: не ищи­те Бо­га в хра­ме, Его там нет. Это — о на­шем вре­ме­ни. Бог, по­хо­же, пе­ре­мес­тил­ся из «об­ще­жи­тия» в ме­нее про­сто­рную, но бо­лее удоб­ную «квар­ти­ру» — в лич­ность че­ло­ве­ка. Я в это ве­рю, я это чув­ст­вую! В на­ших де­рев­нях не­од­но­крат­но встре­чал: ста­руш­ку-храм, де­воч­ку-церковь — серд­ца, не знаю­щие вы­го­ды, лю­бовь, не ог­ля­ды­ваю­щую­ся на ус­ло­вия. Че­ло­век-храм то­же мо­жет быть раз­ру­шен, за­топ­тан и ос­к­вер­нен, но Бог жи­вет имен­но там. Боль­ше уже про­сто не­где.

 

         Как я се­бя чув­ст­вую? Как тот, ко­то­рый на­сту­пил сам се­бе на мо­золь и да­же не из­ви­нил­ся.

 

         Смех — на­де­ж­да на вы­здо­ров­ле­ние. Смех над собой — здо­ро­вье. Улыб­ка кра­сит и че­ло­ве­ка, и на­цию, и при­ро­ду. Но не на­до оболь­щать­ся. Ки­сло всё в ми­ре, очень ки­сло. Мно­гие ге­рои пе­ред смер­тью улы­ба­лись.

 

         Слово — очень опас­ное ве­ще­ст­во. По­жа­луй, са­мое опас­ное из всех про­чих че­ло­ве­че­ских «иг­ру­шек». Чем опас­нее иг­руш­ки, тем слож­нее мир. Или на­обо­рот. Не раз­бе­решь. Же­ле­зо, элек­три­че­ст­во, ра­диа­ция, пси­хи­че­ские феномены — на кой черт всё это бы­ло вы­зы­вать из не­бы­тия? Но ла­ви­на жиз­ни пу­ще­на и ее не ос­та­но­вить. Как вы­жить? Я знаю толь­ко один способ — это мол­ча­ние.

 

         В лю­дях, на мой взгляд, есть од­но са­мо­убий­ст­вен­ное качество — не­на­сыт­ность. По­че­му вся­кий раз, про­воз­гла­шая ра­вен­ст­во, уча­ст­ни­ки не сле­ду­ют сво­им сло­вам? Сам для се­бя я дав­но сде­лал пе­чаль­ное от­кры­тие: лю­ди жи­вут пло­хо от то­го, что всё вре­мя хо­тят жить «еще луч­ше».

 

         Есть все­го две под­лос­ти: ви­деть, но не го­во­рить или наоборот — го­ро­дить со­сле­пу.

 

         Воз­мож­но, лю­ди на земле — это еще да­ле­ко не за­вер­шен­ная бо­жья кон­ст­рук­ция. Ва­риа­ция, от­кло­нив­шая­ся от сво­его зо­ло­то­го идеа­ла. Но иде­ал ос­тал­ся, ос­та­лась не­пре­рыв­ная тя­га к не­му. Мы все хо­те­ли бы жить чи­ще, спо­кой­нее, яс­нее. Ка­ж­дый вою­ет за свой мир ужас­ны­ми сред­ст­ва­ми: день­га­ми, пу­ля­ми, ло­жью, ле­стью, на­зой­ли­во­стью. Лю­ди слиш­ком тя­же­лы, что­бы взле­теть про­сто так, вос­па­рить. Ну­жен со­лид­ный раз­бег. Ес­ли и ле­та­ем, то по прин­ци­пу «пред­ме­тов тя­же­лее воз­ду­ха». Ма­ло ведь кто же­ла­ет стать про­сто вы­ше, чем он есть — все хо­тят воз­вы­сить­ся. Я не по­ли­тик, не ге­не­рал, не са­мо­влюб­лен­ный маль­чик в ко­жа­ном пид­жач­ке. Я — пло­хой. Ви­жу свое «пло­хо» и го­во­рю об этом. Мо­жет, от стра­ха за се­бя. По­че­му же со­се­ди-то сер­дят­ся?

 

         На кри­вую жизнь есть лишь од­на управа — пря­мое зер­ка­ло са­ти­ры. И то­гда кри­вая жизнь воз­му­щен­но кри­чит: «Ме­ня ис­ка­зи­ли!»

 

         Мы все хо­тим сча­стья. Я ду­маю, оно не долж­но быть ни лег­ким, ни труд­ным. Оно долж­но быть та­ким, что­бы не за­ме­чать его вовсе — то есть, про­сто удоб­ным, как всё здо­ро­вое. Ина­че все­гда бу­дет по­вод сме­ять­ся сквозь сле­зы или пла­кать сквозь смех.

 

         Земля — не са­мое под­хо­дя­щее вре­мя для зна­комств: охот­нее здесь ссо­рят­ся. Но не­у­же­ли мы при­шли на Зем­лю для то­го, что­бы по­глуб­же вы­рыть свой ин­ди­ви­ду­аль­ный окоп­чик? Что я хо­чу? Ид­ти на свет, а не на клич за­зы­ва­лы.

 

         1990 г. Вот и при­шел день спро­сить се­бя: а что же у ме­ня есть до­ро­го­го? Са­мо­го до­ро­го­го! Та­ко­го, что­бы про­дать, что­бы на­вер­ня­ка ку­пи­ли. Ве­щи? Так од­но ста­рье по уг­лам рас­тол­ка­но. Ум, со­весть? Так ко­му они нуж­ны в этой су­то­ло­ке. Мо­жет, ро­ди­ну с мо­лот­ка толк­нуть? Ну, это и без ме­ня уже… На­до, на­до тор­го­вать по ут­рам и ве­че­рам! Ес­ли о се­бе сам не по­ду­ма­ешь, ни­кто о те­бе не по­ду­ма­ет. Мыс­ли о се­бе! Ка­кой си­лы дос­тиг че­ло­век в этом ис­кус­ст­ве! За­будь о других — они чу­жие. По­то­му что то­же ду­ма­ют толь­ко о се­бе. Ка­кая раз­ни­ца, кто там, по ту сто­ро­ну при­лав­ка? Главное — чу­жой! Хва­ли то­вар шиб­че, всу­чи по­до­ро­же. Ду­ра­ком прикинься — ду­ра­ка пой­ма­ешь. Ка­ж­дый тя­нет одея­ло жиз­ни в свою сто­ро­ну. Бо­га­тая го­ло­вуш­ка бо­га­той мош­не при­слу­жи­ва­ет. Мозг, как гры­жа, серд­це, как чи­рей, ду­ша, как по­кой­ник. Эй, ку­пи что-нибудь — про­дам!

 

         Боль­шие от­кры­тия все­гда обо­ра­чи­ва­лись боль­шой бе­дой для лю­дей. Страх за по­след­ст­вия дол­жен пред­ше­ст­во­вать ра­до­сти от­кры­тий.

 

         Нет ни­че­го омер­зи­тель­нее и дур­нее, чем пля­ска ли­кую­щих ра­то­бор­цев на тру­пе по­вер­жен­но­го ко­лос­са. Я не при­над­ле­жу ни к чис­лу по­клон­ни­ков быв­шей КПСС, ни к ко­гор­те ее не­при­ми­ри­мых про­тив­ни­ков. Од­на­ко у вся­кой ре­во­лю­ци­он­ной эй­фо­рии есть свое не­из­беж­ное по­хме­лье. Ины­ми сло­ва­ми, вби­ва­ние оси­но­во­го ко­ла в мо­ги­лу ком­му­ни­сти­че­ской пар­тии од­ной от­дель­но взя­той стра­ны ни­как не оз­на­ча­ет про­ща­ния с ком­му­ни­сти­че­ской иде­ей во­об­ще. Ра­но хо­ро­ни­те!!! «Честь бе­зум­цу, ко­то­рый на­ве­ет че­ло­ве­че­ст­ву сон зо­ло­той…» Бе­зум­цы, мер­зав­цы, ге­рои, уго­лов­ни­ки де­ла и слова — вот корм­чие; ах, как лег­ко вос­пла­ме­ня­ют­ся ис­сох­шие че­ло­ве­чьи ду­ши ог­нем идеи все­об­ще­го равенства — во­пло­ще­ни­ем рая на зем­ле! Го­ре­ли, го­рят и бу­дут го­реть чум­ной не­на­ви­стью гла­за го­лод­но­го по­дон­ка, ле­ни­во­го ра­ба, про­даж­ных фи­лан­тро­пов и саб­ле­зу­бых мес­сий-од­но­дне­вок. Ве­ли­кий ове­чий по­ход к все­об­ще­му бла­го­ден­ст­вию про­дол­жа­ет­ся. С той лишь раз­ни­цей, что ба­рач­но-рас­пре­де­ли­тель­ное ра­вен­ст­во за­ме­не­но со­рев­но­ва­тель­ным бес­пре­де­лом. Идея при­зрач­но­го на­род­но­го сча­стья за­пус­ти­ла в Рос­сии фан­та­сти­че­скую мя­со­руб­ку: ка­ж­дая на­цио­наль­ная, пар­тий­ная, ту­со­воч­ная или про­чая «ов­ца» по­лез­ла в рай в оди­ноч­ку. За со­циа­ли­сти­че­скую ре­во­лю­цию рас­пла­ти­лись кро­вью, за де­мо­кра­ти­че­ские эксперименты — рас­пла­тим­ся, ви­дать, ду­шой. Кто ведь как ищет бла­го­ден­ст­вия. Как в ариф­ме­ти­ке: од­ни ста­ра­тель­но скла­ды­ва­ют и ум­но­жа­ют, другие — толь­ко де­лят, ну, вы­чи­та­ют, на ху­дой ко­нец. Вы­чи­та­ние и деление — вот и всё, что нуж­но знать лю­бо­му рос­сий­ско­му ца­рю-ба­тюш­ке. Аминь! Ка­ков вы­ход? На мой взгляд, он чрез­вы­чай­но прост: ком­му­низм воз­мо­жен лишь в от­дель­но по­стро­ен­ной лич­но­сти. А до тех пор, по­ка ра­вен­ст­во, брат­ст­во и сча­стье бу­дут ис­кать со­об­ща, дум­ным и кол­хоз­но-ба­зар­ным ме­то­дом, бу­дет и поч­ва для меч­та­ний о дур­ном не­сбы­точ­ном ра­вен­ст­ве. Не верь­те ни­ко­му: на­де­ж­да об­ре­чен­ных дей­ст­ву­ет вер­нее яда — она не сбы­ва­ет­ся ни­ко­гда.

 

         А. В. судь­ба кру­ти­ла, сжи­ма­ла, рас­тя­ги­ва­ла и мя­ла, как уп­ря­мый об­ра­зец на ис­пы­та­тель­ном стен­де. Мно­гое за де­ся­ти­ле­тия ус­пе­ло об­ло­мить­ся, вы­кро­шить­ся, трес­нуть. Ос­та­лась го­лая уце­лев­шая сердцевина — сам по се­бе че­ло­век, ка­кой есть, та­кой и есть: по­те­рял мно­го, за­то и лиш­не­го не при­ли­п­ло.

 

         Пря­мо­та, иду­щая от без­ог­ляд­но­го ес­те­ст­ва, обая­тель­на, в ка­кой бы фор­ме она ни бы­ла вы­ра­же­на.

 

         Мученик — это не тот, кто про­сто тер­пит. Мученик — это че­ло­век, ока­зав­ший­ся «не по раз­ме­ру» сво­ему вре­ме­ни. То ли оно бол­та­ет­ся на нем, как ста­рый пид­жак на вет­ру, то ли жмет не­впро­дых. Хоть с бу­тыл­кой, хоть без бутылки — не раз­бе­решь­ся сра­зу. Раз­ве что по­рас­су­ж­дать. День се­го­дняш­ний, до­пус­тим, при­над­ле­жит по­ли­ти­кам, завтрашний — эко­но­ми­стам, послезавтрашний — по­лу­бла­жен­ным меч­та­те­лям. Ка­ж­дый жи­вет в сво­ем «дне», как ку­лик в бо­ло­те, и хва­лит, и ру­га­ет­ся, и спо­рит с со­се­дя­ми по вре­ме­ни.

 

         Дей­ст­вия та­лан­та, за­час­тую, без­от­чет­ны. Талант — это ведь не толь­ко кар­ти­ны, кни­ги, пес­ни, чер­те­жи или ин­три­ги. Это — не­кая из­бы­точ­ность жиз­ни в те­бе са­мом. Соб­ст­вен­но, та­лант­ли­вый че­ло­век ста­но­вит­ся как бы ра­бом или за­лож­ни­ком этой сво­ей из­бы­точ­но­сти. От­ку­да она? От слу­чая или свы­ше? По­ди раз­бе­рись! По­вы­шен­ный уро­вень внут­рен­ней че­ло­ве­че­ской энер­гии по­до­бен ве­сен­не­му па­вод­ку: он не­ис­ся­ка­ем, не все­гда удо­бен и жа­ден до но­вых про­сто­ров.

 

         В прин­ци­пе, ка­ж­дый че­ло­век изо­бре­та­ет свою соб­ст­вен­ную жизнь, как велосипед — по­вто­ря­ясь в не­по­вто­ри­мом.

 

         А что, со вре­ме­ни со­тво­ре­ния ми­ра в нем из­ме­ни­лось ко­ли­че­ст­во ба­наль­но­стей? Ис­ти­на ба­наль­на. Ка­ж­дое по­ко­ле­ние и ка­ж­дый че­ло­век вы­ра­жа­ют это за­но­во и по-сво­ему. Вот и вся но­виз­на.

 

         Жен­щи­ны мыс­лят цве­том: «Это ка­жет­ся ма­ло­ве­ро­ят­ным, но дол­го­вре­мен­ное на­блю­де­ние по­ка­за­ло, что фон, цвет, ок­ра­ска на­шей ком­на­ты, цвет на­шей одежды — всё это при­тя­ги­ва­ет оп­ре­де­лен­ный вид энер­гии. Мы и не по­доз­ре­ва­ем, что по­куп­ка той или иной цвет­ной ве­щи мо­жет в кор­не из­ме­нить на­шу жизнь. По­про­буй­те са­ми вспом­нить при­ме­ры из соб­ст­вен­ной жиз­ни: ме­ня­ют­ся обои — ме­ня­ет­ся жизнь…»

 

         Во­про­сы, во­про­сы… Как вы счи­тае­те, лю­ди иг­ра­ют в го­су­дар­ст­во или го­су­дар­ст­во иг­ра­ет в че­ло­ве­че­ские судь­бы? Что та­кое судь­ба? Ее мож­но спла­ни­ро­вать? А вы­иг­рать? Все зна­ют, что про­иг­рать свою судь­бу лег­че, чем вы­иг­рать. По­че­му? Ска­жи­те, дети — это на­ши иг­руш­ки? Жить играючи — серь­ез­но ли это? Ко­му ве­зет боль­ше, серь­ез­ным лю­дям или лег­ко­мыс­лен­ным? Что бы вы счи­та­ли круп­ным вы­иг­ры­шем в сво­ей жиз­ни в а) 5 лет, б) в 18 лет, в) в 40 лет и г) 100 лет? Со­че­та­ют­ся ли в жиз­ни эти два по­ня­тия: иг­ра и спра­вед­ли­вость? Ра­ду­ют ли вас чу­жие уда­чи? А слу­ча­лось ли так, что вас ра­до­ва­ли чу­жие не­уря­ди­цы? Есть ли на пла­не­те су­ще­ст­во, азарт­нее че­ло­ве­ка? По­че­му лю­ди иг­ра­ют да­же в смер­тель­ные иг­ры: гу­сар­скую ру­лет­ку, опас­ные пу­те­ше­ст­вия? К че­му при­ве­дут иг­ры уче­ных? Кто с кем иг­ра­ет: мы с при­ро­дой или она с на­ми? Вы хо­те­ли бы сно­ва стать ре­бен­ком, что­бы жить иг­раю­чи? Надежда — раз­но­вид­ность став­ки; на что на­де­ять­ся важ­нее: на день­ги, на за­слу­ги, на об­ще­ст­вен­ное по­ло­же­ние, на де­тей, на дру­зей, на го­су­дар­ст­во, на не­ча­ян­ные об­стоя­тель­ст­ва, на бо­га или толь­ко на се­бя? По­че­му слу­чай на­зы­ва­ют «сле­пым»? Вы ве­ри­те, что слу­чай дей­ст­ви­тель­но слеп? Вы ве­ри­те в то, что в ми­ре нет ни­че­го слу­чай­но­го? Вам не при­хо­ди­лось иг­рать со сво­им соб­ст­вен­ным здо­ровь­ем? Го­во­рят: «Иг­ра во­об­ра­же­ния». Во что лю­бит иг­рать ва­ше во­об­ра­же­ние? Все на­стоя­щие де­ла де­ла­ют­ся от из­быт­ка жиз­нен­ной силы — иг­раю­чи; у вас есть та­кое де­ло? Мо­ло­дежь иг­ра­ет в бу­ду­щее, старики — в про­шлое; по­про­буй­те оп­ре­де­лить, к ка­кой по­ло­ви­не че­ло­ве­че­ст­ва вы при­над­ле­жи­те? Где и в чем грань пе­ре­хо­да от од­ной иг­ры к дру­гой? А что де­лать с на­стоя­щим? Кто вы для сво­их де­тей: ох­ран­ник, муд­рый вождь, друг или «иг­раю­щий тре­нер»? Что вы чув­ст­вуе­те, ко­гда мас­со­вик-за­тей­ник про­из­но­сит: «Иг­ра­ют все!» Вам хо­чет­ся по­бы­ст­рее при­сое­ди­нить­ся? Или, на­обо­рот, отой­ти в сто­ро­ну? По­че­му?

 

         Клас­сик ми­ро­вой ли­те­ра­ту­ры С. Мо­эм пи­сал: «Ес­ли че­ло­ве­ка впе­ре­ди не ждет ни­че­го, кро­ме го­ре­чи и раз­оча­ро­ва­ний, то я мо­гу лишь при­вет­ст­во­вать его по­сту­пок: бро­шен вы­зов силь­ней­ше­му из инстинктов — ин­стинк­ту жиз­ни…» Речь идет о са­мо­убий­ст­ве. Страш­ные сло­ва, жестокие — не­че­ло­ве­че­ские в сво­ей бе­зыс­ход­ной на­го­те сло­ва! Как боль­ной за­ра­жа­ет­ся о боль­но­го, как эпи­де­мия со­би­ра­ет свой пе­чаль­ный «уро­жай» — так че­ло­ве­че­ская ду­ша реа­ги­ру­ет на «эпи­де­мию» ка­зен­щи­ны, на ее бес­по­щад­ную об­щую мер­ку, не­дос­та­точ­но чут­кую, что­бы ус­лы­шать чей-то оди­но­кий го­лос.

         Те­ло дос­та­точ­но кор­мить, и оно бу­дет жить са­мо по се­бе. А ду­шу? Ду­шу на­до лю­бить, на­до ее по­ни­мать, на­до учить ее — гла­за в глаза — быть силь­ной.

         Гла­за в гла­за! Толь­ко так. Педагогика — это ведь не толь­ко шко­ла и се­мья. Это — вся ок­ру­жаю­щая жизнь. Ок­ру­жаю­щая и сей­час, и в про­шлом, и в бу­ду­щем. Су­ме­ет это «ок­ру­же­ние» убе­дить те­бя в ра­до­сти и смыс­ле бытия — хо­ро­шо. Не сумеет — ты най­дешь пус­то­те за­ме­ну.

         Вос­пи­та­ние не мо­жет быть ука­зом, на­зи­да­ни­ем, хо­лод­ной ре­ко­мен­да­ци­ей. Воспитание — это со­труд­ни­че­ст­во жиз­ней: силь­ной мо­ло­дой и опыт­ной ухо­дя­щей.

         По­дав­ляя лич­ную во­лю, мож­но вос­пи­тать лишь аб­со­лют­но­го сол­да­та.

         В ко­неч­ном ито­ге, лю­бой ме­то­дист бо­ит­ся сво­ей бес­по­мощ­но­сти. Имен­но бес­по­мощ­ность не мо­жет при­знать сво­их про­сче­тов и — за­щи­ща­ет­ся. Бес­по­мощ­ность лю­бит мун­дир боль­ше соб­ст­вен­ной жиз­ни. Боль­ше чу­жой жизни — тем бо­лее. Мундир — это всё, что у нее есть.

 

         Россия — это пе­ре­вер­ну­тый мир, здесь прак­ти­ка мерт­ва без тео­рии.

 

         Что тре­бу­ет­ся для то­го, что­бы уз­нать че­ло­ве­ка? Съесть с ним на па­ру пуд со­ли. Но это­го яв­но не­дос­та­точ­но для по­зна­ния рос­сий­ско­го ва­ри­ан­та дружбы — здесь ни­как не обой­тись без боч­ки ви­на. А познание — про­цесс бес­ко­неч­ный, и од­ной боч­ки ока­зы­ва­ет­ся слиш­ком ма­ло.

 

         (По мо­ти­вам бе­сед с ижев­ским историком И. К.) «Рос­сий­скую ин­тел­ли­ген­цию пред­ста­вить трез­вой не­воз­мож­но да­же тео­ре­ти­че­ски! Я не­од­но­крат­но раз­мыш­лял над не­по­вто­ри­мым фе­но­ме­ном рус­ской ин­тел­ли­ген­ции. По­че­му она ТА­КАЯ? По­че­му бо­га­тый, об­ра­зо­ван­ный че­ло­век, у ко­то­ро­го есть и дом, и се­мья, и обес­пе­чен­ное бу­ду­щее вдруг, как маль­чиш­ка, на­смерть за­ду­мы­ва­ет­ся о смыс­ле жиз­ни, и, так и не най­дя от­ве­та, ри­су­ет на бе­лой ру­баш­ке сле­ва кру­жо­чек и стре­ля­ет в не­го? В этой рус­ской не­объ­яс­ни­мо­сти пы­та­лись ра­зо­брать­ся и стран­ст­вую­щие куп­цы, и ка­би­нет­ные фи­ло­со­фы, и по­эты. Ответа — нет. Но все от­ме­ча­ли од­ну ха­рак­тер­ней­шую осо­бен­ность об­ра­зо­ван­ных рос­си­ян (это от­но­сит­ся и к про­шло­му вре­ме­ни, и к со­вет­ско­му пе­рио­ду ис­то­рии стра­ны) — это не­ве­ро­ят­ное, поч­ти па­то­ло­ги­че­ское стрем­ле­ние к доб­ро­воль­ной жерт­вен­но­сти. Рус­ская ин­тел­ли­ген­ция жерт­вен­на по са­мой сво­ей су­ти. А для реа­ли­за­ции этой про­грам­мы судь­бы нуж­ны, фор­маль­но го­во­ря, точ­ки при­ло­же­ния. Лев Тол­стой стра­ст­но вос­кли­цал, как о выс­шей меч­те: «Вот бы по­стра­дать за ко­го!» Ре­во­лю­цио­не­ры: Ки­баль­чич, Пе­ров­ская, — на­пле­ва­ли на бле­стя­щую карь­е­ру, всё про­ме­ня­ли на воз­мож­ность «по­стра­дать за на­род». Та же си­ла тол­ка­ла доб­ро­воль­цев на шты­ки и до­ты впо­след­ст­вии.

         Лю­бая тео­рия в Рос­сии ста­но­вит­ся ве­рой! Имен­но по­это­му ста­ло воз­мож­но бо­го­от­ступ­ни­че­ст­во. Теория — про­дукт моз­га. Вера — епар­хия ду­ши. Не мозг, ду­ша ви­на про­сит!

         Для на­шей ин­тел­ли­ген­ции ха­рак­тер­но обезьянничанье — сво­его ни­че­го не жаль, да и се­бя не жаль. Да­же рус­ский язык по­сле ре­во­лю­ции го­то­вы бы­ли за­быть: все учи­ли ла­тынь и эс­пе­ран­то, что­бы сво­бод­но про­све­щать «ми­ро­вой про­ле­та­ри­ат». Ка­ж­дый в этой стра­не зна­ет: по­след­нюю ру­баш­ку с се­бя снять — выс­шая сласть.

         На За­па­де пья­ни­цу осу­ж­да­ют, здесь — жа­ле­ют. Здесь на те­бя доб­ро­же­ла­тель­ное вни­ма­ние об­ра­тят не то­гда, ко­гда ты вы­рвешь­ся из об­ще­го по­то­ка, а ко­гда упа­дешь, спо­ткнешь­ся. Пья­но­го на Ру­си ис­по­кон ве­ку жа­ле­ли. Ска­жи­те, где, в ка­кой еще стра­не са­мый бо­га­тый храм воз­ве­ден в честь… дурака — храм Ва­си­лия Бла­жен­но­го?!

         Рус­ские лю­ди по­ляр­ны во­об­ще, интеллигенция — в осо­бен­но­сти. Ме­ры здесь не зна­ют. Жизнь здесь при­вык­ли чув­ст­во­вать, а не про­счи­ты­вать. Рус­ские фи­ло­со­фы уже не­од­но­крат­но вы­ска­зы­ва­ли мысль, что раз­гад­ка рус­ской ду­ши про­ста: фе­но­мен воз­ник на сты­ке двух культур — ев­ро­пей­ской и вос­точ­ной. Ду­ша на сты­ке по­сто­ян­но «ки­пит» и не улав­ли­ва­ет­ся ни в ка­кие ло­ги­че­ские рам­ки.

         Как ох­ла­дить веч­но ки­пя­щую рус­скую ду­шу? Ра­бо­той. Без­дель­ем. Пу­те­ше­ст­ви­ем. Ро­ма­ном. Ви­ном. Са­мо­убий­ст­вом.

         Взгля­ни­те, как вы­ра­жа­ет­ся на За­па­де сим­во­ли­ка еди­не­ния че­ло­ве­ка с Богом — это, как пра­ви­ло, оди­но­кий шпиль. К Бо­гу там идут в оди­ноч­ку. У нас же и в сим­во­ли­ке за­ло­жен смысл кол­лек­ти­виз­ма: лу­ков­ка на ку­по­ле церкви — это не­кое «МЫ», ко­то­рое за­тем лишь пе­ре­хо­дит в уст­рем­лен­ное в не­бо «Я». Та­кую фор­му ве­ры без са­мо­по­жерт­во­ва­ния про­сто не прой­ти».

 

         У ка­ж­до­го по­ря­доч­но­го че­ло­ве­ка су­ще­ст­ву­ет своя соб­ст­вен­ная тео­рия, оп­рав­ды­ваю­щая не­по­ря­доч­ную прак­ти­ку.

 

         Че­ло­век, по су­ти, пред­став­ля­ет из се­бя не­кую уни­вер­саль­ную «тру­бу», че­рез ко­то­рую мож­но про­пус­кать раз­лич­ные суб­стан­ции: фи­зи­че­ские, ду­хов­ные, хи­ми­че­ские. Про­хо­ж­де­ние этих или иных суб­стан­ций че­рез «тру­бу» фор­ми­ру­ет ус­той­чи­вый ин­те­рес к ним со сто­ро­ны субъ­ек­та, ко­то­рый он на­зы­ва­ет «сча­сть­ем».

 

         Ни один, еще ни один из жи­ву­щих не от­ве­тил на во­прос: что же та­кое жизнь? Воз­мож­но, от­ве­та не су­ще­ст­ву­ет. Су­ще­ст­ву­ет толь­ко во­прос, пе­ред ко­то­рым ра­зум ста­но­вит­ся во­ин­ст­вен­ным, а чувство — без­оши­боч­ным. Ка­ж­дый по­ни­ма­ет мир по-сво­ему. В оди­ноч­ку. Жизнь по­доб­на нар­ко­ти­ку: к ней при­вы­ка­ешь, и вновь хо­чет­ся уве­ли­чить до­зу… На ра­зу­чить­ся бы чув­ст­во­вать, как за­ми­ра­ет все­лен­ная на кон­це кры­ла ба­боч­ки, как кру­жит­ся веч­ность в осен­ней ли­ст­ве, как при­хо­дит к те­бе са­мое силь­ное, что есть на свете — ти­ши­на. Ти­хое Сло­во. Ти­хая Му­зы­ка.

 

         Вы за­ме­ча­ли: ино­гда нам не хва­та­ет сво­его опы­та и сво­их слов, что­бы вы­ра­зить чув­ст­ва. И вдруг эти сло­ва на­хо­дят­ся! — Их за те­бя (за­меть­те, имен­но так!) уже на­пи­сал кто-то. И то­гда они по пра­ву ста­но­вят­ся и твои­ми то­же. По­то­му что так, не де­ля не­ба, мы ды­шим од­ним воз­ду­хом, — так мож­но жить и еди­ным чув­ст­вом. В по­ры­ве от­кро­ве­ния и пре­дель­ной ис­крен­но­сти нет ни­ка­кой раз­ни­цы ме­ж­ду ав­то­ром и ценителем — они од­но.

 

         Ка­ж­дый сам ре­ша­ет спор ме­ж­ду му­зы­кой и сло­вом, а ре­шив, на­хо­дит един­ст­вен­ную, свою соб­ст­вен­ную гар­мо­нию. На­вер­ное, гармония — это по­ня­тие пер­со­наль­но­го поль­зо­ва­ния, су­гу­бо ин­ди­ви­ду­аль­ное. По­эту ме­ша­ет быт. По­юще­му по­эту ме­ша­ет ги­та­ра. Ос­ме­люсь пред­по­ло­жить, что му­зы­кан­ту ме­ша­ет всё, кро­ме му­зы­ки! Но вот ведь па­ра­докс: чем боль­ше по­мех в жиз­ни, тем силь­нее, уни­вер­саль­нее эта са­мая жизнь. Ес­ли, ко­неч­но, не спа­со­вал од­на­ж­ды. И то­гда че­ло­век вы­рас­та­ет боль­ши-и-им-пре­боль­шим.

 

         Ес­ли че­ло­век уме­ет на­де­ять­ся толь­ко на се­бя, то всем ос­таль­ным мож­но сме­ло на­де­ять­ся на не­го.

 

         На до­ве­рии од­но­го че­ло­ве­ка к дру­го­му вы­страи­ва­ет­ся об­щая на­ша сво­бо­да, от­кры­тая со всех сто­рон и все­силь­ная в сво­ей ис­по­ве­даль­ной вы­со­те. На­стоя­щее до­ве­рие не ну­ж­да­ет­ся в до­ку­мен­тах, оно про­ник­но­вен­но по са­мой сво­ей су­ти: оно ли­бо есть, ли­бо его нет. На мой взгляд, доверять — это зна­чит быть го­то­вым при­нять лю­бой ре­зуль­тат жиз­ни. Не сре­жис­си­ро­ван­ная на­де­ж­да, не сце­на­рий необходимости — ни­что та­кое не об­ла­да­ет пол­ной от­кры­то­стью. Весь вопрос — в си­ле твое­го соб­ст­вен­но­го вме­ще­ния: доверие — это ты сам. В чем твое по­до­бие? В по­до­бии ам­бар­но­му зам­ку или в по­до­бии не­бу? Ар­се­нал ком­про­мис­сов и ис­кус­ст­во люд­ско­го вы­бо­ра за­пол­ни­ли бы­тие бы­том. Стес­нен­ная ду­ша ищет вы­хо­да в се­бе са­мой и в том, что вокруг — в по­ис­ках се­бе по­доб­ных.

         По мо­ему ра­зу­ме­нию, на Зем­ле су­ще­ст­ву­ют два ви­да люд­ской дея­тель­но­сти: ви­ди­мая часть — за­ра­бо­ток, невидимая — ра­бо­та. Они не свя­за­ны ме­ж­ду со­бой.

 

         Сфор­му­ли­ро­ван­ная и вы­ска­зан­ная про­бле­ма пе­ре­ста­ет быть бес­ко­неч­ной, т. е. без­на­деж­ной про­бле­мой. Здесь ме­сто для ве­ду­ще­го, он бе­рет на се­бя по­сред­ни­че­скую роль «по­мо­гаю­ще­го ска­зать»: се­бе, дру­гим… Ве­ду­щий все­гда чуть-чуть Незнайка — это да­ет со­бе­сед­ни­ку воз­мож­ность «из­лить­ся», по­де­лить­ся сво­им по­тен­циа­лом. Ведущий — это тот, кто те­бя по­ни­ма­ет. С это­го мес­та в Рос­сии на­чи­на­ет­ся аб­сурд и сви­сто­пля­ска. Ве­ду­щий не­за­ме­ним для то­го, кто по­ве­рил. Как его се­го­дня най­ти и уз­нать? По одеж­ке-рек­ла­ме! Бе­лый ха­лат или чер­ная ря­са! Церк­ви ле­зут из-под зем­ли, как чер­то­по­лох, ко­ли­че­ст­во ап­тек на го­род­ских уг­лах не под­да­ет­ся ис­чис­ле­нию.

 

         Ана­то­лий Ва­силь­е­вич со­би­ра­ет уст­ное (быв­шее ан­ти­на­род­ное) твор­че­ст­во, со­чи­ня­ет сам. На­при­мер, на од­ной из тетрадей — ти­тул: «По­сло­ви­цы. По­го­вор­ки и из­ре­че­ния. От­кли­ки на со­вре­мен­ную жизнь». Тетради — те­ма­ти­че­ские. За­час­тую фор­ма вы­ска­зы­ва­ний пре­дель­но про­ста и по-дет­ски на­ив­на, но тем яс­нее про­сту­па­ет без­за­щит­ное со­дер­жа­ние не­пу­те­вой рос­сий­ской жиз­ни, ни­как не мо­гу­щей обой­тись без «ве­ли­ких» идей, «ве­ли­ких» под­ви­гов, на­град и спец­рас­пре­де­ли­те­лей. Ци­ти­рую: «К ве­ли­ко­му Ле­ни­ну при­шли хо­до­ки. Ста­ли жа­ло­вать­ся, что жи­вут очень пло­хо и едят толь­ко од­ну ле­бе­ду с кле­ве­ром. Мно­гие из кол­хоз­ни­ков уже мы­чат по-ко­ро­вьи. Ве­ли­кий Ле­нин по­ду­мал, по­ду­мал и го­во­рит: «Вот я ме­ду вед­ро уже дое­даю, а не жуж­жу. Ем яй­ца с хле­бом вкру­тую и всмят­ку, а не ку­ка­ре­каю». «При ца­ре бы­ли ор­де­но­нос­цы, а теперь — ор­де­но­прос­цы». «Чу­до­дей­ст­вен­ное рас­те­ние рас­тет толь­ко на чу­до­дей­ст­вен­ной зем­ле». «Хмель — ле­кар­ст­во на­деж­ное, ком­со­моль­ско-мо­ло­деж­ное». «Все сла­сти в ру­ках у вла­сти».

 

         До той по­ры, по­ка вы не по­ня­ли се­бя са­мо­го, не сто­ит во­об­ра­жать, что по­ни­мае­те дру­го­го. Мир по­лон не­по­ни­ма­ния! В люд­ском до­ме жи­ву­щих зем­лян сде­ла­лось тес­но: гус­то на­се­ле­ны удоб­ные зем­ли, «за­бит» поч­ти до пре­де­ла ра­дио­эфир, да­же в ми­ре идей и ду­хов­ных сферах — тес­но­та. Про­бле­мой да­ле­ко­го пра­щу­ра было — вы­жить, нашей — до­го­во­рить­ся. В при­ро­де, в ес­те­ст­вен­ном ми­ре и жизнь ес­те­ст­вен­на; в ис­кус­ст­вен­ном ми­ре ци­ви­ли­за­ции жизнь — ис­кус­ст­во. Вы­иг­ры­ва­ет тот, кто ис­ку­сен в тол­чее.

 

         Мне ка­жет­ся, лю­ди жес­то­ко оши­ба­ют­ся на­счет мно­го­мер­но­сти сво­его, так ска­зать, «смы­сло­во­го про­стран­ст­ва», оно все­го лишь двух­мер­но: быть-не быть, верх-низ, мож­но-нель­зя, свет-тьма, бог-дья­вол и т. д. Во­об­ра­же­ние му­чи­тель­но век за ве­ком пы­та­ет­ся вы­рвать­ся из этой двух­мер­но­сти, в том чис­ле при по­мо­щи кое-ка­ких сло­вес­ных рит­мов, ко­дов, по­строе­ний. По­че­му мы счи­та­ем соз­на­ние вер­ши­ной эво­лю­ции, кто нас при­учил так счи­тать?

 

         Пол­зут по до­ро­гам да­ви­лен гор­бы, в да­виль­нях спе­шат на ра­бо­ту ра­бы. Кач­нись на уха­бе, ав­то­бус, кач­нись; во­ди­тель, по­стой, от ра­бо­ты оч­нись! Ру­ли на про­се­лок. По­ищем, мой друг, где па­да­ют звез­ды, где бе­рег и луг… Тря­сет­ся, гу­дит обез­ду­шен­ный конь, лишь тя­нет­ся шлей­фом бен­зин­ная вонь. Плот­ней, чем по­лен­ни­ца ко­ло­тых дров, по­те­ют ра­бы в го­су­дар­ст­ве во­ров. Пол­зут по до­ро­гам да­ви­лен гор­бы, ро­ж­да­ет­ся ут­ро, мор­щи­нят­ся лбы: да­виль­ня, да­виль­ня! — лок­тя­ми под бок! — на­ры­вы сло­вес­ные брыз­жут, как сок, в ка­зен­ных до­мах и руб­ли, и еда — бо­ят­ся ра­бы опо­зда­ний ту­да. От­дать­ся, при­нять, за­кру­тить, пе­ре­дать… — нель­зя, не­воз­мож­но ни­как опо­здать! Гос­подь-ре­про­дук­тор им пе­сен­но врет: «Без вас всё по­гас­нет! И утро — ум­рет!» И ка­ж­дый, кто едет в да­виль­не люд­ской, — «Ско­рее б по­гас­ло!» — же­ла­ет с тос­кой. Ка­ча­ет­ся горб, вер­тит сно­шен­ный скат, как бом­бы на взводе — тер­пе­нье и мат. Но раб по­жи­лой на­став­ля­ет се­мью: «Я че­ст­ную жизнь от­ра­бо­тал свою!» Да­виль­ня, да­виль­ня, креп­ка твоя власть! Здесь ка­ж­дый спе­шит на си­де­нье упасть. Бы­ла бы до­ро­га, ра­бо­та бы­ла б! Во­ди­тель веселый — всех еду­щих раб.

 

         Жизнь пре­крас­на, по­то­му что она труд­на! Ес­ли бы не это об­стоя­тель­ст­во, то как бы скуч­но и не­изо­бре­та­тель­но мы жи­ли: всё есть, всё го­то­во, ни­че­го не тре­бу­ет­ся со­чи­нять, чер­тить, мас­те­рить, про­бо­вать, ис­кать. Ах, спа­си­бо веч­ным рос­сий­ским труд­но­стям! Они дер­жат наш бед­ный, но из­во­рот­ли­вый ра­зум в по­сто­ян­ной бое­вой фор­ме. Что ж, как го­во­рят охот­ни­ки, сы­тая гон­чая по сле­ду не идет.

 

         На­сту­пи­ла са­мая стран­ная по­ра в ис­то­рии лю­дей, ко­гда хо­чет­ся не жить, а от­влечь­ся от жиз­ни.

 

         Че­ло­ве­че­ский образ — де­ло ис­клю­чи­тель­но рав­но­вес­ное. Изо­бра­зишь покрасивее — оби­дишь не­прав­дой, на­пус­тишь тени — опять оби­дишь… Так и жи­вут боль­шин­ст­во: ме­ж­ду «да» и «нет» — не уго­дишь на них, как ни ста­рай­ся. Ред­ко кто сто­ит на зем­ле без колебаний — толь­ко де­ти, толь­ко ста­ри­ки. Да еще те, кто вы­дер­нул свою на­де­ж­ду из при­зрач­но­го бу­ду­ще­го и по­се­лил ее в на­стоя­щем, в се­го­дняш­нем труд­ном и не­пу­те­вом дне. По­то­му что иное не­воз­мож­но. На­де­ж­де, как де­ре­ву, нуж­на жи­вая зем­ля. И то­гда всё са­мо со­бой при­хо­дит в рав­но­ве­сие: и де­ла, и сло­ва, и ве­щи, и меч­ты. Ви­ди­мая и не­ви­ди­мая суть бы­тия, всё со­би­ра­ет­ся в еди­ной точ­ке, в еди­ном чу­дес­ном миге — в те­бе са­мом. Кон­ча­ют­ся ко­ле­ба­ния. Ос­та­ет­ся ра­бо­та, да горь­ко-со­ле­ная ра­дость от нее.

 

         Во всех ум­ных кни­гах по дрес­си­ров­ке жи­вот­ных на­пи­са­но глав­ное пра­ви­ло об­ще­ния: не оче­ло­ве­чи­вай ско­ти­ну. Кто зна­ет, мо­жет, лю­ди из-за то­го и са­ми ос­ко­ти­ни­лись, что всё во­круг оче­ло­ве­чи­вать ра­зу­чи­лись?

 

         Природа — это кос­ми­че­ская цы­ган­ка. Ей хо­ро­шо вид­ны с вы­со­ко­го по­коя все зем­ные бо­роз­ды, все ее ли­нии и тре­щи­ны, яс­ные и чет­кие, как въев­шая­ся чер­но­та на ла­до­нях у ра­бо­тяг. Не труд­но га­дать по мор­щи­нам Зем­ли: «А бы­ло у те­бя, ми­лая, пло­хое про­шлое. А впе­ре­ди у те­бя, ми­лая, то боль­шая бе­да, то боль­шая ра­дость…» Ка­кая бе­да, ка­кая ра­дость? — ни­че­го тол­ком не ска­жет: по гла­зам да по звез­дам учись чи­тать, коль за вре­мя, за край по­гля­деть охо­та.

 

         Луч­ший про­па­ган­дист здо­ро­вой жизни — это быв­ший греш­ник.

 

         Ко­гда встре­ча­ют­ся два дей­ст­вую­щих греш­ни­ка, у них по­лу­ча­ет­ся ин­те­рес­ный раз­го­вор. Ко­гда встре­ча­ют­ся два быв­ших грешника — это свет­лый празд­ник. Празд­ник не­из­бе­жен в прин­ци­пе.

 

         Лю­ди, вы­шед­шие из од­но­го вре­ме­ни и од­но­го про­стран­ст­ва, чем-то сма­хи­ва­ют на близ­не­цов: од­но­го за­ме­са, од­но­го тес­та, од­но­го по­ля ягоды — ро­вес­ни­ки. И в пять лет от ро­ду ро­вес­ни­ки, и в со­рок.

         На­ши де­ре­вян­ные до­ма стоя­ли друг про­тив дру­га, а ме­ж­ду ни­ми гро­хо­тал по­се­ре­ди­не ули­цы до­по­топ­ный по­сле­во­ен­ный трам­вай, под ко­то­рый так слав­но бы­ло под­кла­ды­вать гвоз­ди, спич­ки, пя­та­ки, па­тро­ны от «мел­каш­ки». Ти­хи­ми но­ча­ми со сто­ро­ны ме­тал­лур­ги­че­ско­го за­во­да уда­ря­ло по кры­шам и стек­лам до­мов гав­каю­щее эхо обез­вре­жи­вае­мых пе­ред пе­ре­плав­кой сна­ря­дов. Ле­та­ли спут­ни­ки, ра­дио за­ра­нее со­об­ща­ло об этом ве­ли­ком со­бы­тии, и лю­ди вы­хо­ди­ли за во­ро­та по­гла­зеть на пол­зу­щую по не­бу желтиночку — чу­до! Все бы­ли вме­сте, со­сед улы­бал­ся со­се­ду, ора­ли вос­тор­жен­ные де­ти, ма­нил к се­бе не­зыб­ле­мый звезд­ный ку­пол, и бы­ло так хо­ро­шо, как бы­ва­ет, на­вер­ное, толь­ко в хра­ме.

 

         На вся­кий слу­чай, до­го­во­рим­ся: ни­кто ни­ко­му ни­че­го не до­ка­зы­ва­ет. До­ка­зы­вать по­лез­но лишь са­мо­му се­бе. Сомнение — это про­бле­ма со­мне­ваю­ще­го­ся. «Да мы же те­бя зна­ем! То­же мне, свя­той!» — мо­гут под­на­чи­вать ушед­ше­го те, кто ос­та­лись в смут­ной жиз­ни. Да, не свя­той. Но дру­го­го фун­да­мен­та, кро­ме то­го про­шло­го, ка­кое есть, нет. На нем и рас­тет но­вое. Не верь то­му, кто ска­жет: «Зав­тра я ста­ну дру­гим!» Не ста­нет. Верь то­му, кто на­де­ет­ся на дру­гое: «Зав­тра я ста­ну чуть-чуть вы­ше…» Так по­сту­па­ет вся по­сле­до­ва­тель­ная жизнь.

         Дур­ная, ог­лу­шен­ная и об­ма­ну­тая ду­ша то­же мо­жет од­на­ж­ды про­снуть­ся. И то­гда на­сту­па­ет ее похмелье — осо­бое, не­вы­но­си­мое, не по­хо­жее на по­хме­лье те­ла. В этом по­хме­лье нет вре­ме­ни, по­это­му хо­чет­ся бе­жать от са­мо­го се­бя. Вод­ка? Са­мо­убий­ст­во? Каю­щее­ся от­шель­ни­че­ст­во? Го­дит­ся, в прин­ци­пе, всё. Го­дит­ся и ра­бо­та. Са­мая лю­бая. Вы­бор при­над­ле­жит тво­ей сме­ло­сти.

 

         Судьба — твой луч­ший друг. С ней мож­но по­ссо­рить­ся на­смерть, под­рать­ся до боль­шой кро­ви, потом — по­ми­рить­ся. По­сле по­бе­ж­ден­ной в се­бе оби­ды при­хо­дит сча­стье по­бе­ди­те­ля.

 

         Ло­шадь ни­ко­гда не бу­дет ра­бо­тать столь­ко же, сколь­ко че­ло­век. Ей это не ин­те­рес­но.

 

         Спе­циа­лист рас­ска­зы­ва­ла:

         — Зна­ешь, как съез­жа­ют трой­ку? Это очень слож­но, тя­же­ло. Ес­ли все три понесли — трак­то­ром не ос­та­но­вишь. Рус­ская трой­ка! У ло­ша­дей ведь стад­ные реф­лек­сы, они при­вык­ли спа­сать­ся в слу­чае стра­ха не агрессией — бег­ст­вом. Об­щая паника — те­ря­ют ра­зум, не реа­ги­ру­ют да­же на кнут. Я ви­де­ла од­на­ж­ды ло­шадь, ко­то­рая мча­лась во весь опор, имея от­кры­тый пе­ре­лом ноги — тор­ча­ла кость на­ру­жу. Ни­че­го в та­кие ми­ну­ты трой­ка не по­ни­ма­ет! Они смот­рят друг на дру­га, еще бо­лее за­во­дят­ся и — не­сут, не­сут, не­сут… Се­бя убить мо­жет, ло­шадь, те­бя убить, ни­че­го не понимает — спа­са­ет­ся от стра­ха.

         — Бррр! Как рус­ская тол­па.

         — Да.

 

         Для че­го ро­ж­да­ют­ся де­ре­вья, тра­ва, зве­ри, ры­бы, лю­ди, пти­цы? Ни для че­го!!! Жизнь не спра­ши­ва­ет и не от­ве­ча­ет. Она про­сто есть. И ес­ли ты сам «про­сто есть» в ней — это хо­ро­шо. Но лю­ди при­ду­ма­ли де­ла. И при­ду­ма­ли сло­ва, что­бы оп­рав­ды­вать свои де­ла и мыс­ли. И при­ду­ма­ли ис­кус­ст­во, что­бы оп­рав­дать­ся в чув­ст­вах. А жизнь — идет… И про­дол­жа­ют ро­ж­дать­ся де­ре­вья, зве­ри, лю­ди, а вме­сте с ни­ми при­хо­дят но­вое вре­мя и но­вые дела — по­то­му что тре­бу­ет мир но­вых мыс­лей и чувств.

 

         Лю­ди, по ро­ду сво­ей дея­тель­но­сти свя­зан­ные с элек­тро­ни­кой, — ви­део­элек­тро­ни­кой, в ча­ст­но­сти, — дав­но за­ме­ти­ли, что да­же в пря­мом эфи­ре в про­во­дах и мик­ро­схе­мах мо­жет лег­ко по­те­рять­ся жи­вая не­по­сред­ст­вен­ность. Мис­ти­ка? Кто зна­ет. Воз­мож­но, не­жи­вое в прин­ци­пе не спо­соб­но про­пус­кать жи­вое. Од­на­ко в мил­лио­нах до­мов све­тят­ся эк­ра­ны, и лю­ди час­то при­вя­зы­ва­ют­ся к ним креп­че, чем во­до­лаз к ки­сло­род­но­му шлан­гу. Не­у­же­ли мы ищем в бес­ко­неч­ном мель­ка­нии чу­жой жизни — заб­ве­ние сво­ей соб­ст­вен­ной?

 

 

 

         Од­на­ж­ды я про­вел в га­зе­те един­ст­вен­ный в сво­ем ро­де эксперимент — опуб­ли­ко­вал те ис­то­рии, ко­то­рые снят­ся лю­дям. Ока­зы­ва­ет­ся, со­вре­мен­ни­ки ви­дят по но­чам впол­не по­учи­тель­ные ве­щи. Бы­ва­ет, гру­ст­ные, как прит­чи, бы­ва­ет, ла­ко­нич­ные, как анек­до­ты. Где же он, тот не­ви­ди­мый рас­сказ­чик, что на­ве­ва­ет нам все эти ис­то­рии? Рас­сказ­чик один, а слу­ша­те­лей мно­го. Вы­вод: чу­жих снов не бы­ва­ет. Сбы­ва­ют­ся ли сны? Про­ве­ряй­те са­ми. Я спе­ци­аль­но со­хра­нял у ка­ж­до­го ав­тор­ско­го сна да­ту «про­смот­ра». Че­рез не­сколь­ко лет уст­ро­ил «свер­ку». Кар­ти­на по­лу­ча­ет­ся пу­гаю­ще-лю­бо­пыт­ная. Ино­гда мне ка­жет­ся, что сны — это един­ст­вен­ная без­оши­боч­ная вещь в ми­ре лю­дей.

 

         Ну как же так?! Ведь то, что про­ис­хо­дит днем, це­ли­ком и пол­но­стью на­хо­дит свое от­ра­же­ние в сред­ст­вах мас­со­вой ин­фор­ма­ции и про­чей пе­чат­ной про­дук­ции. А ночь? Но­чью мы раз­ве не жи­вем? Жи­вем и еще как! По­ло­ви­на все­го жиз­нен­но­го сро­ка, от­пу­щен­но­го че­ло­ве­ку, счи­тай­те, про­хо­дит во сне, а от­ра­же­ния в печати — ни­ка­ко­го. Обид­но.

         Я сам оп­ро­сил боль­шое ко­ли­че­ст­во уча­ст­ни­ков сна. Как при­ня­то го­во­рить в пе­ре­до­вой ста­тье, сре­ди них бы­ли: ра­бо­чие и кол­хоз­ни­ки, от­вет­ст­вен­ные ра­бот­ни­ки и сту­ден­ты, до­мо­хо­зяй­ки и ра­бот­ни­ки ум­ст­вен­но­го тру­да. Очень ско­ро вы­яс­ни­лось, что наи­бо­лее за­по­ми­наю­щие­ся «сны со смыс­лом» — во­все не ска­зоч­но-аб­сурд­но­го со­дер­жа­ния, а со­вер­шен­но кон­крет­ные сю­же­ты из на­шей со­вер­шен­но не­кон­крет­ной по­все­днев­но­сти.

         Один из ря­до­вых оте­че­ст­вен­ных за­спан­цев вы­ска­зал свою до­маш­нюю, су­гу­бо не­на­уч­ную ги­по­те­зу: сон — это не­кий ком­пен­са­ци­он­ный ме­ха­низм, ко­то­рый вно­сит кор­рек­цию в на­ше пре­про­тив­ное и не­пра­виль­ное су­ще­ст­во­ва­ние на за­соз­на­тель­ном уров­не, кое-что из этой кор­рек­ции соз­на­ние и чув­ст­ва транс­фор­ми­ру­ют в зна­ко­мые об­ра­зы и сло­ва, но это — лишь вер­хуш­ка за­соз­на­тель­но­го «айс­бер­га»; сны, дав­но из­вест­но, под­ска­зы­ва­ют и пре­ду­пре­ж­да­ют, тол­ка­ют к рас­ка­я­нью или да­ют про­зре­ние, удов­ле­тво­ря­ют не­удов­ле­тво­рен­ное и т. д.; лич­ный чей-то сон — это лич­ный кор­рек­ти­рую­щий «клю­чик» жиз­ни, но мож­но пред­по­ло­жить, что лю­бой ключ уни­вер­са­лен, что за­соз­на­тель­ная область — не­что об­щее для всех. Что это зна­чит? А то, что ес­ли ваш со­сед рас­ска­жет вам свой ду­рац­кий сон, по­ра­зив­ший его, то и вы, воз­мож­но, по­ра­зи­тесь не мень­ше. По­то­му что засознательное — не­ви­ди­мая часть «айс­бер­га» — пла­ва­ет у всех в еди­ном океа­не, име­нуе­мом Жиз­нью. Так что, сон со­се­да, на­мо­тан­ный на ваш ус, — вещь по­лез­ная. Чу­жих снов не бы­ва­ет!

         И со­сед спа­си­бо ска­жет: «Ваш бы сон, да в на­шу ру­ку!»

         Итак, за­кры­ли друж­но гла­за. Ви­ди­те? Слы­ши­те?

         Но как от­ли­чить на­стоя­щий сон от не­на­стоя­ще­го? На­стоя­щий сон — это все­гда прит­ча!

 

         СОН­НОЕ ЦАР­СТ­ВО об­раз­ца 1990 г.

 

         «Встре­тил­ся я буд­то бы с Ле­ни­ным во сне, ру­ку к не­му про­тя­нул, а он мне в ла­донь горсть зо­ло­тых мо­нет сы­плет. «Это те­бе на зу­бы», — го­во­рит. К че­му бы это?» С. Г., 92 го­да.

 

         «На­до бы­ло съез­дить, за­брать свои до­ку­мен­ты из ин­сти­ту­та. На­ка­ну­не по­езд­ки при­сни­лось: подъ­ез­жаю я к ву­зу на мер­се­де­се, го­во­рю ис­клю­чи­тель­но по-анг­лий­ски, же­на у ме­ня му­лат­ка, костюмчик — блеск… На­до же!» Ю. В., ин­же­нер.

 

         «Всю жизнь ле­чи­лась в 1-ой го­род­ской по­ли­кли­ни­ке, а хо­те­ла бы во 2-ой рес­пуб­ли­кан­ской, в «парт­ле­чеб­ни­це». При­снил­ся сон: буд­то бы при­шла с этой прось­бой на при­ем к Ста­ли­ну, а он го­во­рит: «Рэ­шить во­прос по­ло­жи­тэль­но». Не сбы­лось». Г. Г., идео­лог.

 

         «Ви­де­ла се­бя: стою по ко­ле­но в во­де и чи­таю мо­лит­ву». Ве­ра, 17 лет.

 

         «Ко­гда умер де­душ­ка, ба­буш­ке снил­ся один и тот же сон. Буд­то бы она по­ста­ви­ла ря­дом с мо­ги­лой не то боль­шой сун­дук, не то гроб. Днем из гро­ба вставала — шла на ра­бо­ту, а ве­че­ром в не­го уми­рать на ночь ло­жи­лась». Внук ба­буш­ки, 17 лет.

 

         «При­снил­ся идио­тизм ка­кой-то. Но за­пом­ни­лось. Бе­га­ют по го­ро­ду та­та­ры и кри­чат за­чем-то: «Один мил­ли­он вос­ста­ний! Один мил­ли­он вос­ста­ний!» Не к до­б­ру, что ли». На­та­ша.

 

         «Этот сон я ви­де­ла, ко­гда мне бы­ло все­го пять лет. По ле­ст­ни­цам и ко­ри­до­рам ка­ко­го-то об­ще­жи­тия бе­гал Крас­ный Мед­ведь в крас­ных оч­ках и всех под­ряд пу­гал и ло­вил. Я зна­ла: по­ка он бегает — вы­хо­дить нель­зя…» Пре­по­да­ва­тель мар­кси­ст­ско-ле­нин­ской эс­те­ти­ки.

 

         «…Вро­де бы гос­ти­ни­ца ка­кая-то. Мы с под­ру­гой идем по длин­но­му ко­ри­до­ру. Над ка­ж­дой дверью — крас­ная лам­поч­ка… Ба! Да это же пуб­лич­ный дом, до­га­ды­ва­ем­ся. А нам уж и пред­ла­га­ют, ад­ми­ни­ст­ра­ция, на­вер­ное: «Идем­те к нам ра­бо­тать. За­хо­ди­те, по­жа­луй­ста!» Мы воз­му­ща­ем­ся с под­ру­гой, я кри­чу: «Что вы се­бе по­зво­ляе­те? Я во­об­ще ру­ко­во­дя­щий ра­бот­ник!» Ад­ми­ни­ст­ра­тор то­гда по­ка­зы­ва­ет на от­дель­ную дверь: «Вот здесь у нас на­чаль­ст­во об­слу­жи­ва­ет­ся». И я, не­ожи­дан­но для се­бя, тут же со­гла­си­лась. К че­му бы та­кой сон?» Е., ра­бот­ник куль­ту­ры.

 

         «На гла­зах у лю­дей ка­кой-то тип хо­тел ту­пы­ми нож­ни­ца­ми пе­ре­ре­зать мне гор­ло. Два­дцать ми­нут резал — все смот­ре­ли! Я ему вдруг го­во­рю: «Сде­лай пе­ре­рыв, на­то­чи». Он схо­дил, на­то­чил, сам спра­ши­ва­ет: «Мож­но те­перь?» Я ему от­ве­чаю: «Ты убий­ца, ты и ре­шай…» А лю­ди смот­рят, не вме­ши­ва­ют­ся… К че­му бы это?» Ка­тя, 17 лет.

 

 

 

         В ус­ло­ви­ях ди­ко­го рын­ка хо­ро­шо мо­жет быть толь­ко ди­ка­рю. Ди­ка­рю от биз­не­са, на­при­мер. Воз­мож­но, крас­ки сгу­ще­ны, но… На­ши се­го­дняш­ние до­мо­ро­щен­ные биз­нес­ме­ны, на­хва­тав­шие­ся де­нег, удов­ле­тво­рив­шие свои ма­те­ри­аль­ные за­про­сы, по­стиг­шие пре­муд­ро­сти эко­но­ми­че­ских на­ук, не­ожи­дан­но столк­ну­лись с но­вой проблемой — они ока­за­лись не го­то­вы­ми к ци­ви­ли­зо­ван­но­му че­ло­ве­че­ско­му об­ще­нию. По­че­му се­мей­ные про­бле­мы еще бо­лее обо­ст­ри­лись, хо­тя внеш­не, ка­за­лось бы, пол­ное бла­го­по­лу­чие? По­че­му уда­лая пьян­ка и раз­го­во­ры об ин­тим­ном не вос­при­ни­ма­ют­ся ино­стран­ны­ми парт­не­ра­ми, как про­яв­ле­ние до­ве­рия и друж­бы? По­че­му пси­хо­ло­гия то­го, кто го­во­рит: «Я вы­иг­ры­ваю то­гда, ко­гда вы­иг­ры­ва­ешь и ты», — на­деж­на, при­вле­ка­тель­на и лег­ка? А пси­хо­ло­гия «на­шен­ских» — «Всех за­дав­лю!» По­че­му чрез­вы­чай­но вы­год­но быть по­ря­доч­ным? По­че­му доб­рое имя сто­ит все­го до­ро­же? По­че­му?! До­мо­ро­щен­ные на­ши биз­нес­ме­ны с го­но­ром и чван­ли­вой на­хра­пи­сто­стью вы­ско­чи­ли бы­ло на свет божий — всё ку­пим! — и рас­те­ря­лись… Лю­бовь не ку­пишь, друж­ба не про­да­ет­ся, до­ве­рие не по­ку­па­ет­ся. Ока­зы­ва­ет­ся, бу­ду­чи со­вре­мен­ным мил­лио­не­ром, нель­зя иметь пси­хо­ло­гию мел­ко­го ла­воч­ни­ка об­раз­ца про­шло­го ве­ка. По­сле ин­тен­сив­но­го кур­са эко­но­ми­ки рос­сий­ские пред­при­ни­ма­те­ли, бан­ки­ры, вла­дель­цы фирм и ди­рек­то­ра жад­но уг­лу­би­лись в изу­че­ние за­ко­нов че­ло­ве­че­ско­го общения — пси­хо­ло­гию. Всё на­сущ­но и про­сто: день­ги сде­ла­ли день­ги, этот этап прой­ден. Кто те­перь «сде­ла­ет» куль­ту­ру?

 

         Со сло­вом «бо­га­тый» жизнь иг­ра­ет очень ин­те­рес­но: бо­га­тый, но жес­то­кий, бо­га­тый, но глу­пый, бо­га­тый и ум­ный. Зву­чит яс­но, об­раз­но, со зна­ко­мой на­ри­ца­тель­но­стью. Слов­но и впрямь на по­лю­сах ма­те­ри­аль­но­го бытия — в бо­гат­ст­ве, как и в бедности — про­яв­ля­ют­ся осо­бен­но­го яр­ко все ка­че­ст­ва че­ло­ве­че­ской на­ту­ры.

 

         Мой то­ва­рищ, жур­на­лист, по­де­лил­ся не­дав­но от­кры­ти­ем, ко­то­рое его по­тряс­ло: на­ши обыч­ные лю­ди, ра­бо­тя­ги, сред­ний класс, пен­сио­не­ры от из­бы­точ­ной но­виз­ны во­круг буд­то бы до­жи­ли до пол­но­го равнодушия — са­мо­за­щит­но­го рав­но­ду­шия к про­ис­хо­дя­ще­му, да и к сво­ей судь­бе, по­жа­луй, то­же. Слиш­ком силь­ны эмо­ции, слиш­ком силь­ны ока­за­лись факты — луч­ше не ду­мать, луч­ше не ви­деть и не слы­шать, не чув­ст­во­вать. Шок! Ин­стинкт самосохранения — от­клю­че­ние чувств и соз­на­ния в мо­мент сверх­пе­ре­груз­ки. Он так и го­во­рил: «По­на­блю­дай за ли­ца­ми в трамвае — они же ни-че-го боль­ше не чув­ст­ву­ют! Не мо­гут боль­ше чув­ст­во­вать, чув­ст­во­вал­ки не хва­та­ет!» Я по­на­блю­дал, как мне бы­ло ве­ле­но. Не так всё! Хо­ро­шие у лю­дей ли­ца, как бы по­точ­нее вы­ра­зить? — Дос­той­ные! За­то поя­ви­лись и ка­ри­ка­тур­ные, брезг­ли­во-над­мен­ные фи­зио­но­мии. Эти-то от­ку­да в та­ких ко­ли­че­ст­вах? Как гриб­ки из-под земли — не­у­жто до­ж­да­лись сво­его зо­ло­то­го до­ж­дич­ка?

 

         Бе­се­дую с пси­хо­ло­гом Ольгой К.: «У ме­ня есть под­ру­га, аме­ри­кан­ка Кей­си Со­арис, то­же пси­хо­лог. Она нау­чи­ла ме­ня очень про­стой иг­ре, ко­то­рую при­ме­ня­ет для обу­че­ния без­гра­мот­ных юж­но­аме­ри­кан­ских фер­ме­ров. Это — кре­сти­ки-но­ли­ки. Двум парт­не­рам пред­ла­га­ет­ся сра­же­ние на три­дца­ти шес­ти клет­ках (6х6), задание — на­брать 15 оч­ков (5 оч­ков за ка­ж­дые по­став­лен­ные в ряд или по диа­го­на­ли оди­на­ко­вые зна­ки). Как дей­ст­ву­ют парт­не­ры? Пер­вые два или три раза они за­ня­ты бло­ки­ро­ва­ни­ем хо­дов друг друга — ноль оч­ков ре­зуль­тат. По­том до­га­ды­ва­ют­ся: ка­ж­дый спо­кой­но ста­вит знач­ки в сво­их колонках — по­ле иг­ры по­де­ле­но. Но ос­та­ет­ся в цен­тре од­на не по­де­лен­ная ко­лон­ка… Как быть? И тут иг­ро­ки де­ла­ют для се­бя фе­но­ме­наль­ное открытие — они пе­ре­хо­дят в еди­ную зна­ко­вую сис­те­му! Оба парт­не­ра в вы­иг­ры­ше. Про­сто и на­гляд­но. По­ле игры — на­ша жизнь; кре­сти­ки и нолики — на­ши про­бле­мы. Вот здо­ро­вая пси­хо­ло­гия здо­ро­во­го рын­ка. При­чем, эта схе­ма ра­бо­та­ет не толь­ко для бизнеса — она ра­бо­та­ет для лич­но­сти. По­про­буй­те. Ос­нов­ной смысл — не ме­шать. При­ро­да ог­ром­на, в ней есть ме­сто ка­ж­до­му. Жить не ра­ди то­го, что­бы ко­го-то за­да­вить, а что­бы про­сто са­мо­реа­ли­зо­вать­ся».

 

         Да­же доб­ро­де­тель пре­вра­ща­ет­ся в кам­па­нию; раз в год про­хо­дит объ­яв­лен­ная Не­де­ля милосердия — ми­зан­сце­на, доб­ро­та по рас­пи­са­нию. Все­об­щая жад­ность, оз­лоб­лен­ность и суе­та за­хо­те­ли про­де­мон­ст­ри­ро­вать, что и им не чу­ж­до кое-что че­ло­ве­че­ское. И на­зна­чи­ли се­бе срок, не­дол­гий, как визг тор­мо­зов на кру­том ви­ра­же.

         «Бла­жен­ны ни­щие ду­хом, ибо они унас­ле­ду­ют цар­ст­во…» — Гос­по­ди, что ты та­кое на­про­ро­чил нам?! Кто они, где? Не те ли, что во­ло­кут пу­до­вые свои оби­ды к смерт­но­му ру­бе­жу? Не те ли, что хо­тят всю­ду быть пер­вы­ми? Не те ли, что про­кля­ли се­бя и по­хо­ро­ни­ли ду­ши и си­лы свои? Мо­жет, про­сто мы, сле­пые, не уме­ем от­ли­чить бла­жен­но­го от бе­зум­но­го? А ведь это так про­сто! Бла­жен­ный ни­ко­гда не ска­жет: «Ма­ло!» Он лю­бит, по­то­му что он лю­бит. Он стра­да­ет, по­то­му что стра­да­ет. Жи­вет, по­то­му что жив. Без рас­че­та, без рас­пи­са­ния, без вы­го­ды. Бла­жен­на природа — бла­жен­ны и на­стоя­щие ее де­ти. А при­ни­маю­щий по­дая­ние и даю­щий по­дая­ние раз в году — бе­зум­ны. Это — спек­такль, в ко­то­ром ка­ж­дый тя­го­тит­ся сво­ей ро­лью, фаль­ши­во ра­зыг­ры­вае­мой пе­ред един­ст­вен­ным и веч­ным зри­те­лем. Гос­по­ди, ко­гда же Ты опус­тишь свой за­на­вес? И бу­дут ли ап­ло­дис­мен­ты?

 

         1989 г. Из тюрь­мы вы­шел че­ло­век. Уви­дел «но­вую во­лю», и доб­ро­воль­но «сел по но­вой» — за пись­мен­ный стол. Вот не­боль­шая часть из его со­чи­не­ния.

         «Об­раз­но го­во­ря, на празд­ни­ке пе­ре­строй­ки КПСС го­нит и го­нит на гар­мо­ни ре­во­лю­ции свой мо­тив, а пья­ные гос­ти за сто­лом бра­нят­ся и плю­ют на пол, по­сколь­ку обо­им не при­ви­ты нрав­ст­вен­ные нор­мы. И те и дру­гие вне за­ко­на при­ро­ды че­ло­ве­ка, вне ис­ти­ны бы­тия, не­лю­ди ан­ти­ми­ра. Нам не при­вит пат­рио­тизм куль­ту­ры и при­вит пат­рио­тизм сол­да­та на по­ле боя, пат­рио­тизм бор­ца, но та­кой по­бе­ди­тель у при­ро­ды ни­ко­гда не по­лу­чит ни­че­го, по­сколь­ку пат­рио­тизм борь­бы да­же в са­мо­за­щи­те не име­ет прав­ды до­б­ра. «Доб­лесть не­со­вмес­ти­ма с ис­тин­ной нрав­ст­вен­но­стью!» — до­ка­зал Ге­гель. По­бе­да зла над злом есть боль­шее зло, чем бы­ло. Мы да­же в ком­му­низм ле­те­ли на па­ро­во­зе и в ру­ках у нас — вин­тов­ка! Для ко­го? И для че­го? Для рас­пра­вы над «не­на­ши­ми»? В гря­ду­щем ве­ли­ко­нрав­ст­вен­ном об­ще­ст­ве ис­ти­ны не нуж­ны, их за­ме­нят му­жи­ки в курт­ках че­ки­стов и с на­га­на­ми и ком­му­нар­ки в крас­ных ко­сын­ках эман­си­па­ции. Кто ждет их с рас­про­стер­ты­ми объ­ять­я­ми? Ни­кто. Они при­ве­зут борь­бу и вой­ну, и их в луч­шем слу­чае по­том­ки изо­ли­ру­ют и за­кро­ют в ре­зер­ва­ции-зве­рин­це, как низ­шую ра­су ци­ви­ли­за­ции.

         Мы еха­ли вое­вать да­же в свет­лое бу­ду­щее и не­на­ро­ком по пу­ти рас­те­ря­ли под­лин­но че­ло­ве­че­ские ду­хов­ные цен­но­сти: гу­ма­низм, со­весть, стыд, доб­ро­ту, чис­то­ту, ис­крен­ность, по­эти­че­скую влюб­лен­ность, вер­ность, че­ст­ность, дос­то­ин­ст­во, во­лю, сме­лость, бла­го­род­ст­во, ры­цар­ст­во и честь про­сто че­ло­ве­ка, лич­но­сти! И по­пра­ли хри­сти­ан­ские доб­ро­де­те­ли ве­ры, на­де­ж­ды и люб­ви! В нас ос­та­лись толь­ко гра­ж­да­не, по­ли­ти­ки. Да­же го­су­дар­ст­вен­ные дея­те­ли у нас не име­ют ко­дек­са чес­ти и по­это­му не уме­ют ухо­дить в от­став­ку. Имен­но страх на­ро­да пе­ред на­си­ли­ем вла­сти сти­му­ли­ро­вал бес­пре­дель­ность про­из­во­ла и не­обя­за­тель­ность ко­дек­са по­ря­доч­но­сти, и экс­тре­ми­сты идут по тро­пе сво­его пра­ви­тель­ст­ва: клин вы­ши­ба­ют кли­ном, дик­та­ту­ру дик­та­ту­рой, зло злом! И круг за­блу­ж­де­ния за­мы­ка­ет­ся в без­вы­ход­ном ту­пи­ке.

         Ес­ли кто-то всё еще жар­кой стра­стью пы­ла­ет к бу­рям ре­во­лю­ции, хо­ло­ду и го­ло­ду кро­ви, гною и ти­фоз­ным вшам — пусть вою­ют, но пусть ос­та­вят в по­кое ме­ня, про­стой на­род, рус­ско­го зе­ка, бес­пар­тий­но­го тру­же­ни­ка. Ме­ня мож­но по­бе­дить. Но по­бе­ди­тель не по­лу­чит ни­че­го!»

 

         Об­ра­щал ли кто-ни­будь вни­ма­ние на стран­ность пси­хи­ки ска­зоч­но­го Ива­нуш­ки? И угол свой вро­де есть, и еда, и пер­спек­ти­вы кой-ка­кие, ан нет, не си­дит­ся: «Пой­ду-ка я, ли­ха се­бе по­ищу». Вот и вся причина — ли­ха по­ис­кать! Мо­жет, ли­хо-то оно и луч­ше?

         В рес­пуб­ли­кан­ском при­ем­ни­ке рас­пре­де­ли­те­ле для не­со­вер­шен­но­лет­них та­ких Ива­ну­шек-ду­рач­ков ка­ж­дый день — хоть от­бав­ляй. Этот «пу­те­ше­ст­вен­ник» из Ки­ро­во-Че­пец­ка, ес­ли не врет, этот — из ме­ст­ных: вор, за­лез в квар­ти­ру, по­жи­лой жен­щи­не ухо от­ре­зал… По­про­шай­ки, ма­ло­лет­ние стер­ве­цы, ша­каль­чи­ки, волчата — де­ти, под­ро­ст­ки. Как их все не­на­ви­дят! И они — не­на­ви­дят. Па­ца­нам ни­че­го не страш­но. Бы­ва­лые. Впереди — жизнь, не раз­ме­нян­ный еще срок.

         Я при­сел бы­ло на кор­точ­ки, спро­сил веж­ли­во:

         — Те­бя, маль­чик, как зо­вут?

         — До­мой хо­чу, ду­рак!

         Вот и по­го­во­ри­ли. У каждого — свое «ли­хо». Ко­нец све­та ну­жен, что­бы всех при­ми­рить.

 

         Кто-то из по­этов со­об­щил ми­ру: «Все­му жи­ву­ще­му ид­ти пу­тем зер­на». Хо­да­се­вич, ка­жет­ся. Спря­тав­шись в зер­не, цве­ток пе­ре­жи­да­ет зи­му. Это по­нят­но. А лю­ди? Они — то­же зер­но? И что, ка­кую зи­му они пе­ре­жи­да­ют или уже пе­ре­жда­ли? Си­ла ка­ко­го всхо­да дрем­лет в ка­ж­дом? Зер­но мо­жет ле­жать дол­го, мо­жет быть, да­же веч­но. Но ес­ли уж оно проснулось — не ос­та­но­вить. Мож­но лишь унич­то­жить.

 

         Зве­ри­нец. Лю­ди на фо­не зве­рей. При­хо­ди­те, на се­бя по­смот­ри­те.

 

         Че­ло­ве­че­ский мир — это мир след­ст­вий, опи­раю­щих­ся, в свою оче­редь, на мир пред­ше­ст­вую­щих след­ст­вий. Всё за­пу­та­но, всё слиш­ком труд­но: по­че­му? Не ищи­те при­чи­ну уже содеянного — она слиш­ком да­ле­ко от жи­ву­щих. Но в на­шей во­ле соз­да­вать са­мих се­бя се­го­дня, так, как это бы­ло в пер­вый день Тво­ре­ния. Ка­кое се­мя бро­сим, та­кие всхо­ды и по­лу­чим. Под­прыг­нув, не вы­бе­решь­ся из гря­зи, по­быв день че­ст­ным, не убе­жишь от лжи. Не­мое на­ше серд­це учит­ся говорить — сто­нет.

         По­след­ст­вия зла мож­но по­бе­дить, толь­ко пе­ре­жив их, за­пол­нив ос­во­бо­див­шее­ся ме­сто тру­дом ми­ло­сер­дия и всхо­да­ми куль­ту­ры. Увы, культура — ка­приз­ней­шее из рас­те­ний. Оно не рас­тет са­мо по се­бе, как сор­няк, за ним обя­за­тель­но нуж­но уха­жи­вать. Не все­гда это по си­лам.

 

         Ко­гда смот­ришь аме­ри­кан­ские ви­део­филь­мы, все­гда за­ме­ча­ешь, как на­ту­раль­но, как до­под­лин­но точ­но ве­дут се­бя ак­те­ры в за­дан­ном сю­же­те. По­ра­зи­тель­ный эф­фект! Вы­со­кий класс!

         Ко­гда раз­го­ва­ри­ва­ешь с жи­вы­ми аме­ри­кан­ца­ми, все­гда чув­ст­ву­ет­ся, как ес­те­ст­вен­но и уме­ло ка­ж­дый из них нау­чен иг­рать свою жиз­нен­ную роль. По­ра­зи­тель­ный эф­фект, вы­со­кий класс.

         А мы? Ча­ще все­го, пе­ре­иг­ры­ва­ем на эк­ра­не и силь­но «не до­иг­ры­ва­ем» с друзь­я­ми, кол­ле­га­ми, лю­би­мы­ми, са­ми с со­бой. Нас се­го­дня ак­тив­но обу­ча­ют чу­жо­му опы­ту. Аук­нет­ся нау­ка не­ждан­но и горь­ко. Кру­то «за­фир­ме­ет» по­след­ний Ива­нуш­ка-ду­ра­чок, са­ма, дос­роч­но, за­ки­нет в огонь ля­гу­ша­чью шкур­ку Ва­си­ли­са.

         Во что мы иг­ра­ем? В авось! Че­му учим­ся? На­би­вать си­ня­ки. Мы — это толь­ко мы и ни­кто дру­гой. Не ка­кие-то осо­бен­ные, а та­кие же, как все, то есть, не­по­вто­ри­мые, са­ми с уса­ми. На Ру­си сло­во «мы» го­во­рят ча­ще, чем «я». Как са­мое глав­ное за­кли­на­ние. Мы — не кру­тые. Мы фе­но­ме­наль­но уп­ря­мы в сво­ей не­прак­тич­ной доб­ро­те. Бое­вик на та­ком ма­те­риа­ле не сни­мешь. Жи­вем, сла­ва бо­гу, не каш­ля­ем. Аме­ри­кан­цы на­шей ра­до­сти не пой­мут.

 

         Есть отходы — есть жизнь, нет отходов — нет жиз­ни.

 

         Сло­ва блу­ж­да­ют… От­че­го од­ни лю­ди пред­по­чи­та­ют изъ­яс­нять­ся сти­ха­ми, а дру­гие ма­том? Впро­чем, сей­час и это пе­ре­ме­ша­лось. По­че­му так при­хот­ли­во ищет «ска­зы­вае­мое» всё но­вые и но­вые фор­мы? По­че­му вся­кий го­во­ря­щий дол­жен сна­ча­ла вы­иг­рать кас­тинг, и толь­ко по­сле этого — «ска­зы­вать».

 

         Татьяна К., пе­да­гог, сфор­му­ли­ро­ва­ла по­зи­цию: «Есть ли смысл в жиз­ни? От­ве­та, на­вер­ное, не су­ще­ст­ву­ет. Но ес­ли вы не ус­тае­те за­да­вать этот во­прос на лю­бом из эта­пов сво­его бытия — жизнь не кон­ча­ет­ся».

 

         Убе­гаю­щий от смерти — де­зер­тир ду­ха, бе­гу­щий от жизни — лен­тяй и трус. Лич­но я на­чал свое пу­те­ше­ст­вие по вре­ме­ни и про­стран­ст­ву в те­ле зем­но­го «де­зер­ти­ра».

         Бы­ло ле­то. Июнь. По­ра эк­за­ме­нов. Лю­би­мая де­вуш­ка грыз­ла гра­нит нау­ки и ни о чем та­ком не вспо­ми­на­ла. Я це­лы­ми дня­ми ле­жал на ди­ва­не, пил на ро­ди­тель­ские день­ги пи­во и на­сла­ж­дал­ся не­обо­зри­мым ми­ром не­сча­стий в соб­ст­вен­ной судь­бе. Эк­за­ме­на по «тер­ме­ху» мне бы­ло не сдать да­же при же­ла­нии. Это осоз­на­ние рух­ну­ло по­след­ней ка­п­лей в пе­ре­пол­нен­ную ча­шу во­сем­на­дца­ти­лет­них стра­да­ний. Са­мо­ис­ход че­рез по­ве­ше­ние при­вле­кал ма­ло, по­то­му что я ви­дел од­на­ж­ды жму­ра с си­зым ли­цом и без­образ­но вы­ва­лив­шим­ся язы­ком. Не эс­те­тич­но. Луч­ше, ко­неч­но, стре­лять­ся. Пол­ный от­цов­ский па­трон­таш с за­ячь­ей дро­бью-«трой­кой» и ста­рень­кая туль­ская двух­ствол­ка ме­ня удов­ле­тво­ри­ли до ок­ры­лен­но­сти. Мо­мент был сла­до­ст­ный, чув­ст­ва вы­со­ки­ми, как у ве­те­ра­на пе­ред Веч­ным ог­нем. Я со­брал в рюк­зак еды на не­де­лю и по­шел в лес — прочь от лю­дей! Хо­те­лось длить и длить этот не­за­бы­вае­мый миг — в нем, как у бо­га, не бы­ло вре­ме­ни… Че­рез двое су­ток я ока­зал­ся весь пе­ре­ку­сан­ный кле­ща­ми. При­шлось сроч­но вер­нуть­ся и по­ста­вить сы­во­рот­ку гам­мог­ло­бу­ли­на. Про­ща­ния с зем­лей не по­лу­чи­лось. Вот так всегда — ка­кая-ни­будь ме­лочь да по­ме­ша­ет! До сих пор так.

 

         Че­ло­век всю жизнь что-ни­будь ло­вит: по­хва­лу, пер­вое ме­сто в оче­ре­ди, уда­чу, день­ги, меч­ту, удо­воль­ст­вие, сло­ва, идеи, взгля­ды, де­ла, при­чи­ны, смысл, веч­ность или миг, празд­ни­ки или ти­ши­ну, ры­бу или зве­ря, се­бя са­мо­го, на­ко­нец. Но ра­но или позд­но эта ве­ли­кая охо­та за­кан­чи­ва­ет­ся, вспо­ми­на­ет об ус­та­ло­сти те­ло, слов­но ко­лод­цы, на­ли­ва­ют­ся глу­бин­ным по­ко­ем че­ло­ве­чьи гла­за, и ста­но­вит­ся поч­ти без­раз­лич­ным к ху­ле или к по­чес­тям слух. И толь­ко не­уго­мон­ное во­об­ра­же­ние ог­ля­ды­ва­ет­ся, на­бра­сы­ва­ет на про­шлое се­точ­ку мыс­лей и всё тя­нет его к се­бе по­бли­же, всё тонь­ше чув­ст­ву­ет… Слов­но еще и еще раз про­ве­ря­ет: не про­мор­га­ло ли свою Зо­ло­тую Рыб­ку?

 

         Па­мять че­ло­ве­че­ская очень при­хот­ли­ва, слов­но она жи­вет от­дель­но от со­бы­тий, за­по­ми­ная яр­ко по­че­му-то не ве­ли­кие ве­ли­чи­ны, а про­сто эпи­зо­ды, ме­ло­чи, пус­тя­ки, в сущ­но­сти.

 

         Че­ло­ве­че­ская па­мять по­доб­на спорт­сме­ну: она дол­го на­хо­дит­ся в хо­ро­шей фор­ме, ес­ли ее тре­ни­ро­вать. Это — един­ст­вен­ное со­кро­ви­ще ста­ри­ков, на­вер­ное. Ко­му-то день­ги, ко­му-то жвач­ка, а этим — про­шлое. Вот и по­смеи­ва­ет­ся од­но вре­мя над дру­гим.

 

         Дед зна­ет, что го­во­рит. На сво­ей шку­ре ис­пы­тал. Пре­да­тель­ст­вом он на­зы­ва­ет вся­кое на­ру­ше­ние пра­вил. Де­душ­ка се­го­дня еще силь­нее, да­же не­тер­пи­мее, по­жа­луй, ве­рит в ком­му­низм. На­стоя­щее счастье — это на­стоя­щий по­ря­док. Же­лез­ный порядок — же­лез­ное сча­стье.

 

         «Всё бро­шу, всё на­дое­ло!» — го­во­рит сам се­бе го­род­ской и «рвет ког­ти» в де­рев­ню, от­кры­вая для се­бя за­но­во пер­во­здан­ную ра­дость ес­те­ст­ва и ко­вы­ря­ния в на­во­зе.

         «Всё бро­шу, всё на­дое­ло!» — твер­дит де­ре­вен­ский и вос­трит лы­жи ту­да, где есть то­вар и пи­во.

         Не­у­же­ли для то­го, что­бы по­нять са­мо­го се­бя, на­до не­пре­мен­но прой­ти это самое — «бро­шу»? Мо­жет ли на­чать­ся но­вая жизнь с по­хо­рон ста­рой? Во­прос. Ни­кто не от­ве­тит.

 

         Ге­ни­ем был тот че­ло­век, что при­ду­мал для по­жар­ных щи­тов вед­ра конусом — не по­ста­вишь. Ну про­сто вер­ши­на не­удоб­ст­ва! Со­вер­шен­ст­во на­обо­рот. Идею бы сле­до­ва­ло рас­про­стра­нить го­раз­до ши­ре: все ве­щи об­ще­ст­вен­но­го поль­зо­ва­ния де­лать поч­ти не­при­год­ны­ми. Авось, то­гда во­ров­ст­во по­утих­нет на про­цент-дру­гой.

 

         Под­за­до­ри­ваю де­да-ма­те­риа­ли­ста:

         — Но ду­ша-то у вас есть?

         — Нет.

         — Ой ли?!

         — По­ка живой — есть, а умру — ан­ну­ли­ру­ет­ся.

         — Ку­да?

         — Ис­чез­нет. Как сруб­лен­ное де­ре­во.

         — Де­ду­ля, душа — как се­меч­ко. Пе­ре­ждет свою «зи­му», да опять рас­ти нач­нет.

         Ста­рик за всё вре­мя раз­го­во­ра впер­вые от ду­ши хо­хо­чет. Смеш­но ему над тем, что нель­зя по­тро­гать; не­зыб­ле­мая вещь — опыт ма­те­риа­ли­ста. По­ра ста­вить в раз­го­во­ре ве­со­мую точ­ку.

         — И не­чис­тая си­ла ме­ня бо­ит­ся. Я сам — си­ла чис­тая!

 

         У Бо­га хо­ро­шо раз­ви­то во­об­ра­же­ние, у дьявола — ор­га­ни­за­тор­ские спо­соб­но­сти.

 

         Спа­сай­те се­бя! Что­бы бы­ло что по­гу­бить во имя спа­се­ния че­ло­ве­че­ст­ва!

 

         — Че­го они тут опять? — груз­чик за­го­род­ной сто­ло­вой при­ку­рил у во­ди­те­ля ав­то­бу­са. От­вет был крат­ким, но ис­чер­пы­ваю­щим:

         — Крас­ные под зе­ле­ных ко­сят.

         Не­доб­ро­же­ла­тель­ные по­па­лись дя­день­ки. Пио­нер­ский ла­герь «Дзер­жи­нец» — древ­ней­шее ло­го­во по вос­пи­та­нию пат­рио­тов, три­бу­нов и вожаков — с но­вы­ми си­ла­ми при­нял­ся за ста­рое. Вче­раш­ние мас­те­ра ре­че­вок и ба­ра­ба­нов опять тру­бят сбор: на сей раз — под зе­ле­ным зна­ме­нем мод­ной эко­ло­гии. Организация — это хо­ро­шо, организация — это си­ла! Под ли­хое бла­го­род­ное де­ло и день­жат кач­нуть мож­но, и карь­ер­ку зая­вить, и за бу­гор на ха­ля­ву ска­тать­ся. Не всем, ко­неч­но. Из­бран­ным и от­дель­ным дос­той­ным чле­нам.

         Осо­бен­но уми­ли­ло на­пут­ст­вие, дан­ное в хо­лод­ном ак­то­вом за­ле поч­ти дву­мстам по­зе­ле­нев­шим пио­не­рам пе­ред пер­вой но­чев­кой:

         — Что­бы вот без… это­го! Ес­ли ко­го-то за­ме­тим пья­ны­ми или ку­ря­щи­ми в помещениях — про­ща­ем­ся без раз­го­во­ров.

         Яс­но! Стро­гость в организации — пер­вей­шее де­ло. Ве­ду­щий вы­брал смель­ча­ков, по­ста­вил их ли­цом к сте­не и на­звал ус­ло­вие иг­ры: ес­ли от­ве­чае­те «Да» — тя­не­те ру­ки вверх.

         — Вы ра­зум­ные лю­ди?

         Они по­тя­ну­ли ру­ки вверх.

         — А че­го то­гда на стен­ку ле­зе­те?

         Ак­ти­ви­сты лю­бят хо­ро­ший юмор, по­нят­ный да­же при­ми­тив­но­му. Ак­ти­ви­сты ве­рят, что толь­ко яр­кие крас­ки, гром­кие зву­ки и пот­ные иг­ры вы­зы­ва­ют силь­ные и за­по­ми­наю­щие­ся чув­ст­ва.

         Го­род­ские шум­но бал­де­ли. Де­ре­вен­ские жа­лись в угол и сты­ди­лись сво­ей не­раз­ви­то­сти. Ви­дя эту раз­ни­цу, ак­ти­ви­сты-ор­га­ни­за­то­ры хму­ри­лись средь шум­но­го ба­ла и мор­щи­ли лбы:

         — Мы долж­ны по­ду­мать, как их вклю­чить в об­щее дви­же­ние! Про­бле­ма… Зав­тра бу­дем об­су­ж­дать Ус­тав.

         Все обош­лось хо­ро­шо. «Торч­ков» и пья­ных зе­ле­ных пио­не­ров на тер­ри­то­рии ла­ге­ря «Дзер­жи­нец» я не встре­тил ни од­но­го. Трез­вы­ми бы­ли и во­жа­ки. Это на­сто­ра­жи­ва­ло. Как-то не­при­выч­но.

 

         Пред­став­ляю, ко­гда мне бу­дет лет этак де­вя­но­сто, по­зо­вут жи­во­го сви­де­те­ля ми­нув­ших дней в ка­кой-ни­будь гим­на­зи­че­ский класс и бу­дут до­тош­но рас­спра­ши­вать:

         — Де­душ­ка, а вы прав­да при со­циа­лиз­ме жи­ли?

         — Жил, дет­ки мои, жил…

         — А рас­ска­жи­те!

         И я вздох­ну, и нач­ну, как умею, при­ук­ра­ши­вать прав­ду чув­ст­ва­ми.

         — Зна­чит, так… Я лич­но не­од­но­крат­но встре­чал­ся с ак­ти­ви­ста­ми. Бы­ва­ло, по­зво­нит сам пер­вый сек­ре­тарь об­ко­ма ком­со­мо­ла и зо­вет: «Со­би­рай­ся. По­едешь со мной на от­чет­ную кон­фе­рен­цию». И — едем. С три­бу­ны ерун­ду вся­кую ме­лют, орут, кто гром­че, что­бы не за­снуть от ску­ки. Ну, да не для это­го со­би­ра­лись! Де­ле­га­ты кон­фе­рен­ции в гос­ти­ни­це всю ночь вод­ку пьют да де­вок тис­ка­ют, а мы с секретарем — куль­тур­но, за сто­лом, под ре­чи, с са­мы­ми что ни на есть гла­ва­ря­ми. Ко­го бле­вать потянет — спе­ци­аль­ная ко­ман­да опе­ра­тив­ни­ков по­мо­га­ет, до кой­ки не­сут. Бес­плат­но, ра­зу­ме­ет­ся, всё.

         — Де­душ­ка, а ку­да по­том эти сек­ре­та­ри де­лись? Умер­ли?

         — Ну, что вы! Они воз­гла­ви­ли на­ше спра­вед­ли­вое де­мо­кра­ти­че­ское об­ще­ст­во. Активисты — это та­кая осо­бая по­ро­да лю­дей. Они ко всем вре­ме­нам лег­ко при­спо­саб­ли­ва­ют­ся.

         А по­том звон­ко­го­ло­сый маль­чик с пря­мым и че­ст­ным взгля­дом снай­пе­ра вру­чит де­душ­ке па­мят­ный вым­пел о встре­че и уве­рен­но от­че­ка­нит:

         — От име­ни и по по­ру­че­нию в честь…

         Впро­чем, нель­зя рас­смат­ри­вать бу­ду­щее так под­роб­но. Как бы и впрямь стар­че­ская сле­за на гла­за не на­вер­ну­лась.

 

         Ре­ли­ги­оз­ные лю­ди без иро­нии на­зы­ва­ют се­бя «божь­и­ми овеч­ка­ми», до­ве­рив управ­ле­ние судь­бой мас­те­ру ку­да бо­лее опыт­но­му, чем они са­ми. Но как толь­ко лю­ди пе­ре­ста­ют быть «божь­им ста­дом», ме­сто во­жа­ка на­пе­ре­гон­ки спе­шат за­нять ту­пые и силь­ные ба­ра­ны. Бо­гу на­дое­да­ет рас­тить ду­ши, а зем­но­му хо­зяи­ну нуж­ны по­го­ло­вье, шерсть и мя­со. Ин­те­рес­но, по­че­му рус­ские ак­ти­ви­сты все­гда за­ма­ни­ва­ют жи­ву­щих из на­стоя­ще­го в бу­ду­щее? Зна­чит, в на­шем на­стоя­щем поч­ти ни­ко­го нет?!

 

         Ак­ти­вист жи­вет для де­ла. Де­ло для него — са­мая важ­ная вещь на све­те. Ах, как лег­ко об­ма­нуть­ся на этом! Ес­ли дело — пре­вы­ше все­го, зна­чит, вто­ро­сте­пен­ны­ми ста­но­вят­ся: де­ти, лю­ди, вре­мя, со­весть, лю­бовь, ве­ра… — во­об­ще всё бо­гат­ст­во жиз­ни! Дело — глав­ное! Гля­дит цеп­ным ку­са­чим псом вся­кий, кто при­вя­зал се­бя к ис­пы­тан­но­му идо­ли­щу. Активист — тот же сек­тант: он обя­за­тель­но соз­да­ет во­круг сво­его дей­ст­ва соб­ст­вен­ную «ре­ли­гию» — ча­ще на сло­вах, ре­же на прак­ти­ке.

 

         Ком­со­моль­ские сек­ре­та­ри… Мы на­зы­ва­ли их обид­ным сло­вом «ком­са». Они ни­ко­гда не слу­ша­ли со­бе­сед­ни­ка, хо­тя уме­ли быть внимательными — они все­гда «из­вле­ка­ли из раз­го­во­ра поль­зу». Для ко­го? Ни один из них не ис­чез от пе­ре­тря­ски вре­мен. Быв­ший партаппарат — щен­ки по срав­не­нию с мо­ло­дой, энер­гич­ной и на­глой «ком­сой», ри­нув­шей­ся в мир де­нег и эко­но­ми­ки, «из­вле­каю­щей поль­зу» для это­го из ми­ра вла­сти и по­ли­ти­ки. Ка­кой-то мно­го­го­ло­вый иди­от про­дол­жа­ет мне на­вя­зы­вать не­нор­маль­ную мысль, что политика — это и есть де­ло, это и есть жизнь. И с не­скры­вае­мым от­вра­ще­ни­ем пя­люсь я в те­ле­ви­зор, чув­ст­вуя стыд­ное удо­воль­ст­вие от на­блю­де­ния их иди­от­ских игр. Ком­са гу­ля­ет ко­ся­ка­ми!

 

         Как от­ли­чить ак­ти­ви­ста от на­стоя­ще­го свя­щен­ни­ка? От активиста — тош­но­та суе­ты, от священника — си­ла по­коя. Веч­ное ак­ти­ви­стам не по зу­бам.

 

         При­ро­да по­ро­ди­ла ак­ти­ви­стов двух ти­пов: а) ак­ти­вист-эго­ист (всё для се­бя) и б) ак­ти­вист-про­па­ган­дист (всё для дру­гих). Рос­сия да­ла уни­каль­ную, тре­тью му­та­цию: эго­ист-про­па­ган­дист.

 

         Ны­неш­ний об­ще­ст­вен­но-ком­мер­че­ско-по­ли­ти­че­ски-хри­сти­ан­ский дея­тель, ко­неч­но, не тот уж, что пре­ж­де. Це­ле­уст­рем­лен­ный. Не пьет мно­го, о сек­се вспо­ми­на­ет урыв­ка­ми, мел­кой ха­ля­вой не ув­ле­ка­ет­ся, но как ис­тин­ный пред­ста­ви­тель сво­его пле­ме­ни со­гла­сен на бес­плат­ный труд и се­го­дня. Не ак­ти­вист, а про­сто загляденье — чис­тый ра­фи­над! Толь­ко за­чем ему всё это, спра­ши­ва­ет­ся?

         Пре­вра­тим­ся не­на­дол­го в экс­т­ра­сен­са. Важ­ней­шая фор­му­ла за­кли­на­те­лей не­ор­га­ни­зо­ван­ных на­род­ных масс — «Вклю­чай­ся!» Ни один из ак­ти­ви­стов не под­сту­па­ет­ся к лю­дям в на­ча­ле с угрозой — все­гда за­ма­ни­ва­ет, со­блаз­ня­ет. И толь­ко по­сле то­го, как не­сча­ст­ный «вклю­чил­ся», на­чи­на­ют­ся за­пу­ги­ва­ния «от­лу­че­ни­ем». От че­го? С точ­ки зре­ния био­энер­ге­ти­ки всё эле­мен­тар­но про­сто, как во­ров­ст­во: че­ло­век с ав­то­ном­но­го сво­его био­по­ля пе­ре­клю­ча­ет­ся на кол­лек­тив­ный ис­точ­ник; сло­во «Вклю­чай­ся!» не­сет в се­бе бу­к­валь­ный при­каз. Ра­зу­ме­ет­ся, «че­ло­ве­че­ский ма­те­ри­ал» под этот при­каз луч­ше го­то­вить с дет­ст­ва, за­бот­ли­во воз­во­дя по сту­пе­ням ри­ту­аль­ных ин­кар­на­ций.

         Не хо­чет­ся мрач­но про­ро­чить. Но… В Рос­сии слиш­ком лю­бят хо­ро­вое пе­ние. За­пе­ва­лы друг друж­ку пе­ре­ре­жут. Ос­тать­ся дол­жен толь­ко один!

 

         Сам по се­бе «го­мо ак­ти­ви­стус» — ноль. Он не мо­жет про­явить­ся без под­хо­дя­ще­го фо­на. Фон дол­жен быть вы­иг­рыш­ным: кри­ча­щим, яр­ким, при­вле­ка­тель­ным, бо­лез­нен­ным, луч­ше всего — не­ве­ро­ят­ным или смер­тель­ным. Буд­ни, обы­ден­ность, про­сто нор­маль­ная жизнь ак­ти­ви­ста не устраивают — он чах­нет в этом; по­это­му для спо­кой­но­го, раз­ме­рен­но­го мир­но­го бы­та го­дит­ся лишь од­на мера — взо­рвать! Это — от­лич­ный фон! Цвет? Лю­бой: крас­ный, жел­тый, зе­ле­ный, ко­рич­не­вый…

         Це­лая га­ле­рея за­ме­ча­тель­ных порт­ре­тов от­кры­ва­ет­ся мыс­лен­но­му взо­ру.

         Вот порт­рет Ак­ти­ви­ста на фо­не ге­ро­ев вой­ны и тру­да. О! Сколь мно­го скор­би, по­ни­ма­ния, бла­го­дар­но­сти и пре­кло­не­ния в его лице — ве­те­ра­ны всхли­пы­ва­ют от уми­ле­ния, при­жи­мая к гру­ди сверт­ки с бла­го­тво­ри­тель­ной на­чин­кой. Вот он на фо­не «не­за­бы­вае­мо­го» тру­да ра­бот­ни­ков-бой­цов. Вот он, Ак­ти­вист, во всем сво­ем ве­ли­ко­ле­пии на фо­не пре­ступ­ни­ков, нар­ко­ма­нов и про­сти­ту­ток. На фо­не ос­ле­пи­тель­но­го бу­ду­ще­го тво­рил свой бес­пре­дел про­ле­тар­ский по­лу­бог Ле­нин. На фо­не эко­но­ми­че­ских и по­ли­ти­че­ских труд­но­стей кра­су­ет­ся ны­неш­няя изо­щрен­ная «ком­са».

         Страх, раз­ру­ха, го­лод, вой­ны, ра­сизм, вся­кая ошиб­ка, борь­ба ра­ди борьбы — вот род­ная сти­хия ак­ти­ви­ста, толь­ко здесь он, как ры­ба в во­де. Беда — его ды­ха­ние.

         Я не пред­ла­гаю ос­па­ри­вать мне­ние. Про­сто со­об­щаю о сво­ем по­ни­ма­нии рус­ско­го фе­но­ме­на. Активист — это ад­ский сплав чес­то­лю­бия, тще­сла­вия, не­тер­пе­ли­вой энер­гич­но­сти, хит­ро­сти, ха­ме­ле­он­ст­ва, ост­ро­го чу­тья на вы­го­ду, му­же­ст­ва, са­мо­влюб­лен­но­сти, го­тов­но­сти «ид­ти до кон­ца» и «жить для дру­гих». Наи­бо­лее пас­куд­ные ка­че­ст­ва в этом спла­ве качеств — две по­след­них ипо­ста­си; ес­ли ты, обыч­ный жи­тель, не со­гла­сен на то, что­бы «для те­бя жи­ли» — это на­вя­жут на­силь­но. Ина­че смысл су­ще­ст­во­ва­ния са­мо­го ак­ти­ви­ста пре­вра­ща­ет­ся в дым.

         Все пе­ри­пе­тии бы­тия вы­год­ны лишь од­ной час­ти на­се­ле­ния. Не­важ­но, как они на­зы­ва­ют­ся: де­каб­ри­сты, раз­но­чин­цы, ком­му­ни­сты, на­род­ни­ки, де­мо­кра­ты или по­пы.

         Ак­тив­ность и ве­ра не­со­вмес­ти­мы в Рос­сии. Кро­ва­вой по­лу­ча­ет­ся не­бы­ли­ца.

 

         Есть ли та­кие во­про­сы, ко­то­рые на са­мом де­ле яв­ля­ют­ся от­ве­та­ми? Вы их на­хо­ди­ли?

 

         До тех пор, по­ка че­ло­век спо­со­бен спра­ши­вать, он — ре­бе­нок. А нау­чил­ся отвечать — уже ста­рик.

 

         За­чем че­ло­век «пе­ре­во­дит» на бу­ма­гу свои мыс­ли, чув­ст­ва? От че­го он пы­та­ет­ся из­ба­вить­ся: от во­про­сов или от­ве­тов внут­ри се­бя? И от ка­ких имен­но?

 

         Яв­ля­ют­ся ли ва­ши мыс­ли ва­шей «ча­ст­ной соб­ст­вен­но­стью»? Вы уве­ре­ны в сво­ем от­ве­те?

 

         От­че­го друж­ба лег­ко пре­вра­ща­ет­ся в лю­бовь, а на­обо­рот, лю­бовь в дружбу — поч­ти ни­ко­гда?

 

         На­род­ная муд­рость: «Не спрашивают — не спля­сы­вай!» Как час­то мы «спля­сы­ва­ем» в на­де­ж­де, что это най­дет хоть чей-то спрос. Ко­му ты хо­чешь быть ну­жен в пер­вую очередь — се­бе или дру­гим? И есть ли во­об­ще раз­ни­ца?

 

         Ес­ли твои же­ла­ния ста­но­вят­ся не­об­хо­ди­мо­стью, ты — эго­ист. Ес­ли не­об­хо­ди­мость про­бу­ж­да­ет же­ла­ния, ты — «ге­не­ра­тор». А зна­ко­мо ли те­бе чув­ст­во, ко­гда един­ст­вен­ное в жиз­ни желание — ни­че­го не же­лать?

 

         «Бу­маж­ные птич­ки» — стро­ки из ко­гда-то на­пи­сан­ных писем — ле­тят очень да­ле­ко…

 

         Эволюция — де­ло по­сте­пен­ное. Ил­лю­зии же не­тер­пе­ли­вы. По­это­му они все­гда стре­мят­ся к зал­по­во­му ре­ше­нию всех проблем — к ре­во­лю­ции. В мо­мент ре­во­лю­ции ил­лю­зии по­лу­ча­ют дос­туп к ре­аль­но­сти. И то­гда ре­аль­но­сти при­хо­дит ко­нец. Воз­мож­но, в ка­ж­дой рос­сий­ской ду­ше ни­ко­гда не ути­ха­ет веч­ный бунт — вы­дум­ка пра­вит жиз­нью. И ока­зал­ся поч­ти что прав не­заб­вен­ный Троц­кий со сво­ей иде­ей пер­ма­нент­ной, не­пре­рыв­ной, то есть, ре­во­лю­ции в ми­ре. Аб­сурд за­вое­вы­ва­ет зем­лю. Пи­шут­ся аб­сурд­ные кни­ги, ста­вят­ся аб­сурд­ные спек­так­ли, ро­ж­да­ют­ся аб­сурд­ные кар­ти­ны. Кто зна­ет, воз­мож­но, не­ле­пая жизнь, со­вме­щен­ная с не­ле­пым ее изображением — это и есть мо­мент во­ж­де­лен­ной ис­ти­ны?

         Мы все жи­вем в стра­не ре­во­лю­цио­не­ров, где революционер — ка­ж­дый. С мла­дых ног­тей, с пе­ле­нок. Это — в ге­нах. На­ши ил­лю­зии име­ют по­сто­ян­ный дос­туп к ре­аль­но­сти: на­чаль­ник «пе­ре­де­лы­ва­ет» под­чи­нен­но­го, же­на «пе­ре­де­лы­ва­ет» му­жа, од­на пар­тия «пе­ре­де­лы­ва­ет» дру­гую и т. д.

         Ил­лю­зии толь­ко ка­жут­ся раз­но­цвет­ны­ми. На са­мом деле — это как бы од­на, прав­да, не­ви­ди­мая, крас­ка, при по­мо­щи ко­то­рой мож­но изо­бра­зить лишь схе­му.

         Лю­ди в на­шей стра­не гор­дят­ся тем, как они уме­ют ра­бо­тать. Ис­те­ри­че­ски они уме­ют это де­лать! До ис­сту­п­ле­ния, до са­мо­сго­ра­ния, до точ­ки. И отдыхают — так же. Толь­ко стон над зем­лей сто­ит: Бо­же, дай нам куль­ту­ру! А что это та­кое? Во­прос один, ответов — тьма. Куль­ту­ра на Руси — это, ско­рее, ка­те­го­рия лич­но­сти, а не об­ще­ст­ва.

         Что на­ша жизнь? Сон. На пол­ное про­бу­ж­де­ние лич­но­сти дан един­ст­вен­ный срок — жизнь. Ус­пе­ешь ли? Бо­лее «про­снув­шие­ся» пло­хо по­ни­ма­ют ме­нее «про­снув­ших­ся». И на­обо­рот. Уце­леть бы в этой кос­ми­че­ской тай­ге, не за­снуть от ис­то­ще­ния. На­до, на­до бу­дить друг дру­га: не спи! А спя­щий шеп­чет сквозь дре­мо­ту: «Уй­ди. Мне и так хо­ро­шо».

 

         Кто зна­ет, как по­стро­ить ду­хов­ность в убо­го­сти? При сло­ве «куль­ту­ра» на­ци­ст­ские ор­то­док­сы го­то­вы бы­ли взять­ся за пис­то­лет. Вре­мя сме­ни­ло де­ко­ра­ции, но пис­то­лет ос­тал­ся. Сегодня — это эко­но­ми­че­ская «пуш­ка», при по­мо­щи ко­то­рой па­ру пус­тя­ков «шлеп­нуть» у зад­ней стен­ки по­лу­раз­ва­лив­ше­го­ся сель­ско­го клу­ба эту на­зой­ли­вую и уж слиш­ком жи­ву­чую веч­ную ни­щен­ку.

 

         Управ­ле­нец ска­зал: «Чи­нов­ник, имею­щий со­весть, все­гда рис­ку­ет за­ра­бо­тать се­бе ин­фаркт». Фор­му­ла про­ста: я беззащитен — зна­чит, я без­от­вет­ст­ве­нен.

 

         Как вы­гля­дит внеш­ний мир — мы при­мер­но, ху­до-бед­но, во­об­ра­жа­ем, что зна­ем. А как вы­гля­дит наш соб­ст­вен­ный, внут­рен­ний дом лич­но­сти? И что это во­об­ще та­кое, на что смот­реть? На ка­че­ст­ва? То­гда внут­рен­ний мир на­по­ми­на­ет боль­ше все­го пол­ный ка­вар­дак, за­пу­щен­ность, дичь, по­лу-ор­га­ни­зо­ван­ный ха­ос, раз­ди­рае­мый внут­рен­ни­ми меж­до­усо­би­ца­ми; вме­сто по­ряд­ка и за­ко­на здесь, ча­ще все­го, пра­вят страх, про­из­вол, желания — од­них они за­став­ля­ют за­би­вать­ся в угол, дру­гих, на­обо­рот, лезть на ро­жон. Ах, где и как бы най­ти гар­мо­нию? Увы, сам для се­бя че­ло­век слеп — труд­но, очень труд­но по­ки­нуть при­выч­ный «до­мик» лич­но­сти и смот­реть на не­го со сто­ро­ны: что-то по­прав­лять, что-то пе­ре­де­лы­вать… Да и чем, ка­ким ин­ст­ру­мен­том поль­зо­вать­ся внут­ри се­бя?! Единственно — сло­вом! Бу­к­валь­но: су­мел се­бе сказать — су­ме­ешь и сде­лать. Ко­неч­но, ме­ж­ду ска­зан­ным и сде­лан­ным есть из­вест­ная дистанция — вре­мя; но и она под­чи­ня­ет­ся ста­ра­нию и ре­мес­лу.

 

         Не в пер­вый раз я за­ме­чаю, что лю­ди, на­хо­дя­щие­ся «при ис­пол­не­нии», при­хо­дят в бе­шен­ст­во от встре­чи с улыб­кой и доб­ро­же­ла­тель­но­стью.

 

         Спра­ши­ваю у ру­ко­во­ди­те­лей тре­нин­га:

         — Вы здесь из взрос­лых лю­дей де­лае­те обратное — пре­вра­щае­те в де­тей: неж­ных, от­кры­тых, не­за­щи­щен­ных пе­ред гру­бо­стью ре­аль­ной жиз­ни. Вы дае­те им по­чув­ст­во­вать, как вы­со­ко сто­ит план­ка под­лин­ной от­кры­то­сти и сво­бо­ды. По­том вы уе­де­те, а они ос­та­нут­ся, «вы­вер­ну­тые» в вос­по­ми­на­ния, в нос­таль­гию, с от­чет­ли­вым же­ла­ни­ем по­вто­рить еще и еще раз (за лю­бые день­ги!) это по­гру­же­ние в обая­тель­ную че­ло­веч­ность. Вы это­го хо­ти­те?

         — Есть в тво­их сло­вах прав­да. Но поль­за пе­ре­кры­ва­ет из­держ­ки.

 

         Из под­слу­шан­но­го:

         — луч­шее очарование — это оча­ро­ва­ние по­нят­но­стью;

         — оце­нен­ная опас­ность пе­ре­ста­ет быть бес­ко­неч­ной опас­но­стью;

         — са­мые страш­ные фильмы — это ко­гда так и не по­ка­за­ли, че­го на­до бо­ять­ся.

 

         На мой взгляд, луч­шая проповедь — это все­го лишь чья-то жизнь. Ко­то­рая про­сто ря­дом и по­это­му це­ли­ком по­нят­на.

 

         Рань­ше! Ах, как меч­та­тель­но за­ка­ты­ва­ют­ся гла­за у тех, кто умуд­рен опы­том. Рань­ше… Сло­во-то ка­кое! И уж плы­вут пе­ред мыс­лен­ным взо­ром кар­ти­ны дней ми­нув­ших, яс­ные и при­вле­ка­тель­ные, от­сто­яв­шие­ся во вре­ме­ни до род­ни­ко­вой чис­то­ты, ли­шен­ные тре­во­ги; ни пла­ны, ни на­де­ж­ды, ни за­бо­ты, ни да­же вы­со­кое чув­ст­во долга — ни­что не бес­по­ко­ит их. Ах, про­шлое! Са­мое яс­ное, са­мое прав­ди­вое и са­мое чис­тое из че­ло­ве­че­ских зер­кал. Сколь­ко его ни мути — оно всё рав­но от­сто­ит­ся. Оно пре­крас­но в сво­ей на­зи­да­тель­но­сти. По­кло­нись, че­ло­век, сво­ему свет­ло­му вре­ме­ни; и чем даль­ше оно — тем свет­лее.

 

         Ес­ли пе­щер­ным ди­ка­рям дать ни с то­го, ни с се­го ост­рые но­жи, они, гля­дишь, без при­выч­ки че­рез пол­го­ди­ка друг друж­ку по­ре­шат, а ес­ли еще и во­доч­ки к но­жам приложить — не­де­ли не про­тя­нут; или то­го ху­же: свой соб­ст­вен­ный ра­зум ка­кой-ни­будь «ве­ли­кой» иде­ей заменить — со­всем ко­нец.

 

         Ах, жизнь по рас­пи­са­нию, — на­деж­ная меч­та! — и яс­но всё за­ра­нее от мор­ды до хво­ста. Края у жиз­ни гром­кие, средь середин — иг­ра. По рас­пи­са­нию гон­ки в 00.00 — по­ра!

 

         Со­чит­ся страх сквозь те­ат­раль­ность оп­ти­ми­стов, на фо­не род­ст­вен­ни­ков лгут: и факт, и ста­ри­ки. Па­ла­та. Врач. Уны­лых стре­лок ход не­бы­ст­рый. Де­жур­ная сте­риль­ность пер­со­на­ла. Свет не­ис­тов. Ствол взгля­да да­вит в по­то­лок… И — взве­де­ны кур­ки! Всё зал­пом: ум, оби­ды, под­дан­ст­во и верность — ту­да, за грань сло­вес­но­сти и ве­са чувств. Ду­ша блу­ж­да­ет и го­рит, мик­сту­ры за­пах сер­ный, на дрожь, на прах рас­сы­пан пульс хо­лер­ный. Зло­бит­ся осень. И за­кля­тье шеп­чет не­мощь: «Из­ле­чусь!» О, чу­до! Ды­шит пус­то­та под одея­лом. Иг­ра­ет смерть, ей занавеса — ма­ло.

 

         «За­ка­лять­ся в борь­бе» мож­но, по­жа­луй, лишь с са­мим со­бой: что­бы по­бе­ж­ден­но­го ос­та­вить на ми­лость по­бе­ди­те­лю.

 

         Неопределенность — смерть для ма­ши­ны.

 

         От­че­го цер­ков­ни­ки не при­вет­ст­ву­ют нов­шеств, поч­ти все­гда оп­по­зи­ци­он­ны про­све­ти­те­лям, от­че­го они оп­ла­ки­ва­ют ка­ж­дый шаг ци­ви­ли­за­ции и на­по­ми­на­ют о ка­ре? Поя­ви­лись не­ка­но­ни­че­ские тексты — беллетристика — бо­ро­лись с вла­стью книг, поя­ви­лись не­ка­но­ни­че­ские изображения — ки­но, те­ле­ви­де­ние, — бо­рют­ся и с этим; оп­ла­ки­ва­ют, что мо­ло­дые слу­жат не в хра­мах, а на сто­ты­сяч­ных стадионах — ку­ми­рам. От­че­го цер­ковь так вол­ну­ет­ся? Обыч­ный ре­ли­ги­оз­ный кон­сер­ва­тизм? А, мо­жет, что-то дру­гое тут, не­кая при­чи­на, пре­вы­шаю­щая си­лу са­мой церк­ви? Вот что ви­дит­ся: ли­це­дей­ст­во, ху­до­же­ст­вен­ное изо­бра­же­ние, яр­кая фан­та­зия, об­ле­чен­ная в плоть про­из­ве­де­ния, кни­ги, теле — суть од­ной и той же це­пи, как, впро­чем, и са­ма ре­ли­гия. А имен­но: всю­ду есть опас­ность ли­шить­ся уме­ния лич­но­ст­но­го вос­при­ятия, бу­к­валь­но «са­мо­му вы­ра­ба­ты­вать жизнь»: мне­ния, эмо­ции, мыс­ли, оценки — за­чем?! — ко­гда есть не ис­ся­каю­щий ис­точ­ник, обиль­ный ка­нал, об­ра­зец ку­ми­ра, ре­жис­су­ра «ве­ры», к че­му мож­но так или ина­че под­клю­чить­ся; за­им­ст­во­ван­ные ощу­ще­ния жиз­ни все­гда ка­жут­ся бо­га­че соб­ст­вен­ных; это — путь ле­ни, раз­вра­щен­но­сти, риск для раз­ви­тия са­мо­стоя­тель­ной лич­но­сти: впи­ты­вая не­кий уро­вень, на­все­гда ос­тать­ся в нем, то есть, соб­ст­вен­ное «жить» за­ме­нить на доб­ро­воль­ное «слу­жить». В этом от­но­ше­нии ам­би­ции церк­ви ни­чем не от­ли­ча­ют­ся от ам­би­ций бел­лет­ри­ста. Един­ст­вен­ный про­пуск, по­зво­ляю­щий не за­дер­жать­ся нигде — это ра­бо­чая фор­му­ла, из­вест­ная бо­лее все­го де­тям: «Я — сам!» Ска­жи так, и ни­ка­кая кни­га, ни­ка­кой спек­такль не под­ме­нят иной жиз­нью твою соб­ст­вен­ную.

 

         Вот при­ру­чил­ся че­ло­ве­чек, а был ко­гда-то — Че­ло­век… Он был за­бо­той ис­ка­ле­чен за­бо­то­да­тель­ных кол­лег. Он, к са­мо­быт­но­сти го­то­вясь, весь век го­то­вить­ся го­тов: по­дав за­ви­си­мую со­весть на суд за­ви­ся­щих го­лов. Он, че­ло­ве­чек, мал и ро­бок, на­де­жен он, как сы­тый раб, ему б с Хо­зяи­ном бок о бок кру­тить со­бы­тий ап­па­рат!

         Сим­био­ти­че­ская пар­ность, со­ба­ка лас­тит­ся у ног… За прирученье — бла­го­дар­ность, за благодарность — по­во­док.

 

         За­чем сло­ва, сил­ки для смыс­ла? Сво­бод­ный звук — сво­бо­ды знак. Скрижали — ложь, ка­но­ны скис­ли, где друг вче­ра был, нын­че враг.

         Влю­бись, же­на, в крик ис­сту­п­ле­нья: что ум не смо­жет, смо­жет стон. Жизнь — ри­ту­ал. И — по­здрав­ле­нья то­му, кто мол­ча вы­шел вон.

 

         Страсть, наи­грав­шись гру­бо­стью, ос­ваи­ва­ет неж­ность. Где неж­ность при­жи­лась: в уме иль в чув­ст­ве? Бли­ста­ет страсть. Тем­не­ют чув­ст­ва.

 

         Суть не­уло­ви­ма. В этом ее суть, но и эта суть не­уло­ви­ма.

 

         Слия­ние со­дер­жа­ния и фор­мы ос­та­нав­ли­ва­ет дви­же­ние су­ти, но для су­ти дви­же­ния это без­раз­лич­но.

 

         Валь­ка-хро­мой, фо­то­граф, не мно­гих лет от ро­ду, одел­ся по­вы­ра­зи­тель­нее, с вы­зо­вом: ко­жа­ная кеп­ка, тем­ные оч­ки, за­гра­нич­ный верх, бе­ло­снеж­ней­шие брю­ки и по то­гдаш­ней моде — чер­ные ла­ко­вые туф­ли; еще бы! — Валь­ка вы­шел из ЛТП — двух­го­дич­но­го конц­ла­ге­ря для алкоголиков — и жад­ный, дав­но не уто­ляе­мый вос­торг от жиз­ни гус­то те­перь за­ме­ши­вал­ся на не­люб­ви к судь­бе и мсти­тель­но­сти ко все­му ос­таль­но­му.

         Встре­ти­лись у «Гас­тро­но­ма». Ста­ли счи­тать. Не хва­та­ет! И сколь­ко! — 15 ка­ких-то вши­вых ко­пе­ек! А ведь не пой­дешь уни­жать­ся, у му­жи­ков из оче­ре­ди про­сить. За­нерв­ни­ча­ли, за­ма­те­ри­лись, ста­ли со­об­ра­жать. Валька — озор­ник, ак­тер по жиз­ни, ядо­ви­тый фи­ло­соф, убе­ж­ден­ный пес­си­мист, но ес­ли уж на­ка­тит на не­го шутить — со­рви­го­ло­ва. На­про­тив «Гас­тро­но­ма», че­рез до­ро­гу, — цер­ковь: ка­ле­ки, ба­буш­ки, пре­ста­ре­лые алкаши — си­дят ряд­ком, ждут по­дая­ния. Валь­ка ко­жа­ную кеп­чон­ку с го­ло­вы со­рвал и — ту­да. Сел.

         Ни­кто ни­че­го, буд­то так и на­до. А Валь­ка-то, ши­кар­но так, с ма­ху в бе­лых-то шта­нах в пыль по­ва­лил­ся, кеп­ку вы­ста­вил, ро­жу сде­лал, но не пе­чаль­но-рав­но­душ­ную, как у всех, а, на­обо­рот, дос­той­ную. Пси­хо­лог! Де­сять ми­нут си­дит, пят­на­дцать… Что-то не гус­то по­да­ют, то есть, во­об­ще ни­че­го. Стал ос­мат­ри­вать­ся. Ря­дом ба­буш­ка ра­бо­та­ет, то­же от не­че­го де­лать Валь­ку изу­ча­ет… Ага, на­ко­нец-то бро­си­ли! Кон­фет­ку… Валь­ка чуть бы­ло вслух не об­ло­жил бла­го­де­те­ля. По­том кто-то яб­лоч­ко по­дал, па­ру пря­ни­ков по­ло­жи­ли… Денег — ноль. Из­де­ва­ют­ся?!

         — У нас тут ми­ли­цио­нер хо­дит, пе­ре­пи­сы­ва­ет, все ни­щие на уче­те, — ба­буш­ка за­го­во­ри­ла пер­вой.

         У Валь­ки по­тем­не­ло в гла­зах.

         — Как?! За­чем пе­ре­пи­сы­ва­ют? Ко­го?

         — Ни­щих. По­ло­же­но так. А ты вро­де от­ку­да?

         Ба­буш­ка не со­мне­ва­лась, что Валь­ка бед­ст­ву­ет, про­сто по-дру­же­ски, как кол­ле­га кол­ле­гу, по­свя­ща­ла в ме­ст­ные обы­чаи. И Валь­ку по­нес­ло. Он сам по­тряс­ся на то, как это по­лу­чи­лось: в но­су на­ту­раль­но за­хлю­па­ло, из глаз по­тек­ло по-на­стоя­ще­му. Да что там из глаз — внут­ри всё за­ры­да­ло. Врал Валь­ка, как пел пе­ред смер­тью.

         — Из дет­до­ма я сбе­жал! Ро­ди­те­лей, мам­ки-пап­ки не­ту, до­ма не­ту, родни — хоть бы од­на со­ба­ка! Один я на всем бе­лом све­те. Удав­люсь! Костюмчик — ук­рал, в дет­до­ме для ху­до­же­ст­вен­ной са­мо­дея­тель­но­сти дер­жа­ли… Вор! Си­ро­та! Жить не хо­чу! Ног у ме­ня не­ту!

         — Как не­ту?! — ах­ну­ла баб­ка.

         — Так не­ту! Про­те­зы. Как у Ма­ресь­е­ва. Ой, боль­но-боль­но-боль­но!..

         — Эх ты, па­рень! — баб­ка то­же ти­хо за­пла­ка­ла; чу­жое го­ре в доб­рой ду­ше зву­чит гром­ко. — Те­бе сколь­ко на­до-то?

         Валь­ка по­перх­нул­ся.

         — Пят… пят­на­дцать ко­пе­ек.

         Ба­буш­ка где-то по­ры­лась, дос­та­ла серь­ез­но:

         — На.

         Валь­ка взял. На­до вста­вать, ид­ти. А как? Ног-то ведь не­ту, сам ска­зал. Весь ряд ни­щих ус­та­вил­ся. Не жа­ле­ют, но и не сме­ют­ся, по­хо­же, про­сто смот­рят. Мор­щась, за­ку­сив гу­бу, по­ста­ны­вая кое-как встал, по­шел, ди­ко при­па­дая на обе ноги — на до­ро­ге пе­ред ни­щи­ми, как на аре­не! А друж­ки из-за уг­ла вы­су­ну­лись, от хо­хо­та ва­лят­ся, орут, что есть мо­чи:

         — Ка­най! Ка­най сю­да! На ру­ки при­па­дай! Хро­май, силь­нее, Ва­лек, а то не по­ве­рят!

         Что-то Валь­ка то­гда ис­пы­тал. Пло­хо ему в тот день бы­ло с друж­ка­ми. Не для ра­до­сти пилось — для за­бы­тья.

         …Мно­го лет про­шло. Его зна­ют все ни­щие, он их фо­то­гра­фи­ру­ет, пьет с ни­ми, по­ку­па­ет им ви­но, а они за это бла­го­дар­ны, рас­ска­зы­ва­ют, из ка­ких гор­нил вы­те­ка­ют не­су­ет­ные био­гра­фии, ма­тер­ная окон­ча­тель­ная муд­рость бы­тия. До­ма у Валь­ки кол­лек­ция порт­ре­тов: пло­хая оде­ж­да на лю­дях, пор­чен­ные ли­ца, ум­ные, ни­че­го не жду­щие гла­за двор­ня­жек.

         — За­чем те­бе это? — спра­ши­ва­ют Валь­ку.

         — Хо­чу. Вот сни­му по­след­не­го ни­ще­го в го­ро­де и боль­ше не бу­ду.

         Лу­ка­вит Валь­ка. Од­ни ни­щие уми­ра­ют, на их мес­те по­яв­ля­ют­ся дру­гие. Не бу­дет кон­ца. Жить Валь­ке всё тош­нее, за­поя­ми ра­бо­та­ет, за­поя­ми и га­сит се­бя. Но есть в нем од­на не­из­мен­ная осо­бен­ность: ес­ли встре­ча­ет­ся на ули­це ка­та­фалк или слу­чай­ная по­хо­рон­ная про­цес­сия, Валь­ка преображается — под­тя­ги­ва­ет­ся, на­пру­жи­ни­ва­ет­ся, как гон­чая пе­ред бро­ском, в гла­зах за­го­ра­ет­ся ра­до­ст­ный воз­бу­ж­ден­ный блеск:

         — А! Ви­де­ли? Жму­ра по­вез­ли!

         Слов­но за­ви­ду­ет.

 

         Для то­го, что­бы уз­нать точ­но си­лу гра­ду­са ал­ко­голь­но­го на­пит­ка, мож­но вос­поль­зо­вать­ся спе­ци­аль­ным прибором — арео­мет­ром. А как оце­ни­вать си­лу ви­на для ду­ши? Ис­сле­ду­ем.

         1. В по­эзии: од­но­знач­но главное — кре­пость слов.

         2. Эс­т­ра­да: му­зы­ка по­кру­че, сло­ва по­лег­че.

         3. Сим­фо­ни­че­ская му­зы­ка: без слов.

         Со­вме­ще­ние п. п. 1 и 3 по­зво­ля­ет ис­пы­тать кре­пость по­эти­че­ско­го сло­ва: ес­ли ря­дом с сим­фо­ни­ей оно не звучит — дол­го не про­тя­нет.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Вся­кий, осу­ж­даю­щий она­низм, сви­де­тель­ст­ву­ет о пе­чаль­ном: он уже не мо­лод». Так — иносказательно — Ху­дож­ник вы­ра­зил свое от­но­ше­ние к ра­бо­те.

 

         Ду­рач­ки бы­ва­ют раз­ные: а) те, ко­то­рые по­мо­га­ют со­вер­шать хо­ро­шие по­ступ­ки; б) те, ко­то­рые по­зво­ля­ют учить­ся прав­де; в) и те, что под­во­дят к от­кры­ти­ям.

 

         Со­дер­жи­мое мыс­лей и чувств не мо­жет пе­ре­лить­ся в дру­го­го, ес­ли со­бе­сед­ник во­об­ра­жа­ет се­бя пол­ным.

 

         Меч­та­нья спеш­ны, но­ров вздо­рен, вся по­лу­ка­мень-по­луп­ти­ца: гла­за пе­чаль­ны не от горя — улыб­кой не с кем по­де­лить­ся!

 

ДОЖДЬ

 

         Же­на в отъ­ез­де. На улице — сы­ро. Оди­но­че­ст­во краткое — празд­ник.

 

         Сколь­ко на све­те ка­пель? Столь­ко же, сколь­ко мыс­лей?! За­чем мне их все ло­вить?

 

         Ноч­ная во­да ус­по­ко­ит днев­ную. Пол­день и пол­ночь со­шлись в на­строе­нии. Ви­ди­мо, осень.

 

         В ком­на­те ти­хой сту­чат ча­сы. Дождь по стек­лу уда­рил. Всё за­глу­ши­ли ка­п­ли.

 

         Го­лый стою пе­ред зер­ка­лом. Се­ди­на. А те­ло еще мо­ло­дое. Пла­чет сен­тябрь, зем­ля рав­но­душ­на.

 

         Су­ма­сшед­шие лю­бят знать о том, что они без­на­деж­ны. Лу­жи за­бы­ли, что ско­ро опять пре­вра­тят­ся в ту­чи.

 

         Про­сто так за­до­ж­ди­ло. Под кус­том за­во­ро­чал­ся пья­ный. На­блю­даю. Смысл — не ищу.

 

         По­эт не тот, кто слу­жит вдох­но­ве­нью, а тот, кто гре­шен, пи­шет че­рез лень, спит, где по­па­ло, дру­жит с оту­пе­ни­ем и вод­ку пьет, и но­ет ка­ж­дый день о том, что нра­вы слиш­ком не­по­треб­ны, что воз­дух плох и в жен­щи­нах об­ман, что мир про­тух и пер­вен­ст­ву­ет рев­ность, и в хра­ме мертв язы­че­ский бол­ван. (О, как со­сед­ст­во то ве­ли­ко­леп­но: на фо­не гря­зи вся­кий обе­лён!) В по­хмель­ный час из­му­чен­ный и блед­ный, дро­жа, он вя­жет ни­точ­ку вре­мен.

 

         Все­го пре­вы­ше жен­щин я це­ню! Муд­ры, пре­крас­ны, неж­ны и лю­би­мы. Жаль, име­на не все за­по­ми­наю.

 

         Ис­сяк­нет всё: и друж­ба, и оби­да, не­воз­му­ти­мость ближ­них от­да­лит. Как ночь, пе­ре­се­чен­ная бо­ли­дом, — угас­нет ум, соз­на­ния бо­лид. Пус­та мо­раль, не знаю­щая фор­мы. Ве­ли­кий гром — ни­что пред ти­ши­ной. Нет бу­ду­ще­го. Сло­во сты­нет в гор­ле. По­топ су­ет. Но не ро­дил­ся еще Ной… Пьян­чу­га жалкий — вре­ме­ни вер­ши­на! — воз­двиг в се­бе смер­дя­щий рай, где бо­га по­се­лил. И, как ско­ти­на, без­ро­по­тен даю­щий к жа­ж­де: «Дай!»

         Ве­лик и прост сек­рет со­еди­не­ния: живущий — жив, старающийся — мертв. Ро­див­ший вещь, ро­ж­да­ет вре­мя, вспа­хав­ший по­ле, се­ет ров. Кто вы­пал вон из дан­но­го аб­сур­да, вза­мен не имя — вы­зов при­об­рел; го­лод­ный мир (по­хо­жий на же­лу­док) сча­ст­ли­вую судь­бу кла­дет на стол. Ни кра­со­та, ни не­на­висть, ни сказка — ни­что мгно­вен­ный не ко­леб­лет срок. Од­на лю­бовь, как смерт­ная под­сказ­ка, под­ска­зы­ва­ет, сколь ты оди­нок!

 

         Убе­ж­ден­ность рас­про­стра­ня­ет­ся по­доб­но эпидемии — это наи­бо­лее тяж­кий вид мас­со­во­го су­ма­сше­ст­вия.

 

         1993 г. Ин­фля­ция. Бы­ва­ют скач­ки до се­ми­сот про­цен­тов в ме­сяц. Бе­ре­мен­ные жен­щи­ны на ули­цах города — ред­кость.

 

         Жи­вем ус­лу­га за ус­лу­гу: об­жор­ст­во, го­лод, — всё б бра­нить! Ца­ри пи­та­ют­ся друг дру­гом, бедняжки — с не­ба тя­нут нить.

 

         Окон­ча­тель­но под­твер­дить те­зис: «В здо­ро­вом теле — здо­ро­вый дух» мо­жет толь­ко смерть.

 

         Ре­п­ли­ка на ули­це: «В прав­ду нын­че ве­рят толь­ко ду­ра­ки!»

 

         То, что про­жи­то, яв­ля­ет­ся ма­те­ри­аль­ной ча­стью веч­но­сти. Эта вечность — по­за­ди нас, мы ее «про­из­во­ди­те­ли». Смысл жиз­ни в том, что ка­ж­дый в от­дель­но­сти и все вме­сте мы «вы­ра­ба­ты­ва­ем» что-то из ни­че­го.

 

         По­че­му в 16 лет мыс­ли о смерти — слад­кий со­блазн? Силь­на и здо­ро­ва мо­ло­дая жизнь, силь­на и здо­ро­ва ее мо­ло­дая сестра — смерть — у них у обе­их силь­ная хват­ка и вла­ст­ный го­лос; они про­бу­ют си­лы, вы­яс­ня­ют, чья скрип­ка бу­дет пер­вой.

 

         Жизнь стар­ше смер­ти.

 

         Жизнь стар­ше смер­ти на раз­ни­цу си­лы, вы­ра­жае­мую в еди­ни­цах времени — это и есть срок твое­го бы­тия.

 

         Срок бы­тия под­чи­ня­ет­ся же­ла­нию «быть».

 

         Ка­лам­бур. За­чем жен­щи­на стре­мит­ся оде­вать­ся со вку­сом? Ко­неч­но, един­ст­вен­но для то­го, что­бы вы­зы­вать ап­пе­тит.

 

         Жен­щи­ну от ба­бы от­ли­чить со­вер­шен­но не труд­но: от жен­щи­ны все­гда ис­хо­дит по­кой, от бабы — суе­та и сму­та.

 

         Лю­би­мая! Про­сти нас всех: бе­ру­щих, со­блаз­няю­щих, хо­тя­щих, при­ми, как мир, тот грех, что гор­ше чем — тем сла­ще. Во­об­ра­же­ние не дрог­нет, не порх­нет, за­ве­са вре­ме­ни тон­ча­ет, ру­ка пред­ме­ты гла­дит, мнет, — един­ст­во па­мя­ти и не­ба ощу­ща­ет. Свободного — ни­чем не от­толк­нуть: уп­рям и по­сто­ян­но доб­ро­во­лен, не пре­вра­тит он сча­стье в кнут, не бро­сит­ся от це­ло­го за до­лей. Как мы пре­крас­но, глу­пые, мол­чим! Нет ни­че­го, де­ля­ще­го со­вме­ст­ность. У оп­рав­да­нья ж мил­ли­он ли­чин: сло­ва, же­ла­ния, су­ет­ная че­ст­ность… Ни мыс­лию, ни зву­ком, ни ру­кой, — ни­чем не дер­жит ми­лый че­ло­век. Кто мо­жет так? Люб­ви по­кой! — Сво­бо­да там, где кон­чил­ся по­бег. Ду­ша так пол­но с дру­гом за­од­но, что всё еди­но. Всё рав­но.

 

         Ли­чин­ки идей, по­па­дая в бла­го­при­ят­ную среду — мозг — на­чи­на­ют раз­ви­вать­ся; ко­гда им ста­но­вит­ся тес­но, об­ла­да­тель моз­га по­зна­ет со­мне­ние.

 

         Го­то­во всё. Мрак силь­но за­сто­ял­ся. Пре­де­ла сил не бу­дет, черт возь­ми! От­крой­те путь, ночь вый­дет в рит­ме валь­са: од­них лю­бить, а прочих — изу­мить. Ог­ром­ный дом без бо­га и по­ро­га гу­лять го­тов три ада на­про­лет! А там — за­ря: зна­ко­мы и убо­ги тра­вин­ки блажь и све­то­ча по­лет… Но не сей­час! Не на­до, не то­ми­те: жи­ву­щий жив без чув­ст­ва, без ума! Ждет не­бо от лю­дей кро­во­про­ли­тия, что­бы ду­ша ли­лась к не­му са­ма.

 

         Ку­да бе­жишь? Жи­ви от­вес­но. Па­дет по­кой на твердь ли­ца. Кто ме­чен сла­вою небесной — зем­ная ви­дит­ся улыб­кой мерт­ве­ца.

 

         При­чи­на все­гда ва­лит ви­ну на след­ст­вие.

 

         Вот-вот зи­ма.

         Же­ла­ний нет.

         Су­хое се­мя вре­ме­ни не зна­ет.

 

         Вес­на 1993-го. Ли­ца на ули­цах, в транс­пор­те поч­ти у всех лю­дей мрач­ные, оза­бо­чен­но-тер­пе­ли­вые, взгля­ды чу­гун­ные ка­кие-то. А солн­це све­тит, ка­пель, как по­ло­же­но… Иду, улы­ба­юсь, не та­кой, как все. Об­ра­ща­ют по­доз­ри­тель­ное вни­ма­ние: враг?!

 

         На вы­со­кой ска­ле сто­ял Ма­як. Све­тил ко­раб­лям в но­чи, гор­дил­ся сво­ей ра­бо­той. Ма­як хва­ли­ли, про не­го да­же пес­ни слагали — та­кой он был не­за­ме­ни­мый. Но вот од­на­ж­ды Ма­як за­ду­мал­ся: «А по­че­му это я дол­жен все­гда тор­чать на сво­ей ска­ле? По­че­му я дол­жен све­тить ко­раб­лям, ко­то­рые бы­ва­ют, где хо­тят? Я то­же хо­чу пу­те­ше­ст­во­вать, дру­гих по­смот­реть и се­бя по­ка­зать! По­че­му дру­гим мож­но, а мне нель­зя?!»

         Дол­го ду­мал. Как ко­раб­ли на­ка­зать? Оби­дел­ся и — по­гас.

 

         Кто бо­га сде­ла­ет обы­ден­но-зем­ным, тот не­бом на­зо­вет и суп с кар­тош­кой. Да Боже — про­тив: он зам­ком врез­ным спа­са­ет ис­ти­ну от не­на­сыт­ной плош­ки.

 

         А ты зна­ешь, кто на са­мом де­ле един­ст­вен­ный и не­по­вто­ри­мый? Ты и Он. Но не мо­жет быть двух «един­ст­вен­ных». Зна­чит, вы — од­но. И не на­до со­пер­ни­чать: ли­бо ты жи­вешь по Его за­ко­нам, ли­бо Он — по тво­им.

 

         У твор­ца лю­бовь од­на, у по­лу­ча­те­ля дру­гая. Они не по­ми­рят­ся.

 

         Обык­но­вен­ные же­ла­ния про­бу­ж­да­ют обык­но­вен­ные воз­мож­но­сти. Не­обык­но­вен­ные же­ла­ния бу­дят не­обык­но­вен­ное. Ко­гда же­ла­ние про­бу­ж­да­ет желание — это ко­нец воз­мож­но­стям.

 

         Она бы­ла та­ин­ст­вен­нее тай­ны, он был от­крыт, как пти­ца не­бе­сам, не­зря­чий слу­чай их столк­нул слу­чай­но: гла­за в гла­за, об­ман в об­ман.

         Она сво­ей до­вер­чи­во­сти ра­да, он всё го­тов, уве­рен­ный, при­нять. Он об­ма­нул­ся, ско­ван сло­вом «на­до», она про­па­ла, — вы­ну­ж­де­на «дать».

 

         О трех по­но­сах. Пер­вый. Сло­вес­ный. Этой бо­лез­нью лю­ди стра­да­ют с тех са­мых пор, как нау­чи­лись го­во­рить. Вто­рой. Чув­ст­вен­ный. Он хо­ро­шо зна­ком жен­щи­нам, по­этам и ал­ко­го­ли­кам. И, на­ко­нец, тре­тий. Смы­сло­вой по­нос. Ме­ня пой­мет вся­кий, ко­му при­хо­ди­лось ис­пы­тать на се­бе «по­ток соз­на­ния» — про­по­ве­ди ме­ди­ти­рую­щих.

 

         Сей мир — не­смет­ная сум­ма. Вы не там ище­те свою бед­ность.

 

         Как от­ли­чить ис­тин­ную жен­щи­ну от же­но­по­доб­но­го су­ще­ст­ва? Ис­тин­ная жен­щи­на без­от­чет­но, всю­ду соблазняет — она бу­к­валь­но из­лу­ча­ет этот со­блазн, ад­ре­со­ван­ный всем. По­это­му, ко­гда го­во­рят, что муж­чи­на со­блаз­нил жен­щи­ну, я силь­но смеюсь — он да­же тео­ре­ти­че­ски не в со­стоя­нии это сде­лать, про­сто не да­но. Он спо­со­бен к ино­му искусству — сов­ра­щать.

 

         Ме­ня уп­ре­ка­ют в том, что я при­ук­ра­ши­ваю тех, с кем об­ща­юсь, во­об­ра­жаю не­что не­ре­аль­ное о тех, ко­го люб­лю, слиш­ком бес­ком­про­мисс­но на­де­ляю обы­ден­ность ве­ли­ки­ми чув­ст­ва­ми и дос­то­ин­ст­ва­ми, слиш­ком, мол, го­тов до­ве­рять и до­ве­рять­ся вы­дум­ке. Ми­лые мои!!! Мой вы­ду­ман­ный мир — это мой ре­аль­ный внут­рен­ний мир. Пред­став­ляе­те, в ка­кой не­ве­ро­ят­ной рос­ко­ши я су­ще­ст­вую?! Кто ж ви­но­ват, что мно­гие са­ми за­пи­са­ли се­бя в ни­чтож­ные и се­рые? Для ме­ня они — ос­ле­пи­тель­ны и ве­ли­ко­леп­ны! Мно­гие не­на­ви­дят фан­та­зе­ров от за­вис­ти… к се­бе.

 

         Жизнь разума — за­пя­тая; цель­ный, я не ну­ж­да­юсь в до­пол­ни­тель­ных зна­ках ни до, ни по­сле за­пя­той.

 

         Пла­чу за всё! При­чем, за всех! Ли­ст­ву чер­вон­цев пря­чет по­да­ва­ла, и гром­че всех мой стыд­ный смех ску­ча­ет вслух. Как бля­ди у во­кза­лов. Оши­бок шик итог не от­вра­тит: па­рад зна­че­ний то­нет в об­ну­ле­ньи, и жиз­ни пульс и смер­ти ритм тол­ка­ют в храм… Где бляди — на ко­ле­нях.

 

         Люди — ра­бы соб­ст­вен­ных «сце­на­ри­ев»: ли­бо ок­ру­же­ние под­го­ня­ем под соб­ст­вен­ное пред­став­ле­ние, ли­бо наоборот — учим­ся сми­рять­ся. А что, ес­ли не иметь «сце­на­ри­ев» во­все? То­гда убо­гонь­кая фор­му­ла «что есть, то и лад­но» пре­вра­ща­ет­ся в не­ис­то­щи­мое «что есть, то и ра­дость».

 

         Человек — тру­ба. Что ни про­пус­ти че­рез нее — сча­стье.

 

         Во­про­сы на­хо­дят­ся в ми­ре взрос­лых, ответы — в ми­ре де­тей.

 

         На всю жизнь да­ны два ис­ход­ных без­ус­лов­ных реф­лек­са: со­са­тель­ный и хва­та­тель­ный. Да взять хо­тя бы лю­бовь лю­дей: она обя­за­тель­но хва­та­ет­ся за всё, что чув­ст­ву­ет, а по­том по­еда­ет это.

 

         «Не ухо­ди!» — твер­дят те, кто лю­бит в не­под­виж­но­сти. «Не ос­та­нав­ли­вай­ся!» — за­кли­на­ет лю­би­мую иду­щий.

 

         Оцен­щи­ки во­об­ра­жа­ют се­бя ис­точ­ни­ком цен­но­стей.

 

         По­кло­не­ние ко­ли­че­ст­ву не­из­беж­но при­ве­дет те­бя к сме­не ка­че­ст­ва, и ты ли­шишь­ся то­го, что так усерд­но на­ка­п­ли­вал. Ко­пи ка­че­ст­ва, — это не свя­за­но с по­те­ря­ми ко­ли­че­ст­вен­ны­ми.

 

         Зна­ние ос­та­нав­ли­ва­ет по-зна­ние.

 

         Все на­стоя­щие ин­тел­ли­ген­ты в России — за­пой­ные пья­ни­цы. Ес­ли слу­ча­ют­ся ис­клю­че­ния, они вы­зы­ва­ют по­доз­ре­ния, им, как пра­ви­ло, не ве­зет в лич­ной жиз­ни и на служ­бе. Вся­кую бе­лую во­ро­ну в Рос­сии лег­ко угадать — она трез­вая.

         Мой друг — без от­кло­не­ний. Фи­ло­лог. Ин­тел­ли­гент. Чем боль­ше чи­та­ет, тем боль­ше пьет. Дру­зья мер­зав­цы, же­на стер­ва, де­ти идио­ты, от ра­бо­ты тош­нит, де­нег нет. В об­щем, всё нор­маль­но, как у всех.

         Ино­гда мы встре­ча­ем­ся у не­го до­ма.

         — Чай пить бу­дешь? Ин­дий­ский!

         — Да я не хо­чу…

         — Лад­но, то­гда за­ва­рю гру­зин­ский. Бу­дешь?

         — Лад­но…

         — А хо­чешь ко­фе?

         — Ну, ес­ли не креп­кий…

         — Точ­но! На­пою-ка я те­бя ко­фе!

         На кух­не он при­ста­вил та­бу­рет к вы­со­ко­му шка­фу, из­влек от­ку­да-то свер­ху боль­шую жес­тя­ную бан­ку вре­мен гра­ж­дан­ской вой­ны, не­бось, пра­баб­ки­ну еще, от­крыл, вы­нул сна­ча­ла ском­кан­ную га­зе­ту, а из-под нее еще не­что, за­вер­ну­тое в тря­пи­цу; в тря­пи­це ока­за­лась та­кая же ста­рая жес­тя­ная бан­ка, но по­мень­ше, и уж толь­ко внут­ри нее — рас­тво­ри­мый бра­зиль­ский ко­фе с ла­ко­вой эти­кет­кой.

         — Пей!

         Не­ис­ку­шен­ный на­блю­да­тель мо­жет ус­мот­реть во всем этом ка­ри­ка­ту­ру на жизнь, обык­но­вен­ную скря­жи­стость. Ни­че­го по­доб­но­го! Про­сто ка­ж­до­му пью­ще­му ин­тел­ли­ген­ту фи­зи­че­ски не­об­хо­ди­мо ино­гда ува­жать са­мо­го се­бя. Ма­те­ри­аль­но! А как, ес­ли денег — веч­но взай­мы? По­это­му ино­гда по­зво­ли­тель­на осо­бая роскошь — по­куп­ка ко­фе, на­при­мер. Но вы­ста­вить про­сто так его до­ма нель­зя. Со­жрут. Иное дело — пер­со­наль­ное поль­зо­ва­ние, со­кры­тое. Вста­нешь бы­ва­ло ут­ром с по­хме­лья, ко­гда де­ти уже в шко­ле, а же­на на ра­бо­те, за­ва­ришь се­бе по­креп­че, пьешь, на­сла­ж­да­ешь­ся и ува­жа­ешь се­бя, ува­жа­ешь: не ка­кой-ни­будь те­бе ал­каш, ко­то­рый всё до по­след­не­го го­тов на ви­но спус­тить.

 

         По­сколь­ку мир су­ще­ст­ву­ет сам по се­бе, без­аль­тер­на­тив­но, — он про­сто есть, — то об­на­ру­жи­ва­ет­ся и од­но из уди­ви­тель­ных след­ст­вий: лжи не су­ще­ст­ву­ет в без­аль­тер­на­тив­ном ми­ре. Про­сто «ло­жью» лю­ди на­зы­ва­ют то, что им не под­хо­дит, или то, что они не спо­соб­ны вме­стить. В та­ком слу­чае, един­ст­вен­ная ложь — это ты сам.

 

         Па­рить нау­чи­лись толь­ко боль­шие, маленькие — пор­ха­ют.

 

         Все хо­тят по­лу­чить уди­ви­тель­ные пло­ды. Луч­ше бы они хо­те­ли по­лу­чить уди­ви­тель­ные зер­на.

 

         Цинизм — фор­ма ве­ры.

 

         Люди — ве­щи бо­га. Они для не­го так же не­под­виж­ны и без­за­щит­ны, как де­ре­вья под Лу­ной. Но бог хо­ро­шо зна­ет и пом­нит: лес на­до беречь — это ис­точ­ник ки­сло­ро­да.

 

         По-на­стоя­ще­му умереть — вый­ти из кру­га реинкарнаций — уда­ет­ся лишь од­но­му из мил­ли­ар­да. Ес­те­ст­вен­ный энер­ге­ти­че­ский от­бор.

 

         Вы­со­кая нужда — един­ст­вен­ный сти­мул для раз­ви­тия вы­со­кой лич­но­сти.

 

         Любишь — не ли­шай лю­би­мо­го труд­но­стей.

 

         Меч­та, на­де­ж­да, ре­ли­гия, без­вре­ме­нье; жизнь пре­вра­ща­ет­ся в «ожи­да­ние жиз­ни».

 

         На днях в го­ро­де про­изо­шел кри­ми­наль­ный слу­чай. В од­ну из ча­ст­ных фирм во вре­мя со­б­ра­ния, днем, за­шли двое, уло­жи­ли из пис­то­ле­тов те­ло­хра­ни­те­ля и гла­ву фир­мы, за­ткну­ли хлад­но­кров­но «пуш­ки» за по­яс и спо­кой­но скры­лись. Прие­хав­шая на ЧП опер­груп­па бы­ла не­ма­ло обес­ку­ра­же­на: ни один из сви­де­те­лей не за­пом­нил при­мет убийц — страх, шок стер­ли па­мять.

         За­то уж по­хо­ро­ны за­стре­лен­но­го за­пом­ни­ли все: кор­теж ма­шин в три ря­да и дли­ной пол­то­ра ки­ло­мет­ра. Го­ро­жа­не вдо­воль на­шеп­та­лись: ма­фия!

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Ма­дам! Чув­ст­во от­вет­ст­вен­но­сти гу­бит вас го­раз­до силь­нее, чем ал­ко­голь и та­бак вме­сте взя­тые!»

 

         Хо­ти­те соз­дать се­бе ре­пу­та­цию очень бла­го­род­но­го че­ло­ве­ка? По­ча­ще го­во­ри­те: «Нет».

 

         Мы не ви­де­лись с ним не­сколь­ко лет. Он был вы­пив­ши, по­это­му за­вел­ся на пре­дель­ное от­кро­ве­ние сра­зу: «Эта сука — те­ща! те­ща, я го­во­рю! — по­лу­ча­ет пять­сот ты­сяч в ме­сяц! А я — пять! Она кор­мит, по­ит и оде­ва­ет ме­ня, же­ну и мо­их де­тей. Она нам, су­ка, квар­ти­ру ку­пи­ла. Лю­ди с го­да­ми ум­не­ют, а я — злею. В еге­ря пой­ду!»

 

         Лю­ди го­то­ви­лись к при­хо­ду са­та­ны в ря­се, но он явился — в юб­ке!

 

         Ро­зо­вые меч­ты на све­ту тем­не­ют, ста­но­вят­ся крас­ны­ми, ко­рич­не­вы­ми, чер­ны­ми…

 

         В твор­че­ском ми­ре есть очень не­сча­ст­ные, «од­но­ра­зо­вые», как па­трон, лич­но­сти: сна­ча­ла и впрямь «вы­стре­лит», а по­том всю жизнь вспо­ми­на­ет про уле­тев­ший свой шанс.

 

         Вдвой­не приятно — это ко­гда про­ся­ще­му сна­ча­ла го­во­рят «Нет», а по­том, пе­ре­ду­мав, мо­гут ска­зать «Да».

 

         Яв­ле­ние по­ро­ж­да­ет да­ту. Да­та по­ро­ж­да­ет по­вто­ряю­щую­ся де­мон­ст­ра­цию. Де­мон­ст­ра­ция по по­во­ду да­ты (не по по­во­ду яв­ле­ния!) — это как бы чу­че­ло не­ко­гда жи­во­го яв­ле­ния. Чучело — ре­зуль­тат ис­кус­ст­ва по­ли­ти­че­ских, ре­ли­ги­оз­ных, пат­рио­ти­че­ских, на­цио­на­ли­сти­че­ских и про­чих «так­си­дер­ми­стов».

 

         Жизнь за­сты­ва­ет в фор­мах. Пре­бы­ва­ние в фор­ме по­зво­ля­ет знать ее суть. Жизнь разума — это уме­ние не за­дер­жи­вать­ся в за­стыв­шем. Ра­зум суть не улав­ли­ва­ет, но с удо­воль­ст­ви­ем иг­ра­ет с ней до пол­но­го сво­его по­ра­же­ния.

 

         Чу­де­са про­ис­хо­дят в стро­гом со­от­вет­ст­вии с за­ко­на­ми то­го мес­та, где они яв­ля­ют­ся: в стра­не Хри­ста свои чу­де­са, в стра­не Ма­го­ме­та дру­гие, в стра­не дураков — тре­тьи. Чудо — яв­ле­ние за­каз­ное.

 

         Чудо — это все­гда не­что дей­ст­ви­тель­ное, но не­по­нят­ное. Пер­вое, что сле­ду­ет сде­лать в об­ще­нии с чудом — от­клю­чить по­ни­ма­ние. Ина­че от­клю­чит­ся дей­ст­ви­тель­ность.

 

         Ис­то­рия жиз­ни Татьяны К. не­обыч­на. В вось­ми­лет­нем воз­рас­те в го­ло­ве де­воч­ки воз­ник та­ин­ст­вен­ный Го­лос, ко­то­рый бу­к­валь­но под­ска­зы­вал мыс­ли дру­гих лю­дей, да­вал со­ве­ты как жить, по­мо­гал в по­ступ­ках. Внеш­не по­ве­де­ние Та­ни ма­ло чем от­ли­ча­лось от по­ве­де­ния свер­ст­ни­ков, как ни­чем не от­ли­ча­ет­ся оно и сегодня — у 27-лет­ней жен­щи­ны, учи­те­ля ма­те­ма­ти­ки, че­ло­ве­ка с хо­ро­шо раз­ви­тым ин­тел­лек­том, ре­чью и спо­соб­но­стя­ми ду­хо-пси­хо-ана­ли­ти­ка, раз­ве что этим. Од­на­ко, Го­лос су­ще­ст­ву­ет по сию по­ру. Он, к сча­стью, не при­вел свою «под­шеф­ную» в су­ма­сшед­ший дом, хо­тя, ка­за­лось, дол­жен бы. Люд­ская лич­ность раз­ви­лась в та­ни­ном те­ле в точ­ном со­от­вет­ст­вии со сво­им вре­ме­нем: шко­ла, ин­сти­тут, ра­бо­та, лич­ные про­бле­мы, дру­зья, любовь — всё, как у всех. Но па­рал­лель­но в том же соз­на­нии су­ще­ст­во­вал «вто­рой». Кто? Она не зна­ет. Бы­ли в жиз­ни мо­мен­ты, ко­гда Тать­я­на ис­сле­до­ва­ла се­бя са­ма на пред­мет ши­зоф­ре­нии. Че­ло­век как че­ло­век. Вра­чи под­твер­ди­ли: нор­маль­на. Фак­ти­че­ски в од­ном те­ле ужи­лись две (!) са­мо­стоя­тель­ные еди­ни­цы ра­зу­ма, две лич­но­сти, не вра­ж­дую­щие друг с дру­гом, а, на­обо­рот, всё бо­лее иду­щие к со­гла­сию и взаи­мо­по­ни­ма­нию: «вто­рой» да­вал те­лу ис­пы­та­ния, те­ло в от­вет при­об­ре­та­ло ду­хов­ную и фи­зи­че­скую кре­пость.

         Слу­ча­ев та­ко­го со­труд­ни­че­ст­ва не­сколь­ких как бы лич­но­стей в од­ном те­ле се­го­дня мно­го, ко­ли­че­ст­во их, по­хо­же, рас­тет. Лю­ди тща­тель­но скры­ва­ют свои от­кло­не­ния от стан­дар­та, бо­ясь не­до­ве­рия или ос­мея­ния со сто­ро­ны ок­ру­жаю­щих, кто-то, воз­мож­но, бо­ит­ся по­те­рять власть над соб­ст­вен­ным ра­зу­мом, но всё рав­но под­чи­ня­ет­ся то­му, «вто­ро­му» — воз­мож­но, ста­но­вит­ся поч­ти ши­зоф­ре­ни­ком… Кто-то с вос­тор­гом го­во­рит о не­ких кон­так­тер­ских спо­соб­но­стях и ино­пла­не­тя­нах, кто-то с ус­та­лым все­знай­ст­вом ки­ва­ет на Бо­га. Как бы то ни бы­ло, лю­ди, в чьих го­ло­вах се­го­дня раз­да­ют­ся не­ожи­дан­ные го­ло­са, при­хо­дят «не свои» мыс­ли, стран­ные и уди­ви­тель­ные откровения — всё это факт. Что он оз­на­ча­ет? А вдруг уже в са­мом бли­жай­шем бу­ду­щем про­изой­дет мас­со­вая кам­па­ния «под­се­ле­ния» в ка­ж­дом пер­со­наль­ную квар­ти­ру на­ших душ — в те­ло? Го­то­вы ли мы к та­ко­му об­ще­жи­тию фи­зи­че­ски, пси­хи­че­ски и мо­раль­но? Су­ме­ем ли не сой­ти с соб­ст­вен­но­го ума и со­хра­нить се­бя? Бу­к­валь­но: быть со­бой. Вот — бу­ду­щее!

         У Вла­ди­ми­ра Вы­соц­ко­го есть про­заи­че­ское про­из­ве­де­ние «Дель­фи­ны и пси­хи», оно за­кан­чи­ва­ет­ся сло­ва­ми: «Су­ма­сшед­шие всех стран, объ­е­ди­няй­тесь!» Но­во-слы­ша­щие, увы, разъ­е­ди­не­ны, оди­но­ки, сла­бы, мно­гие до пол­ной пас­сив­но­сти за­пу­га­ны сво­им не­обыч­ным со­стоя­ни­ем, ко­то­рое по всем тра­ди­ци­он­ным вра­чеб­ным мер­кам ев­ро­пей­ской медицины — бе­зу­мие.

         Мы все­гда ока­зы­ва­ем­ся бес­силь­ны пе­ред на­стоя­щей но­виз­ной. Что зна­чит «ви­деть суть»? Это зна­чит смот­реть пря­мо на свет, не от­во­ра­чи­вать­ся, не щу­рить­ся, не при­кры­вать­ся фильт­ра­ми, а ви­деть свет та­ким, ка­ков он есть на са­мом де­ле. Ви­деть и не сго­рать. Ви­деть и не слеп­нуть. Ве­рую­щие и бла­жен­ные всех стран хо­ро­шо зна­ют имя это­му веч­но­му свечению — Лю­бовь. Мы все на­хо­дим­ся в ее океа­не. У Люб­ви нет берегов — по­это­му мы в нее не ве­рим. А, не ве­ря, не зна­ем пра­вил ог­нен­ной пу­чи­ны и — то­нем, то­нем, то­нем… Пер­вым то­нут в не­бе­сах оди­ноч­ки.

 

         Ис­пы­та­ние в опас­ном деле — это са­мое глав­ное. В на­шей ули­це жил пар­ниш­ка, от­ча­ян­ный пи­ро­тех­ник, лю­бил изо­бре­тать и ис­пы­ты­вать са­мо­па­лы. Мы их еще на­зы­ва­ли «под­жи­га­ми» — это за­гну­тая ме­тал­ли­че­ская труб­ка, рас­плю­щен­ная с од­но­го кон­ца и за­би­тая по­ро­хо­вым за­ря­дом с дру­го­го. От этих иг­ру­шек бы­ва­ли не­сча­ст­ные слу­чаи. Пи­ро­тех­ни­ка зва­ли Ва­сей. Ре­бят­ня пом­лад­ше веч­но про­си­ла у не­го «дать паль­нуть». Ва­ся да­вал, спе­ци­аль­но на­чи­няя в труб­ку двух-трех­крат­ную до­зу по­ро­ха, ис­пы­ты­вал на на­деж­ность: не ра­зо­рвет ли? Ес­ли выдержит — мож­но и са­мо­му поль­зо­вать­ся.

 

         Лю­ди в жиз­ни ве­дут се­бя по­доб­но утопающим — хва­та­ют­ся друг за дру­га «мерт­вой» хват­кой.

 

         …Звез­ды, де­мо­ны, бо­ги, кам­ни, ко­зяв­ки, пы­лин­ки, га­лак­ти­ки, тра­вин­ки, зве­ри, ры­бы, лю­ди (му­жья, же­ны, ма­те­ри, де­ти, ро­ди­те­ли, воз­люб­лен­ные, дру­зья, кол­ле­ги, вра­ги, учи­те­ля и проч.) — это все­го лишь со­се­ди по жиз­ни. Со­се­ди! Ес­ли они ла­дят, мир ца­рит в ми­ре. По­про­буй­те от­не­стись к соб­ст­вен­но­му ре­бен­ку, как к су­ве­рен­но­му со­се­ду, ока­зав­ше­му­ся ря­дом с ва­ми в од­ном вре­ме­ни, в од­ном про­стран­ст­ве. И что? Луч­шее, что у вас получилось — вы сде­ла­ли из не­го «соб­ст­вен­но­го со­се­да». А, ме­ж­ду про­чим, у вас ведь не воз­ни­ка­ло же­ла­ния зай­ти в квар­ти­ру на­про­тив и по­со­ве­то­вать пе­ре­дви­нуть ме­бель? Стран­но. По всем при­зна­кам та­кое же­ла­ние долж­но бы­ло бы воз­ник­нуть.

 

         При­ро­да бо­га­та раз­ли­чи­ем, но она не ве­да­ет раз­ни­цы ме­ж­ду эти­ми раз­ли­чия­ми. «Без раз­ни­цы» — это то, что урав­но­ве­ши­ва­ет и ус­по­каи­ва­ет мя­ту­щий­ся «вы­бор». «Без раз­ни­цы» — этим в оди­на­ко­вой сте­пе­ни об­ла­да­ет и при­ми­тив­ная при­ро­да, и при­ро­да выс­шей слож­но­сти. От разницы — че­рез вы­чи­та­ние все­го неугодного — стро­ит­ся толь­ко людское Я.

 

         Ве­ро­ва­ния, религии — это не­ви­ди­мые стра­ны, со все­ми при­зна­ка­ми, при­су­щи­ми лю­бой го­су­дар­ст­вен­но­сти: соб­ст­вен­ным гра­ж­дан­ст­вом, внут­рен­ней и внеш­ней по­ли­ти­кой, кон­тро­лем, ре­гу­ли­ро­ва­ни­ем, ие­рар­хи­ей ав­то­ри­те­тов и влия­ний, ох­ра­ной гра­ниц, осу­ж­де­ни­ем пе­ре­беж­чи­ков, свя­тым пат­рио­тиз­мом, соб­ст­вен­ной сим­во­ли­кой и т. д. Есть очень боль­шие и древ­ние не­бес­ные стра­ны с ог­ром­ным на­се­ле­ни­ем, та­кие, как стра­на Хри­ста, Буд­ды или Ма­го­ме­та, а есть по­мень­ше, вро­де Люк­сем­бур­га, — сек­ты, те­че­ния… есть и об­ра­зо­ва­ния-од­но­днев­ки. В ми­ре тела — гра­ни­цы, и в ми­ре души — то же; труд­но на­стоя­ще­му пу­те­ше­ст­вен­ни­ку не по­те­рять го­ло­ву здесь и не рас­стать­ся с ду­шой там. Всяк но­ро­вит спро­сить стро­го: «Стой, ку­да идешь?!» При­чем, нра­вы ду­хов­ных го­су­дарств зна­чи­тель­но от­ста­ют в раз­ви­тии от сво­его зем­но­го родоначалия — там еще эпо­ха ра­бо­вла­де­ния, а не рай, как при­ня­то за­блу­ж­дать­ся.

 

         Об­ще­ст­во оди­но­ких счастливчиков — вот са­мый оп­ти­ми­стич­ный взгляд на от­да­лен­ное бу­ду­щее.

 

         Ги­по­те­за. Дви­же­ние в ми­ре про­ис­хо­дит по замк­ну­то­му цик­лу, по кругу — от элек­тро­нов до галактик — это по­ро­ж­да­ет «вре­мя». Вре­мя, в свою оче­редь, не по­зво­ля­ет ми­ру ос­та­но­вить­ся. Так маль­чиш­ки уме­ют за­во­дить мо­то­цик­лы без ак­ку­му­ля­то­ра: мо­тор кру­тит маг­не­то, маг­не­то да­ет ток — ма­ши­на едет. Весь во­прос в том, кто во Все­лен­ной на­жал на стар­тер? Ку­да едем? И мно­го ли еще ос­та­лось в ба­ке бен­зи­на?

 

         Проблемы — это те­атр, в ко­то­ром функ­ции ак­те­ров вы­ну­ж­де­ны вы­пол­нять зри­те­ли. Спек­такль ра­зыг­ры­ва­ет­ся в со­от­вет­ст­вии с воз­мож­но­стя­ми «по­ста­нов­щи­ка про­бле­мы».

 

         Уди­ви­тель­ная ба­наль­ность. Мир без­аль­тер­на­ти­вен: он — есть! Да­же идея ан­ти­ми­ра не от­ме­ня­ет этой те­зы.

 

         По­ка я рас­ту, у меня — рас­ти­тель­ное ми­ро­ощу­ще­ние.

 

         У ме­ня поя­ви­лась воз­мож­ность за­ра­ба­ты­вать до­пол­ни­тель­но. При­шел к быв­шей же­не по­де­лить­ся деньгами — на де­тей, да и во­об­ще по-че­ло­ве­че­ски. Ну, что я им те­перь кро­ме де­нег мо­гу дать? А она — не бе­рет.

         — По­че­му?!

         — Я всю жизнь при­вык­ла вы­би­рать из са­мо­го де­ше­во­го и пло­хо­го са­мое хо­ро­шее, а ты за­став­ля­ешь ме­ня ме­нять при­выч­ки. Я не хо­чу, мне труд­но бу­дет.

 

         Желания — это то, ря­дом с чем жить тяж­ко.

 

         «Не­га­тив» на рос­сий­ских кол­лек­тив­ных сбо­ри­щах не гость — по­чет­ней­ший хо­зя­ин. «Ис­кать не­дос­тат­ки», «не бо­ять­ся кри­ти­ки», «ви­деть упу­ще­ния», «ис­прав­лять­ся», «под­тя­ги­вать­ся», «го­во­рить то­ва­ри­щам прав­ду в ли­цо» — всё это за­кре­пи­лось, на­вер­ное, уже на ген­ном уров­не. Не­га­тив пра­вит бал по­все­ме­ст­но: на кух­нях, в по­сте­ли, в шко­лах, в пив­ной, на эк­ра­не, в от­дель­ной ду­ше. Не­га­тив пре­крас­но удов­ле­тво­ря­ет, пи­та­ет, да­ет ощу­ще­ние сме­лой стре­ми­тель­ной жиз­ни. Всё это так. За од­ним лишь недостатком — не­га­тив бес­пло­ден.

         Эпо­ха со­циа­лиз­ма за­кон­чи­лась, а ха­рак­тер ос­тал­ся преж­ним. Вот прие­хал в на­шу кон­то­ру не ин­ст­рук­тор об­ко­ма, как пре­ж­де, а мил­лио­нер, ны­неш­ний со­дер­жа­тель кон­то­ры. Сде­ла­ли со­б­ра­ние. И ска­зал вдруг на­чаль­ник: «Вы пло­хо ра­бо­тае­те! Вы лен­тяи, вы все рас­пус­ти­лись. Есть в этом и моя ви­на как ру­ко­во­ди­те­ля…»

         У нас ру­ки опус­ти­лись. А мил­лио­не­ру по­нра­ви­лось.

 

         Бог не ду­рак. Страх ну­жен для то­го, что­бы стад­ное чув­ст­во ра­бо­та­ло ис­прав­но и ав­то­ма­ти­че­ски.

 

         На­стоя­щее де­ло про­ис­хо­дит толь­ко от на­стоя­ще­го без­де­лья.

 

         Пре­дел воз­мож­но­стей ог­ра­ни­чен пре­де­лом во­об­ра­же­ния.

         Лю­ди жес­то­ко оши­ба­ют­ся, при­вя­зав свое во­об­ра­же­ние к ог­ра­ни­чен­ным воз­мож­но­стям.

         Во­об­ра­же­ние во­об­ще не­за­ви­си­мо от воз­мож­но­стей, ибо в сво­ем сво­бод­ном со­стоя­нии на­хо­дит­ся за их пре­де­ла­ми.

         Воображение — это и есть един­ст­вен­ная воз­мож­ность бы­тия.

         В до­пол­не­ние. Прак­ти­ка при­ми­тив­на: во­об­ра­же­ни­ем лю­ди на­зы­ва­ют взаи­мо­дей­ст­вие пре­де­ла воз­мож­но­стей с пре­де­лом же­ла­ний.

 

         Что­бы не пу­тать­ся, не­об­хо­ди­мо хо­ро­шо ви­деть вос­хо­дя­щую по­сле­до­ва­тель­ность: желания — возможности — во­об­ра­же­ние. При­чем, пом­нить ие­рар­хию: во­об­ра­же­ние пер­вич­но. Во­об­ра­же­ние не­за­ви­си­мо от лю­бых ог­ра­ни­чен­но­стей, оно во­об­ще не име­ет пре­де­лов.

         Во­об­ра­же­ние не при­над­ле­жит ми­ру лю­дей, ско­рее, на­обо­рот: мир людей — это то, что в ни­чтож­но ма­лом ко­ли­че­ст­ве ус­вое­но из ми­ра во­об­ра­же­ния.

         Оди­на­ко­во ос­то­рож­но сле­ду­ет брать из ми­ра во­об­ра­же­ния и свет­лые суб­стан­ции, и тем­ные. Са­ми по се­бе они ни хо­ро­ши, ни пло­хи, та­ко­вы­ми их де­ла­ют люд­ское не­уме­ние со­блю­дать ба­ланс и знать ме­ру.

 

         На­пут­ст­вие же­не, отъ­ез­жаю­щей в за­гра­нич­ную ко­ман­ди­ров­ку: «Связь с же­на­тым муж­чи­ной слу­чай­ной не счи­та­ет­ся». Пусть же­на луч­ше по­га­сит свою не­удов­ле­тво­рен­ность, чем рас­па­лит­ся лю­бо­вью. Сво­бод­но из­ме­няю­щий го­ло­вы не те­ря­ет.

 

         При­яте­ля осе­ни­ло, он го­ря­чо до­ка­зы­вал мне, что Земля — это про­сто кос­ми­че­ское клад­би­ще, уда­лен­ное от об­жи­тых мест. Здесь кос­мос хо­ро­нит свои «мерт­вые ду­ши». Ду­ши гни­ют, по­яв­ля­ют­ся черви — лю­ди… По тео­рии при­яте­ля вы­хо­дит, что разум — это про­дукт раз­ла­гаю­ще­го­ся ду­ха.

 

         Бог ред­ко слы­шит лю­дей, еще ре­же от­ве­ча­ет. Соб­ст­вен­но, ре­зуль­тат за­ко­но­ме­рен: лю­ди об­ра­ща­ют­ся к Не­му в соб­ст­вен­ной зна­ко­вой системе — сло­ва­ми, же­ла­ния­ми, прось­ба­ми. Бог не слы­шит, ибо это ма­ло со­из­ме­ри­мо с Его соб­ст­вен­ной зна­ко­вой системой — мол­ча­ни­ем. А что, ес­ли по­про­бо­вать об­ра­тить­ся к Все­выш­не­му на Его языке — без слов, без же­ла­ний, без просьб?

 

         Я поль­зу­юсь го­род­ским трам­ва­ем. В тол­пе де­лать нечего — по­не­во­ле упи­ра­ешь­ся взгля­дом в уны­лые пре­ду­пре­ди­тель­ные над­пи­си. С вы­со­ты про­жи­тых лет они ви­дят­ся ина­че.

         1968 год: «Штраф за бес­плат­ный проезд — 50 коп.».

         1975 год: «Штраф за бес­плат­ный проезд — 1 руб.».

         1981 год: «Штраф за бес­плат­ный проезд — 3 руб.».

         1989 год: «Штраф за бес­плат­ный проезд — 5 руб.».

         1990 год: «Штраф за бес­плат­ный проезд —10 руб.».

         1991 год: «Штраф за бес­плат­ный проезд — 30 руб.».

         1992 год (на­ча­ло): «Штраф за бес­плат­ный проезд — 50 руб.».

         1992 год (се­ре­ди­на): «Штраф за бес­плат­ный проезд — 100 руб.».

         1993 год: «Штраф за бес­плат­ный проезд — 200 руб.».

         …Я еду в трам­вае и ду­маю о жиз­ни. Что та­кое жизнь? На­вер­ное, это то, что рас­тет не­за­ви­си­мо от на­шей во­ли, ве­ро­ис­по­ве­да­ния, при­стра­стий и же­ла­ний. Как де­ре­во.

 

         Про­из­ве­де­ния пи­са­те­лей-аб­сур­ди­стов поль­зу­ют­ся осо­бым спро­сом в смут­ные вре­ме­на. Аб­сурд­на жизнь, аб­сурд­на фор­ма ее отражения — в со­че­та­нии они да­ют ил­лю­зию ис­тин­но­го по­ни­ма­ния.

 

         Осо­бый язык об­ще­ния час­то изо­бре­та­ют де­ти. Осо­бый язык ну­жен шпио­нам. Толь­ко для посвященных — язык нау­ки. Увы, язы­ки раз­де­ля­ют лю­дей не толь­ко по на­цио­наль­но­му при­зна­ку, но и во всех ос­таль­ных слу­ча­ях. Ты­ся­че­ле­тие за ты­ся­че­ле­ти­ем лю­ди пре­одо­ле­ва­ли эти барь­е­ры. Го­во­рят, в древ­нем Ки­тае су­ще­ст­во­вал да­же жен­ский язык, тща­тель­но ох­ра­няе­мый от по­сто­рон­них про­ник­но­ве­ний в его осо­бые сек­ре­ты.

         Древ­ние вре­ме­на про­шли, гра­ни­цы ру­шат­ся. Анг­ли­ча­не ра­ды по­мочь вся­ко­му, кто за­хо­тел ос­во­ить их язык. То же и фран­цу­зы, и япон­цы, и ин­ду­сы, и пле­мя аф­ри­кан­ских пигмеев — все ра­ды, ес­ли чу­жак за­го­во­рит на их род­ном на­ре­чии, это спо­соб­ст­ву­ет бо­лее пол­но­му и глу­бо­ко­му взаи­мо­по­ни­ма­нию, мир­но­му кон­так­ту. Но есть од­на не­боль­шая на­цио­наль­ность в цен­тре Рос­сии, ко­то­рая от­но­сит­ся к оче­вид­но­му про­цес­су ина­че: вся­кий ино­зе­мец, нау­чив­ший­ся го­во­рить на их языке — по­тен­ци­аль­ная опас­ность, ла­зут­чик, враг. Они счи­та­ют: «Да, мы са­ми мо­жем вы­учить и анг­лий­ский, и рус­ский и эс­тон­ский, но наш язык — толь­ко для нас!»

         Что за от­дель­ный на­род? Мо­жет, и впрямь един­ст­вен­ные со­хра­нив­шие­ся на­стоя­щие де­ти при­ро­ды? Ведь сколь­ко ни учи зве­ря: по­ни­мать он те­бя бу­дет на тво­ем язы­ке, а ску­лить и рычать — на сво­ем.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Всё — это со­дер­жа­ние, нигде — это фор­ма».

 

         Ис­то­рия цивилизации — это ове­ще­ст­в­ле­ние на­дежд, бу­к­валь­но: экс­порт их за пре­де­лы че­ло­ве­че­ско­го «Я». По­сте­пен­но про­ис­хо­дит кри­ти­че­ское ис­то­ще­ние внут­рен­них «за­па­сов на­дежд» и ос­та­ет­ся толь­ко то, во что эти на­де­ж­ды бы­ли вло­же­ны. По­ня­тие «на­де­ять­ся на се­бя» це­ли­ком под­ме­ня­ет­ся по­ня­ти­ем «вы­брать для се­бя»; выбор — это сур­ро­гат на­стоя­щей на­де­ж­ды, ко­то­рая вне лич­но­сти про­сто не су­ще­ст­ву­ет.

 

         Вот те­бе до­б­рый со­вет. При­сту­пая к де­лу, вни­ма­тель­но по­смот­ри: не про­рва ли? Мно­гие не же­нят­ся имен­но из-за это­го.

 

         Мрач­ные про­ро­ки ни­ко­гда не оши­ба­ют­ся.

 

         Смот­ри­те, ка­кая за­бав­ная ло­ги­ка: бог — это лю­бовь, но бог, как из­вест­но, аб­со­лют­но оди­нок. Един в се­бе са­мом. Оди­но­че­ст­во и лю­бовь для бо­га то­ж­де­ст­вен­ны. Ло­гич­но пред­ста­вить, что имен­но любовь — это выс­шая фор­ма оди­но­че­ст­ва. На­стоя­щее оди­но­че­ст­во не ста­вит во­про­сов и по­то­му не ну­ж­да­ет­ся в по­ис­ке от­ве­тов на них.

 

         Живое — не су­дит.

 

         Встре­ти­лись как-то Без­от­каз­ность и Ненасытность — по­лу­чи­лось Го­ре.

 

         В жиз­ни лю­дей есть один пе­ре­лом­ный ру­беж. До тех пор, по­ка рас­тет лич­ность, они го­во­рят: «Ма­ло», а как рост пре­кра­ща­ет­ся, они сра­зу же на­чи­на­ют го­во­рить: «Ма­ло!» У од­них это про­ис­хо­дит в три го­да от ро­ду, у дру­гих в пят­на­дцать, и толь­ко у еди­ниц сме­ны уда­ре­ния не про­ис­хо­дит во­об­ще.

 

         Вот са­мый боль­шой сек­рет муж­чин: они лю­бят оди­но­че­ст­во. По­это­му жен­щи­на мо­жет ли­бо раз­де­лить эту лю­бовь, ли­бо на­чать с ней со­пер­ни­чать.

 

         Без­за­щит­ность не ну­ж­да­ет­ся в по­кро­ви­те­ле, за­то сам по­кро­ви­тель без нее не­мыс­лим.

 

         Я встре­тил де­вуш­ку, ко­то­рая лю­бит без слов, пря­мо, крот­ко и свет­ло. Эта де­вуш­ка сде­ла­ла ме­ня… лже­цом: я не умею мол­чать, я при­вык го­во­рить прав­ду!

 

         Зна­ко­мый жур­на­лист объ­яс­нил не­объ­яс­ни­мое: жизнь с ка­ж­дым днем всё страш­нее, всё ху­же для обыч­ных лю­дей, тру­же­ни­ков, как го­во­рит­ся, а ре­ак­ция непонятна — лю­дям всё спо­кой­нее, всё рав­но­душ­нее, всё без­раз­лич­нее…

         — Это не зна­чит, что у них нет чувств! Это зна­чит, что они ни­че­го не чув­ст­ву­ют: шок, от­ключ­ка. Мил­лио­не­ры ря­дом один за дру­гим вспы­хи­ва­ют. А те­бе в гла­за ес­ли не­ожи­дан­но по­све­тить? Да еще в тем­но­те, к ко­то­рой ты при­вык? Ос­леп­нешь! На­все­гда мо­жешь ос­леп­нуть.

 

         Ес­ли ря­дом с чем-то ве­ли­ким вы не­из­беж­но на­чи­нае­те ощу­щать соб­ст­вен­ное ве­ли­чие, то это не ва­ша за­слу­га, а за­слу­га ве­ли­чия, ко­то­рое раз­ре­ши­ло вам «уве­ли­чить­ся» на его фо­не.

         Ря­дом с ве­ли­чи­ем да­же ни­что­же­ст­во ощу­ща­ет свою зна­чи­мость.

 

         Да­же са­мые ин­тел­ли­гент­ные и вос­пи­тан­ные лю­ди, по­пав в ус­ло­вия ох­ран­но­го ре­жи­ма, при­ну­ж­де­ния и тес­но­ты, при­спо­саб­ли­ва­ют­ся к этому — те­ря­ют свой че­ло­ве­че­ский об­лик и дос­то­ин­ст­во. Это — зо­на. Ка­ж­дый сам за се­бя. Раз­бой, ложь, лесть, страх: при­ми­тив­но, на­деж­но, веч­но… Я за­ме­тил: мыс­ли под мо­ей че­реп­ной ко­роб­кой то­же жи­вут по за­ко­нам зе­ков. Гу­ма­ни­тар­ная ис­ти­на, вой­дя в ны­неш­ние «рам­ки пред­став­ле­ний», сда­ет­ся и уми­ра­ет.

 

         Без­оши­боч­ность бес­стра­ст­на.

 

         Ес­ли но­вое спо­соб­но вы­ра­жать­ся в тра­ди­ци­он­ных ма­те­риа­лах, ста­рых фор­мах и ста­рых сим­во­лах, то это — все­го лишь но­вая ре­аль­ность, од­на­ко суть ее ос­та­ет­ся преж­ней.

 

         Я — это сум­ма жиз­ни от со­тво­ре­ния ми­ра и до кон­ца све­та. Ка­ж­дым жи­ву­щим и то, и дру­гое долж­но быть дос­тиг­ну­то в пол­ном оди­но­че­ст­ве.

 

         Врач в реа­ни­ма­ци­он­ном от­де­ле­нии при­го­ва­ри­ва­ет от ску­ки:

         — Вот этот уколь­чик у нас те­перь 500 руб­лей… Вот этот раствор — за пят­на­дцать ты­сяч… Один ста­цио­нар­ный боль­ной об­хо­дит­ся 600 руб­лей в су­тки…

         Осо­бен­но жад­но слу­ша­ют вра­ча ста­ри­ки, ка­ж­дое сло­во за­по­ми­на­ют, ожив­ля­ют­ся, как от ки­сло­ро­да. Еще бы! Семь по­след­них лет ста­ри­ков, быв­ших по­го­лов­ных ком­му­ни­стов, пу­га­ют рын­ком: це­ны в сто раз вы­рос­ли! А ле­чат всё еще бес­плат­но. Не хо­чет­ся ста­ри­кам уми­рать.

 

         Жизнь — это и есть ад, всё остальное — рай.

 

         У ме­ня есть один при­ятель, ко­то­рый очень лю­бит быть не­за­ви­си­мым. Од­на­ж­ды при­ятель за­грип­по­вал; я ви­дел, как он по­сре­ди пе­ре­пол­нен­но­го трол­лей­бу­са с хру­стом по­едал чес­нок.

 

         Муж и же­на жи­ли, как кош­ка с со­ба­кой. Но ес­ли им со­вме­ст­но уда­ва­лось по­скан­да­лить с кем-ли­бо из соседей — в до­ме на­сту­пал мир: они мог­ли лю­бить и чув­ст­во­вать друг дру­га толь­ко на фо­не чу­жих стра­да­ний. Со­се­дям обя­за­тель­но нуж­но бы­ло от­ве­чать скан­да­лом на скан­дал, ина­че от­но­ше­ния пе­ре­хо­ди­ли в не­на­висть. Этот пси­хо­ло­ги­че­ский этюд мне рас­ска­за­ла жен­щи­на, про­фес­сио­наль­ный пси­хо­лог, с ко­то­рой в ее соб­ст­вен­ном подъ­ез­де ма­ло кто здоровается — слиш­ком уж тер­пе­ли­ва!

 

         На ком со­рвать зло, до­са­ду, оби­ду? На же­не, на со­ба­ке, на кол­ле­гах по служ­бе или на слу­чай­ном про­хо­жем? Куль­тур­ные и вос­пи­тан­ные лю­ди об­хо­дят­ся соб­ст­вен­ны­ми ре­сур­са­ми, — то есть, соб­ст­вен­ным те­лом, ко­то­рое, по су­ти, не яв­ля­ет­ся ос­нов­ным но­си­те­лем лич­но­ст­но­го «я», а все­го лишь без­от­вет­ная и без­за­щит­ная «ско­тин­ка», при­ру­чен­ная и бесправная — весь­ма удоб­ная для то­го, что­бы на ней «сры­вать» что-ли­бо. Мож­но роз­га­ми, мож­но ви­ном, мож­но и в пет­лю…

 

         Желч­ный пья­ни­ца до­ни­мал йо­га:

         — А вот ска­жи, ес­ли ты та­кой свя­той, по­че­му это твоя ау­ра на ме­ня ни­как не дей­ст­ву­ет?

         Йог про­из­нес:

         — Мерт­вые не ощу­ща­ют.

 

         Лич­ность и вре­мя не­со­вмес­ти­мы.

 

         Ес­ли мышь по­лю­бит сло­на, ее обыч­ная жизнь вряд ли от это­го из­ме­нит­ся. Ес­ли же слон по­лю­бит мышь — он об­ре­чет се­бя на страх хо­тя бы по­ше­ве­лить­ся… Всё ве­ли­кое в ми­ре ско­вы­ва­ет­ся ма­лой без­за­щит­но­стью.

 

         В ма­га­зи­не го­то­вой оде­ж­ды жен­щи­на вы­бра­ла из тол­пы не­зна­ко­мо­го муж­чи­ну и об­ра­ти­лась к не­му с прось­бой:

         — Ра­ди бо­га, из­ви­ни­те, вы не по­мо­же­те с при­мер­кой? Вот, кос­тюм для му­жа при­смот­ре­ла… Вы по ком­плек­ции с ним очень по­хо­жи!

         Жен­щи­на ока­за­лась сим­па­тич­ной и при­вет­ли­вой. Муж­чи­на охот­но вы­пол­нил ее прось­бу и, в свою оче­редь, спро­сил:

         — У ме­ня пол­но сво­бод­но­го вре­ме­ни. Вас про­во­дить?

         — Ой! Вы со­всем как мой муж, он то­же лю­бит про­во­жать.

         — Что ж вы се­го­дня од­на?

         — Его сей­час нет, он прие­дет че­рез пол­ме­ся­ца.

         — А-а!..

         У подъ­ез­да сво­его до­ма жен­щи­на, по­ко­ле­бав­шись, спро­си­ла:

         — Мо­жет, ко­фе?

         — Раз­ве что за ком­па­нию. А так, я пью хо­лод­ную воду — это по­лез­но.

         — На­до же! У вас с мо­им му­жем сов­па­да­ют да­же при­выч­ки!

         Ночь они про­ве­ли вме­сте. Ут­ром муж­чи­на был пру­жи­ни­сто-бодр. Женщина — ме­лан­хо­лич­на.

         — Ты что? — спро­сил он ее неж­но и уча­ст­ли­во.

         Жен­щи­на вздох­ну­ла:

         — Ни­че­го… Ни­че­го! Ты та­кой же, как он…

         — Ка­кой та­кой же?

         — Хо­ро­ший!

         И она, не сдер­жав­шись, по­пла­ка­ла от­че­го-то.

 

         Крат­чай­шее рас­стоя­ние ме­ж­ду яв­ным и не­яв­ным на­зы­ва­ет­ся вре­ме­нем.

 

 

         — Я боль­ше не имею соб­ст­вен­ных мыс­лей! — он по­смот­рел на ме­ня так, как смот­рят не­по­бе­ди­мые.

         Бо­жья Матерь — этим име­нем в шут­ку мы про­зва­ли пар­ня, тас­кав­ше­го в ре­дак­цию не­кие не­бес­ные от­кро­ве­ния. Это был очень веж­ли­вый при­ят­ный в об­ще­нии мо­ло­дой че­ло­век, но ма­те­риа­лы его ни­ку­да не годились — сплош­ное од­но­об­ра­зие, по­ток за­пу­ги­ва­ний и на­зи­да­ний.

         — Нет, не го­дит­ся опять, — я ус­тал уже объ­яс­нять по­се­ти­те­лю, что ра­бо­та со сло­вом тре­бу­ет осо­бо­го та­лан­та, что сло­во, взя­тое с не­бес­ной вы­со­ты, до­не­сти до зем­ли, до обы­ден­но­го по­ни­ма­ния чрез­вы­чай­но труд­но: не вся­кие ус­та го­дят­ся в та­кие по­сред­ни­ки…

         — Но ведь я же ни­че­го сво­его не до­бав­ляю! Это са­ма Бо­жья Ма­терь пе­ре­да­ла лю­дям! На­до толь­ко на­пе­ча­тать.

         Я оз­ве­рел.

         — Ты от Божь­е­го Ис­точ­ни­ка пил?

         — Пил…

         — Кайф по­лу­чил?

         — Ну…

         — Те­бе хо­чет­ся, что­бы все его по­лу­чи­ли?

         — Да.

         — Там ты ис­пил, на­сы­тил­ся, а сю­да что при­нес? Что-то ма­ло это по­хо­же на бо­жью ро­су!

         Юно­ша по­нял. Ушел. Воз­мож­но, у не­го поя­ви­лись кой-ка­кие соб­ст­вен­ные мыс­ли. Хо­тя, вряд ли; вся­кий, по­хо­ро­нив­ший се­бя в Учи­те­ле, не­по­бе­дим.

 

         Ко­гда я смот­рю на ны­неш­них са­мо­до­воль­ных биз­нес­ме­нов-ло­точ­ни­ков, над­мен­ных уз­ко­ло­бых маль­чи­ков в ко­жа­ных курт­ках, не­воль­но зву­чит в го­ло­ве что-то из Че­хо­ва: «В че­ло­ве­ке всё долж­но быть пре­крас­ным: и свя­зи, и шмот­ки, и баш­ли…»

 

         Не умею­щим лгать при­хо­дит­ся быть хит­ры­ми.

 

         Пред­ставь­те се­бе не­бо­скреб, верх­ние эта­жи ко­то­ро­го па­рят над об­ла­ка­ми. Лю­бовь так же да­ле­ка от сек­са, как верх­ние эта­жи это­го не­бо­скре­ба от фун­да­мен­та.

 

 

         Лю­бовь ско­вы­ва­ет и то­гда, ко­гда го­во­рит: «Ты — мой», и то­гда, ко­гда жерт­ву­ет: «Я — твоя!» Воз­мож­но, на­стоя­щую лю­бовь во­об­ще нель­зя обнаружить — это един­ст­вен­ный ее при­знак.

 

         Хит­рит ум. Жи­вое чув­ст­ву­ет. Бог не уме­ет ни то­го, ни дру­го­го.

 

         Од­на­ж­ды Ле­ноч­ка по­доб­ра­ла на ули­це без­дом­но­го ко­тен­ка и при­нес­ла к се­бе в дом. Ле­ноч­ка жи­ла с сы­ном и боль­ше все­го на све­те лю­би­ла по­ря­док. Ко­тик уде­лал квар­ти­ру в тот же день. Не­де­лю Ле­ноч­ка ста­но­ви­лась гру­ст­нее день ото дня. По­ря­док и ко­тик не со­вме­ща­лись. Как толь­ко не ру­га­ла се­бя Ле­ноч­ка за свое ми­нут­ное бла­го­род­ст­во! По­доб­рать ско­тин­ку си­лы хва­ти­ло, а вот вы­бро­сить обратно — нет. Сла­ва бо­гу, на­шел­ся дру­гой че­ло­век, из­ба­вил, за­брал ко­та.

         — Пред­став­ля­ешь, с та­ким эн­ту­зи­аз­мом по­ря­док в до­ме я еще ни­ко­гда не на­во­ди­ла!

         Сча­стье Ле­ноч­ки сде­ла­лось боль­ше преж­не­го.

 

         Се­ме­на куль­ту­ры в изо­би­лии ссы­па­ны всю­ду, од­на­ко, бро­шен­ные на про­из­вол судь­бы, они обыч­но да­ют лишь ди­кие всхо­ды, мел­кие пло­ды. По­это­му хо­ро­шо из­вест­но: куль­ту­ру сле­ду­ет при­ви­вать. Как? Это зна­ет да­же ма­ло­опыт­ный са­дов­ник: от ис­ход­но­го нуж­но ос­та­вить лишь ко­ре­шок, ос­таль­ное от­ре­зать и вы­бро­сить: к све­же­му при­кор­не­во­му сре­зу ме­ха­ни­че­ски при­сое­ди­нить тре­буе­мое куль­тур­ное рас­те­ние. И у лю­дей так же: при­кла­ды­вай к ди­ко­му не ди­кое. При­жи­вет­ся. Ра­но спи­сы­вать со сче­тов эту «ме­ха­ни­ку».

 

         Неделимость — при­знак при­чи­ны. Де­ли­мы толь­ко след­ст­вия. При­чи­на по­доб­на се­ме­ни: раз­ре­зан­ная на­силь­но, она те­ря­ет смысл сво­ей сущ­но­сти.

 

         Ге­рои вос­ста­нав­ли­ва­ют об­щее со­стоя­ние по­коя за счет сво­ей внут­рен­ней не­зыб­ле­мо­сти, дру­гие га­сят внут­рен­нюю «тря­ску» за счет внеш­не­го омерт­ве­ния. По­след­нее лег­ко на­блю­дать. Кто не ви­дел, как рас­стро­ен­ная жен­щи­на «ле­жит пла­стом вся без сил»?

 

         Люд­ские ка­че­ст­ва, — на­де­ж­да, страх, ожи­да­ние, гор­дость и т. д. — это жи­вые су­ще­ст­ва, кров­но за­ин­те­ре­со­ван­ные в уве­ли­че­нии сво­его «жиз­нен­но­го про­стран­ст­ва», к то­му же, фа­таль­но при­вя­зан­ные к имею­щей­ся «кор­мо­вой ба­зе» — лич­но­сти.

 

         Иду­щий го­во­рит «тя­же­ло», ос­та­но­вив­ший­ся го­во­рит «труд­но», и толь­ко мерт­вый говорит — «ус­тал».

 

         Ка­ж­дый хо­тел бы стать не­по­вто­ри­мым, то есть, са­мим со­бой. И в то же вре­мя: «быть, как все», «быть не ху­же, чем дру­гие», — то есть по­ста­вить на не­по­вто­ри­мо­сти крест. За­дач­ка! От­кло­нив­шись от об­щей нор­мы, по не­пи­са­ным за­ко­нам жи­вет по­до­нок и его бо­ят­ся, его не­на­ви­дят; по не­пи­са­ным за­ко­нам жи­вет и свя­той; ка­ж­дый из этих дво­их брать­ев стал со­бой, отой­дя от об­ще­го, ка­ж­дый из них — смер­тель­ный враг по­коя и по­ряд­ка.

 

         Очень удоб­но но­сить всё свое про­шлое с со­бой: а) нет ну­ж­ды де­лить бы­тие на по­кой­ни­ков и жи­вых; б) нет ну­ж­ды воз­вра­щать­ся к про­шло­му; в) нет ну­ж­ды из­бав­лять­ся от про­шло­го. И во­об­ще: бу­ду­щее па­су­ет пе­ред на­стоя­щим, в ко­то­ром по­се­ли­лось про­шлое.

 

         По­ня­тие «вы­го­да» по­нят­но как сред­ст­во для дос­ти­же­ния це­ли, но оно прин­ци­пи­аль­но от­чу­ж­де­но от по­ня­тия «смысл».

 

         Ис­ти­на не­под­виж­на, ей не­ку­да и не­за­чем дви­гать­ся, ибо она уже есть. Свои по­пыт­ки из­ба­вить­ся от стра­ха пе­ред не­из­вест­но­стью ра­зум име­ну­ет по­ис­ком ис­ти­ны. Так не луч­ше ли в тач­ке пе­ре­во­зить пе­сок из од­но­го мес­та в дру­гое?

 

         Раз­ве мож­но го­нять­ся за день­га­ми? Пусть-ка они за мной по­бе­га­ют, ес­ли до­го­нят, ко­неч­но!

 

         Кан­ни­ба­лизм ни­ко­гда не кон­чит­ся. Де­сять ты­сяч лет на­зад лю­ди по­еда­ли друг дру­га; се­го­дня всем опять хо­чет­ся человечности — то есть, всё той же «че­ло­ве­чин­ки». В об­ще­нии. В ду­ше. Кто ближ­ний, тот и до­бы­ча.

 

         Не поль­зуй­ся умом! Ино­гда луч­ше ви­деть, чем вы­чис­лять.

 

         Лич­ная жизнь — все­го лишь «на­гляд­ное по­со­бие» на об­щем уро­ке жиз­ни.

 

         Сверх­за­про­сы де­тей урав­но­ве­ши­ва­ет кон­сер­ва­тив­ность ста­рос­ти; те­ле­ге жиз­ни од­ни го­во­рят «нн-но-о!», дру­гие «тпр-р-ру!» Взрос­лым ос­та­ет­ся толь­ко ра­бо­тать, в их су­ще­ст­во­ва­нии нет идеи.

 

         Вес­на, осень… В по­кое при­хо­дят и ухо­дят се­зо­ны при­род­ной люб­ви. По­че­му мы не уме­ем так?

 

         Люб­лю всех. Жи­ву с тем, ко­му боль­ше ну­жен. Мо­раль ме­ня не­на­ви­дит.

 

         Нужда — это со­юз даю­ще­го и вме­щаю­ще­го, а не кон­тракт ме­ж­ду имею­щим и поль­зую­щим­ся.

 

         Однообразие — это путь, за­блу­див­ший­ся в кру­ге. Возраст — это ле­ни­вое те­ло. Старость — это ле­ни­вое во­об­ра­же­ние. Лень — это лю­бовь к од­но­об­ра­зию.

 

         И тьмы, и твер­ди, и гре­ха, и света — не бо­юсь: до смер­ти пал — до веч­но­сти про­бьюсь!

 

         Зем­ная сла­ва ви­дит­ся по­зо­ром, ко­гда слу­чит­ся зрень­ем не­зем­ным, сты­дясь, объ­ять бес­смыс­лен­ные спо­ры глу­хих языч­ни­ков над ра­зу­мом иным. При­го­во­рен, взал­кав­ший, к по­ста­мен­там: на дне не­бес сто­ять, ока­ме­нев. Всё пе­ре­вер­ну­то: дым — тра­ур­ные лен­ты! — го­лод­ных до­мен хар­каю­щий зев. Не от гре­ха от­мыть­ся б, от со­блаз­нов! Боль­на тол­па, раз­вра­тен и ку­мир. Меч­ты бе­зум­ные, страш­ней, чем ме­та­ста­зы, в жи­вом ми­ру пре­об­ра­жа­ют мир. По­бе­ды нет. Но по­бе­ди­те­ли вид­ны: зем­ная слава — кры­лья са­та­ны.

 

         Ну по­че­му долж­но быть так: че­ло святых — все­гда пе­чаль? Вон пьет ви­но свя­той чу­дак и лю­бит баб бла­жен­ный враль! И ве­сел взгляд, и бодр мо­тив. Что зна­чит «быть»? — Хо­теть сей­час! Зем­ным доб­ром не­бес­ный лифт гру­зить, сме­ясь, — вы­со­кий класс!

         Свя­той не тот, кто пла­кать рад, а тот, кто сжег из­бы­ток сил: то­му был кум, то­му был брат, то­му хре­бет пе­ре­ло­мил! По­кой икон — дур­ной по­кой. Мо­лит­ва там, где речь как речь, где буд­то в храм — твой путь до­мой: в кар­ма­не рубль, в бо­тин­ке течь… Как хо­ро­шо, ко­гда твой спрос до­то­ле мал, что сыт ни­чем. Ах, ско­мо­рох, сме­шон во­прос: за­чем сей дух не из­ре­чен? Свя­той по­эт, свя­той куз­нец, свя­той хан­жа и ум­ник свят, и ка­ж­дый сам се­бе ис­тец: все — хо­ро­ши! Пе­ча­ли спят. От­ве­та нет: за­чем жи­вем? Кто сам во­прос, тот сам — от­вет! Сда­ет ду­ша в свя­той на­ем сле­пую плоть, ве­се­лый свет.

         И ты ус­тал, и я ус­тал. Ус­та сомк­ну­лись. Бог за­хо­хо­тал.

 

         Ах, про­сто­та! В од­ном спо­соб­на: она тер­пе­ние хра­нит. Она, как лам­поч­ка, удоб­на: пришел — за­жглась, ушел — тем­нит. Бес­пре­ко­слов­на на же­ла­нья, по­лу­без­ро­пот­на во всем, и дня гря­ду­ще­го нет в пла­не; всё хо­ро­шо, ко­гда вдво­ем. Итак, всё от­да­но без пла­ты, ее лю­бовь как са­мо­суд! Па­лач с пыт­ли­во­стью юн­на­та цве­ток ду­ши сры­ва­ет тут.

 

         Лю­ди церкви — это со­ба­ки бо­га. Ка­кое тер­пе­ние! Ка­кая пре­дан­ность!

 

         Человек — это «за­вих­ре­ние» ме­ж­ду скеп­ти­циз­мом и лю­бо­пыт­ст­вом.

 

         Жизнь од­на­ж­ды по­шу­ти­ла, ско­ва­ла од­ной це­пью три же­луд­ка. Ста­ли же­луд­ки спо­рить, ко­му быть глав­ным. А, на­до ска­зать, один же­лу­док пи­тал­ся чув­ст­ва­ми, дру­гой мыс­ля­ми, третий — хле­бом. По­бе­дил сна­ча­ла тре­тий. И по­смея­лась жизнь над об­жо­рой. По­том по­бе­дил дру­гой. Но по­смея­лась жизнь и над уче­ным. «Я вы­ше всех!» — крик­нул тот, что пи­тал­ся чув­ст­ва­ми. Но тут ра­зо­рва­ла жизнь свою цепь, и не­ко­му ста­ло спо­рить.

 

         В ма­га­зи­не уце­нен­ных то­ва­ров я ку­пил за 1 ко­пей­ку очень за­бав­ную вещицу — кар­ман­ный пуль­ве­ри­за­тор. Кон­ст­рук­ция боль­ше сма­хи­вал на ми­ниа­тюр­ную жес­тя­ную мас­лен­ку. За­прав­лен­ный ду­ха­ми, пуль­ве­ри­за­тор брыз­гал при на­дав­ли­ва­нии тон­чай­шей струй­кой мет­ра на два.

         Я при­лов­чил­ся шу­тить: за­пра­вил внутрь ду­хи по­креп­че и оп­ры­скал всех сво­их же­на­тых дру­зей… Бить не би­ли, но с ме­сяц, на­вер­ное, во­ди­ли по раз­ным до­мам «гро­мо­от­во­дом»: объ­яс­нять­ся и де­мон­ст­ри­ро­вать «си­кал­ку» не­до­вер­чи­вым же­нам. В об­щем, скуч­но жи­ли мои же­на­тые дру­зья, без шу­ток, муж с же­ной друг дру­гу из-за ка­ко­го-то ду­рац­ко­го за­па­ха до­ве­рять пе­ре­ста­ва­ли. Да раз­ве ж так мож­но?!

         У ме­ня то­гда са­мый рас­цвет сча­ст­ли­во­го дет­ст­ва был — 22 го­ди­ка… Год до соб­ст­вен­ной свадь­бы ос­та­вал­ся.

 

         Ро­ди­те­ли по­че­му-то не до­пус­ка­ют мыс­ли о смер­ти де­тей. Этим не­мед­лен­но го­то­во вос­поль­зо­вать­ся вы­ро­ж­де­ние.

 

         Мно­гие из мо­их дру­зей слу­жи­ли в ар­мии за ру­бе­жом, а по воз­вра­ще­нию на ро­ди­ну обя­за­тель­но при­во­зи­ли ди­ко­вин­ку: ав­то­руч­ку в ви­де го­лой жен­щи­ны, про­зрач­ную за­жи­гал­ку, ино­стран­ный маг­ни­то­фон. Знакомый А. Б. при­вез до­мой… ис­то­рию. В ГДР де­ло про­ис­хо­ди­ло.

         У прапорщика — о чем речь! — ха­рак­тер дол­жен иметь­ся наи­пре­по­га­ней­ший. Так оно и бы­ло. Вся ро­та сто­на­ла. Од­на­ж­ды по­ру­чи­ли пра­пор­щи­ку унич­то­жить не­сколь­ко ста­рых то­ло­вых ша­шек. На по­ли­гон ехать — ки­ло­мет­ров пять­де­сят. Но на то и сол­дат, что­бы со­об­ра­жать. Нем­цы, ме­ж­ду про­чим, стро­ят всё очень ка­пи­таль­но, из бе­то­на. В том чис­ле и туа­лет. Не туа­лет в час­ти был, а став­ка глав­но­ко­ман­дую­ще­го: взрыв атом­ной бом­бы мог за­про­сто вы­дер­жать. Пра­пор­щик до­ж­дал­ся, ко­гда ро­та уш­ла на плац, свя­зал па­ке­ты, при­де­лал де­то­на­тор, за­па­лил и бро­сил вниз. Ждал-ждал — нет взры­ва. За­гля­нул в дырку — тут и рва­ну­ло! Пол­го­да заи­кал­ся.

         Дол­го в час­ти при встре­че с пра­по­ром счи­та­лось хо­ро­шим тоном — нос во­ро­тить в сто­ро­ну. Од­на­ко ха­рак­тер у «ра­цио­на­ли­за­то­ра» не по­ме­нял­ся. Яс­ное де­ло: сти­хи­ей сти­хию не пе­ре­ши­бешь.

 

         Сон — это крат­чай­ший путь к до­му.

 

         — Толь­ко не го­во­ри, что ты жить без ме­ня не мо­жешь…

         — Я жить без те­бя не мо­гу! Я люб­лю те­бя!

         — Это не лю­бовь, это — шан­таж!

 

         «Прин­цип суб­бот­ни­ка» (дос­роч­но сде­лал и — гу­ляй) — в рус­ском ха­рак­те­ре. За ра­бо­ту бе­рут­ся не по­сте­пен­но, не от про­сто­го к слож­но­му, а не­пре­мен­но сра­зу хва­та­ют­ся за са­мое труд­ное, что­бы по­том, в слу­чае уда­чи, га­ран­ти­ро­ван­но бить бак­лу­ши. «Ррр-раз и — го­то­во!» — сколь­ко по­ко­ле­ний на­дор­ва­ли судь­бы на этом вол­шеб­ном ва­ри­ан­те для бо­га­ты­рей.

         И толь­ко рус­ский Ху­дож­ник мо­жет на­чать с не­по­силь­но­го за­ма­ха: «Веч­ное я уже сотворил — те­перь и за­ра­бот­ком мож­но за­нять­ся…»

 

         Явленное — очень не­боль­шая, ви­ди­мая часть от все­го во­об­ра­жен­но­го.

 

         И от го­ря не стыл, и от сме­ха не та­ял, сам се­бя об­ря­жал на­пе­ред: то стра­дал, что жи­вет, не стра­дая, то стра­дал, что стра­дая жи­вет.

 

         Де­ти чис­ты и оп­рят­ны, они близ­ки к ду­ху, но по­сте­пен­но на взрос­лею­щие ли­ца ло­жат­ся пе­ча­ти по­ро­ков. Это — нор­маль­но в сво­ей ес­те­ст­вен­ной по­сле­до­ва­тель­но­сти. Не­ве­ро­ят­но дру­гое, ко­гда на из­на­чаль­но по­роч­ное ли­цо ло­жит­ся пе­чать ду­хов­но­сти! Это дья­во­лы, сго­рая, под­ни­ма­ют­ся на не­бо…

 

         Цивилизация — лю­би­мая кор­муш­ка дья­во­ла.

 

         Ска­жи­те, раз­ве не мо­жет быть те­п­лых вос­по­ми­на­ний об умер­шем чув­ст­ве? Раз­ве не хра­нит бла­го­дар­ная па­мять те­п­ло встреч и ра­дость ми­нув­ше­го по­ни­ма­ния? Лю­би­мая! Ты бы­ла пре­крас­ной мир­ной стра­ной, че­рез ко­то­рую я про­хо­дил. Ты встре­ти­ла гос­тя у од­ной гра­ни­цы сво­их вла­де­ний и про­во­ди­ла до дру­гой. Ты бы­ла с ним ря­дом день и ночь, ты де­ли­ла с ним соб­ст­вен­ную жизнь, и по­это­му он про­ща­ет­ся с то­бой особо — на­все­гда, на­все­гда… Что­бы не тра­ви­ла и не тер­за­ла мысль о не­по­вто­ри­мо­сти бы­тия: за­будь вос­хи­ще­ние в про­шлом! Не­воз­мож­но ус­петь на­сла­дить­ся. Оби­ды ос­ты­нут и ста­нут про­зрач­ны, как не­бо. Неж­ная, пре­крас­ная хо­зяй­ка про­сто­ров и вре­ме­ни жить! В тво­их вла­де­ни­ях по-преж­не­му мно­го же­ла­ний, за­бо­ты и креп­ких дру­зей. Ты не ос­та­нешь­ся оди­но­ка. Но со мной ты дош­ла до по­след­ней границы — до гра­ни­цы се­бя са­мое. Спа­си­бо. Боль­ше­го ты не ищи. Ни­кто, кро­ме стран­ни­ка, не уме­ет по­ки­нуть стра­ну сво­их грез. Про­щай. Ты ста­ла вы­со­ким вос­по­ми­на­ни­ем для ищу­ще­го вы­сот. Нель­зя пы­тать­ся быть ря­дом два­ж­ды; не сбы­ва­ет­ся два­ж­ды ро­дить­ся. Иди оди­но­ко: за мной или обратно — это ре­шит твое му­же­ст­во. Не ос­та­нав­ли­вай, я — не ог­ля­нусь. Слы­шу, но не слу­ша­юсь умер­ших. Раз­ве мож­но уве­сти за со­бой чу­жую тень?! Лю­би­мая! Ты — все­гда лишь дру­гая жен­щи­на. Та, ко­то­рая ста­нет иною стра­ной. Вновь и не вновь. Стран­ст­вие по­вто­ря­ет­ся. Но­вое при­вет­ст­вие уже ткет нить про­ща­ния. Лю­би­мая, про­жи­ви и за­будь этот сон! Па­мять нуж­на лишь то­му, кто ухо­дит. Лю­би­мая! Мы — не луч­шее из то­го, что уже бы­ло. И мы — не луч­шее из то­го, что бу­дет. По­то­му что луч­шим мо­жет быть толь­ко одно — без­молв­ная друж­ба на­ших раз­лук.

 

         18 мар­та 1992-го го­да я уку­сил за нос соб­ст­вен­ную со­ба­ку. В от­вет она ме­ня то­же тяп­ну­ла. Я был очень до­во­лен, по­то­му что про­во­дил экс­пе­ри­мент и по­лу­чил точ­ный от­вет на во­прос: мо­жет ли со­ба­ка уку­сить сво­его хо­зяи­на?

 

         Мы с при­яте­лем вме­сте и по­врозь ха­жи­ва­ли как-то по де­лу в од­ну кон­то­ру. Ре­бя­та там вер­те­лись креп­кие. Всё у них бы­ло: и день­ги, и по­ме­ще­ния, и за­ка­зы, и хо­ро­шее обо­ру­до­ва­ние, и мо­гу­чие пер­спек­ти­вы. Толь­ко вся­кий раз, по­ки­нув кон­то­ру, при­ятель и я ощу­ща­ли на се­бе ка­кую-то не­при­ят­ность, не­по­нят­ную при­ду­шен­ность, что ли, поч­ти не­до­мо­га­ние, от­вра­ти­тель­ность ка­кую-то. Ни­как не мог­ли по­нять: в чем де­ло? Мо­жет, ка­жет­ся? То­гда по­че­му дво­им сра­зу? Спро­си­ли у дру­гих кли­ен­тов конторы — те же не­по­нят­ные ощу­ще­ния. Ста­ли ду­мать. При­ятель и го­во­рит как-то: «Слу­шай! У нас в до­ме по­кой­ник был не­дав­но. Так же тош­но на ду­ше де­ла­лось… Мерт­ве­чи­ной в их кон­то­ре пах­нет». И точ­но! Ощу­ще­ние, как от мерт­во­го: кон­то­ра про­цве­та­ет, с ка­ж­дым днем всё вы­ше в го­ру ле­зет, де­нег пол­но, а всё рав­но бе­жать от них хо­чет­ся.

 

         У мо­ло­дой ма­ма­ши умер не­дель­ный ре­бе­нок. На­до хо­ро­нить по всем пра­ви­лам. Но сви­де­тель­ст­во о смер­ти ни­как не по­лу­чишь, по­ка не пред­ста­вишь сви­де­тель­ст­во о ро­ж­де­нии. При­шлось ма­ма­ше прой­ти этот из­де­ва­тель­ский круг — по­лу­чить бу­ма­гу о ро­ж­де­нии на… мерт­во­го уже сы­на.

 

         «Я нау­чу вас ло­вить в се­ти ду­ши че­ло­ве­че­ские…» — обе­щал апо­сто­лам Хри­стос. Ус­та­ре­ло! Ны­неш­ние ду­ши от­лич­но идут на блес­ну!

 

         Ору­щие де­ти ме­ша­ют то­му, кто вни­ма­ет го­ло­су мыс­лей и чувств. Точ­но так же слу­шаю­ще­му ти­ши­ну ме­ша­ют ору­щие ото­всю­ду мыс­ли и чув­ст­ва.

 

         То с пус­то­той со­пер­ни­ча­ет сло­во, то в мо­ре слов вос­ста­нет ти­ши­на. Звук не го­тов, но в ми­ре всё го­то­во для про­бу­ж­де­ния лю­бо­го сна!

 

         Не пре­одо­леть не­из­ре­чен­но­сти че­рез спе­циа­ли­за­цию.

 

         Вся­кая но­вая си­ла и вся­кая но­вая сво­бо­да ис­поль­зу­ют­ся людь­ми для преж­них удо­воль­ст­вий. По­это­му так ред­ки но­вая си­ла и но­вая сво­бо­да.

 

         От­кры­лось зна­ние и при­ве­ло к бес­си­лию: про­ви­деть в лю­дях про­пасть, мрак, же­лез­ный ход, сталь­ные кры­лья, в коль­цо замк­ну­тый Зо­ди­ак… Не­у­жто с этим скар­бом мож­но пред­по­ла­гать рас­чет иной, чем тва­рью жад­ной и без­бож­ной вер­нуть­ся в ха­ос свой зем­ной?!

         Бе­жать, бе­жать от на­ко­п­ле­нья! Без мыс­лей, при­зра­ков, ве­щей, — от стран­ст­вий, снов, от по­се­ле­нья, от лю­бо­ст­ра­стья пло­ща­дей! Во всем уз­рев­ший лишь про­ща­нье, за­кро­ешь счет, от­крыв­ши суть. Дру­зья скры­ва­ют под пла­ща­ми: пол-лит­ру, ску­ку, воз­глас: «Будь!» Всё хо­ро­шо. По­ра б на­пить­ся. Ис­ка­же­ны ве­сель­ем ли­ца.

 

         На­стоя­щая на­гра­да Учителю — ко­гда ка­ж­дое его сло­во уче­ник вос­при­ни­ма­ет с не­до­ве­ри­ем.

         Сле­пая па­ст­ва умер­щв­ля­ет уче­ни­ка в са­мом Учи­те­ле.

 

         Она ска­за­ла: «Как ты мо­жешь иметь сча­ст­ли­вый вид, ко­гда мне так пло­хо!» Не­на­висть жен­щин час­то но­сит оде­ж­ды спра­вед­ли­во­сти.

 

         Люди — это по­зи­ции. Их со­вме­ст­ная жизнь — со­вме­ще­ние по­зи­ций. Сколь­ко все­го? По­ве­де­ние ма­те­ма­ти­че­ских функ­ций ис­сле­ду­ют на край­них пре­де­лах и при ну­ле. У людей — то же.

         1. Я — твой.                                   1. Я — твоя.

         2. Ты — моя.                                 2. Ты — мой.

         3. Я сам по се­бе.                                     3. Я са­ма по се­бе.

         Все­го шесть по­зи­ций. Взаи­мо­от­но­ше­ния муж­чин и жен­щин не так слож­ны и раз­но­об­раз­ны, как при­ня­то счи­тать. Не на­до се­бе льстить: об­щее ко­ли­че­ст­во сочетаний — все­го лишь из «шес­ти по два».

         На­при­мер:

         «Я — твой» + «Я — твоя» = «ле­бе­ди­ная вер­ность»;

         «Ты — моя» + «Ты — мой» = «кош­ка с со­ба­кой»;

         «Я — твой» + «Ты — мой» = «под­каб­луч­ник и ге­не­рал в юб­ке»…

         И т. д.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Жен­щи­на! Ты так щед­ро тра­тишь днем на ра­бо­те за­пас сво­его ко­кет­ст­ва, обая­ния, ума, кра­со­ты и со­блаз­на, что нет слов! Зна­ко­мые, кол­ле­ги, уха­же­ры, дру­зья по дос­то­ин­ст­ву оце­нят твою щед­рость и за­пла­тят за нее вос­хи­ще­ни­ем, вни­ма­ни­ем, ком­пли­мен­та­ми. Как бел­ка в ко­ле­се! Но вот воз­вра­ща­ешь­ся ты до­мой… Где зо­ло­той за­пас тво­их ка­честв? Из­рас­хо­до­ван. Ты ус­та­ла, как про­сти­тут­ка».

 

         В ней про­сто безд­на оба­я­нья! И там, и тут она до­б­ра: ша­лу­нья, друг, ко­кет­ка, ня­ня, любому — вер­ная се­ст­ра. За это бо­жье от­да­ва­нье не ис­ся­ка­ет слав­ный ряд: то ком­пли­мент, то рук лоб­за­нье, то жест га­ст­роль­но­го ца­ря… Дро­жат в за­бот­ли­во­сти су­тки. Лишь, воз­вра­ща­ясь в дом, она гля­дит с тос­кою про­сти­тут­ки на му­жа, кух­ню, па­ца­на.

 

         У нее бы­ло мно­го книг, ко­то­рые она ус­пе­ва­ла чи­тать. По­сле раз­во­да с пер­вым мужем — ли­ши­лась биб­лио­те­ки. При вто­ром му­же она слов­но мстит бы­лой несправедливости — кни­ги в до­ме уже не­ку­да скла­ды­вать. Их ни­кто не чи­та­ет.

 

         Рос­сий­ские сло­вес­ни­ки в уст­ных сво­их ба­та­ли­ях раз­ви­ли столь­ко школ и на­прав­ле­ний, что срав­нить их изо­щрен­ное раз­но­об­ра­зие мож­но раз­ве что с бу­ке­том вос­точ­ных еди­но­борств: та же хит­рость, та же от­ре­шен­ность, то же под­ра­жа­ние при­ме­рам при­ро­ды.

 

         Вось­ми­де­ся­ти­лет­ний ста­рик вспо­ми­нал жизнь:

         — Знае­те, в дет­ст­ве я был пти­це­ло­вом. Од­на­ж­ды мне по­пал­ся не­обык­но­вен­ный ще­гол. Он был зна­чи­тель­но мень­ше сво­их со­брать­ев по раз­ме­рам, но пел изу­ми­тель­но. Стои­ло вы­не­сти клет­ку с ним на ули­цу, как це­лые стаи щег­лов сле­та­лись и са­ди­лись ря­дом. Это был, на­вер­ное, ка­кой-то щег­ли­ный ко­роль! А по­то­му у ме­ня его ук­ра­ли… Да… О чем это я? Да! Еще че­чет­ка по­па­лась как-то ненормальная — до­чи­ста ощи­па­ла в клет­ке трех сво­их со­брать­ев. Я их го­лень­ких вы­нес на мо­роз… Сей­час бы я, ко­неч­но, так уж не по­сту­пил. По­лу­ча­ет­ся, что жи­вых убил… Да… О чем я го­во­рил-то? А, ну да! У нас в уни­вер­си­те­те в три­дца­тые го­ды лек­тор был по мар­кси­ст­ской истории — вы­ли­тый Маркс внеш­не! И при­чес­ка, и чер­ты ли­ца, и стиль мыш­ле­ния. Мы его на лек­ци­ях не слушали — мы на не­го смот­реть хо­ди­ли, как на ар­ти­ста ка­ко­го. А по­том он вдруг ис­чез. Го­во­рят, за это са­мое и арестовали — за то, что клас­си­ка ко­пи­ро­вал. Да уж… Пом­ню еще ме­бель мне го­су­дар­ст­вен­ную пред­ла­га­ли, из двор­цов ко­гда-то кон­фи­ско­ван­ную. Не взял, дес­кать, бур­жуй­ско­го не на­до. Не поверите — крас­ное де­ре­во! Хе-хе! Зря, на­вер­ное, не взял: сей­час бы продал — раз­бо­га­тел…

         Он ко­гда-то был круп­ным но­менк­ла­тур­ным ра­бот­ни­ком, вое­вал, два­ж­ды го­рел в тан­ке, вос­пи­тал де­тей. Знал и мог мно­гое. В кон­це кон­цов па­мять ста­ри­ка ос­ла­бе­ла. Те­перь он вспо­ми­нал толь­ко са­мое важ­ное, са­мое яр­кое в жиз­ни.

 

         Мать у Паш­ки очень стро­гая.

         — Дай по­есть! — го­во­рит Паш­ка. — Од­ну кор­ку за день ел толь­ко.

         — На сколь­ко за­ра­бо­тал, на столь­ко и по­лу­чил, — го­во­рит мать.

         Паш­ке во­семь лет. Он под­кра­ды­ва­ет­ся и пы­та­ет­ся ста­щить из-за ма­те­ри­ной спи­ны хлеб на сто­ле. Мать бьет ему лок­тем под дых. Па­рень за­ги­ба­ет­ся.

         — Мо­жет, не на­до так-то уж, — вме­ши­ва­юсь.

         Ре­ак­ция са­мо­го Паш­ки не­ожи­дан­на. Он вос­ста­нав­ли­ва­ет ды­ха­ние, об­ни­ма­ет мать за пле­чи и, гля­дя на ме­ня в упор, го­во­рит при­ми­ри­тель­но:

         — Мне не боль­но. Я при­вык.

 

         По­след­ней из под­по­лья вы­шла ка­та­комб­ная хри­сти­ан­ская цер­ковь. Один из по­сле­до­ва­те­лей уче­ния, па­рень лед два­дца­ти пя­ти, ин­тел­ли­гент­но­го об­ли­ка, с яс­ны­ми пря­мо смот­ря­щи­ми ус­по­ко­ен­ны­ми гла­за­ми, при­нес в ре­дак­цию «чу­дес­ные» тексты — от­кро­ве­ния Божь­ей Ма­те­ри, про­дик­то­ван­ные ему спе­ци­аль­но для Рос­сии год на­зад. Смысл тек­ста: уг­ро­зы, за­пу­ги­ва­ния, пе­ре­чень кар, кон­ста­та­ция раз­но­об­раз­но­го ви­да ка­так­лиз­мов, мас­со­вых бед­ст­вий и ужас­ных смертей — от на­ча­ла до кон­ца страх один. При­чем, в ви­де хо­лод­но­го де­ло­во­го со­об­ще­ния, без эмо­ций.

         — Это не Бо­жья Мать, это — эс­сэ­сов­ка ка­кая-то! — го­во­рю с со­мне­ни­ем.

         Па­рень тут же упал в об­мо­рок. Ви­дать, и впрямь ве­рую­щий…

 

         На век иль миг же­ной зо­ву лю­бую! Раз­дав­ший серд­це, серд­це не раз­бил. Слу­чай­но­стей, мой друг, не су­ще­ст­ву­ет, кто по­нял это — слу­чай по­лю­бил.

 

         — При­вет! — ска­зал че­ло­век.

         — При­вет, — от­ве­тил Он. — Толь­ко у нас так не здо­ро­ва­ют­ся.

         — А как?

         — У нас при­ня­то со­еди­нять­ся при встре­че.

         — Как это «со­еди­нять­ся»? Об­ни­мать­ся, что ли?

         — Нет. Двое, ес­ли же­ла­ют по­при­вет­ст­во­вать друг дру­га, обыч­но сли­ва­ют­ся в еди­ное су­ще­ст­во. Фи­зи­че­ски.

         — То есть? А лич­ность? Чья лич­ность гла­вен­ст­ву­ет в но­вой?.. — че­ло­век, по­хо­же, ис­пу­гал­ся пра­вил ино­го ми­ра.

         — Со­хра­ня­ет­ся та лич­ность, ко­то­рая мощ­нее.

         — А дру­гой?!

         — Дру­гой сти­ра­ет­ся.

         — На­сов­сем?!

         — Да. Ан­ни­ги­ли­ру­ет­ся на всех уров­нях.

         — Ужас!

         — Ни­че­го по­доб­но­го. Ка­ж­дый из при­вет­ст­вую­щих ис­пы­ты­ва­ет боль­шую ра­дость от ощу­ще­ния эво­лю­ци­он­но­го про­дви­же­ния.

         — Это не­воз­мож­но! — вос­клик­нул че­ло­век, слов­но за­щи­ща­ясь.

         — Хо­чешь, по­про­бу­ем! По­дой­ди… Нуж­но толь­ко быть го­то­вым при­нять ме­ня це­ли­ком или вру­чить се­бя так же. Пре­ду­га­дать, чья лич­ность сохранится — труд­но. Слия­ни­ем ру­ко­во­дит са­ма эво­лю­ция! По­про­буй!

         — Я — че­ло­век! — гор­до ска­зал че­ло­век и шаг­нул впе­ред.

         Ни­че­го не слу­чи­лось. Че­ло­век в не­до­уме­нии ос­мот­рел­ся во­круг. По­бли­зо­сти ни­ко­го не бы­ло. Толь­ко гор­дость ве­се­ли­лась и ли­ко­ва­ла.

 

         Ум — про­из­ве­де­ние чер­та, душа — пес­ня бо­га, тело — ве­нец при­ро­ды. Ах, труд­но лю­бить всю «трои­цу»!

 

         Пе­ред со­труд­ни­ка­ми ла­бо­ра­то­рии по­ста­ви­ли за­да­чу: сде­лать так, что­бы на­воз­ные сто­ки на фер­ме не име­ли за­па­ха. Ка­кие толь­ко ухищ­ре­ния не про­бо­ва­ли при­ме­нять уче­ные му­жи! И за­кры­тые ем­ко­сти, и хи­ми­че­ские ней­тра­ли­за­то­ры, и бак­те­рии, и за­мо­ра­жи­ва­ние… Всё не то: или очень до­ро­го, или не­эф­фек­тив­но. От­кры­тие при­шло с со­вер­шен­но не­ожи­дан­ной сто­ро­ны. Тру­бу, по ко­то­рой по­да­вал­ся на­воз­ный сток, под­ве­ли в от­стой­ник нетрадиционно — со дна. Ока­за­лось, что ста­рый на­воз, под­сох­ший свер­ху, в точ­ном со­от­вет­ст­вии с на­род­ной муд­ро­стью «не тронь — во­нять не бу­дет», дей­ст­ви­тель­но, не пах­нет.

 

         Де­ло бы­ло в Венг­рии. В хол­ле на­цио­наль­ной ака­де­мии стоя­ли гости — на­ши земляки — и пы­та­лись тор­го­вать кое-ка­ким то­ва­ром, при­ве­зен­ным из Уд­мур­тии. Про­дав­щи­ца дер­жа­ла в ру­ках про­зрач­ный по­ли­эти­ле­но­вый па­кет, на­би­тый фо­рин­та­ми. Дес­кать, вот уже на сколь­ко на­тор­го­ва­ли, дес­кать, по­ку­пай­те по­бы­ст­рее, ажио­таж, так ска­зать. Что­бы на­бить ме­шок до тре­буе­мой при­вле­ка­тель­ной ве­ли­чи­ны, по­тре­бо­ва­лось на вре­мя со­брать с груп­пы всю об­мен­ную ва­лю­ту.

 

         Де­ло, ви­но и бабы — вот три «ки­та». Че­рез от­но­ше­ние к ним оп­ре­де­ля­ет­ся про­фес­сио­нал. По при­зна­ку пер­во­оче­ред­но­сти. На­при­мер. Ху­дож­ни­ки: дело — вино — ба­бы. Вра­чи: бабы — дело — ви­но. Бо­га­чи: вино — бабы — де­ло. Трак­тов­ка, ра­зу­ме­ет­ся, субъ­ек­тив­ная. Но принцип — уни­вер­са­лен.

 

 

         Зна­ко­мый жур­на­лист по­хло­пал по не­ук­лю­же­му ме­тал­ли­че­ско­му бо­ку свою вер­ную ста­руш­ку, пе­чат­ную ма­шин­ку «Мо­ск­ва»:

         — Она се­бя сто раз уже оп­рав­да­ла!

         Пи­шу­щая ма­шин­ка, ру­жье, хо­ло­диль­ник, мо­то­цикл… — всё это под­вер­га­ет­ся в Рос­сии срав­ни­тель­ной при­кид­ке, до­мо­ро­щен­но­му ана­ли­зу: оку­пят ли се­бя за­тра­чен­ные сред­ст­ва. В этой стра­не да­же ве­щи долж­ны «оп­рав­ды­вать­ся».

 

         Один из эк­за­ме­нов по кан­ди­дат­ско­му минимуму — док­лад по те­ме на ино­стран­ном язы­ке. Тех­нарь Ан­д­рю­ша был пре­вос­ход­ный, а вот лин­гвис­ти­че­ские способности — ни­же сред­них. Вы­ход один: дру­зья пе­ре­ве­ли текст доклада — он его вы­учил наи­зусть. За­щи­тил­ся на «от­лич­но».

         — За­пом­нил, как пес­ню!

         И в до­ка­за­тель­ст­во ли­хо на­чал шпа­рить на ино­стран­ном.

         — Ни сло­ва сам не по­ни­маю! — раз­вел ру­ка­ми.

         Вот и ду­маю: уж ес­ли кан­ди­дат­ский ми­ни­мум та­ков, то ка­ким дол­жен быть мак­си­мум?! Свою «пес­ню» Ан­д­рю­ша без за­пин­ки на­пел мне че­рез де­вять лет по­сле эк­за­ме­на.

 

         — Ко­му нуж­на «трой­ка», под­хо­ди­те с за­чет­ка­ми, — не­ожи­дан­но зая­вил на эк­за­ме­не пре­по­да­ва­тель-дра­кон.

         — Мне!!! — бы­ст­ро, един­ст­вен­ный из груп­пы, со­об­ра­зил Ан­д­рю­ша.

         Пре­по­да­ва­тель за­пол­нил гра­фу, рас­пи­сал­ся. По­том спо­кой­но про­из­нес сле­дую­щую фра­зу:

         — Ко­му нуж­на «чет­вер­ка», под­хо­ди­те…

 

         От­ку­да брать день­ги? Все нын­че оза­бо­че­ны этим не­про­стым во­про­сом. Ди­рек­тор од­но­го не­боль­шо­го ижев­ско­го ин­сти­ту­та на­шел ори­ги­наль­ный вы­ход из труд­но­го по­ло­же­ния. Ди­рек­тор вы­яс­нил, что прак­ти­че­ски все со­труд­ни­ки уч­ре­ж­де­ния име­ют до­маш­ние те­ле­фо­ны.

         — Ра­бо­тать бу­де­те на до­му, — объ­я­вил ру­ко­во­ди­тель. — Про­ве­рю лич­но: три звон­ка в день. Не застану — пе­няй­те на се­бя!

         Ос­во­бо­див­шие­ся ин­сти­тут­ские по­ме­ще­ния сда­ли в арен­ду по хо­ро­шей цене — 3000 руб­лей за квад­рат­ный метр.

 

         Иду­ще­му все­гда труд­но; по­это­му его мо­раль не от­ри­ца­ет удобств, об­лег­чаю­щих про­дви­же­ние.

 

         Знае­те, как от­ра­ви­ли боб­ров и не­ис­чис­ли­мых ра­ков на реч­ке Люк? Ка­кой-то дея­тель вы­сы­пал ря­дом с ре­кой, на скло­не це­лую ку­чу хи­ми­че­ских удоб­ре­ний, а вес­ной, ко­неч­но, всё смы­ло к чер­ту. Вся­кий зна­ет: ра­ки жи­вут толь­ко в очень чис­той во­де, от по­сто­рон­ней молекулы — дох­нут.

         Толь­ко до­ве­лось не­дав­но уви­деть и ис­клю­че­ние из при­род­но­го пра­ви­ла. На Иже, — на том са­мом, что вы­те­ка­ет по­сле го­ро­да ра­дуж­но-па­ху­чей мас­ля­ни­стой стру­ей, — объ­я­ви­лись эти са­мые, с клеш­ня­ми. И мно­го! Му­тан­ты. Круп­ные, по­ро­ди­стые, про­вор­ные. Гля­жу я на этих тва­рей и радуюсь — это бу­ду­щее, нам, греш­ным, на­деж­ную вес­точ­ку по­сы­ла­ет…

 

         «Знать, не ду­мая» — вот уни­вер­саль­ная фор­му­ла всей жи­ву­щей при­ро­ды. И толь­ко че­ло­век про­тив: ду­ма­ет, не зная.

 

         Жен­щи­на от­ра­бо­та­ла пе­ред льгот­ной пен­си­ей де­сять лет го­ря­че­го ста­жа. Хватились — не дос­та­ет по до­ку­мен­там двух «го­ря­чих» лет. Сле­зы, ис­те­ри­ка. Как до­ка­жешь? По­лез­ли в це­хо­вой ар­хив. На­шли! Как раз по тем са­мым спор­ным го­дам факт: «Та­кой-то и та­кой-то объ­я­вить вы­го­вор за про­гу­лы и пьян­ст­во…» И под­пи­са­но: мас­тер го­ря­че­го це­ха. Так и до­ка­за­ли.

 

         Сча­стье детей — по­лу­чать, сча­стье стариков — от­да­вать. Он и она за­клю­чи­ли брак по старости — во спа­се­ние от оди­но­че­ст­ва. У ка­ж­до­го за спи­ной ос­та­лась преж­няя жизнь, по­взрос­лев­шие, опе­рив­шие­ся де­ти. Про­хлад­ное ды­ха­ние веч­но­сти, уча­стив­шие­ся бо­лез­ни яс­но на­пом­ни­ли ста­ри­кам: по­ра рас­по­ря­дить­ся на­след­ст­вом. А дети — раз­ные, не род­ные… И со­шли ста­рые с ума: он своим — пы­ле­сос, она своим — те­ле­ви­зор и кни­ги, он — ди­ван, она — стен­ку, ка­ст­рю­ли, ко­вер. Та­кое со­рев­но­ва­ние уст­рои­ли! Кто впе­ред! Са­мим уже ни спать, ни сесть, ни суп ва­рить не в чем. Ка­ж­дый бо­ит­ся: вдруг ум­рет пер­вым, и то­гда уж ни­че­го не возь­мешь для сво­их. На­до ус­петь, чтоб спо­кой­но в кон­це бы­ло.

 

         Мой друг — ци­ник, к жен­ско­му по­лу он при­ме­ня­ет лишь две оце­ноч­ные ка­те­го­рии: «уже мож­но» или «еще мож­но».

 

         Не поль­зуй­тесь ве­ща­ми, от­рав­лен­ны­ми за­ви­стью.

 

         Сле­пы уче­ни­ки, ве­ря­щие в то, что Учи­тель зряч.

 

         Вера — свет. Не ос­леп­ни, уви­дев!

 

         От за­яд­ло­го ту­ри­ста, объ­ез­див­ше­го, про­плыв­ше­го и ис­хо­див­ше­го Урал, Даль­ний Вос­ток, Кам­чат­ку, тун­д­ру, пус­ты­ню, Сая­ны и Па­мир при­шло пись­мо:

         «При­вет, ста­рик! Я пе­ре­брал­ся в США. Хо­дить здесь не­где: све­жих мар­шру­тов нет во­все, всю­ду на­до пла­тить, да­же за дро­ва в ле­су. А ес­ли за­хо­чет­ся уд­рать в са­мую глушь — они на­зы­ва­ют эти мес­та за­по­вед­ни­ком и де­рут за вы­езд ту­да втри­до­ро­га. Всё по рас­пи­са­нию. В Рос­сии ме­ж­ду мной и при­ро­дой ни­ка­ких до­пол­ни­тель­ных пра­вил не бы­ло: толь­ко я и она… Где хо­чешь жги, что хо­чешь де­лай, ку­да по­же­ла­ешь иди. А здесь да­же на пус­ты­ню как на хо­зяй­ский двор смот­рят. Го­ре мне».

 

         В чу­дес­ном ищи обык­но­вен­ное, в обык­но­вен­ном чу­дес­ное.

 

         Над аб­со­лют­ным боль­шин­ст­вом жи­ву­щих лю­дей, как Да­мок­лов меч, ви­сит фра­за: «По­езд ушел». А ес­ли еще не ушел, то страш­но опо­здать… Или все мес­та уже за­ня­ты… Это — гон­ка судь­бы, гон­ка пле­бе­ев, ме­шоч­ни­ков, не имею­щих ро­до­вых гнезд и не ощу­щаю­щих за пле­ча­ми гру­за тра­ди­ций. Пле­беи бо­ят­ся ос­тать­ся сна­ру­жи. У всех — страх. А сча­ст­лив­чи­ки, что ро­ди­лись в по­ез­де, бо­ят­ся еще боль­ше: не ока­зать­ся бы за бор­том. И та, и дру­гая сто­ро­на на­зы­ва­ют свой страх «смыс­лом жиз­ни».

 

         У ме­ня был один гос­те­при­им­ный при­ятель, па­та­ло­гоа­на­том. Ве­че­ра­ми в его до­ме час­то со­би­ра­лись. Здесь ни­ко­гда не го­во­ри­ли: «Чай за­ва­рен». Все­гда го­во­ри­ли: «Ча­ек на­гно­ил­ся».

         … При­ятель дав­но уе­хал в Си­бирь, чай сде­ла­ли по та­ло­нам, а шут­ка в на­ших кру­гах до сих пор жи­вет. Удач­ной ока­за­лась.

 

         Из­вест­но, что круп­ные твор­че­ские лич­но­сти за вре­мя од­ной фи­зи­че­ской сво­ей жиз­ни умуд­ря­ют­ся про­жи­вать не­сколь­ко ду­хов­ных «ре­ин­кар­на­ций». Клас­си­че­ский пример — Пи­кас­со: го­лу­бой пе­ри­од, ро­зо­вый… Что-то слов­но под­тал­ки­ва­ет твор­цов то­ро­пить­ся. Про­зре­ния? Фи­ло­соф­ские оше­лом­ле­ния? Но­вые жен­щи­ны? Осоз­нан­ные пре­гре­ше­ния? Мож­но толь­ко га­дать.

         Ку­да про­ще уда­лось ор­га­ни­зо­вать по­во­рот­ные да­ты в сво­ей судь­бе ху­дож­ни­ку-аван­гар­ди­сту из про­вин­ци­аль­но­го Ижев­ска: три со­тря­се­ния мозга — три но­вых пе­рио­да в твор­че­ст­ве.

 

         Что­бы на­вер­ня­ка знать, что та­кое «грех», а что им не яв­ля­ет­ся, луч­ше все­го об­ра­тить­ся к по­ня­тию ес­те­ст­вен­но­сти. На­при­мер, в на­ча­ле вес­ны со­вер­шен­но ес­те­ст­вен­но ви­деть ста­до сам­цов, де­ру­щих­ся из-за од­ной сам­ки. Од­на­ко в кон­це вес­ны кар­ти­на иная: во­круг един­ст­вен­но­го сам­ца па­сет­ся це­лый га­рем. И это то­же нор­маль­но и не вы­зы­ва­ет не­до­уме­ния. У ка­ж­до­го вре­ме­ни, по­лу­ча­ет­ся, своя соб­ст­вен­ная ес­те­ст­вен­ность.

         Вы­хо­дит, по­ня­тие «гре­ха» оп­ре­де­ля­ешь ты сам. Вре­мя и грех — это кон­ст­рук­ция, на­по­ми­наю­щая ка­че­ли, в них лю­ди рас­ка­чи­ва­ют лю­би­мую свою куколку — «смысл».

 

         Обид­чи­вый не мо­жет быть сча­ст­лив в прин­ци­пе.

 

         Про­пис­ная ис­ти­на: быть здо­ро­вым в на­шей стране — не вы­год­но. В то вре­мя, как не­пью­щий, не­ку­ря­щий бод­ря­чок вка­лы­ва­ет, боль­ной бал­де­ет на до­му поч­ти за те же день­ги. Да­ле­ко ведь не все бо­ле­ют так, что­бы пла­стом. Свою бо­лезнь це­нят, ее бе­ре­гут, как кор­ми­ли­цу. А кто здо­ров, как бык, то­му при­хо­дит­ся ис­кать бо­лезнь по бла­ту или об­хо­дить­ся свои­ми соб­ст­вен­ны­ми си­ла­ми.

         Россия — это та­кая боль­ша-а-ая зо­на, где на­род­ная сме­кал­ка и изо­бре­та­тель­ность изо­щре­ны в аб­со­лют­ной про­сто­те ре­ше­ний. Как это де­ла­ет­ся? Один зна­ко­мый слу­жа­щий из ИТК рас­ска­зал:

         — Дог­нать тем­пе­ра­ту­ру до три­дца­ти девяти — са­мое пус­тяч­ное де­ло! На­до взять обык­но­вен­ную очи­щен­ную доль­ку чес­но­ка, слег­ка раз­лох­ма­тить ее и за­су­нуть в… зад­ний про­ход. Ли­хо­ра­доч­ный гра­дус обес­пе­чен! А как де­ла­ют яз­ву же­луд­ка, зна­ешь? Бе­решь обер­точ­ную фоль­гу от кон­фет­ки, ска­ты­ва­ешь ша­рик, при­вя­зы­ва­ешь на нит­ку, гло­та­ешь и идешь на рент­ген. Ту­бер­ку­лез лег­ких де­ла­ет­ся еще про­ще: на­ти­ра­ешь пе­ред про­све­чи­ва­ни­ем грудь алю­ми­ние­вой пуд­рой… На снимке — от­лич­ное за­тем­не­ние! О йо­гах слы­шал? Ес­ли осо­бым об­ра­зом по­дог­нуть ру­ки-но­ги, то дав­ле­ние сра­зу ска­чет до ста вось­ми­де­ся­ти. Знать на­до та­кие ве­щи, ина­че в Рос­сии не про­жи­вешь.

 

         На во­прос: «Как здо­ро­вье?», — де­душ­ка за­мет­но ожив­лял­ся: «Пло­хо!»

 

         Вся­кий со­сто­яв­ший­ся «до­нор» не­из­беж­но по­ро­ж­да­ет «вам­пи­ра». За­вет­ная меч­та ка­ж­до­го из них — «быть со­бой».

 

         Что ни по­дай, всё ма­ло! Та­ков люд­ской за­мес: чем бли­же к Идеа­лу, тем шкур­ней ин­те­рес.

 

         «На пир­се ти­хо в час ноч­ной, те­бе из­вест­но лишь од­ной, ко­гда ус­та­лая под­лод­ка из глу­би­ны идет до­мой». — Эта не­за­тей­ли­вая эс­т­рад­ная пе­сен­ка бы­ла на слу­ху в кон­це се­ми­де­ся­тых, ка­жет­ся.

         Ко­гда Во­ва по­сле двух-трех­днев­но­го за­поя по­яв­ля­ет­ся на по­ро­ге род­но­го до­ма, же­на вы­во­дит на­встре­чу ма­ло­лет­не­го сы­на и про­из­но­сит: «Ус­та­лая под­лод­ка из глу­би­ны идет до­мой». Маль­чик, на­вер­ня­ка, за­пом­нит эти не­муд­ря­щие сло­ва на всю жизнь. Ка­кая си­ла все-та­ки в по­эзии!

 

         Греб­цы в лод­ке си­дят за­дом на­пе­ред; пря­мо­ли­ней­ное на­прав­ле­ние по­мо­га­ют дер­жать в боль­шей сте­пе­ни уже прой­ден­ные ори­ен­ти­ры, из про­шло­го. На даль­ней­ший путь греб­цы лишь ог­ля­ды­ва­ют­ся. Ог­ля­ды­ва­ют­ся на бу­ду­щее! На что ог­ля­нешь­ся, ту­да и при­ча­лишь.

 

         Ес­ли кто-то го­во­рит: «Я не в со­стоя­нии вам по­мочь…» — это оз­на­ча­ет лишь од­но: у че­ло­ве­ка про­сто нет со­стоя­ния.

 

         Бог ми­ло­вал: вра­гов по­слал, но не дал оз­лоб­ле­нья.

 

         Люд­ская ложь со­рев­ну­ет­ся в но­виз­не ис­крен­но­сти.

 

         В лиф­те.

         — Вам на ка­кой?

         — На чет­вер­тый, там оде­ж­ду се­го­дня про­да­ют.

         — А на вто­ром чер­но­слив де­ше­вый и рас­са­да…

         1992-й год. Ме­сто действия — рес­пуб­ли­кан­ский Дом пе­ча­ти.

 

         Бог — это та­кая шту­ко­ви­на, ко­то­рая ис­че­за­ет сра­зу же, как толь­ко им на­чи­на­ют ин­те­ре­со­вать­ся.

 

         Кон­флик­ты, обу­слов­лен­ные раз­ли­чия­ми в на­цио­наль­но­сти, ве­ро­ис­по­ве­да­нии, слу­жеб­ным, ма­те­ри­аль­ным или ду­хов­ным не­ра­вен­ст­вом и проч., впол­не и до кон­ца раз­ре­ши­мы: жить сле­ду­ет мол­ча, го­лы­ми и в тем­но­те.

 

         Гармония — это ко­гда ис­пол­ни­тель ду­ши не ча­ет в сво­ем за­каз­чи­ке. На­при­мер, се­мей­ная гар­мо­ния. Встре­ча­ли?

 

         Зер­но Все­лен­ной раз­вер­ну­лось дре­вом звезд.

         Нет вре­ме­ни у Бо­га.

         Нет вре­ме­ни в зер­не.

 

         Знак ка­че­ст­ва: про­ве­ре­но на се­бе!

 

         До три­дца­ти лет ищут луч­шую до­лю, по­сле тридцати — луч­шее ме­сто.

 

         При­хо­дя­щее по­ни­ма­ние все­гда пре­вос­хо­дит то, что ты, по­няв­ший, мо­жешь вы­ра­зить.

 

         И война — на­си­лие, и мир — на­си­лие. Сво­бо­да на­хо­дит­ся ме­ж­ду ни­ми.

 

         Что тре­бу­ет­ся для сча­стья? Ни­че­го не тре­бу­ет­ся. Сча­стье са­мо­дос­та­точ­но. Лю­бой иди­от под­твер­дит это!

 

         Бо­ги лю­бят в долг.

 

         Де­та­лей воз — еще не схе­ма. Муд­ры ша­ман­ст­вом аван­гард­ные пии­ты: бес­смыс­лен­ность скво­зит в по­то­ках смыс­ла, коль за­пя­ты­ми сил нет ов­ла­деть.

 

         Лю­бовь и речь, чем не вра­ги?

 

         Жизнь не в де­ле, а в ра­до­сти; де­ло, при­но­ся­щее ра­дость, — от зем­ли; ра­дость, про­из­во­дя­щая де­ло, — свы­ше.

 

         Сча­стье обывателя — это дол­го­вре­мен­ный мир ме­ж­ду доб­ром и злом. По­это­му, го­во­ря: «Да здрав­ст­ву­ет мир!», на­до це­ли­ком при­нять и: «Да здрав­ст­ву­ет обы­ва­тель!»

 

         При­знак здоровья — это здо­ро­вое чув­ст­во ле­ни. Для че­го жить? Глу­по жить лишь для ве­ще­ст­вен­но­го од­но­об­ра­зия, — это по­ра­бо­ща­ет, как вся­кая спе­циа­ли­за­ция. Го­раз­до сво­бод­нее и уют­нее чув­ст­ву­ешь се­бя в ми­ре, ес­ли жи­вешь не «для», а от че­го-то: от ра­до­сти, на­при­мер. Не дело — ис­точ­ник ра­до­сти, а радость — ис­точ­ник мно­го­чис­лен­ных дел.

 

         Ты сла­бо­му по­мог.

         Ну, что это за доб­лесть?

         Те­бя он вряд ли от­ли­чит от кос­ты­лей.

 

         На­стоя­щее одиночество — это ко­гда не ос­та­лось ни еди­ной мыс­ли о се­бе. Стран­но, по­че­му лю­ди, ду­мая на­обо­рот, жа­лу­ют­ся на то же са­мое чув­ст­во?

 

         Суть люд­скую разрывают — пять­де­сят на пять­де­сят! — «Май­на!» — ан­ге­лы взы­ва­ют, «Ви­ра!» — чер­ти го­ло­сят.

 

         Са­та­на по­бе­дил. Бог оциф­ро­ван.

 

         Религия — ра­дость пла­чу­щих. В рус­скую цер­ковь хо­дят по­пла­кать.

 

         Все ищут: кто чу­жо­го, кто сво­его, кто се­бя са­мо­го. Не­ве­зе­ние то­таль­но. Все находки — вре­мен­ные. Иг­рой в зем­ную жизнь за­прав­ля­ет шу­лер.

 

         За­каз­чик на­зы­ва­ет «лю­бо­вью» за­каз.

 

         Час­то ум жен­щи­ны не мо­жет най­ти под­хо­дя­ще­го вы­ра­же­ния в сло­вах, за­то лю­бая из жен­щин мо­жет вы­ра­зить сколь угод­но муд­ро­сти в мол­ча­нии.

 

         Ум­ный человек — банк, он за­ин­те­ре­со­ван во вклад­чи­ках.

 

         Пад­ший ан­гел воз­вра­ща­ет­ся на не­бе­са ок­ре­стив­шим­ся дья­во­лом.

 

         Мно­гие не­вос­тре­бо­ван­ные пи­са­те­ли на­по­ми­на­ют мне пло­хих са­дов­ни­ков: час­то их эн­ту­зи­аз­ма хва­та­ет лишь на щед­рое раз­бра­сы­ва­ние се­мян. Дру­го­го уме­ния, кро­ме щед­ро­сти, нет. Ни всхо­дов. Ни пло­дов.

 

         Еще ни од­на жен­щи­на в ми­ре не ста­ла сча­ст­ли­ва при по­мо­щи пре­тен­зий.

 

         Душа — ры­беш­ка на жрат­ву: на­жив­ку клю­нув, по­те­ря­юсь! По­пут­но ра­до­сти жи­ву, по­пут­но жиз­ни со­тво­ря­юсь.

 

         Люб­лю те­бя! Но на­звать лю­бо­вью то, что ты ждешь от ме­ня, не мо­гу.

 

         Мо­жет ли ме­шок с дерь­мом взле­теть? Мо­жет. Ес­ли при­де­ла­ет к се­бе кры­лья и хо­ро­шень­ко раз­бе­жит­ся.

 

         Те­ла сли­лись. Сли­лись и ду­ши. Мир сжал­ся весь в зер­не люб­ви. Сго­ре­ла ка­ша на пли­те.

 

         Че­ло­век стре­мит­ся к вер­ши­не. По до­ро­ге он слы­шит на­шеп­ты­ва­ния внут­рен­не­го го­ло­са: «Спе­ши! Ты — пер­вый! Твой ум ве­лик, твое серд­це щед­ро, гор­дись со­бой…» А ря­дом тол­ка­ют лок­тем под реб­ро не­веж­ли­вые попутчики — ведь они слы­шат то же са­мое. Но чем вы­ше подъ­ем, тем ре­же жи­вые встре­чи, тем сво­бод­нее про­стран­ст­во, тем мол­ча­ли­вее ста­но­вит­ся го­лос. По­след­нюю фра­зу он про­из­не­сет на вер­ши­не: «Глу­пец». И ты по­спе­шишь вниз, что­бы ска­зать это ос­таль­ным. Но ни один из стре­мя­щих­ся вверх не по­ве­рит то­му, кто на­шел в се­бе си­лы воз­вра­тить­ся. Откровение — обыч­ная при­чи­на са­мо­убий­ст­ва по­этов, прин­цев, ро­ман­ти­че­ских аль­труи­стов и про­чей неж­ной твор­че­ской мош­ка­ры, ле­тя­щей на огонь.

 

         Че­ло­век нау­чил­ся на­сла­ж­дать­ся «пло­хим». При этом он ис­крен­не удив­ля­ет­ся: по­че­му это я так пло­хо жи­ву?

 

         Ко­гда жен­щи­на не про­сит ни­че­го, ей хо­чет­ся от­дать всё.

 

         Я нор­ма­лен?! В та­ком слу­чае вам сле­ду­ет при­знать не­нор­маль­ным весь мир!

 

         Ум­ным лю­дям в Рос­сии, у ко­то­рых хо­ро­шо по­шло де­ло, все­гда ка­жет­ся: на­ко­нец-то по­лу­чи­лось! «Про­тив ло­ма» есть прием — ум­ная го­ло­ва. Вот эту са­му го­ло­ву они обыч­но под лом и под­став­ля­ют…

 

         Смех без при­чи­ны? Это ли не скуч­но?! Жи­вем без бу­ду­ще­го, про­шлое ви­ня. Что на­ша жизнь? Иг­ра для по­би­ру­шек: про­сить ог­ня да па­дать в по­лы­мя.

         Со­сед со­се­ду на ухо гла­го­лет: у стен­ки на­до б шле­пать па­цан­ву! Ди­аг­ноз прост: вот — юный ал­ко­го­лик, вот сы­ро­ед, под­сев­ший на «тра­ву».

         Ма­ма­ша паль­цем кру­тит у ви­соч­ка, па­па­ша мат да­ет, как «на го­ра»; сы­нок хо­рош: под­след­ст­вен­ную точ­ку за опыт жиз­ни ста­вят «опе­ра».

 

         Во­круг лю­дей пла­ка­ты да за­ве­ты, ку­да-то об­щий ка­тит­ся ва­гон, по­го­да хму­рит­ся, Гос­подь ушел до вет­ру и боль­ше не вер­нул­ся к лю­дям Он.

 

         Не по­про­сить на­чать пу­ти сна­ча­ла, твое начало — ро­дом из кон­ца. Еще вче­ра лю­бовь лю­бовь встре­ча­ла: «Аз», «бу­ки», «ве­ди»… — «и-жи-ца»!

         Зем­ля взош­ла же­лез­ны­ми цве­та­ми. Да­ешь «Убий!» Авось, и то не зря… От­цы в тос­ке при­ки­ну­лись хри­ста­ми, дер­жась за древ­ко, кор­ня ми­мо зря.

         Ты хо­чешь жить, как ми­ни­мум, дос­той­но. Свобода — враг! Свобода — че­шуя! В пят­на­дцать лет ду­ша твоя — по­кой­ник. По ком зво­нит брен­ча­лоч­ка твоя?

         Те­бя уж нет. Ты — про­сто обо­лоч­ка. Пус­той со­суд для мыс­лей о жрат­ве. Да­ешь бал­деж! Гуляем — гля! — до точ­ки. На­лей, чу­вак! По девочкам — ржа­вей…

         В ка­ком же ра­зе греш­ни­ца свя­тая вновь по­це­лу­ет сто­пы, ок­ры­лив? Эй, что-то да­вит… Да­вит, да­вит! Не то, чтоб жизнь — от­сут­ст­вие люб­ви.

 

         Мечта — до­вер­чи­вая пти­ца: ей по­да­вай по­кой да ти­ши­ну. А мыс­ли? Вы­ле­та­ют из тем­ни­цы, на бе­лый свет убий­ст­вен­но взгля­нув!

 

         От­но­ше­ния из­вест­ны: не посеешь — не пож­нешь. Инь — до ба­бу­шек не­вес­ты, Ян — до гро­ба мо­ло­дежь.

 

         Ме­ж­ду мол­чань­ем двух сортов — от зло­бы тай­ной до свя­тей­шей правды — на­бро­са­но так мно­го слов…

 

         «Боль­ше твор­че­ст­ва!» — лу­ка­вые указ­ки! Чернь есть чернь. А знать есть знать. Го­лые, хо­ро­шень­кие сказ­ки хо­дят под Па­ра­граф уми­рать.

         Рус­ская хо­лоп­ская по­ро­да ва­рит, се­ет, вка­лы­ва­ет в дым! И кри­чат: «Да здрав­ст­ву­ет сво­бо­да!» — уз­ни­ки, це­луя кан­да­лы.

 

         Бо­же! Рус­ские хип­пи, Хри­ста по­ис­кав, ос­тав­ля­ют в серд­цах дом пус­той для не­го… А по­том в этот дом без пись­ма, без звон­ка на­все­гда по­се­ля­ет­ся кто-то дру­гой. На­все­гда…

         Не ро­га­тый ли ан­гел тот дом при­гля­дел, в чьем-то серд­це пус­том хо­ля сы­тое зло? И пи­са­ние слов — как во­дой по во­де… И мечта — ржа­вый гвоздь под ску­ко­жен­ный лоб! На­все­гда…

         Бо­же. Рус­ские хиппи — чу­ма шко­ля­ров: Ве­ра с Прав­дою, сестры — по­врозь на­все­гда. Был бы ра­зум! А серд­це? Все­го лишь — нут­ро… От вой­ны б до вой­ны ми­ру мир на­га­дать. На­все­гда…

         «На­все­гда» — это сло­во по­хо­же на смерть. По­мо­лись у ма­шин от звон­ка до звон­ка! Очи в очи вон­зи­лись но­жа­ми во тьме, — не­бо вспо­ро­то там, где за­ла­тан за­кат.

         Бо­же! Де­ти ис­ча­дий, бе­гу­щие ввысь, не по­ми­луй, судь­ба, вас, но всё же — хра­ни. За спи­ною ды­мят­ся лишь ку­щи, увы, да на­де­ж­да спа­са­ет свой жерт­вен­ный миг.

 

         Черт возь­ми! Не­у­же­ли не яс­но? Я сти­хов не пи­шу, не пою со­ловь­ем, не то­чу на бу­ма­ге со­п­ли­вые ля­сы: го­во­ря­щий с со­бою, — при­го­во­рен…

         Это прав­да. Как лез­вие брит­вы. Ну, хоть в шут­ку, мой са­ван при­мерь! Не ос­та­нет­ся пе­сен. Судь­ба и молитва — это во­все не страх, а про­хо­жий и дверь!

         Там, где прав­да смы­ка­ет­ся с ло­жью, грань ост­ра, пре­вра­щае­ма в Путь еже­днев­но, все­нощ­но. И, бо­же, я про­ща­юсь под ре­п­ли­ку: «Будь!»

 

         Дед вое­вал. Отец для смер­ти то­же был при­гож. А как же: честь, от­ва­га, ро­ди­на, на­гра­да… Ка­ких гра­ниц дос­тиг­нуть мо­жет ложь, коль для об­ма­на поль­зо­вать­ся прав­дой? Два духа — Бу­ду­щее с Прошлым — кон­вой мгно­ве­ния. Тор­же­ст­вен­ный и по­шлый.

 

         Чем боль­ше ла­да­на, тем креп­че пах­нет се­рой: вос­пе­ты меч и сла­ва хлеб­но­го жни­вья… По­доб­но во­дам, цир­ку­ли­рую­щим в сферах — кру­го­вра­ще­ние смыс­ла бы­тия.

 

         Будь я пра­ви­тель, за­пре­тил бы рас­тить то, что ну­ж­да­ет­ся в развитии — нау­ку, ис­кус­ст­во… да­же ве­ру. За­прет ус­ко­ря­ет раз­ви­тие.

 

         Пут­ник ду­ха, да­ле­ко опе­ре­див­ший со­вре­мен­ни­ков, по­до­бен стран­ни­ку в пус­ты­не. «Я на­шел не­бы­ва­лый ис­точ­ник!» — кри­чит он, а его не слы­шат. Он про­клят. Но та­кое одиночество — силь­нее смер­ти, по­то­му что да­ле­кое бу­ду­щее, как и да­ле­кое прошлое — бес­стра­ст­ны. А по­том при­дут лю­ди, возь­мут най­ден­ное, по­ди­вят­ся; и бу­дут ки­чить­ся тем, что путник — из их ро­да. И эта ложь даст си­лу но­во­му пут­ни­ку, пре­одо­лев­ше­му сча­стье жить се­го­дня.

 

         Мно­гие не­вес­ты об­ма­ны­ва­ют­ся, при­ни­мая муж­ское ба­ла­гур­ст­во за на­деж­ность. В уз­ком кру­гу «ду­ша ком­па­нии» — мра­чен. Ра­дость лю­бит про­стор.

         Не мно­гие же­ни­хи спо­соб­ны най­ти ра­дость в за­бо­те. До свадьбы — ил­лю­зии, по­сле свадьбы — об­ман.

         Ба­ла­гур по­сле свадьбы — из­верг бла­го­по­лу­чия: на­блю­де­ние пре­об­ла­да­ет над уча­сти­ем.

 

         Один, как кро­лик, жал­ся, дру­гой ор­лом кру­жил, и вся­кий жить ста­рал­ся, а я так про­сто жил. Ша­гал не по рас­че­ту, ды­шал все­гда не в лад, мол­чал не для по­че­та, орал не для на­град. Гуз­ном не ла­зил в крес­ло, и, ка­юсь, вод­ку пил, но я жил ин­те­рес­но, по­сколь­ку жить лю­бил. Лю­бил судь­бы об­ма­ны… Ах, лю­ди, время — дзынь! — ча­сы, как нар­ко­ма­ны, гло­та­ют на­шу жизнь.

         А, мо­жет, я по­пал­ся, не удер­жал ран­жир? За­чем-то мир ста­рал­ся, чтоб я вот так не жил?!

 

         По­строе­ны в ко­лон­ны, спо­кой­ст­вие хра­ним. Я с дет­ст­ва твер­до пом­ню: мы бо­рем­ся за мир.

         Гля­дят ра­ке­ты-пуш­ки на За­пад, на Вос­ток, и уш­ки на ма­куш­ке, и по­рох не под­мок.

         По кум­по­лу ко­лом бы, аль ма­ков­кой в сор­тир!.. — Чем боль­ше на­ша бом­ба, тем креп­че бу­дет мир!

         Гу­дят за­во­ды на­ши, на­род не­по­бе­дим. А мы жи­вем всё кра­ше: твер­дим, твер­дим, твер­дим…

         Я ве­рю в то упор­но, бри­га­да мне, как мать. И на­до по три нор­мы да­вать, да­вать, да­вать!

 

         Что за комедия — ры­дать сре­ди ве­се­лья? За­чем пу­га­ешь че­лядь, че­ло­век? За­чем один не пьешь ца­ре­во зе­лье, уг­рю­мо в спи­ны гля­дя из-под век?

         — Я нын­че вы­шел за во­ро­та го­ро­ди­ща, — от­ве­тил он, на по­сох на­ва­лясь. — Там бо­га нет. Там, ду­мая о пи­ще, друг дру­га ест не­по­до­баю­щая мразь. Там лю­ди, что боль­ные при­ви­де­ния, ша­та­ют­ся с день­гой по ка­ба­кам, в тюрь­ме си­дит там по­ло­ви­на на­се­ле­нья, дру­гая половина — по уг­лам. Там ка­ж­дый мнит се­бя тре­тей­ским су­ди­ею, там все хол­мы по­хо­жи на по­гост, от­рав­ле­ны там лю­ди по­хваль­бою: мол, у ко­го все­го бе­лее кость… Они гля­дят с тос­кой на эти сте­ны, не ви­дя, толь­ко слы­ша кар­на­вал, им на­пле­вать на ва­ши пе­ре­ме­ны. Кто бе­ден был — бо­га­че не бы­вал!

         Схва­ти­ла стран­ни­ка под­вы­пив­шая стра­жа. Ца­ре­во зелье — в рот ему сил­ком! В постель — не­вес­ту! Вот­чи­ну! По­кла­жу! И — мать твою! — по тро­ну ку­ла­ком.

         На­род уте­шат и ути­шат слу­хи злые: царю — ца­ре­во, прочее — мол­чок, ворам — с каф­та­на бля­хи зо­ло­тые… Сме­ясь, по­ве­сил­ся сча­ст­ли­вый ду­ра­чок.

 

         — Па­ца­ны, с на­ми хор пя­ти­ле­ток! Па­цан­ва, Пер­во­май на ду­ше! — А они, точ­но пти­цы из кле­ток… А они — точ­но блядь в ша­ла­ше.

         Но и им пу­ля серд­це за­ще­мит, и у них на из­ви­ли­нах тля; фимиам — это для вос­хи­ще­ний, а для буд­ней сой­дет ко­но­п­ля…

         Кто нор­ма­лен, а кто ма­ла­холь­ный? Ру­ки нерв­но лас­ка­ют це­вьё… — ве­те­ра­ны под звон ко­ло­коль­ный ис­це­ля­ют вой­ной па­ца­нье!

         В ге­рои­че­ских смерт­ных рас­ка­тах ве­ра ре­ет, как аэ­ро­стат… И кон­вей­ер рай­во­ен­ко­ма­та за Хри­стом по­стри­га­ет Хри­ста…

         — Па­ца­ны, с на­ми хор пя­ти­ле­ток! Па­цан­ва, Пер­во­май на ду­ше! — А они на­гло­та­лись таб­ле­ток и на­шли ком­му­низм в ана­ше…

 

         Осо­бый век: нев­ро­ти­ки, ка­та­ры. Хи­ре­ем. Де­фи­цит на му­жи­ка.   Кар­ти­на: двое дю­жих са­ни­та­ров в па­ла­те буй­ных учат ста­ри­ка.

         Ста­рик один… Два дю­жих са­ни­та­ра… Вдох­ну­ли ра­зом ра­зум под бо­ка! А за ок­ном: фо­на­ри­ки, гитары — сплош­ная во­ля, пес­ни и тос­ка.

 

         Я вы­сту­паю, вы­пав­ши из сти­ля, все­гда в ан­тракт иду из-за ку­лис, как раз то­гда, ко­гда по­го­во­ри­ли, но до то­го, как все пе­ре­дра­лись.

 

         «Кто пер­вым под­нял­ся, тот вы­шел в рас­ход. Вой­на для героя — ха­ля­ва!» — Не­бри­тая смерть про­гу­ля­лась меж рот, раз­дав ма­тер­щи­ну и сла­ву.

         По­стой, зна­ме­но­сец, упь­ем­ся стрель­бой! У жизни — ко­рот­кие но­ты. У смер­ти в лю­бим­чи­ках хо­дит ге­рой, в бес­смерт­ные ве­ря во­ро­та.

         Ту­ма­нит­ся па­мять, жжет лег­кие дым: минувшее — по­ле сра­же­нья… Вой­ну, как не­вес­ту, су­лит мо­ло­дым дав­но по­лы­сев­шее вре­мя.

 

         Я не люб­лю яр­ких все­на­род­ных празд­ни­ков, они обо­ст­ря­ют оди­но­че­ст­во, они по­хо­жи на мас­со­вое опь­я­не­ние. Мно­гие горь­кие пья­ни­цы на­зи­да­тель­но трез­ве­ют в эти дни.

 

         Будь­те серь­ез­ны. Я шу­чу очень тон­ко!

 

         С тех пор, как от­ме­ни­ли бо­га, об­ра­зо­ва­лась ва­кан­сия, ку­да уст­ре­ми­лись смерт­ные.

 

         В без­вы­ход­ной си­туа­ции мож­но про­сто за­крыть гла­за. В аб­со­лют­но без­вы­ход­ной си­туа­ции все выходы — твои.

 

         Вот за­ра­бо­тать бы все де­неж­ки. И — сжечь. Или объ­е­хать бе­лый свет. И — по­ме­реть. Ужас­но хо­чет­ся по­лез­ным в зем­лю лечь, что­бы по­том вос­стать и рай уз­реть.

         Ужас­но хо­чет­ся по­про­бо­вать на вкус в со­сед­них ку­щах бы­тия за­прет­ный плод. Жизнь — ал­фа­вит от «А» до «Я». И наи­зусть его дик­ту­ешь ты из го­да в год.

         Ужас­но хо­чет­ся ис­про­бо­вать сво­бод, но вот бе­да: им не жи­вет­ся без оков. На па­ру ум­ни­ков при­шлось не­впро­во­рот учи­те­лей и школ для ду­ра­ков.

         Ко­гда мне ска­жут: «Спя­тил па­рень. Псих!» Я го­во­ря­щим улыб­нусь, мол, знаю сам. Счи­таю руб­ли­ки. Жи­ву от «сих» до «сих». Ду­ша за­кры­та, как оби­жен­ный Се­зам.

 

         Я за­ни­ма­юсь тем, что го­тов­лю кон­сер­вы из соб­ст­вен­ной жиз­ни. А так­же из ва­ших не­ча­ян­ных буд­ней, на этой пес­чин­ке Вселенной — Зем­ле. Кон­сер­вы во­як на­зы­ва­ют­ся па­мять. Кон­сер­вы уче­ных уто­п­ле­ны в циф­рах и схе­мах. А я в нос­таль­гии кру­чу ус­та­рев­шие плен­ки; и нерв­ные «Бит­лы» — кон­сер­вы мо­их два­дца­ти.

 

         Сна­ча­ла че­ло­век удив­ля­ет­ся. По­том че­ло­век удив­ля­ет. По­том удив­ля­ет­ся, что удивления — нет. И на­хо­дит его. Но по­тре­бу­ет­ся под­виг, что­бы дать это удив­ле­ние ми­ру.

 

         Стран­ное де­ло: под­ле­цы сре­ди шу­тов не встре­ча­ют­ся.

 

         До­пус­тим, ваш ре­бе­нок уми­ра­ет. Сколь­ко силь­ней­ших пе­ре­жи­ва­ний при­не­сет это го­ре! А ес­ли это про­изой­дет еще раз, и еще раз, и еще?.. Вы­ра­бо­та­ет­ся опыт — за­щит­ная «блок-эмо­ция» — ре­ак­ция на оп­ре­де­лен­ный, по­вто­ряю­щий­ся раз­дра­жи­тель. От го­ря ту­пе­ют. На вой­не к смер­ти от­но­сят­ся рав­но­душ­но. Но это всё край­но­сти, экс­тре­маль­ные си­туа­ции. (От од­ной и той же ра­до­сти, кста­ти, то­же глу­пе­ют и ту­пе­ют.) А в жиз­ни? Ны­неш­няя жизнь пол­на ис­пы­та­ний и фи­зи­че­ских, и ду­хов­ных, при­чем, их по­вто­ряе­мость воз­рас­та­ет со всё боль­шей час­то­той. Как удер­жать­ся в этом рит­ме? Не вы­дер­жав­ших, сдав­ших­ся, прой­дох и су­ма­сшед­ших ста­ло боль­ше. А со­вре­мен­ни­ков об­ви­ня­ют в чер­ст­во­сти. Нет. Од­на­ж­ды пе­ре­жив ка­кое-ли­бо эмо­цио­наль­ное чув­ст­во, че­ло­век ис­поль­зу­ет его в даль­ней­шем, как ин­ст­ру­мент, как функ­цию. Как го­то­вый, од­на­ж­ды уже соз­дан­ный блок. Эмо­ции ни в ра­бо­те, ни в оцен­ке не уча­ст­ву­ют. Пло­хо? Ни­чуть! Про­сто энер­гия эмо­цио­наль­но­го вос­при­ятия ос­во­бо­ж­да­ет­ся для дру­гих дел. Се­го­дняш­ние потрясения — все­го лишь аз­бу­ка дня зав­траш­не­го.

 

         Во все вре­ме­на мысль муд­ре­цов кол­лап­си­ро­ва­ла: взы­вая к бес­ко­неч­но­сти, она не­из­беж­но ухо­ди­ла в се­бя, за­хло­пы­ва­лась, за­мы­ка­лась. Слов­но с оп­ре­де­лен­ной, кри­ти­че­ской точ­ки ми­ро­ощу­ще­ния мозг че­ло­ве­ка спо­со­бен пи­тать­ся со­бой. Впи­ты­вая Все­лен­ную, мозг взры­ва­ет­ся, как сверх­но­вая… Итог проблематичен — свет внут­ри «пе­ре­све­чи­ва­ет» всё ос­таль­ное!

 

         Про­силь­ни­ки! Не со­вер­шай­те про­си­лия над ближ­ним!

 

         На по­кой­ни­ке рас­тут во­ло­сы, ног­ти… Страш­но и бе­зыс­ход­но! По­доб­но то­му в за­бро­шен­ных де­рев­нях еще ро­ж­да­ют­ся де­ти…

 

         МИР — ЭТО ПА­МЯТЬ.

 

         В ду­ше ху­дож­ни­ка два жи­те­ля: вре­мен­ный и веч­ный. Ни од­но­му нель­зя дать во­лю. Вре­мен­но­го по­гу­бит ко­рысть и ме­лоч­ность. Веч­ный со­жжет ра­зум хо­зяи­на. В ду­ше ху­дож­ни­ка два жи­те­ля… Чем силь­нее они ссорятся — тем прон­зи­тель­нее ис­кус­ст­во.

 

         Нет пер­во­от­кры­ва­те­лей, есть — про­све­ти­те­ли.

 

         Человек — мо­дель об­ще­ст­ва. Общество — мо­дель ис­то­рии. Банк зем­ных знаний — мо­дель По­ля. Фи­зи­че­ская ма­ши­на со­жрет твердь. Экс­пан­сия духа — тот же за­вое­ва­тель. Ни то, ни другое — не лю­бовь.

 

         От­но­си­тель­но без­оши­боч­но ру­ко­во­дство на­стоя­щим мо­жет осу­ще­ст­в­лять­ся толь­ко те­ми, кто ви­дит бу­ду­щее… У ру­ля же ока­зы­ва­ют­ся те, чье зрение — про­шлое.

 

         Сти­хи по­хо­жи на ма­те­ма­ти­ку: язы­ком сим­во­лов стро­ит­ся мо­дель ми­ро­зда­ния. Модель — ору­дие для пред­ска­за­ния. Сло­же­ние, де­ле­ние, вы­чи­та­ние, ум­но­же­ние… — ариф­ме­ти­ку поэзии — пой­мут боль­шин­ст­во. Про­стран­ст­вен­ную гео­мет­рию, ря­ды, диф­фе­рен­циа­лы, интегралы — пой­мут спе­ци­аль­но обу­чен­ные или обу­чив­шие­ся. Далее — при­клад­ные раз­де­лы, по­нят­ные лишь спе­циа­ли­стам… Ма­те­ма­ти­ки пред­ска­за­ли дья­воль­скую тех­ни­ку. Мо­жет, по­эты пред­ска­жут бо­же­ст­вен­ную суть?

 

         Толь­ко от­кры­тия! Ис­тин­ные, ложные — без раз­ни­цы… Мо­ло­дость не при­зна­ет кон­стант.

 

         Жизнь людей — иг­ра. За пре­де­ла­ми их игры — жизнь.

 

         Не пу­тай­те до­вер­чи­вость с до­ве­ри­ем!

 

         Слу­ча­ет­ся, ре­бе­нок не до­но­шен ма­те­рью. Слу­ча­ет­ся: взрос­лый че­ло­век не до­но­шен Жиз­нью.

 

         До ка­ко­го пре­де­ла мож­но де­лить мгно­ве­ние? По­ка оно не ста­нет час­ти­цей?!

 

         Лю­бовь с пер­во­го взгля­да уми­ра­ет в рас­сроч­ку.

 

         За­яв­ле­ние ху­дож­ни­ка: «Для то­го, что­бы жить че­ст­но, мне ну­жен мил­ли­он».

 

         Взрос­лый че­ло­век, не со­хра­нив­ший в се­бе ни­че­го детского — дья­вол.

 

         По­че­му я дол­жен ве­рить в ра­зо­ру­же­ние? Ис­то­рия учит: от­кры­тия де­ла­лись во бла­го, а обо­ра­чи­ва­лись злом. Ка­ж­дая но­вая Си­ла и ка­ж­дое но­вое Ору­жие под­ни­ма­ли зна­мя ми­ра. И бы­ла вой­на. Еще ни ра­зу смер­то­нос­ные ин­ст­ру­мен­ты не ос­та­лись без при­ме­не­ния! Во имя Сво­бо­ды на са­мо­убий­ст­во шли: раб, груп­па ра­бов, стра­на ра­бов, пла­не­та ра­бов…

 

         Фа­на­ти­ки трие­ди­ны: от­ри­цаю­щие аб­со­лют­но всё, же­лаю­щие аб­со­лют­но все­го, и те, кто, со­еди­нив в се­бе пер­вых двух, дей­ст­ву­ет в рам­ках не­соб­ст­вен­ных пра­вил. Фанатизм — га­ран­тия ис­пол­не­ния. Фа­на­ти­чен ли от­дель­ный эле­мент ма­ши­ны? Да. По­то­му что ис­пол­ня­ет то, что ему да­но. На­де­ли­те гай­ку ра­зу­мом и — со­еди­не­ние рас­па­дет­ся… По­то­му в ме­ха­низ­ме лю­бо­го об­ще­ст­ва иде­аль­ный исполнитель — бол­ван. Для ста­биль­но­сти жиз­ни оди­на­ко­во опас­ны и фа­нат-раз­ру­ши­тель, и фа­нат-со­зи­да­тель, и про­сто эн­ту­зи­аст.

 

         Сказ­ки, чу­де­са, да­же бред сумасшедшего — во­об­ще всё, что свя­за­но с ра­бо­той во­об­ра­же­ния, — не на­хо­дит­ся в про­ти­во­ре­чии с при­ро­дой. По­сколь­ку человек — ее про­дукт. Воображение — про­дукт про­дук­та. Во­об­ра­же­ние опе­ри­ру­ет тем, че­го нет. А про­дукт воображения — реа­лен. Из ми­ра «при­ви­де­ний» — ав­то­мо­би­ли, го­ро­да, пра­ви­ла, до­ро­ги… — Вся жизнь!

         Ут­ром я еду на ра­бо­ту в автобусе — это «при­ви­де­ние» соз­да­но кол­лек­ти­вом уче­ных, ра­бо­чих, слу­жа­щих… Это доб­рое при­ви­де­ние. Во­ен­ная техника — «при­ви­де­ния» злое. Злых го­раз­до боль­ше, всё лучшее — для них…

         Ес­ли про­по­ве­до­вать мир, то доб­ро­те нуж­но учить в са­мой основе — в во­об­ра­же­нии. И кто здесь по­сме­ет на­звать се­бя Кон­тро­ле­ром?!

 

         Нис­хо­дя­щая ветвь — по­этап­ное раз­ло­же­ние слож­но ор­га­ни­зо­ван­но­го по­гло­ти­те­ля энергии — фи­зи­че­ской ма­те­рии.

         Вос­хо­дя­щая ветвь — ус­лож­не­ние по ли­нии «про­дукт про­дук­та». Пе­ре­ход Энер­гии Движения — в Энер­гию Смыс­ла. Тех­но­кра­ти­че­ский разум — меч­та, при­не­сен­ная в жерт­ву смыс­лу.

 

         Борь­ба, страдания — ес­те­ст­вен­ный от­бор не толь­ко в эс­та­фе­те пло­ти. Силь­ней­шая ду­ша вы­жи­ва­ет, рас­се­ля­ясь в ты­ся­чах ма­лых душ!

 

         Лю­бо­пы­тен ва­ри­ант: ком­форт для соб­ст­вен­ной ду­ши соз­да­ет­ся пе­ре­ме­ще­ни­ем лич­но­го эго­цен­триз­ма в со­бе­сед­ни­ка, бу­к­валь­но вле­за­ни­ем в его шкуру — что­бы не оби­деть, не по­вре­дить, не ос­та­вить не­по­ня­тым… Та­кой при­ем на­зы­ва­ет­ся бла­го­род­ст­вом. Но пе­ре­ме­щен­ное «эго» ли­ша­ет­ся пол­ной лич­ной вла­сти, и по­это­му у со­бе­сед­ни­ка со­блазн «взять верх» все­гда ве­лик. Бо­роть­ся с соблазном — его ра­бо­та, его бла­го­род­ст­во… Друзь­ям го­во­рю, иро­ни­зи­руя: «До­б­рый ты че­ло­век, тя­же­ло те­бе жи­вет­ся».

 

         По­про­буй­те за­ме­тить: ко­гда вас пе­ре­ста­ла раз­дра­жать мед­ли­тель­ность и на­ча­ла раз­дра­жать то­ро­п­ли­вость? — Это пе­ре­вал жиз­ни.

 

         Мно­го­знач­ность тол­ко­ва­ний ра­ду­ет мозг, спо­соб­ный удер­жать эту мно­го­знач­ность, как еди­ное це­лое.

 

         Ка­ким не­уга­саю­щим та­лан­том уче­ни­ка дол­жен об­ла­дать ка­ж­дый учи­тель!

 

         Поч­ти два ве­ка на­зад Одо­ев­ский вос­хи­щал­ся под­ви­га­ми рус­ской ин­тел­ли­ген­ции: «Ду­хо­ис­пы­та­те­ли!». Теперь — ду­ма­те­ли… Ти­хий на­род!

 

         Не на­до ре­ли­гии. Дос­та­точ­но ви­деть в не­бе глаз, ко­то­рый все­гда смот­рит имен­но на те­бя…

 

         Ко­гда не вы­шло ра­вен­ст­ва с со­се­дом, не те­шит ра­вен­ст­во пе­ред ца­рем…

 

         Ие­рар­хи­че­ские об­ра­зо­ва­ния в ор­га­низ­ме об­ще­ст­ва на­по­ми­на­ют ра­ко­вые опу­хо­ли: ко­ло­нии чу­ж­дых кле­ток пи­та­ют­ся об­щей кро­вью, по­гу­бят других — по­гиб­нут са­ми.

 

         Аванс доверия — нор­ма лич­ной че­ст­но­сти в об­ще­нии. Да­же ес­ли за­ве­до­мо из­вест­но: рядом — лжец, до­верь­те… Лжец сам по­те­ря­ет бес­цен­ное.

 

         Иде­аль­ная друж­ба: «Мах­нем­ся жиз­ня­ми?!»

 

         Про­шлое и бу­ду­щее пред­став­ля­ет­ся фраг­мен­тар­но, дис­крет­но, без плав­но­го те­че­ния вре­ме­ни. Это пред­став­ле­ние срод­ни чер­но-бе­ло­му изо­бра­же­нию, оно ли­ше­но сплош­но­го «цвет­но­го» спек­тра жизни — ее не­оп­ре­де­лен­но­сти. Ви­дит­ся толь­ко суть: «Да» или «Нет».

         Толь­ко не­по­сред­ст­вен­но са­мо мгно­ве­ние бы­тия об­ла­да­ет мак­си­маль­ной двой­ст­вен­но­стью, ме­ж­ду по­лю­са­ми которой — всё бо­гат­ст­во кра­сок… По­хо­же на фо­тон: и вол­на, и час­ти­ца, и уча­ст­ник дви­же­ния…

 

         Под мик­ро­ско­пом вид­но, как си­лы мик­ро­ми­ра хао­тич­но тол­ка­ют ско­пи­ще пы­ли­нок. Дай­те пы­лин­ке ра­зум и цель — она бу­дет про­дви­гать­ся в од­ном на­прав­ле­нии, при­ни­мая на се­бя «по­лез­ные» уда­ры и ук­ло­ня­ясь от не­нуж­ных. Эта оди­ноч­ка, как ге­ний, стре­мит­ся най­ти «край све­та». Жизнь остальных — ис­сле­до­ва­ние ма­лой сфе­ры во­круг той точ­ки, ко­то­рую ус­лов­но мож­но назвать — «Я».

 

         Что за зверь такой — эн­це­фа­лит­ный клещ? Тра­ви­ли его, мо­ри­ли, дус­том по­сы­па­ли… Всё зве­рье в ле­су пе­ре­дох­ло! И кле­щи мер­ли во мно­же­ст­ве. Сла­бые. А силь­ные да­ли та­кое по­том­ст­во, что его те­перь ни один ин­сек­ти­цид не бе­рет.

         …Всё бо­лее жес­то­кие ре­фор­мы мо­гут до­ве­сти бю­ро­кра­ти­че­ский ап­па­рат стра­ны до та­ко­го же со­вер­шен­ст­ва жи­ву­че­сти!

 

         Ну, что гля­дишь? Всё то же под лу­ною: сло­ва уш­ли; сти­рай, яич­ни­цу го­товь! Не бу­дет бла­га, так как нет по­коя, и в пе­ре­су­дах звер­ст­ву­ет лю­бовь.

         Ну, что гля­дишь? Всё то же под лу­ною. Дру­гой лу­ны, увы, не изо­бресть. Спа­си­бо, спим еще к ще­ке ще­кою. Ча­ек го­ня­ем. Са­хар есть.

 

         Един бог и дья­вол, а я — ком­му­та­тор: то с тем по­ба­за­рю, то с этим болт­ну. Жи­вая за­ста­ва меж ра­ем и адом: то в пек­ле под­жа­рюсь, то в не­бе то­ну!

         Я — лез­вие си­лы, я — чут­кая сла­бость, я — взмах ам­пли­ту­ды, я — хо­лод ну­ля! Ду­ша ба­лан­си­ру­ет… Твердь, со­дро­га­ясь, ро­ж­да­ет причуду — бес­печ­ных зем­лян.

         За­лей­тесь ве­сель­ем, уй­ми­тесь до­ро­гой, лег­ки и пре­крас­ны! (Я страх хо­ро­ню.) В люб­ви всё бес­цель­но. Путь, непути — с Бо­гом! И муд­ро­сти дре­во не спит на кор­ню!

         Но шеп­чет дья­вол, зна­ток раз­ла­да, сло­ва-сло­веч­ки с улыб­кой ки­слой… И по­вто­ряю я, бо­жье ча­до: «Не ви­жу смыс­ла. Не ви­жу смыс­ла!» Нет, шеп­чут оба, как два раз­ла­да, сло­ва-сло­веч­ки с улыб­кой ки­слой… Но воз­ро­ж­да­юсь я, жиз­ни ча­до, во имя Смыс­ла!

 

         До­мик кар­тон­ный, рас­кры­тые две­ри, всех при­гла­ша­ют к сто­лу, дом ох­ра­ня­ют вол­шеб­ные звери — в за­ле, в уг­лу, на по­лу.

         Здесь по­бы­ва­ли ко­роль с ко­ро­ле­вой, Кот в са­по­гах но­че­вал, за­яц уче­ный там ла­пою ле­вой вол­ка на­ри­со­вал.

         Жить в оди­ноч­ку, ко­неч­но же, стран­но, да­же смеш­но, на­ко­нец. Куколка — доч­ка, куколка — ма­ма, стро­гая кукла — отец.

 

         Вот истины — ола­душ­ка­ми! — в рот пре­по­да­ны, на­деж­нее па­ро­ля. Цейт­нот, ре­бя­туш­ки, ре­бя­туш­ки, цейт­нот: чем шиб­че жизнь, тем па­ко­ст­нее ро­ли.

         Кру­пу и са­хар та­щат ба­бы впрок. И луч­ший друг по­те­ет за карь­е­ру. И ле­зет змей­кой прав­да ме­ж­ду строк: жизнь по при­ме­ру, пра­во, не пре­мье­ра!

         Дубь­ем под­пра­ви­ли ду­хов­ный эта­лон. «Кон­чай тре­пать­ся!» — слы­шит­ся с ико­ны. Ах, на­ши лю­ди пьют оде­ко­лон, без лиш­них мыс­лей встав­шие в ко­лон­ны!

         Как он си­лен, оте­че­ский об­хват! С оте­че­ст­вом, брат, шут­ки не­уме­ст­ны. Ви­ват, ре­бя­туш­ки, ре­бя­туш­ки, ви­ват! Просторов — тьма, да ма­ло мес­та…

         Лю­бой из нас — един­ст­вен­ный про­рок. Гре­хи и покаяния — без ме­ры. Ло­жит­ся прав­да паль­цем на ку­рок: жизнь по примеру — это не пре­мье­ра…

 

         Мы пе­ре­страи­ва­ем ста­рые ря­ды, и но­вый царь ме­ня­ет ко­ман­ди­ров, пев­цы, пев­цам на но­вые ла­ды ус­луж­ли­во на­страи­ва­ют ли­ру.

         Мгно­ве­ния бе­гу­щая вол­на опас­на и рас­тет от по­сти­же­ний. И смер­ти нить, как нить ве­ре­те­на, на­тя­ну­та до го­ло­во­кру­же­нья.

 

         Тол­па упа­ла на ко­ле­ни. Стоя­щие ис­тре­би­ли друг дру­га.

 

         Вто­рой слух, вто­рое зре­ние, вто­рое ды­ха­ние. В Рос­сии всё «вто­рое» глав­нее пер­во­го.

 

         Ес­ли не бу­дет от­ступ­ни­ков, ча­ши ве­сов ни к че­му.

 

         Ле­то­пи­сец, ложь иму­щий, пра­во име­ет ми­ру петь.

 

         Ис­кус­ст­во ра­ня­ще­го слова — ни­что спо­кой­ст­вию кам­ней.

 

         В дом к мерт­ве­цу не дос­ту­чать­ся.

 

         Как ост­ро­ум­но: на такси — с ра­бо­ты! Что но­во­го? Чем «кор­мят» «го­ло­са»? Не по­вы­ша­ют­ся ли це­ны на про­дук­ты? Да?! На та­бак? И на спирт­ное? Ух ты! Ра­бо­та? Тьфу! Кру­гом бо­ло­то. По буд­ням бдим. В суб­бо­ту на при­ро­ду пе­да­лим, брат: то — «газ», то — тор­мо­за.

 

         Мне тес­но жить. Не жить — еще тес­нее. Хоть те­сен круг, без круга — как пет­ля… Нет си­лы ждать, не ждать — еще страш­нее. Ру­би­те сук! Бе­ги­те с ко­раб­ля!

 

         Доброта — это чув­ст­во сы­то­сти при пус­том же­луд­ке.

 

         По­эты есть кри­ча­щие, по­эты есть по­ющие, смеш­ные, за­ва­ля­щие и даже —ма­ло­пью­щие.

 

         Вспом­ни­те, лю­ди, мы все-та­ки лю­бим крив­ду свя­тую, как пра­во свое. Ве­рим, что бу­дет па­рад по­сле бу­ден, суд, как на­гра­да… Но прав­да есть прав­да, да­же ко­гда мы по­ро­чим ее.

         На ми­тинг, на па­перть! В бы­лом сво­ем за­перт снов часовой — ему спать не да­но! За­об­лач­ный па­па рас­те­рян­но за­мер: мерт­вые жи­вы, иль за­жи­во лжи­вы, — не­у­жто не все еще в ми­ре рав­но?

         Ус­тав­ший, бес­кры­лый, явил­ся по­сты­лый ан­гел в ши­не­ли кри­чать на тру­бе. Взгля­ды при­гну­лись, сли­лись, как мо­ги­лы: бы­ло! всё бы­ло! всё троп­кою сты­лой те­чет от гу­ля­ний на­встре­чу гуль­бе.

 

         По­ве­де­ние клас­си­че­ско­го бю­ро­кра­та по­хо­же на экс­пе­ри­мент с ле­ту­чей мы­шью, ко­гда она, поль­зу­ясь сво­им при­род­ным ло­ка­то­ром, бес­шум­но ле­тит ме­ж­ду ни­тя­ми, на ко­то­рых под­ве­ше­ны сиг­наль­ные ко­ло­коль­чи­ки. «Ло­ка­тор» бюрократа — страх, «ни­ти» — свод пи­са­ных и не­пи­са­ных пра­вил. Смысл — ре­зуль­тат без ре­зуль­та­та. Ис­тин­ное твор­че­ст­во не­из­беж­но от­ме­че­но рис­ко­ван­ным шу­мом.

 

         Ры­ба не мо­жет уй­ти за пре­де­лы ре­ки! Во­об­ра­же­ние ог­ра­ни­че­но толь­ко стра­хом.

 

         Меч­та аб­ст­ракт­на, во­об­ра­же­ние кон­крет­но. Мечта — хищ­ни­ца, воображение — ору­жие. Во­пло­ще­ние все­гда за­паз­ды­ва­ет, но при­хо­дит обя­за­тель­но.

 

         Чер­ви бу­к­валь­но про­хо­дят жизнь на­сквозь, из­вле­кая из ок­ру­жаю­щей сре­ды лишь пи­та­тель­ные ве­ще­ст­ва, но ни­че­го из сво­их жиз­нен­ных «по­сти­же­ний» не при­хва­ты­вая впрок, не на­ка­п­ли­вая, не об­ре­ме­няя се­бя гру­зом, ме­шаю­щим дви­же­нию впе­ред.

         Рас­ту­щий ин­тел­лект до по­ры до вре­ме­ни пи­та­ет се­бя, что­бы рас­ти. Но вряд ли он смо­жет «про­едать» не­ве­до­мое зна­ние, ес­ли об­рас­тет до­мом, при­выч­ка­ми, обя­зан­но­стя­ми… Свя­тые по­хо­жи на ней­три­но: вез­де и ни­где.

 

         Уди­ви­тель­но тер­пе­ли­вые су­ще­ст­ва Земли — де­ре­вья.

 

         Зем­ля по­хо­жа на яб­ло­ко. И вряд ли это пер­вое плодоношение — че­ло­ве­че­ский ра­зум. Кто зна­ет, мо­жет быть, до нас «пе­ре­бо­ле­ли» ра­зу­мом дру­гие, ос­та­вив лишь ста­биль­ную во вре­ме­ни ноосферу — этот не­ви­ди­мый гу­мус ду­ха? Жизнь Солн­ца слиш­ком дли­тель­на, что­бы на зем­ле при­пи­сы­вать се­бе паль­му пер­вен­ст­ва!

         Зем­ля по­хо­жа на яб­ло­ко. Был ко­гда-то пе­ри­од за­вя­зи, цве­те­ния, дол­го­го со­зре­ва­ния, са­мой зре­ло­сти. Глу­по ду­мать о веч­ном со­хра­не­нии пло­да. Мя­коть во­круг се­мян при­ро­дой пред­на­зна­че­на для их удоб­ре­ния в бу­ду­щем. Мякоть — еда па­ра­зи­тов. Дай­те яб­ло­ку разум — что оно вы­бе­рет?..

         Зем­ля по­хо­жа на яб­ло­ко. Апо­ка­лип­сис сме­тет прочь мил­ли­ар­ды. Ос­та­нут­ся еди­ни­цы. Се­ме­на. Бо­ги. Эво­лю­ция мо­ра­ли под­ни­мет­ся на од­ну сту­пень­ку.

         Боги — се­ме­на пре­ды­ду­щей ци­ви­ли­за­ции.

 

         Урав­няй­те ва­шу лю­бовь ме­ж­ду про­шлым и бу­ду­щим. И то­гда на­стоя­щее по­ко­рит­ся вам, ибо не ос­та­нет­ся в ва­шей бе­гу­щей во вре­ме­ни «точ­ке опо­ры» — жизни — люб­ви эгои­стич­ной.

 

         Вот рас­тет на пре­крас­ной зем­ле пре­крас­ный и веч­ный цве­ток. И его вос­пе­ва­ют. Вот уви­де­ли по­ле вокруг — и вос­пе­ли его. Вот при­шел са­дов­ник, ого­ро­дил цве­ток, на­звал по­ле сво­им и стал пра­вить и уха­жи­вать. Вос­пе­ли са­дов­ни­ка. Вос­пе­ли сво­бо­ду. И по­строи­ли Дом. И на­ка­за­ли де­тям: вос­пе­вай­те цве­ток, са­дов­ни­ка, дом. Но не по­ня­ли и про­кля­ли то­го, кто уви­дел не­бо в тре­щи­нах и стал петь об этом…

 

         Лю­ди нау­чи­лись го­во­рить. Звук пе­ре­дал ин­фор­ма­цию. Пер­вый те­ле­фон­ный ап­па­рат пе­ре­дал ее на рас­стоя­ние. Пер­вый пе­ре­дат­чик пе­ре­дал ее на еще боль­шее расстояние — мгно­вен­но и тай­но от при­ро­ды слу­ха; не­су­щая час­то­та «упа­ко­ва­ла» сиг­на­лы. По ла­зер­но­му лу­чу бе­гут сот­ни ты­сяч за­ко­ди­ро­ван­ных раз­го­во­ров… В мень­шем объеме — боль­шая плот­ность. Так и в по­эзии: от про­сто­го зер­каль­но­го описания — к глу­бин­ной сущ­но­сти и мно­го­знач­но­сти. Со­вре­мен­ное твор­че­ст­во дви­жет­ся к об­раз­но-ана­ли­ти­че­ской «упа­ков­ке» эмо­ций, мыс­лей, от­кры­тий, све­ден­ных до афо­ри­стич­но­сти, до ак­си­ом и по­сту­ла­тов. Кто их про­чтет, рас­шиф­ру­ет? Эли­та?

 

         Коль ты не ве­ришь мне — те­бя лже­цом счи­таю.

 

         Бра­во!!! Не на­до «бис».

 

         Оди­но­че­ст­вом мож­но на­сла­ж­дать­ся, мож­но тя­го­тить­ся. Сте­пень это­го чув­ст­ва за­ви­сит не столь­ко от ус­ло­вий и ме­сто­по­ло­же­ния, сколь­ко от са­мо­го соз­на­ния. Оди­нок сол­дат, за­гнан­ный в под­вал ка­зар­мы за про­вин­ность, оди­нок пра­пор­щик, за­го­раю­щий на кры­ше казармы — тот, что от­дал при­каз о на­ка­за­нии… Соз­на­ние взве­ши­ва­ет про­шлое и бу­ду­щее; ес­ли что-то перетягивает — луч­ше си­деть в под­ва­ле. Про­стое удовольствие — са­мая мел­кая мо­не­та жиз­ни…

 

         Свя­то­го нет. В том есть от­вет, кто во­про­ша­ет. Всё смерт­но, что око­ва­но жиль­ем… Нет, жить не об­лик че­ло­ве­че­ский ме­ша­ет, но — че­ло­век, жи­ву­щий в нем!

 

         В нау­ке, в ре­ли­гии и да­же в са­мой обы­ден­ной по­все­днев­ной жиз­ни че­ло­век стя­жа­ет си­лу, при­ме­нить ко­то­рую не в со­стоя­нии: он зо­вет ее, он ис­поль­зу­ет ее в сво­ем во­об­ра­же­нии, а ко­гда ре­аль­но дос­ти­га­ет но­во­го ее уровня — пу­га­ет­ся чу­до­вищ­но­сти по­след­ст­вий, не ве­рит в них и — про­бу­ет вновь. Бог мол­ча­лив имен­но по­то­му, что все­си­лен и не раб.

         Вот при­мер­ная си­туа­ция: ра­бо­вла­де­лец дер­жит свои вла­де­ния, точ­нее ра­бов, жи­ву­щих во вла­де­нии, в по­ви­но­ве­нии с по­мо­щью… ядер­но­го уст­рой­ст­ва. Он го­во­рит им: «Ви­ди­те эту кноп­ку? Ес­ли я на­жму ее, все взле­тит на воз­дух!» Он ее не на­жмет ни­ко­гда. Из не­ве­рия или лю­бо­пыт­ст­ва ее обя­за­тель­но на­жмет раб.

 

         Не кри­чи­те иду­ще­му по ка­на­ту: «Ах, ка­кой мо­ло­дец!» Вы уро­ни­те его. Луч­ше крик­ни­те: «Впереди — смерть!» Это даст ему до­пол­ни­тель­ный шанс на уда­чу. Смерть под­бад­ри­ва­ет.

 

         Не мно­гим да­но «с ко­раб­ля да на бал», судь­ба боль­шин­ст­ва: вме­сто бала — к стан­ку.

 

         Вет­ры рай­ские падшим — по­ще­чи­на, по­иск счастья — со смер­тью иг­ра.

 

         Смысл сбывшегося — в смер­ти. И бу­ду­щих дыханий — в ней итог. От­кры­тий ра­зум про­сит у бе­зум­ст­ва. По­след­нее открытие — по­кой… Де­ре­вья, тер­пе­ли­вые, как нянь­ки, те­ла раз­дав на ме­бель и дро­ва, еще про­во­дят сол­неч­ную си­лу. Мы пьем ви­но. Мы жа­рим шаш­лы­ки.

 

         Со­всем не обя­за­тель­но мчать­ся в глушь, что­бы по­лу­чить оди­но­че­ст­во. Дос­та­точ­но жить по дру­гим мер­кам.

 

         До­раз­ви­ва­лись. Вот они, де­неч­ки! По­бли­же глянешь — ото­роп­но аж: рас­тут сы­ноч­ки-оди­ноч­ки у сверх­ком­му­ни­ко­бель­ных ма­маш.

         В ли­бе­ра­лиз­ме нра­вы, как на­ры­вы, то­таль­ный шум в то­таль­ной глу­хо­те, и да­же убе­ж­де­ния блуд­ли­вы, хо­тя­щие: хо­теть иль не хо­теть?

         По­об­ры­ва­лись нер­вы от ще­кот­ки, оби­лие за­кли­ни­ло ин­стинкт, сы­но­чек тя­нет­ся до вод­ки, чу­жой подъ­езд ис­поль­зуя, как ринг.

         На сты­ках эры в мо­де от­ри­ца­нья, у отроков — пе­щер­ная мо­раль; ве­се­лы­ми ду­хов­ны­ми скоп­ца­ми по­лу­при­ма­ты да­вят на пе­даль.

         До­раз­ви­ва­лись… Вот они, де­неч­ки! С пол-обо­ро­та флег­мы вхо­дят в раж. Сы­ноч­ки-доч­ки-оди­ноч­ки пле­ва­ли на ам­би­ции ма­маш!

 

         Я жиз­ней про­жил сот­ни пол­то­ры, а ну, спро­си, хо­чу ль сна­ча­ла? Я, ко­жу сняв­ши, чи­щу от мез­д­ры в поть­мах ду­ши уп­ря­тан­ное жа­ло.

         Быт вы­плыл в ос­к­вер­няю­щей тще­те не для иг­ры в би­рюль­ки, рья­но, все изо­би­лья при­рав­няв­ши к ни­ще­те, я ви­жу день за про­па­стью об­ма­на.

         — Да бу­дет так, — по­ве­дал Го­лос мне. — Спа­сись, ду­рак, спа­сая ве­ру! За­прет­ный пот сте­ка­ет по спи­не, ство­лы зрачков — как вы­стрел бра­конь­е­ра.

         Я по­гру­жа­юсь в чьи-то тай­ни­ки. «Ан­ти­христ там!» — су­со­лят баб­ки. На про­мыс­лах не боги — му­жи­ки це­ди­ли, жа­лясь, вин­ные ос­тат­ки.

         Ора­ли на ухо мне ис­по­ве­ди и из-за уг­ла тек­ла бе­се­да, и в грудь сту­ча­ли: «Не­пре­мен­но по­гля­ди, мы тоже — есть!» — зем­ные ко­рое­ды…

         Я буд­то ва­ку­ум вса­сы­вал сло­ва, что­бы они, бо­ля и ноя, врос­ли, как в твердь врас­та­ют ост­ро­ва, в меня — аж до смер­тель­но­го по­коя!

         Ка­кие всхо­ды нын­че на ви­ду? Утопий — нет! О сча­стье гре­зя, я, как де­сант, под­жег мос­ты в аду, что­бы до рая греш­ные до­лез­ли…

         Я то­ро­п­люсь, по­сколь­ку не мо­гу не то­ро­пить­ся: жизней — про­рва. Как буд­то зер­ка­ло раз­би­то в ме­люз­гу зем­ных попутчиков — и фау­на и фло­ра.

         Бе­гу, как пес, от жад­но­сти дро­жа, я вы­едаю ку­киш не­ба! Ну, а во­круг кур­жав­чи­ка­ми ржа: и страх, и лесть опу­ты­ва­ют сре­ды.

         Вот цен­но­сти по­па­да­ли в це­не: и долг, и честь — без кам­ня в Ле­ту. Все мы за­ме­ша­ны на ма­те­ри-вой­не, пусть веч­ность по­до­са­ду­ет на это!

         Мне бы ус­петь (еще бы жиз­ней сто!) при­ко­ло­тить меч­ту на гвоз­ди, что­бы не ли­лось сча­стье в ре­ше­то, на­мор­щив­ши чув­ст­ви­тель­ные ноз­д­ри!

         Не­ви­дим груз, но тя­же­стью с хреб­та чу­жих су­деб бе­гут ла­ви­ны; я ви­дел, как с го­ря­ще­го мос­та ко всем чер­тям си­га­ют хе­ру­ви­мы!

         Раз­ре­зан­ные ве­ны на ру­ке, не я за вас и не се­бе на­лью… Я жиз­ней ты­ся­чи но­сил на во­лос­ке, что­бы прожить — единственно — свою.

 

         Ах, по­лю­бил на­прас­но я, упал, да без со­лом­ки… Моя ду­ша вся яс­ная, твоя душа — по­тем­ки.

         Дав­но по­гас­ли за­ре­ва. Гля­ди: вдвоем — не па­роч­ка! Де­неч­ки ночь состарила — ни свеч­ки, ни ога­роч­ка.

         Ка­пе­лью осень тень­кая, на­по­ми­на­ет раз­ное, как буд­то по­ма­лень­ку я все по­хо­ро­ны празд­ную.

         Ки­даю, да не вы­ки­ну та­кое, — об­хо­хо­чешь­ся! Го­ра моя ку­ды­ки­на, пой­дешь, да не во­ро­тишь­ся.

         Моя ти­хая улоч­ка, та­кая бес­фо­нар­ная! Ду­ша в по­тем­ках ду­роч­ка, и день, и ночь угар­ная.

         Гла­за пус­ты, ка­ча­ют­ся, как оди­но­ки па­роч­ки. По ком те­перь пе­ча­лить­ся? Весь бе­лый свет до лам­поч­ки!

         Бы­ла б ты не­со­глас­ная… Ко­сы­ноч­ки-по­пон­ки! Твоя ду­ша вся яс­ная, моя душа — по­тем­ки!

 

         Я си­жу в пар­те­ре, млею — два би­ле­та пять рублей — и ти­хонь­ко го­лу­бею, не бы­ва­ет го­лу­бей! Эй, блю­сти­те­лей по­кличь-ка! Сон ли это? Нет, не сон! Про­вод дер­га­ет пе­вич­ка, как те­сем­ку от каль­сон… Све­тит лам­па го­лу­бая, пес­ня пла­ва­ет в со­п­лях. Про ко­го, ре­бя­та, ба­ем, про ко­го по­ем «ля-ля»? Од­ной кос­ме­ти­ки на них до не­при­ли­чия. Я жму­рюсь из пар­те­ра на ог­ни: пев­цы кри­чат на сце­не по-де­ви­чьи, долж­но быть, тон­ко чув­ст­ву­ют они!

 

         Ах, ста­ри­ки, хо­дя­чие ре­га­лии, их будущее — с про­шлым лишь в свя­зи… Кто слиш­ком дол­го вос­хи­щал­ся да­лью, по­вер­жен бу­дет вос­хи­ще­ни­ем вбли­зи.

         Из­бы под­сле­по­ва­тость де­ре­вян­ная, на дне ко­лод­ца вре­ме­ни пыль­ца… И три фрон­то­ви­ка, как из­вая­ния, сто­ят за вод­кой у за­кры­то­го крыль­ца.

 

         Ре­дак­то­ров, год­ков уп­лы­ло! Се­бя от зла не бе­рег­ла. Ты всех по име­ни лю­би­ла, хоть и по от­че­ст­ву зва­ла.

 

         Что ей слу­жеб­ные око­вы! Бла­го­ухая, как бу­тон, о чем-то ку­рит Мохрякова — по­лу­де­ви­ца, по­лу­слон.

 

         — Я ус­та­ла. За­чем ид­ти даль­ше?

         — Это на­ша до­ро­га.

         — Мы и так уш­ли уже слиш­ком да­ле­ко. Здесь ни­ко­го нет. Да­вай по­стро­им дом. По­до­ж­дем. Де­ти по­том рас­ска­жут нам: что даль­ше?

         — Не рас­ска­жут. Мы обо­гна­ли их…

         — Я — жен­щи­на. Мне ну­жен дом!

         — Про­щай.

         — Гос­по­ди, как я не­на­ви­жу те­бя!

 

         ТА­КУЮ му­зы­ку слы­шал толь­ко он один. Она не да­ва­ла ему по­коя ни днем, ни но­чью. Ме­ша­ла охо­тить­ся. Ме­ша­ла лю­бить. Ме­ша­ла за­бо­тить­ся о дру­гих. На се­бя он уже дав­но мах­нул ру­кой… Ме­ша­ла жить по правилам — эта не­ве­ро­ят­ная му­зы­ка! Как рас­ска­зать о ней лю­дям, как пе­ре­дать гар­мо­нию зву­ча­ще­го ми­ра? Ин­ст­ру­мент… Ну­жен ин­ст­ру­мент! И он сде­лал ба­ра­бан. И уда­рил в не­го в сла­до­ст­ра­стии: слу­шай­те!

 

         Рус­ская де­мо­кра­тия: да­ешь мак­си­мум ми­ни­му­ма!

 

         Для не­спе­циа­ли­стов все мла­ден­цы на од­но ли­цо. В гла­зах мо­ло­дых все ста­ри­ки по­хо­жи. Где-то дол­жен быть «пик» непохожести — луч­шее вре­мя лич­но­сти? Во­прос: ес­ли в сем­на­дцать лет встать к стан­ку, а в ше­сть­де­сят от не­го отой­ти, бу­дет ли «пик»?

 

         Прин­цип «от каждого — по спо­соб­но­сти, каждому — по по­треб­но­сти» — бли­зок к идеа­лу сель­ско­хо­зяй­ст­вен­ной фер­мы: дать оп­ти­мум, по­лу­чить мак­си­мум. Главное — по­лу­чить. От­дель­ное жи­вое су­ще­ст­во ис­поль­зу­ет­ся для по­лу­че­ния стан­дарт­ной, сте­рео­тип­ной, за­дан­ной про­дук­ции… Оди­на­ко­вость, ко­неч­но, — ос­но­ва мо­щи, по­ряд­ка, ста­биль­но­сти сис­те­мы в об­щем. Но пе­ре­но­сить прин­цип фер­мы на лю­дей, да еще вы­да­вать его за ма­як?! Уж луч­ше быть убий­цей-во­ен­ным или са­мо­убий­цей-ал­ко­го­ли­ком, это че­ст­нее. Это ли­к­ви­ди­ру­ет жи­ву­щий в ка­ж­дом вновь ро­ж­ден­ном соз­на­нии внут­рен­ний про­тест, ко­то­рый име­ну­ет­ся твор­че­ст­вом.

         Я бы пред­ло­жил иное: пусть сред­ст­вом к су­ще­ст­во­ва­нию бу­дет спо­соб са­мо­вы­ра­же­ния. Но как до­ра­сти до той мо­ра­ли, ко­гда са­мо­вы­ра­же­ние пе­ре­ста­нут ис­кать в пер­вен­ст­ве, уни­же­нии дру­го­го, за­вое­ва­нии, на­си­лии и т. д.? Спо­соб­на ли на­ро­дить­ся но­вая ре­ли­гия, сво­бод­ная от лжи? А ес­ли родится — пред­став­ле­ния о сво­бо­де так из­мен­чи­вы: сонм го­лод­ных душ то­же ведь мож­но упо­до­бить фер­ме…

 

         Жить вред­но! Во вся­ком слу­чае, уто­ми­тель­но.

 

         Я спро­сил веч­но жиз­не­ра­до­ст­но­го зна­ко­мо­го спорт­сме­на обо всем — ни о чем:

         — Как жи­вешь?

         — До­жи­ваю, — от­ве­тил он серь­ез­но и пе­чаль­но. Не­сколь­ко дней на­зад спорт­смен не­ожи­дан­но для се­бя за­нял круп­ный ад­ми­ни­ст­ра­тив­ный пост. «Сча­ст­лив­чи­ку» — два­дцать во­семь лет.

 

         Мне ка­жет­ся, что по­эти­че­ское твор­че­ст­во пе­ре­ме­ща­ет­ся в об­ласть ло­ги­ки и пси­хо­ло­гиз­ма, в об­ласть диа­лек­ти­че­ской фи­ло­со­фии, то есть ста­но­вит­ся пре­ро­га­ти­вой «ду­ма­те­лей» и «от­кры­ва­те­лей». Удач­но най­ден­ные сю­же­ты, об­ра­зы, све­жая по­да­ча, свое видение — этим уже ни­ко­го не уди­вишь: бы­ло! Те­перь это ба­за, ос­но­ва­ние пи­ра­ми­ды, на ко­то­ром воз­во­дит­ся бо­лее вы­со­кая, бо­лее слож­ная и, ко­неч­но, бо­лее не­дос­туп­ная кон­ст­рук­ция. Не­дос­туп­ная, в пер­вую оче­редь, для су­дей, ведь у них нет еще но­вых ме­рок, шкал, эта­ло­нов, офи­ци­аль­но ут­вер­жден­ных об­раз­цов…

         Гос­по­ди! Как бы­ло бы пре­крас­но, ес­ли б стра­на­ми пра­ви­ли вол­шеб­ни­ки, а на­се­ля­ли их — По­эты.

 

         На на­шей гряд­ке мно­гое не­ле­по: весной — по­лоть, по осени — са­жать… То­го, кто прост, как па­ре­ная ре­па, хо­зяй­ский скот не за­рит­ся со­жрать.

         На на­шей гряд­ке аз­бу­ка рас­те­нья: кто пер­вым вы­ско­чил, тот пер­вым и под­рос. Эй, ме­люз­га, хва­тай­те удоб­ре­нья, по­ку­да свер­ху сы­плет­ся на­воз!

         Се­го­дня в рост по­шли бес­се­мян­ные. По­ра б цве­сти, да со­хнут ко­реш­ки, — убо­гие, ко­ря­вые, боль­ные мои го­лод­ные под­руж­ки и друж­ки.

         Стой­мя сто­ят над­мен­ные пы­реи, и впрямь хо­зя­ин гряд­ку по­за­был, и солн­ца нет, и мерт­вые де­ре­вья, под­сол­нух ве­щий кто-то под­ру­бил…

         Я рас­прям­ляю со­гну­тые ли­стья, я гру­дью ле­зу пря­мо по ши­пам, в мо­их кор­нях за­пу­тал­ся за­ви­ст­ник, и дер­жит вьюн, уп­ря­мый, как кап­кан.

         Я сам се­бе при­ка­зы­ваю драть­ся, ведь кто-то дол­жен се­мя оп­рав­дать: под­нять­ся, обя­за­тель­но под­нять­ся! Дру­го­му ле­ту быть. Да — не бы­вать!

         На на­шей гряд­ке мно­гое не­ле­по: вес­ной по­лоть, по осе­ни са­жать… И пусть я прост, как па­ре­ная ре­па, но вам ме­ня так про­сто не со­жрать.

 

         Он смо­ло­ду был стар, пар­ти­ен, в ме­ру глуп, обыч­ный сек­ре­тарь, зна­чи­тель­ный, как труп. Он сам се­бя из­брал, он сам се­бе ку­мир: «ве­ли­кий» иде­ал ве­ли­чие вскор­мил. Босс ста­но­вил­ся лыс, и на­де­вал жи­лет, хо­ди­ли слу­хи: грыз он гор­ло и хре­бет.

         Начальство — это власть, жи­вот ее боль­шой. Пле­вал ра­бо­чий класс на ми­тин­гах с ду­шой. Пле­вал и шел то­чить, па­хать, ко­вать, ро­жать и сам се­бя учить без­дар­ность про­дол­жать.

         А там, где ка­би­нет, где те­ле­фон­ный пес, дру­гой ра­бо­ты нет, как ста­вить под во­прос: о том, ко­му что брать, что дать и что не дать? Квар­ти­ру бу­дет ждать пе­ре­до­вая мать…

         Де­ше­вый нын­че пот, за­вет, за­кон, указ… И тот, кто вод­ку пьет, по­след­нее от­даст.

         Не по­перх­нет­ся босс, и не ус­лы­шит, хват, как вы­ли­ва­лась злость в не­ис­то­вей­ший мат. Как ле­зут на ро­жон не зна­ешь? По­ди­вись! Как из­би­ва­ют жен за кра­ден­ную жизнь.

         А он сто­ит, он, вот! — се­бя из­бран­ник сам, са­мо­об­ма­нов плод, об­ще­на­род­ный срам. И алч­ный па­шет след эпо­ха день за днем, и нет про­све­та, нет… Но верится — вздох­нем!

 

         Со­рок лет я во­жжал­ся с ло­па­той, ма­те­ма­ти­ка мне не да­лась, от зар­пла­ты тя­нул до зар­пла­ты, моя лич­ная жизнь не сбы­лась.

         Со­рок лет я та­ил­ся под ро­бой. Что мне ор­ден «За доб­ле­ст­ный труд»? Ты с «под­руж­кой» мо­ею по­про­буй пообщаться — раз­вя­жет­ся пуп!

         Со­рок лет, буд­то со­рок мо­зо­лей… Мои де­ти на папу — кла­дут! Ал­ко­го­лик, мол, я, ал­ко­го­лик, ко­гда в зем­лю уй­ду так и ждут.

         Ми­мо ро­зо­вый но­сик воротит — не вой­на ведь! — куль­тур­ная жизнь, ра­зе­вая куль­тур­нень­кий ро­тик на гро­ши на мои… На, по­да­вись!

         Я от зре­ния в зем­лю гор­ба­тый. По­гля­ди на ме­ня. При­ук­рась! Со­рок лет я во­жжал­ся с ло­па­той, ма­те­ма­ти­ка мне не да­лась.

 

         За­гра­ни­ца, за­гра­ни­ца, из Ра­сеи стран­ни­ки, то ли ви­жу, то ли снится — три руб­ля под­штан­ни­ки.

         Дев­ки на­ши дядь­ку «кле­ят», ду­ма­ют, фран­цуз­ско­го… — та­щат в ну­ме­ры стар­лея, на­шен­ско­го, рус­ско­го!

         Ва­ня, Ва­ня, вро­де глуп, а при­пе­ча­тал нож­кою: в Тем­зе вы­ло­ви­ли труп, кое-что гар­мош­кою.

         Объ­яс­ня­ем­ся по «фе­не», сто­па­рек по-ти­хо­му, хоть де­нек в Ко­пен­га­ге­не за­гни­ем по их­не­му!

         Джон­ни-ко­реш, тви­стер-мис­тер, ма­га­зи­ны-ла­воч­ки… В туа­ле­ты ин­ту­ри­сты бе­га­ют по спра­воч­ке.

         Рас­ска­жи ты, рас­ска­жи, от­че­го не ла­душ­ки? До­ма пья­ные му­жи, за кордоном — ла­пуш­ки.

         Чай­ка ма­шет за кор­мой, бе­лой ви­зой го­нит­ся, па­ро­ход идет до­мой, че­мо­да­ны ло­мят­ся.

         За­гра­ни­ца, за­гра­ни­ца, из Ра­сеи стран­ни­ки. Ес­ли до­ма кнут хра­нит­ся, за границей — пря­ни­ки.

         Да­ли-взя­ли пять ты­щон! Па­ро­ход ка­ча­ет­ся… Мо­жет, пла­ва­ли б еще, да день­га кон­ча­ет­ся.

         Брат­цы, сча­стье не в день­гах, эх, стра­на ка­на­лия! Ес­ли едут на ро­гах, зна­чит, с При­ура­лья.

         С жу­рав­лем жи­ла б си­ни­ца, да во­круг ох­ран­ни­ки… За­гра­ни­ца, за­гра­ни­ца, вся Расея — стран­ни­ки.

 

         «По­ни­ма­ешь…» — это сло­во ста­ло в оби­ход­ной ре­чи поч­ти сор­ным, оно про­из­но­сит­ся го­раз­до ча­ще дру­гих, как свое­об­раз­ный «по­пла­вок» вни­ма­ния, как на­по­ми­на­ние о нем, как на­де­ж­да быть ус­лы­шан­ным. В нем есть от­те­нок то­го, что го­во­ря­щий не уве­рен, уло­вит ли со­бе­сед­ник всю пол­но­ту мыс­ли, всю слож­ность об­раза. И так поч­ти со вся­ким. Уме­ние слу­шать по­чи­та­ет­ся те­перь за осо­бый дар, ли­бо сви­де­тель­ст­ву­ет о хо­ро­шей шко­ле вос­пи­та­ния.

         Ус­ко­ре­ние внеш­них тем­пов бы­тия при­ве­ло по­все­днев­ное об­ще­ние к но­вым ал­го­рит­мам: в ком­па­нии дру­зей дос­та­точ­но об­ме­нять­ся не­сколь­ки­ми клю­че­вы­ми сло­ва­ми, ли­бо го­то­вы­ми, ра­нее про­иг­ран­ны­ми «бло­ка­ми об­ра­зов».

         «По­ни­ма­ешь…» — это пер­вый, еще очень роб­кий, но уже крик уто­паю­ще­го, на­дею­ще­го­ся на спа­се­ние. «По­ни­ма­ешь…» — раз­да­ет­ся ря­дом и спра­ва, и сле­ва… Слож­ная жизнь, слож­ные пе­ре­жи­ва­ния, слож­ные мыс­ли и ас­со­циа­ции; обыч­но­го тра­ди­ци­он­но­го язы­ка не­дос­та­точ­но для пол­но­го об­ме­на впе­чат­ле­ния­ми при на­рас­таю­щем ли­ми­те вре­ме­ни. И де­ла­ет­ся сле­дую­щий шаг: «А пред­став­ля­ешь…» — ску­по по сред­ст­вам, но яр­ко по вы­ра­же­нию мыс­лен­но ри­су­ет­ся и пред­ла­га­ет­ся «кар­тин­ка», ро­ле­вая си­туа­ция, па­ра­док­саль­ная воз­мож­ность и т. д. Пол­но, с мно­го­чис­лен­ны­ми ча­ст­ны­ми ва­ри­ан­та­ми (ес­ли воз­ник­нет же­ла­ние их раз­вить) пе­ре­да­ет­ся суть со­об­ще­ния. Од­на­ко при пись­ме вид­нее, что в та­ком сти­ле мно­гие сло­ва ис­поль­зу­ют­ся не по пря­мо­му их смы­сло­во­му на­зна­че­нию, а, за­ка­вы­чен­ные, как бло­ки аз­бу­ки но­во­го ка­ко­го-то мыш­ле­ния, но­во­го язы­ка.

         Ка­вы­чек мно­го, их ста­но­вит­ся всё боль­ше: в тех­ни­че­ской тер­ми­но­ло­гии, в ли­те­ра­тур­ных со­чи­не­ни­ях и га­зет­ных штам­пах. Слов­но за­жа­тые тис­ка­ми ус­лов­но­сти, спра­ши­ва­ют они те­бя: «По­ни­ма­ешь?»

         От­цы и де­ти. Де­ти не зна­ют дру­го­го род­но­го язы­ка, кро­ме язы­ка сво­их от­цов. Но они не­из­беж­но ухо­дят впе­ред, по­это­му мно­гое из при­об­ре­тен­но­го для них зву­чит иначе — в кавычках — веч­ной кра­мо­лой! Или пре­да­тель­ст­вом: они ме­ня­ют отцов — они учат иной язык.

 

         И хру­пок дух, и те­ло уж ка­приз­ней, всё ча­ще смерть ро­ня­ет фа­кел жиз­ни…

 

         Вре­мя жиз­ни уш­ло на ее ис­прав­ле­нье: то ку­да-то бе­жал, то гу­ля­ла же­на, то се­бя са­мо­го от тос­ки и со­мне­нья ис­прав­лял я под ут­ро ста­ка­ном ви­на.

         Но не так бы хо­те­лось, не так! А как на­до? Я и сам не пой­му, не доз­рел до ума: то всплы­вал до об­ли­чий, по­бли­же к на­гра­дам, то с де­ви­цею-жиз­нью гу­лял за­дар­ма.

         Ис­прав­ля­ли ме­ня, что­бы я ис­прав­лял­ся, сек­ре­тарь парт­ячей­ки, идей­ная тля, как «под яб­лоч­ко» бил, из­да­ля при­ме­рял­ся: за­черк­ни, мол, ха­рак­тер, нач­ни, мол, с ну­ля!

         По­гро­зи­ли на­став­ни­ки паль­цем сер­ди­то, да ме­ре­щит­ся мне, па­лец тот — на кур­ке… Я сви­де­те­лем был: ис­прав­ля­ли пии­та, по­тре­пав­ши руб­лем, как хлы­стом, по ще­ке.

         Я сви­де­те­лем был: ис­прав­ля­ли и бо­ле, на­при­мер, го­ро­дам по­ме­няв име­на. Да­же не­бо те­перь, как фут­боль­ное по­ле: до ни­чей­но­го сче­та друг дру­га пи­най!

         Вре­мя жиз­ни уш­ло на ее ис­прав­ле­нье… Где ма­нат­ки ос­та­лись? Же­на где моя? От се­бя са­мо­го, от тос­ки и со­мне­нья убе­жать бы, где есть не­ис­прав­лен­ный я.

 

         Раз­но­об­раз­но зна­ний зе­лье. Еди­но­бор­ст­ву­ют пред­ме­ты и та­лант. Ве­ли­кий до­ка ми­ра не объемлет — объ­ем­лет мир ве­ли­кий ди­ле­тант!

 

         Эта книга — не ле­то­пись. По край­ней ме­ре, не пря­мая ле­то­пись, ко­гда бес­при­стра­ст­ный сви­де­тель фик­си­ру­ет суть и ход со­вре­мен­ных ему со­бы­тий. Я бу­ду ис­хо­дить из дру­го­го прин­ци­па: на нить вре­ме­ни на­ни­зать впе­чат­ле­ния и от­кры­тия дней — это прин­цип че­ток. Я ре­ши­тель­но не мо­гу быть бес­при­стра­ст­ным сви­де­те­лем, по­то­му что по­ни­маю жизнь не толь­ко как цепь со­бы­тий, а — го­раз­до бо­лее! — как пред­по­ло­же­ния, ва­ри­ан­ты, дви­же­ния пси­хо­ло­гии, внут­рен­ние толч­ки, па­ра­док­саль­ные пу­те­ше­ст­вия па­мя­ти в про­шлое и бу­ду­щее, оцен­ки, лю­бовь, не­на­висть, ос­мыс­ле­ние та­ких не­ма­те­ри­аль­ных ка­те­го­рий, как «честь», «ду­ша», «со­весть», аб­ст­ракт­ные раз­мыш­ле­ния и же­ст­кую ло­ги­ку. Я на­де­юсь, что сме­ше­ние средств до­ку­мен­та­ли­сти­ки, ре­пор­та­жа, ли­те­ра­ту­ры, пуб­ли­ци­сти­ки, аб­сур­да и чу­тья по­мо­жет мне ото­бра­зить всё мно­го­об­ра­зие кол­ли­зий внут­рен­не­го и внеш­не­го ми­ров че­ло­ве­ка. Ведь я — один из мно­гих… И я ис­поль­зую соб­ст­вен­ную жизнь, как на­блю­да­тель­ный пост, как точ­ку от­сче­та, как ин­ст­ру­мент ис­сле­до­ва­ния в гре­хе и по­кая­нии. Бла­го­сло­ви!

 

         Пи­са­те­ли всех вре­мен го­во­рят об од­ном и том же, про­сто ка­ж­дый под­став­ля­ет в об­щее урав­не­ние жиз­ни свои ик­сы и по­лу­ча­ет ча­ст­ный ре­зуль­тат. Ко­гда этот «ча­ст­ный ре­зуль­тат» сов­па­да­ет с ре­зуль­та­том со­вре­мен­ни­ков, — по­лу­ча­ет­ся вы­ра­зи­тель зло­бо­днев­но­сти, ко­гда сов­па­де­ние про­ис­хо­дит с ре­зуль­та­том по­том­ков, — по­лу­ча­ет­ся про­рок. Всё за­ви­сит от си­лы «ик­сов».

 

         Ес­ли умуд­рить­ся сде­лать «спил» дре­ва жизни — вид­ны бу­дут коль­ца по­сти­же­ний.

 

         Человек — се­мя бо­га.

 

         Что­бы не за­пу­тать­ся в хао­се дви­жу­щей­ся жиз­ни, не оча­ро­вать­ся ее ка­ки­ми-то пре­ле­ст­ны­ми угол­ка­ми, или, на­обо­рот, не за­дер­жать­ся слиш­ком дол­го на мсти­тель­ной фанатичности — во из­бе­жа­ние всех этих уг­роз и со­блаз­нов я бу­ду ста­рать­ся смот­реть на яв­ле­ния жиз­ни с точ­ки зре­ния, по­зво­ляю­щей срав­ни­вать мас­шта­бы бы­тия и их взаи­мо­дей­ст­вие. Фак­тор вре­ме­ни здесь, ко­неч­но, ос­та­ет­ся, но он не постоянен — с уве­ли­че­ни­ем мас­шта­ба вре­мя та­ет…

         С че­го на­чать: с са­мо­го боль­шо­го или с са­мо­го ма­ло­го? Нач­ну с ма­ло­го: са­мо­го дос­туп­но­го, са­мо­го эгои­стич­но­го, са­мо­го… То есть, с то­го, что че­ло­век име­ну­ет «Я». Хо­тя не в на­зва­ни­ях де­ло! У ло­ги­че­ско­го ра­зу­ма есть зве­ри­ное чу­тье, ко­то­рое все­гда под­ска­зы­ва­ет: «мат­реш­ка» ми­ра бес­ко­неч­на! Точ­нее, это не мат­реш­ка, это, ско­рее «лу­ко­ви­ца», со­став­лен­ная на­по­до­бие ки­тай­ско­го тер­мо­са из зер­кал, за­клю­чен­ных од­но в дру­гое. И зер­кал та­ких не од­но, не два — мно­го. С ка­кой сто­ро­ны ни глянешь — зер­каль­ная пре­гра­да… Но что же ты то­гда ви­дишь? Кар­ти­ны разума — от­ра­же­ние при­ро­ды. Ис­тин­ность от­ра­же­ния за­ви­сит от кри­виз­ны от­ра­жаю­щей по­верх­но­сти. Ис­тин­ность от­ра­же­ния за­ви­сит от чис­то­ты зер­ка­ла. Мо­де­ли, мо­де­ли…

         Ва­ри­ант со­став­лен­ной мо­де­ли по­зво­ля­ет сде­лать лю­бо­пыт­ные ил­лю­ст­ра­ции.

         Я — это са­мая ма­лень­кая, са­мая замк­ну­тая сфе­ра, с са­мым боль­шим ра­диу­сом кри­виз­ны, ес­ли взгля­нуть из­нут­ри (а так, соб­ст­вен­но, и де­ла­ют все от­ча­ян­ные эгои­сты): кри­вое зер­ка­ло уве­ли­чит твое изо­бра­же­ние до ве­ли­кой важ­но­сти. И со­от­вет­ст­вен­но: ес­ли взгля­нуть от­ту­да же на со­сед­нее чье-то «Я», то кру­тиз­на его сфе­ры с внеш­ней сто­ро­ны наоборот — всю чу­жую жизнь, все ее про­бле­мы умень­шит до ни­чтож­но­го пус­тя­ка.

         Но че­ло­век ищет ис­ти­ну, пря­мое от­ра­же­ние ми­ра в сво­ем то­чеч­ном соз­на­нии. Где это пря­мое зер­ка­ло? И силь­ные бы­ст­ро про­би­ва­ют скор­лу­пу лич­но­го эго­из­ма. И что же?!

         Скор­лу­па се­мьи, ко­неч­но, зна­чи­тель­но ши­ре, здесь не обой­тись без на­вы­ков об­ще­жи­тия, кла­но­вой гор­до­сти и люб­ви к осо­бой от­дель­но­сти сво­его кол­лек­тив­но­го гнез­да. «Я» рас­ши­ря­ет­ся как бы до уров­ня сфе­ры «се­мья», вби­ра­ет эту сфе­ру в се­бя и… стал­ки­ва­ет­ся с те­ми же про­бле­ма­ми, что и в пер­вом сво­ем пре­одо­ле­нии: кри­виз­на замк­ну­той сфе­ры изнутри — уве­ли­чи­ва­ет, снаружи — умень­ша­ет, и не про­сто не про­зрач­на для се­мей­но­го ума и души — не­пре­одо­ли­ма для сла­бо­го! Это ме­щан­ст­во.

         Ши­ро­ка тру­до­вая сфе­ра, она дер­жит кол­лек­тив­ное соз­на­ние про­фес­сио­наль­ных сою­зов, их гор­дость, их кол­лек­тив­ное Я, близ­кое по­рой, от соз­на­ния сво­ей мно­же­ст­вен­ной са­мо­цен­но­сти, к ра­сиз­му. Уже с этой, от­но­си­тель­но не­боль­шой еще вы­со­ты, силь­но дис­кре­ди­ти­ру­ет­ся идея от­дель­но­го Я, как точ­ки от­сче­та в лю­бых оцен­ках; при­хо­дит по­ни­ма­ние, что ты — лишь часть ог­ром­ной мо­заи­ки лич­но­стей. О чем эта «мо­заи­ка», что она изо­бра­жа­ет, за­чем она?

         Труд не при­зна­ет раз­ру­шаю­щих идей, для не­го они — бес­смыс­лен­ны. Од­на­ко их мо­жет по­нять еди­но­мыш­лен­ник, спо­соб­ный быть тво­ей про­ти­во­по­лож­но­стью. Это — друж­ба. Имен­но в друж­бе, мне ка­жет­ся, ро­ж­да­ют­ся идеи, об­нов­ляю­щие мир ка­ж­дый раз ро­до­вы­ми му­ка­ми не­из­беж­ной по­сле­дую­щей прак­ти­ки. И то­гда Я го­во­рит: «МЫ». МЫ — это прак­ти­ка жиз­ни.

         До ка­ких же пре­де­лов мо­жет бить­ся, рас­ти твое «Я», всё бо­лее и бо­лее ото­жде­ст­в­ля­ясь с ми­ром, фак­ти­че­ски, ста­но­вясь ми­ром, Все­лен­ной, го­ло­во­кру­жи­тель­но ро­ж­даю­щей­ся и уми­раю­щей в празд­ни­ке сво­его дви­же­ния? А что даль­ше? Дальше — что! Ведь уже и МЫ — очень пря­мое зер­ка­ло, эта­лон и для друж­бы, и для тру­да, и для се­мьи и уж, ко­неч­но, аб­со­лют­ный поч­ти «ка­либр» для те­бя лич­но. Но все-та­ки по­че­му «поч­ти»?

         По­то­му что ты зна­ешь об Апокалипсисе — зо­не пе­ре­во­ро­тов жиз­ни. Твоя плоть не спо­соб­на жить здесь. Но способна — ду­ша! Толь­ко здесь на­чи­на­ет­ся ее от­ро­че­ст­во, всё пре­ды­ду­щее для нее — дет­ст­во! Здесь ро­ж­да­ют­ся Учи­те­ля и От­шель­ни­ки. Пе­ред зер­ка­лом Апо­ка­лип­си­са сме­ло мо­жешь по­пра­вить при­чес­ку хоть сво­ей соб­ст­вен­ной пер­со­ны, хоть всей зем­ной жиз­ни в це­лом. ТА­КОЕ зеркало — по­зво­ля­ет. Не вся­ко­му «Я» да­но в не­го по­смот­реть­ся, но не­из­беж­но ту­да за­гля­нет вся­кое МЫ. От­бро­сив ум и чув­ст­ва, толк­ни се­бя еще… Ис­ти­на, бог?! По­след­нее, са­мое пря­мое зер­ка­ло. По­смот­рись ту­да и вер­нись к… се­бе. Ина­че за­смот­ришь­ся и бу­дешь счи­тать се­бя… бо­гом. Иди­от! Ты вер­нул­ся к то­му, с че­го на­чал!

 

         Пре­одо­ле­ние не­зна­ния, ча­ще все­го, дис­крет­но, Лю­ди го­во­рят: «Я од­на­ж­ды ВДРУГ по­нял!»

 

         Для че­го та­кая тео­рия? А для то­го, ува­жае­мый чи­та­тель, что­бы мож­но бы­ло за­про­сто упо­ми­нать в од­ном и том же раз­го­во­ре и вы­со­кие идеа­лы, и грязь сво­ей ду­ши, и не бо­ять­ся про­ти­во­ре­чий и са­мо­ра­зо­бла­че­ний, по­то­му что всё это, в кон­це кон­цов, об одном — о на­шей жиз­ни. Ка­ж­дый ле­зет до не­ба по сво­ей ко­ло­коль­не… Авось, где и встре­тим­ся! Слы­ши­те? Эй, слы­ши­те?! Сорвемся — кос­тей не со­бе­рем!

 

         Ка­ри­ка­тур­ность се­го­дняш­ней жиз­ни вид­на лишь при од­ном условии — при взгля­де на нее из… бу­ду­ще­го. Но это же не­воз­мож­но! В том-то и финт.

         Для че­го пи­шешь, че­ло­век? Для че­го кон­сер­ви­ру­ешь, за­пе­ча­ты­ва­ешь в сло­ва и сим­во­лы жи­вую се­го­дняш­нюю жизнь — ум, ду­шу, эмо­ции, счет, кар­ти­ны ок­ру­же­ния? Для че­го ты это де­ла­ешь, слов­но ста­ра­ешь­ся не сам лишь за се­бя, а от име­ни по­ле­нив­ших­ся или бес­сло­вес­ных, от име­ни рух­нув­ших сво­их дру­зей, от име­ни пав­ших по обе сто­ро­ны безд­ны ка­ж­до­го ми­га? Слов­но со­шлось вдруг в те­бе в но­ро­ви­стую струю до­то­ле спо­кой­ное, рас­тек­шее­ся рав­нин­ное вре­мя. И — за­ки­пел. И не спишь уж как рань­ше, и раз­дра­жа­ет те­бя го­во­ря­щее радио — за­тыч­ка для ушей, раз­дра­жа­ет телевизор — за­тыч­ка для глаз, раз­дра­жа­ет пус­тая болтовня — за­тыч­ка для са­мой жиз­ни… Бур­лишь! Не за себя — за чу­жую тихую гладь от­ра­ба­ты­ва­ешь. Нет, вру, не за чу­жую: не чу­жим те­бя при­ро­да сде­ла­ла и со­тво­ри­ла на про­бу, не чу­жим и возь­мет, как мил­ли­ар­ды до те­бя, как мил­ли­ар­ды по­сле. Все еди­ны. И что те­перь счи­тать до­мом, ес­ли не са­му соб­ст­вен­но жизнь?! Пи­ши, че­ло­век, го­товь при­па­сы из соб­ст­вен­ной судь­бы. Как в та­еж­ной избушке — про­сто так, ни для ко­го, по зо­ву бла­га, по за­ко­ну ста­да: при­дет ко­гда-ни­будь иной пут­ник и — при­го­дит­ся.

         Так про­сто: те­лом жи­вем ЗА СЕ­БЯ, ду­шой жи­вем ЗА ДРУ­ГИХ.

         Не по­то­му ли так труд­но най­ти СВОЮ ду­шу? — Ма­лый зо­ло­той до­ве­сок, ко­то­рый глу­по при­сво­ить, который — един­ст­вен­ное сча­стье! — долж­но по­ло­жить на вы­бран­ный ал­тарь. Хо­чешь уви­деть свою ду­шу та­кой, ка­кая она есть? То­гда сбрось с нее оде­ж­ды ли­це­ме­рия, норм, ук­ра­ша­тель­ст­во, убе­ри кос­ме­ти­че­ские ухищ­ре­ния и —… Не уз­на­ешь? За дру­ги­ми те­ла­ми свое те­ло спря­тать мож­но, душу — не спря­чешь!

         Пси­хо­ло­ги­че­ское, ду­хов­ное об­на­же­ние бес­по­щад­но. Оно уби­ва­ет, оно же и ис­це­ля­ет. Го­во­ри о се­бе всё, всё, всё, а ко­гда го­во­рить ни­че­го не останется — нач­нешь так же го­во­рить о друзь­ях. И они по­ки­нут те­бя в ужа­се. По­жа­лей их, по­то­му что их жа­лость к те­бе от­да­ет за­ви­стью. Мно­гие не по­ня­ли: ку­со­чек ма­лой ду­ши мож­но при­ле­пить к ог­ром­ной ду­ше ми­ра, и ни­ко­гда на­обо­рот!

 

         Жи­вой человек — чу­до, жи­вая сис­те­ма, ра­зум­но не знаю­щая пре­де­лов сво­их воз­мож­но­стей.

         Пред­ставь­те: встре­ча­ют­ся двое дру­зей по­сле дол­гой раз­лу­ки. Один из них изум­ля­ет­ся: «Ты мо­ло­дец! Нис­коль­ко не из­ме­нил­ся!» Что это? Как по­ни­мать? Ком­пли­мент? Ес­ли речь толь­ко об от­лич­ной фор­ме, то (ха-ха, ге­рон­то­ло­гам) — ко­неч­но, да. А ес­ли друг че­рез не­сколь­ко дней не­пре­рыв­ной бе­се­ды умиль­но-нос­таль­ги­че­ски про­из­не­сет: «Всё та­кой же! Всё та­кой же… По­ду­мать толь­ко!» Что ж, при та­кой «по­хва­ле» мож­но сме­ло вы­чер­ки­вать са­мо­го се­бя из раз­ря­да мыс­ля­щих, чув­ст­вую­щих су­ществ: ес­ли всё в тебе — от на­ча­ла до конца — оди­на­ко­во во вре­ме­ни, то и со­дер­жа­ние ма­ло чем от­ли­ча­ет­ся от ка­мен­но­го ис­ту­ка­на-па­мят­ни­ка.

         Человек — все­гда раз­вед­чик, иду­щий по двум до­ро­гам сра­зу: до­б­ра и зла; и от того — раз­ры­ва­ем! Но ве­дут и ве­дут его всё те же: со­бы­тий­ность, оза­ре­ние, ус­лов­ность не­бы­ли­цы, име­нуе­мые меч­той.

         Чрез­мер­ная яр­кость сию­ми­нут­ной жиз­ни не да­ет раз­вить­ся бо­лее тон­ко­му, на гра­ни чу­тья, зре­нию. Чрез­мер­ный звук ог­лу­ша­ет. Что еще чрез­мер­но? Пол­ным-пол­но, ку­да ни по­вер­нись. Как ус­лы­шим мы друг дру­га? Пе­ред ка­ким ли­цом? Пе­ред ли­цом тру­да, друж­бы, ги­бе­ли, веч­но­сти?.. Как уз­на­ешь?!

         Я ра­бо­таю в про­вин­ци­аль­ной прес­се и на­хо­жу это очень удоб­ным в том смыс­ле, что из­бав­лен от бе­ше­ной гон­ки-со­пер­ни­че­ст­ва, ра­фи­ни­ро­ван­но­го сто­лич­но­го эс­тет­ст­ва, са­мо­влюб­лен­но­го сно­биз­ма и про­чих бо­лез­ней, иду­щих от жа­ж­ды пер­вен­ст­ва и по­ка­зу­хи в ре­мес­ле. Про­вин­ци­аль­ная прес­са по­хо­жа на ста­рую деву — со ста­биль­ны­ми, раз и на­все­гда уко­ре­нив­ши­ми­ся удоб­ны­ми, впол­не сте­пен­ны­ми ма­не­ра­ми. Со­блаз­нить ее труд­но, а уж ро­дить что-ни­будь дей­ст­ви­тель­но новенькое — за­да­ча для пе­ри­фе­рий­ной тру­си­хи и во­все не­ве­ро­ят­ная; ти­хий лес не­силь­ных жиз­ней во­круг, ти­хий ве­те­рок слов над ле­сом: толь­ко ше­лест, толь­ко ше­лест… Идил­лия! А ес­ли бу­ря вдруг? То­же ни­че­го, тоже — ше­лест, толь­ко ше­лест. Эта поч­ти не­зыб­ле­мая бо­лот­ная ти­ши­на двоя­ка: мо­жет за­со­сать без ос­тат­ка и ду­шу, и те­ло, а мо­жет стать ма­те­рью, твор­че­ской ла­бо­ра­то­ри­ей ума и души — не за­ви­си­мой, как из­вест­но, от гео­гра­фии и вре­ме­ни. Един­ст­вен­но зависимой — от сте­пе­ни внут­рен­ней чис­то­ты. В том-то и пре­иму­ще­ст­во про­вин­ции! Субъ­ек­тив­ные на­ши по­сти­же­ния мы изо всех сил под­тас­ки­ва­ем к ус­коль­заю­щей объ­ек­тив­но­сти, па­да­ем, на­би­ва­ем шиш­ки, мо­лим, гро­зим, уни­жа­ем­ся, ре­ша­ем­ся на жерт­вы… Те­ло к ис­тин­но­сти бы­тия при­бли­жа­ет, я по­ла­гаю, обык­но­вен­ное здо­ро­вье, а душу — толь­ко ис­по­ведь. Ведь не да­ром же столь­ко ска­за­но че­ло­ве­че­ст­вом о про­бле­ме внут­рен­не­го, не­ви­ди­мо­го эфир­но­го очи­ще­ния; слиш­ком, ви­дать, от­рав­ле­ны не толь­ко пи­ща и воз­дух, но гряз­ной му­тью ко­пит­ся в по­тем­ках тво­ей су­ти и иная от­ра­ва. От­рав­лен­но­му же­луд­ку по­мо­га­ет про­мы­ва­ние во­дой, от­рав­лен­ной ду­ше по­мо­жет про­мы­ва­ние сло­вом. Не очень это при­ят­ное зрелище — из­ли­ва­ние се­бя. Не мо­жешь? Зна­чит, ум­рет ду­ша без ис­по­ве­даль­но­сти.

         Про­вин­ци­аль­ная пресса — это не ра­бо­та. Это — за­ра­бо­ток. Ра­бо­та жиз­ни здесь на­хо­дит­ся за пре­де­ла­ми од­но­об­раз­но­го кру­га за­бот и впе­чат­ле­ний; труд про­вин­ци­аль­но­го думателя — со­че­та­ние греш­но­го бы­та с уп­ря­мым над­жиз­нен­ным про­дви­же­ни­ем. Мне ка­жет­ся, что про­вин­ци­аль­ные ис­ка­те­ли смыс­ла жиз­ни ве­ша­ют­ся охот­нее и ча­ще сто­лич­ных сво­их со­пле­мен­ни­ков.

 

         Всё труд­нее ра­бо­тать со Сло­вом, всё силь­нее со­блазн со­еди­нить ус­по­кое­ние жиз­ни с ее истоком — в мол­ча­нии. Ведь и вправ­ду за­ман­чи­во: обой­дя Все­лен­ную взо­ром ра­зу­ма, за­пе­чат­лев в се­бе все ее дос­туп­ные звез­ды, вер­нуть­ся к жи­вот­ной про­сто­те. Веч­ный дра­кон, ку­саю­щий се­бя за хвост, реа­ли­зу­ет идею са­мо­унич­то­же­ния как выс­шую идею замк­ну­то­го цик­ла по­зна­ния. По­зна­ния се­бя. А что уж на­зы­вать «со­бой?» — этой «лу­ков­ке» то­же ни кон­ца ни краю нет! От­то­го и жив Дра­кон, сколь ни ку­са­ет са­мо­го се­бя на­смерть. И чем бли­же к этой точке — не то кон­ца, не то начала — тем без­обид­нее сло­во, вер­ный друг твой и по­во­дырь от не­мо­ты мла­ден­че­ской до не­мо­ты иных мор­щи­ни­стых лет — где лишь ус­та­лость да пре­сы­щен­ность.

         Работа — это не часть жиз­ни. Работа — это вся жизнь! Ре­зуль­тат ее дол­го еще мо­жет зве­неть эхом в при­чуд­ли­вых ко­ри­до­рах вре­ме­ни.

         Вот что уда­ва­лось не­од­но­крат­но за­ме­тить: че­ло­ве­ку дос­туп­но са­мо­стоя­тель­но из­ме­нять фор­му сво­его соз­на­ния, а уж в из­ме­нен­ную фор­му но­вое со­дер­жа­ние вли­ва­ет­ся без осо­бых ка­жу­щих­ся уси­лий, ав­то­ма­ти­че­ски, без­ус­лов­но. Есть форма — есть со­дер­жа­ние. Уни­вер­саль­ный ток жиз­ни на­сы­ща­ет вся­кую при­го­тов­лен­ную по­лость. Толь­ко при­го­товь! И то­гда со­дер­жа­ние ста­но­вит­ся… ра­бом фор­мы! И кто сию ци­та­дель ох­ра­ня­ет? Сло­во!!!

 

         Ви­дя­ще­го со­блаз­нят-та­ки за­ман­чи­вые кар­тин­ки, слы­ша­ще­го: обол­та­ют, за­по­ют уме­лые си­ре­ны, жре­ца те­лес за­хва­тит культ воз­дер­жа­ния или раз­вра­та. Ку­да ид­ти? Как? Не­у­жто: не ви­дя, не слы­ша, не ощу­щая? Мол­ча! Во­ис­ти­ну па­ра­докс: от­ка­зав­шись от все­го, ты об­ре­та­ешь всё. Ну, эту шут­ку при­ро­ды еще пра-еван­ге­ли­сты на­щу­па­ли.

         И еще: на­до, по­жа­луй, не пи­сать, не про­по­ве­до­вать фор­му­ли­ров­ки жиз­ни, а учить фор­му­ли­ро­вать. То­гда и ста­до ба­ра­нов мо­жет пре­вра­тить­ся в сво­бод­но со­брав­шее­ся со­об­ще­ст­во, где каждый — сам се­бе во­жак. Уто­пия? Воз­мож­но.

         Сверх­слож­ность для про­сто­го, не­ис­ку­шен­но­го ума рав­но­силь­на мол­ча­нию.

         Жизнь, как ру­ко­пись; ес­ли ру­ко­пись не в со­стоя­нии го­во­рить за себя — это пло­хая ру­ко­пись.

         Вы­ше высокого — го­во­рить мол­ча­ни­ем. Кто так уме­ет? Язык этот дан лишь ве­ли­ким бе­дам и ве­ли­кой Люб­ви.

 

         Се­го­дня Лю­би­мая не­ожи­дан­но спро­си­ла: «По­че­му че­ло­век, ко­гда жи­вет один, суе­тит­ся мень­ше, чем ко­гда на­чи­на­ют жить вдво­ем? Ка­за­лось бы: долж­но быть лег­че?!»

         От­де­лал­ся шут­кой: «За­по­ве­да­но за­бо­тить­ся о се­бе по­сле то­го, как по­за­бо­тишь­ся о ближ­нем. По­ка ближ­не­го нет — о се­бе мож­но во­об­ще не за­бо­тить­ся, то есть сво­бод­но­го вре­ме­ни сколь­ко хо­чешь. А встре­ти­лись: ты — о ней, она — о те­бе… Кто ко­го? Кто впе­ред? Кто боль­ше? Кто луч­ше? Че­го уж там — те­перь жить, счи­тай, не­ко­гда! Од­на забота — за­бо­тить­ся. За­бо­та на заботу — за­бо­та в квад­ра­те!»

         Лю­би­мая не смея­лась. Любимая — жен­щи­на. И субъ­ек­тив­ное сло­во для нее — объ­ек­тив­но, как точ­ные циф­ры. Увы, блу­ж­да­ет смысл, улов­лен­ный в сло­ва, и не от­то­го ль не­пред­ска­зуе­ма за­гад­ка жен­ско­го ми­ра?

 

         Не для уз­на­вае­мо­сти сю­жет­ной иг­ры со­став­ля­ют­ся эти строч­ки, а для боль­шой мо­заи­ки по име­ни Жизнь, где эле­мен­ты мо­гут по­яв­лять­ся в по­вто­ре­нии, а мо­гут мельк­нуть лишь единожды — осо­бым штри­хом, осо­бым от­тен­ком; но без этой ме­ло­чи, кто зна­ет, вдруг да не пол­ной по­лу­чит­ся кар­ти­на?

         …Ны­неш­ние люди — не все, но очень и очень мно­гие, — на­по­ми­на­ют всё боль­ше без­ог­ляд­ную, са­мо­уве­рен­ную ду­роч­ку, дрянь-по­тас­куш­ку, ко­то­рая жить без то­го не мо­жет, что­бы не за­ткнуть, не за­пе­ча­тать все свои ды­роч­ки, все свои ще­ли. Уж на­по­ми­нал об этом, да труд­но удер­жать­ся, как ста­ри­ку от вор­ча­ния. Шес­ти­лет­ний сынишка — у те­ле­ви­зо­ра. Жена — у те­ле­ви­зо­ра. Брат — у те­ле­ви­зо­ра до позд­ней но­чи. Са­дим­ся за стол ужинать — на­до вклю­чить ра­дио, за­ткнуть пус­то­ту меж на­ми, а то не­вы­но­си­мо, а то страш­но ощу­тить, что все мы тут не те…

         Не те…

         При­над­ле­жит ли Сло­во нам так же, как при­над­ле­жит сам факт соб­ст­вен­но­го ро­ж­де­ния, или мы его бе­рем у при­ро­ды в арен­ду, что­бы ис­поль­зо­вать, как от­мыч­ку; что­бы от­ли­тая в со­че­та­ни­ях зву­ка или гра­фи­че­ских сим­во­лов тай­на пе­ре­ста­ла бы быть тай­ной? Слово — кос­тыль для ду­ши, счет — по­сох ло­ги­ки. Че­ло­век, как лод­ка: че­рез чув­ст­ва-дыр­ки в не­го вли­ва­ет­ся вла­га ми­ра. И по­шел бы он ко дну, да уме­ет всё вре­мя «на­го­во­ром» сво­им на­ра­щи­вать борта — за­пас пла­ву­че­сти жиз­ни. Сло­во! Оно вол­шеб­но, оно уме­ет бе­жать впе­ре­ди вре­ме­ни и обез­вре­жи­вать смер­тель­ную не­ожи­дан­ность со­бы­тий. Не на­дое­ло ли те­бе, че­ло­век, бо­роть­ся за веч­но то­ну­щий твой ко­рабль, за ху­дую свою по­су­ди­ну? На­дое­ло! Еще как на­дое­ло! А что, ес­ли за­ткнуть чув­ст­ва-дыр­ки? Как? Ведь дав­ле­ние внеш­ней все­лен­ной бес­по­щад­но пре­вос­хо­дит твои встреч­ные внут­рен­ние по­ту­ги. Ха-ха! Все­лен­ная иг­ра­ет с то­бой: она да­вит на те­бя точ­но так, как ты на нее — не боль­ше… И ты уже не по­ни­ма­ешь со­всем: то­нешь или нет? За­ткни чув­ст­ва-дыр­ки гру­бо и примитивно — кое-что про­яс­нит­ся: чу­жая ко­ман­да ли­шит те­бя соб­ст­вен­но­го го­ло­са. И это то­же мол­ча­ние. Но не вы­со­ко оно, тя­го­ст­но. Слов­но вновь чу­ешь: не­ве­роя­тен путь от мол­ча­ния-не­ве­де­ния до аб­со­лют­но­го мол­ча­ния, оп­ло­до­тво­рен­но­го зна­ни­ем. Где ты сам? Где мы все? Сквозь деб­ри пер­во­быт­но­го мы­ча­ния про­ди­ра­ем­ся мы друг к дру­гу, что­бы убе­дить в сво­ем, или, на­обо­рот, по­нять чу­жое. Толь­ко влюб­лен­ные и не­при­ми­ри­мые вра­ги уме­ют раз­го­ва­ри­вать го­во­ря­щим взгля­дом. Удел остальных — сло­во в гор­ле. Это крик ро­же­ни­цы, это му­ка и сча­стье. В сло­ве ро­ж­да­ет­ся че­ло­век, здесь ро­ж­де­ние и смерть хо­дят в об­ним­ку. Ну, что? Бо­ишь­ся? Бо­ли бо­ишь­ся? То­гда за­ткни свои дыр­ки глаз цвет­ным те­ле­эк­ра­ном, про­де­мон­ст­ри­руй, как бла­го мож­но упот­ре­бить во вред, и — жи­ви мерт­вый: не­че­го боль­ше спа­сать.

         И еще: ес­ли есть где-то Сло­во Бо­жие, то все мы — его «про­вин­ци­аль­ная прес­са»…

         Управ­ля­ет за­ви­си­мость. Управ­лять че­ло­ве­ком мож­но, сде­лав его па­ра­зи­том! Управлять — дав ему уве­рен­ность, что он это де­ла­ет сам.

         Иезуитство — выс­ший пи­ло­таж под­лос­ти.

         В жур­на­ле «Поль­ша» вы­чи­тал как-то за­мет­ку об ис­сле­до­ва­ни­ях уче­ных. Ока­зы­ва­ет­ся, в ор­га­низ­ме вы­ра­ба­ты­ва­ет­ся ни­ко­тин, есть своя ма­лень­кая «та­бач­ная фаб­ри­ка». Вы­ра­ба­ты­ва­ет­ся его ров­но столь­ко, сколь необходимо — мик­ро­до­зы. А ес­ли за­ку­рить? Внут­рен­няя «фаб­ри­ка» не вы­дер­жит кон­ку­рен­ции, ра­зо­рит­ся и пе­ре­ста­нет су­ще­ст­во­вать. А ес­ли те­перь бро­сить ку­рить? Ор­га­низм взбун­ту­ет­ся: ни­ко­тин да­вай! Свой он вы­ра­ба­ты­вать уже не хо­чет, ра­зу­чил­ся, при­вык к дар­мо­во­му, при­шед­ше­му из­вне. То же — с ал­ко­го­лем. То же — с са­ха­ром. Внеш­нее изо­би­лие уби­ва­ет внут­рен­ние кле­точ­ки-тру­же­ни­цы, у них там на­чи­на­ет­ся без­ра­бо­ти­ца, мор и вы­ро­ж­де­ние ре­мес­ла. Че­ло­век пре­вра­ща­ет­ся в па­ра­зи­та, под­вя­зан­но­го на шланг внеш­ней под­пит­ки. Вот этим-то шлан­гом и мож­но вер­теть, как хо­чешь, мож­но да­же на­прочь пережать — очень эф­фек­тив­ный и, глав­ное, впол­не мас­со­вый спо­соб управ­ле­ния на уров­не фи­зио­ло­гии. Без­дей­ст­вую­щие внут­рен­ние «фаб­ри­ки» — ат­ро­фи­ру­ют­ся. Обыч­ные про­дук­ты становятся — же­лан­ным нар­ко­ти­ком. Ор­га­низм спра­вед­ли­во кри­чит: «Дай!» Сво­его произвести — не в со­стоя­нии, за­был что и как за не­на­доб­но­стью. Для ка­ж­до­го чув­ст­ва-дыр­ки мож­но по­доб­рать свой нар­ко­тик. А нель­зя ли под­вя­зать на «шланг» и ду­хов­ную часть че­ло­ве­ка? Как нель­зя?! Еще как мож­но!

         Се­го­дня в на­шем до­ме бы­ли гос­ти. Об­ще­ние со­стоя­ло из двух ви­дов кол­лек­тив­но­го взаимодействия — про­цес­са еды и те­ле­ви­зо­ра. А ес­ли ото­брать это? Воз­ник­нет ужас­ный, страш­ный ва­ку­ум при­ми­тив­но­го, управ­ляе­мо­го бы­тия. В эту ти­ши­ну, в эту слу­чай­ную «по­лость» не за­ткну­той жиз­ни ла­ви­ной об­ру­шит­ся веч­ное: кто ты? за­чем ты? че­го хо­чешь? ка­ким сло­вом ты от­ве­тишь не­бу, взгля­нув­ше­му вдруг на те­бя ис­пу­ган­ны­ми гла­за­ми со­се­да по сто­лу? И ты, и он — не­мые. Ведь ка­ж­до­му зна­ком этот не­слыш­ный, по­лу­зве­ри­ный вой тос­кую­щей ду­ши, знаю­щей о звез­дах и не мо­гу­щей до них до­тя­нут­ся да­же в меч­тах: «А-а-а-о-у-у-э-ы-ы!!!»

         — Вы­пьем за всех нас! — гор­до ска­за­ли гос­ти и ста­ли со­рев­но­вать­ся в ап­пе­ти­те. По­то­му что: ко­гда уми­ра­ет в че­ло­ве­ке внут­рен­нее со­рев­но­ва­ние, уми­ра­ет и внеш­нее.

 

         На мой взгляд, лю­ди дос­та­точ­но охот­но про­ща­ют от­ри­ца­тель­ные от­кло­не­ния от су­ще­ст­вую­щих норм жиз­ни. Сра­ба­ты­ва­ет срав­ни­ваю­щий ме­ха­низм са­мо­оцен­ки: ви­дя ря­дом пад­ше­го, нор­маль­ный эго­ист ощу­ща­ет свое пре­вос­ход­ст­во, свою са­мо­цен­ность и воз­вы­шен­ность. Раб­ст­во, фа­шизм, боль­ше­ви­ст­ские концлагеря — всё это от­ту­да, где мер­за­вец, воз­вы­сив­шись над ос­ко­ти­нив­шим­ся ста­дом, объ­яв­ля­ет се­бя Че­ло­ве­ком. Ка­ко­ва ис­тин­ная це­на та­ко­му са­мо­зван­цу, из­вест­но. Да­же юмор по­стро­ен за­час­тую на… пин­ках и ту­ма­ках. Вспом­ним не­мое ки­но: удар, па­де­ние, травма — все хо­хо­чут. А со­вре­мен­ные мульт­филь­мы? То же са­мое! Фи­зи­че­ское из­де­ва­тель­ст­во од­но­го жи­во­го над дру­гим жи­вым вы­зы­ва­ет сча­ст­ли­вый дет­ский смех. Вос­пи­та­ние! На­ра­ба­ты­ва­ет­ся зна­ко­мый сте­рео­тип: звер­ст­во, са­мо­дур­ст­во си­лы (особенно — спра­вед­ли­вой си­лы!) — это очень хо­ро­шо, это за­ме­ча­тель­но, это смеш­но. Чу­жие ту­ма­ки ста­нут тво­ей ве­се­лой шко­лой. Ты не бу­дешь та­ким. Ты — дру­гой… Увы, за­кли­на­ния на бла­гость и пре­по­дан­ная прак­ти­ка ред­ко схо­дят­ся в од­ном ха­рак­те­ре для вы­яс­не­ния от­но­ше­ний.

         Ко­ро­че, отребье — это смеш­но, это мож­но ис­поль­зо­вать, это ав­то­ма­ти­че­ски при­чис­ля­ет те­бя к кла­ну из­бран­ных, бо­лее со­вер­шен­ных су­ществ. До­ка­за­тель­ст­во со­вер­шен­ст­ва мож­но ор­га­ни­зо­вать и ис­кус­ст­вен­но (культ лич­но­сти, унич­то­же­ние масс).

         А экс­плуа­та­ция идеи? Ее культ? Ко­гда смеш­но и мел­ко всё, кро­ме нее, цир­ку­ли­рую­щей замк­ну­то в кру­гу еди­но­вер­цев. Ведь это же «сверх­про­вод­ник»! Из этой за­пад­ни вы­брать­ся под си­лу раз­ве что ин­тел­лек­ту-сверх­раз­ру­ши­те­лю, аб­со­лют­но­му ней­тра­лу-ду­ра­ку или са­мо­му Гос­по­ду Бо­гу.

         Смеш­но!

         Ку­да как ме­нее охот­но лю­ди тер­пят со­сед­ст­во с тем, кто от­кло­ня­ет­ся в по­ло­жи­тель­ную сто­ро­ну. Да­же не во­ин­ст­вую­щий эго­изм ис­пы­ты­ва­ет ес­те­ст­вен­ное же­ла­ние по­бы­ст­рее от­де­лать­ся от «свя­то­го», мо­жет, да­же унич­то­жить его, по­то­му что срав­ни­ваю­щий ме­ха­низм са­мо­оцен­ки вы­да­ет не­уте­ши­тель­ный итог: ты — ху­же. При­знать­ся в этом — смер­ти по­доб­но! Так как при­дет­ся при­чис­лить се­бя не к тем, кто пи­на­ет, а к тем, ко­го пинают — не но­га­ми на сей раз. Те­бя бьет при­мер чу­жой жиз­ни! Это не­вы­но­си­мо, это за­став­ля­ет бо­ять­ся то­го, что ты и есть от­ре­бье. (Не­пью­щий в ком­па­нии од­ним сво­им при­сут­ст­ви­ем бло­ки­ру­ет не­управ­ляе­мый раз­гул.)

         Обы­ва­тель­ская не­на­висть к свя­тым долж­на быть силь­нее не­на­вис­ти к мра­зи. По­до­нок мо­жет лишь во­ткнуть нож под реб­ро; от бли­зо­сти к свя­то­му ты сам нач­нешь рвать свою ду­шу на час­ти, а, ра­зо­драв, мож­но и нож во­ткнуть. В се­бя. Страх… Страх!!! Он то­же, как луковка — одеж­ка на одеж­ке.

         До слез смеш­но. Ку­да ухо­дишь ты: в плюс или в ми­нус? Уже не уз­на­ешь ты в преж­них друзь­ях их преж­них лиц. По­че­му? Не все же ра­зо­шлись по край­ним по­лю­сам. Но и на шаг отойдя — ви­дишь уже ина­че.

         Мир все­гда де­лит­ся для те­бя на два по­то­ка: на про­шлое и бу­ду­щее, на пло­хое и хо­ро­шее. Прошлое — пло­хое, будущее — хо­ро­шее. Так? А ес­ли нет ни про­шло­го, ни бу­ду­ще­го, ни хо­ро­ше­го, ни пло­хо­го? Ес­ли жить в гар­мо­нии рав­но­ве­сия? «Нет! — за­кри­чишь ты. — Нет!» По­то­му что толь­ко раз­де­ле­ние ми­ра на два по­то­ка да­ет те­бе ощу­ще­ние твое­го тще­душ­нень­ко­го Я. Иначе — бу­дешь ты слит со всем ми­ром не­де­ли­мым и по­гля­дишь на се­бя не­дав­не­го, как на иг­ру во­об­ра­же­ния: «Я — это во­об­ра­же­ние при­ро­ды». С точ­ки зре­ния при­ро­ды, спра­вед­ли­во по­ла­гать: ме­ня (Я) в дей­ст­ви­тель­но­сти во­об­ще не су­ще­ст­ву­ет. Впро­чем, тут кон­ча­ет­ся ло­ги­ка и на­чи­на­ет­ся не­пред­ска­зуе­мый жи­во­тво­ря­щий ха­ос.

         Ло­ги­ка воз­ни­ка­ет из хао­са. Кру­ше­ние сверх­слож­ной ло­ги­ки под­ни­ма­ет ха­ос на но­вую сту­пень. Учи­ли: ко­ли­че­ст­вен­ное на­ко­п­ле­ние при­во­дит к ка­че­ст­вен­но­му скач­ку. А мо­жет: ка­че­ст­вен­ное на­ко­п­ле­ние при­во­дит к ко­ли­че­ст­вен­ной де­гра­да­ции?! Ухо­дить в «плюс» опас­нее, чем ухо­дить в «ми­нус».

 

         Лич­ный при­мер: быв­шая же­на ру­га­лась, но тер­пе­ла-та­ки муж­ское пьян­ст­во. Ко­гда при­шло неожиданное — навсегда — про­трезв­ле­ние, она ос­та­лась без лю­би­мой иг­руш­ки, по­во­да ка­рать, да­вав­ше­го ей чув­ст­во пре­вос­ход­ст­ва и смысл борь­бы. Жизнь жен­щи­ны в до­ме слов­но по­те­ря­ла опо­ру; по­во­ды для скан­да­лов она ста­ла из­вле­кать из… про­шло­го.

         Хо­ти­те по­гу­бить жен­щи­ну бы­ст­ро и на­все­гда? При­кинь­тесь в жиз­ни без­воль­ной тряп­кой, всё вы­пол­няй­те, не пе­ре­чьте, раз­ви­вай­те в се­бе бе­зо­го­во­роч­ную по­дат­ли­вость. И го­да не прой­дет, как ва­ша под­ру­га пре­вра­тит­ся в са­мо­дур­ку-ме­ге­ру, хам­ку, ис­те­рич­но­го ку­хон­но­го фю­ре­ра, не тер­пя­ще­го ни­ка­ких воз­ра­же­ний. Жен­щи­на, не встре­чаю­щая от­по­ра, гиб­нет стре­ми­тель­но и без­воз­врат­но. И то­гда муж — по­ло­ви­чок для ног! — с тай­ным на­сла­ж­де­ни­ем на­блю­да­ет ис­под­воль за кри­ча­щим ис­ча­ди­ем сво­ей люб­ви. Ка­ж­дый по­лу­ча­ет свой «плюс» толь­ко то­гда, ко­гда за­пла­тит со­от­вет­ст­вую­щий «ми­нус»…

         Дру­гая, ин­тел­ли­гент­но-не­тер­пи­мая же­на в за­мас­ки­ро­ван­ном, ино­ска­за­тель­ном ви­де пред­ло­жи­ла по­ки­нуть ее дом; ей не нра­вят­ся муж­ские за­ме­ча­ния, мол­ча­ли­вость и вни­ма­тель­ный взгляд. Объ­яс­не­ние свое­об­раз­но: «Я го­во­рю те­бе всё это толь­ко по­то­му, что люб­лю те­бя!» Дос­той­но. Я сам ее учил фор­му­ли­ро­вать всё, не дер­жать внут­ри на­ко­пив­ших­ся со­мне­ний и пре­тен­зий.

         А и вправ­ду всё ча­ще за­ме­чаю: вни­ма­тель­ный, при­сталь­ный взгляд боль­шин­ст­во лю­дей ис­тол­ко­вы­ва­ют ес­ли не как ос­корб­ле­ние, то уж, как по­ку­ше­ние на лич­ный мирок — ко­ро­боч­ку с по­бря­куш­ка­ми и дол­го­вы­ми рас­пис­ка­ми! — на­вер­ня­ка.

         Ко­му жить не страш­но? Бо­га­чу с ка­ст­ри­ро­ван­ной ду­шой. И то­му, у ко­го кру­гом «ми­нус». То­же вы­ход: срав­ни­вать-то не с чем! Но так не бы­ва­ет. В ре­дак­цию при­шла та­тар­ка, жен­щи­на шес­ти­де­ся­ти од­но­го го­да, при­нес­ла пись­мо, про­си­ла на­пе­ча­тать и сде­лать так, что­бы ей де­ти по­ве­ри­ли: в вой­ну ле­бе­ду ела… А то не ве­рят. Ей бы на­пле­вать на та­ких детей — не мо­жет. До смер­ти смеш­но!

         Стран­ный вы­вод: лю­бовь, тре­бую­щая до­ка­за­тельств, са­мая не­на­деж­ная лю­бовь.

 

         Эпи­граф: «Я чув­ст­вую се­бя. Но ведь чув­ст­ву­ют се­бя, соз­на­ют свою индивидуальность — толь­ко за­со­рен­ный глаз, на­ры­ваю­щий па­лец, боль­ной зуб: здо­ро­вый глаз, па­лец, зуб — их буд­то и нет. Раз­ве не яс­но, что лич­ное сознание — это толь­ко бо­лезнь». (Е. За­мя­тин, «МЫ»).

         Кри­сталл стро­ит сам се­бя, вы­би­рая из ок­ру­жаю­щей сре­ды толь­ко то, что ему под­хо­дит. В чис­той сре­де вы­рас­та­ет чис­тый кри­сталл. Не по­доб­но ли по­строе­ние лич­но­сти? Ли­бо ты боль­шой, фаль­ши­во-на­стоя­щий, вы­ра­щен­ный ис­кус­ст­вен­но, по за­ка­зу, на по­тре­бу, ли­бо ты са­мо­ро­док, умуд­рив­ший­ся сре­ди му­со­ра ми­ра во­брать в себя — по кру­пи­це! — всю его чис­то­ту.

         Са­мо­ро­док, как пра­ви­ло, вы­па­да­ет из те­че­ния со­вре­мен­но­го ему вре­ме­ни, где слиш­ком ма­ло сво­бод­ной чис­то­ты жиз­ни. По­это­му час­ты фе­но­ме­ны лю­дей, спря­тав­ших­ся в от­сто­яв­шем­ся уже оби­лии про­шло­го, или, на­про­тив, ум­чав­шие­ся на не­ко­шен­ные по­ля­ны бу­ду­ще­го. Бед­ная со­вре­мен­ность! Те­бе все­гда дос­та­ет­ся не луч­ший ку­сок.

         Личность — са­мая осо­бая при­ме­та ре­аль­но­го вре­ме­ни. Что ес­ли пред­ста­вить: рух­ну­ло всё, ос­тал­ся из все­го зем­но­го ты один един­ст­вен­ный. К ко­му во­зо­пишь? Ка­ким се­ме­нем про­рас­тешь? По­вто­рит­ся ли твое ли­цо в даль­них ко­лось­ях-по­том­ках? Ты — «лич­ная» ка­п­ля в океа­не по­до­бия и рав­но­знач­но­сти. Ка­п­ля спо­соб­на по­вто­рить фор­му­лу океа­на.

         Ли­ца, ли­ца, ли­ца… При­хо­дя­щие, ухо­дя­щие, лю­би­мые, не­на­ви­ди­мые, — сколь­ко их бы­ло? До ус­та­ло­сти. До оту­пе­ния. Ли­ца, ли­ца… Ни люб­ви уж, ни не­на­вис­ти: при­ту­пи­лись чув­ст­ва, за­то обо­ст­рил­ся взгляд — на­ме­тан­ный стал. Что там те­бе го­во­рят? Слы­шишь ли? Или: слу­ша­ешь не тот звук, что звук, а то — за­чем те­бе го­во­рят? Из ни­от­ку­да, из ти­ши­ны, из поч­ти рав­но­ду­шия вы­плы­ва­ет вдруг от­ве­тик на это «за­чем»? Слу­шай!

 

         Не­бла­го­дар­ное это занятие — кар­кать на бу­ду­щее. А ес­ли сбы­ва­ет­ся, счи­тай, поч­ти всё? За­кар­ка­ешь тут! Пре­ды­ду­щий год я не­ожи­дан­но для се­бя на­звал за­го­дя «го­дом по­те­ри дру­зей». И ведь сбы­лось! С., че­ло­век с пси­хо­ло­ги­ей пер­ва­ча-чем­пио­на, дал взра­сти этой, за­жа­той до­то­ле пси­хо­ло­гии, стал по­на­ча­лу чуть ли не во­ром, стал всех пре­зи­рать, от­кро­вен­но са­дить­ся в об­щей ра­бо­те дру­гим на шею и, на­ко­нец, ушел, за­де­лал­ся жад­ным ком­мер­сан­том, пья­ни­цей, к то­му ж. Кар­кал я об этом. А ведь дру­жи­ли, с по­лу­жес­та хох­мы друг у дру­га схва­ты­ва­ли. Еще один «кар-р!»: П., на­чаль­ст­во, осу­ж­да­ет ме­ня за пу­ри­тан­ст­во, за от­каз от ни­ко­ти­на и ал­ко­го­ля. Я ему не­при­ятен по при­чи­не бо­лее силь­ной во­ли в смыс­ле за­бо­ты о здо­ро­вье. Он мне ста­но­вит­ся не­при­ятен по при­чи­не бо­лее силь­ной во­ли в смыс­ле за­бо­ты о день­гах, карь­е­ре, имид­же. А ведь но­чи на­про­лет мог­ли рань­ше бол­тать о лю­бой чер­тов­щи­не. Те­перь не так; он трез­вый лишь взды­ха­ет и смот­рит на ме­ня, как на юро­ди­во­го, а пья­ный за­во­дит не­вы­но­си­мые раз­го­во­ры о ра­бо­те, о ле­ни­вых со­труд­ни­ках, пар­тии, по­ли­ти­ке… Мне это не ин­те­рес­но: че­ло­век де­мон­ст­ри­ру­ет уме­ние пла­вать по-со­ба­чьи в ин­фор­ма­ци­он­но-обы­ва­тель­ской ка­ше жиз­ни. П. пи­сал пре­крас­ные дет­ские пе­сен­ки, пел их сам под ги­та­ру и в ка­ж­дой строч­ке ды­ша­ли озор­ст­во и сво­бо­да. Те­перь поч­ти не ды­шат.

         Ко­ро­че, ре­бя­та, дру­зья, дой­дя до два­дца­ти пя­ти, три­дца­ти, три­дца­ти­пя­ти­лет­них ру­бе­жей по­ня­ли для се­бя окон­ча­тель­но: они, увы, не ге­нии, мир со­тря­сти и уди­вить им не да­но. Ах, так! И — на­чи­на­ет­ся про­даж­ная суе­та, ко­то­рая за­во­дит пу­тя­ми рас­счи­тан­ных, пред­по­ла­гае­мых га­ран­тий в са­мые деб­ри ус­луж­ли­во жду­щей конъ­юнк­ту­ры. И нет боль­ше дру­зей. Они те­бя мо­гут по-преж­не­му счи­тать, мо­жет, слег­ка за­уг­рю­мев­шим, за­ду­рив­шим, но — дру­гом. А ты — нет: друж­бу я по­ни­маю как об­мен жизнями — без ус­ло­вий и вре­ме­ни.

         Не да­ет по­коя ны­неш­няя кар­каю­щая кон­цеп­ция: не при­хо­дит ли «год по­те­ри лю­би­мых?» Ес­ли дру­зей уво­дит от по­ле­та со­блазн стать «ко­стью дер­жа­вы», «опо­рой се­мьи» или «на­ко­нец, по­жить в свое удо­воль­ст­вие», то лю­би­мые спо­ты­ка­ют­ся на том, что «жизнь про­хо­дит», что «нет лич­ной жиз­ни». А толь­ко-то: уг­рю­мый муж, ра­бо­та, ма­га­зи­ны, ре­бе­нок, кух­ня… Так что — бе­ги, лю­би­мая, ска­чи, хва­тай бле­стя­щие ос­ко­лоч­ки сча­стья, ру­гай се­бя ду­рой, на­вер­сты­вай упу­щен­ное! На что бы­ли от­да­ны столь­ко-то лет? На тер­пе­ние? На ко­го-то дру­го­го, ко­то­ро­го ты лю­бишь или лю­би­ла? Тьфу! Бе­ги, ду­ра, бе­ги! И пусть те­бе хва­тит сил не заи­грать­ся с «бле­стя­щим ос­ко­лоч­ком» на­дол­го и до лжи. Ес­ли из­бы­ток люб­ви и жиз­ни ты от­не­сешь к другому — я не оби­жусь, есть си­лы по­нять и пе­ре­жить. Но ес­ли ты не смо­жешь ска­зать мне об этом — я бу­ду ви­деть, как твоя ложь по­гу­бит те­бя.

         Любовь — это ко­гда все дви­же­ния и му­ки ду­ши близ­ко­го ты по­ни­ма­ешь и при­ни­ма­ешь пол­но­стью. Это любовь — она да­ет кры­лья, она же и уби­ва­ет. Что вы­бе­решь ты?

         Под­ру­га хо­те­ла сде­лать мне по­да­рок, но ко­гда су­ну­лась по ящикам — не на­шла. Бро­си­ла ку­да-то, за­бы­ла, из­ви­ни, мол. Я скло­нен ви­деть за этим мно­го­обе­щаю­щий сим­вол: муж-по­да­рок где-то точ­но есть, име­ет­ся, даль­ше до­ма не убежит — из­ви­ни, мол, не­ко­гда сей­час с этим раз­би­рать­ся… Под­ру­га на­ча­ла ин­тен­сив­но кра­сить­ся, на­ря­жать­ся, хо­дить в ко­рот­кой вы­зы­ваю­ще-со­блаз­няю­щей юб­ке; ей на­дое­ло лю­бить од­но и то же — ей хо­чет­ся нра­вить­ся раз­но­об­раз­но. Же­лаю ей ус­пе­хов и сча­стья в лич­ной жиз­ни!

         Ко­гда лич­ная жизнь муж­чи­ны вы­хо­дит за рам­ки се­мьи, на так на­зы­вае­мом хо­зяи­не до­ма мож­но ста­вить крест. Ко­гда это слу­ча­ет­ся с хозяйкой — уми­ра­ет ее сер­деч­ность.

 

         По пра­ву при­свое­ния, не чув­ст­вуя вра­нья, упав­ший на ко­ле­ни, он ей ска­зал: «Моя!» От­вет­ная мо­не­та не мо­жет быть иной, — по­ко­ре­на, раз­де­та, она ска­за­ла: «Мой!» Ка­за­лось, яд при­зна­нья, как веч­ность, впе­ре­ди, но прой­ден круг же­ла­нья и слы­шит­ся: «Уй­ди!» Им об­щей жизни — ма­ло! Сле­та­лось во­ро­нье… «Мое!» — она ска­за­ла, и он ска­зал: «Мое!» Как ме­лоч­ны мгно­ве­нья; ни че­ло­век, ни вошь, — по пра­ву при­сво­е­нья, что от­да­но, возь­мешь!

 

         Я ду­маю о рев­но­сти. Рев­ни­вы: лю­ди, де­ла, кла­ны, им­пе­рии, ре­ли­гии. Ревность — ин­ст­ру­мент при­свое­ния. Ревность — это уни­вер­саль­ный флаг двух ми­ров: ма­те­ри­аль­но­го и то­го, что за­ве­ду­ет ду­ша­ми. Ду­ши влюб­лен­ных доб­ро­воль­но ста­но­вят­ся вза­им­ной «ча­ст­ной соб­ст­вен­но­стью». Чув­ст­во собственности — не­од­но­крат­но из­люб­лен­ный са­мо­об­ман!

 

         От­веть: лю­бишь ли ты ме­ня? — дер­жа от­вет пе­ре­до мною лишь; лю­бишь ли ты ме­ня? — дер­жа от­вет пе­ред людь­ми; лю­бишь ли ты ме­ня? — дер­жа от­вет пе­ред бо­гом. При­слу­шай­ся! От­ве­ты мо­гут быть раз­ны­ми.

 

         Д. мно­го лет ждет, что кто-ни­будь ее сде­ла­ет сча­ст­ли­вой. Ка­за­лось бы: го­то­ва на всё — при­хо­ди и дей­ст­вуй; она лишь вы­бе­рет и ста­нет, на­ко­нец, сча­ст­ли­вой. Ан, нет. За свое за­тя­нув­шее­ся ожи­да­ние она тре­бу­ет осо­бой благодарности — что­бы тот, ко­то­рый от­ва­жит­ся сде­лать ее сча­ст­ли­вой, де­лал бы это в пол­ном со­от­вет­ст­вии с ее лишь пред­став­ле­ния­ми о сча­стье. До­пус­тим, же­них най­ден. И что? Даль­ней­шее вы­ра­же­ние муж­ской вер­но­сти пре­вра­тит­ся в ис­пол­ни­тель­ность, а ее лю­бовь бу­дет но­сить ха­рак­тер рас­по­ря­же­ний и при­ка­зов.

         Ми­лые юно­ши, бой­тесь под­руг, ко­то­рые шеп­чут: «Сде­лай ме­ня сча­ст­ли­вой!» — это без­на­деж­ные па­ра­зи­ты, ис­поль­зую­щие лю­бовь для на­сы­ще­ния, дрях­лею­ще­го от за­бот и вре­ме­ни внут­рен­не­го зверя — са­мо­лю­бо­ва­ния.

         Уди­ви­тель­но, но бла­го­дар­ность мо­жет но­сить фор­му… рас­по­ря­же­ния. Спро­во­ци­ро­ван­ная, ис­кус­ст­вен­но ор­га­ни­зо­ван­ная, фак­ти­че­ски вы­про­шен­ная для се­бя на­силь­но бла­го­дар­ность: рас­по­ря­же­ние!

 

         Как рань­ше не­ве­до­мые зем­ли влек­ли к се­бе бес­страш­ных пу­те­ше­ст­вен­ни­ков, так Рос­сия дол­го еще бу­дет ма­нить к се­бе тех, кто го­тов ри­ск­нуть не толь­ко жиз­нью, но и ду­шой, по­то­му что для ду­ха здесь — все­гда не­ве­до­мые джунг­ли, сво­бо­да, не при­ру­чае­мая дичь.

 

         Мас­со­вую, об­ще­ст­вен­ную на­де­ж­ду под­дер­жи­ва­ет ес­ли не ре­ли­гия, то уж на­вер­ня­ка тогда — по­ли­ти­че­ский ил­лю­зи­он. Как это де­ла­ет­ся? Мер­зав­цы, ко­то­рые при­гре­лись на са­мой ма­куш­ке жиз­ни, у вла­сти, при­ни­ма­ют хо­ро­шие, пра­виль­ные за­ко­ны. А жизнь всё рав­но ху­дая. По­че­му? У обы­ва­те­ля го­ло­ва кру­гом идет от то­го, что не схо­дят­ся кон­цы с кон­ца­ми: по­че­му?! — ведь за­ко­ны-то пра­виль­ные! На­ко­нец, он до­ду­мы­ва­ет­ся: на­до за­ме­нить мер­зав­цев и всё бу­дет о’кей. Мер­зав­цы об этом до­га­ды­ва­ют­ся и вы­хо­дят на­встре­чу: «Вы­бе­рем, дру­ги, дос­той­ных из вас мер­зав­цев на сме­ну нам!» Ко­неч­но, вслух го­во­рят не­сколь­ко ина­че: ор­га­ни­зу­ем де­мо­кра­тию, рас­ши­рим глас­ность, не по­бо­им­ся аль­тер­на­ти­вы. Ну, это уж со­всем для ду­рач­ков. На са­мом де­ле мер­зав­цы про­сто учат­ся изо­бре­тать но­вую на­де­ж­ду для ста­да, име­нуе­мо­го на­ро­дом. «Ве­ра» под­ме­ня­ет лю­дям уме­ние мыс­лить кри­ти­че­ски, «на­де­ж­да» па­ра­ли­зу­ет дея­тель­но­ст­ную ини­циа­ти­ву, а «лю­бовь» оз­на­ча­ет раб­скую при­вя­зан­ность к сим­во­лам или ве­ще­ст­ву.

         Государство — это иг­ры для мер­зав­цев. Уди­ви­тель­но, но сколь­ко свет­лых умов и че­ст­ных гра­ж­дан за­пу­та­лись, уто­ну­ли в хит­ро­спле­те­ни­ях этих игр: как ес­ли бы силь­ную пти­цу за­ма­ни­ли к се­бе в пе­ще­ру ле­ту­чие мы­ши, за­ма­ни­ли бы и по­те­ша­лись: «Эй, ты! Ле­тать не уме­ешь!» И не по­нят­но пти­це, по­че­му она в тем­но­те го­ло­ву се­бе в кровь раз­би­ва­ет.

         Об­ще­ст­вен­ная демократия — это кра­си­вая мы­ше­лов­ка для со­ци­аль­но ак­тив­ных: они хо­тят за­ме­нить мер­зав­цев и че­ст­но не­сти са­мим ру­ле­вую служ­бу, они вхо­дят в дом — сис­те­му мерзавцев — и мы­ше­лов­ка за­хло­пы­ва­ет­ся… Что про­изой­дет? Ли­бо тот, что бро­сил вы­зов, из­рас­хо­ду­ет­ся в не­рав­ном про­ти­во­стоя­нии и сго­рит, ли­бо про­изой­дет всё по по­сло­ви­це «с вол­ка­ми жить — по вол­чьи выть», ли­бо чис­тая, но гиб­кая душа — за­та­ит­ся. Лю­бая сис­те­ма вос­пи­ты­ва­ет идеа­ли­стов-ка­ми­кад­зе, но­вых мер­зав­цев и по­ли­ти­че­ских иуд. Стои­ло ли ко­пья ло­мать?!

         Не так дав­но слу­шал сло­ва цер­ков­но­го дея­те­ля. Свою речь он за­кон­чил ого­вор­кой: «Верь­те мне! В мо­их сло­вах нет лу­кав­ст­ва, ди­пло­ма­тии и по­ли­ти­ки». Оче­вид­но, сле­ду­ет по­ни­мать: лу­кав­ст­во, ди­пло­ма­тия и политика — есть наи­бо­лее тяж­кая ложь пе­ред людь­ми.

         Уми­ра­ют од­ни мер­зав­цы, при­хо­дят им на сме­ну другие — сме­ня­ет­ся в мы­ше­лов­ке од­на про­тух­шая на­жив­ка (карь­е­ризм, дик­тат, по­слу­ша­ние) на дру­гую, по­све­жее (спра­вед­ли­вость, кон­троль, пред­при­ни­ма­тель­ст­во). Хлоп! — Сра­бо­та­ло! Те­перь на­до ждать: но­вая мет­ла бу­дет вновь ту­жить­ся, изо­бре­тать хо­ро­шие, пра­виль­ные за­ко­ны…

         Государство — это иг­ры для мер­зав­цев. Кто вы­иг­рал, тот и мер­за­вец.

         Не на­до учит жить. На­до не ме­шать жить! Соб­ст­вен­но, по­доб­ные заклинания — то­же бес­ко­неч­ны, то­же из­ряд­ная мер­зость. Веч­ный во­прос.

 

         Ко­гда царь раз­бра­сы­ва­ет на пло­ща­ди мед­ные день­ги, на­чи­на­ет­ся дав­ка до смер­то­убий­ст­ва. Ко­гда власть объ­яв­ля­ет (!) де­мо­кра­тию, на­чи­на­ет­ся по­ли­ти­че­ский пси­хоз. Сбы­ва­ет­ся меч­та мно­гих прав­до­бор­цев: мож­но, на­ко­нец-то, по­ис­кать свою Гол­го­фу, что­бы не бес­по­лез­но кон­чить. Экс­плуа­та­ция за­бав­ной тя­ги мыс­ля­ще­го че­ло­ве­ка к со­тво­ре­нию жертвы — суть ил­лю­зио­на мер­зав­цев.

         Мо­ему другу С. не жи­вет­ся, не пи­шет­ся, не тво­рит­ся; ему на­ску­чи­ло быть шефом — бу­фе­ром, пло­ти­ной ме­ж­ду на­ми, воль­ны­ми пташ­ка­ми-со­труд­ни­ка­ми и ва­лом офи­ци­аль­но­го дав­ле­ния омерт­вев­шей пар­тий­но-со­вет­ско-по­ка­зуш­ной псев­до­жиз­ни.

         С. дал со­гла­сие бал­ло­ти­ро­вать­ся в на­род­ные де­пу­та­ты.

         Что мне ка­жет­ся по се­му по­во­ду? Мож­но уто­нуть в ому­те без­де­лья, мож­но уто­нуть в ому­те дел. Не­со­мнен­но, то и дру­гое яв­ля­ет­ся ли­ца­ми жиз­ни, но ни то, ни дру­гое за­ня­тие нель­зя на­звать пу­тем жиз­ни. Ско­рее, окоп.

         С. ре­шил вы­ко­пать для се­бя окоп за­ня­то­сти (при­кры­ва­ясь вы­со­ким смыс­лом об­ще­ст­вен­но­го пред­ста­ви­тель­ст­ва и за­щи­той аб­ст­ракт­ных ин­те­ре­сов аб­ст­ракт­но­го на­ро­да), что­бы ути­шить ду­шев­ную сса­ди­ну от осоз­на­ния иных жиз­нен­ных и твор­че­ских не­со­стоя­тель­но­стей. Воз­мож­но, я не прав, но по­ли­ти­ка, ли­шен­ная ог­ляд­ки на со­весть, — па­лач. С. идет в мы­ше­лов­ку. Он меч­та­ет раз­бить свою го­ло­ву в кровь. В этом смысл.

 

         По­ли­ти­ка все­гда стро­ит­ся на вы­го­де. Это и есть ложь.

 

         На II съез­де на­род­ных де­пу­та­тов один из ру­ко­во­ди­те­лей стра­ны из­рек: «На­шей ко­неч­ной це­лью яв­ля­ет­ся рубеж — на­кор­мить на­род…» Гос­по­ди! Ка­кое убо­же­ст­во: пол­ная ана­ло­гия со ско­ти­ной, па­даю­щей на сель­хоз­фер­мах от хо­ло­да и го­ло­да.

         И в то же вре­мя: во­семь­де­сят про­цен­тов мо­их со­гра­ж­дан стра­да­ют от из­бы­точ­но­го ве­са. Жрут всё под­ряд! Со стра­ху, что от­бе­рут вдруг по­след­ний ку­сок. Точ­но так же в Рос­сии не вы­ска­зы­ва­ют­ся, в России — во­пят вто­ро­пях, вы­кри­ки­ва­ют прав­ду, нау­чен­ные горь­ким опы­том: зав­тра мо­гут за­ткнуть рот и на­до ус­петь.

 

         За­ме­че­но: чем вы­ше, чем не­дос­ти­жи­мее иде­ал, тем лег­че им спе­ку­ли­ро­вать. Власть си­дит на вер­хуш­ке об­ще­ст­вен­ной ие­рар­хии и во­об­ра­жа­ет, что иде­ал при­над­ле­жит ей. А фе­но­мен об­ще­ст­вен­но­го идио­тиз­ма в том, что во­об­ще вся ие­рар­хия доб­ро­воль­но бли­зо­ру­ка и при­зна­ет этот об­ман.

 

         Лицо — вер­дикт судь­бы, при­го­во­ре­нье. Гладь зер­ка­ла к от­ве­ту при­зва­ла: ды­ха­нье взгля­да, ток са­мо-смот­ре­нья в по­тус­то­рон­ней лу­жи­це стек­ла. Нам та­ин­ст­во да­ет изо­бра­же­нье; гип­ноз сим­мет­рии все­гда в те­бе! Са­мо­влюб­лен­ный культ, служенья — всё замк­ну­то на стра­хе и бож­бе. Бы­ва­ет так: в ос­ко­лоч­ные брыз­ги вмиг ра­зо­бьет­ся взгля­да вол­шеб­ст­во, и жизнь вдруг под валь­пур­гие­вы виз­ги в заб­ве­ние ныр­нет, как в во­ров­ст­во… К ру­чью зер­каль­но­му блу­ж­даю­щий при­ник: сле­пец? уп­ря­мец? или все­ви­дя­щий двой­ник?

 

         Что­бы изу­чить го­до­вые коль­ца жиз­ни, «спил» мож­но на­чи­нать с лю­бой сто­ро­ны: тру­да, сек­са, стра­сти кол­лек­цио­ни­ро­ва­ния, глу­по­сти, ге­ни­аль­ной фор­му­лы или ка­кой-ли­бо мелочи — кар­ти­на спи­ла бу­дет од­на и та же.

 

         В по­ве­де­нии ка­ж­до­го че­ло­ве­ка есть осо­бые «клю­чи­ки», ко­то­рые, ес­ли их нау­чить­ся раз­ли­чать и ви­деть на хо­ду, ха­рак­те­ри­зу­ют его ку­да глуб­же и силь­нее, чем лю­бая под­роб­ная и тща­тель­ная ха­рак­те­ри­сти­ка-опи­са­ние. Это мо­жет быть ре­п­ли­ка, им­пуль­сив­ная или иная ка­кая-то от­лич­ная ре­ак­ция, да­же, воз­мож­но, про­сто жест.

         Андрей — но­вый со­труд­ник ре­дак­ции, член КПСС, вы­хо­дец из раз­ла­гаю­щих­ся недр об­ко­ма ВЛКСМ. Вот два мо­мен­та.

         — Я не пью в ком­па­нии, пред­по­чи­таю в оди­ноч­ку. Осу­ж­да­ешь?

         — Те­бе ин­те­рес­но с са­мим со­бой, с внут­рен­ним ми­ром?

         — Нет, дру­гое. Про­сто в ком­па­нии я ста­нов­люсь хва­ст­лив.

         Не­труд­но до­га­дать­ся: это не про­стой по­ка­зуш­ник, а бо­лее изощренный — умею­щий по­ка­зать свою от­кры­тость за счет рас­сек­ре­чи­ва­ния по­ро­ков. Пьяный — хва­ст­лив на­пря­мую, без эки­во­ков, трезвый — хва­ст­лив за­мас­ки­ро­ван­но (ни­че­го не скры­ваю! смот­ри­те, ка­кой я че­ст­ный! раз­ве мож­но ме­ня за это осу­ж­дать?!). Очень лю­бо­пыт­ная так­ти­ка: «лежачего — не бьют!» — что­бы, от­ве­дя уг­ро­зу на­па­де­ния, тут же при­сту­пить к соб­ст­вен­ной ата­ке с флан­гов: «Вот ты не ку­ришь… А ведь хо­чешь же, хо­чешь!»

         Ему не объ­яс­нить, что нет, не хо­чу. За­то до дна сра­зу ста­но­вит­ся по­нят­но: че­ло­век бо­ле­ет за­ви­ст­ли­вой во­лей.

         Вот это и есть «клю­чи­ки», ко­то­рые мо­гут стать, ус­лов­но го­во­ря, свое­об­раз­ны­ми аку­пунк­тур­ны­ми точ­ка­ми ор­га­низ­ма чу­жой ду­ши.

         Во­об­ще, за­ты­ка­ние ды­рок жиз­ни име­ет один от­ли­чи­тель­ный признак — глу­бо­ко спря­тан­ную не­ис­крен­ность. П. до­шел до де­пу­тат­ст­ва: «За­чем мне всё это? Хоть бы не из­бра­ли!» — сказал П. в сто­ло­вой и за­хо­хо­тал всех рань­ше и гром­че ос­таль­ных, по­няв­ших: так оно и есть. «Хоть бы не из­бра­ли!» — вот и клю­чик, вот и по­нят­но, что дре­во жиз­ни со­хра­ни­ло не все свои го­до­вые коль­ца, трух­ля­вое сде­ла­лось мес­та­ми.

         «Клю­чик» — это воз­мож­ность за­гля­ды­вать внутрь че­ло­ве­ка, не де­лая раз­ру­ши­тель­но­го «спи­ла».

 

         Есть в мо­де­ли­ро­ва­нии пло­хо­го об­раза поль­за: сбудется — пре­ду­пре­ж­дал, не сбудется — и сла­ва бо­гу. При од­ном ус­ло­вии: то­ва­рищ не дол­жен об­ла­дать ни­ка­кой обид­чи­во­стью. Обидчивость — пер­вый при­знак не­на­деж­но­сти че­ло­ве­ка. П. обид­чив. Под­ли­вая ему мас­ла в огонь, под­бра­сы­вая то од­ну, то дру­гую оби­ду, не знаю: за­ка­ля­ет­ся его дух или, на­обо­рот, рас­ша­ты­ва­ет­ся? Как от­ли­чить вра­ча от па­ла­ча? Уж не че­рез то ли, кем ты сам се­бя во­об­ра­зишь?!

 

         Ню­анс язы­ка, поч­ти ин­век­ти­ва. По по­во­ду то­го, что лю­ди не едят, а об­жи­ра­ют­ся: нае­ед­нуть, на­епив­нуть… Мно­го по­едаю­ще­го и ма­ло раз­мыш­ляю­ще­го че­ло­ве­ка мож­но лег­ко пред­ста­вить в ви­де био­ло­ги­че­ской тру­бы для про­из­вод­ст­ва «про­дук­тов жиз­не­дея­тель­но­сти».

 

         Шо­фер Ви­та­лий спро­сил:

         — Ты ми­ло­сты­ню ни­щим по­да­ешь?

         — Я даю день­ги пад­шим…

         — Ну, ни­щим то есть?

         — Нет. Ни­щие ми­ло­сты­ню про­сят, а пад­шие по­дая­ния ждут!

 

         Ес­ли же­на зна­ет, что у му­жа есть сво­бод­ная де­неж­ная на­лич­ность, то ей это ме­ша­ет жить. На­до не­мед­лен­но, не до­жи­да­ясь изъ­я­тия на­лич­но­сти, пе­ре­во­дить день­ги в не­дви­жи­мость. Ку­пить, на­при­мер, спин­нинг. Жен­щи­на ру­га­ет­ся, но пе­ре­ста­ет нерв­ни­чать. Не­оп­ре­де­лен­ность ис­че­за­ет из ат­мо­сфе­ры об­ще­ния и во­ца­ря­ет­ся мир, при­су­щий вся­ко­му еди­но­на­ча­лию-мат­ри­ар­ха­ту. Ко­ро­че: ку­пи хоть что-ни­будь, по­ка не ото­бра­ли!

 

         Как силь­на в че­ло­ве­ке жа­ж­да по­кая­ния! Груз обе­тов, за­кли­на­ний, гре­хов и присяг — са­мый тяж­кий. Как его сбро­сишь? Всё рав­но что ка­мень в не­бо швы­рять: обя­за­тель­но вер­нет­ся, упа­дет на те­бя же, еще боль­нее сде­ла­ет… Ка­мень па­да­ет на зем­лю, ду­ша падает — в не­бо. Ко­гда не вер­нет­ся ка­мень, то­гда и ду­ша на зем­ле лег­ка бу­дет. Для по­кая­ния, для сбро­са бал­ла­ста та­ко­го ро­да тре­бу­ет­ся со­вер­шен­но осо­бая «гра­ви­та­ция» — твоя прав­да и чу­жое вни­ма­ние.

         Олег Ю. пер­вый сек­ре­тарь РК ВЛКСМ. Один из са­мых рас­то­роп­ных, не ос­ко­ти­нив­ших­ся от иг­ры в сис­те­му лю­дей, мо­ло­дой, из хо­ло­стых, от­зыв­чи­вый на ер­ни­че­скую шут­ку, всё еще ве­ря­щий, что ком­со­моль­ски­ми при­пар­ка­ми мож­но спа­сти труп об­ще­ст­вен­но­го эн­ту­зи­аз­ма мо­ло­дых. Его му­ча­ют две лжи: внут­рен­няя и внеш­няя. С внеш­ней всё понятно — с ней мож­но бо­роть­ся дей­ст­ву­ем, на­пря­мую. А как быть с внут­рен­ней? Кто ее при­мет, кто рас­су­дит спар­ринг раз­дво­ен­ной со­вес­ти, кто бу­дет хо­тя бы зри­те­лем? Не по­то­му ли так охот­но на­па­да­ет за­ждав­ший­ся рас­сказ­чик на слу­чай­но­го слу­ша­те­ля? Ведь слу­чай­ный слу­ша­тель поч­ти все­гда вни­ма­тель­нее близ­ких! Тем бо­лее, что внеш­няя ложь це­ли­ком при­вя­за­на к те­ку­ще­му мо­мен­ту, к сво­ему вре­ме­ни, а внутренняя — вре­ме­ни не име­ет.

         В раз­го­во­ре Олег вдруг ляп­нул:

         — По мо­ло­до­сти я со­труд­ни­чал с КГБ. Пла­ти­ли три­дцать руб­лей в ме­сяц.

         — Три­дцать среб­ре­ни­ков? Как Иу­де?

         — Точ­но! Ни­ко­гда над этим не за­ду­мы­вал­ся!

         За Оле­га мож­но по­ра­до­вать­ся: как толь­ко че­ло­век пе­ре­сту­па­ет обет не­раз­гла­ше­ния, дан­ный им ко­гда-то, так ухо­дит он от се­бя преж­не­го. Глав­ное: в оди­ноч­ку от «не­раз­гла­ше­ния» не уй­ти, не пре­одо­леть. На том и зи­ж­дет­ся дви­же­ние от ис­треб­ле­ния внут­рен­ней лжи — к ис­треб­ле­нию лжи внеш­ней, что: слу­ша­ет ро­ди­тель ди­тя, слу­ша­ет че­ло­век че­ло­ве­ка, слу­ша­ет всех нас не­бо. И спро­си се­бя: раз­ве не са­мый луч­ший собеседник — мол­ча­ние со­бе­сед­ни­ка?! Го­во­ри! И не вы­ма­ли­вай по­ни­ма­ния, не заклинай — это ведь но­вый груз, но­вый обет…

 

         Ес­ли мыш­ле­ние из­ме­ня­ет­ся в сис­те­ме первым — про­ти­во­дей­ст­ву­ет си­ла, ес­ли пер­вой из­ме­ня­ет­ся в сис­те­ме сила — про­ти­во­дей­ст­ву­ет мыш­ле­ние.

 

         На­ча­ло де­мо­би­ли­за­ции сов­па­да­ет с кон­цом де­мо­ра­ли­за­ции.

 

         Где-то вы­чи­тал та­кой ряд: во­тя­ки, вя­ти­чи, свя­ти­чи… Свя­тые лю­ди! Во все вре­ме­на их от­ли­ча­ло от про­чих жи­те­лей кам­ско­го бас­сей­на бе­зо­го­во­роч­ное тер­пе­ние, убо­гая не­при­хот­ли­вость жиз­ни и раз­ви­тое язы­че­ст­во. Ка­кие бы кол­ли­зии не про­ис­хо­ди­ли, ка­кие бы ко­рен­ные по­тря­се­ния не из­ме­ня­ли стра­ну, а на зем­ле вят­ских пред­ков эти вол­ны гас­ли, вяз­ли в че­ло­ве­че­ском тер­пе­нии и не­вос­па­ли­мо­сти ха­рак­те­ров. Здесь, на­вер­ное, ни­ко­гда не бы­ло ни хо­ро­шо, ни пло­хо. «Жи­вем, дак и лад­но…» — от­ве­тит поч­ти вся­кий са­мо­уни­чи­жён­но. Толь­ко сей­час по­ли­ти­за­ция мыш­ле­ния, под­тал­ки­ва­ние к на­цио­на­лиз­му, вос­хва­ле­ние со­рев­но­ва­ния жиз­ни во имя ко­ры­сти и гордости — да­ли ядо­ви­тые всхо­ды в умах мо­ло­дых свя­ти­чей, пре­зрев­ших ве­ли­ко­тер­пе­ние. Но и то… Бунт их про­снув­ше­го­ся на­цио­наль­но­го са­мо­соз­на­ния в об­щей кар­ти­не дру­гих та­ких же бун­тов, от­ли­ча­ет­ся сдер­жан­но­стью. Со­се­ди-на­ро­ды до­жи­ли до стрель­бы. Здесь, сла­ва бо­гу, не стре­ля­ют, не гро­мят зда­ний, не уст­раи­ва­ют са­мо­со­жже­ний-про­тес­тов. Да­же уди­ви­тель­но: от­ку­да та­кая при­глу­шен­ность? Мо­жет, су­ще­ст­ву­ют та­кие мес­та на зем­ле, где ти­хо в раз­гар бу­ри? Глаз тай­фу­на! Прав­да, по чис­лу са­мо­убийств зем­ли эти — ре­корд­сме­ны. И то­же по­нят­но: свя­тич, ко­гда на­сту­па­ет пре­дел тер­пе­нию, идет уби­вать не мер­зав­ца-ви­нов­ни­ка, а пред­по­чи­та­ет уб­рать се­бя са­мо­го, что­бы хоть че­рез эта­кую край­ность на­гру­зить со­весть мер­зав­ца отяг­чаю­щей ги­рей. Вся жизнь святича — «глаз тай­фу­на»: сдвинь тай­фун чуть в сто­ро­ну, и кон­чит­ся свя­тич.

 

         На ду­хов­ный за­прет и фи­зи­че­скую си­лу опи­ра­ет­ся уче­ние, не спо­соб­ное ина­че за­щи­тить свою мерт­вую «ис­ти­ну». В об­щем, всё, как по Пуш­ки­ну: «Я ль на све­те всех ми­лее?» — спра­ши­ва­ет власть у на­ро­да-зер­каль­ца.

         — Ро­жа твоя кри­вая! — хо­те­ло от­ве­тить зер­каль­це, да не ус­пе­ло… Трр-р-рах!!! Это — 1937 год.

         Сей­час всё по-дру­го­му. Уже нет во­про­си­тель­но­го зна­ка, есть од­но не­пре­ре­кае­мое ут­вер­жде­ние: «Я на све­те всех ми­лее».

         — Ро­жа твоя кри­вая! — го­во­рит Зер­каль­це.

         Что-то бу­дет? 1990-й.

 

         Чу­жое сча­стье вы­зы­ва­ет сна­ча­ла за­висть, а по­том по­доз­ре­ние.

 

         Муж­чи­на ве­дет жен­щи­ну по жиз­ни за ру­ку, то­гда как жен­щи­на во­дит муж­чи­ну за нос.

 

         Для то­го, что­бы че­ло­век ощу­тил со­блазн стать па­ла­чом, дос­та­точ­но на не­го на­деть мас­ку. Мас­кой мо­жет стать чу­жая фа­ми­лия, при­каз, сле­пая ве­ра, на ху­дой ко­нец, про­сто по­лу­про­зрач­ная тряп­ка на ли­це. Всё, что по­зво­лит твое­му я ска­зать: «Это — не я!» Па­лач все­гда при­ми­ти­вен в дей­ст­ви­ях, но сколь слож­ны его ухищ­ре­ния в при­го­тов­ле­нии!

 

         Эй! Де­воч­ка моя, хо­лод­ная, как ди­кое про­стран­ст­во рус­ской ле­ни… Мне не­че­го те­бе ска­зать. Но, в то же вре­мя, слу­шать я го­тов твое мол­ча­ние без те­ни утом­ле­нья.

 

         Стан­ция Пи­жил. Пси­хо­нев­ро­ло­ги­че­ский ин­тер­нат для оли­гоф­ре­нов. Рас­по­ло­же­но это пе­чаль­ное уч­ре­ж­де­ние в двух­стах ки­ло­мет­рах от го­ро­да, в глу­бо­ком ле­су, в тай­ге, ку­да на ма­ши­не не во вся­кое вре­мя про­едешь. Вра­чей-спе­циа­ли­стов и об­слу­жи­ваю­ще­го пер­со­на­ла не хва­та­ет, в сто­ло­вой про­цве­та­ет во­ров­ст­во. Глав­ный врач про­бо­вал бо­роть­ся с мерзавцами — не по­лу­чи­лось, сам по­пал под суд: кто-то в от­ме­ст­ку под­сы­пал ин­ва­ли­дам яд, от­ра­ви­лись око­ло вось­ми­де­ся­ти че­ло­век. А во­об­ще здесь есть свое клад­би­ще, ку­да еже­год­но сво­зит­ся око­ло два­дца­ти не­сча­ст­ных. Не­боль­шая часть оли­гоф­ре­нов спо­соб­ны тру­дить­ся, они и об­слу­жи­ва­ют ин­тер­нат­ское хо­зяй­ст­во. Все­го же здесь жи­вут 342 че­ло­ве­ка… Че­ло­ве­ка?! Эти пе­ре­ко­шен­ные ли­ца, блу­ж­даю­щие чле­ны, бес­смыс­лен­ные взгля­ды, вме­сто речи — мы­ча­ние, жи­вая, ше­ве­ля­щая­ся урод­ли­вость, ка­кую пой­мет лишь из­вра­щен­ная фан­та­зия, это ко­по­ше­ние по­лу­без­но­гих, по­лу­без­ру­ких су­ществ с де­фор­ми­ро­ван­ны­ми черепами — это на­зы­вать че­ло­ве­ком?! Нет! Нет! Нет! Тя­же­лей­ший двой­ной гнет ло­жит­ся на соз­на­ние: за­чем они жи­вут? по­че­му ты от­ка­зы­ва­ешь­ся ви­деть в них брать­ев по жиз­ни? И дер­га­ет­ся ду­ша от не­вы­но­си­мой кар­ти­ны, мор­щат­ся лег­кие от ядо­ви­то­го за­па­ха боль­нич­но­го хло­ра, и при­хо­дит на ум не­об­хо­ди­мая жес­то­кая, гре­хов­но-пе­чаль­но-спа­си­тель­ная идея без­жа­ло­ст­ной гу­ман­но­сти, спар­тан­ско-фа­ши­ст­ской прак­ти­ки: за­чем про­дол­жа­ют жить эти уро­ды? ко­му они нуж­ны? не пре­сту­п­ле­ние ли про­дле­вать и под­дер­жи­вать в этих омер­зи­тель­ных ко­моч­ках бес­по­лез­ной и тя­го­ст­ной пло­ти огонь су­ще­ст­во­ва­ния? Ведь да­же на­де­ж­да им не­ве­до­ма!

         Ко­му они нуж­ны? И це­пе­не­ешь, не зная как от­ве­тить са­мо­му се­бе. И ду­ма­ешь в ужа­се: не гу­ман­нее ли бы­ло б унич­то­жить их при ро­ж­де­нии? Ко­му они нуж­ны… Род­ст­вен­ни­ки сда­ют их сю­да на по­жиз­нен­ное про­зя­ба­ние. Впро­чем, мож­но, ока­зы­ва­ет­ся, и из не­сча­стья из­влечь вы­го­ду: ин­ва­ли­дам го­су­дар­ст­во на­чис­ля­ет пен­сию, ко­то­рую они са­ми из­рас­хо­до­вать не в со­стоя­нии, да и по­же­лай они это сделать — лес во­круг! И при­ез­жа­ет вдруг род­ня, за­би­ра­ют вы­род­ка вме­сте с го­до­вой пен­си­ей на день или не­де­лю, а потом — об­рат­но: пенсию — се­бе, его — в ин­тер­нат…

         Ко­му они нуж­ны?

         И вдруг при­хо­дит прон­зи­тель­ное по­ни­ма­ние: они нуж­ны всем нам! Всем! Ка­ж­до­му! — Как про­ти­во­вес об­ле­нив­шей­ся со­вес­ти, как до­пинг за­дре­мав­ше­му со­стра­да­нию, как без­оши­боч­ный ка­мер­тон для на­ше­го ду­ха. Они — это мы. Это — про­дол­же­ние жиз­ни. И ее ту­пик. И ее ис­пы­та­ние. Да­же ду­мая обо всем об­ще­ст­ве сра­зу, о его за­ме­ча­тель­ных ра­цио­наль­ных ин­те­ре­сах, ты не пой­мешь смыс­ла су­ще­ст­во­ва­ния этих не­сча­ст­ных. Толь­ко с мыс­лью о веч­ном, о ве­ли­кой вере — су­ще­ст­во­ва­ние убо­гих ос­ле­пит те­бя по­ни­ма­ни­ем че­ло­веч­но­сти. По­че­му? По­то­му что ка­ж­дый ве­рую­щий от­ве­тит: бог не зна­ет вы­го­ды.

 

         Се­мей­ный «бокс» в оз­лоб­лен­ной, по­лу­го­лод­ной и по­лу­пья­ной со­вет­ской семье — яв­ле­ние поч­ти обыч­ное. Ни­где, на­вер­ное, в ми­ре де­ти в дет­ских са­дах не иг­ра­ют, ко­пи­руя ро­ди­те­лей, в… ал­ко­го­ли­ков и ис­те­ри­чек. Ви­ди­мо, са­мый вес­кий аргумент — кулак — по­яв­ля­ет­ся то­гда, ко­гда внут­рен­ний мир че­ло­ве­ка слиш­ком слаб, а внешний — слиш­ком плох.

 

         Пер­вый, пре­ду­пре­ди­тель­ный, вы­стрел в этой стра­не про­из­во­дит­ся в го­ло­ву!

 

         Мож­но ли «про­чи­тать» че­ло­ве­ка на­пе­ред его жиз­ни? «Мож­но!» — вос­клик­нет вся­кий раз­би­раю­щий­ся в че­ло­ве­че­ской при­ро­де, имею­щий, по край­ней ме­ре, за­ка­дыч­но­го друж­ка, род­ст­вен­ни­ка, лю­бовь (в об­щем, то­го, ко­му до­ве­ря­ешь как се­бе и зна­ешь как са­мо­го се­бя), тот це­ли­ком дер­жит­ся на «про­чи­ты­ва­нии», на про­гно­зи­ро­ва­нии. Вот, до­пус­тим, уро­нил ты чай­ную чашку — за­ра­нее зна­ешь что и ка­ки­ми сло­ва­ми ска­жет те­бе же­на. Это пря­мое чте­ние. Но есть и об­рат­ное.

         По те­ле­ви­зо­ру идет фильм. Лю­бов­ни­ца объ­яс­ня­ет парт­не­ру: «Я не мо­гу всё бро­сить и уе­хать. В кон­це кон­цов, есть муж, ко­то­ро­го я очень люб­лю!» На этой фра­зе же­на не мо­жет сдер­жать­ся и не­про­из­воль­но всхли­пы­ва­ет, но тут же, слов­но ис­пу­гав­шись че­го-то, бы­ст­ро по­дав­ля­ет смех. По это­му со­че­та­нию не­по­сред­ст­вен­ной и ис­кус­ст­вен­ной ре­ак­ций лег­ко про­чи­ты­ва­ет­ся внут­рен­няя ус­та­нов­ка же­ны: она раз­де­ля­ет ки­но-по­зи­цию пол­но­стью. То есть: она бы так то­же смог­ла. Или смо­жет.

         Об­на­ру­жить в че­ло­ве­ке глу­бин­ную ус­та­нов­ку, а уж по­том, поч­ти без­оши­боч­но, при­ме­рять даль­ней­шие воз­мож­ные действия — это и есть об­рат­ное чте­ние. Соб­ст­вен­но, в жиз­ни та­кая на­блю­да­тель­ность дос­та­точ­но рас­про­стра­не­на, но ред­ко ис­поль­зу­ет­ся в це­лях кор­рек­ции жиз­ни, ку­да чаще — в це­лях уни­же­ния, ты­ка­нья паль­цем в не­дос­тат­ки, уе­да­ния. А ведь са­ма фор­ма и фор­му­ла пре­крас­ны: «Вот в этом ты весь!» — вспом­ни­те, сколь­ко раз вам при­хо­ди­лось вос­кли­цать и чув­ст­во­вать, что за эпи­зо­дом кро­ет­ся вся суть.

 

         Са­мая труд­ная за­да­ча для женщины — это хра­нить чув­ст­во бла­го­дар­но­сти.

 

         Слова — это фор­ма мы­ча­нья, расчет — не­бе­ру­щий­ся «икс»; лю­бовь за­ме­ня­ет мол­ча­нье, а ис­ти­ну ка­мен­ный Сфинкс.

 

         Че­ло­век лег­ко ста­но­вит­ся ра­бом про­ро­честв. В этом, воз­мож­но, най­дут­ся кор­ни вуль­гар­ных суе­ве­рий, в этом же, воз­мож­но, та­ит­ся раз­гад­ка че­ло­ве­че­ской тя­ги-при­го­тов­ле­ния к священной — га­ран­ти­ро­ван­ной про­ро­че­ст­вом! — жерт­вен­но­сти в бу­ду­щем. При­ме­ры ка­ж­дый лег­ко под­бе­рет сам. Од­но­му пророчество — ма­як, спа­са­тель­ный жи­лет, другому — ка­мень на шее в мо­ре жиз­ни. Лю­ди не так бо­ят­ся во­про­са: «Что с на­ми бу­дет?» — сколь бо­ят­ся от­ве­та… Точ­нее, та­ко­го от­ве­та, про­тив ко­то­ро­го и крыть не­чем, и луч­ше бы не слы­шать его во­все!

         Кос­тя. Че­ло­век-нерв. Ка­кой-то дея­тель на­прог­но­зи­ро­вал ему веч­ную при­вяз­ку к зем­ле, судь­бу не-пу­те­ше­ст­вен­ни­ка и срок жизни — со­рок семь лет. Во­об­ра­же­ние па­ра­ли­зо­ва­ло Кос­тю: за­чем те­перь жить, ес­ли всё так скуч­но и на­пе­ред из­вест­но?

         Ста­ли го­во­рить.

         — Ты ве­ришь в рок?

         — Ве­рю…

         — На­хо­дит­ся ли чья-ли­бо од­на судь­ба в рус­ле об­ще­го ро­ка?

         — Д-да…

         — Мо­жет ли судь­ба вый­ти за пре­де­лы рус­ла ро­ка?

         — Определенно — нет!

         — Прав­да, по­хо­же на реч­ку? Где вме­сто течения — вре­мя, жизнь. А ты — щеп­ка в этой ре­ке. То­му, кто при­под­ни­мет­ся над по­верх­но­стью вре­ме­ни, лег­ко рас­счи­тать тра­ек­то­рию твое­го дви­же­ния: вон впе­ре­ди мель, вон по­во­рот, вон во­до­во­рот… И — го­тов про­гноз! Но он ве­рен толь­ко на дан­ное мгно­ве­ние и един­ст­вен­но на этот слу­чай, ко­гда ты — пас­си­вен из­нут­ри! Это очень важ­но: пас­си­вен из­нут­ри! Ко­гда ты со­хра­ня­ешь внут­рен­нюю не­из­ме­няе­мость. Толь­ко при этом ус­ло­вии воз­мо­жен внеш­ний точ­ный про­гноз. А ес­ли из­ме­ня­ем? То­гда это уже не ты, и про­гноз не­ве­рен: щеп­ка гре­бет лап­ка­ми, управ­ля­ет сво­им дви­же­ни­ем в рус­ле рока — оги­ба­ет пре­пят­ст­вия, ла­ви­ру­ет. Из­ме­няя се­бя (со­вер­шен­ст­ву­ясь, до­пус­тим), ты фак­ти­че­ски ухо­дишь от про­ро­че­ст­ва, ухо­дишь от са­мо­го се­бя, то есть пас­сив­ную судь­бу мож­но и долж­но об­ма­нуть внут­рен­ним дви­же­ни­ем!

 

         Про­цесс соз­да­ния произведения — это лишь чер­но­вая ра­бо­та. Льви­ную до­лю тру­да за­ни­ма­ет от­дел­ка, вы­скаб­ли­ва­ние фаль­ши, мел­ко­го му­со­ра, до­сад­ных ца­ра­пин, не­бреж­но­сти, под­бор твор­че­ских гамм, зву­ков и кра­сок, ожив­ляю­щих фор­му до оду­хо­тво­ре­ния. Ес­ли ав­тор сам пре­неб­ре­га­ет от­дел­кой, за не­го это де­ла­ет вре­мя: оно раз­ру­ша­ет всё, что ру­шит­ся, и то­гда лишь ос­та­ет­ся не­де­ли­мый перл. Ав­тор, по­за­бо­тив­ший­ся об от­дел­ке про­из­ве­де­ния, от­прав­ля­ет его в бу­ду­щее, как суд­но, за­ра­нее за­щи­щен­ное от кор­ро­зии, а от чер­но­вой ра­бо­ты в бу­ду­щее дой­дут лишь от­дель­ные зо­ло­тые час­ти.

 

         Жи­вая ма­те­рия есть па­ра­докс мерт­вой. За­ко­ны жи­во­го не­по­сти­жи­мы для не­под­виж­но­го.

 

         Брат Ва­ле­ра со­об­щил: «Зна­ешь, в чем тра­ге­дия удач­ли­во­го по­ли­ти­че­ско­го ли­де­ра? В том, что он об­ра­ща­ет­ся за по­ни­ма­ни­ем и под­держ­кой ко вто­ро­му эше­ло­ну об­ще­ст­вен­ных и пар­тий­ных дея­те­лей, ко­то­рые бу­к­валь­но ды­шат в за­ты­лок сво­им за­си­дев­шим­ся кон­сер­ва­тив­ным ше­фам. Но! — Как толь­ко этот вто­рой эше­лон за­хва­ты­ва­ет пер­вен­ст­во, вся мощь его ог­нен­но­го ды­ха­ния об­ру­ши­ва­ет­ся на ре­во­лю­цио­не­ра-ини­циа­то­ра. И он тут же пре­вра­ща­ет­ся из ре­во­лю­цио­не­ра в шкур­ни­ка-при­ми­рен­ца или обык­но­вен­но­го по­глу­пев­ше­го тру­са».

         Ли­дер толь­ко то­гда ли­дер, ко­гда ему не­воз­мож­но на­сту­пить на пят­ки, по­то­му что он ус­пе­ва­ет на­щу­пать про­стран­ст­во но­вых идей и уй­ти впе­ред. Вы­дер­жать эту гон­ку пожизненно — не­воз­мож­но для че­ло­ве­ка! Ведь это же так яс­но: кто по­бе­дит? Стра­на с пре­зи­ден­том-ма­ра­фон­цем или стра­на с эс­та­фе­той пре­зи­ден­тов? Дол­го дер­жать­ся за власть — вот глав­ное об­ще­ст­вен­ное пре­сту­п­ле­ние! Там, на са­мом вер­ху, как в го­рах от ки­сло­род­ной не­дос­та­точ­но­сти, на­чи­на­ет кес­со­нить со­весть, за­бо­ле­вать бо­лез­нью вы­со­ты… зна­чит, на­до обезо­па­сить­ся очень про­стым и эф­фек­тив­ным средством — рег­ла­мен­том ли­дер­ст­ва.

 

         Се­ре­га со­брал­ся ехать в Мо­ск­ву на съезд ле­вых ком­му­ни­стов. Се­ре­гу вы­звал Юра, пред­ста­ви­тель пресс-цен­тра это­го со­б­ра­ния. Оба они, и Се­ре­га, и Юрка — пья­ни­цы, обес­по­ко­ен­ные тем, что жизнь про­хо­дит слиш­ком не­пра­виль­но и от то­го, дес­кать, пью­щие… При­бли­жа­ет­ся со­ро­ка­лет­ний ру­беж воз­рас­та и не пус­той во­прос: к ка­ко­му ис­точ­ни­ку при­пасть в жиз­ни, ка­кой энер­ги­ей на­пи­тать­ся? В Мо­ск­ве дру­зья на­пьют­ся и бу­дут го­ря­чо до­ка­зы­вать: на­до что-то ме­нять, даль­ше так жить не­воз­мож­но!

 

         Был у криш­наи­тов. Кни­ги, цвет­ные фо­то­гра­фии на сте­не, пред­ме­ты куль­та, ков­рик, ку­ря­щие­ся бла­го­во­ния. По­дол­гу вы­дер­жи­ва­ют вни­ма­тель­ный взгляд, точ­нее, про­пус­ка­ют его сквозь, как про­зрач­ное стек­ло.

         В жиз­ни все­гда бы­ли хо­зяе­ва и слу­ги-ис­пол­ни­те­ли. Ни те, ни дру­гие не ин­те­рес­ны в сво­ей по­вто­ряю­щей­ся оди­на­ко­во­сти… Но вот при­хо­дит в жизнь хо­зя­ин-са­мо­ро­док или ис­пол­ни­тель-са­мо­ро­док и все кри­чат: «Та­лант!» Так изо­бре­та­тель-ум­ни­ца бы­ст­ро при­об­ре­та­ет мас­су по­сле­до­ва­те­лей и за­щит­ни­ков идеи. А что про­ис­хо­дит в об­лас­ти ду­ха, в об­лас­ти ве­ры? Воз­мо­жен ли са­мо­ро­док… ве­ры? И что это зна­чит? От­кры­ва­тель еще од­но­го пу­ти к бо­гу?! У криш­наи­тов это — гу­ру, учи­тель, тол­ко­ва­тель бо­же­ст­вен­ных ис­тин, пе­ре­во­дчик не­бес­но­го гла­са, адап­ти­рую­щий не­что вы­со­чай­шее и не­вы­ра­зи­мое к на­ше­му убо­го­му су­ще­ст­во­ва­нию и кос­но­му язы­ку. Гуру — ге­не­ра­тор ве­ры, точ­нее, транс­ля­тор выс­ше­го зна­ния, остальные — лишь в той или иной сте­пе­ни спо­соб­ные к уче­нию ре­зо­на­то­ры. Быть са­мо­род­ком ве­ры внут­ри веры — не­ве­ро­ят­но; по­это­му, при всем ува­же­нии к про­па­ган­ди­руе­мым и ис­по­ве­дуе­мым вы­со­ким нрав­ст­вен­ным и мо­раль­ным об­ще­че­ло­ве­че­ским прин­ци­пам, не­воз­мож­но раз­гля­деть за вос­тор­жен­ным по­слу­ша­ни­ем и аб­со­лют­ным не-со­мне­ни­ем ди­на­мич­ную лич­ность. Ведь чем при­вле­ка­ет обая­ние? Не тем ли, что че­ло­век по­зво­ля­ет со­мне­нию сво­бод­но вхо­дить внутрь и сво­бод­но вы­хо­дить прочь? Не те­ряя при этом рав­но­ве­сия ду­ха! Вновь диа­лек­ти­че­ский вы­бор: ме­ж­ду па­ст­вой и лич­но­стью!

         А, мо­жет, они пра­вы? За­чем изо­бре­тать свой соб­ст­вен­ный «ве­ло­си­пед» там, где тех­но­ло­гия дав­но от­ра­бо­та­на и дей­ст­ву­ет на­деж­ный де­ше­вый кон­вей­ер: при­ми уче­ние Криш­ны и не по­тре­бу­ет­ся тру­да, уче­бы, му­чи­тель­ных по­ис­ков ис­ти­ны в оди­ноч­ку. Вот оно, всё го­то­вое, толь­ко возь­ми, не от­во­ра­чи­вай­ся! Мо­жет, пра­вы? За­жи­гая спич­ку, ты поль­зу­ешь­ся пло­да­ми ци­ви­ли­за­ции, как за­ко­но­мер­ной дан­но­стью, и не по­мыш­ля­ешь до­бы­вать ка­ж­дый раз огонь пе­щер­ным способом — тре­ни­ем де­ре­ва по де­ре­ву. Так по­че­му бы не вос­поль­зо­вать­ся пло­да­ми «ве­ры», ре­зуль­та­том ты­ся­че­лет­них ду­хов­ных по­ис­ков? Кто ска­жет: по­че­му ты не со­мне­ва­ешь­ся в спич­ке, под­жи­гаю­щей дро­ва в тво­ей печ­ке и по­че­му со­мне­ва­ешь­ся в мо­лит­вах, под­жи­гаю­щих ду­шу?

         И все-та­ки: мо­гу­чее уче­ние по­ра­бо­ща­ет да­же силь­ные лич­но­сти, не го­во­ря уже о сла­бых, ко­то­рые им ды­шат и питаются — они «под­вя­за­ны» к это­му ка­на­лу чув­ст­во-зна­ния и эмо­цио­наль­ной псев­до­ин­фор­ма­тив­но­сти, как те­ле­мань­як к гип­но­ти­че­ско­му эк­ра­ну. Ве­ра не­со­мнен­но мо­жет вы­пол­нять функ­цию силь­ней­ше­го нар­ко­ти­ка, дей­ст­вие его рас­про­стра­ня­ет­ся на ты­ся­че­ле­тия. Че­ло­век, за­смот­рев­ший­ся на Солн­це, слеп­нет; ду­ша, за­смот­рев­шая­ся на бога — нар­ко­ман ве­ры. Чу­дес­ное достижение — ут­ра­та лич­но­го эго­из­ма, — ни к че­му не при­во­дит: лич­ность па­ра­ли­зо­ва­на для твор­че­ст­ва.

         Об­ще­ние с криш­наи­та­ми на­ве­ло на лю­бо­пыт­ное со­пос­тав­ле­ние: воз­мож­но ли соз­дать спи­сок от­ве­тов, ко­то­рые не вы­зы­ва­ли бы во­про­сов? воз­мож­но ли соз­дать спи­сок во­про­сов, не имею­щих от­ве­та? Здра­вый смысл под­ска­зы­ва­ет: фе­но­мен по­зна­ва­тель­но­го дви­же­ния человека — си­ла во­про­са все­гда пре­вы­ша­ет си­лу от­ве­та. Бо­га най­ти не­воз­мож­но; от­ве­та не бу­дет до тех пор, по­ка жизнь су­ще­ст­ву­ет в дви­же­нии!

 

         Де­пу­тат Ко­ля ве­рит в то, что он го­во­рит, а го­во­рит он ка­ж­дый год — по-раз­но­му. Так жен­щи­на-ис­те­рич­ка пол­но­стью убе­ж­де­на в сво­их сло­вах толь­ко в мо­мент раз­го­во­ра; в иной мо­мент и в иной об­ста­нов­ке убе­ж­де­ния мо­гут из­ме­нить­ся на про­ти­во­по­лож­ные. Уди­ви­тель­но, что ка­ки­ми бы про­ти­во­ре­чи­вы­ми не бы­ли слова — в мо­мент про­из­не­се­ния они ис­крен­ни! За­кон ис­те­ри­ков и политиков — ве­рить в са­мо­за­го­ва­ри­ва­ние. Рас­ку­сить этот оре­шек для не­ис­ку­шен­но­го уха и ха­рак­те­ра не про­сто, по­то­му что ис­крен­ность обез­о­ру­жи­ва­ет бди­тель­ность.

         Луч­ше уж горь­ко по­шу­тить вме­сто со­ве­та: по­ли­ти­ком мож­но, как жен­щи­ной, лю­бо­вать­ся, уб­ла­жать ка­при­зы, хва­лить, иг­рать на сла­бо­стях, но ни­ко­гда нель­зя по­ла­гать­ся на его на­деж­ность и по­сто­ян­ст­во здра­во­го смыс­ла.

 

         Ста­рая де­ва на­чи­на­ет­ся там, где оди­но­кие пре­тен­зии пре­вра­ща­ют­ся в оди­но­кий ком­про­мисс.

 

         Тем­пе­ра­мент мо­ей же­ны на­прав­лен на то, что­бы всё в до­ме ши­пе­ло, кру­ти­лось, вер­те­лось, ра­бо­та­ло, ко­пи­лось, со­стоя­ло, что­бы име­лось, ес­ли не изо­би­лие, то хо­тя бы на­ко­п­ле­ние, ес­ли не гар­мо­ния, то хо­тя бы по­ря­док, ес­ли не бла­го­род­ст­во, то хо­тя бы при­ли­чия. Труд­ная за­да­ча! За всем не ус­ле­дишь: ни рук, ни глаз не хва­та­ет. Не же­на, а бел­ка в ко­ле­се! Так что, с ее точ­ки зре­ния, впол­не ес­те­ст­вен­но уви­деть в ме­нее тем­пе­ра­мент­ном ок­ру­же­нии и пер­во­ста­тей­ных лен­тя­ев, и вра­гов по­ряд­ка, и не­бла­го­дар­ных на­хлеб­ни­ков. Ой, кто же это та­кой пло­хой и не­хо­ро­ший?!

         Же­на на­шла ин­те­рес­ный вы­ход: она ста­ла по­пре­кать все мои до­маш­ние де­ла и при­во­дить в при­мер… му­жа ее под­ру­ги. (Под­ру­га име­ла не­ос­то­рож­ность не­сколь­ко раз по­хва­лить сво­его му­жи­ка за хо­зяй­ст­вен­ность. Это­го ока­за­лось дос­та­точ­но для эта­ло­на и «ка­но­ни­за­ции».) Ко­гда я при лич­ной встре­че по­ин­те­ре­со­вал­ся у под­ру­ги, прав­да ли, что «ико­на» — са­мый луч­ший ро­бот по об­слу­жи­ва­нию жен­ских хо­те­ний и ве­ле­ний? — под­ру­га хо­хо­та­ла в изум­ле­нии: «Бред! Толь­ко в ма­га­зин хо­дит. Ты, по срав­не­нию с ним, про­сто на­ход­ка!» — и чу­жая бел­ка за­сту­ча­ла лап­ка­ми по ко­ле­су Фор­ту­ны.

 

         …Пом­нит­ся, на­сту­па­ло в до­ме шкод­ное сча­стье не­кон­тро­ли­руе­мой сво­бо­ды, ко­гда ро­ди­те­ли уез­жа­ли по де­лам или на от­дых. То­гда мож­но бы­ло на­вес­ти пол­ный дом друзей — хоть всю ули­цу! — и этим на­сла­ж­дать­ся.

         …По­зво­нил отец-пен­сио­нер, жи­ву­щий от­дель­но с ма­че­хой-пен­сио­нер­кой, ра­до­ст­но за­кри­чал в труб­ку: «При­хо­ди­те в гос­ти! Обя­за­тель­но при­хо­ди­те! Ко­гда при­де­те? При­хо­ди­те! Хо­зяй­ку мою се­го­дня но­чью на ско­рой по­мо­щи увез­ли: вос­па­ле­ние лег­ких. Я — один. Всей семь­ей при­хо­ди­те, я вам мя­са дам». К сло­ву ска­зать, я у от­ца из-за не­у­жив­чи­вой ма­че­хи был по­след­ний раз го­да два на­зад, а же­на во­об­ще там не бы­ва­ла. И вот — сча­ст­ли­вый слу­чай: «При­хо­ди­те! Ее на­дол­го уп­ря­та­ли…»

 

         Ува­жать про­шлое и ува­жать будущее — есть, к со­жа­ле­нию, раз­ни­ца!

 

         Ме­нее со­вер­шен­ная мо­дель му­жа от­ли­ча­ет­ся от бо­лее со­вер­шен­ной тем, что в пер­вом слу­чае на­до по ка­ж­до­му по­во­ду де­лать от­дель­ные рас­по­ря­же­ния, а во втором — муж са­мо­стоя­тель­но уга­ды­ва­ет же­ла­ния же­ны и рас­по­ря­жа­ет­ся со­бой со­от­вет­ст­вен­но. Мож­но пред­по­ло­жить, что жен­щи­на в до­ме склон­на при­ни­мать бе­зо­го­во­роч­ное по­слу­ша­ние за под­твер­жде­ние не­гас­ну­щей люб­ви.

 

         У ра­зу­ма есть «ин­стинкт са­мо­вы­ра­же­ния».

 

         Ху­дож­ник Гри­шин ска­зал: «Не дре­без­ди!» — по­черк твор­ца ви­ден и по штри­ху.

 

         Не­под­виж­ность убе­ж­де­ний ха­рак­тер­на для слуг: «На чем ос­та­но­вил­ся, на том сто­ять бу­ду до кон­ца!» Ду­хов­ная смерть при­хо­дит пер­вой.

 

         Во­ва, ни жить, ни быть, за­нял­ся гра­фи­кой: дос­тал рез­цы, на­во­ро­вал ли­но­ле­ума, пре­кра­тил пьян­ст­во­вать, за­сел дома — ме­сяц ре­зал без ос­та­нов­ки днем и но­чью, це­лый во­рох ли­но­гра­вюр на­де­лал. По­том со­брал всё в кучу — рез­цы, гра­вю­ры… — и вы­бро­сил в му­со­ро­про­вод.

         Про­шел ка­кой-то срок. Ни жить, ни быть — за­нял­ся жи­во­пи­сью. Ис­то­рия с му­со­ро­про­во­дом по­вто­ри­лась. Ху­дож­ник Вова — гей­зер.

         Мо­жет, им­пуль­сив­ным твор­че­ским на­ту­рам сле­ду­ет дер­жать по­доль­ше пау­зу без­де­лья? То­гда и гей­зер твор­че­ст­ва бу­дет по­вы­ше. Все-та­ки обид­но за ну­ле­вой ре­зуль­тат: буд­то бьет че­ло­век по кап­сю­лю сво­ей, за­ря­жен­ной твор­че­ст­вом, жиз­нью, а сил для вос­пла­ме­не­ния не хватает — глав­но­го вы­стре­ла не по­лу­ча­ет­ся: по­ро­ху ма­ло­ва­то, пыж сла­бо­ват, кар­течь про­сы­па­лась…

         Ви­ди­мо, творчество — это и уме­ние дер­жать внут­рен­нее дав­ле­ние чувств и мыс­ли, и мас­тер­ст­во ре­мес­лен­ни­ка при их ос­во­бо­ж­де­нии.

 

         Воз­мож­но, ком­му­на­ров со­блаз­ни­ла пря­мо­ли­ней­ная ло­ги­ка спа­си­те­ля, ко­то­рый го­тов жерт­во­вать ра­ди спа­се­ния че­ло­ве­че­ст­ва (веч­ный ис­кус!) со­бой, а ес­ли по­тре­бу­ет­ся, то и всем че­ло­ве­че­ст­вом: «Возь­мем грех на ду­шу, пе­ре­стре­ля­ем всех не­сча­ст­ных, и то­гда ос­та­нут­ся жить од­ни лишь сча­ст­ли­вые…» Так и вы­шло: Россия — стра­на бла­жен­ных.

 

         Управ­ляе­мое саморазложение — это ко­гда ты го­во­ришь: «Захочу — вы­пью, а мо­гу и не пить…» Управ­ляе­мость ска­ты­ваю­щей­ся жиз­ни соз­да­ет эй­фо­рию лож­ной под­чи­нен­но­сти судь­бы тво­ей яко­бы не­за­ви­си­мой во­ле. Есть и управ­ляе­мое самосозидание — это веч­ный кайф уче­ни­че­ст­ва.

 

         Пусть бу­дет так: ты чув­ст­вом обож­жешь­ся, но не ум­решь, а толь­ко об­го­ришь, — от зер­ка­ла, урод­лив, от­вер­нешь­ся, с кра­са­ви­цею не по­го­во­ришь. Пусть бу­дет так: ты вы­учишь про­кля­тья, но, про­кли­ная, бу­дешь воз­ве­щать: что мир сей, как не­опыт­ная сва­тья, долж­на ду­ша без­мер­но по­се­щать. Пусть бу­дет грех, чтоб вы­плы­ло свя­тое со дна ду­шон­ки с во­пля­ми: «Спа­сись!» Но, вы­плыв­шим, уви­дит­ся та­кое, что вновь ду­ша по­про­сит: «Уто­пись!» Пусть бу­дет так: ты вый­дешь за во­ро­та, от­дашь раз­бой­ни­ку оде­ж­ду и при­пас. У го­ло­го се­бя ты спро­сишь: «Кто ты?» И — бра­во! — про­мол­чишь на этот раз. Пусть бу­дет кровь, чтоб, в стра­хе це­пе­нея, ты пре­воз­мог ге­рой­ст­во и об­ман, чтоб не ки­вал, на тех, ко­му вид­нее, — ты ми­ло­вать нау­чен бу­дешь сам! Пусть бу­дет всё, что жа­ж­дет по­яв­ле­нья. В ла­дош­ке смерти — вы­та­яв­ший снег… Пусть бу­дет све­том му­ка со­тво­ре­нья то­го, что ты на­звал бы: Че­ло­век!

 

         Шес­ти­лет­не­го Але­ху ру­гать мож­но толь­ко… шепотом — ина­че, при по­вы­шен­ном го­ло­се во­об­ще не ус­лы­шит и не пой­мет да­же о чем речь; от оран­же­рей­но­го эго воз­ник­ла по­вы­шен­ная чув­ст­ви­тель­ность: при пер­вых же при­зна­ках дис­кре­ди­та­ции его, Але­хи­ной, исключительности — на­сту­па­ет сту­пор, за­щи­щаю­щий хи­лую нерв­ную сис­те­му от пе­ре­груз­ки. А «пе­ре­груз­ка» — все­го лишь на­став­ле­ние. Внеш­не это вы­гля­дит так: вы­пу­чен­ные, не­ми­гаю­щие гла­за, стой­ка «смир­но» — чув­ст­ви­тель­ный хит­рец пря­чет­ся в об­раз бол­ва­на. Че­ло­ве­че­ский рос­ток с двой­ным нрав­ст­вен­ным се­ме­нем.

 

         Ино­зем­ный раз­вед­чик мог бы до­не­сти: «Чрез­вы­чай­но слож­но при­тво­рять­ся че­ло­ве­ком! Всё вре­мя со­вер­ша­ешь ошиб­ки: то за­бы­ва­ешь лгать, то вы­пол­ня­ешь в точ­но­сти дан­ные обе­ща­ния, то на­чи­на­ешь сво­бод­но мыс­лить и из­ла­гать. Лю­ди сра­зу чув­ст­ву­ют чу­жа­ка и в кон­такт не всту­па­ют».

 

         Вы­ду­мать но­вое не­воз­мож­но. Воз­мож­но лишь со­пос­та­вить дан­ное.

 

         В се­мье на­чаль­ни­ка от ме­ди­ци­ны по­сто­ян­но едят тух­ля­ти­ну, хо­тя два хо­ло­диль­ни­ка в до­ме за­би­ты про­дук­та­ми и да­ра­ми от из­ле­чив­ших­ся боль­ных. Сек­рет не­обыч­ных вку­сов очень прост: со­циа­лизм нау­чил лю­дей ду­мам о по­сле-по­сле-по­сле­зав­траш­нем дне жиз­ни и край­ней бе­реж­ли­во­сти. По­это­му све­жие про­дук­ты ле­жат до по­след­не­го сро­ка, а те, у ко­то­рых ду­шок, съе­да­ют­ся, их уже не жал­ко. По­доб­ным спо­со­бом хра­нят ту­шен­ку во­ен­ные ин­тен­дан­ты: НЗ на слу­чай вой­ны по­пол­ня­ет­ся, а бан­ки, про­ле­жав­шие на пол­ке де­ся­ток лет, реа­ли­зу­ют­ся. Чис­то рос­сий­ское изо­бре­те­ние!

 

         Твор­че­ский мозг по­до­бен раз­до­ен­но­му вы­ме­ни, и ес­ли ре­гу­ляр­но не «сце­жи­вать» мыс­ли в ка­кую-ли­бо форму — при­дет бо­лезнь.

 

         Гу­ман­ность? Это бес­стра­шие пе­ред бу­ду­щим!

 

         Для про­грес­сив­но­го кон­сер­ва­то­ра го­дит­ся ал­го­ритм: «Нет, нет и еще раз нет, но все-та­ки… да!»

 

         Бы­ли в гос­тях у от­ца. Ста­рик бо­ле­ет, но дер­жит­ся на спо­кой­ном ста­ра­нии жить. Его кон­цеп­ция здо­ро­вья се­го­дня: на­до бе­речь се­бя. А ведь еще де­сять лет на­зад он ут­вер­ждал об­рат­ное: не­че­го се­бя бе­речь, пусть ор­га­низм за­ка­ля­ет­ся от болезней — ведь бо­рет­ся, ведь по­бе­ж­да­ет же! У от­ца гла­за зом­би, в них по­тух огонь со­про­тив­ле­ния. И вот че­го я бо­юсь: отец чув­ст­ву­ет, что моя сы­нов­няя лю­бовь к не­му об­ре­та­ет за­по­зда­лую на­стоя­щую си­лу; по­чи­та­ние ро­ди­те­ля ста­но­вит­ся вы­со­ким и без­ус­лов­ным; сы­на му­ча­ет не­воз­дан­ная бла­го­дар­ность за по­да­рен­ную жизнь. Бо­юсь, что отец вос­при­мет эту лю­бовь как по­след­нюю ито­го­вую точ­ку смыс­ла сво­его бы­тия и — рас­сла­бит­ся окон­ча­тель­но, уми­ро­тво­рит­ся, об­ра­ду­ет­ся смер­ти… По­это­му по­сы­лаю ему мыс­лен­ный ток сво­его те­п­ла, а при встрече — не до­го­ва­ри­ваю, не рас­кры­ваю ство­рок внеш­ней сдер­жан­но­сти, на­де­ясь уве­сти ста­ри­ка от уми­ро­тво­ре­ния. Но по­кой его кре­пок уже: он спо­кой­но со­об­щил, как ду­ра-ма­че­ха унич­то­жи­ла все фо­то­гра­фии мо­ей ма­те­ри, его же­ны, его един­ст­вен­ной свет­лей­шей люб­ви. Мать умер­ла в 49 лет.

 

         Ни­че­го на­все­гда не да­ет­ся. Ни­что не уй­дет на­все­гда.

 

         Се­го­дня смот­рят с иро­ни­ей и со­жа­ле­ни­ем на че­ло­ве­ка, пы­таю­ще­го­ся вы­ду­мать в ус­то­яв­шем­ся язы­ке ка­кие-то от­кры­тия, но­вые сло­ва. Увы, язык уже сде­лан. Им про­сто поль­зу­ют­ся. А не при­дет ли в ми­ре та­кое вре­мя для сон­ма мыс­лей? Кто бу­дет ими поль­зо­вать­ся на­по­до­бие слов? И кто бу­дет этот го­во­ря­щий?!

 

         Вре­ме­на цве­те­ния чув­ст­ва, си­лы, ума и веры — не сов­па­да­ют.

 

         Сергей — мо­то­гон­щик, про­фес­сио­нал на ле­до­вых до­рож­ках, один­на­дца­ти­крат­ный чем­пи­он стра­ны, че­ло­век мо­гу­чей на­ту­ры, до­б­рый, пе­ре­жив­ший слож­ней­шие трав­мы, — вдруг ока­зал­ся бес­си­лен пе­ред от­вер­нув­шей­ся сла­вой. Со­ста­рил­ся, ста­ли за­бы­вать. Не­ко­то­рое вре­мя дер­жа­ли еще ис­пы­та­те­лем-кон­ст­рук­то­ром на ма­ши­но­строи­тель­ном за­во­де при КБ, но и там со вре­ме­нем пред­поч­те­ние от­да­ли не «сва­деб­но­му экс-ге­не­ра­лу» от спор­та, а на­шли мо­ло­дых, рас­то­роп­ных, ге­не­ри­рую­щих идеи. Оби­дел­ся, стал при­кла­ды­вать­ся к рюм­ке, за­мол­чал, за­уг­рю­мел и во­все за­пил. Стал шо­фе­ром-вах­то­ви­ком, ле­та­ет те­перь на Се­вер вка­лы­вать, за­ра­ба­ты­вать день­гу, кру­тить ба­ран­ку «Ура­ла». Ис­пы­та­ние про­стой ра­бо­той ока­за­лось еще тя­же­лее, чем ис­пы­та­ние по­те­рян­ной сла­вой. Са­ма мысль, что он те­перь ря­до­вой, что бри­га­дир мо­жет на не­го на­орать, за­ста­вить подчиниться — это не­вы­но­си­мо! Сер­гей пьет, по­то­му что жизнь без фан­фар ху­же смер­ти. Фан­фа­ры зву­чат те­перь лишь в его воображении — это му­зы­ка са­мо­оп­ла­ки­ва­ния, слад­чай­шая из му­зык! Сер­гей те­перь снаружи — по­тух­ший кос­тер, а изнутри — кон­церт­ный зал, где все­гда иг­ра­ют «Ре­к­ви­ем».

 

         Убе­ре­ги чад сво­их от ра­до­стей, вы­иг­ран­ных че­рез пер­вен­ст­во и тще­сла­вие.

 

         Ин­вер­сия по­ня­тий час­то по­зво­ля­ет всё рас­ста­вить по сво­им за­кон­ным мес­там. На­при­мер. Инакомыслящие — это ра­бот­ни­ки вла­сти: ап­па­ра­та пар­тий­ной вер­хуш­ки, ди­рек­то­ра, глав­ные, за­мы, за­мы за­мов…

 

         У ка­ж­до­го свое пред­став­ле­ние о не­обыч­ном. Ко­го-то мо­жет уди­вить про­сто во­ло­са­тое яб­ло­ко.

 

         Тю-тю-тю! Проч­ный ком­форт жиз­ни не­при­хот­ли­во­го че­ло­ве­ка мож­но ис­пор­тить на­вяз­чи­вой от­зыв­чи­во­стью.

 

         По­доб­но то­му, как да­же трус­ли­вая со­ба­ка ры­чит на че­ло­ве­ка со сла­бой во­лей, из­лу­чаю­ще­го бо­язнь, так ма­лый ре­бе­нок мо­жет реа­ги­ро­вать на лас­ко­вую, про­си­тель­ную ин­то­на­цию матери — это ин­то­на­ция-про­во­ка­тор, сиг­на­ли­зи­рую­щая о том, что нет пре­пят­ст­вий для ста­нов­ле­ния ма­ло­лет­не­го ти­ра­на.

 

         Жен­щи­на не­ожи­дан­но из­ме­ни­ла при­чес­ку, пе­ре­дви­ну­ла ме­бель. Для че­го? Са­ма она, как пра­ви­ло, объ­яс­ня­ет но­ва­ции очень нев­нят­но, при­ми­тив­но, близ­ко к объ­яс­не­нию: «Я так хо­чу!» А что за­ста­ви­ло? Ду­маю, всё де­ло в не­со­от­вет­ст­вии, в рас­со­гла­со­ва­нии рав­но­ве­сий внеш­не­го ми­ра с внут­рен­ним: на­ру­ша­ет­ся по­кой, при­выч­ный ком­форт су­ще­ст­во­ва­ния, ко­то­рый хо­чет­ся вер­нуть, по­то­му что, ес­ли че­ло­век не ма­зо­хист, его вла­ст­но зо­вут к се­бе при­ят­ные ощу­ще­ния.

         Внеш­ний мир из­ме­нить бы­ст­ро не под си­лу да­же ге­ни­ям. Зна­чит, на­до из­ме­нить мир внут­рен­ний и бу­дет опять ба­ланс. Вот и до­ка­зал: внут­рен­ний мир женщины — во внеш­но­стях! Шут­ка.

 

         «Де­лай, что хо­чешь, толь­ко не ври!» — го­во­рил мне, по­вто­рял изо дня в день всё дет­ст­во мой отец, по­ни­мав­ший, что вы­ра­бот­ка по­треб­но­сти к вы­го­ва­ри­ва­нию, к са­мо­очи­ще­нию и исповедальности — это муд­рый ме­ха­низм че­ло­ве­че­ской ду­ши, пы­таю­щей­ся из­ба­вить­ся от бал­ла­ста отя­го­щен­ной нрав­ст­вен­но­сти че­рез от­кро­ве­ние, т. е. че­рез ото­жде­ст­в­ле­ние сво­его Я со всем ок­ру­жаю­щим со­об­ще­ст­вом не умо­зри­тель­но, а на са­мой ре­аль­ной прак­ти­ке.

         …Школь­ный днев­ник с пер­вой в жиз­ни «двой­кой» я за­ко­пал в ого­ро­де, боль­ше ис­пу­гав­шись не на­ка­за­ния, а са­мо­го фак­та су­ще­ст­во­ва­ния «ос­к­вер­нен­но­го» днев­ни­ка.

         — Где днев­ник? — спро­си­ли ме­ня ро­ди­те­ли. И я тут же по­вел воз­му­щен­ных до­маш­них «пин­кер­то­нов» на «экс­гу­ма­цию».

         Отец взял ре­мень и вы­по­рол ме­ня, впер­вые в жиз­ни за­мах­нув­шись на ре­бен­ка.

         Се­го­дня, че­рез три­дцать лет по­сле то­го дня, он не­ожи­дан­но вспом­нил и при­знал­ся:

         — А я две не­де­ли по­том ра­бо­тать не мог… Пе­ре­жи­вал, на боль­нич­ный ушел! Нер­вы…

         Три­дцать лет отец му­чал­ся во­про­сом: не сов­рал ли он са­мо­му се­бе, за­мах­нув­шись?

         — Это был один из са­мых луч­ших уро­ков! — уте­шаю, го­во­рю ему ис­крен­не.

         — Прав­да?! — И смот­рит. Но чув­ст­вую: ему без раз­ни­цы, что я го­во­рю и что понимаю — он за­нят со­бой.

         Не заи­грал­ся ли отец на ста­рос­ти лет в са­мо-ис­по­ве­даль­ность? Не за­нят ли он по­луф­ра­зой «толь­ко не ври», и не за­был ли «де­лай, что хо­чешь?» Не от это­го ли че­ло­век те­ря­ет во­лю к жиз­ни?

 

         Не­по­вто­ри­мость ав­то­ра име­ет две воз­мож­ных пол­но­стью ори­ги­наль­ных точ­ки в творчестве — на­ча­ла и кон­ца, ме­ст­но­го на­чаль­но­го ко­ло­ри­та и но­вой, не­дос­ти­жи­мой до­се­ле вы­со­ты. Но! По­лет от не­по­вто­ри­мо­сти на­ча­ла до не­по­вто­ри­мо­сти кон­ца ле­жит че­рез по­вто­ре­ние, взя­тых ра­нее, чу­жих вы­сот.

 

         В ми­ну­ты ожес­то­че­ния ми­ра ожес­то­ча­ют­ся все ми­ры, вклю­чен­ные внутрь.

         Се­го­дня в ав­то­бу­се: над вы­хо­дом под про­зрач­ным пла­сти­ком фо­то­гра­фия ге­ния вос­точ­ных еди­но­борств, по­лу­об­на­жен­но­го, с дву­мя ду­бин­ка­ми в ру­ках… С жен­щи­ной слу­чи­лась не­ожи­дан­ная ис­те­ри­ка: «Бас­мач! Вот они! Вот! Здесь уже! Бас­мач, сво­лочь, бас­мач!» Пас­са­жи­ры тут же раз­де­ли­лись в под­дер­жи­ваю­щих мне­ни­ях и уже са­ми на­ча­ли ссо­рить­ся: так су­хая тра­ва за­го­ра­ет­ся от лю­бой ис­кры… Ни в од­ном го­ло­се не бы­ло доб­ро­же­ла­тель­но­сти.

         Ос­та­нов­ка. Ми­мо жен­щи­ны к вы­хо­ду про­би­ра­ет­ся се­мья с ре­бен­ком на ру­ках. Жен­щи­на: «Что ж вы тол­кае­тесь-то?» Отец се­мьи обо­ра­чи­ва­ет­ся в еле управ­ляе­мой не­на­вис­ти: «Мол­чи, ду­ра!» Слов­но всех му­ча­ет из­бы­ток не­на­вис­ти, жа­ж­да мще­ния, слов­но всех зо­вет под свои зна­ме­на крик­ли­вый горн унич­то­же­ния пра­вил жиз­ни, а за­од­но, мо­жет, и са­мой жиз­ни!

 

         В ми­ре из­ме­ня­ет­ся всё, кро­ме уп­ря­мых ста­ри­ков.

 

         Ви­дел мо­ло­дых цы­га­нок, гром­ко и щед­ро ло­по­чу­щих на сво­ем род­ном язы­ке, не­за­ви­си­мых в сво­их яр­ких эпа­ти­рую­щих одея­ни­ях. А ведь это куль­ту­ра! — она со­хра­ни­лась не­из­мен­ной во вре­мя бес­по­щад­ней­ших взаи­мо­влия­ний и ас­си­ми­ля­ций. По­че­му? Не в при­ми­ти­виз­ме ли бы­та де­ло? Про­стей­шие вы­жи­ва­ют там, где слож­ным ор­га­низ­мам да­же на­хо­дить­ся не по си­лам; бо­лее то­го: раз­режь этих про­стей­ших на ты­ся­чу ку­соч­ков и — бу­дет ты­ся­ча про­стей­ших, жи­вых, как ни в чем не бы­ва­ло. Куль­ту­ра-Фе­никс вы­жи­ва­ет за счет про­сто­ты фор­мы, со­дер­жа­ние при этом она, ко­неч­но, мо­жет иметь лю­бое и лю­бой слож­но­сти.

 

         Кто от­ве­тит: что та­кое «ро­ман­ти­ка смер­ти»?

 

         Язык чувств — над­сло­вес­ный, стра­ст­ный диа­лог че­ло­ве­че­ско­го «я» и «якаю­щей» при­ро­ды.

 

         Вот пра­ви­ло трех «нет» для ма­те­ри: не за­да­вай во­про­сов, не рас­по­ря­жай­ся, не го­во­ри обиль­но. И то­гда твой ре­бе­нок по­лу­чит ук­ра­ден­ные воз­мож­но­сти: спра­ши­вать са­мо­го се­бя, рас­по­ря­жать­ся со­бой, слы­шать смысл.

 

         Ес­ли че­ло­век объ­яс­ня­ет вре­мен­ное из­ме­не­ние сво­их че­ло­ве­че­ских ка­честв «ис­пол­не­ни­ем слу­жеб­ных обя­зан­но­стей», то сме­ло мож­но го­во­рить об «ис­пол­не­нии че­ло­ве­че­ских ка­честв» в ос­тав­шие­ся ча­сы.

 

         Ли­те­ра­тур­но­му пе­ре­про­из­вод­ст­ву гро­зит кри­зис. Что ос­та­нет­ся из то­го ог­ром­но­го ва­ла, ко­то­рый на­пи­сан? Что бу­дет жить, что об­ре­че­но? Ду­маю так: мас­со­вый куль­тур­ный на­вык сде­ла­ют ка­ж­до­го че­ло­ве­ка как бы пи­са­те­лем, умею­щим и на­блю­дать, и ос­мыс­ли­вать, и фор­му­ли­ро­вать са­мо­стоя­тель­но. А из ог­ром­ной ли­те­ра­тур­ной ку­чи ос­та­нут­ся, на­вер­ное, лишь не­кие фор­му­лы ду­ха, спо­соб­ные вы­зы­вать ге­не­ра­цию мысли — это и бу­дет но­вым За­ве­том.

 

         От­сут­ст­вие вопросов — это по­бе­да Учи­те­ля.

 

         Всё бур­лит. Ка­ж­дый спе­шит за­стол­бить свое «я» в оди­ноч­ку или ско­опе­ри­ро­вав­шись. Та­кое ощу­ще­ние, что экс­по­нен­та раз­ви­тия ми­ра уже близ­ка к точ­ке сры­ва и по­ра по­за­бо­тить­ся о вы­бо­ре пу­ти: веч­ность или воз­врат? Ле­теть в ни­ку­да об­ре­ме­ни­тель­но для те­ла, как, впро­чем, и воз­врат убий­ст­ве­нен для ду­ши.

         Фак­ты, фак­ты… Ев­ге­ний Кляч­кин, ле­нин­град­ский бард при­гла­шен к нам в го­род Леш­кой К. Это по­след­няя га­ст­роль бар­да в Сою­зе. Уез­жа­ет в Тель-Авив. Ев­реи по­ки­да­ют стра­ну, где се­го­дняш­няя культура — лишь вои­тель­ни­ца за свое су­ще­ст­во­ва­ние. Ни­щая вои­тель­ни­ца!

         Се­ре­га воз­вра­ща­ет­ся со съез­да ком­му­ни­стов-ра­ди­ка­лов. Ме­ст­ные чи­нов­ни­ки нерв­ни­ча­ют, воз­му­ще­ны «свое­во­ли­ем». Се­ре­га боль­ше не на­де­ет­ся на се­бя, Се­ре­га на­де­ет­ся на се­бя сре­ди всех. Этим и опас­на лю­бая, да­же са­мая пре­крас­ная по сво­ей идее, ре­во­лю­ци­он­ность.

         Вдвое опять по­вы­си­ли це­ны на юве­лир­ные из­де­лия. Под­ру­ге по­за­рез нуж­на ста­ла се­реб­ря­ная це­поч­ка. Са­моч­ка обя­за­на быть со­блаз­ни­тель­ной. Это за­кон, уже­сто­чаю­щий свой дик­тат от по­лу-удов­ле­тво­ре­ний. У под­ру­ги на ра­бо­те поя­вил­ся мо­ло­дой че­ло­век, на­чав­ший с по­дар­ков. В на­шей биб­лио­те­ке при­ба­ви­лось на кни­гу Ман­дель­шта­ма, уба­ви­лось на Во­ло­ши­на. Пусть. Не хра­ни ее, судь­ба, от люб­ви, но обе­ре­ги ото лжи! Вре­мя те­рять лю­би­мых!

         «И жить то­ро­пит­ся, и чув­ст­во­вать спе­шит!» — ут­вер­ждал пол­то­ра поч­ти ве­ка на­зад А. С. Пуш­кин. Что-то се­го­дня из­ме­ни­лось в этом. Мо­жет, жить то­ро­пят­ся, а чувствовать — не спе­шат? Раз­ве что из­бран­но чув­ст­во­вать: не­на­висть, раз­дра­же­ние, не­до­дан­ность.

         Где же ты, ис­кус­ст­во дан­но­сти: бе­ри, что есть, ра­дуй­ся это­му, жи­ви и ум­но­жай, ес­ли мо­жешь, а смог — от­дай даль­ше, для но­вой дан­но­сти? Где?! В на­сту­п­ле­нии дня на зем­лю есть ес­те­ст­вен­ная уве­рен­ность, а в тво­их же­ла­ни­ях мно­го ли ес­те­ст­вен­но­сти? Ис­кус­ст­во дан­но­сти не па­ра­ли­зу­ет сво­бо­ду те­ла и са­мо­стоя­тель­ность мыс­ли, но, в то же вре­мя, на­прав­ля­ет, кор­рек­ти­ру­ет дей­ст­вия с не­из­беж­но­стью ро­ка. Фа­та­лизм об­стоя­тельств и фа­та­лизм же­ла­ний свя­зуе­мы в те­бе.

 

         Хо­лод­ная, го­лод­ная, ог­ром­ная стра­на, — сво­бод­ная, на­род­ная опух­ла от ви­на! Си­не­ет не­бо ве­се­ло, в вит­ри­нах си­не­ва: по­что но­сы по­ве­си­ли, каль­сон­ная брат­ва? Хо­лод­ная, го­лод­ная, ог­ром­ная зем­ля счи­та­ет по ко­пе­еч­ке, гу­ля­ет до ну­ля! Не крас­ная смо­ро­ди­на, а звез­доч­ки с кус­та; се­го­дня мама — ро­ди­на, а зав­тра сво­ло­та! Ог­ром­ная, пе­чаль­ная, без края, без кон­ца, ска­жи-ка, ма­ма-ро­ди­на, кто бу­дет за от­ца?! С ут­ра го­рят по­жа­ри­щи: мы все од­на се­мья! Ко­гда при­шли «то­ва­ри­щи», за­кон­чи­лись дру­зья! Хо­лод­ная, го­лод­ная, все­гда не­хо­ро­ша, вол­чи­цею без­дом­ною ку­са­ет­ся ду­ша! По­что жи­ту­ха пы­жит­ся, за­чем ду­дит в ду­ду? Корите — не оби­жусь я, гоните — не уй­ду! Ог­ром­ная, бе­зум­ная, рас­ста­ви­ла по­сты, кру­гом зем­ля-об­ман­щи­ца щед­ра до ни­ще­ты. Не зна­мя, а зна­ме­ние: в кро­ва­вой суе­те ро­ди­ла ма­ма ге­ния на поль­зу сво­ло­те! Ог­ром­ная, хо­лод­ная, жи­ва по­чем за­зря, сво­бод­ная, народная — без бо­га и ца­ря.

 

         Гра­мот­ный не­гра­мот­но­го все­гда обол­та­ет, да по­бе­дить не смо­жет. Че­ло­век, при­шед­ший ко мне, пред­ста­вил­ся так:

         — Кол­хоз «Путь Иль­и­ча», Алек­сандр Гав­ри­лыч Ива­нов, на­след­ник де­мо­на! — и про­тя­нул пач­ку лис­тов, ис­пи­сан­ных ров­ным по­чер­ком.

         — Ка­ко­го де­мо­на?

         — По де­мо­ну я иду… Та­кой же не­спо­кой­ный! За Лер­мон­то­ва все­гда мо­люсь!

         На­ко­нец, вы­яс­ни­лось, что Иванов — пен­сио­нер, оди­но­кий, а сель­со­вет тво­рит над ним про­из­вол: от­тя­пал часть ого­ро­да. Ива­нов из­ло­жил на бу­ма­ге стра­ст­ный до­нос на все без­обра­зия, тво­ри­мые ме­ст­ным ру­ко­во­дством. Но как из­ло­жил? По­лу­гра­мот­ный стиль, мас­са ор­фо­гра­фи­че­ских оши­бок, ни­ка­кой ло­ги­ки в изложении — уж не мас­так, так не мас­так: зем­лю всю жизнь об­ра­ба­ты­вал, с пче­ла­ми за­ни­мал­ся, то­по­ром ма­хал.

         — Об­ра­ща­лись ку­да-ни­будь с этим? — спра­ши­ваю.

         — Пи­сал! Ни от­ве­та, ни при­ве­та. Те­перь к те­бе при­шел вот.

         Эту кар­тин­ку жиз­ни мож­но пе­ре­во­ра­чи­вать, как пе­соч­ные ча­сы, и то­гда пе­соч­ная пра­во­та вре­ме­ни бу­дет пе­ре­сы­пать­ся из од­ной кол­боч­ки в дру­гую, из од­но­го смыс­ла-са­мо­оп­рав­да­ния в дру­гой… Пред­ставь­те-ка: к про­фес­сио­на­лу-зем­ле­дель­цу при­шел «на при­ем» за ку­соч­ком хле­ба де­бе­лый ми­ни­стер­ский олух. Гля­нет ра­бо­тя­га-кре­сть­я­нин на та­ко­го, плю­нет и мо­жет не дать ми­ло­сты­ню, пусть, мол, луч­ше по­ды­ха­ет от­ро­дье! А на­обо­рот? То есть, как есть сей­час? По­лу­гра­мот­ный кор­ми­лец идет за по­мо­щью к за­кон­ни­кам и во­ро­ти­лам, да тол­ком ска­зать не мо­жет, не обу­чен та­кой пре­муд­ро­сти, не то что бю­ро­кра­ти­че­ско­му ви­тий­ст­ву. Гля­нут на та­ко­го про­си­те­ля в ка­зен­ном до­ме и со всей ис­крен­но­стью по­чув­ст­ву­ют к не­му с вы­со­ты сво­его умения — га­дость и омер­зе­ние; по­ды­хай, мол, та­кая жизнь, без жа­ло­сти! Она и дох­нет. И то­гда две зло­бы в пе­соч­ных ча­сах друг на дру­га на­чи­на­ют смот­реть, и ло­жат­ся ча­сы на­бок, и кон­ча­ет­ся то­гда те­че­ние вре­ме­ни, и на­чи­на­ет­ся го­лод.

 

         Два дру­га, два трак­то­ри­ста из рай­она, два че­ст­ных пар­ня-ра­бо­тя­ги по­па­ли, бла­го­да­ря при­хо­ти вы­бор­ных игр, в пар­ла­мент стра­ны. Ис­кус­ст­вен­но и в еди­но­ча­сье по­пав­шие в сре­ду ин­тел­лек­ту­аль­но­го про­ти­во­бор­ст­ва, пар­ни те­перь про­ли­ва­ют пе­ред свои­ми из­би­ра­те­ля­ми со­ба­чьи сле­зы: «Мы же ни­че­го не мо­жем там ска­зать! Мы ни­че­го в этом не по­ни­ма­ем!» Вот-вот! На это и рас­счи­ты­ва­ют под­ле­цы от по­ли­ти­ки, умуд­рив­шие­ся од­на­ж­ды при­кре­пить на взнуз­дан­ную кля­чу-на­род еще один хомут — псев­до­уча­стие в псев­до­по­ли­ти­ке. Дес­кать, соз­на­тель­ная ло­шадь луч­ше по­ве­зет.

 

         Мозг — это толь­ко «же­лу­док» для мыс­лей. Сколь­ко я знаю лю­дей, у ко­то­рых все­гда «не­сва­ре­ние». Бед­няж­ки!

 

         Ес­ли хо­чешь, что­бы по­рок стал силь­нее, всту­пи с ним в борь­бу.

 

         Ком­му­ни­сти­че­ский царь ввел ор­га­ни­зо­ван­ное из­де­ва­тель­ст­во над пью­щи­ми рос­сия­на­ми. У магазинов — ди­кие оче­ре­ди, бы­ва­ет, да­вят на­смерть. За­прет при­нес до­пол­ни­тель­ную при­быль го­су­дар­ст­ву-ли­це­ме­ру. Рас­чет оп­рав­дал­ся: раб уни­жен, но тер­пит, — мож­но дви­гать­ся даль­ше. В этом вся Рос­сия!

 

         Опе­ра­тив­ность оцен­ки, без­оши­боч­ность чу­тья в бе­се­де с не­зна­ко­мым со­пле­мен­ни­ком це­ли­ком за­ви­сит от од­но­го за­бав­но­го внут­рен­не­го ис­кус­ст­ва: по­про­буй­те (при­чем, в од­но и то же мгно­ве­ние!) ве­рить сво­ему со­бе­сед­ни­ку сра­зу на все сто про­цен­тов и на столь­ко же — не ве­рить. Ска­зан­ное, за­жа­тое в та­кие «тис­ки» ва­ше­го вни­ма­ния, прак­ти­че­ски мгно­вен­но те­ря­ет сло­вес­ную «во­ду». Ос­та­ет­ся суть. Всё очень про­сто!

 

         Кра­си­вая же­на об­хо­дит­ся зна­чи­тель­но до­ро­же ум­ной.

 

         Сно­ва, вновь и вновь ду­маю о вре­ме­нах жиз­ни: вре­ме­ни по­те­ри дру­зей, вре­ме­ни по­те­ри лю­би­мых, вре­ме­ни по­те­ри де­тей… Ко­неч­но, в ка­ж­дую из этих по­терь сле­ду­ет вло­жить смысл по­сти­же­ния: «Толь­ко то под­лин­но твое, что от­да­но то­бой». Потеря — не слу­чай­ность, потеря — ре­зуль­тат! С ка­ж­дой из этих ут­рат я ото­жде­ст­в­лял са­мое се­бя или бу­ду еще ото­жде­ст­в­лять? Ум стран­ни­ка хо­ло­ден, а ле­тя­щая ду­ша не по­мыш­ля­ет о воз­вра­те!

         — Чем это ты за­нят? — пе­ре­би­ва­ет мои мыс­ли во­прос же­ны.

         Пау­за. Воз­вра­ще­ние в ре­аль­ность.

         — Сей­час до­пью чай и пой­ду на ра­бо­ту.

         Пау­за. Я улы­ба­юсь. Это — улыб­ка бла­жен­но­го.

 

         Ес­ли ты хра­нишь свое серд­це в не­дос­туп­но­сти, но по­зво­ля­ешь ему любить — его ус­лы­шит лишь та­кой же уз­ник.

 

         Ву Кхак Минь (Вьет­нам) умер три­ста лет на­зад, но был до то­го эгои­сти­чен, что не по­же­лал рас­стать­ся с ин­ди­ви­ду­аль­но­стью души — го­ло­дал сто дней, по­ка она не «вы­ле­те­ла» вон, а те­ло ста­ло ее ждать, не пор­тясь и не раз­ла­га­ясь во влаж­ном тро­пи­че­ском кли­ма­те. Ин­ди­ви­ду­аль­ная, не примк­нув­шая к об­ще­му ми­ро­во­му ду­ху душа — свое­об­раз­ный «вы­ро­док», вер­ши­на эго­из­ма лич­но­сти, ведь лю­бое по­ле, дух при­об­ре­тет лишь си­лу хао­са, ес­ли бу­дет со­сто­ять из са­мо­управ­ляе­мых ин­ди­ви­ду­аль­ных пер­во­кир­пи­чи­ков. Ска­жем, труд­но пред­ста­вить, что бу­дет с лу­чом све­та, ес­ли ка­ж­дый фо­тон нач­нет вес­ти се­бя так, как ему за­бла­го­рас­су­дит­ся. Ано­маль­ный фотон — не фо­тон, это «дур­ной свет».

 

         Ло­ги­ка ху­дож­ни­ка не­со­кру­ши­ма: «Пьян был. Не пом­ню. Не бы­ло, зна­чит!!!»

 

         Как в древ­но­сти зем­ной на­блю­да­тель встре­чал в не­бе не­ве­ро­ят­ных дра­ко­нов, так се­го­дня ты­ся­чи на­блю­да­те­лей фик­си­ру­ют в сво­бод­ном про­стран­ст­ве НЛО. Ци­ви­ли­за­ция рвет­ся в кос­мос, го­ни­мая не столь­ко меч­той, сколь­ко жад­но­стью пло­до­жор­ки. Увы, ис­кус­ст­во ле­таю­щей ры­бы не­по­нят­но ис­кус­ст­ву ны­ряю­щей пти­цы.

 

         По­иск ис­ти­ны для от­дель­ной лич­но­сти по­хож на жизнь оди­но­ко­го ко­ле­са: без движения — па­да­ет. За­то мно­же­ст­во ко­лес, сце­п­лен­ные во­еди­но, ус­той­чи­вы и в не­под­виж­но­сти, но — не­по­во­рот­ли­вы!

 

         Из Ле­нин­гра­да на ка­ни­ку­лы прие­ха­ла сту­дент­ка Нас­тя. Сес­сию сда­ла на по­вы­шен­ную сти­пен­дию, но са­ма счи­та­ет, что оцен­ки по­став­ле­ны не­за­слу­жен­но. Вме­сто от­ды­ха Ана­ста­сия учит до­ма то, что уже прой­де­но. Это не по­ка­зу­ха, ей оп­ро­ти­ве­ла не­оп­ре­де­лен­ность ми­ра. Она втай­не хо­чет стать вы­даю­щим­ся ас­ке­том, круп­ным спе­циа­ли­стом. Да­же в ее люб­ви есть глу­бо­ко скры­тый рас­чет, за­ты­каю­щий воль­ни­цу чувств кля­пом до­ка­за­тельств. Бед­ная Нас­тя! Ты бу­дешь с опо­зда­ни­ем «учить­ся» сво­ей люб­ви одна — по­сле то­го, как уви­дишь в за­чет­ке чувств не­ис­пра­ви­мый «не­уд».

 

         Дос­та­точ­но в хао­се поя­вить­ся од­ной-един­ст­вен­ной кон­стан­те, как весь ха­ос упо­ря­до­чи­ва­ет­ся. Ог­ля­нись: хао­са в ми­ре не су­ще­ст­ву­ет!

 

         Пол­зут по до­ро­гам да­ви­лен гор­бы, в да­виль­нях спе­шат на ра­бо­ту ра­бы. Кач­нись на уха­бе, ав­то­бус, кач­нись: во­ди­тель, по­стой, от ра­бо­ты оч­нись! Ру­ли на про­се­лок, по­ищем, мой друг, где па­да­ют звез­ды, где бе­рег и звук. Тря­сет­ся, гу­дит обез­ду­шен­ный конь, лишь тя­нет­ся шлей­фом бен­зин­ная вонь. Плот­ней, чем по­лен­ни­ца ко­ло­тых дров, по­те­ют ра­бы, да бо­ят­ся во­ров.

         Пол­зут по до­ро­гам да­ви­лен гор­бы: ро­ж­да­ет­ся ут­ро, мор­щи­нят­ся лбы, — да­виль­ня, да­виль­ня! лок­тя­ми под бок! на­ры­вы сло­вес­ные брыз­жут, как сок. В ка­зен­ных до­мах и руб­ли, и еда, бо­ят­ся ра­бы опо­зда­ний ту­да: от­дать­ся, при­нять, за­кру­тить, передать — нель­зя, не­воз­мож­но ни­как опо­здать! А глас ре­про­дук­тор­ный бод­ро им врет: «Без вас всё по­гас­нет! И утро — ум­рет!» И ка­ж­дый, кто едет в да­виль­не люд­ской, — «Ско­рее б по­гас­ло!» — же­ла­ет с тос­кой. Ка­ча­ет­ся горб, вер­тит сно­шен­ный скат, как бом­бы на взво­де, тер­пе­нье и мат…

         Но раб по­жи­лой на­став­ля­ет се­мью: «Я че­ст­ную жизнь от­ра­бо­тал свою!» Да­виль­ня, да­виль­ня, креп­ка твоя власть! Здесь ка­ж­дый спе­шит на си­де­нье упасть. Бы­ла бы до­ро­га, ра­бо­та бы­ла б! Во­ди­тель веселый — всех еду­щих раб.

 

         Человек — это квант эво­лю­ции.

        

         Иде­ал в ру­ках убийц ста­но­вит­ся аб­со­лют­ным ору­жи­ем! По­то­му что стрем­ле­ние к идеа­лу без­ус­лов­но. В этом блеск и тра­ге­дия об­ма­на.

 

         Силь­ный бу­дет жа­леть те­бя, глу­по­го, а слабый — поль­зо­вать­ся тво­ей глу­по­стью.

 

         Жен­щи­на ук­ре­п­ля­ет­ся ил­лю­зи­ей: внут­рен­нее муж­ское уп­рям­ст­во она при­ни­ма­ет за пол­но­стью от­сут­ст­вую­щую внут­рен­нюю во­лю. Жен­щи­на ку­рит, лег­ко со­гла­ша­ет­ся вы­пить, мно­го­слов­на и ко­кет­ли­ва, оде­ва­ет­ся яр­ко, в бе­се­де лов­ко де­мон­ст­ри­ру­ет ком­мен­ти­рую­щий ум, бе­зо­го­во­роч­но уве­ре­на в сво­ем ис­клю­чи­тель­ном пра­ве по­ла на ус­туп­ки и пер­вен­ст­во. Я люб­лю ее. Но «люб­лю» и «ви­жу» — раз­ные ве­щи; я ви­жу в ней по­ве­де­ние про­сти­тут­ки-ин­тел­лек­ту­ал­ки, и, что­бы не ос­кор­бить ее так на­зы­вае­мое дос­то­ин­ст­во, я улы­ба­юсь.

         — Убе­ри ух­мыл­ку! — это всё, что она по­ня­ла. Улыб­ка сму­ща­ет ил­лю­зио­ни­стов.

 

         Ут­ра­та свя­зи ме­ж­ду ис­крен­но­стью и ин­те­ре­сом за­став­ля­ет смот­реть в гос­тях нуд­ные се­мей­ные фо­то­аль­бо­мы, а в сво­ем доме — дос­та­вать свой та­кой же ар­хив.

 

         Но­вая ли­те­ра­ту­ра? Это все­гда по­сту­пок, в ре­зуль­та­те ко­то­ро­го по­яв­ля­ет­ся ли­те­ра­ту­ра о «но­вом».

 

         Кос­тя не при­тво­ря­ет­ся, это его глав­ный та­лант, за ко­то­рый и пострадал — уш­ла же­на, увез­ла за со­бой всю ме­бель. Кос­тя столк­нул­ся с про­бле­мой уст­рой­ст­ва эле­мен­тар­но­го бы­та.

         — Здрав­ст­вуй­те! Ска­жи­те, по­жа­луй­ста, это вы да­ва­ли объ­яв­ле­ние о про­да­же двух кре­сел? Как!.. Как про­да­ли уже?! Св… — не при­тво­ряю­щий­ся Кос­тя ед­ва не вы­мол­вил в те­ле­фон­ную труб­ку: «Сво­ло­чи!» — в этом его не­со­кру­ши­мое обая­ние, ко­то­рое мно­гие при­ни­ма­ют за не­вы­но­си­мость.

 

         Кос­тя пред­ло­жил идею ан­ти­ка­та­ст­ро­фы, но очень стра­дал от осоз­на­ния пла­гиа­та; до идеи упо­ря­до­чен­но­сти Соз­да­тель до­ду­мал­ся рань­ше.

 

         Фальшь, име­нуе­мая убе­ж­де­ни­ем, обыч­но дей­ст­ву­ет в два прие­ма: сна­ча­ла она за­став­ля­ет об­ма­нуть се­бя са­мо­го, а уж толь­ко потом — об­ма­ны­вать дру­гих.

         Лич­ность, же­ст­ко встав­шая на плат­фор­му убе­ж­ден­но­сти, вы­ра­жа­ет не се­бя, а са­мо­дос­та­точ­ность плат­фор­мы.

 

         Из двух удо­воль­ст­вий при­хо­дит­ся вы­би­рать: ли­бо удо­воль­ст­вие чи­тать, ли­бо удо­воль­ст­вие пи­сать. Мно­го пи­шу­щий, ма­ло чи­та­ет, мно­го чи­таю­щий сво­его не ска­жет.

 

         Сек­рет про­зы: в ткань по­ве­ст­во­ва­ния вво­дят­ся, вы­ра­жа­ясь язы­ком про­грам­ми­стов, «мар­ке­ры», пси­хо­ло­ги­че­ские ус­та­нов­ки, па­мят­ки, не­за­вер­шен­ное дей­ст­вие или дей­ст­вие с пред­по­ла­гае­мым раз­ви­ти­ем, во­про­сы, ос­тав­лен­ные без от­ве­та и т. д., а че­рез не­ко­то­рое вре­мя про­за­ик воз­вра­ща­ет­ся к этим «мар­ке­рам» и — про­ис­хо­дит у чи­та­те­ля ра­дость: он уз­на­ет ус­та­нов­ки, вы­тас­ки­ва­ет их, на­ко­нец, из по­лу­под­соз­на­тель­но­го уров­ня на уро­вень соз­на­ния, ра­ду­ет­ся, что его соб­ст­вен­ные пред­по­ло­же­ния сбы­лись, во­про­сы и их раз­ви­тие уга­да­ны верно — это воз­вы­ша­ет са­мо­лю­бие чи­та­те­ля так же при­ят­но, как пол­но­стью уга­дан­ный, к при­ме­ру, тест на ин­тел­лек­ту­аль­ную ис­клю­чи­тель­ность. В этом и есть сек­рет про­зы. Про­за не учит, проза — те­шит.

 

         Воз­мож­но, ко­му-то при­дет охо­та про­чи­тать эти за­пи­си. Что ж, они за­зву­чат пол­нее, ес­ли в па­рал­лель к ним про­смат­ри­вать пе­рио­ди­ку де­вя­но­сто­го го­да: со­бы­тия и кол­ли­зии вре­ме­ни на­хо­дят­ся там, а на­стоя­щие записки — толь­ко эхо.

 

         В ре­зуль­та­те кон­ку­рент­но­го раз­ви­тия ка­ж­дое по­лу­ша­рие на­ше­го мозга — ло­ги­че­ское и абстрактное — да­ло свой цве­ток ве­ры: упо­ва­ние на рас­чет и упо­ва­ние на чув­ст­во. На од­но нын­че мо­лят­ся тех­но­ло­ги, на другое — бо­го­сло­вы. Оба цвет­ка тя­нут­ся к небу — за оп­ло­до­тво­ре­ни­ем!

 

         Удач­ли­вых лю­дей под­жи­да­ет опас­ность, по­доб­ная бо­лез­ни во­до­ла­зов-ныряльщиков — глу­бин­ное опь­я­не­ние: чем про­ни­ца­тель­нее ста­но­вит­ся спе­циа­лист в сво­ей об­лас­ти, тем при­ят­нее ему по­гру­жать­ся в пу­чи­ну уз­ко­го зна­ния. С ка­ко­го-то мо­мен­та мож­но с уве­рен­но­стью ска­зать, что всплыть об­рат­но к раз­но­об­ра­зию жиз­ни у «ны­ряль­щи­ка» от нау­ки не хва­тит уже ни сил, ни вре­ме­ни.

 

         Ес­ли у ар­мии не ос­та­нет­ся воз­мож­но­сти до­ка­зать свою доб­лесть на сто­ро­не, она до­ка­жет ее на сво­ем народе — убив его или по­ста­вив на ко­ле­ни. Хо­ро­шей ар­мии, как хо­ро­ше­му спорт­сме­ну, нуж­на по­сто­ян­ная тре­ни­ров­ка, без нее она те­ря­ет фор­му. Ес­ли нет парт­не­ра, то есть вра­га, мож­но ис­поль­зо­вать «гру­шу», то есть — свой на­род. Этой ахил­ле­со­вой пя­той ар­мии поль­зу­ют­ся ос­ла­бев­шие пра­ви­те­ли и пра­ви­тель­ст­ва. Ко­гда трон на­чи­на­ет ша­тать­ся, пра­ви­те­ли раз­ре­ша­ют ар­мии пус­тить кровь. И ар­мия по­ка­зы­ва­ет един­ст­вен­ное, на что способна — доб­лесть уби­вать и быть уби­тым. Пра­ви­тель­ст­во тут же на­чи­на­ет при­зы­вать на­род гор­дить­ся сла­вой во­ен­ных. А со­че­та­ние гор­до­сти на­ро­да и сла­вы ар­мии де­ла­ют трон вновь не­уяз­ви­мым и не­зыб­ле­мым.

 

         Улыб­ка бла­жен­но­го ос­ве­ща­ет Апо­ка­лип­сис!

 

         В до­ме жи­вет очень лас­ко­вая со­ба­ка. Она иг­ра­ет, за­ис­ки­ва­ет, ска­лит­ся, же­лая по­нра­вить­ся ка­ж­до­му, кто ее ок­лик­нет. Да­же в спе­ци­аль­ной кни­ге про нее на­пи­са­но: «К не­се­нию служ­бы не го­дит­ся, лю­бит всех». Та­кая по­ро­да.

         В до­ме жи­вет очень лас­ко­вая жен­щи­на. Во­круг так мно­го лас­ки! От­че­го же мне пе­чаль­но?

 

         У ру­ля пар­тий­ной вла­сти сто­ят осо­бые лю­ди. Не ду­ра­ки. Не ту­пи­цы. Ан­ти­ве­ще­ст­во! Ан­ти­ве­ще­ст­во по от­но­ше­нию к ми­ру ис­кус­ст­ва и твор­че­ст­ва. Они лю­бят «брать на се­бя от­вет­ст­вен­ность», хо­тя ни­кто их об этой ус­лу­ге не про­сит. Да­же на­обо­рот.

         Во Двор­це куль­ту­ры от­кры­ли вы­став­ку «Эро­ти­ка». По­ка в экс­по­зи­ции бы­ли пред­став­ле­ны лишь об­на­жен­ные жен­ские те­ла, вы­став­ка бла­го­по­луч­но ра­бо­та­ла, но как толь­ко там поя­ви­лись изо­бра­же­ния об­на­жен­ных мужчин — по­сы­па­лись уг­ро­зы и при­ка­зы «свер­ху»: вы­став­ку не­мед­лен­но за­крыть! По­че­му? Боль­шин­ст­во из «бе­ру­щих от­вет­ст­вен­ность» — муж­чи­ны.

 

         К рас­пут­ст­ву и ни­ги­лиз­му под­тал­ки­ва­ют два за­пре­та: за­прет­ная мо­раль на те­ло и та­бу на мыс­ли.

 

         Что та­кое лю­бовь? Я не знаю! Не знаю! Не знаю, сколь­ко бы ни по­сти­гал глу­би­ны и слож­но­сти жиз­ни! Ведь толь­ко са­мый при­ми­тив­ный ум мо­жет на­звать лю­бо­вью вле­че­ние дво­их, их не­боль­шой уют, их мир на­сла­ж­де­ний, рев­но­сти, глу­по­сти… Лю­бовь во всем: в ка­ж­дом сло­ве, в ка­ж­дом вре­ме­ни, в ка­ж­дом предмете — она не зна­ет гра­ниц ни в меч­те, ни в ве­ще­ст­ве! Го­ре, ес­ли од­но­му хва­та­ет для люб­ви од­но­го лишь уте­ше­ния, ком­пли­мен­тов, по­та­ка­ния сво­им же­ла­ни­ям, при­хо­тям, вос­пе­ва­ния при­ви­ле­гий по­ла, а дру­гой вдруг уви­дел иной мир, иную даль, иную воз­мож­ность ми­ра, по­то­му что любовь — это все­гда бро­сок в не­ве­до­мое, че­рез край, че­рез не­воз­мож­ность! Что то­гда? Гос­по­ди! Од­на лю­бовь ста­но­вит­ся для дру­гой смер­тель­ным чу­до­ви­щем!

         Ка­ж­дый сво­бо­ден в сво­ем вы­бо­ре. Ка­ж­дый сво­бо­ден в сво­ей люб­ви. Но толь­ко на­прав­ле­ние ду­шев­но­го то­ка по­зво­лит от­де­лить в опас­ней­шей сво­бо­де люб­ви вы­со­кую жерт­вен­ность от обык­но­вен­но­го бляд­ст­ва; любовь — от­да­ет, самолюбие — тре­бу­ет; по­дая­ни­ем не на­сы­тишь­ся!

 

         Ты идешь, зна­чит, ты сде­лал свой вы­бор.

 

         Жен­щи­на на­ча­ла гу­лять. Вер­ну­лась в се­ре­ди­не но­чи, про­ку­рен­ная, на­глая.

         Спра­ши­ваю ут­ром: «При­шло вре­мя рас­ста­вать­ся?»

         — Ты так счи­та­ешь? Но, пой­ми, я же люб­лю те­бя! Про­сто мне хо­ро­шо с ним, я с ним — дру­гая… — в ее го­ло­се мне чу­дит­ся скры­тое зло­рад­ст­во, за­щи­та сво­его «за­кон­но­го» пра­ва на по­лу­че­ние удо­воль­ст­вий, ка­ких тре­бу­ет, тща­тель­но обе­ре­гае­мая в глу­би­нах на­ту­ры, са­моч­ка. В чем я ви­но­ват? В том, что не по­свя­тил всё свое вре­мя, про­ве­ден­ное с ней, ком­пли­мен­там и уха­жи­ва­ни­ям? Да. Пред­по­чел ос­во­бо­дить си­лы жиз­ни для ино­го дви­же­ния, ра­бо­ты. Ко­зоч­ка ос­та­лась на лу­гу. Ка­кое-то сверх­чу­тье без­оши­боч­но оп­ре­де­ля­ет поч­ти во всем «за­пах» лжи.

         Вот два без­от­чет­ных по­ступ­ка, раз­де­лен­ных вре­ме­нем: в на­ча­ле на­шей люб­ви я… ню­хал ее ха­лат, как пре­дан­ный зверь, за­пол­няя за­чем-то в ее от­сут­ст­вие зна­ко­мым за­па­хом свой, сто­ну­щий от из­быт­ка сча­ст­ли­во­сти, вос­торг. Этим ут­ром я за­чем-то без­от­чет­но по­доб­рал бро­шен­ный лиф­чик и по­ню­хал его: пах­ло омер­зи­тель­ным та­бач­ным пе­ре­га­ром.

 

         На­блю­дал, как жен­щи­на те­ши­лась с го­ро­ско­пом: «Ну, вот! Ви­дишь! Я на­ту­ра впе­чат­ли­тель­ная, не­по­сле­до­ва­тель­ная, мо­гу ув­ле­кать­ся. Че­го же ты хо­чешь? Это за­ло­же­но во мне, за-ло-же-но! И от это­го ни­ку­да не де­нешь­ся: нель­зя тре­бо­вать от че­ло­ве­ка то, что ему не да­но. Не да-но! По­нял? Я ни в чем не ви­но­ва­та!»

         Ка­кой вос­хи­ти­тель­но про­стой спо­соб объ­яс­нить лю­бую свою сла­бость и уж в даль­ней­шем не со­про­тив­лять­ся ей. Моя лю­бовь сча­ст­ли­ва от сво­его ни­что­же­ст­ва: мож­но те­перь, на­чи­тав­шись «объ­яс­не­ний», опус­тить кры­лыш­ки, не дер­гать­ся, плыть по те­че­нию.

         Да­же ес­ли го­ро­скоп ве­рен, не бу­дет ли от­важ­нее по­про­бо­вать прой­ти весь его круг, впи­тать в се­бя, в свою жизнь все его чер­ты и ха­рак­те­ры, все его сча­ст­ли­вые и не­сча­ст­ли­вые зна­ки? А это без­во­лие, эта под­чи­нен­ность стар­то­вой дан­но­сти: за­чем? за­чем фи­ни­ши­ро­вать на… стар­те, со­слав­шись на дан­ность, точ­нее, оп­рав­дав этим свою жизнь, тру­сость и без­во­лие ду­ши? Чем ты от­ли­ча­ешь­ся то­гда от ско­ти­ны? Толь­ко тем, что твои ин­стинк­ты бо­лее мно­го­чис­лен­ны и слож­ны? Хрю-хрю… По­бо­ри страх: данность — это лишь точ­ка опо­ры для пер­во­го ша­га, а дальше — иная дан­ность и сно­ва шаг… Иди, лю­би­мая! Ина­че ра­зомк­нут­ся на­ши жиз­ни.

 

         Вот при­хо­дит ут­ро: «Здрав­ст­вуй, жизнь моя!» — «Уби­рай­ся к чер­ту, спать же­лаю я!» Вот при­хо­дит пол­день: «Здрав­ст­вуй, жизнь моя!» — «Уби­рай­ся к чер­ту, есть же­лаю я!» Вот при­хо­дит ве­чер: «Здрав­ст­вуй, жизнь моя!» — «Уби­рай­ся к чер­ту, лечь же­лаю я!»

         Вот при­хо­дит пол­ночь… Вот при­хо­дит ут­ро… Вот при­хо­дит пол­день… Вот при­хо­дит ве­чер… В зер­ка­ле ка­ча­ет­ся глаз го­лу­биз­на: не вер­ну­лась за­пол­ночь лю­би­мая же­на.

 

         Судь­ба за­кон­чи­ла вра­ще­нье, це­лу­ет ду­шу за­бы­тье: в те­бе нет си­лы на про­ще­нье, во мне нет во­ли на жи­тье.

 

         Пре­зре­ние под­дер­жит жен­щи­ну в ее но­вом вы­бо­ре. Презрение — пи­та­тель­ная сре­да для жен­ских по­ступ­ков. «Алень­кий цве­то­чек», толь­ко на­обо­рот: по­лю­би­ла в об­ли­ке че­ло­ве­че­ском, а уви­де­ла в об­ли­ке чу­ди­ща и — кон­чи­лись тер­пе­ние и доб­ро­та кра­са­ви­цы.

 

         Жен­щи­на не долж­на ста­вить на про­шлое. Пла­тить при­дет­ся раз­оча­ро­ва­ни­ем в се­бе.

 

         Школь­ни­ки, вы­пу­ск­ни­ки один­на­дца­то­го клас­са, об­ра­ти­лись со стран­ной прось­бой: «Вы­сту­пи в на­шем ру­ко­пис­ном жур­на­ле». С чем? О чем? Не мо­гут ска­зать точ­но. Был бы сча­ст­лив, ес­ли они, дей­ст­ви­тель­но, по­чув­ст­во­ва­ли в ми­ре, пе­ре­пол­нен­ном ин­фор­ма­ци­ей, ра­цио­наль­но­стью и без­жа­ло­ст­ной спеш­кой кон­ку­рен­тов, го­лод на Сло­во. На­до, на­до го­во­рить! Ка­ж­до­му! О чем? О ком? По­сле то­го, как че­ло­век нау­чит­ся го­во­рить, его поч­ти не­воз­мож­но нау­чить слу­шать?! Кто ты, что ты, за­чем ты? — нет иной по­пыт­ки для от­ве­та, кро­ме сло­ва! Сло­во уни­вер­саль­но и для пло­ти, и для ду­ха. Уж не по­сред­ник ли? Что мы ищем, со­пос­тав­ляя два мира — внут­рен­ний и внеш­ний, пы­та­ясь за счет кри­виз­ны од­но­го ми­ра вы­пра­вить крив­ду дру­го­го, а вы­пра­вив, ужа­са­ем­ся но­вым ис­ка­жен­ным пер­спек­ти­вам? Мы ищем Че­ло­ве­ка! В се­бе, в ок­ру­жаю­щих, в бо­ли и в люб­ви, в стра­сти и ас­ке­тиз­ме, в по­та­ка­нии мыс­ли и в ог­лу­ше­нии вином — всю­ду мы ищем од­но: что на­зы­вать Че­ло­ве­ком? По­то­му что то, что мы на­зы­ва­ем этим име­нем сегодня — да­ле­ко от аб­со­лю­та и гар­мо­нии, да и гар­мо­нию всяк по­ни­ма­ет на свой соб­ст­вен­ный лад. По­это­му не сов­па­да­ют мас­шта­бы че­ло­веч­но­сти, мо­ра­ли, ду­хов­ных вы­сот, не сов­па­да­ют уси­лия раз­лич­ных че­ло­ве­че­ских жиз­ней. И вновь че­ре­да ро­ж­даю­щих­ся, уми­раю­щих, воюю­щих и со­зи­даю­щих су­ществ Зем­ли бе­жит по ни­точ­ке вре­ме­ни на­встре­чу убий­ст­вен­ной за­гад­ке: что есть Че­ло­век? Ищи! Це­ной ка­ж­до­го сво­его мгновения — ищи! По­то­му что за ка­ж­дое твое мгно­ве­ние за­пла­че­но ми­риа­да­ми мгно­ве­ний тво­их пред­ше­ст­вен­ни­ков. Че­ло­век! Он всю­ду, во всем, в ка­ж­дом, в про­шлом и в бу­ду­щем, он — это ты, это все мы, най­ди его обя­за­тель­но! За­да­ча не­ве­ро­ят­ная, по­то­му что че­ло­век не­объ­я­тен, как Все­лен­ная. Имен­но по­то­му не­ве­ро­ят­на и пре­крас­на жизнь, не сто­ит гу­бить ее ог­ра­ни­чен­ной жа­ж­дой и сле­пым слу­же­ни­ем це­ли. Ищи Че­ло­ве­ка! — У это­го пу­ти нет кон­ца.

 

         Ед­ва при­гре­ло солн­це, ед­ва про­би­лись на­ру­жу из вет­вей пер­вые ли­стья, — Яб­ло­ня про­сну­лась и за­пла­ка­ла: «Ох, не вы­рас­тут пло­ды, ох, не хва­тит мне сол­ныш­ка!» День и ночь Яб­ло­ня гром­ко при­чи­та­ла над сво­ей судь­бой: «Ох, но­чью кро­ты об­гры­зут мои кор­ни! Ох, по­бьет ме­ня гра­дом! Ох, раз­мо­ет дождь зем­лю! Ох, спа­лит ме­ня мол­ния! Ох!..».

         А пло­ды, тем вре­ме­нем, зре­ли и на­ли­ва­лись со­ком, им бы­ли без­раз­лич­ны вол­не­ния ма­те­ри-яб­ло­ни. На­ко­нец, при­шло вре­мя сбо­ра уро­жая: «Ко­му нуж­ны мои де­ти, кто их возь­мет? По­смот­ри­те, ка­кие они кра­си­вые и слад­кие!» Но ни­кто по­че­му-то не за­хо­тел со­рвать за­ме­ча­тель­ные пло­ды. Они упа­ли и сгни­ли. «Ох, как я бы­ла пра­ва!» — в от­ча­я­нье за­кри­ча­ла Яб­ло­ня. Но ни­кто в са­ду не по­жа­лел ее.

 

         У ме­ня есть мно­го то­ва­ри­щей, ко­то­рые на­чи­на­ют де­ла со слов: «Бо­юсь, не по­лу­чит­ся…» А ко­гда получается — ра­до­стью не с кем по­де­лить­ся, по­то­му что за­го­вор вна­ча­ле силь­нее ре­зуль­та­та в кон­це.

 

         Не на­до ме­ня це­нить, а на­до ме­ня лю­бить. Сер­деч­ная рвет­ся нить: в люб­ви не бы­ва­ет це­ны! Ты ви­дишь: вот дом пустой — не с этой я и не с той, не греш­ник и не свя­той, люб­лю толь­ко то, что люб­лю.

 

         Лю­бить СВО­ЕГО му­жа или СВОЮ же­ну очень удобно — лич­ных про­блем ста­но­вит­ся зна­чи­тель­но мень­ше.

 

         Ес­ли сча­ст­ли­вая жен­щи­на на­чи­на­ет вдруг жа­ло­вать­ся вслух, то за ее даль­ней­шее сча­стье при­дет­ся пла­тить.

 

         С художником Г. слу­чи­лась ис­то­рия. Ху­дож­ник был не про­стым, а ду­маю­щим пья­ни­цей. То есть, при­над­ле­жал к то­му ред­ко­му пле­ме­ни ос­к­вер­ни­те­лей по­коя жиз­ни, ко­то­рые при­ме­ня­ют фи­ло­со­фию на прак­ти­ке.

         Ху­дож­ник Г. по­ки­нул мир, за­крыл­ся на за­го­род­ной дач­ке и трое су­ток кря­ду горь­ко пил в оди­ноч­ку, ду­мая о тще­те и о брен­ном. Труд­но ска­зать, до че­го бы он до­ду­мал­ся даль­ше, но в лес­ной глу­ши его оты­ска­ла зна­ко­мая де­ви­ца, ко­то­рая то­же в эти дни ду­ма­ла о тще­те и о брен­ном.

         — Убей ме­ня, — спо­кой­но по­про­си­ла де­ви­ца.

         — Лад­но, — ле­ни­во со­гла­сил­ся ис­пол­ни­тель. — Сни­май туф­ли, в га­ло­шах пой­дешь. В лес. Здесь не бу­ду.

         Ми­нут два­дцать де­ви­ца жа­ле­ла туф­ли, по­том ре­ши­тель­но пе­ре­обу­лась в га­ло­ши, и двое за­ша­га­ли в ча­щу. В ру­ках у Г. бы­ли то­пор и ве­рев­ка.

         В ле­су он при­вя­зал ее к де­ре­ву, по­яс­няя: «Что­бы не раз­ма­зы­ва­ла кровь по зем­ле, ес­ли пол­зать еще бу­дешь… Да и ру­бить на твер­дом ство­ле удоб­нее…» Де­ви­ца серь­ез­но и му­же­ст­вен­но го­то­ви­лась к от­хо­ду. Ху­дож­ник был то­же серь­е­зен и рав­но­ду­шен: мыс­ли о тще­те и о брен­ном пол­но­стью ли­ши­ли его гу­ман­но­сти и со­стра­да­ния. Он за­мах­нул­ся то­по­ром… Де­ви­ца за­кры­ла гла­за…

         — А, черт! — ска­зал па­лач с до­са­дой. — За­был свет по­га­сить на да­че! И дверь не за­крыл!

         Он бро­сил то­пор на зем­лю и ушел.

         Ча­са че­ты­ре ху­дож­ник си­дел в по­ме­ще­нии, раз­мыш­ляя и по­тя­ги­вая порт­вейн. По­том вер­нул­ся в лес.

         — Сво­лочь! Мер­за­вец! Ско­ти­на! — за­ора­ла при­вя­зан­ная де­ви­ца, за­ви­дев па­ла­ча. — Раз­вя­жи сей­час же! — Он раз­вя­зал. Де­ви­ца стук­ну­ла его на­пос­ле­док и убе­жа­ла жить. А мас­те­ру жить или уме­реть бы­ло без раз­ни­цы. Он взял то­пор и ве­рев­ку и по­шел до­пи­вать порт­вейн.

 

         Про­гресс внут­рен­не­го и внеш­не­го ми­ров че­ло­ве­ка име­ют оди­на­ко­вую осо­бен­ность: для то­го, что­бы шаг­нуть впе­ред, на­до из­ба­вить­ся от фор­мы про­шло­го, со­хра­нив, по воз­мож­но­сти, содержание — из­вест­ная, па­ра­док­саль­ная ба­наль­ность, за­став­ляю­щая бу­к­валь­но ру­шить всё сна­ру­жи в ре­во­лю­ци­он­ном буй­ст­ве, ли­бо вы­во­ра­чи­вать­ся, уби­вая свой дух из­нут­ри. Тот про­гресс, ка­кой мы зна­ем, — тот путь гус­то усе­ян ко­сть­ми и тру­па­ми. Тру­па­ми ма­те­рий, тру­па­ми идей и ве­ро­ва­ний. Гру­бо, бе­зум­но, веч­но в ка­ком-то со­стоя­нии аф­фек­та со­вер­ша­ет­ся диа­лек­ти­че­ское «от­ри­ца­ние от­ри­ца­ния». Мо­жет быть, про­грес­су, жес­то­ко­му пу­ти по­сти­же­ний жиз­ни при­шла по­ра обу­чать­ся куль­ту­ре… убий­ст­ва?! Сто­про­цент­но со­сре­до­то­чив­шись в бла­го­го­вей­ной ра­до­сти на куль­ту­ре при­хо­да в мир, не про­иг­рал ли че­ло­век весь смысл бы­тия, по­за­быв о куль­ту­ре ухо­да?

         От­ра­бо­тав­шие ве­ще­ст­ва долж­ны по­ки­дать ор­га­низм (ор­га­низм об­ще­ст­ва, в ча­ст­но­сти, ес­ли го­во­рить о по­ли­ти­ке и по­ли­ти­ках) ре­гу­ляр­но и доб­ро­воль­но, иначе — за­пор, бо­ли… Ор­га­низм управ­ля­ет хо­дом от­хо­дов, а не на­обо­рот.

         Зав­тра в го­ро­де объ­яв­лен боль­шой ми­тинг. Воз­мож­но, бу­дет по­бои­ще: я ви­дел из ок­на ре­дак­ции, как ми­ли­цио­не­ры тре­ни­ро­ва­лись на­ка­ну­не в при­ме­не­нии ду­би­нок, щи­тов и аэ­ро­зо­лей. Ес­ли это слу­чит­ся, бу­дет очень не­хо­ро­шо, по­то­му что в куль­ту­ре убий­ст­ва все три стороны — на­род, власть и сила — не вла­де­ют глав­ным: без­зло­би­ем.

 

         Куль­ту­ра при­хо­да за­ви­сит от ок­ру­же­ния. Куль­ту­ра ухода — от те­бя са­мо­го.

 

         Стиль жиз­ни: по­нос же­ла­ний.

 

         Удов­ле­тво­рен­ная оби­да мо­жет вос­при­ни­мать­ся как со­сто­яв­шая­ся сво­бо­да.

 

         Мно­го­ты­сяч­ный ми­тинг про­шел от­но­си­тель­но спо­кой­но, без осо­бо­го экс­тре­миз­ма и край­них мер. Обош­лись кри­ком с три­бу­ны. За­би­тые ру­си­чи да­же в зло­бе сдер­жан­ны.

         По­че­му тол­па со­би­ра­ет­ся вме­сте? Что про­ис­хо­дит в не­ви­ди­мом ми­ре идей? Идеология — это ока­ме­нев­шая ве­ра. На­стоя­щая ве­ра не зна­ет идеа­ла. По­это­му бунт ве­чен.

 

         Са­мо­уве­рен­ность муж­чи­ны не зна­ет гра­ниц! Тер­пе­ние жен­щи­ны не зна­ет пре­де­ла! Страш­ны лишь ог­ра­ни­чен­ная са­мо­уве­рен­ность, обу­слов­лен­ное тер­пе­ние.

 

         Ис­кус­ст­вом не­уве­рен­но­сти ис­сле­до­ва­тель дол­жен поль­зо­вать­ся так же уве­рен­но, как уме­ни­ем ды­шать.

 

         Очень важ­но, став об­ще­ст­вен­ным дея­те­лем, не под­дать­ся со­блаз­ну при­нес­ти се­бя в жерт­ву вы­со­ко­му слу­же­нию об­ще­му де­лу, зая­вив: «Я боль­ше не при­над­ле­жу се­бе!» Та­кой «слу­жи­тель» мертв для про­грес­са и на­стоя­ще­го дви­же­ния, он те­перь все­го лишь за­лож­ник соб­ст­вен­но­го имид­жа, раб об­ще­ст­вен­ной ле­ген­ды.

 

         Ху­дож­ник вы­шел из за­поя, хва­ста­ет: «Пред­став­ля­ешь, до че­го до­жил! Ку­пил вче­ра водки — до сих пор сто­ит в хо­ло­диль­ни­ке! Не тро­гаю! Не на­до!»

         Бы­ло. Мно­го раз по­доб­ное бы­ло. Скуч­но. Не озор­но, не уди­ви­тель­но. Буд­то ма­лый ма­лец до­ло­жил ко­гда-то мам­ке, что боль­ше не гры­зет ног­ти, а мам­ка по­хва­ли­ла. Маль­цу уж три­дцать год­ков, а он всё но­ро­вит со­рвать по­хва­лу за то, что боль­ше не гры­зет ног­ти… Скуч­но. Бы­ло.

 

         Си­де­ли днем в ре­дак­ции, го­во­ри­ли об ин­те­граль­ной йо­ге, об оди­но­че­ст­ве, о не­ве­до­мом, о кос­ми­че­ских энер­ги­ях… Те­ле­фон­ный зво­нок! Из труб­ки па­ни­че­ский го­лос быв­шей же­ны: «С то­бой всё в по­ряд­ке? У нас на сте­не при­под­ня­лась и страш­но грох­ну­ла ги­та­ра. Жут­кие ощу­ще­ния!» Пол­тер­гейст.

 

         Стра­сти ми­ра вы­зы­ва­ют за­щит­ную реакцию — рав­но­ду­шие.

 

         Ис­тин­ная бес­пре­дель­ность все­гда на­чи­на­ет­ся с при­ми­ти­ва. Чем при­ми­тив­нее, тем бес­пре­дель­нее. И на­обо­рот. Ес­ли ви­дишь, что ого­род городят — это ту­пик, ко­нец, ско­рый и га­ран­ти­ро­ван­ный.

         Жить мне уже дав­но не страш­но, про­сто скуч­но. Я мно­гое умею и поль­зу­юсь этим, но что это при­но­сит? — чем боль­ше при­бав­ля­ет­ся уме­ния, тем об­шир­нее ста­но­вит­ся ску­ка. Стиль мо­ей жиз­ни, да и всех, кста­ти, ос­таль­ных мо­их по­дель­ни­ков по времени — это го­ро­дить ого­род. И до тех пор, по­ка я за­ни­ма­юсь этим са­мым го­ро­же­ни­ем ого­ро­да, ус­лож­не­ни­ем жиз­ни, — до тех пор мне бу­дет тес­но! Все­гда, всю­ду и во всем. Зная о сво­ем кон­це, я вы­би­раю наи­бо­лее даль­ние пу­ти к не­му: кос­мос, лю­бовь, бог, смерть, аб­со­лют. Но и там тес­но. Я смот­рю ту­да же, ку­да смот­рит вся­кий, воз­дев­ший очи го­ре. Де­тям мо­им сле­ду­ет обо­гнать ме­ня, вы­пих­нуть из мо­ей рам­ки, то­гда мож­но бу­дет по­смот­реть даль­ше. Из­ли­шек ску­ки по­мо­га­ет от­ку­пить­ся от соб­ст­вен­ной со­вес­ти и пло­дит па­ра­зи­тов. Нет ни­че­го пре­крас­нее при­ми­ти­ва! Ко­гда я за­ни­ма­юсь в по­сте­ли лю­бо­вью, мне не­ко­гда ду­мать о за­гад­ках не­бес­ных сфер.

 

         Жизнь пре­вра­ти­лась в очень длин­ный раз­го­вор. Из ко­то­ро­го по­лу­чил­ся очень ма­лень­кий круг во­про­сов. Это и есть от­вет.

 

         Опыт ве­дет к оп­ро­ще­нию. Са­мая страш­ная жажда — это жа­ж­ды про­сто­го: за­хо­чет­ся по­стру­гать пе­ро­чин­ным но­жич­ком ли­по­вый пру­тик, за­хо­чет­ся по­гла­дить ко­тен­ка, за­хо­чет­ся шеп­нуть обе­зу­мев­шей от люб­ви под­ру­ге: «Я хо­чу!»

 

         Же­не нуж­ны бо­ти­ноч­ки, ку­пить их в ма­га­зи­не не­воз­мож­но, то есть их про­сто нет; обувь в стра­не большевиков — по та­ло­нам. Же­на ка­ж­дое суб­бот­нее ут­ро хо­дит на ры­ноч­ную пло­щадь, ку­да съез­жа­ют­ся по­тор­го­вать сель­ские автолавки — мож­но, ес­ли по­ве­зет, ку­пить де­фи­цит. Дав­ка бы­ва­ет ди­кая, мо­гут за­топ­тать на­смерть; жа­ло­сти оз­ве­рев­шие лю­ди не зна­ют. Же­не нуж­ны бо­ти­ноч­ки, же­на чув­ст­ву­ет се­бя раз­де­той, об­ма­ну­той, ни­щей, оби­жен­ной, в ми­ну­ты не­сдер­жан­но­сти она мо­жет ис­крен­не ска­зать: «Всё пло­хо! Всё, всё, всё!!!» Я бы сшил бо­ти­ноч­ки из соб­ст­вен­ной ко­жи, ес­ли б она по­про­си­ла, я не бо­ец оче­ре­дей, у ме­ня нет бла­та. Что тут по­де­ла­ешь?

         — Лю­би­мая, ты зна­ешь сказ­ку про го­ло­го ко­ро­ля?

         — Знаю.

         — А про го­лую ко­ро­ле­ву?

         — Нет!

         — То­гда слу­шай…

         «При­гла­си­ли как-то ко­ро­ле­ву по­гос­тить в со­сед­нее ко­ро­лев­ст­во. Ста­ла она оде­вать­ся: пла­тье примерила — не по­нра­ви­лось, на­ки­ну­ла на пле­чи меха — не под­хо­дят, обувь перебрала — во­все рас­сер­ди­лась. Ни­ка­кая вещь из гар­де­ро­ба не нравится — всё но­шен­ное.

         — Порт­ные! — кри­чит. — Са­пож­ни­ки! Ко мне! Одень­те ме­ня!

         Ста­ли оде­вать-обу­вать, уго­ва­ри­вать, а угодить — не мо­гут.

         — Гос­по­ди! — кри­чит ко­ро­ле­ва. — Я же го­лая, мне на­деть на се­бя не­че­го! Всех каз­ню!

         — Ва­ше ве­ли­че­ст­во, вы пре­крас­но вы­гля­ди­те! — го­во­рят ей.

         А она за свое:

         — Го­лая! Го­лая! — И, дей­ст­ви­тель­но: ее в оде­ж­де ви­дят, а она, что ни примерит — ви­дит се­бя без ни­че­го… — Со­всем го­лая!

         И по­ня­ли слу­ги: убе­дить го­ло­го муж­чи­ну в том, что он одет — мож­но, а вот убе­дить оде­тую жен­щи­ну, что она не голая — нель­зя!»

         — Хо­ро­шая сказ­ка? — спро­сил я у же­ны. И она улыб­ну­лась.

         И я по­нял, что в этой жиз­ни мож­но по­те­рять всё, что име­ет це­ну: день­ги, долж­ность, дом, ро­ди­ну, до­ку­мент, дру­га, да­же лю­бовь, ес­ли хо­ти­те, но нель­зя те­рять то, что со­хра­нить труд­нее всего — нель­зя те­рять Улыб­ку! Це­на по­те­рян­ной Улыбки — ты сам, вся твоя жизнь.

 

         Ес­ли в люб­ви один счи­та­ет, что мо­жет се­бе по­зво­лить всё, что за­хо­чет, а дру­гой ду­ма­ет: пусть лю­бовь по­зво­ля­ет се­бе всё, что за­хо­чет­ся… — это со­су­ще­ст­во­ва­ние дво­их, где лю­бовь нау­чи­лась быть па­ра­зи­том!

 

         Я знал од­но­го нек­ро­фи­ла, он мно­го лет жил с мерт­вой жен­щи­ной: днем она ра­бо­та­ла в «го­ря­чем» це­хе ме­тал­лур­ги­че­ско­го за­во­да, а в по­сте­ли сра­зу же на­чи­на­ла хра­петь.

 

         Че­му и как ве­рит на­ша ма­моч­ка? Мень­ше все­го на­ша ма­моч­ка ве­рит сво­им соб­ст­вен­ным гла­зам, ушам и про­чим лич­ным чув­ст­вам. Чуть по­боль­ше она ве­рит гла­зам, ушам и чув­ст­вам со­се­дей. Еще больше — гла­зам, ушам и чув­ст­вам дру­зей и кол­лег по ра­бо­те. А че­му ма­моч­ка ве­рит бе­зо­го­во­роч­но? Бе­зо­го­во­роч­но на­ша ма­моч­ка ве­рит толь­ко по­пу­ляр­ным бро­шю­рам се­рии «Зна­ние», сто­лич­ным зна­ме­ни­то­стям и ноч­ным про­грам­мам Цен­траль­но­го те­ле­ви­де­ния.

 

         Ве­че­ром дедушка А. П. вспом­нил дав­нюю ис­то­рию: в мо­ло­до­сти он при­об­рел паль­то ин­ди­ви­ду­аль­но­го по­ши­ва, все очень хва­ли­ли по­куп­ку и мо­ло­дой вла­де­лец хо­дил гор­дый и уве­рен­ный в сво­ей за­ме­ча­тель­ной оде­ж­де до тех пор, по­ка не за­гля­нул как-то в мас­тер­скую к дру­го­му порт­но­му: «Ру­ки бы обор­вать то­му, кто это сде­лал!» — за­кри­чал порт­ной, ед­ва за­ви­дел из­де­лие кон­ку­рен­та. А. П. был, ко­неч­но, обес­ку­ра­жен: ведь всем паль­то очень нра­ви­лось по-на­стоя­ще­му, без лес­ти… Порт­ной то­гда по­яс­нил: «Лис­точ­ка! Смот­ри­те, как вам лис­точ­ку при­ши­ли!» Листочка — это та­кая по­лос­ка тка­ни над кар­ма­ном, де­ко­ра­ция. Так вот, од­на лис­точ­ка бы­ла при­ши­та тка­не­вым вор­сом не­пра­виль­но, вверх… Та­кую ме­лочь мог за­ме­тить толь­ко про­фес­сио­нал. Вы­вод прост: взгляд про­фес­сио­на­ла от­рав­лен специализацией — слиш­ком глу­бок и слиш­ком узок. Про­фес­сио­на­лизм де­ла­ет ра­дость от жиз­ни не уни­вер­саль­ной.

 

         Рес­тав­ра­тор Во­ло­дя, пре­крас­ный мас­тер, му­жик пя­ти­де­ся­ти лет имел чу­дес­ное свой­ст­во ума и характера — лю­бую, са­му слож­ную пу­та­ни­цу и не­по­нят­ность жиз­ни сво­дить к чрез­вы­чай­ной про­сто­те и че­рез это све­де­ние по­лу­чать для се­бя даль­ней­шую не­зыб­ле­мость и рав­но­ве­сие ду­ха. Од­на­ж­ды Во­ло­дя уви­дел НЛО, пло­хо спал ночь. Из про­чи­тан­ной по этой те­ме ли­те­ра­ту­ре вы­де­лил пред­ло­же­ние и ги­по­те­зы од­но­го уче­но­го-на­ту­ра­ли­ста и, как во­дит­ся, сде­лал свой соб­ст­вен­ный про­стой вы­вод: «Де­ре­вья ро­ди­лись здесь, на Зем­ле. А всё, что раз­мно­жа­ет­ся при по­мо­щи хреновни — ино­пла­нет­но­го про­ис­хо­ж­де­ния!»

 

         Ка­ж­дый ро­ди­тель же­ла­ет сво­им де­тям до­б­ра. Я и мои то­ва­ри­щи бо­рем­ся с про­гнив­шей, омер­зи­тель­ной в сво­ем ли­це­ме­рии и бес­по­щад­ной бес­прин­цип­но­стью вла­стью, ис­по­ве­дую­щей ду­хов­ное раб­ст­во, име­нуе­мое по­слу­ша­ни­ем и еди­но­мыс­ли­ем. Отец, ста­лин­ский «со­кол», че­ст­ный слу­жа­ка сво­его вре­ме­ни ис­крен­не со­ве­ту­ет: «Не му­ти!» Он аб­со­лют­но уве­рен, что добро — это по­слу­ша­ние, по­мно­жен­ное на че­ст­ность ра­ба. Это один из наи­бо­лее силь­но раз­ви­тых боль­ше­ви­ст­ских об­ма­нов, име­нуе­мый со­циа­ли­сти­че­ской пе­да­го­ги­кой: еди­ной и для ма­лы­ша, и для воз­рас­та рас­цве­та, и для за­ка­та жиз­ни. В этой «пе­да­го­ги­ке» глав­ные критерии — ра­ци­он корм­ле­ния «ис­ти­на­ми» и их до­зи­ров­ка. Внут­рен­ние по­треб­но­сти от­цов­ской ду­ши всю жизнь при­спо­саб­ли­ва­лись к ис­кус­ст­вен­но­му рациону — дру­го­го ва­ри­ан­та он те­перь не при­зна­ет. Та­кие же но­вые «со­ко­лы» на­пло­ди­лись от пре­ды­ду­щих… «Не му­ти!» — со­ве­ту­ет отец, опи­ра­ясь на свой жиз­нен­ный опыт ста­лин­щи­ны. Он же­ла­ет мне до­б­ра, то есть ду­хов­ной смер­ти и дрес­си­ро­ван­ной со­вес­ти. Я не от­ве­чаю: грех из­де­вать­ся над до­б­рым ста­ри­ком!

 

         Ма­ни­фест по­фи­ги­ста: «Всё по­фиг! Этот ло­зунг ве­дет к двум бес­ко­неч­ным да­лям: бес­ко­неч­но­му раз­ру­ше­нию или бес­ко­неч­но­му со­зи­да­нию. Мы вы­би­ра­ем гу­ма­низм, со­зи­да­ние. Ка­ж­дый, дос­тиг­ший воз­рас­та ду­хов­но­го ро­ж­де­ния, мо­жет со­вер­шен­но доб­ро­воль­но примк­нуть к пар­тии по­фи­ги­стов. Как от­дель­ная ор­га­ни­за­ция по­фи­ги­сты не су­ще­ст­ву­ют, по­то­му что им пофиг — об­ко­мы, гор­ко­мы и про­чие «ко­мы», пофиг — пар­тий­ные би­ле­ты, со­б­ра­ния, от­че­ты, клят­вы, вы­го­во­ры, долж­но­сти и пар­тий­ные взно­сы. По­фи­ги­сты не обя­за­ны ку­да-ли­бо вес­ти за со­бой, при­зы­вать и по­ка­зы­вать при­мер лич­ной жиз­ни по раз­ре­шен­но­му об­раз­цу. По­фи­ги­стам по­фиг сло­ва, ска­зан­ные из ре­про­дук­то­ра и сло­ва, на­шеп­тан­ные из-за уг­ла. По­фи­ги­сту гу­ма­ни­сти­че­ско­го тол­ка аб­со­лют­но по­фиг где и с кем бы­вать, аб­со­лют­но по­фиг лю­бая фи­ло­со­фия и идео­ло­гия. По­фи­ги­сту по си­лам спус­тить­ся в Тар­тар и вый­ти об­рат­но, воз­не­стись в рай и не за­дер­жать­ся там; по­фи­ги­стам не­ве­до­мы страх и бла­жен­ст­во. По­фи­гист мо­жет безо­пас­но ра­бо­тать в са­мой аг­рес­сив­ной ду­хов­ной сре­де, с са­мы­ми опас­ны­ми идея­ми. По­фи­ги­сту не­ве­до­мы са­мо­лю­бие и тще­сла­вие; по­фи­гист про­сто не за­ме­тит это­го ни в се­бе, ни в других — ему по­фиг! Диа­па­зон его воз­мож­но­стей в чув­ст­ве и в ло­ги­ке не зна­ет ог­ра­ни­че­ний в си­лу по­фи­гиз­ма! Со­зи­даю­щий по­фи­гист сча­ст­лив об­на­ру­жить ря­дом се­бе по­доб­но­го: сум­мар­ный по­фи­гизм обес­пе­чи­ва­ет бла­го­ден­ст­вие в дви­же­нии, че­го не мо­жет обес­пе­чить ни од­на им­пе­рия, име­ную­щая се­бя «веч­ной», ни од­на пар­тия, объ­яв­ляю­щая «ис­ти­ны», ни од­на си­ла вла­сти, ис­по­ве­дую­щая культ борь­бы или по­слу­ша­ния. Де­лая те же де­ла, что ты де­ла­ешь се­го­дня, сей­час, в дан­ный мо­мент, но не со­жа­лея о сво­ей жиз­нен­ной уча­сти, а ра­ду­ясь без­гра­нич­но­сти по­фи­гиз­ма, ты об­ре­та­ешь сво­бо­ду в лю­бом дей­ст­вии, в лю­бом про­яв­ле­нии бы­тия и в лю­бом вре­ме­ни».

 

         Ожи­да­ни­ем и рас­че­том ты ли­шишь се­бя удив­ле­ния в бу­ду­щем; без на­де­ж­ды на удив­ле­ние да­же празд­ник жиз­ни пре­вра­ща­ет­ся в од­но­об­раз­ное су­ще­ст­во­ва­ние.

 

         При­ме­та вре­ме­ни. В пят­на­дца­ти ки­ло­мет­рах от цен­тра го­ро­да есть кол­хоз име­ни отчества — «Путь Иль­и­ча». По­че­му-то над этим бре­до­вым твор­че­ст­вом в на­зва­ни­ях мно­гих по­доб­ных на­се­лен­ных пунк­тов ни­кто не сме­ет­ся.

 

         Мо­ло­дость на­ша раз­но­шер­ст­ная ком­па­ния про­ве­ла в по­кло­не­нии ви­ну. Ви­но объ­е­ди­ня­ло. Ви­но разъ­е­ди­ня­ло. Па­мять о том, что мы ко­гда-то за­про­сто бы­ли все вме­сте за­став­ля­ет по­ста­рев­ше­го пьяницу Г. воз­вра­щать­ся в оди­ноч­ку в «то» со­стоя­ние об­ще­го ра­до­ст­но­го един­ст­ва, а по­сле вос­по­ми­на­ний и про­трезв­ле­ния в оди­ноч­ку гос­тить в на­стоя­щем вре­ме­ни. Пол­ный кош­мар: в том вре­ме­ни он — вы­ду­ман­ный, в этом — не хо­зя­ин.

 

         То, что ре­бе­нок не ус­пел по­знать в иг­ре, бу­дет по­зна­но це­ной жиз­ни.

 

         Как ба­лов­ню судь­бы от­ра­вить жизнь мо­жет мел­кая не­уда­ча, так не­удач­ни­ка мо­жет све­сти с ума не­боль­шая по­бе­да, — он бу­дет шу­меть о ней так мно­го и гром­ко, что не­воль­но по­ду­ма­ешь: «Ах! У че­ло­ве­ка вы­рос­ли кры­лья! Жаль, что они вы­рос­ли ве­ли­чи­ной с во­робь­и­ные и не на том мес­те… — та­кая не­ле­пи­ца для по­ле­тов!»

 

         Без­обид­ные по от­дель­но­сти ве­ще­ст­ва в со­че­та­ни­ях мо­гут при­нес­ти мно­го бед­ст­вен­ных не­ожи­дан­но­стей. Хи­ми­че­ские сме­си, на­при­мер. Для че­ло­ве­че­ско­го же­луд­ка то­же не вся­кое со­че­та­ние го­дит­ся. Но осо­бен­но лю­бо­пыт­ные про­яв­ле­ния со­че­та­ний мож­но на­блю­дать в не­ма­те­ри­аль­ной, что ли, сфе­ре. По­ли­ти­че­ская эй­фо­рия, де­мо­кра­ти­че­ский пси­хоз под­ня­ли на гре­бень вол­ны со­бы­тий мно­гих об­ла­да­те­лей та­ко­го сим­био­за качеств — глу­по­сти и сверх­дея­тель­но­сти.

        

         На те­му сек­са за­ин­те­ре­со­ван­но го­во­ри­ли два че­ло­ве­ка сред­них лет. Оба — боль­шие рос­сий­ские лен­тяи, об­ло­мо­вы в жиз­ни, на­смеш­ни­ки и ту­не­яд­цы в сек­се. Тео­ре­ти­зи­ро­ва­ние на эту те­му, при оп­ре­де­лен­ном скла­де ха­рак­те­ра, мо­жет в Рос­сии за­про­сто за­ме­нить прак­ти­ку.

 

         Три­дца­ти­лет­няя де­воч­ка П.  сде­ла­ла от­кро­вен­ное за­яв­ле­ние: «Не с кем го­во­рить! С ду­ра­ка­ми раз­го­ва­ри­вать скуч­но, а умным — скуч­но го­во­рить со мной». Это вы­ра­же­ние, по­жа­луй, — ви­зит­ная кар­точ­ка боль­шин­ст­ва мо­их со­вре­мен­ни­ков.

 

         Есть один не­раз­ре­ши­мый во­прос: ка­кую из жен­щин лю­бить достойнее — ту, ко­то­рая ухо­дит, или ту, ко­то­рую уво­дят?

 

         У ме­ня есть зна­ко­мый ПРЫЩ, он очень лю­бит го­во­рить о се­бе: «По­смот­ри­те, ка­кие у ме­ня фор­мы, ка­кой я со­дер­жа­тель­ный, как мно­го все­го во мне за­клю­че­но!»

 

         Вы за­ме­ча­ли, что по­го­во­рив с кем-то по ду­шам, вас впо­след­ст­вии на­чи­на­ет слов­но бы тя­нуть к за­пом­нив­ше­му­ся со­бе­сед­ни­ку? По­то­му что ме­ж­ду вами — не­ви­ди­мый мост; вы вме­сте его строи­ли. «Раз­го­вор по ду­шам» — это строи­тель­ст­во вза­им­ных свя­зей, вза­им­но­го по­ни­ма­ния, вы­ра­бот­ка об­ще­го ми­ра и ми­ро­воз­зре­ния. Ра­ди че­го та­кой дол­гий, кро­пот­ли­вый труд? Ра­ди то­го, что­бы в крат­ком при­зна­нии, на­при­мер, пе­ре­бро­сить по на­ве­ден­но­му ду­шев­но­му «мос­ту» ос­нов­ной «груз» отя­го­щен­ной ду­ши. Раз­ряд­ка про­изош­ла, но мост ос­тал­ся, гру­зы по не­му боль­ше не пе­ре­бра­сы­ва­ют­ся… — это бес­по­ко­ит здра­вый смысл: за­чем на­ве­де­на и со­хра­ня­ет­ся не­дей­ст­вую­щая кон­ст­рук­ция? Долж­на дей­ст­во­вать! По­это­му по­треб­ность в ис­по­ве­ди мо­жет стать срод­ни нар­ко­ти­че­ской. Не луч­ше ли по­сле то­го, как «мост» вы­пол­нил свою функ­цию, сжечь его, не со­жа­лея? Что­бы не отя­го­щать друг дру­га со­блаз­ном по­нра­вив­ше­го­ся со­еди­не­ния.

 

         То, что гро­зит ги­бе­лью, пре­ду­пре­ж­да­ет пер­вым. Это ли не друг?

 

         Сияю­щая элек­три­че­ская лам­па боль­ше все­го на­по­ми­на­ет мне са­мо­влюб­лен­ность: она так же уве­ре­на, что ток в се­ти про­ис­хо­дит ис­клю­чи­тель­но бла­го­да­ря ее сия­нию!

 

         Толь­ко трус­ли­вая лю­бовь бо­ит­ся по­те­рять сво­его ти­ра­на.

 

         Любовь — бо­гат­ст­во. Зна­чит, долж­ны быть рос­тов­щи­ки, куп­цы, тран­жи­ры и ран­тье. Сре­ди мо­их зна­ко­мых мужиков — од­ни по­би­руш­ки.

 

         Инакомыслие — ди­тя со­су­дов тес­ных: то тес­ны са­по­ги, то те­сен це­лый мир. Из­вест­но, что иг­рою с не­из­вест­ным ре­ша­ют жизнь и аре­стант, и кон­во­ир!

 

         В го­ро­де был морг. Его снес­ли. На этом точ­но мес­те по­строи­ли об­ком пар­тии. По­том ту­да все­лил­ся Гос­со­вет.

 

         Лю­би­мая! По­до­ж­ди, не пе­ре­би­вай, ты слиш­ком от­вы­кла от это­го пре­крас­но­го сло­ва: лю­би­мая! Но при­вык­ла к ус­та­ло­сти, к то­му, что веч­но не хва­та­ет че­го-то. По­до­ж­ди! Да­вай еще раз по­смот­рим друг дру­гу в гла­за: пом­нишь, там жи­ло хо­ро­шее сча­стье, веч­ное и не­скон­чае­мое? Да­вай по­зо­вем этот свет! Дай мне твои ру­ки. Ка­кие они? Я со­всем за­был, ко­гда в по­след­ний раз дер­жал их вот так, с неж­но­стью и не­изъ­яс­ни­мым по­ви­но­ве­ни­ем. Мор­щин­ки… На­вер­ное, ты то­же ста­ла дру­гой от бес­ко­неч­ных оче­ре­дей, обе­ща­ний, веч­ной стир­ки и веч­ной не­хват­ки вре­ме­ни. Ко­неч­но, ты ста­ла дру­гой. Ты с тру­дом по­ни­ма­ешь эти стран­ные слова — о люб­ви… Да­вай, хоть не­на­дол­го, спря­чем мыс­ли или спря­чем­ся от них са­ми! Не на­до се­го­дня бе­жать на ры­нок за зло­бой и дав­кой, не на­до со­жа­леть о про­сро­чен­ных та­ло­нах на ви­но и са­хар, не на­до за­ни­мать у со­се­дей «де­сят­ку» до по­луч­ки. Не на­до! Се­го­дня, лю­би­мая, твой день! Твой пе­чаль­ный празд­ник в этой боль­шой и пе­чаль­ной стра­не. Пусть се­го­дня твоя ду­ша от­дох­нет. Как сде­лать так, что­бы ни­ко­гда не ра­зомк­ну­лись на­ши ру­ки, что­бы не ис­сяк­ла, не обор­ва­лась ме­ж­ду на­ми не­ви­ди­мая нить — чув­ст­во?! Как по­ве­рить, что судьба — на­ша слу­жан­ка, а не на­обо­рот?! Слиш­ком не­на­де­жен мир во­круг, слиш­ком то­ро­п­лив и жа­ден, ему не­по­ня­тен этот крик, этот ше­пот, это за­кли­на­ние, вы­рвав­шее­ся из­нут­ри, из на­ше­го про­шло­го или из на­ше­го будущего — из все­го, что ро­ди­лось с этим вос­кли­цаю­щим ше­по­том: «Лю­би­мая!» Да­вай уди­вим­ся се­го­дня друг дру­гу: не ме­лоч­ны ли ста­ли на­ши же­ла­ния, не пре­вра­ти­лись ли мы с то­бой в жи­вых ку­ко­лок, не на­зы­ва­ем ли мы за­бо­ты о повседневности — мыс­ля­ми? Что нас ждет впе­ре­ди? Я не спа­су те­бя, лю­би­мая, от бу­ду­ще­го, но я по­пы­та­юсь быть ря­дом. Не плачь, за­чем? Не го­во­ри ни­че­го! В тво­их гла­зах свет и ра­дость. Мы сбы­ва­ем­ся в сбыв­ших­ся лю­дях.

 

         От чу­жой ни­ще­ты лег­ко и удоб­но от­ку­пить­ся ми­ло­сер­ди­ем. Доб­ро со­тво­ря­ет­ся лич­но. На­де­ять­ся на святость — свя­тым не стать.

 

         Он на нее смот­рел, как на бож­ни­цу, вни­мал на­сто­ро­жен­нее, чем вор, с тя­же­лым серд­цем тай­но­го рев­нив­ца все­лял он скорбь в пус­тяш­ный раз­го­вор.

 

         Хо­чешь стать са­мым не­сча­ст­ным че­ло­ве­ком в ми­ре? То­гда по­пы­тай­ся ос­ча­ст­ли­вить всех!

 

         Стиль лю­бов­ни­ка: де­ло­вая неж­ность.

 

         От­кро­ве­ние, че­ло­ве­че­ская ис­крен­ность очень на­по­ми­на­ют огонь, по­это­му со­бе­сед­ни­кам луч­ше не впа­дать в си­туа­цию «внут­рен­не­го сго­ра­ния». Имен­но этим от­ли­ча­ет­ся учи­тель от на­зи­даю­ще­го пе­да­го­га.

 

         У во­ен­ных есть по­ня­тие: «бой на унич­то­же­ние», то есть, без жи­вых и пленных — это за­да­ние со­вер­шить на «от­лич­но» мас­со­вое убий­ст­во. В этом аду кто вы­жи­вет? Раз­ве что не­уяз­ви­мый. Так вот. Ли­те­ра­то­ру, как пра­ви­ло, боль­но­му в той или иной сте­пе­ни нар­цис­сиз­мом, не ху­до бы иметь в ли­це кри­ти­ка та­ко­го же про­тив­ни­ка, кто мог бы не со­дро­га­ясь и не ища оп­рав­да­ний и ком­про­мис­сов, все­гда ра­бо­тать «на унич­то­же­ние» про­из­ве­де­ний: ес­ли уничтожил — зна­чит, не жиль­цы. Ос­та­нут­ся лишь не­уяз­ви­мые, веч­ные, про­зрач­ные для вре­ме­ни сло­ва! За та­кую ус­лу­гу на­стоя­ще­му кри­ти­ку на­до пла­тить не обидой — ему за это жизнь от­дашь!

 

         Чув­ст­во­вать и страдать — это еще не уме­ние. На­стоя­щее умение — чув­ст­во­вать, не стра­дая!

 

         Что зна­чит уча­ст­во­вать в де­мо­кра­ти­че­ских вы­бо­рах, ес­ли я не знаю сво­их де­пу­та­тов, ес­ли к по­ли­ти­за­ции на­се­ле­ния я от­но­шусь как к на­вя­зан­но­му, спе­ци­аль­но на­са­ж­ден­но­му мас­со­во­му пси­хо­зу, ес­ли в из­би­ра­тель­ном бюл­ле­те­не я вы­чер­ки­ваю все фа­ми­лии, а фа­ми­лии ру­ко­во­ди­те­лей и чле­нов КПСС — вы­чер­ки­ваю не про­сто так, а с наи­ог­ром­ней­шим на­сла­ж­де­ни­ем и удо­воль­ст­ви­ем пле­бея, до­пу­щен­но­го плю­нуть в «ба­ри­на» без по­след­ст­вий: тьфу! Что это зна­чит? Это зна­чит, что ба­рин ко­вар­но по­ум­нел.

 

         Кон­ст­рук­то­ру, опе­ре­див­ше­му в сво­их иде­ях на­стоя­щую дей­ст­ви­тель­ность, рас­счи­ты­вать на при­зна­тель­ность так же аб­сурд­но, как, ска­жем, мла­ден­цу-внут­ри­ут­роб­ни­ку тре­бо­вать вы­да­чу пас­пор­та: все­му свой срок, всё долж­но «по­спеть». Увы, в че­ло­ве­че­ском ста­де мно­гое жи­вет на­из­нан­ку: пер­вым по­спе­ва­ет не плод, а — по­треб­ность.

 

         Мно­го лет на­зад художник Г. в оди­ноч­ку одер­жал по­бе­ду над Со­ве­та­ми, ко­то­рая на­шла свое вы­ра­же­ние в же­лез­ном прин­ци­пе: пить ви­но и вод­ку всю­ду, со все­ми, все­гда и сколь­ко вле­зет, но — кро­ме со­вет­ских празд­ни­ков. В дни все­на­род­ных гу­ля­ний ху­дож­ник трезв и скор­бен: прин­ци­пи­аль­ность по­бе­ди­те­ля обя­зы­ва­ет!

 

         Стран­ные мо­гут ино­гда слу­чать­ся со­бы­тия! Не­удов­ле­тво­рен­ная ду­хов­ность лег­ко на­хо­дит хо­тя бы вре­мен­ную ком­пен­са­цию в сек­се, в при­ми­тив­ном уте­ше­нии, да­же в са­мо­унич­то­же­нии. Тя­га к веч­но­му и воз­вы­шен­но­му по­ле­ту жиз­ни тол­ка­ет на край, к ощу­ще­нию сво­бод­но­го, но, увы, очень уж ко­рот­ко­го по­ле­та-па­де­ния.

 

         Лю­бовь и обладание — по­ня­тия со­су­ще­ст­вую­щие и не­за­ви­си­мые.

 

         Ран­няя ди­аг­но­сти­ка вос­при­ни­ма­ет­ся как на­го­вор или ос­корб­ле­ние.

 

         Жен­щи­ны нау­чи­ли ме­ня го­во­рить сло­во «не»: не го­во­ри кри­ти­че­ски и не об­су­ж­дай ни­ко­гда ее качеств — она пре­крас­на; не прекословь — она все­гда пра­ва; не откровенничай — это ис­ку­ша­ет на под­лость; не де­мон­ст­ри­руй силу — это ис­ку­ша­ет на месть; не будь сча­ст­ли­вее ее — это ее сле­зы; не учи разуму — она зна­ет луч­ше; не срав­ни­вай чувства — про­иг­ра­ешь; не тро­гай родственников — бу­дешь чу­жим; со­чув­ст­вуй зависти — она при­мет те­бя за сво­его; не за­да­вай не­угод­ные во­про­сы; про­яв­ляй толь­ко доз­во­лен­ное не­по­слу­ша­ние; не мол­чи, ее воз­бу­ж­да­ет звук, ее воз­бу­ж­да­ет го­лос; не за­бы­вай о датах — она на­зы­ва­ет это вни­ма­тель­но­стью.

 

         Дос­та­точ­но уме­ни­ем под­ме­нить ра­зум, что­бы управ­лять же­ла­ния­ми.

 

         Снил­ся сон. Ог­нен­ный шар с че­ло­ве­че­ским ли­цом. Толь­ко я ему обрадовался — он «по­хи­тил» ме­ня; толь­ко я по­чув­ст­во­вал страх — он уда­рил ме­ня. Нель­зя не­на­ви­деть, нель­зя ра­до­вать­ся: жить с неизвестным — это уме­ние быть ни­кем.

 

         Дья­вол не мо­жет убить вас без ва­ше­го же со­гла­сия. По­ищи­те это со­гла­сие в себе — оно есть обя­за­тель­но!

 

         Ду­ша, не знаю­щая по­коя да­же в люб­ви, по­доб­на усерд­но­му ка­тор­жа­ни­ну.

 

         До­пус­тим, за вре­мя сво­его су­ще­ст­во­ва­ния че­ло­ве­че­ст­вом на­ра­бо­та­но во­круг пла­не­ты не­кое не­ви­ди­мое ве­ще­ст­во, ко­то­рое мо­жет стать сре­дой оби­та­ния для ино­род­ной жиз­ни. Так, во вре­мя при­ли­ва вме­сте с под­няв­шей­ся во­дой в за­лив за­хо­дит ры­ба… Не эту ли «ры­бу» мы ви­дим, по­рой, в не­бе­сах и сно­ви­де­ни­ях?!

 

         Про­сто­го но­си­те­ля обая­тель­ной, уни­каль­ной идеи лю­ди час­то при­ни­ма­ют, как уни­каль­ную лич­ность. Это не­прав­да. Са­мое пе­чаль­ное, что «но­си­тель» и сам ве­рит в из­бран­ность судь­бы, т. е. на­чи­на­ет от­но­сить­ся к идее, как об­ла­да­тель и тор­го­вец. Идею в тис­ках лич­но­сти ам­пу­ти­ру­ет субъ­ек­ти­визм.

 

         Как ты, че­ло­век, от­но­сишь­ся к де­тям сво­им, так при­ро­да по­сту­пит и с то­бой!

 

         Есть тип муж­чин, ком­пен­си­рую­щих кос­ность на­ту­ры силь­ным ру­ко­по­жа­ти­ем, а сла­бость ума — гром­кой ре­чью. Та­ко­вы, в ча­ст­но­сти, мно­гие чван­ли­вые чи­нов­ни­ки-про­вин­циа­лы.

 

         Не кон­ку­рен­тов уби­раю: без ман­д­ра­жа и ку­ра­жу я им, пред­ставь­те, по­мо­гаю и, из­ви­нив­шись, об­хо­жу. Не­бла­го­дар­ная ус­лу­га, ко­гда все ла­ют­ся, как псы, на­по­ми­нать: что друг для дру­га мы про­сто гирь­ки и ве­сы.

 

         О, жен­щи­на! Луч­ше по­зволь се­бе од­ну боль­шую сла­бость, чем ты­ся­чу ма­лень­ких! Я в со­стоя­нии пе­ре­тер­петь пер­вое, что не в со­стоя­нии оп­ла­тить вто­рое.

 

         Убеждение — сол­дат­чи­на ду­ха.

 

         Ве­рую­щий ла­тыш, ад­вен­тист седь­мо­го дня, ты­ча паль­цем в не­бо: «Че­го хо­тят? Че­го пы­та­ют? За­чем про­бу­ют? Кто зна­ет: что там?! Ишь, сколь­ко их раз­ве­лось нын­че: экс­т­ра­сен­сы, уче­ные, пси­хо­те­ра­пев­ты, ас­т­ро­ло­ги… Нель­зя про­сто так брать­ся за то, че­го не зна­ешь! Мо­жет, ТАМ вы­со­ко­вольт­ные про­во­да?!»

 

         Га­даю же­не по ру­ке: «Вот тут, на ли­нии жиз­ни, ви­ди­мо, где-то пе­ред кли­мак­сом, це­лый ве­ер му­жи­ков… Ну и гу­лять же ты бу­дешь!»

         От­ве­ча­ет мгно­вен­но и радостно — в тон, в шут­ку: «Да, я та­кая!»

 

         Криш­наи­ты по­ют мантры — зву­ко­вые клю­чи, от­кры­ваю­щие че­ло­ве­ка для не­бес­ных то­ков. В прин­ци­пе, лю­бое слово — ман­тра, на­до лишь су­меть его про­из­не­сти и, со­от­вет­ст­вен­но, ус­лы­шать. Для это­го со­всем не обя­за­тель­но быть вос­точ­ным фа­на­том.

 

         К вес­не на лес­ных не­про­точ­ных озе­рах от из­быт­ка бо­лот­ных га­зов по­до льдом слу­ча­ет­ся за­мор, и ес­ли в та­ком льду про­ру­бить окно — ры­ба, обе­зу­мев­шая без ки­сло­ро­да, бу­дет вы­пры­ги­вать на лед са­ма; «ры­ба­чить» в та­ком мес­те и в та­кое вре­мя мож­но хоть ков­шом.

         …Власть так дол­го дер­жа­ла лю­дей вне мыс­лей о не­бе, что слу­чил­ся ду­хов­ный «за­мор». Те­перь в лю­бое про­руб­лен­ное ок­но «ве­ры» ле­зут и ле­зут ого­ло­дав­шие ду­ши. Са­мое вре­мя для под­ле­цов-бра­конь­е­ров!

 

         Борьба — это не по­ли­ти­ка, не ут­вер­жде­ние пер­вен­ст­ва, не раз­ру­ше­ние во имя со­зи­да­ния. Борьба — это по­иск ес­те­ст­ва!

 

         Как су­ще­ст­ву­ет зо­ло­той запас — са­мая на­деж­ная ва­лю­та в ми­ре де­нег, так в ми­ре ду­ха це­нен не­по­ко­ле­би­мый че­ло­век. Честь — это «ва­лю­та» ра­зу­ма и чувств.

 

         Че­ло­век ин­те­ре­сен тем, что: сказанное — де­ла­ет­ся, а сделанное — го­во­рит.

 

         По от­но­ше­нию к при­ро­де я мо­гу на­звать се­бя не «ца­рем» при­ро­ды, не «пре­об­ра­зо­ва­те­лем» ее или «за­вое­ва­те­лем», а лишь пла­гиа­то­ром, об­ла­даю­щим, в ча­ст­но­сти, да­ром сло­вес­ной ин­тер­пре­та­ции ми­ра; при­ро­да пе­ре­хит­ри­ла свое чван­ли­вое ди­тят­ко, че­ло­ве­ка, — она да­ет ему са­мо­соз­на­ние, лег­ко пре­вра­щаю­щее­ся в не­кий кол­лапс: са­мо­влюб­лен­ное, тще­слав­ное соз­да­ние, са­мо­на­де­ян­но на­ре­каю­щее се­бя лич­но­стью. Я не кри­ти­кую, а кон­ста­ти­рую. Соб­ст­вен­но, ин­тер­пре­та­тор природы — это боль­шой та­лант и боль­шая ра­бо­та: строи­тель­ст­во ци­ви­ли­за­ции.

 

         У од­но­го муд­ре­ца бы­ла мо­ло­дая и кра­си­вая же­на, к то­му же и умом ее бог не об­де­лил. Муд­рец жил скром­но, лю­бил лю­дей и боль­ше все­го в жиз­ни це­нил во­про­сы. Мо­ло­дой же­не то­же нра­ви­лось за­да­вать во­про­сы. Так она уз­на­ла: о люб­ви, о веч­но­сти, о про­шлом, о бу­ду­щем, о тай­нах ду­ши. Но вско­ре бес­по­лез­ные во­про­сы ей на­ску­чи­ли, и она ста­ла спра­ши­вать со­всем о дру­гом: по­че­му у нее нет кра­си­во­го ве­чер­не­го пла­тья, по­че­му нет до­ро­гих ук­ра­ше­ний, по­че­му ни­кто не ве­зет ее по­смот­реть три­де­вя­тое цар­ст­во, по­че­му у нее в ко­шель­ке бы­ва­ет пус­то?

         — Раз­ве на­ша лю­бовь не за­ме­ня­ет те­бе все бо­гат­ст­ва ми­ра? — спро­сил удив­лен­ный и опе­ча­лен­ный муд­рец.

         — Я не мо­гу ду­мать о люб­ви, ко­гда ко­ше­лек мой пуст! — за­кри­ча­ла раз­гне­ван­ная кра­са­ви­ца.

         — Возь­ми… — ска­зал муд­рец же­не и про­тя­нул ей ту­го на­би­тый день­га­ми ко­ше­лек, — но с од­ним ус­ло­ви­ем: вер­нешь­ся в мой дом, ко­гда на дне ко­шель­ка не ос­та­нет­ся ни од­ной ко­пей­ки.

         Жен­щи­на очень об­ра­до­ва­лась та­ко­му по­во­ро­ту судь­бы и ста­ла со­вер­шать ка­ж­дый день ты­ся­чи по­ку­пок, пу­те­ше­ст­во­вать по все­му ми­ру, по­то­му что ко­ше­лек ока­зал­ся не про­стым, а вол­шеб­ным: сколь­ко из не­го ни бери — кон­ца-края день­гам нет. На­ко­нец, на­ску­чи­ло ей вла­деть тем, за что мож­но за­пла­тить мо­не­той, за­хо­те­лось ей по­го­во­рить о веч­но­сти, о люб­ви, о тай­нах ду­ши… Вер­ну­лась она к муд­ре­цу.

         — Пуст ли ко­ше­лек? — он ее спра­ши­ва­ет.

         — Нет, нис­коль­ко не убы­ло, — от­ве­ча­ет.

         — Уго­вор до­ро­же де­нег! — за­сме­ял­ся муд­рец. — Го­лод­ная лю­бовь сы­тую все­гда пе­ре­хит­рит! — и дверь у кра­са­ви­цы пе­ред но­сом за­крыл.

 

         Идеология — это рак ве­ры.

 

         Цель­ность на­ту­ры лег­ко про­ве­рить: оди­на­ков ли ты в об­ще­нии с раз­ны­ми людь­ми? оди­на­ков ли ты в об­ще­нии до­ма и на ра­бо­те? оди­на­ков ли ты с лю­би­мы­ми и вра­га­ми? оди­на­ков ли ты во сне и на­яву? оди­на­ков ли ты в жиз­ни и в смер­ти?

 

         Ху­дож­ник из­рек: «Рос­сия! Ти­та­ны ду­ха! Ли­ли­пу­ты де­ла!»

 

         Со­вет­ская им­пе­рия раз­ва­ли­ва­ет­ся. Ли­хо­ра­доч­но со­вер­ша­ют­ся вы­бо­ры, ли­хо­ра­доч­но соз­да­ют­ся не дей­ст­вую­щие за­ко­ны. Ре­аль­ный кри­зис ост­ро ну­ж­да­ет­ся в сво­бод­ных прак­ти­ках. Нет… В пар­ла­мен­ты по­па­да­ют лег­че все­го ак­те­ры, пи­са­те­ли, журналисты — пер­вый эше­лон, дей­ст­вую­щий об­ра­зом, сло­вом, про­по­ве­дью. Мно­го ли тол­ку от за­ме­ны бес­че­ст­но­го бол­ту­на на прав­ди­во­го?! Сло­вес­ная прав­да бы­ст­ро кон­ча­ет­ся, и то­гда на­до бу­дет изо­бре­тать не­что, по­хо­жее на правду — но­вый гип­ноз, но­вый фарс. Нет про­фес­сио­наль­ных по­ли­ти­ков, есть про­фес­сио­наль­ные сво­ло­чи, апо­ло­ге­ты сис­те­мы. Но­вой или старой — не важ­но. Уве­рен­ный в се­бе, при­ни­ма­ет ре­ше­ния за дру­гих.

 

         Да­ли роль — по ро­ли и сыг­ра­но бу­дет.

 

         Так смот­рит раб — за го­ри­зон­ты, так — са­мо­ед, зна­ток но­ры… Взгляд чер­тит ли­ния­ми фрон­та в воображении — ми­ры! Так смот­рят в мо­ре: без­от­чет­но взгляд ищет аб­рис ко­раб­ля. Так смот­рят в не­бо, буд­то чье-то вни­ма­ет яв­ст­вие зем­ля!

 

         Но­вый вид ли­те­ра­ту­ры: до­ку­мен­таль­ная пси­хо­ло­гия.

 

         «От­ку­да при­дут на­ши?» — спро­сит на Ру­си ос­то­рож­ный но­ви­чок жиз­ни, пар­ти­зан сво­бо­ды, на­род­ный опол­че­нец ве­ры. И за­про­ки­нет го­ло­ву в не­бо, и шаг­нет, сча­ст­ли­вый, на­встре­чу сво­ей бес­смыс­лен­ной ги­бе­ли!

 

         В гла­зах бо­га и дья­во­ла оди­на­ко­вая глу­би­на; зем­ное они ви­дят оди­на­ко­во.

 

         Плоть — толь­ко «вер­хуш­ка айс­бер­га» жиз­ни, ее ви­ди­мая и ося­зае­мая фор­ма. Мыш­цы дер­жат­ся на ко­ст­ном ске­ле­те. А что яв­ля­ет­ся ос­то­вом для са­мо­го ске­ле­та? Нель­зя ли по­пы­тать­ся всту­пить в кон­такт с при­ви­де­ни­ем и на­рас­тить на его «го­ло­грам­му» кле­точ­ную ткань?

 

         Че­ло­век по­лу­чит­ся толь­ко в том слу­чае, ес­ли си­лу взять у дья­во­ла, а тер­пе­ние у бо­га.

 

         Пио­нер­ское: «Будь го­тов! — Все­гда го­тов!» — про­дуб­ли­ро­ва­ли для сво­его дет­ско­го на­се­ле­ния на­цио­наль­ные мень­шин­ст­ва Рос­сии. На уд­мурт­ском это зву­чит так: «Дась-лу! — Коть ку­дась!» «Дась-лу!» — это пио­нер­ская га­зе­та на уд­мурт­ском язы­ке, убы­точ­ная за от­сут­ст­ви­ем под­пис­чи­ков. Од­но вре­мя быв­шая же­на ве­ла в До­ме пио­не­ров кру­жок юных кор­рес­пон­ден­тов. Ре­бя­та бы­ли все рус­ские, но в «Дась-лу!», тем не ме­нее, «ин­фор­маш­ки» но­си­ли ре­гу­ляр­но. Их пе­ча­та­ли. А с го­но­ра­ром вро­де бы до­го­во­ри­лись так: по­сколь­ку бес­пас­порт­ным де­тям руб­ли-ко­пей­ки в кас­се вы­да­вать не по­ло­же­но, бу­дут их вы­сы­лать на ад­рес ру­ко­во­ди­тель­ни­цы, по­ло­жив­шись на ее по­ря­доч­ность; по об­ще­му со­гла­ше­нию день­ги эти ре­ше­но бы­ло из­рас­хо­до­вать на ну­ж­ды ни­ще­го круж­ка юн­ко­ров. Кое-что по пе­ре­во­дам, дей­ст­ви­тель­но, ино­гда при­хо­ди­ло. Но глав­ное удив­ле­ние бы­ло впе­ре­ди. Со сле­дую­ще­го го­да к нам в поч­то­вый ящик три­ж­ды в не­де­лю ста­ли за­тал­ки­вать по тол­стой пач­ке (штук по 20!) пио­нер­ской га­зе­ты на уд­мурт­ском язы­ке, ко­то­ро­го не знал ни­кто в се­мье. Что за черт! На­ко­нец, вы­яс­ни­лась при­чи­на «шут­ки». В ре­дак­ции очень бы­ли оби­же­ны на свою убы­точ­ную не­чи­тае­мость и, как мог­ли, со­труд­ни­ки по­мо­га­ли де­лу рос­та ти­ра­жа и по­пу­ляр­но­сти. Оп­ла­та за часть за­ме­ток вы­сы­ла­лась, как обыч­но, в нор­маль­ных руб­лях-ко­пей­ках, а часть — го­до­вой под­пис­кой на «Дась-лу!» Так за год на наш ад­рес и на­ко­пи­лось штук два­дцать этих под­пи­сок. То-то поч­таль­он, на­вер­ное, удив­лял­ся: за­чем столь­ко в од­ну квар­ти­ру? А как же: коть ку­дась!

 

         Ес­ли у смер­ти есть 1000 при­чин, а у жиз­ни 1001 — это мир жиз­ни!

 

         Пи­са­те­ли прин­ци­пи­аль­но от­лич­ны друг от дру­га: у од­них бы­ва­ет не­пре­одо­ли­мое же­ла­ние го­во­рить, а у других — не­об­хо­ди­мость со­об­щать.

 

         Рас­сказ о же­не йо­га в Рос­сии мож­но на­звать «Ба­ба йо­га».

 

         Чув­ст­во рав­но­ве­сия ру­ко­во­дит ус­пеш­ным дви­же­ни­ем. Чув­ст­во!

 

         Сце­на лег­ко про­ща­ет, ко­гда ав­тор про­бу­ет се­бя в ди­ле­тант­ском ис­пол­ни­тель­ст­ве, но она бес­по­щад­на для ис­пол­ни­те­лей, во­зом­нив­ших се­бя ав­то­ра­ми.

 

         1992 г. Два го­да пол­ный дос­туп к лю­бой ви­део­про­дук­ции, два го­да про­вин­цию щед­ро на­пол­ня­ли сто­лич­ные зна­ме­ни­то­сти-га­ст­ро­ле­ры, два го­да от­но­си­тель­ной свободы — три­умф и ан­шлаг пев­цов, групп, шар­ла­та­нов и оди­но­чек-про­па­ган­ди­стов, ре­ли­ги­оз­ных мис­сио­не­ров и т. д. Пре­крас­ный вы­бор! Но: удов­ле­тво­ри­ли пер­вый го­лод, и пе­ре­шли на… ме­ст­ный ма­те­ри­ал. Уст­рои­ли, на­при­мер, свое ноч­ное про­вин­ци­аль­ное шоу; би­ле­ты ра­зо­шлись без рек­ла­мы и за­дол­го до пред­став­ле­ния. Не­у­жто ме­ст­ная са­мо­дея­тель­ность луч­ше сто­лич­ных про­фес­сио­на­лов? Нет, де­ло не в этом. Про­вин­ции за­хо­те­лось имен­но че­го-то сво­его, че­го-то жи­во­ро­ж­ден­но­го здесь, не за­пи­сан­но­го на плен­ку, не от­ре­пе­ти­ро­ван­но­го до про­фес­сио­наль­но­го ав­то­ма­тиз­ма. Ме­ст­ный пат­рио­тизм пе­ре­жи­ва­ет оче­ред­ное воз­ро­ж­де­ние: сколь­ко раз­но­го му­со­ра всплы­вет в этой лег­кой сре­де!

 

         Еще раз: пи­шу­щие де­лят­ся на пи­са­те­лей и опи­са­те­лей.

 

         А. П. вы­жил в кон­цен­тра­ци­он­ном ла­ге­ре, в пле­ну; вер­нул­ся об­рат­но по­сле окон­ча­ния вой­ны в стра­ну, где смер­тель­ная опас­ность ре­прес­сий гро­зи­ла ото­всю­ду: вы­жил. Двое его де­тей вы­рос­ли та­лант­ли­вы­ми при­спо­соб­лен­ца­ми; с дет­ст­ва раз­ви­тие спо­соб­но­стей бы­ло на­прав­ле­но на мак­си­маль­ную адап­та­цию к сре­де, ко­то­рая из­на­чаль­но трак­то­ва­лась как не­что аг­рес­сив­ное, унич­то­жаю­щее, не­дос­той­ное, т. е. обес­пе­че­ние «вы­жи­ва­ния» в та­кой сре­де оп­рав­ды­ва­ет при­ме­не­ние лжи, хит­ро­сти, хо­ж­де­ние по го­ло­вам со­пер­ни­ков. Де­тей отец нау­чил вос­при­ни­мать жизнь как веч­ный конц­ла­герь с его бес­по­щад­ны­ми вол­чь­и­ми за­ко­на­ми и ис­пы­та­ния­ми: не про­дашь, не смол­чишь во­вре­мя, не сво­ру­ешь, не по­кло­нишь­ся, не рассчитаешь — не вы­жи­вешь! За­кон жизни — смерть! Внуку А. П. то­же ста­ра­ет­ся пе­ре­дать «мо­раль» конц­ла­ге­ря: «На­до уметь скры­вать…» Лю­бо­пыт­но, что на­вы­ки су­ще­ст­во­ва­ния, при­об­ре­тен­ные в ус­ло­ви­ях кро­ва­вой мя­со­руб­ки, лег­ко пу­те­ше­ст­ву­ют во вре­ме­ни, лег­ко ус­ваи­ва­ют­ся и в сы­тое, ка­за­лось бы, вре­мя; они пе­ре­да­ют­ся че­рез лю­бую фор­му об­ще­ния, в том чис­ле, и че­рез лю­бовь ста­ро­го к ма­ло­му; над­лом­лен­ная лич­ность ис­то­ча­ет опас­ный «ви­рус» — ду­маю­щий эго­изм.

         Ста­ри­ки, за­ра­жен­ные убе­ж­ден­но­стью, не­из­ле­чи­мы.

 

         По­пе­ре­мен­ное, по­ляр­ное воз­дей­ст­вие яв­ле­ний ми­ра на мир че­ло­ве­ка на­по­ми­на­ет дей­ст­вие пе­ре­мен­но­го то­ка на… транс­фор­ма­тор. «На­маг­ни­чи­ва­ясь» из ней­траль­но­го со­стоя­ния до оп­ре­де­лен­но­го пре­де­ла, до на­сы­ще­ния, лич­ность не мо­жет вер­нуть­ся в ис­ход­ное со­стоя­ние имен­но тем пу­тем, ка­ким она из не­го вы­шла: все­гда ос­та­ет­ся во внут­рен­нем ми­ре че­ло­ве­ка «ос­та­точ­ная на­маг­ни­чен­ность» — ли­ния внут­рен­ней жиз­ни, на­по­ми­наю­щая пет­лю Гис­те­ре­зи­са.

         Мож­но сде­лать не­ко­то­рые вы­во­ды, на­ри­со­вав гра­фи­че­скую ил­лю­ст­ра­цию: ми­ни­маль­ная пло­щадь «пет­ли» со­от­вет­ст­ву­ет мак­си­маль­но­му КПД лич­но­сти; человек — «транс­фор­ма­тор» энер­гий бо­га; ме­ж­ду не­бом и людь­ми воз­мо­жен «че­ло­век-под­стан­ция».

 

         По­зво­ни­ла. По­го­во­ри­ли. На­пос­ле­док: «Ка­кую-то еще га­дость хо­те­ла про те­бя ска­зать и за­бы­ла… Вот ведь! Да­же рас­строи­лась!..» У нас за­ме­ча­тель­ные от­но­ше­ния: она мо­жет ска­зать, что угод­но, я мо­гу что угод­но вы­слу­шать.

 

         Не хо­чешь от­ве­чать? Еще луч­ше! Не лю­бишь? Еще луч­ше! Го­нишь? Еще луч­ше! Что бы ни слу­чи­лось, по­вто­ряй: «Еще луч­ше!» — это за­кли­на­ние сде­ла­ет твой оп­ти­мизм бес­смерт­ным.

 

         В кос­тю­ме вра­га мож­но прой­ти по его тер­ри­то­рии, а в те­ле че­ло­ве­ка мож­но ри­ск­нуть прой­ти по жиз­ни.

 

         Слы­шать другого — это не слу­шать се­бя.

 

         Че­рез днев­ни­ко­вые кни­ги, че­рез мо­за­ич­ную кар­ти­ну жиз­ни, сло­жен­ную из боль­ших и ма­лых на­блю­де­ний, от­кро­ве­ний и т. д., мож­но «про­тя­нуть», за­дан­ную за­ра­нее нить-те­му, и то­гда на эту нить «на­лип­нут» род­ст­вен­ные фак­ты; но­вое со­че­та­ние ин­фор­ма­ции бу­дет на­по­ми­нать уже не мо­заи­ку, а ин­ст­ру­мент уз­ко­го про­фес­сио­нал. Соб­ст­вен­но, ка­че­ст­во лю­бой мо­за­ич­ной мо­де­ли жиз­ни мож­но про­ве­рять с по­мо­щью не­хит­ро­го индикатора — «крас­ной ни­ти» ка­кой-ли­бо од­ной те­мы; «тя­же­ле­ет» нить при протягивании — жизнь в днев­ни­ке есть!

 

         Слож­ность все­гда не столь­ко в соз­да­нии тео­рии, сколь­ко в дос­туп­ном для по­ни­ма­ния ее уп­ро­ще­нии. Один из мо­их зна­ко­мых «тео­ре­ти­ков» го­во­рил о ко­ли­че­ст­вен­ных оцен­ках ка­че­ст­ва жиз­ни на пер­вом ее, пи­та­тель­ном, что ли, уров­не: «В ци­ви­ли­зо­ван­ных стра­нах не су­ще­ст­ву­ет пси­хо­за же­луд­ка, вы­зван­но­го ожи­да­ни­ем не­дое­да­ния. По­это­му ко­ли­че­ст­вен­ный ана­лиз удоб­нее про­во­дить на «вхо­де» «чер­но­го ящи­ка», ка­ко­вым че­ло­век является — т. е. по ко­ли­че­ст­ву при­ня­тых ка­ло­рий. В Рос­сии всё на­обо­рот! Удоб­нее на­блю­дать на вы­хо­де. На­при­мер. За день про­из­во­дит­ся сред­не­ста­ти­сти­че­ским ин­ди­ви­дом два­дцать сан­ти­мет­ров ка­ла сред­не­вяз­кой кон­си­стен­ции, за де­сять дней — два мет­ра, за пят­на­дцать лет, в сред­нем, — два ки­ло­мет­ра, за жизнь — че­ты­ре-пять ки­ло­мет­ров. Жизнь че­ло­ве­ка мож­но из­ме­рить не толь­ко в еди­ни­цах вре­ме­ни!

 

         Как оту­чить жен­щи­ну ку­рить? В сем­на­дцать лет — ни­как. В три­дцать мож­но по­ста­вить ее пе­ред зер­ка­лом и спро­сить о ше­лу­ша­щей­ся ко­же: «Это что за по­тас­ку­ха?» В девяносто — то­же ни­как, но обя­за­тель­но сле­ду­ет по­ку­пать ей си­га­ре­ты по­креп­че и не те­рять на­де­ж­ды, что она все-та­ки ум­рет.

 

         От прон­зи­тель­ной ис­крен­но­сти ди­ле­тан­та не­бе­са мо­гут пла­кать гор­ше и сме­ять­ся силь­нее, чем от вы­со­чай­ше­го, но по­вто­ряю­ще­го­ся ис­кус­ст­ва вир­туо­зов.

 

         Жизнь жены — ка­че­ли. А я-то кто для нее? Два стол­ба с пе­ре­кла­ди­ной!

 

         Во­ис­ти­ну: работа — ле­чит! При­чем, ле­чит так, что «боль­ной» по­сле вы­здо­ров­ле­ния ста­но­вит­ся здо­ро­вее преж­не­го. Где еще есть та­кой врач?!

 

         Я ка­ж­дый день стал го­во­рить же­не сло­ва о люб­ви, как она то­го хо­те­ла. В кон­це кон­цов, это ее пе­ре­ста­ло интересовать — мож­но те­перь по­го­во­рить и по-че­ло­ве­че­ски.

 

         В на­шем до­ме все строи­те­ли: муж стро­ит ме­бель, же­на стро­ит глаз­ки.

 

         Идеа­лизм упо­ва­ет не на свою вы­го­ду. По­это­му на не­го нель­зя по­ло­жить­ся.

 

         Сла­бый па­лач ис­пы­ты­ва­ет страх пе­ред силь­ной жерт­вой.

 

         Сон та­кой. В от­пуск я ни­ку­да не по­ехал, а стал на са­до­вом уча­ст­ке, в ма­лень­кой сто­ляр­ке те­сать се­бе гроб. Из хо­ро­ших до­сок, очень ста­ра­тель­но. Поч­ти ме­сяц работал — от­лич­но по­лу­чи­лось. По­ста­вил гроб в ком­на­ту, по­сте­лил в нем и стал спать. По­том за­па­ко­вал по­на­деж­нее и на чер­дак поднял — до вос­тре­бо­ва­ния. Очень был рад и удов­ле­тво­рен со­бой. Но тут по­лу­чаю я во сне из­вес­тие: мой друг С. по­мер и гро­ба-то у не­го как раз нет. Черт! От­дал я ему свой гроб, сде­лан­ный с та­ким тща­ни­ем и лю­бо­вью!

         Про­снул­ся. При­шел на ра­бо­ту. Ви­жу, С. си­дит в сво­ем ка­би­не­ти­ке, рад ме­ня ви­деть. А я не рад: жаль гро­ба.

 

         Еще сон. День вы­но­са. Я ле­жу в гро­бу. К мо­мен­ту вы­но­са в ком­на­те со­бра­лось мно­го раз­но­го на­ро­да. Же­на спря­та­лась на кух­не и не вы­хо­дит. Слы­шу, зо­вут ее по­про­щать­ся с лю­би­мым му­жем… А она как за­кри­чит: «Вы же ви­ди­те, что мне и вый­ти-то не в чем! Да­же пла­тья чер­но­го нет!»

 

         «Отец наш Не­бес­ный! Да про­сла­вит­ся имя Твое! Да на­сту­пит Цар­ст­вие Твое! Да свер­шит­ся во­ля Твоя как на не­бе, так и на зем­ле! По­дай же нам ны­не хлеб наш на­сущ­ный, и про­сти нам пре­гре­ше­ния на­ши, как и мы про­ща­ем тем, кто со­гре­шил пред на­ми, и удер­жи нас от ис­ку­ше­ния, и от лу­ка­во­го нас за­щи­ти, ибо Твое и Цар­ст­во, и си­ла, и сла­ва во­ве­ки. Аминь».

         Свет­лое Хри­сто­во Вос­кре­се­ние. Пас­ха. Древ­ний и пре­крас­ный празд­ник лю­дей, их не­ис­ся­каю­щей ве­ры в спра­вед­ли­вое и вы­со­кое при­ми­ре­ние. Че­ло­век улы­ба­ет­ся че­ло­ве­ку. Че­ло­век же­ла­ет че­ло­ве­ку доб­ро­го сча­стья. Улыб­ка на ли­це и мир в серд­це под­ни­ма­ют че­ло­ве­че­скую ду­шу над ли­хом и бе­дой.

         Че­ло­век с ми­ром в серд­це го­во­рит: путь борь­бы об­ре­чен на по­ра­же­ние. Дей­ст­вие по­ро­ж­да­ет про­ти­во­дей­ст­вие. Это не мо­жет про­дол­жать­ся бес­ко­неч­но. Это гро­зит кра­хом и ги­бе­лью. Луч­шая гармония — мир и со­труд­ни­че­ст­во все­го жи­во­го; в про­ти­во­дей­ст­вии, но не в борь­бе за по­бе­ду. Жа­ж­да все­об­щей ве­ли­кой победы — жа­ж­да ти­ра­на и за­вое­ва­те­ля!

         Улыб­нись, че­ло­век! По­же­лай ближ­не­му сво­ему сво­бо­ды и све­та! Слиш­ком дол­го ты, и твой ближ­ний «бо­ро­лись»: за еди­но­мыс­лие, за бе­зо­го­во­роч­ную дис­ци­п­ли­ну, ко­то­рая под­ме­ни­ла со­бой куль­ту­ру, за дос­роч­ное вы­пол­не­ние не­из­вест­но чьих за­да­ний, за… Гос­по­ди! За что толь­ко не бо­ро­лись! На­стоя­щее дви­же­ние од­на­ж­ды пе­ре­пу­та­ли с борь­бой на месте — бес­смыс­лен­ной и бес­по­щад­ной. Тот, кто жа­ж­дет ре­ван­ша в борь­бе, ищет про­тив­ни­ка так, как друг не ищет дру­га. Враг дол­жен быть вы­ду­ман, ес­ли по­бе­ди­тель ищет свою вы­ду­ман­ную по­бе­ду. Враг — смысл его жиз­ни! Не ос­та­лось вра­гов во­круг? Ни­че­го! — Соз­на­ние «по­бе­ди­те­ля» най­дет их и внут­ри се­бя… Движение — это жизнь, пре­одо­ле­ние, бла­го­род­ст­во на­стоя­ще­го са­мо­по­жерт­во­ва­ния; борьба — это под­виг во имя при­ка­за, это сле­зы, это не­на­висть, это об­ман. Вспом­ни свое имя: оно точ­но та­кое же, как у твое­го бра­та и тво­ей сестры — Че­ло­век. Вам не­че­го и не­за­чем здесь де­лить.

         По­гиб­ли в ог­не при­ка­зов са­мо­уве­рен­ных лже-пас­то­ров и лже-про­ро­ков хра­мы, на­ро­ды, кни­ги. Да, они уш­ли. Но они обя­за­тель­но вос­крес­нут, им не су­ж­де­но уй­ти на­все­гда, по­то­му что ос­та­лась в лю­дях свет­лая ве­ра. Ве­ра не в при­ка­зы и «осоз­нан­ную не­об­хо­ди­мость», а ве­ра в мир и ра­дость по­зна­ния, ра­дость ро­ж­де­ния и строи­тель­ст­ва жиз­ни.

         Все эти го­ды ве­ра ли­цом к ли­цу стоя­ла пе­ред без­ве­ри­ем, ко­то­рое мог­ло бро­сить ее в псих­боль­ни­цу, в тюрь­му, мог­ла вы­слать вон из стра­ны. Ве­ру ве­ли лю­бовь и тер­пе­ние. Без­ве­рие по­кло­ня­лось борь­бе и зло­бе. Ве­ра вос­кре­са­ет. Мед­лен­но, ос­то­рож­но, в ка­ж­дом из нас, в ка­ж­дой ус­тав­шей и обоз­лен­ной ду­ше: вос-кре-се! Гос­по­ди! Мы ус­та­ли ве­рить в борь­бу, сде­лай так, что­бы мы по­ве­ри­ли единственно — в лю­бовь!

         Пе­ло ра­дио: «Мы ро­ж­де­ны, чтоб сказ­ку сде­лать бы­лью…» Сде­ла­ли! Сел Еме­ля-лен­тяй на вол­шеб­ную печь и стал из­да­вать ука­зы, че­го бы «по щучь­е­му ве­ле­нию» на­доб­но ис­пол­нить. Не ис­пол­ни­лось.

         По ка­п­ле, по ша­жоч­ку взой­дет ве­ра в доб­ро и в жизнь ка­ж­до­го. И толь­ко то­гда воз­вы­сит­ся жизнь. И не бу­дет ми­ли­цей­ский за­слон дер­жать обо­ро­ну церк­ви в пас­халь­ную ночь, не бу­дут бранд­спой­ты по­ли­вать во­дой лю­бо­пыт­ст­вую­щую тол­пу под­вы­пив­ших без­бож­ни­ков, не бу­дут… По­то­му что де­ло, соб­ст­вен­но, да­же и не в бо­ге, а в нас са­мих. Это ведь нам ска­за­но: «Во­ис­ти­ну вос­кре­се!»

 

         Об­ли­ком он на­по­ми­нал спив­ше­го­ся Бу­ра­ти­но… Он был по­хож на спив­ше­го­ся Карл­со­на… Это бы­ла спив­шая­ся Зо­луш­ка… Уди­ви­тель­но! При­ме­не­ние сло­ва «спив­ший­ся» к обая­тель­ным ге­ро­ям дет­ских ска­зок сра­зу пре­вра­ща­ет их в яр­чай­ших пред­ста­ви­те­лей рус­ской тра­ге­дии.

 

         От че­го те­ря­ет рав­но­ве­сие ду­ша? Да­же при трез­вом те­ле она «опь­я­ня­ет­ся» ле­стью, зло­бой, за­ви­стью, жад­но­стью, но с осо­бой силой — жа­ло­стью к се­бе! И то­гда «вес­ти­бу­ляр­ный ап­па­рат» ду­ши пе­ре­ста­ет ра­бо­тать. И ду­ша ва­ля­ет­ся в гря­зи.

 

         По ме­ре уве­ли­че­ния мас­шта­ба жиз­ни та­бу на гре­хи ис­че­за­ет. Внеш­не­го бо­га мож­но и нуж­но урав­но­ве­сить бо­гом внут­рен­ним; человек — се­ре­дин­ка ме­ж­ду ни­ми: ре­шай, как и ку­да кач­нешь­ся? Мо­жет быть, грех — это ко­гда внут­ри те­бя тьма?

 

         На­род­ная сказка — ду­ша на­ро­да. Бу­к­валь­но. Ис­сле­до­вав ее, мож­но об­на­ру­жить в ду­ше на­ро­да са­мые уяз­ви­мые мес­та и без­оши­боч­но ма­нить его, об­ма­ны­вать, экс­плуа­ти­ро­вать меч­ты. При­чем, пой­ман­ный за ду­шу, на­род так и не пой­мет до са­мой сво­ей гибели — от че­го вдруг пло­хо ста­ло? Народ — это Ахил­лес, а сказки — его ахил­ле­со­ва пя­та.

 

         Это твоя же­на? Моя. Это твои де­ти? Нет. Чьи же они? Это ее де­ти. По­че­му?! По­то­му что она од­на их хо­те­ла. А ты? Я толь­ко ис­пол­нил. Зна­чит, это все-та­ки твои де­ти? Нет. По­че­му? По­то­му что я не звал их.

 

         Мир из­ме­ня­ет­ся еже­мгно­вен­но. Как ми­ни­мум, ско­рость его из­ме­не­ния близ­ка к ско­ро­сти све­та или рав­на ей. В этом эс­та­фет­ном ки­пе­нии мгно­ве­ний об­нов­ля­ет­ся все су­щее; важ­на син­хрон­ность об­нов­ле­ния и сов­па­де­ние направлений — то­гда, по­доб­но двум еду­щим по до­ро­ге с оди­на­ко­вой ско­ро­стью, мы смо­жем взаи­мо­дей­ст­во­вать и на­блю­дать друг дру­га на «мед­лен­ном» пла­не, т. е. в от­но­си­тель­ной не­под­виж­но­сти; рас­хо­ж­де­ние ско­ро­стей жиз­ни, ско­ро­стей об­нов­ле­ний «в ми­ге» при­ве­дет к мгно­вен­но­му ис­чез­но­ве­нию пред­ме­та-по­пут­чи­ка: жи­вой фор­мы, кам­ня, из­лу­че­ния и т. д. Соб­ст­вен­но, ни­ка­кое фи­зи­че­ское пе­ре­дви­же­ние не­воз­мож­но без еже­мгно­вен­но­го об­нов­ле­ния ми­ра; бла­го­да­ря этой все­об­щей ге­не­ра­ции про­ис­хо­дят мно­гие яв­ле­ния, име­нуе­мые при­вер­жен­ца­ми от­но­си­тель­ных кон­стант чу­де­са­ми. Имен­но син­хрон­ность су­ще­ст­во­ва­ния да­ет кар­ти­ну от­но­си­тель­ной ста­биль­но­сти и не­под­виж­но­сти ми­ра.

         То, что ты пред­став­лял из се­бя еще се­кун­ду назад — не­ве­ро­ят­но да­ле­ко по от­но­ше­нию к те­бе те­пе­реш­не­му! Ка­ков прак­ти­че­ский вы­вод из все­го это­го? Он очень прост: жить мож­но не со ско­ро­стью ша­га или времени — жить мож­но со ско­ро­стью ми­га! При­чем, жить с этой ско­ро­стью со­всем не обя­за­тель­но в един­ст­вен­но из­вест­ном нам на­прав­ле­нии. Во­ис­ти­ну: мир не зна­ет гра­ниц! Гра­ни­цы ты вы­ду­мал сам.

 

         Дви­же­ние оз­на­ча­ет смерть точ­ки.

 

         Как всё бы­ло серь­ез­но! На ли­цах во­ж­дей пле­мен чи­та­лись му­же­ст­во и скорбь, фа­рао­ны по­тря­са­ли мир не­ви­дан­ной ор­га­ни­за­ци­ей лю­дей-ра­бов и не­ви­дан­ной жес­то­ко­стью, ко­чев­ни­ки не­улыб­чи­во ве­ри­ли в свою ве­ли­кую мис­сию; при­хо­ди­ли на зем­лю ве­ры и ве­ро­ва­ния, ору­дия и ору­жие: ме­ня­лись эпо­хи, ме­ня­лись ли­ца, ме­ня­лись ра­бы и пра­ви­те­ли, но еди­ным во всех ве­ках оставалась — серь­ез­ность; за нее уми­ра­ли, за нее за­став­ля­ли уми­рать дру­гих: сколь­ко пи­рат­ских но­жей по­то­ну­ло в кро­ви, сколь­ко кро­ва­вых при­ка­зов от­да­ли ца­ри и ге­не­ра­лы, сколь­ко пуль на­шли сво­их об­ла­да­те­лей! — во имя че­го? — не во имя ли то­го, что нель­зя улыб­нуть­ся ни па­ла­чам, ни жерт­вам, по­то­му что они за­ня­ты очень серь­ез­ной иг­рой, име­нуе­мой Жиз­нью?

         Но — об­ра­ти­те осо­бен­но при­сталь­ное вни­ма­ние! — серь­ез­ность при­су­ща на­стоя­ще­му; ед­ва прой­дет вре­мя, ед­ва рух­нут пред­став­ле­ния эпо­хи о се­бе, о че­ло­ве­ке, о ми­ре, как тут же, увы, с опо­зда­ни­ем, при­хо­дит улыб­ка снис­хо­ди­тель­но­го по­ни­ма­ния. Улыб­ка про­шло­го поч­ти безо­пас­на для на­стоя­ще­го, как безо­пас­на для на­стоя­ще­го и улыб­ка да­ле­ко­го бу­ду­ще­го-фан­та­зии: се­бя­лю­би­ва и не­дот­рож­на толь­ко уз­кая по­ло­соч­ка существования — се­го­дняш­ний день и всё то, что с ним тес­но свя­за­но.

         Все тра­ге­дии про­ис­хо­дят от серь­ез­но­сти: этот те­зис мож­но раз­вер­нуть в ши­ро­кую фи­ло­соф­скую па­но­ра­му. Но речь о дру­гом. Вче­раш­ние тра­ге­дии че­ло­ве­че­ст­ва ста­ли сегодня — раз­вле­че­ни­ем, фар­сом, ост­рым сю­же­том для бое­ви­ка. Не боль­ше! Хо­хо­чут над ца­ря­ми, ры­ца­ря­ми, аль­труи­ста­ми-ре­во­лю­цио­не­ра­ми, мо­на­ха­ми и юро­ди­вы­ми: про­шлая глу­пость сме­шит боль­ше, чем пу­га­ет. Как же! Мы-то те­перь по­ум­нев­шие, мы-то те­перь зна­ем! Хи-хи!

 

         Для вы­даю­щей­ся скром­но­сти рек­ла­мы не тре­бу­ет­ся!

 

         Ссыл­ка на то, что де­нег в до­ме не хва­та­ет из-за му­жа-пропойцы — миф, по­ро­ж­ден­ный для объ­яс­не­ния хо­зяй­ст­вен­ной глу­по­сти же­ны. Я про­вел экс­пе­ри­мент в чис­том ви­де. То есть ис­клю­чил из фи­нан­со­во­го обо­ро­та се­мьи тра­ты, со­вер­шае­мые жен­щи­ной (от­бы­ла в ко­ман­ди­ров­ку на не­де­лю), в ре­зуль­та­те че­го под­счи­тал: стои­мость мо­ей жиз­ни, и жиз­ни сы­на за семь дней со­став­ля­ет 4 руб­ля 46 ко­пе­ек на дво­их. При­сут­ст­вие жен­щи­ны уве­ли­чи­ва­ет стои­мость жиз­ни два­дца­ти­крат­но! По­нят­но, что ни­ка­кой про­пой­ца не смо­жет срав­нить­ся с не­дер­жа­ни­ем це­ло­го вее­ра же­ла­ний, т. к. у про­пой­цы же­ла­ние, в сущ­но­сти, все­гда од­но, а у жен­щи­ны их — мно­же­ст­во. Муж-трез­вен­ник (ка­ко­вым я сам яв­ля­юсь) — это край­ний слу­чай, его при­сут­ст­вие в до­ме мож­но срав­нить, по­жа­луй, лишь с про­из­вод­ст­вом по­сто­ян­ной сверх­при­бы­ли: ста­тья «при­бы­ток», от­но­си­тель­но трат на со­дер­жа­ние ма­ло­при­тя­за­тель­но­го, не­при­хот­ли­во­го и уни­вер­саль­но­го мужа — во мно­го раз пре­вы­ша­ет ми­зер со­дер­жа­ния. По­это­му, в ре­зуль­та­те на­блю­де­ний, экс­пе­ри­мен­таль­ных дан­ных и ло­ги­че­ско­го за­клю­че­ния мож­но сде­лать од­но­знач­ный вы­вод: день­ги в до­ме ис­че­за­ют с по­яв­ле­ни­ем в нем жен­щи­ны.

 

         В ре­дак­цию за­бе­гал «чок­ну­тый», обе­щал мас­со­вый при­лет «та­ре­лок» — НЛО. Соз­на­тель­но или под­спуд­но, но все ждут чу­дес­но­го. Хо­тя са­мое чудесное — это поч­ти иде­аль­ное сов­па­де­ние твое­го ес­те­ст­ва со сре­дой; про­ще го­во­ря, нет ни­че­го пре­крас­нее тво­ей обыкновенности — это и чу­до, это и дар: имен­но в обык­но­вен­но­сти сек­рет твое­го зо­ло­то­го, не­ко­ле­би­мо­го рав­но­ве­сия, с ко­то­ро­го не сой­ти при лю­бой из встреч. Бес­ко­неч­ная си­ла в обык­но­вен­ном!

 

         Воз­вра­щать­ся из ко­ман­ди­ров­ки с день­га­ми в кармане — это в Рос­сии счи­та­ет­ся очень пло­хим то­ном.

 

         Ес­ли в сою­зе дво­их жен­щи­на на­ча­ла жа­ло­вать­ся на тя­го­ты жизни — это все­гда за­мас­ки­ро­ван­ная фор­ма вы­ра­же­ния пре­зре­ния или да­же не­на­вис­ти. Что-то на­по­до­бие: «Ты по­гу­бил мои на­де­ж­ды!» — Но вслух зву­чит дру­гое: «У ме­ня опять про­ху­ди­лись кол­гот­ки… Зна­ешь, це­ны на хлеб под­ня­ли на во­семь ко­пе­ек… На­до бы по­сти­рать, ну, ни­че­го, ни­че­го не ус­пе­ваю…» И т. д. Ка­за­лось бы — обыч­ный фон жен­ских при­чи­та­ний, ка­за­лось бы всё нор­маль­но, как у всех, мож­но не об­ра­щать вни­ма­ния. Но это-то и есть по­сто­ян­ный по­ток при­го­во­ра в рассрочку — «Ты по­гу­бил мои на­де­ж­ды!» Ко­неч­но, на­де­ж­ды ни­кто не гу­бил, по­сколь­ку их во­об­ще по­гу­бить не­воз­мож­но. Про­сто еще раз убе­ж­да­ешь­ся, как фан­та­сти­че­ски раз­ру­ши­тель­но са­мо­со­жа­ле­ние, да­же «упа­ко­ван­ное» в фор­му оза­бо­чен­но­сти. Не жа­луй­тесь! Не под­пус­кай­те к сво­ей ду­ше этот ви­рус! Не обя­за­тель­но впря­мую об­ви­нять парт­не­ра по жиз­ни, из­бран­ни­ка люб­ви; дос­та­точ­но об­ви­нить са­му жизнь — это убь­ет лю­бовь с той же не­из­беж­но­стью. И то­гда со­юз дво­их, ес­ли он все-та­ки со­хра­нит­ся, бу­дет лишь воз­мож­но­стью для обо­юд­ной разрядки — вза­им­но­го сбро­са нер­воз­но­сти и не­удо­воль­ст­вия. Нель­зя по­зво­лять жа­леть се­бя. Это очень про­стое пра­ви­ло! При­зы­вать, яв­но или втай­не, ми­ло­сер­дие к себе — все рав­но что звать убий­цу!

 

         Тип мышления — «кре­сть­ян­ская смет­ка»: дол­го и му­чи­тель­но внут­ри че­ре­па идет бес­сло­вес­ная ум­ст­вен­ная ра­бо­та, на­ру­жу со­об­ща­ет­ся лишь кос­ноя­зыч­ный ре­зуль­тат ти­па «ага… ну, вот… так». Та­кое мыш­ле­ние не столь­ко про­счи­ты­ва­ет ва­ри­ан­ты, сколь­ко взве­ши­ва­ет об­ра­зы. Ре­ше­ния эти, как пра­ви­ло, очень точ­ны, но под­твер­ждаю­щих до­ка­за­тельств для них не су­ще­ст­ву­ет. Раз­ве что: «Ага, ну, вот…» Не от­то­го ли уче­ные пер­со­ны тер­петь не мо­гут са­мо­учек?

 

         Ни ма­лая, ни очень боль­шая боль не сла­мы­ва­ют во­ли, не под­ви­га­ют че­ло­ве­ка в сто­ро­ну от его при­выч­но­го Я; мо­гу­ще­ст­вен­нее и все­про­ни­каю­щее прочих — сред­няя боль: уже не сла­бая, что­бы не об­ра­щать на нее вни­ма­ние, но еще и не на­столь­ко силь­ная, что­бы сми­рить­ся с ней без со­про­тив­ле­ния.

 

         Что зна­чит «спра­вед­ли­во раз­де­лить»? Это нон­сенс! Ни­ка­кое де­ле­ние прин­ци­пи­аль­но не мо­жет пре­тен­до­вать на спра­вед­ли­вость. Един­ст­вен­ная спра­вед­ли­вость для жизни — ис­то­чать са­мое се­бя. Соб­ст­вен­но, ес­ли уж так хо­чет­ся упот­ре­бить сло­во «де­ле­ние», то по­жа­луй­ста: не на­до де­лить мир — это бес­смыс­лен­но, ку­да про­ще «по­де­лить­ся» со­бой.

 

         Мож­но ли ближ­не­го воз­лю­бить как се­бя? За­про­сто! Ес­ли, ко­неч­но, этот ближний — не го­су­дар­ст­во. В этом ан­ти­урок вуль­гар­ной Рос­сии, по­стро­ив­шей от­вра­ти­тель­ную го­су­дар­ст­вен­ную сис­те­му, где лю­бовь к «ро­ди­не», «идеа­лам» и проч. — на­си­лие.

 

         Я — ноль. Сто­ит мне по­дой­ти к еди­ни­цам че­ло­ве­че­ских жиз­ней с той или иной сто­ро­ны, как они сра­зу же чув­ст­ву­ют свое «уве­ли­че­ние» или «умень­ше­ние», со­хра­няя впо­след­ст­вии не­кую при­язнь или не­при­язнь к сво­бод­но пе­ре­ме­щаю­ще­му­ся «ну­лю». Ноль — мой са­мый на­деж­ный дом для те­ла, для чувств и для ра­зу­ма. Где бы я ни побывал — воз­вра­ща­юсь к ис­ход­но­му «ни­что»: оно лишь на­деж­но, как точ­ка от­сче­та, как са­мый уни­вер­саль­ный из трам­пли­нов ра­зу­ма. Толь­ко так мож­но сво­бод­но опе­ри­ро­вать лич­ной жиз­нью.

 

         Яма! Прин­цип при­ну­ди­тель­но­го эво­лю­цио­ни­ро­ва­ния: путь раз­ви­тия в яме безальтернативен — толь­ко вверх, ввысь, к не­бу! Так быв­ше­го ал­ко­го­ли­ка под­дер­жи­ва­ет па­мять о тьме и ужа­сах про­шло­го, так рай не­по­ня­тен смерт­но­му без опо­ры на ад.

 

         На­деж­ность жиз­ни в ее не­на­деж­но­сти.

 

         Бой­ся ав­тор­ст­ва, ибо и оно спо­соб­но ис­ка­зить суть из­ре­чен­но­го.

 

         «Я» на­ка­п­ли­ва­ет жиз­нен­ный опыт двух знаков — «плюс» и «ми­нус». «Я» ба­лан­си­ру­ет с по­мо­щью это­го дву­един­ст­ва про­ти­во­по­лож­но­стей. Раз­мах «ба­лан­си­ра» — не­кая «ам­пли­ту­да лич­но­сти», ко­то­рая об­ла­да­ет од­ним на­гляд­ным свой­ст­вом: не­за­мет­ная, ка­за­лось бы, не­ве­со­мая пы­лин­ка, осев­шая на да­ле­кий край «ба­лан­си­ра», при­ве­дет рав­но­ве­сие к сме­ще­нию по пра­ви­лу про­сто­го ры­ча­га. Бес­ко­неч­ный ба­ланс очень чу­ток, он реа­ги­ру­ет на ма­лей­шее ду­но­ве­ние жиз­ни, на са­мый ее лег­кий по­мы­сел так, как реа­ги­ро­ва­ла бы силь­ная, но замк­ну­тая на се­бе лич­ность, ска­жем, на удар, аг­рес­сию, ос­корб­ле­ние, боль­шую опас­ность.

 

         Я ис­це­ляю вас от чу­да: уж ес­ли жизнь не уров­ня­ла, тем па­че, смерть не ис­це­лит!

 

         Ту­ман­на про­ме­жу­точ­ность, по­нят­на край­ность. На­при­мер, са­мый уни­вер­саль­ный язык, не тре­бую­щий перевода — смех и сле­зы. Го­ре и ра­дость ин­тер­на­цио­наль­ны.

 

         Дис­ци­п­ли­на по­гу­бит куль­ту­ру, а уж мерт­вая куль­ту­ра, в свою оче­редь, по­гу­бит кра­со­ту.

 

         При­ро­да муд­ро ох­ра­ня­ет сла­бую че­ло­ве­че­скую во­лю от точ­но­го зна­ния судьбы — от зна­ния о бу­ду­щем. Это ин­стинкт са­мо­со­хра­не­ния при­ро­ды. Про­шлое все­гда сла­бее бу­ду­ще­го, а сла­бак мо­жет сма­ло­душ­ни­чать, от­сту­пить­ся, спря­тать­ся, по­кон­чить с со­бой, соб­ст­вен­но, от ис­пу­га пе­ред ис­пы­та­ния­ми. По­это­му сла­бак име­ет един­ст­вен­ный шанс всту­пить в будущее — по не­зна­нию.

 

         Ут­ром же­на го­во­рит о до­ро­го­виз­не. Ве­че­ром она го­во­рит о до­ро­го­виз­не и на­шей бед­но­сти. Она боль­ше ни о чем не го­во­рит! Я смот­рю на нее с боль­шой неж­но­стью: я про­ща­юсь с тем ин­те­рес­ным че­ло­ве­ком, ко­то­рый жил в ней ко­гда-то и ко­то­рый лю­бил ме­ня.

 

         Прав­да все­гда зву­чит, как при­го­вор.

 

         Мень­ше все­го я чув­ст­вую, что мы вме­сте, что мы од­на жизнь, имен­но то­гда, ко­гда я на­хо­жусь ря­дом с то­бой. По­че­му?! Мо­жет, по­то­му, что оче­вид­ность сму­ща­ет пред­став­ле­ние: мы да­ле­ко не вме­сте, да­ле­ко не од­на жизнь, мы — об­ман­щи­ки: один в по­все­днев­но­сти, дру­гой в во­об­ра­же­нии.

 

         Две­на­дца­ти­лет­няя Юля, дочь от пре­ды­ду­ще­го бра­ка, чи­та­ет объ­яв­ле­ния «Служ­бы зна­комств» и пи­шет оди­но­ким муж­чи­нам пись­ма: «У нас боль­ная ма­ма, она нерв­ная, но хо­ро­шая. У нас с бра­ти­ком есть пло­хие ка­че­ст­ва, но есть и мно­го хо­ро­ших. Мы лю­бим жи­вот­ных, за­ни­ма­ем­ся спор­том. При­хо­ди­те к нам, по­жа­луй­ста. Ес­ли вам у нас не по­нра­вит­ся, про­сто по­зна­ко­мим­ся, а ес­ли по­нра­вит­ся, то вы бу­де­те па­пой…» На­пи­са­ни­ем пи­сем она за­ни­ма­ет­ся уже пол­то­ра го­да. Ре­зуль­тат пись­ма не при­но­сят. Тра­ге­дия. Си­туа­ция, рву­щая серд­це на кус­ки. Что воз­мож­но, чем по­мочь? Не вме­ши­ва­юсь, поч­ти не вме­ши­ва­юсь, по­то­му что в раз­дель­ной жиз­ни я ли­шен воз­мож­но­сти брать на се­бя тя­жесть дет­ско­го оз­лоб­ле­ния. Ос­та­ет­ся одно — на­блю­дать и ве­рить, что гру­ст­ные ис­пы­та­ния по­мо­гут де­воч­ке вы­ка­раб­кать­ся из по­про­шай­ни­че­ст­ва в са­мо­стоя­тель­ную че­ло­веч­ность.

 

         Я не при­над­ле­жу то­му, что мне нра­вит­ся.

 

         Жен­щи­на! Ес­ли ты бу­дешь жа­ло­вать­ся на раз­ные ла­ды: «Толь­ко и ждешь по­во­да, что­бы из­ба­вить­ся от ме­ня», — то так и знай, ус­лы­шишь: «Не жду, но го­тов».

 

         До тех пор, по­ка су­ще­ст­ву­ет са­мо­лю­би­вый вос­торг по­тре­би­те­ля, до той по­ры бу­дет су­ще­ст­во­вать тще­слав­ное са­мо­лю­бие мас­те­ра.

 

         — Она те­бя очень хо­ро­шо пом­нит!

         — Еще бы! Я слу­шал ее пол­дня, не пе­ре­би­вая!

 

         На­блю­дал ди­кое яв­ле­ние. Ре­бе­нок про­тор­чал на ули­це до­позд­на и не вы­учил за­дан­но­го сти­хо­тво­ре­ния. На­ско­ро по­ужи­нав, ус­нул, не раз­де­ва­ясь. Ди­кое яв­ле­ние за­клю­ча­лось в том, что мать раз­бу­ди­ла спя­ще­го и, не скры­вая сво­ей ис­те­рич­но­сти, не скры­вая сво­ей убе­ж­ден­ной жес­то­ко­сти, ста­ла за­став­лять ни­че­го не по­ни­маю­ще­го ре­бен­ка учить за­да­ние. В результате — рев и не­на­висть. Яв­ле­ние бес­смыс­лен­но­го на­си­лия, ко­гда жен­щи­ну ук­ре­п­ля­ет мысль о пра­во­те и пе­да­го­ги­че­ской не­пре­клон­но­сти, луч­ше все­го вы­ра­зить сло­ва­ми: ма­те­рин­ский фа­шизм.

 

         За всех пла­чу, за все про­кля­тья ми­ра, за дет­ский страх и жен­ский вдо­вий вой, — я за­пла­чу за брать­ев мо­их си­рых са­мим со­бой, са­мим со­бой! Я за­пла­чу рос­тов­щи­кам с Олим­па, мою мо­не­ту им не раз­ме­нять: свя­тые шля­пы сни­мут боги — ним­бы! — за то, что ду­ши вы­ку­п­ле­ны вспять. Вся эта жизнь, как пла­та за квар­ти­ру, ду­ша и плоть тря­сут­ся враз­но­бой, зо­вет уда­воч­ка в за­щелк­ну­том сор­ти­ре: «По­ра до­мой! По­ра до­мой!» До­ж­дем не­бес­ным внят­но ли за­пла­чу? В тру­бе пур­гой за­вою, как ведь­мак… Ах, лю­ди, лю­ди, жал­ко ли — на сда­чу! — со­чув­ст­вия фаль­ши­вей­ший пя­так?

 

         Ду­ра­чит­ся муд­рец се­дой. Как уче­ник, мир пра­вил пе­ре­пу­ган: за­чем дви­же­ние «от» и «до»? Жизнь — по­ро­ж­де­нье кру­га!

 

         Со­ба­ка во­ет по но­чам.

         Со­се­ди во­ют на ме­ня.

         Я вою про­сто так.

 

         Вскри­чал зво­нок. За ним при­шли. И вот он весь, как есть, на­дев­ши шле­пан­цы, к две­ри ша­га­ет: «Здесь я, здесь!..»

 

         Ху­дож­ник по­сту­пил ра­бо­тать по спе­ци­аль­но­сти на круп­ное про­мыш­лен­ное предприятие — мо­то­за­вод. Под мас­тер­скую при­спо­со­би­ли по­ме­ще­ние быв­ше­го жен­ско­го туа­ле­та, пе­ре­обо­ру­до­вав его та­ким об­ра­зом, что в там­бу­ре ор­га­ни­зо­ва­лось не­что вро­де твор­че­ско­го скла­да в бес­по­ряд­ке, а да­лее, за стек­лян­ной две­рью с рез­ным стеклом — са­ма, соб­ст­вен­но, мас­тер­ская. Ме­сто бы­ло бой­кое, мно­го­ты­сяч­ный кол­лек­тив за­во­дчан его хо­ро­шо знал и пом­нил по без­ус­лов­но­му пред­на­зна­че­нию. Два го­да в мас­тер­скую за­ска­ки­ва­ли жен­щи­ны, на хо­ду за­ди­раю­щие юб­ки и стас­ки­ваю­щие ниж­ние шта­ны… Ху­дож­ник вско­ре оз­ве­рел и с из­ви­не­ния­ми не це­ре­мо­нил­ся: про­сто по­сы­лал, ку­да на­до. Об­ще­ст­вен­ная при­выч­ка, од­на­ко, ока­за­лась на­столь­ко силь­ной, что, так ска­зать, ну­ж­да по­бе­ж­да­ла здра­вый смысл: пи­са­ли в «пред­бан­ни­ке», пря­мо на ху­до­же­ст­вен­ную про­дук­цию.

 

         Де­ти по­доб­ны лу­нам: пре­вос­хо­дя­щая мас­са пла­не­ты-ро­ди­те­ля тя­нет их к се­бе сво­ей ма­те­рин­ской гра­ви­та­ци­ей. Иные и впрямь ва­лят­ся без сил об­рат­но в ло­но, на­во­дя при па­де­нии раз­ру­ше­ния и ка­так­лиз­мы; дру­гие, от­де­лив­шие­ся и при­об­рет­шие дос­та­точ­ную ско­рость соб­ст­вен­ной жиз­ни, мо­гут вра­щать­ся «веч­но» во­круг ро­ди­тель­ской мас­сы бы­тия; и толь­ко те, кто от­бро­шен прочь во­ис­ти­ну с кос­ми­че­ской си­лой, пре­одо­ле­ва­ют окон­ча­тель­но тя­го­те­ние вниз или по кру­гу: их судьба — сво­бод­ный по­лет и риск. Толь­ко бу­шую­щие си­лы, за­жа­тые в тес­ный со­суд че­ло­ве­че­ской лич­но­сти, спо­соб­ны обе­щать при це­ле­на­прав­лен­ном ос­во­бо­ж­де­нии: и пе­ре­груз­ку, и сво­бо­ду, и ро­ман­ти­ку смер­ти.

 

         По­эт пи­та­ет­ся обо­жа­ни­ем, прак­тик по­ни­ма­ни­ем.

 

         Ти­паж. Лю­бит, чтоб ему — ко­рот­кий точ­ный во­прос, он — раз­вер­ну­тый, об­стоя­тель­но ар­гу­мен­ти­ро­ван­ный от­вет; ес­ли в бе­се­де воз­ни­ка­ет пау­за, он тут же «са­мо­за­пус­ка­ет­ся» при по­мо­щи ри­то­ри­че­ско­го са­мо­во­про­ша­ния. Слож­ность в том, что он да­же чуть ску­ча­ет от сво­его все­зна­ния. По­это­му но­вую для не­го ин­фор­ма­цию не мо­жет вос­при­нять в ви­де обыч­но­го со­об­ще­ния, а вос­при­ни­ма­ет ее единственно — в ви­де во­про­са. Имен­но вопрос — та ла­ко­мая «на­жив­ка», на ко­то­рую он ло­вит­ся без тру­да. Ос­та­ет­ся ме­лочь: со­бе­сед­ник дол­жен вир­ту­оз­но оформ­лять на хо­ду свою речь — ис­клю­чи­тель­но под зна­ка­ми во­про­сов. Ти­паж лю­бит по­учать Ива­на-ду­рач­ка, од­на­ко по­лу­ча­ет­ся, что «ду­рац­кие» во­про­сы ду­ра­ка са­ми со­дер­жат ку­да бо­лее мощ­ную, но за­мас­ки­ро­ван­ную под про­сто­ту, энер­гию жиз­ни. Ко­ро­че, мой собеседник — сле­до­ва­тель…

 

         Я дав­но на­блю­даю за же­ной и сы­ном: же­на счи­та­ет, что глав­ное в жизни — это ве­щи, ак­ку­рат­но рас­став­лен­ные в кра­си­вом по­ряд­ке.

 

         Но­во­ро­ж­ден­но­му мир ста­рый, как об­но­ва: авось, пой­мешь, в чем вы­го­да-тще­та, уло­вишь вещь, воз­мож­но, да­же сло­во… Сквозь смер­ти си­то про­хо­дя, как пус­то­та!

 

         Об­ще­ст­во при­ну­ди­тель­но­го ра­вен­ст­ва, брат­ст­ва и сча­стья.

 

         Со­сед по ого­ро­ду встал с рас­све­том и стал сту­чать мо­лот­ком. Я вы­шел по­здо­ро­вать­ся. «Луч­шая дисциплина — это ча­ст­ная соб­ст­вен­ность!» — ска­зал со­сед, не то жа­лея се­бя, не то по­хва­ли­вая.

 

         Фи­ло­соф­ское ос­мыс­ле­ние в сво­ем ито­ге все­гда очень про­сто. Зна­ко­мый рес­тав­ра­тор со­об­щил о сво­ем по­ни­ма­нии так: «Вера — это как бы нау­ка для тех, кто не спо­со­бен к на­стоя­щей нау­ке».

 

         У мно­го­слов­но­го пе­да­го­га сло­во де­валь­ви­ру­ет.

 

         Во­ля-то бо­жья, да хотение — соб­ст­вен­ное!

 

         Не от­чаи­вай­ся: рок — это все­го лишь ре­ка, бе­гу­щая по кру­гу.

 

         Ме­ж­ду внеш­ним и внут­рен­ним кос­мо­сом есть по­гра­нич­ная зо­на. Эта по­гра­нич­ная зона — ты сам. Все мы тут — «по­гра­нич­ни­ки». Жизнь как жизнь: ску­ка, взят­ки, пе­ре­беж­чи­ки…

 

         Многословие — это бо­лезнь, по­ра­жаю­щая у жен­щин рас­су­док, у муж­чин страсть.

 

         Из­ви­нять­ся пе­ред че­ло­ве­ком, ко­то­ро­го счи­та­ешь близ­ким (то есть, спо­соб­ным по­нять те­бя все­го, все­гда и вся­ко­го) — это зна­чит ис­ку­шать его, при­учать к раз­вра­ту его са­мо­лю­бие, по­ощ­рять чув­ст­во соб­ст­вен­ной пра­во­ты и зна­чи­мо­сти; из­ви­няю­щий­ся скло­ня­ет го­ло­ву и ко­ле­ни, тем са­мым не­из­беж­но ста­вя ближ­не­го сво­его в по­зу по­кро­ви­те­ля. Не ис­ку­шай дру­га сво­его са­мо­по­ви­не­ни­ем; вина — это толь­ко твой груз и он не­сни­ма­ем.

 

         Опыт без­оши­боч­ных дей­ст­вий че­ло­ве­ка не на­ка­п­ли­ва­ет­ся про­стым по­вто­ре­ни­ем оши­бок. Пол­ный опыт, ско­рее, мо­жет поя­вить­ся в ре­зуль­та­те един­ст­вен­но­го лишь оши­боч­но­го дей­ст­вия, но при ус­ло­вии: во­об­ра­же­ние за­ра­нее «зна­ет» о ре­зуль­та­те. От­ку­да я это взял? На­блю­дал, как же­на в суе­те раз­би­ла оче­ред­ную чаш­ку!

 

         В пси­хи­че­ской об­лас­ти сло­во яв­ля­ет­ся тем же са­мым, чем яв­ля­ет­ся фи­зи­че­ское дей­ст­вие в об­лас­ти за­твер­дев­шей ре­аль­но­сти. Па­рал­ле­ли на­хо­дят­ся всю­ду: уби­вать, вра­че­вать, сдви­гать в сто­ро­ну, за­мо­ра­жи­вать, рас­плав­лять, из­вле­кать вы­го­ду и т. д. Но! Ес­ли по­ис­кать сле­дую­щие па­рал­ле­ли? Не бу­дет ли сло­во по­доб­но же­лез­но­му ло­му в ми­ре не­вы­ска­зан­но­го? Вспом­ни­те: мол­ча­ние «ум­нее» лю­бо­го зву­ка! Ин­туи­ция бо­ит­ся из­ре­че­ния, как пси­хи­ка бо­ит­ся фи­зи­че­ско­го вме­ша­тель­ст­ва. Все­му свой уро­вень.

 

         Ес­ли дом и те­ло твои не­под­виж­ны, ока­ме­не­ет и ду­ша. Ес­ли идешь ты без ус­та­ли в мыс­ли и в сердце — сво­бод­ны­ми бу­дут и те­ло, и дом.

 

         Ра­бо­та, как из­вест­но, со­сто­ит из двух по­ло­ви­нок: ра­бо­ты внеш­ней и ра­бо­ты внутренней — они не­раз­де­ли­мы, как «пле­чи» од­но­го ко­ро­мыс­ла. Опе­ре­жа­ет в дей­ст­вии внут­рен­няя работа — не­из­беж­но, ав­то­ма­ти­че­ски под­тя­ги­ва­ет­ся за ней ра­бо­та внут­рен­няя и на­обо­рот: усер­дие в тру­де обя­за­тель­но при­ве­дет к по­ряд­ку и усер­дию во внут­рен­нем ми­ре. В этом от­ли­чие про­цес­са ра­бо­ты от про­цес­са за­ра­ба­ты­ва­ния.

 

         При­ро­да не тер­пит пус­то­ты. Сна­ру­жи она за­пол­нит ее без тво­ей по­мо­щи, а для то­го, что­бы за­пол­нить пус­то­ту внутри — при­дет­ся по­ра­бо­тать! Ина­че ее, внут­рен­нюю пус­то­ту, за­пол­нит то, что по­став­ля­ет­ся «са­мо­тё­ком»: лень, та­бак, сла­до­ст­ра­стие, со­жа­ле­ние, гнев, на­жи­ва, ал­ко­голь, ре­ли­ги­оз­ный фа­на­тизм и т. д. Пре­пят­ст­вие на пу­ти к жиз­ни мно­гие по ошиб­ке при­ни­ма­ют за са­му жизнь.

 

         «Ты по­че­му ме­ня не ру­га­ешь?» — за­бес­по­ко­ил­ся ал­ко­го­лик, при­шед­ший на ра­бо­ту по­сле за­гу­ла. «Ты бы стал на­де­ять­ся в ра­бо­те на тя­же­ло­го боль­но­го?» — «Нет…» — «Вот и я не на­де­юсь».

 

         Де­ти долж­ны быть силь­нее и луч­ше сво­их ро­ди­те­лей. Как это­му нау­чить? Толь­ко по­ка­зав­ши лич­ный при­мер.

 

         Лю­ди об­ща­ют­ся че­рез «барь­ер»: слов, об­ра­зо­ва­ния, тра­ди­ции, ве­ры… Чем вы­ше барь­ер об­ще­ния, тем вы­ше са­мо об­ще­ние. Вос­пи­та­ние управ­ля­ет вы­со­той не­по­зво­ли­мо­го.

 

         Пе­тя прие­хал не­на­дол­го и ос­та­но­вил­ся у Ле­хи. Леха — мой то­ва­рищ. Петя — ве­ли­ко­леп­ный со­бе­сед­ник, умею­щий слу­шать и умею­щий спра­ши­вать. Ирина — же­на Ле­хи. Оля — под­ру­га Иры. Сережа — но­вый то­ва­рищ Ле­хи. Светка — моя же­на. Вро­де, все.

         Мы с Пет­ром не ви­де­лись не­сколь­ко лет. По­го­во­рить хо­те­лось очень! В ночь пе­ред его от­ле­том встре­ти­лись у нас до­ма, но по­го­во­рить ока­за­лось слож­но, по­то­му что у ка­ж­до­го на­шлись свои при­чи­ны най­ти в этой встре­че свою ко­рысть. Ири­на при­шла, уве­рен­ная, что имен­но она ор­га­ни­за­тор и центр се­го­дняш­них пе­ре­кре­стий че­ло­ве­че­ских су­деб: дес­кать, вот она, лю­би­те и жа­луй­те, а вот Петь­ка, ко­то­ро­го она со­из­во­ли­ла с со­бой при­вес­ти, да еще, вдо­ба­вок, по­зво­ли­ла за­хва­тить с со­бой та­кую же, как она, са­мо­до­воль­ную, глу­пую под­ру­гу Олю, так как у Оли свой ин­те­рес: ни­ко­гда, ви­ди­те ли, не бы­ва­ла до­ма у та­ких-то, не встре­ча­лась близ­ко, а хо­те­лось бы, вот Ира и ре­ши­ла по­ка­зать под­ру­ге «зоо­парк»! Ле­ха ос­тал­ся до­ма, от­мах­нув­шись от встре­чи. За­то при­слал вме­сто се­бя ни­ко­му не нуж­но­го здесь Се­ре­жу. По­че­му? «По­то­му что я люб­лю его сей­час…» — объ­яс­нял­ся Ле­ха поз­же. Моя же­на Све­та то­же весь ве­чер ста­ра­лась про­из­ве­сти на гос­тя впе­чат­ле­ние по­силь­нее: очень ста­ра­лась, да­же ум де­мон­ст­ри­ро­ва­ла! Мол­чал я, рас­се­ян­но от­ве­чал на во­про­сы Петя — по­го­во­рить ни­как не да­ва­ла ком­па­ния, а ведь, соб­ст­вен­но, не ра­ди нее мы встре­ти­лись. Так­тич­но­стью и тер­пе­ни­ем Пет­ра мож­но бы­ло вос­хи­щать­ся! В ат­мо­сфе­ре ве­че­ра ца­ри­ло это не­ви­ди­мое че­ло­ве­че­ское по­ле боль­шо­го че­ло­ве­ка, в ко­то­ром усерд­но ку­выр­ка­лись, же­лая ут­вер­дить­ся, мел­кие эгои­сти­че­ские за­ря­ды «при­ли­пал». Та­кое, увы, не про­ща­ет­ся. Раз­но­по­люс­ная встре­ча при­ве­ла к раз­ру­ше­ни­ям: на дру­гой же день Свет­ка за­бо­ле­ла, Ле­ха от­ве­тил скан­да­лом на скан­дал, на­пил­ся, т. к. Ири­на уст­рои­ла в до­ме по­гром и уш­ла вон… Я мсти­тель­но на­пи­сал этот тек­стик. Об остальных — не знаю. Неестественность — са­мо­на­ка­зу­ма.

 

         На­груз­ку ду­ха мож­но ре­гу­ли­ро­вать ко­ли­че­ст­вом прав­ды. Я ос­во­бо­дил же­ну от всей прав­ды жиз­нен­ных со­бы­тий в обо­их мо­их ми­рах, внут­рен­нем и внеш­нем: ей ста­ло лег­че жить, а мне — на­сла­ж­дать­ся.

 

         Хит­рый ба­рин мо­жет ис­поль­зо­вать борь­бу за ра­вен­ст­во в це­лях сво­ей вы­го­ды. На­при­мер, ес­ли ба­ри­ном яв­ля­ет­ся са­мо го­су­дар­ст­во, то борь­бу оно ор­га­ни­зу­ет да­же ме­ж­ду муж­чи­на­ми и жен­щи­на­ми. Вопрос — где? Удоб­нее все­го ор­га­ни­зо­вать со­рев­но­ва­ние в об­лас­ти ра­бо­ты: ведь и те, и дру­гие ра­бо­та­ют на ба­ри­на, че­го ж не со­рев­но­вать­ся?! Го­су­дар­ст­во силь­но нерв­ни­ча­ет, ко­гда раз­но­по­лые ра­бы по­ни­ма­ют: ра­бо­та у муж­чин и у жен­щин на земле — раз­ная, а равенство — это про­сто смерть!

 

         Не вся­кий текст уда­ет­ся са­мо­стоя­тель­но и с пер­во­го раза про­чи­тать глу­бо­ко. Именно — про­чи­тать, а не про­смот­реть. Про­чув­ст­во­вать. Тре­бу­ет­ся по­сти­же­ние. Та­кое, ка­ко­го дос­ти­га­ет ве­ли­кий ак­тер, во­шед­ший в об­раз. А нель­зя ли вос­поль­зо­вать­ся най­ден­ным? Про­чи­тать текст с ЕГО ин­то­на­ци­ей, ЕГО го­ло­сом, с ЕГО по­ни­ма­ни­ем, — ведь это очень вы­со­кий об­ра­зец! По­ра­зи­тель­но! Ока­зы­ва­ет­ся, то, к че­му во­пло­ти­тель стре­мил­ся всю, мо­жет быть, жизнь, ра­бо­та­ет и при ре­п­ли­ка­ции: ос­та­ет­ся лишь «по­зво­лить се­бе» уви­деть и ус­лы­шать мир ЕГО ви­де­ни­ем и слы­ша­ни­ем; и всё это теперь — твое! Мож­но «зву­чать» в сво­ей ду­ше, да­же не имея са­мо­стоя­тель­ных дос­ти­же­ний, ибо нет ни­че­го на­деж­нее и про­ще, чем ре­зо­нанс: на­строй­ся, не ме­шай и зву­чи на здо­ро­вье.

 

         Пер­вое: сде­лать, что­бы иметь. Вто­рое: тер­петь, что­бы по­лу­чить. Рус­ский поч­ти все­гда вы­би­ра­ет вто­рой ва­ри­ант.

 

         И ду­ра­ку, и ге­нию грех жа­ло­вать­ся бы: на все твое хо­те­ние, да кла­ви­ши судь­бы.

 

         Ты пе­ча­лен? Это свой­ст­во ог­ра­ни­чен­ных.

 

         Твои по­те­ри по­доб­ра­ли дру­гие. Те­перь ты пы­та­ешь­ся вер­нуть ут­ра­чен­ное, це­ня в ближ­нем: лю­бовь, доб­ро­ту, тер­пе­ние, ис­крен­ность, улыб­ку, щед­рость.

 

         Рус­ский во­ин не лю­бит ни до­би­вать, ни до­би­вать­ся.

 

         Го­во­ря­щая ду­ша лю­бит слу­шать.

 

         С дет­ст­ва, с са­мо­го мо­мен­та ро­ж­де­ния че­ло­ве­ку вы­да­ет­ся аванс — срок жиз­ни дли­ною в веч­ность: по­том, увы, че­ло­век те­ря­ет свое вре­мя жиз­ни и к мо­мен­ту смер­ти сво­дит его окон­ча­тель­но к ну­лю. Не по­то­му ли де­ти все­гда смот­рят на сво­их ро­ди­те­лей как бы свы­со­ка; они по­про­сту стар­ше сво­их пап и мам: у детей — веч­ность, у родителей — воз­раст.

 

         За вре­мя раз­лу­ки сек­су­аль­ные парт­не­ры от­вы­ка­ют друг от дру­га. Мно­гих не­до­ра­зу­ме­ний в по­сте­ли мож­но из­бе­жать сле­дую­щим об­ра­зом: а) он на­чи­на­ет пер­вым и изо­бра­жа­ет не­до­воль­ст­во; б) она ви­дит его не­до­воль­ст­во и про­яв­ля­ет под­лин­ное не­до­воль­ст­во; в) он ви­дит ее под­лин­ное не­до­воль­ст­во и по-на­стоя­ще­му не­до­во­лен. Всё! Ни­кто ни­чем не обя­зан, мож­но сме­ло ло­жить­ся по­врозь: чув­ст­во пра­во­ты усы­пит обо­их.

 

         Су­ще­ст­ву­ет ус­ло­вие: для то­го, что­бы су­ве­рен­ной рес­пуб­ли­ке объ­я­вить о сво­ей не­за­ви­си­мо­сти, она долж­на иметь вы­ход к мо­рю. В на­шей квар­ти­ре есть от­лич­ная лод­жия. Я имею вы­ход к океа­ну не­ба. Но я ни­ко­му не го­во­рю о сво­ей не­за­ви­си­мо­сти!

 

         Ико­на об­ма­ны­ва­ет, ра­бо­та спа­са­ет.

 

         У от­ца ин­фаркт, кли­ни­че­ская смерть, реа­ни­ма­ция. Отец вое­вал с фа­шиз­мом, стро­ил со­циа­лизм и свя­то ве­рил, что жить честно — это зна­чит не на­ру­шать по­ря­док. Вре­мя урав­ня­ло зло­дея­ния фа­ши­стов и ком­му­ни­стов. Ко­гда отец слы­шит та­кое, у не­го гла­за пла­чу­ще­го зом­би, ко­то­ро­го му­ча­ет не до кон­ца уби­тая ду­ша…

         Не на­до тра­вить ста­рость пе­ре­оцен­кой про­шло­го.

 

         Ду­ша про­зре­ла по­сле смер­ти. Пте­нец по­ки­нул скор­лу­пу. По­рва­лась память — пу­по­ви­на жиз­ни.

 

         Не на­до жизнь иную, я в рай не полечу — ме­ня еще це­лу­ют и я еще хо­чу! Гре­хи мои зем­ные, я вас бла­го­да­рю: не ско­ро еще вы­езд к не­бес­но­му ца­рю. Сте­зя моя двойная — по не­бу, по зем­ле: пе­ча­люсь, об­ни­мая, гру­щу на­ве­се­ле. «От­дай!» — во­пи­ло серд­це, во­пи­ло, взяв: «Возь­ми!» — ах, ве­се­ло вер­теть­ся меж не­бом и людь­ми! Вол­шеб­ная гу­лё­на, дев­чон­ка-его­за, про­щай! Жел­те­ют кле­ны, — как са­ха­рок, сле­за! По­терь не па­мя­тую, пророчу — хо­хо­чу: ме­ня еще це­лу­ют, и я еще хо­чу!

 

         Хит­рость силь­нее атак.

 

         Куль­ту­ра оди­но­че­ст­ва спа­са­ет от оди­но­че­ст­ва в куль­ту­ре.

 

         У ка­ж­до­го свой кос­мос: у од­но­го квар­ти­ра, у дру­го­го зем­ля, у третье­го, дей­ст­ви­тель­но, Кос­мос. Ас­т­ро­ло­ги про­шло­го де­ла­ли свои рас­че­ты от­но­си­тель­но ве­ли­ко­го и бес­ко­неч­но­го ми­ра. С тем и при­ме­ня­лись к че­ло­ве­ку, ве­рив­ше­му в этот ве­ли­кий и бес­ко­неч­ный мир, име­нуе­мый так ко­рот­ко: Бо­гом. Вот и се­го­дня пы­та­ют­ся ме­рить божь­ей мер­кой древ­них убо­гий ми­рок су­ет­ли­во­го и лю­бо­зна­тель­но­го в ме­ло­чах и са­мо­лю­бии обы­ва­те­ля. Увы. Всё рав­но, что из­ме­рять маг­нит­ное по­ле при по­мо­щи… ли­ней­ки. Мас­шта­бы из­ме­ре­ний не сов­па­да­ют. Впро­чем, кос­мо­сом ми­ра мож­но объ­ять «кос­мос» бы­та, а вот наоборот — толь­ко в во­об­ра­же­нии, бо­лею­щем ма­ни­ей са­мо­зна­чи­мо­сти.

 

         И по­кры­лась пла­не­та ас­фаль­том, и по­кры­лась ас­фаль­том ду­ша.

 

         Удер­жать­ся на са­мо­лю­бии можно — дви­гать­ся нель­зя!

 

         Час­то слу­ча­ет­ся, что по­роч­ный пья­ни­ца жи­вет дол­го и прак­ти­че­ски не бо­ле­ет. По­че­му? Ви­ди­мо, он без ма­лей­ших ко­ле­ба­ний при­ни­ма­ет са­мо­го се­бя це­ли­ком и пол­но­стью та­ким, ка­кой есть, то есть, он не име­ет внут­рен­них про­ти­во­ре­чий; внут­рен­ний по­кой его поч­ти аб­со­лю­тен. В этом раз­гад­ка. Имен­но это­го не мо­гут по­нять пра­вед­ные обы­ва­те­ли, имен­но это при­во­дит их к «спра­вед­ли­во­му» гневу — по­ро­ж­де­нию за­вис­ти и срав­не­ний. Жаль со­вре­мен­но­го ме­ща­ни­на: его по­кой съе­да­ет уча­стие в гон­ке жиз­ни. Уж луч­ше бы пил и ни о чем не ду­мал.

 

         Влюб­лен­ной бед­няж­ке луч­ше «вый­ти из се­бя», что­бы убе­дить­ся: дру­гие по­лу­ча­ют ров­но столь­ко же. И лю­ди, и жи­вот­ные, и кам­ни, и не­бес­ные бесы — всем по­ров­ну, всем бес­ко­неч­но! Раз­оча­ро­ван­ный эго­изм ис­це­лит ко­гда-ни­будь хо­ро­шую де­вуш­ку.

 

         Ес­ли ре­мес­лен­ник ра­бо­та­ет с зо­ло­том, это еще не зна­чит, что у мас­те­ра зо­ло­той ха­рак­тер. Не сле­ду­ет ото­жде­ст­в­лять мас­те­ра с ма­те­риа­лом. Час­то ма­те­ри­ал по сво­им ка­че­ст­вам пре­вос­хо­дит сво­его хо­зяи­на.

 

         Что вам рас­ска­зать: как я жил, что­бы вы по­ня­ли са­ми? Или что я по­нял? Что­бы вы са­ми жи­ли!

 

         Язык в гря­зи, а по­мыс­лы чис­ты. Так, меж со­бою, от­ды­ха­ют муд­ре­цы.

 

         Лю­бовь под­жи­га­ет обид­чи­вых.

 

         Ха­рак­тер по­ве­де­ния за­ви­сит от вла­де­ния, при­чем, ве­дет к стра­да­нию стрем­ле­нье к об­ла­да­нию. И чем круп­ней владение — тем ху­же по­ве­де­ние.

 

         Об­нов­ле­ние кро­ет­ся в сверх­из­ре­чен­но­сти, в об­ра­зо­ва­нии кон­тек­ста. На­вы­ки, вос­пи­та­ние, уче­ба, труд, ис­сле­до­ва­ния, искусства — всё это, за ни­чтож­ней­шим ис­клю­че­ни­ем, — по­вто­ре­ние прой­ден­но­го, «изо­бре­те­ние ве­ло­си­пе­дов» на раз­лич­ных для ка­ж­до­го уров­нях; до­б­рать­ся до та­ких вер­шин, где еще не по­бы­ва­ла не толь­ко ци­ви­ли­за­ция, но и са­ма мысль, воображение — вот под­виг! — пре­крас­ный и опас­ный од­но­вре­мен­но; вся­кий раз, ко­гда ми­ру уда­ет­ся из­речь хо­тя бы то­ли­ку чуть свы­ше то­го, чем рас­по­ла­гал, он об­нов­ля­ет­ся в ка­та­ст­ро­фе. Ес­ли пре­взой­дешь са­мо­го себя — об­но­вит­ся твой внут­рен­ний мир. Ес­ли пре­взой­дешь в из­ре­че­нии внеш­нюю данность — ста­рый мир реа­лий об­ру­шит­ся, как пло­ти­на, в ко­то­рой ма­лый ру­че­ек пе­ре­лил­ся че­рез край и пре­вра­тил­ся за ночь в ре­ву­щий по­ток.

 

         Мой друг — лен­тяй. Он час­то го­во­рит: «Пред­став­ля­ешь, ес­ли я на­пи­шу об этом?.. Я мо­гу сде­лать это… Я стал бы… Я бу­ду… Я…» И так да­лее. В сво­ем во­об­ра­же­нии он лег­ко и ми­гом «про­во­ра­чи­ва­ет» лю­бой ма­те­ри­ал, лю­бую ра­бо­ту, при­чем, сам удов­ле­тво­ря­ет­ся от этой иг­ры, как от на­стоя­ще­го, ре­аль­но­го дей­ст­вия и ждет от ок­ру­жаю­щих со­от­вет­ст­вую­ще­го к се­бе от­но­ше­ния, — ува­же­ния, поч­те­ния, вни­ма­ния. Увы! Дру­гу боль­но, дру­гу обид­но: не­у­же­ли лю­ди так сле­пы, что не ви­дят его по­тен­циа­лов?! На­ко­нец, он со­брал­ся-та­ки сде­лать что-то по-на­стоя­ще­му, а не в при­зрач­ной иг­ре бо­га­той фан­та­зии. Дол­го охал, ахал, крях­тел, от­вле­кал­ся, но, на­ко­нец, под­вел се­бя к не очень при­выч­но­му занятию — к тру­ду. Он ре­шил на­пи­сать боль­шую по­ли­фо­нич­ную ху­до­же­ст­вен­но-пуб­ли­ци­сти­че­скую вещь о про­жи­той жиз­ни. Си­дел за бу­ма­гой до глу­бо­кой но­чи. Ут­ром при­шел ко мне и по­ка­зал ре­зуль­тат. Про­из­ве­де­ние со­стоя­ло из не­сколь­ких фраз, уме­стив­ших­ся в пол­то­ра де­сят­ка строк и на­зы­ва­лось «Эпи­лог». Весь ос­таль­ной вихрь идей, ге­ни­аль­ных про­зре­ний, не­ожи­дан­ных срав­не­ний, то есть, весь про­чий ти­та­ни­че­ски за­ду­ман­ный труд, опять ос­тал­ся за пре­де­ла­ми воз­мож­но­стей ре­мес­лен­ни­ка.

 

         Она спро­си­ла: «По­че­му они от ме­ня ухо­дят?» — «Они бо­ят­ся тво­ей не­на­сыт­ной не­за­щи­щен­но­сти,» — от­ве­тил он. И ушел.

 

         Ан­гел все­гда го­тов лечь ря­дом. Но что ты бу­дешь де­лать, ко­гда он уле­тит?!

 

         Свет­лое дно не для тем­ной ры­бы.

 

         Длин­ные во­ло­сы в сем­на­дцать лет — это са­мо­ут­вер­жде­ние, в сорок — шир­ма, скры­ваю­щая боль­шое бо­гат­ст­во или боль­шую пус­то­ту.

 

         Ис­ку­шен­ные в ду­хов­ной люб­ви мо­гут ис­кать в зем­ном лю­бов­ни­ке от­дых, по­доб­но то­му, как кры­ла­тая тварь опус­ка­ет­ся пе­ре­дох­нуть на греш­ную зем­лю.

 

         В на­шем тру­до­вом кол­лек­ти­ве ни­ко­гда не бы­ло бо­га­то с день­га­ми, но все­гда лег­ко и чис­то ды­ша­лось в от­кры­той ат­мо­сфе­ре ис­крен­но­сти, друж­бы, иро­нии. Мно­гое во­круг за­гни­ва­ло в ми­ре и бли­жай­шем ок­ру­же­нии, но эта це­леб­ная атмосфера — спа­са­ла, по­рой, как не­при­кос­но­вен­ный за­пас, от­ло­жен­ный на чер­ный день.

 

         Во­ен­ный при­об­ре­та­ет вы­прав­ку, чи­нов­ник ма­не­ру. Эти «при­об­ре­те­ния» ста­но­вят­ся дос­тоя­ни­ем ди­на­стии.

 

         Он был рас­тли­тель юных душ — он их рас­тлял! Кри­ча­ла честь: «Он по­рет чушь!» А он — влюб­лял! Уж пу­ри­та­нин, стра­хом взят, ока­ме­нел. А он не ве­рил, что «нель­зя», и он — имел.

         Вон жиз­нью лич­ной, как ко­рабль, иной об­рос, и про­плы­ва­ет ми­мо краль: ку­да? во­прос! По­то­ро­пись, чу­дак, об­нять, на­звать сво­ей, — для се­ди­ны сво­ей за­нять не лет, так дней.

         Он ни­че­го не обе­щал, ведь он бо­гат лишь тем, что во­все не прель­щал, а был, как брат. Он был тот черт, что сказ­ки пел про див­ный рай: не ухо­ди! ведь он ус­пел за­пом­нить май.

         Зем­ля чи­та­ла об­ла­кам свой бе­лый стих, они чи­та­ли по скла­дам про них дво­их! И — ти­ши­на! Как буд­то тост, но тос­та нет… Она стоит — жи­вой во­прос: «Кто мой от­вет?»

 

         Но­вые яв­ле­ния в жиз­ни вы­зы­ва­ют но­вую фи­ло­со­фию, но­вое ми­ро­вос­прия­тие. С этой не­зыб­ле­мой по­зи­ци­ей гру­бо­го ма­те­риа­лиз­ма мы зна­ко­мим­ся ед­ва ли не с пе­ле­нок. Чудеса — это ко­гда на прак­ти­ке убе­ж­да­ешь­ся в спра­вед­ли­во­сти об­рат­но­го: но­вая философия — вот ключ к не­бы­ва­лым яв­ле­ни­ям, вол­шеб­ная нить к бес­ко­неч­ным реа­ли­ям ми­ра!

 

         Бу­к­ва «О» — знак, не­со­мнен­но, каб­ба­ли­сти­че­ский. Ок­ру­жить, оче­ло­ве­чить, очер­тить, опи­сать, ове­ще­ст­вить, оду­ше­вить, ом­ра­чить, об­вес­ти… — мас­са слов, на­чи­наю­щих­ся с этой бу­к­вы, име­ют смы­сло­вое про­чте­ние ти­па «замк­ну­тый круг»; «О» все­гда ука­зы­ва­ет на на­ли­чие замк­ну­той гра­ни­цы в по­ня­тии. Так и гра­фи­че­ски выглядит — круг, без на­ча­ла и кон­ца, тем и цен­ный, что со­дер­жит суть внут­ри се­бя.

 

         Очень пес­си­ми­стич­но: оп­ти­мист на­дею­щий­ся на оп­ти­ми­ста.

 

         Опас­нее про­чих ис­крен­ний об­ман­щик. Он не ве­да­ет соб­ст­вен­ной лжи.

 

         Без са­мо­заб­ве­ния про­по­ведь не ус­лы­шишь!

 

         Ты вос­тор­га­ешь­ся рас­сказ­чи­ком? Зна­чит, он ска­зал пло­хо: ты смот­рел, а не слу­шал.

 

         Вер­ность ох­ра­няе­ма меч­той, а не шта­на­ми.

 

         — По­че­му ты бро­сил пить? Тя­нет, на­вер­ное?

         — Нет.

         — Врешь! Тя­нет!

         — Да нет же…

         — То­гда не по­нят­но!

         — Ну… Ты мам­ки­ну тить­ку вспо­ми­на­ешь? Ведь бу­к­валь­но жить без нее не мог! Тя­нет сей­час?

         — Нет…

         — Вот и я не вспо­ми­наю. Не тя­нет.

 

         На­де­ж­ду уво­дит вре­мя. Жизнь бес­смыс­лен­но «ждать».

 

         Уми­рать нуж­но здо­ро­вым и в боль­шой си­ле ду­ха. Ина­че ду­ша не в со­стоя­нии бу­дет со­вер­шить «ми­гра­ци­он­ный» пе­ре­лет к бо­гу, и ос­та­нет­ся то­гда здесь, и шан­сы на ги­бель во вре­мя «зи­мов­ки» бу­дут ве­ли­ки.

 

         Раз­но­вид­ность эго­из­ма: мож­но лю­бо­вать­ся соб­ст­вен­ной щед­ро­стью. Раз­дай то, что «щед­рый» раз­да­ет лишь сам, ни­ко­му не до­ве­ряя, и ты ус­лы­шишь го­лос его жад­но­сти.

 

         Воз­мож­но, че­ло­ве­че­ская ду­ша об­ла­да­ет не­рав­но­мер­ным «слу­хом». Тех, кто на­хо­дит­ся к ней вплот­ную, по­сто­ян­но и неизбежно — тех она пе­ре­ста­ет слы­шать, за­бы­ва­ет о их су­ще­ст­во­ва­нии: так при­вы­ка­ние к ближ­не­му ста­но­вит­ся при­чи­ной ду­хов­ной глу­хо­ты; не су­ще­ст­ву­ет ли не­кий «поя­сок» са­мых близ­ких, по­пав­ших в эту не­про­слу­ши­вае­мую «мерт­вую» зо­ну?

 

         Есть толь­ко ложь. Всё луч­ше, что бы­ло, ос­та­вишь там, где вы­дум­ка пра­ва: спо­ко­ен, мудр. Но, как про­тив­ник, с ты­ла иная ложь всё те же шлет сло­ва. Жить — зна­чит врать о том, что не­из­мен­ны и суд, и честь, и бо­жья вы­со­та! Кто к ми­ру звал — вклю­чил вой­ны си­ре­ну, кто был убийца — сла­вит культ кре­ста. Люд­ское ста­до… Здесь спа­са­ет глот­ка, и глаз ду­рён, и сле­пы во­жа­ки, тол­па глу­па, а имя счастья — «Вод­ка»; тут сказ­ки лгут, и детям — ста­ри­ки.

 

         Она про­из­но­сит как об­ви­не­ние: «Муж­ская са­мо­уве­рен­ность не зна­ет гра­ниц!» Ска­за­но очень точ­но: без­гра­нич­ная самоуверенность — что еще на­до бес­страш­но­му сам­цу, раз­вед­чи­ку жиз­ни?!

 

         По­шли нам, день, по­го­ду и уда­чу, или, хо­тя б, дай ве­чер ис­пы­тать, а то спе­шим, как дач­ни­ки на да­чу: пло­да­ми стран­ной жиз­ни об­ла­дать. Силь­ней все­го сво­бо­да пах­нет кро­вью! Ты вклю­чишь те­ле, вы­смор­ка­ешь нос: сто­ит рас­свет, как ан­гел, в из­го­ло­вье, и, как па­лач, ду­ша твоя — во­прос: по­слал ли бог ус­ла­ду за мол­ча­нье? Обид­чи­вость твой путь при­шла вен­чать! Доз­рев­ший позд­но, вый­дешь по­сле бани — о край ста­ка­на оди­но­че­ст­вом брен­чать!

 

         Тру­сы вла­де­ют ос­то­рож­но­стью в ста­ти­ке жиз­ни, профессионалы — в дви­же­нии.

 

         Пре­дель­ная жизнь — это пре­дель­ная ос­то­рож­ность.

 

         Ло­вить наи­тие так же слож­но, как об­на­ру­жить ней­три­но: слиш­ком ме­ша­ет «фон» — ки­ша­щая «на­чин­ка» ми­ра: из­лу­че­ния, яд­ра, час­ти­цы, гра­ви­та­ция, ко­ле­ба­ния и т. д. К ка­ким толь­ко ухищ­ре­ни­ям не при­бе­га­ли зем­ные фи­зи­ки-по­ис­ко­ви­ки, что­бы пой­мать в «са­чок» при­бо­ров не­что сво­бод­ное, не имею­щее зна­ка. За­ры­ва­лись глу­бо­ко в шах­ты, эк­ра­ни­ро­ва­лись, рас­счи­ты­ва­ли. По­то­му что са­мое важ­ное при охо­те за «при­не­си то, сам не знаю что» — это ти­ши­на.

 

         Са­мое по­шлое изображение — в зер­ка­ле!

 

         Луч­шее сред­ст­во для про­мы­ва­ния мозгов — пу­ли! Лже­цы го­во­рят ина­че: пат­рио­тизм.

 

         Ес­ли по­же­лать ве­щи имен­но то, для че­го она и пред­на­зна­че­на, вещь обя­за­тель­но ис­пол­нит же­ла­ние. Не ве­ришь? На­прас­но! Так скрип­ка «сде­ла­ла» Па­га­ни­ни!

 

         По­ту­ги на­шей ци­ви­ли­за­ции на­по­ми­на­ют на­ив­ность «мыс­ля­ще­го» ми­зин­ца: «Сна­ча­ла я нау­чусь управ­лять со­бой, по­том сто­пой, по­том но­гой, по­том всем те­лом, по­том ду­шой, по­том Бо­гом, по­том…»

 

         Опыт есть об­ра­зо­ва­нье, муд­рой ста­рос­ти пе­чать: зреть, не ве­дая же­ла­нья, и — мол­чань­ем по­учать.

 

         Не­ве­же­ст­во и сто­про­цент­ная специализация — близ­не­цы.

 

         Сво­бо­ду су­ще­ст­во­ва­ния обес­пе­чи­ва­ет ложь, сво­бо­ду совести — прав­да.

 

         Та­лант сна­ча­ла из­бав­ля­ет­ся от сво­его со­дер­жи­мо­го, как кув­шин от ви­на. По­том та­лант на­по­ми­на­ет флей­ту, че­рез ко­то­рую ве­тер вре­ме­ни про­ду­ва­ет жиз­ни и судь­бы дру­гих лю­дей, а че­ло­век лишь на­жи­ма­ет на ла­ды и — по­лу­ча­ет­ся му­зы­ка.

 

         Воз­мож­но, при­ро­да стре­мит­ся к са­мо­ор­га­ни­за­ции так же стра­ст­но и изо­бре­та­тель­но, как и к рас­па­ду, к хао­су. Так что во­прос о Боге — это во­прос о том, че­го мы хо­тим: слож­но­го рав­но­ве­сия или веч­но­го по­коя?

 

         Жерт­ва бу­ду­ще­го пре­вы­ша­ет жерт­ву про­шло­го. Бо­ги пи­та­ют­ся кро­вью.

 

         В ар­мии про­изо­шел слу­чай. Верующий М. сму­щал лич­ный со­став час­ти тем, что, не­смот­ря на за­прет на­чаль­ст­ва, про­дол­жал со­вер­шать об­ряд мо­литв. То­гда зам­по­лит пригласил М. на ин­ди­ви­ду­аль­ную бе­се­ду в по­лит­от­дел, что­бы по­го­во­рить ин­ди­ви­ду­аль­но, с гла­зу на глаз, по-че­ло­ве­че­ски, без фор­ма­лиз­ма, от­кро­вен­но. Го­во­ри­ли дол­го, дей­ст­ви­тель­но от­кро­вен­но, с обо­юд­ным удо­воль­ст­ви­ем. Ка­ж­дый убе­ж­ден­но от­стаи­вал свою точ­ку зре­ния. В тот же день ка­ж­дый сде­лал за­пись на бу­ма­ге. Май­ор в жур­на­ле уче­та по про­де­лан­ной по­лит­ра­бо­те: «Про­вел вос­пи­та­тель­ную бе­се­ду на атеи­сти­че­скую те­му с ве­рую­щим рядовым М». Верующий М. в кар­ман­ном блок­но­ти­ке: «До­нес Сло­во Бо­жье до зам­по­ли­та час­ти».

 

         Точ­ка встре­чи слож­но про­грес­си­рую­щих во­про­сов с про­грес­си­ей уп­ро­щаю­щих­ся ответов — есть точ­ка оза­ре­ния. Ины­ми сло­ва­ми: чем слож­нее во­прос, тем про­ще на не­го от­вет. Про­верь се­бя: ка­кой во­прос для те­бя са­мый слож­ный? прост ли на не­го от­вет? Ну, ве­ли­ки ли воз­мож­но­сти? Мо­жешь ли ты от­ве­тить на бес­ко­неч­ную слож­ность ми­ра так же бес­ко­неч­но про­сто, как он: бы­ти­ем ес­те­ст­ва? Чув­ст­ву­ешь: за­дач­ка «быть» по­труд­нее за­дач­ки «стре­мить­ся».

 

         Вся­кое по­строе­ние фор­ми­ру­ет в боль­шей сте­пе­ни сте­рео­ти­пы не­об­хо­ди­мо­сти, не­же­ли сво­бод­ная фан­та­зия. Дом, на­при­мер, как бы ты раз­но­об­раз­но его ни стро­ил, как бы вы­чур­но не изо­щрял­ся, все­гда бу­дет иметь верх и низ, так как здесь, на Зем­ле, есть гра­ви­та­ция и она — бес­по­щад­ный дик­та­тор строи­тель­но­го со­зи­да­ния.

         Во­об­ра­же­ние сво­бод­но от зем­но­го дик­та­та, по­это­му при встре­че с раз­но­об­раз­ней­шим «строи­тель­ным ма­те­риа­лом» кос­мо­са преж­ние мер­ки не под­хо­дят: кар­ти­ны, по­стро­ен­ные раз­ным во­об­ра­же­ни­ем из од­но­го и то­го же ма­те­риа­ла, не­по­вто­ри­мы и не­срав­ни­мы. Где же то­гда об­щий за­кон строи­тель­ст­ва, где тот не­ви­ди­мый «дик­та­тор», что при­да­ет хао­су це­ле­на­прав­лен­ную тен­ден­цию, в ка­кой иной «гра­ви­та­ции» ис­кать общ­ность? К че­му тя­го­теть в аван­гар­де?

 

         Чьим ди­тем ты се­бя по­чи­та­ешь, тот в те­бе и опе­кун. Кто боль­ше мать: жен­щи­на, те­бя ро­див­шая, или при­ро­да, те­бя соз­дав­шая? Вы­бе­решь что-то одно — по­не­сешь в се­бе пре­да­те­ля.

 

         Где ис­кать аб­со­лют­ную ис­ти­ну? Ко­неч­но же в аб­со­лют­ной тьме и аб­со­лют­ном мол­ча­нии!

 

         Мно­гие жа­ж­дут чу­да так же, как из­ба­ло­ван­ный ма­лыш жа­ж­дет ла­ком­ст­ва: не дашь — воз­не­на­ви­дят; без­ве­рие и фа­на­тизм оди­на­ко­во сле­пы.

 

         Ис­кус­ст­во те­ат­ра учит эмо­цио­наль­но­му па­ра­зи­ти­ро­ва­нию.

 

         Не вре­дит ли Бо­гу че­ло­ве­че­ский… труд? Труд — есть од­на из наи­бо­лее уни­вер­саль­ных форм удо­воль­ст­вия и для те­ла, и для ду­ха. А вся­кое удо­воль­ст­вие при­тя­ги­ва­ет к се­бе вновь и вновь, оно замк­ну­то на се­бя, оно об­ла­да­ет эго­цен­трич­ной са­мо­стью. Раз­ру­ши­тель­но ока­зы­ва­ет­ся, в ко­неч­ном сче­те, вся­кое удо­воль­ст­вие. Труд — это фор­ма кос­ми­че­ской нар­ко­ма­нии, бо­лезнь ра­зу­ма, дур­ная при­выч­ка чувств: дей­ст­во­вать, со­зи­дать, унич­то­жая. Но труд — это и наи­бо­лее труд­но­дос­туп­ный нар­ко­тик: на­стоя­щие ге­нии упое­ны до кон­ца сво­ей не­ве­ро­ят­ной работоспособностью — они нар­ко­ма­ны сво­его де­ла. А ес­ли де­ла нет? То­гда най­дут­ся бо­лее лег­кие «де­ла»: ал­ко­го­лизм, ко­ка­ин, га­шиш, го­дит­ся да­же обыч­ная оз­лоб­лен­ность. Сла­бые гу­бят се­бя, се­мью, де­тей, силь­ные гу­бят ци­ви­ли­за­цию.

 

         Точ­ность про­гно­за обу­слов­ли­ва­ет­ся дос­туп­но­стью и яс­но­стью ис­поль­зуе­мо­го «ра­диу­са вре­ме­ни». Что это та­кое? Вот при­мер. Опыт от­дель­ной пче­лы не в со­стоя­нии по­нять в раз­гар зной­но­го ле­та, что бу­дет иначе — при­дет зи­ма. Од­на пче­ла не в со­стоя­нии про­гно­зи­ро­вать го­до­вую цик­лич­ность жиз­ни: ра­ди­ус ее времени — один день. Даль­ше од­но­го дня ей про­сто не да­но ви­деть. Но кол­лек­тив­но­му разуму — улью — го­до­вой ра­ди­ус вре­ме­ни уже под си­лу обо­зреть: ра­бо­та­ет кол­лек­тив­ный ин­стинкт. Так же и с че­ло­ве­ком: от то­го, что ты в се­бя вме­ща­ешь, за­ви­сит твой обо­зре­вае­мый вре­мен­ной ра­ди­ус; ме­ща­нин ви­дит «зи­му» сво­его ра­зо­ре­ния, про­рок ви­дит кру­ше­ние им­пе­рий и «зи­му» ци­ви­ли­за­ций. Ра­ди­ус вре­ме­ни свя­зан с го­ри­зон­том: чем вы­ше точ­ка на­блю­да­те­ля, тем ши­ре об­зор.

 

         Ес­ли жен­щи­на го­во­рит: «Я ухо­жу!» — будь­те уве­ре­ны: вас по­сы­ла­ют ку­да по­даль­ше.

 

         В меч­тах стар­тую­щую, фи­ниш ужас­ный ждал. А он и рад: от без­на­деж­но­сти быть с ним лишь — она от­да­лась всем под­ряд.

 

         Кто мог по­зво­лить при те­бе иг­ру с ог­нем, то­му в кро­меш­ной об­щей тьме свет­ло, как днем.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Я жи­ву с жен­щи­ной, ко­то­рую не люб­лю и с ко­то­рой не сплю, но я сплю с жен­щи­ной, ко­то­рую то­же не люб­лю, при­чем, я люб­лю жен­щи­ну, с ко­то­рой не сплю и не жи­ву…»

 

         Дос­ти­же­ния луч­ше из­ме­рять не вы­со­той план­ки, а ши­ри­ной диа­па­зо­на.

 

         — Ты лю­бишь ме­ня?

         — Да. Но мне это чув­ст­во без­раз­лич­но.

 

         Он и Она. Без­дум­ная, сча­ст­ли­вая самоотдача — пер­вая вер­ши­на бли­зо­сти дво­их. Се­ре­ди­на со­вме­ст­но­го бытия — это пре­тен­зия, имен­но она сво­дит жи­ву­щих бок о бок, слов­но бок­се­ров на рин­ге, в тя­же­лом клин­че. Но са­мая на­деж­ная и са­мая дол­го­веч­ная вер­ши­на жиз­ни двоих — ус­та­лость.

 

         Вар­вар-за­вое­ва­тель раз­ру­ша­ет го­род. Но ко­гда он сам по­се­ля­ет­ся в нем — стро­ит всё за­но­во. В по­втор­ном бра­ке муж-вар­вар или вар­вар-же­на ста­ра­ют­ся раз­ру­шить в «за­вое­ван­ном» всё преж­нее… Труд­но со­хра­нить двор­цы там, где и хи­жи­ны-то не дер­жат­ся!

 

         Из­бы­ток си­лы чре­ват не­на­сыт­но­стью.

 

         Про­жить покойно — зна­чит, жить без тер­ний. Лю­би­мец ближ­них, па­инь­ка-па­цан, не бой­ся, друг, за­вет на­ру­шить древ­ний: су­ди других — уз­на­ешь, кто ты сам?

 

         — Как с то­бой лег­ко! — ска­за­ла она.

         — Ты да­же не пред­став­ля­ешь, на­сколь­ко тя­же­ло мне это да­ет­ся! — ска­зал он.

 

         Мое «Я» — это «ро­до­вое име­ние», где мно­же­ст­во взаи­мо­свя­зан­ных лич­но­стей со­б­ра­ны под од­ной кры­шей. Здесь есть и свой «ба­рин» и свой «пас­тор», и свой «обол­тус-раз­но­чи­нец», и «по­вар», и «дво­рец­кий», и «юро­ди­вый», и мас­са раз­ной вспо­мо­га­тель­ной «че­ля­ди». Точ­но в ре­аль­ной жиз­ни, они да­ле­ки друг от дру­га, они уме­ют ки­чить­ся, не­на­ви­деть, уни­жать­ся и до­но­сить, тай­но лю­бить и бун­то­вать. В этом «ро­до­вом име­нии» не так-то про­сто встре­тить­ся с са­мим со­бой: ты ведь не ве­да­ешь, кто ты — по­вар, ба­рин, дво­рец­кий?

 

         Пло­хая по­мой­ка бес­по­ко­ит весь квар­тал. Воз­мож­но, уча­стив­шие­ся встре­чи с «ино­пла­не­тя­на­ми» вы­зва­ны имен­но этим об­стоя­тель­ст­вом.

 

         К че­му ис­кать кон­такт ино­пла­нет­ный? — Мы друг для дру­га чу­ж­дые ми­ры!

 

         Са­мо­влюб­лен­ные му­жи под­вер­же­ны раз­ло­же­нию в той же сте­пе­ни, что и неж­ный, ско­ро­пор­тя­щий­ся плод ман­го. Сте­пень раз­ло­же­ния лег­ко уга­дать по вы­дви­гае­мым тре­бо­ва­ни­ям. Ведь что они, в сущ­но­сти, хо­тят для се­бя: при­слу­жи­ва­ния? об­слу­жи­ва­ния? или пол­но­го слу­же­ния? Вся­кий «слу­жеб­ный плод» — пор­чен­ный.

 

         Сек­тант ра­бо­та­ет в ре­жи­ме «про­вод­ни­ка», по­это­му Ис­ти­на для него — слу­же­ние, да­же ес­ли по про­вод­ни­ку те­чет лишь си­ла ил­лю­зии. Слу­же­ние не ос­тав­ля­ет мес­та для не­серь­ез­но­го от­но­ше­ния к жиз­ни, для озор­ст­ва и для со­мне­ний. Ве­рую­щий серь­е­зен, по­это­му сво­бо­да ему не ве­до­ма.

 

         И че­го толь­ко мы не вку­си­ли, и в ка­кой не ко­ле­ли по­ре! Ес­ли за­пах мах­ры над Россией — ли­хо­ле­тье сто­ит на дво­ре.

 

         Про­вин­ци­аль­ное ко­кет­ст­во: не­дос­та­ток куль­ту­ры и ин­тел­ли­гент­но­сти ком­пен­си­ру­ет­ся ма­нер­ни­ча­ни­ем. Так, мой зна­ко­мый пья­ни­ца-пре­по­да­ва­тель на­чи­на­ет от­ча­ян­но «акать» на ма­нер сто­лич­но­го го­во­ра, ед­ва зай­дет раз­го­вор о чем-ли­бо воз­вы­шен­ном.

 

         Ис­кус­ст­во и голод — вза­им­ные ве­щи: же­лу­док ур­чит, но фан­та­зия хле­щет!

 

         На­до бы ис­пра­вить: есть человек — нет про­бле­мы, нет человека — есть про­бле­ма. Что при­нес­ла твоя жизнь ок­ру­жаю­щим: во­про­сы или их раз­ре­ше­ние?

         В за­щи­ту муж­чин: есть жена — есть про­бле­мы, нет жены — нет про­блем. В за­щи­ту жен­щин: есть муж — нет про­блем, нет мужа — есть про­бле­мы.

 

         Иг­ра­ют ро­ли два пая­ца: не жить дано — во­об­ра­жать! И нет ис­кус­ст­ва от­да­вать­ся, есть виртуозность — уте­шать.

 

         Жен­щи­на сво­бод­на. Она ос­та­лась на­еди­не со сво­ей пра­во­той. Пра­во­та и сво­бо­да ее му­ча­ют. В пус­том про­стран­ст­ве во­круг се­бя она ли­хо­ра­доч­но рас­став­ля­ет мни­мые об­стоя­тель­ст­ва-де­ко­ра­ции, ко­то­рые с ра­до­стью при­ни­ма­ет за гне­ту­щую ре­аль­ность. А имен­но: тре­бу­ет­ся вы­ход из на­ду­ман­ной без­вы­ход­но­сти. Жен­щи­на, ищу­щая вы­хо­да, на са­мом де­ле ищет уте­ше­ния. Сна­ча­ла она не­дол­го по­ищет его в ком-ни­будь близ­ком, а по­том ве­се­ло по­бе­жит из тес­ных сво­их де­ко­ра­ций по го­ло­му по­лю лич­ной сво­бо­ды!

 

         В мо­де ле­чеб­ное го­ло­да­ние. При­лав­ки ма­га­зи­нов пус­ты. Ук­ра­шаю кух­ню ло­зун­га­ми: «Ес­ли ку­ша­ешь жи­ры, по­па­дешь и ты в жму­ры! На­стоя­щая свобода — это стол без уг­ле­во­да! По­вто­ряй весь день под­ряд: хлеб — нар­ко­тик, сахар — яд!»

 

         При­шло та­кое вре­мя, что до­быть ак­ку­му­ля­тор для мотоцикла — про­бле­ма из про­блем. Пла­ст­мас­со­вая ба­ноч­ка с элек­три­че­ст­вом чуть ли не до­ро­же жиз­ни. Ей Бо­гу! На мо­их гла­зах пья­ный мо­то­цик­лист въехал — лоб в лоб! — в трез­во­го мо­то­цик­ли­ста. Пья­ный про­сто «вы­ру­бил­ся», а трез­во­го вы­ки­ну­ло инер­ци­ей, спас­ло, мож­но ска­зать, толь­ко ру­ку сло­мал, но­гу сло­мал и го­ло­ву ушиб. И что? Ле­жит он на зем­ле, а ме­ня, по­до­шед­ше­го, про­сит: «Слу­шай, друг, от­вин­ти крыш­ку, сни­ми ак­ку­му­ля­тор!» Лад­но, от­вин­тил, снял, пе­ре­дал ле­жа­ще­му. Му­жик по­до­дви­нул ба­ноч­ку под се­бя, уст­ро­ил­ся по­удоб­нее, да­же за­ку­рил, уми­ро­тво­рен­ный. «С та­ким тру­дом дос­та­вал!» — объ­яс­нил сквозь гри­ма­су бо­ли. А его мотоцикл — в ле­пеш­ку. А на «пья­ном» мотоцикле — труп. А че­ло­век сча­ст­лив: ак­ку­му­ля­тор-то цел! В Рос­сии силь­нее смер­ти толь­ко ча­ст­ная соб­ст­вен­ность, по­то­му что силь­нее смер­ти толь­ко на­стоя­щая лю­бовь, а она, эта на­ша ча­ст­ная соб­ст­вен­ность, ви­ди­мо, и есть та­ко­вая.

 

         По­че­му на­стоя­щие про­фес­сио­на­лы лю­бят рас­ска­зы­вать бай­ки о сво­ей серь­ез­ной ра­бо­те? По­че­му удач­ли­вые ры­ба­ки и охот­ни­ки хва­ста­ют? По­то­му что на­стоя­щие профи — все­гда де­ти: де­ло для них — иг­ра.

 

         Не раз­же­вы­вай­те за ме­ня мои гре­хи! Мне не­при­ят­но гло­тать раз­же­ван­ное! Я раз­жую их сам!

 

         Об­ра­ще­ние на «вы» — фор­ма от­чу­ж­де­ния, или бо­лее того — фор­ма ос­корб­ле­ния. Не ве­ришь? То­гда по­про­буй ска­зать сво­ей же­не: «Вы!»

 

         Лю­би­мая ска­за­ла: «Ви­деть те­бя не мо­гу!» Что ж, зна­чит, ее гла­за го­то­вы к то­му, что­бы ви­деть дру­го­го.

 

         Флю­гер был при­ко­ло­чен на гвоз­дик к длин­но­му шес­ту, а Вер­туш­ка бы­ла при­ко­ло­че­на на та­кой же гвоздик — к са­мо­му Флю­ге­ру. Так они и жи­ли. Вме­сте. Флю­гер ста­рал­ся по­чу­ять пер­вым, от­ку­да ду­ет ве­тер и — по­во­ра­чи­вал­ся, под­став­ляя свою Вер­туш­ку по­удоб­нее, а она ве­се­ло вер­те­лась. Ес­ли был лег­кий бриз, им обо­им ка­за­лось, а, мо­жет, и не ка­за­лось, а так и бы­ло на са­мом де­ле, что они па­ри­ли в пре­крас­ной вы­со­те. Ко­гда слу­ча­лась бу­ря, шест тряс­ло, по­то­му что Флю­гер рвал­ся со сво­его мес­та, а Вер­туш­ка ра­бо­та­ла, как бе­ше­ная: в та­кие ми­ну­ты они под­ни­ма­лись над вре­ме­нем и жиз­нью. Он бе­реж­но и на­деж­но дер­жал ее, она сво­им вра­ще­ни­ем на­пол­ня­ла его су­ще­ст­во­ва­ние смыс­лом и ра­до­стью.

         Од­на­ж­ды Вер­туш­ка ска­за­ла:

         — Ты, Флю­гер, пе­ре­стал чу­ять ве­тер. Ты пло­хо под­став­ля­ешь ме­ня под не­го, я хо­чу кру­тить­ся бы­ст­рее!

         Флю­гер и сам по­нял, что гвоз­дик, на ко­то­ром он си­дел, на­чал ржа­веть и ме­ша­ет по­во­ра­чи­вать­ся лег­ко. Он бы как-ни­будь по­ста­рал­ся ис­пра­вить бе­ду, но Вер­туш­ка при ка­ж­дом сво­ем обо­ро­те ста­ла те­перь го­во­рить од­ни и те же обид­ные сло­ва:

         — Ты не нра­вишь­ся мне боль­ше! Ты стал пло­хой! По­че­му я долж­на стра­дать из-за те­бя?

         Флю­гер очень пе­ре­жи­вал. В силь­ный ве­тер он по-преж­не­му под­став­лял свою Вер­туш­ку так, как ей хо­те­лось. Но силь­ный ве­тер бы­ст­ро уни­мал­ся, и жизнь ста­но­ви­лась еще ворч­ли­вее, еще скуч­нее. И Флю­гер пе­ре­стал сопротивляться — за­мер на­все­гда в од­ном по­ло­же­нии.

         — Кру­тись те­перь, как хо­чешь! — ска­зал он сво­ей Вер­туш­ке.

         — По­ду­ма­ешь! — она нис­коль­ко не опе­ча­ли­лась. — Я пре­крас­но про­жи­ву и при бо­ко­вом вет­ре, и да­же ес­ли он бу­дет дуть сза­ди… — И она ста­ла кру­тить­ся са­ма по се­бе. Прав­да, не бы­ло в ее вра­ще­нии преж­не­го ве­се­лья. А по­том и она ста­ла кру­тить­ся всё мед­лен­нее, всё тя­же­лее: гвоз­дик, дер­жа­щий Вер­туш­ку на Флю­ге­ре, то­же за­ржа­вел. И она ос­та­но­ви­лась.

         Те­перь им обо­им бы­ли оди­на­ко­во без­раз­лич­ны и ти­хий бриз, и гро­зо­вая бу­ря. Толь­ко длин­ный рав­но­душ­ный шест рас­ка­чи­вал над ми­ром их за­стыв­шую, мол­ча­ли­вую па­ру.

 

         Де­ре­во дав­но вы­рос­ло. У не­го бы­ли боль­шие цеп­кие кор­ни, шер­ша­вый ствол и где-то вы­со­ко в небе — кро­на ли­ст­вы, воль­ная, как са­мо не­бо. Де­ре­во пом­ни­ло и лес­ные по­жа­ры, и на­вод­не­ния, оно пом­ни­ло всех, кто по­гиб рань­ше не­го, кто не смог под­нять­ся во весь рост. От этой сво­ей па­мя­ти де­ре­во все­гда бы­ло оди­но­ким и мол­ча­ло. Но од­на­ж­ды сни­зу вдруг по­слы­шал­ся чей-то го­лос:

         — Ты та­кое боль­шое, та­кое креп­кое, та­кое вы­со­кое! Я так те­бя по­лю­бил! Мож­но, я приль­ну к те­бе, и ты по­мо­жешь мне стать та­ким же вы­со­ким?

         Де­ре­во да­же не по­ня­ло по­на­ча­лу: кто это го­во­рит? Но по­том, при­смот­рев­шись, уви­де­ло. Воз­ле са­мых кор­ней поя­вил­ся ма­лень­кий бес­по­мощ­ный Вью­нок.

         — Мож­но? — всё спра­ши­вал он.

         — Мож­но, — ве­ли­ко­душ­но от­ве­ти­ло Де­ре­во.

         И Вью­нок стал рас­ти.

         — Ка­кое ты силь­ное, ка­кое ты на­деж­ное, как на те­бя хо­ро­шо опе­реть­ся, — го­во­рил Вью­нок Де­ре­ву день и ночь. И Де­ре­во по­чув­ст­во­ва­ло се­бя сча­ст­ли­вым и по­лю­би­ло Вьюн­ка всей ду­шой.

         Но вот си­лы у Вьюн­ка кон­чи­лись, а до вы­со­кой кро­ны, до на­стоя­ще­го не­ба бы­ло всё так же да­ле­ко. И он стал го­во­рить ина­че:

         — Ка­кое ты про­тив­ное! Твои вет­ви ме­ша­ют мне рас­ти, они от­ня­ли у ме­ня сол­неч­ный свет, твой ствол та­кой глу­пой дли­ны, что ни­ко­му не ну­жен! Ты за­ма­нил ме­ня к се­бе, я те­перь пол­но­стью от те­бя за­ви­сим, я да­же не мо­гу уй­ти от те­бя! Ах, как я те­бя не­на­ви­жу!

         Де­ре­во за­пла­ка­ло и за­со­хло, а Вью­нок это­го да­же не за­ме­тил.

 

         Из по­езд­ки по За­бай­ка­лью я при­вез как-то кам­ни-по­лу­дра­ги: ага­ты. Не­сколь­ко мо­их дру­зей по­сте­пен­но, в те­че­ние лет, «вы­тя­ги­ва­ли» эти кам­ни от ме­ня к се­бе, а по­лу­чив, ис­че­за­ли ку­да-то. Стран­ная при­ме­та: да­рю камни — ли­ша­юсь дру­зей… Из при­ве­зен­но­го ос­та­ва­лась не­боль­шая гор­ст­ка третье­сорт­ных ос­кол­ков, ко­то­рые уви­де­ла же­на. О, сколь­ко об­на­ру­жи­лось не­тер­пе­ния: «Дай!» От­дал. Не ве­рить же, в са­мом де­ле, в ду­рац­кие при­ме­ты? Вско­ре ра­зо­шлись.

 

         Дух люд­ско­го ста­да, цивилизации — не плоть от пло­ти; он син­те­зи­ро­ван, по­доб­но пла­ст­мас­се: так же де­шев и так же опа­сен эко­ло­ги­че­ски.

 

         Труд­нее все­го лю­ди рас­ста­ют­ся со свои­ми оби­да­ми.

 

         Веж­ли­вость изъ­яс­ня­ет­ся, лю­бовь бес­сло­вес­на. По­сле ка­ж­дой бли­зо­сти он го­во­рил сво­ей же­не: «Спа­си­бо».

 

         Най­дя для се­бя элик­сир бес­смер­тия, мы, на­ко­нец, до­ка­жем, что глу­пость веч­на.

 

         Она иг­ра­ла в де­воч­ку, ста­рея: пле­вать, кто ря­дом, толь­ко бы не жмот. Быть ря­дом с нею вро­де ло­те­реи: про­иг­ры­вай! — вы­иг­ры­ва­ет «спорт». Она хо­те­ла боль­ше, чем име­ла, а я имел лишь то, что не хо­тел. Она све­тить, как лам­поч­ка, уме­ла: включающий — на ого­нек ле­тел.

 

         Мол­чит об этом пра­виль­ная прес­са, но ка­ж­дый «въе­хал», от ЦК до бла­та­ря: за­чем ис­кать пя­ту у Ахил­ле­са? По яй­цам пнул и — нет бо­га­ты­ря!

 

         Трам­вай был позд­ний, чуть ли не по­след­ний, ноч­ной. В са­ло­не без­люд­но. Толь­ко жен­щи­на и муж­чи­на. Он по­до­шел к ней, улы­ба­ясь, со сло­ва­ми: «Все-та­ки, как хо­ро­шо быть сво­бод­ным от ком­плек­сов, быть рас­ко­ван­ным! Прав­да? Как хо­ро­шо ви­деть и чув­ст­во­вать дру­го­го че­ло­ве­ка, ни­чем его не обя­зы­вая. Про­сто так! По­ни­мае­те, про­сто так! Уже позд­но… Ну, улыб­ни­тесь же! Да­вай­те я дое­ду с ва­ми до ва­шей ос­та­нов­ки и про­во­жу вас…» Жен­щи­на с ужа­сом об­на­ру­жи­ла, что муж­чи­на трезв, в жиз­ни она не ис­пы­ты­ва­ла та­ко­го стра­ха, она вы­ско­чи­ла из трам­вая за­дол­го до сво­ей остановки — в спа­си­тель­ную оди­но­кую тьму.

 

         До­че­ри не бы­ло скуч­но с от­цом лет до две­на­дца­ти. Потом — скуч­но. И вот — сно­ва ин­те­рес­но. По­то­му что ей те­перь два­дцать, а отец лю­бит рас­су­ж­дать вслух: «Дух, моя до­ро­гая, па­ра­зи­ти­ру­ет на че­ло­ве­че­ском те­ле: все­ля­ет­ся, ис­поль­зу­ет в сво­их це­лях и по­ки­да­ет от­ра­бо­тан­ный ма­те­ри­ал…»

 

         Ес­ли те­бе уже не­че­го це­нить, не­кем до­ро­жить и ни в ком ты не ну­ж­да­ешь­ся, — пре­дос­тавь се­бя то­му, кто ну­ж­да­ет­ся в те­бе. И ты пе­ре­вер­нешь свой мир, по­доб­но пе­соч­ным ча­сам, за­ве­дешь его на но­вый ход: всё бу­дет за­но­во!

 

         Ле­том во­да ста­но­вит­ся гряз­ной и от это­го цве­тет: при­ро­да са­мо­очи­ща­ет­ся, ор­га­ни­зуя при по­мо­щи те­п­ла, бак­те­рий и волн цве­ту­щую грязь в зе­ле­ные катышки — но­вый слой се­зон­но­го ила; к осе­ни все ка­тыш­ки уп­лот­ня­ют­ся, тя­же­ле­ют и опус­ка­ют­ся на дно, во­да к хо­ло­дам ста­но­вит­ся осо­бен­но свет­лой… Ка­ким «илом» и на ка­кие глу­би­ны мы ося­дем в се­зон хо­лод­но­го ума и про­зрач­ных душ?

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Не ра­бо­тать я в этот мир при­шел, а что­бы жить не зря!»

 

         Ложь в обыч­ной жиз­ни поль­зу­ет­ся псев­до­ни­мом: Ве­ра.

 

         Че­ло­век зна­ет не­сколь­ко ты­сяч слов и мыс­лит сло­ва­ми. Со­ба­ка раз­ли­ча­ет до мил­лио­на за­па­хов и мыс­лит за­па­ха­ми. Так чей «сло­варь» бо­га­че?

 

         По­гиб­нуть в борьбе — не зна­чит быть уби­тым.

 

         «Бу­кет» бо­лез­ней пе­ред смертью — это пол­ная «ком­пен­са­ция» за не­про­жи­тые по­сти­же­ния.

 

         Бог ви­дит всё, его мол­ча­нье скорб­но, оно про­зрач­но, как про­зрач­на пус­то­та, и в этой чис­то­те нет осу­ж­де­нья, вол­не­нья нет и жа­ж­ды на­зи­да­ний: всё видеть — выс­шая ра­бо­та; беспомощность — ве­ли­ко­го удел. Срав­ни: ог­ром­ный лай­нер оке­ан­ский вдруг в де­ре­вен­ский пруд по­пал… Что смо­жет он?! Му­жик са­мо­до­воль­ный де­нек-дру­гой на чу­до по­ди­вит­ся, да и рас­пи­лит чу­до на кус­ки: не­хай ле­жит, авось, в хо­зяй­ст­ве при­го­дит­ся.

         Бог це­лым был лишь в дет­ском пред­став­ле­ньи; взрос­лею­щий ос­кол­ки под­бе­рет, и в не­бо го­ло­ву за­драв­ши, от­ре­шен­ный, вдруг за­мол­чит и дет­ст­во ощу­тит: все ви­дят всё! — гра­ни­ты, тра­вы, лю­ди… но вме­сто ми­ро­из­ре­че­нья лю­бая плоть спе­шит из­речь се­бя.

         Убо­го из­ре­че­нье. На­ив­но ве­рить, что сле­зо­то­чень­ем воз­мож­но звез­ды вы­ма­нить с не­бес; суть Бо­га не­дос­туп­на сле­пым и гру­бым путникам — сло­вам. Бог ви­дит всё! Так сто­ит ли, ре­бят­ки, ко­рот­кий век рас­хо­до­вать на прят­ки?

 

         Зна­ют всё толь­ко де­ти. Взрос­лые зна­ют толь­ко то, что ус­пе­ли за­учить.

 

         «Ус­тал я!» — го­во­рит че­ло­век. И пе­ре­во­зит свою ус­та­лость из од­но­го мес­та в дру­гое.

 

         На­стоя­щий от­дых, так же, как и сво­бо­да, при­хо­дит «из­нут­ри», а не сна­ру­жи: суе­той суе­ту не унять.

 

         Мно­гие лю­ди в ра­бо­те на­по­ми­на­ют ап­теч­ные пу­зырь­ки, на ко­то­рых долж­но быть обя­за­тель­ное пре­ду­пре­ж­де­ние: «Пе­ред упот­реб­ле­ни­ем взбал­ты­вать!»

 

         От оди­но­че­ст­ва спа­са­ясь, бе­жишь по зем­лям и ча­сам: ку­да, за­чем? Гре­ша и ка­ясь, не во­лен быть, но, спо­ты­ка­ясь, жи­вешь спа­си­те­лем ты сам. От оди­но­че­ст­ва спа­са­ясь, пе­ред про­хо­жим душу — хрясь!.. Мол­чит на­корм­лен­ная за­висть: ты спас его, упав­ши в грязь.

 

         Лю­бая долж­ность в Рос­сии име­ет ста­тус: на­чаль­ник ис­то­рии.

 

         Де­вят­на­дца­ти­лет­ний юно­ша ти­хо, но твер­до всю­ду за­яв­лял: «Я го­тов воз­гла­вить лю­бую круп­ную ор­га­ни­за­цию, хоть сей­час. Я твер­до знаю что и как нуж­но де­лать. Я ни­ко­гда не по­сту­п­люсь свои­ми убе­ж­де­ния­ми, а мои убеждения — глу­бо­ко пар­тий­ные…» Юно­ша, сын круп­но­го пар­тий­но­го чи­нов­ни­ка, был вос­пи­тан в со­от­вет­ст­вую­щем ду­хе. И вот се­го­дня, ко­гда столь­ко во­круг из­ме­не­ний, от этих затх­лых слов ко­му-то смеш­но, ко­му-то про­сто пле­вать­ся хо­чет­ся, ко­му-то ис­крен­не жаль пар­ня, его мо­ло­дых, но уже ока­ме­нев­ших от «идео­ло­гии» моз­гов. Он не­по­ко­ле­бим в сво­ей ве­ре быть ли­де­ром. Ка­за­лось бы, у его карь­е­ры нет ни­ка­ких шан­сов на реа­ли­за­цию: вре­мя, мол, не то. Не сле­ду­ет то­ро­пить­ся с ос­мея­ни­ем. Воз­мож­но, его шан­сы про­сто ог­ром­ны, ес­ли во­об­ще не сто­про­цент­ны. По­че­му? По­то­му что ни­ку­да не дев­шая­ся мас­са обес­си­лев­ше­го пар­тий­но­го мон­ст­ра с кри­ка­ми «Ура!» под­ни­мет этих са­мо­уве­рен­ных вы­ско­чек над сво­им раз­ла­гаю­щим­ся трупом — най­дут­ся мо­ло­дые си­лы и кровь для ус­та­рев­шей не­жи­ти! Им, этим вы­скоч­кам, да­же, соб­ст­вен­но, де­лать ни­че­го не на­до, дос­та­точ­но де­ма­го­гии, со­гла­сия, дек­ла­ра­ций: всё про­изой­дет автоматически — пар­тий­цы уви­дят в конъ­юнк­тур­ной мо­ло­до­сти свое спа­се­ние и про­дол­же­ние.

 

         Ска­зал Учи­тель: «Врач, ре­бя­та, ну­жен то­му, кто бо­лен; здра­вый сам с усам». И, так ска­зав, гу­лять по­шел на ужин в кош­мар­ный дом к об­жо­рам и лгу­нам. Он пил, как все. Ви­ном об­ре­ме­нен­ный, ис­кал то жа­ло­сти, то ра­зом всех жа­лел. И дух слеп­цов, про­зрень­ем ис­це­лен­ный, гал­дел и в стра­хе го­ре­ст­но трез­вел. В зем­ной тще­те лю­бил он де­вок щу­пать, но про­зре­вал за бабь­ей бол­тов­ней, что бли­зок час не пла­кать, а по­ду­мать над точ­кой жиз­ни, чер­ной го­лов­ней! Он чи­фи­рил на при­ис­ках и на­рах, бы­вал во фра­ке, пря­тал­ся в мун­дир, бе­жал сай­га­ком в бра­конь­ер­ских фа­рах, и по­сти­гал над­мен­ность как ку­мир. Всё ис­пы­тал бес­страш­ный тот Учи­тель, по­ка не по­нял: жиз­ни в жиз­ни нет… Вор­чит швей­цар: по­след­ний по­се­ти­тель из ка­ба­ка спе­шит под лун­ный свет.

 

         Ги­бель! Са­мый от­ча­ян­ный ры­вок к зре­ло­сти: гру­ст­но и хо­ро­шо… Я на­блю­дал: пор­че­ные пло­ды в са­ду со­зре­ва­ют бы­ст­рее; при­ро­да как бы зна­ет о пор­че и по­это­му очень то­ро­пит­ся. Па­да­ли­ца вкус­на, но ее не­воз­мож­но со­хра­нить.

 

         Мно­го­го, ес­ли не все­го, мож­но до­бить­ся в зем­ной жиз­ни, ес­ли ис­поль­зо­вать стиль бы­тия «ку­куш­ки­но яй­цо»: на­до про­сто уметь под­кла­ды­вать се­бя в хо­ро­шее ме­сто, а уж вы­лу­пив­шись в чу­жом гнез­де на пра­вах «род­но­го», мож­но и зая­вить о сво­ей един­ст­вен­но­сти. Сле­пая че­ло­ве­че­ская доб­ро­де­тель «вы­си­жи­ва­ет» оди­на­ко­во усерд­но лю­бых птен­цов. «Ку­куш­ки­но яй­цо» в люд­ском ис­пол­не­нии име­ет осо­бен­ность: «вы­си­дит» те­бя завод — бу­дешь за­во­дча­ни­ном, чи­нов­ный аппарат — бу­дешь чи­нов­ни­ком, духовенство — ду­хов­ни­ком… Мо­жешь сам вы­би­рать ку­да «под­кла­ды­вать­ся», «вы­си­жи­ва­ние» про­изой­дет ав­то­ма­ти­че­ски.

 

         Что име­ешь ты в ито­ге жиз­ни? Дух? Идеи? Ве­щи? Или про­сто сум­му про­жи­то­го то­бой вре­ме­ни?

 

         Есть кни­ги, вы­пол­няю­щие во взаи­мо­дей­ст­ви­ях жиз­ни ту же функ­цию, что вы­пол­ня­ет де­то­на­тор во взрыв­ном уст­рой­ст­ве. Или дру­гой об­раз, дру­гое срав­не­ние. Спи­чеч­ной го­лов­кой мож­но дол­го во­дить по мяг­ко­му бархату — не за­го­рит­ся, по тер­ке чиркнешь — пла­мя! Не во вся­кой кни­ге най­дешь хо­тя бы ку­со­чек «тер­ки»… Но есть тек­сты, плот­ность ко­то­рых та­ко­ва, что од­но лишь упо­ми­на­ние о их су­ще­ст­во­ва­нии воз­бу­ж­да­ют в уме, спо­соб­ном к тре­нию, огонь и свет!

 

         Хвост — ве­ли­ко­леп­ный ин­ст­ру­мент для вы­ра­же­ния лю­бых эмо­ций. Не зря ли жад­но­ва­тый го­мо са­пи­енс про­ме­нял его на длин­ный язык?

 

         Со­юз ле­ни и фи­ло­со­фии не­по­бе­дим!

 

         Ис­кус­ст­во скор­бит и оп­ла­ки­ва­ет ку­да ча­ще, чем сме­ет­ся. Оно все­гда поч­ти за­ня­то от­ра­же­ни­ем не са­мой жиз­ни, а ее ре­аль­но­го похмелья — бо­ляч­ка­ми, от­кло­не­ния­ми… С пе­ре­пою не смеш­но, с «пе­ре­жи­ву» то­же.

 

         На­сту­пит вре­мя, ко­гда при­ро­да яв­но­го и не­яв­но­го вый­дут из рав­но­ве­сия, и от чудес — бо­же­ст­вен­ных и бесовских — не­ку­да бу­дет деть­ся ни днем, ни но­чью. Вот то­гда при­дет Сле­дую­щий и чу­дом по­ка­жут­ся его деяния — из­бав­ле­ние от чу­дес

 

         Есть ли у че­ло­ве­ка судь­ба? Да, фак­ты под­твер­жда­ют. А у му­ра­вья? У аме­бы? У ато­ма? Мо­жет, судь­ба че­ло­ве­ка на­хо­дит­ся внут­ри судь­бы Все­лен­ной, а судь­ба муравья — внут­ри судь­бы че­ло­ве­че­ской? То­гда од­ной судь­бой всех сра­зу не из­ме­ришь!

 

         В Рос­сии лич­ное сча­стье ор­га­ни­зу­ет­ся в ущерб кол­лек­тив­но­му. И на­обо­рот.

 

         Пи­са­тель по­сле­до­ва­тель­но ста­но­вит­ся сво­бо­ден: в сло­ва­ре, в жан­ре, в те­ме, в сти­ле… (Последнее — сво­бо­да в вы­бо­ре стиля — осо­бый пункт. Пи­са­тель-ре­мес­лен­ник всё вре­мя пи­шет в од­ном клю­че, по­то­му что бо­ит­ся быть не­уз­нан­ным и из­бе­га­ет экс­пе­ри­мен­тов. Од­но­сти­ле­вый пи­са­тель всю жизнь пи­шет как бы од­ну и ту же кни­гу.) Не­по­вто­ри­мость, лег­ко уз­на­вае­мую осо­бен­ность сле­дов твор­че­ской лич­но­сти луч­ше пе­ре­не­сти в не­по­вто­ри­мый строй мыс­ли или в не­по­вто­ри­мый строй чувств. Де­ло да­же не в ав­то­ре, а в тех со­че­та­ни­ях твор­че­ско­го не­что, ко­то­рые он вы­ужи­ва­ет из хао­са.

 

         Ма­че­ха: для сво­его все­гда ма­ло, для прие­мы­ша все­гда жал­ко.

 

         У Пи­кас­со есть кар­ти­на «Де­воч­ка на ша­ре». Ко­гда я смот­рю на нее, то ду­маю о том, что для вы­со­ты и гар­мо­нии дос­та­точ­но уме­ния дер­жать­ся на верх­ней точ­ке рав­но­ве­сия. Мож­но чуть по­за­ко­вы­ри­стей: ме­ра есть оп­ти­мум, оп­ти­мум есть ми­ни­мум мак­си­му­ма или мак­си­мум ми­ни­му­ма; ис­кус­ст­во воз­ни­ка­ет на их сты­ке. Жить на сты­ке мак­си­маль­но­го ми­ни­му­ма и ми­ни­маль­но­го мак­си­му­ма, в об­щем-то, удоб­но, ес­ли не его­зить лиш­не­го и не вы­пен­д­ри­вать­ся боль­ше сво­их воз­мож­но­стей. Уто­ми­тель­но жить толь­ко на скло­нах ша­ра.

 

         Че­ло­век бе­жал к кас­се. «Здрав­ст­вуй­те, день­ги!!!» — кри­чал он.

 

         Всё жи­вет по сво­им струк­ту­рам. Про­за му­зы­каль­на, пуб­ли­ци­сти­ка ма­те­ма­тич­на.

 

         За­бав­ные га­ран­тии да­ет ад­ми­ни­ст­ра­ция го­род­ско­го клад­би­ща. Не­при­кос­но­вен­ность мо­ги­лы га­ран­ти­ру­ет­ся в те­че­ние 20 лет по­сле по­гре­бе­ния. А по­том?! Ока­зы­ва­ет­ся, срок жиз­ни пре­вы­ша­ет срок смер­ти в не­сколь­ко раз. Как это пре­крас­но: длин­ная жизнь, ко­рот­кая смерть!

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Я жи­ву в се­бе, а не в го­су­дар­ст­ве».

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Я яв­ля­юсь ос­но­ва­те­лем но­во­го сти­ля в жи­во­пи­си. Это — ма­хо­пись: бе­решь кисть с крас­кой и ши­ро­ко ма­жешь по хол­сту, ни­где не ос­та­нав­ли­ва­ясь. Ис­пол­ня­ет­ся ис­клю­чи­тель­но с по­хме­лья».

 

         Быть полезным — это, с точ­ки зре­ния при­ро­ды, не­по­нят­ная ус­лов­ность и пол­ная хи­ме­ра. Кто ты есть: сор­няк или злак? Уж луч­ше быть по­лем, на ко­то­ром рас­тет всё!

 

         Де­бил, за­ко­ло­тый в псих­боль­ни­це до жи­вот­но­го со­стоя­ния, рыл­ся в ва­зоч­ке с раз­лич­ны­ми кон­фе­та­ми, бой­ко, как бель­чо­нок, при этом не­зло­би­во го­во­рил, не то вор­ча, не то по­яс­няя ок­ру­жаю­щим: «Я пло­хое не ем!» За де­ся­ток се­кунд он вы­брал из ку­чи сла­до­стей шо­ко­лад­ные и мгно­вен­но за­пи­хал всё ра­зом в рот: «Остальное — ба­рах­ло!» — тут же со­об­щил си­дя­щим важ­ную ин­фор­ма­цию…

 

         Без­на­деж­но «со­зи­дать» в ми­ре, ко­то­рый пре­вос­хо­дит те­бя в этом. Всё, с че­го ты на­чи­на­ешь, и то, чем ты кон­чишь, все­го лишь со­гла­сие.

 

         Общность — это ко­гда ты за­ста­вил зву­чать свое оди­но­че­ст­во в уни­сон с оди­но­че­ст­вом бо­га.

 

         Рус­ский дух — это ко­гда внут­рен­няя по­ря­доч­ность про­ти­во­сто­ит внеш­не­му по­ряд­ку.

 

         Дос­та­точ­но ме­ха­ни­че­ской слу­чай­но­сти для то­го, что «за­пус­тить» не­ве­ро­ят­но слож­ный ме­ха­низм ро­ж­де­ния и жиз­ни. И ни­че­го боль­ше не на­до! Толь­ко толк­нуть! Не на­до ме­шать и по­прав­лять. Ведь не при­хо­дит же ни­ко­му в го­ло­ву учить эм­брио­на то­му, что он и сам умеет — жить и раз­ви­вать­ся. Жизнь — это ав­то­ма­ти­ка при­ро­ды, име­нуе­мая судь­бой.

 

         Плоть — это за­вое­ва­ние фан­то­мов, их вер­шин­ное дос­ти­же­ние, ма­те­риа­ли­за­ция. Сто­ит ли удив­лять­ся. что чу­ди­ща, ро­ж­ден­ные в во­об­ра­же­нии, так вол­ни­тель­ны и близ­ки нам: все-та­ки род­ня…

 

         Звезды — это уз­лы ми­ро­зда­ния.

 

         Сти­хи бы­ва­ют двух ти­пов: «кон­сер­вы» и «от­мыч­ки». Консервы — это ко­гда при чте­нии ты пи­та­ешь­ся чу­жим чув­ст­вом, чу­жим вре­ме­нем и чу­жи­ми мыс­ля­ми, а отмычки — это ко­гда чу­жие сло­ва от­мы­ка­ют твои соб­ст­вен­ные чув­ст­ва, мыс­ли и го­ри­зон­ты вре­мен.

 

         Сле­до­ва­ло бы уточ­нить: сатана — это дви­га­тель тех­ни­че­ско­го про­грес­са.

 

         Сло­во че­ло­ве­че­ское и Сло­во Бо­жье при встре­че сли­ва­ют­ся в од­но це­лое, в не­что фе­но­ме­наль­но третье: в суть из­ре­чен­но­го, а уж от из­ре­чен­но­сти до ове­ще­ст­в­ле­ния Слова — все­го один шаг, и имя это­му ша­гу Вре­мя. Че­ло­ве­че­ское сло­во тя­нет­ся к дроб­но­сти и мно­го­знач­но­сти, слов­но вет­ви и ли­стья рас­ту­ще­го де­ре­ва. Бо­жье Сло­во тя­нет­ся к про­сто­те, в ко­то­рой за­клю­че­на вся мно­го­знач­ность.

 

         У Шу­та за­зво­нил те­ле­фон:

         — Как жи­вешь, ста­рик?

         — Что со мною бу­дет? Жи­вуч, как смерть!

         — Да я серь­ез­но…

         — То­гда смер­те­лен, как жизнь!

 

         Не ру­би­те го­ло­вы Гид­ре. Бей­те в серд­це.

 

         В до­ме кон­чи­лась соль. По­шел в ма­га­зин. Ба­бу­ля-про­да­вец при­го­ва­ри­ва­ет: «Бе­ри, бе­ри, боль­ше бе­ри. Ско­ро со­ли не бу­дет. Соль неф­тью за­ли­ли». Взял пач­ку. По­хо­дил по от­де­лу, вер­нул­ся, взял еще па­ру. До­мой при­шел, а в го­ло­ве всё мысль вертится — мо­жет, ма­ло взял? Черт! До че­го же за­раз­на па­ни­ка! Осо­бен­но в Рос­сии, где поч­ти лю­бой слух — под­твер­жда­ет­ся.

 

         Пят­на­дца­ти­лет­ний че­ло­век при­нес в ре­дак­цию свои сти­хи: в ка­ж­дой строч­ке скво­зил мо­тив ги­бе­ли, мо­тив смер­ти. «Дай­те мне справ­ку, что это яв­ля­ет­ся по­эзи­ей и воз­раст тут ни при чем», — зая­вил мо­ло­дой че­ло­век. «А то ро­ди­те­ли со­мне­ва­ют­ся!» — до­ба­вил он. Два сти­хо­тво­ре­ния бы­ли по-на­стоя­ще­му силь­ные. Год на­зад этот па­рень, «ус­лы­шав­ший» ре­к­ви­ем ми­ра, его ша­ман­ский ритм, пы­тал­ся от­ра­вить­ся.

         «Всё или ни­че­го!» — вот ло­зунг лю­бо­го, всту­паю­ще­го в ре­аль­ный мир. Это са­мый пер­вый ло­зунг. Ос­таль­ные ло­зун­ги, ко­то­рые слу­ча­ют­ся по­том, — мень­ше. По­это­му первый — по мак­си­му­му. Его так и зо­вут: юно­ше­ский мак­си­ма­лизм. Где «всё» — это сво­бо­да са­мо­реа­ли­за­ции, сво­бо­да лю­бых по­пы­ток фи­зи­че­ско­го те­ла и те­ла ду­ха. Лю­бая не­пре­одо­ли­мая рег­ла­мен­та­ция (за­кон, на­при­мер) сбра­сы­ва­ет мак­си­ма­ли­ста в «ни­че­го». И то­гда, что­бы по­лу­чить всё, ос­та­ет­ся… убить се­бя или — убить весь мир. Сла­бое боль­шин­ст­во, коо­пе­ри­ру­ясь в стаи, ут­вер­жда­ет се­бя, «уби­вая мир», меньшинство — «уби­вая се­бя». И там, и тут есть по­бе­ди­те­ли. Пе­ре­шаг­нув­шие смерть, ста­но­вят­ся пра­ви­те­ля­ми. Пе­ре­шаг­нув­шие смерть, ста­но­вят­ся по­эта­ми. Веч­на борь­ба пра­ви­те­лей и по­этов.

         В пят­на­дцать лет юно­ша ис­кал сво­его Пра­ви­те­ля и на­шел его. Всё или ни­че­го. По­то­му что, дей­ст­ви­тель­но, стран­но ки­вать на воз­раст, ко­гда дек­ла­ми­ру­ет смерть.

 

         Тош­но! Тош­но по­вто­ре­нье ве­сен в кри­ке во­ро­нья; уезжаешь — для заб­ве­нья, приезжаешь — для вра­нья. Поцелуй — твоя при­выч­ка, воронье — мне со­ло­вьи! Глу­по, стран­но, не­ло­гич­но ве­рю в «свя­то­сти» твои. Всё смеш­но в том ра­зе, пра­во, весь — под ти­ною мол­вы: кто по­ми­лу­ет раз­зя­ву? Он? Она? А, мо­жет, вы?.. Уез­жа­ешь? Про­во­жаю. При­ез­жа­ешь? Жду. Ау? Я те­бя не про­дол­жаю: при-бли­зи­тель­но жи­ву! По­це­луй­ная от­мыч­ка, бла­го­дать со сто­ро­ны! Ядо­ви­та моя птич­ка. Здрав­ст­вуй… Тош­но от вес­ны.

 

         Под гру­зом соб­ст­вен­ных при­ме­ров не про­сто взять чу­жой при­мер! Так ис­пол­ни­тель сло­во «ве­ра», ус­лы­шав, ве­ру­ет в хи­мер. О, без­раз­ли­чье-из­ба­ви­тель, как по­ско­рей те­бя при­влечь? По­сте­лью не­бо по­сте­ли­те, чтоб в не­бе­са од­на­ж­ды лечь! Да­ле­ко­ват при­мер вы­со­кий, — уж боль­но свой при­мер тя­жел… Что вы­со­ко, то — оди­но­ко! Бы­лое бу­ду­ще­му лжет. Бо­ит­ся всяк, жи­вя, бо­ле­зен: при­мер примеру — бес­по­ле­зен!

 

         Ра­бо­леп­ный ужас я ис­пы­тал лет в семь-во­семь. Не­да­ле­ко от на­ше­го до­ма на­хо­ди­лась шко­ла для глухонемых — ре­бят, имев­ших ре­пу­та­цию жес­то­ких дра­чу­нов, страш­ных и опас­ных в сво­ей не­мой со­ли­дар­но­сти. «Нем­ты-ы-е-е идут!» — кри­чал кто-то наи­бо­лее бди­тель­ный на на­шей ули­це, и то­гда да­же взрос­лые му­жи­ки ос­во­бо­ж­да­ли тро­ту­ар.

         — М-м-э-бг!.. М-э-э-гы! — ужас­ный па­рень за­жал ме­ня у ку­чи сва­лен­ных дров.

         — Че­го на­до? — на­су­пил­ся я, зная, что он ме­ня всё рав­но не слы­шит.

         — Мы-э-ы-ггг! — он что-то вро­де тре­бо­вал от ме­ня, но бить по­ка не со­би­рал­ся. — М-ыыы-гг! Ы-э-э!

         — Это? — по­ка­зал я на свой зна­чок на кур­точ­ке.

         — Ы-ы-ы! — ра­до­ст­но за­ки­вал ти­ран. Что ж, жал­ко бы­ло со­всем но­вый значок — я по­про­бо­вал убе­жать. Но па­рень ме­ня сца­пал и, стук­нув ра­зок, ото­рвал зна­чок сам. Тут же пре­об­ра­зил­ся, при­жал ла­до­ни к серд­цу, за­ки­вал опять.

         — Г-э-ыыг!

         — По­жа­луй­ста! — хму­ро ска­зал я, и мы ра­зо­шлись.

         Не зря мы боя­лись нем­тых. Да­же на­па­дая по­оди­ноч­ке они зна­ли: за ка­ж­дым из них — си­ла всей глу­хо­не­мой шко­лы.

         При­мер этот я вспом­нил для срав­не­ния. А срав­ни­вать при­шлось вот что. Нет-нет, да и на­ез­жа­ли к нам в кон­то­ру круп­ные пар­тий­ные на­чаль­ни­ки. Ум­ных сре­ди них бы­ло ма­ло, за­то «нем­тых» — ка­ж­дый пер­вый. Прие­дут, и на­чи­на­ет­ся: «У-у-гы-гы-э-э?!» — та­кое ощу­ще­ние, что не зна­ют, за­чем прие­ха­ли и что имен­но хо­тят спро­сить. Ну, и спра­ши­ва­ют у нас. Мы уга­ды­ва­ем: вот об этом вы, ува­жае­мый то­ва­рищ, хо­те­ли по­ин­те­ре­со­вать­ся? «Гы-гы-гы!» — в от­вет, по­то­му что от­ве­тить на уров­не зна­ния пред­ме­та «нем­той» не в со­стоя­нии. А ес­ли не уго­дим, не уга­да­ем, на­до готовиться — обя­за­тель­но «стук­нет»!

         — Гы-гы-э! — очень сер­дят­ся, ес­ли не уга­да­ем, че­го хо­тят.

 

         Шо­фер­ская ко­ман­да, ра­бо­тав­шая в на­шей кон­то­ре, все­гда бы­ла мно­го­пью­щей и в аб­со­лют­ном сво­ем большинстве — раз­вра­щен­ной. Во вре­мя ноч­ных де­журств шо­фе­ра под­са­жи­ва­ли в ма­ши­ну пья­ных де­виц, ша­таю­щих­ся по го­ро­ду без при­ме­не­ния, и пря­ми­ком вез­ли в га­раж. Об­щи­ми усилиями — раз­вле­ка­лись. Но и это, ви­дать, на­дое­ло. Ус­та­ли от од­но­об­ра­зия. Вот то­гда и при­нес кто-то че­ло­ве­че­ский заменитель — здо­ро­вен­ная та­кая ре­зи­но­вая ял­да, на­по­до­бие кон­ской. Пья­ных в «умат» де­виц удов­ле­тво­ря­ли вруч­ную, на по­те­ху все­му га­ра­жу. Ин­ст­ру­мент из ре­зи­ны по­лу­чил на­зва­ние: «ко­кен-ква­кен».

         Толь­ко один че­ло­век в га­ра­же не одоб­рял это­го из­вра­ще­ния. Вась­ка. Он все­гда го­во­рил, что всё долж­но быть по-че­ст­но­му, по-хо­ро­ше­му. Пить вод­ку с ним бы­ло од­но удовольствие — лег­кий был че­ло­век. Лег­кий и на­деж­ный. Про ко­кен-ква­кен он так ска­зал: «За­чем над жен­щи­ной из­де­вать­ся? Ею поль­зо­вать­ся на­до. А издеваться — это не­хо­ро­шо…» — в ус­тах от­ца мно­го­чис­лен­но­го се­мей­ст­ва эти сло­ва зву­ча­ли убе­ди­тель­но.

         Сам Вась­ка в ноч­ные де­жур­ст­ва спе­ци­аль­но за дев­ка­ми не охо­тил­ся. Под­би­рал, толь­ко ес­ли са­ми на­пра­ши­ва­лись. Но и то не всех еще. Пе­ред тем, как со­вер­шить муж­ской акт, обя­за­тель­но тре­бо­вал пас­порт и тща­тель­но пе­ре­пи­сы­вал от­ту­да все дан­ные.

         — Ма­ло ли что! — го­во­рил он рас­су­ди­тель­но.

         — За­чем им но­сить по но­чам с со­бой пас­порт? — удив­лял­ся я Вась­ки­ным рас­ска­зам.

         Вась­ка в свою оче­редь то­же удив­лял­ся:

         — Ду­ра­чок, что ли? Кто же им без пас­пор­та-то по­ве­рит?!

         Ес­ли бес­пас­порт­ные все-та­ки встре­ча­лись, этих он без раз­го­во­ров вез в га­раж на ко­кен-ква­кен. Не жа­лел нис­коль­ко. Лю­бил Вась­ка по­ря­док, а скрытность — тер­петь не мог!

 

         Все те­перь экс­т­ра­сен­сы. При­шла мо­да на не­до­ка­зуе­мое. На­таш­ка ска­за­ла: «Я — ведь­ма. Пи­та­юсь от­ри­ца­тель­ной энер­ги­ей». Жень­ка ска­зал: «Без по­ло­жи­тель­ной энергии — пом­ру». И На­таш­ка, и Женька — мои дру­зья. Так и ка­жет­ся: вхо­дят в ме­ня две энергии — по­ло­жи­тель­ная и от­ри­ца­тель­ная. Взаи­мо­дей­ст­вуя, они ро­ж­да­ют энер­гию аннигиляции — са­мую «эко­ло­ги­че­ски» чис­тую.

         Во­об­ще та­кая ор­га­ни­за­ция «пи­та­ния» по­хо­жа на схе­му мос­то­во­го рас­пре­де­ле­ния то­ка: ко­гда мост сбалансирован — че­рез диа­го­наль мос­та ток не те­чет. Удоб­ная, чув­ст­ви­тель­ная схе­ма для из­ме­ре­ния то­ков жиз­ни. Главное — по­мес­тить се­бя в то­ке жиз­нен­ной энер­гии имен­но в «диа­го­наль», и при этом не по­те­рять «ба­ланс», т. е. не сго­реть. Ни от из­быт­ка «плю­са», ни от из­быт­ка «ми­ну­са». А что зна­чит «из­бы­ток»? Его ведь во­об­ще нет! Есть толь­ко не­уме­лый «ба­ланс».

         С экс­т­ра­сен­са­ми по­ве­дешь­ся… Ну, вот и на­брал­ся.

 

         У со­сед­ки по кабинету — сек­ре­та­ря парт­ор­га­ни­за­ции на­шей конторы — не бы­ло штем­пе­ле­воч­ной ко­ро­боч­ки, ку­да на­до бы­ло бы ма­кать для яс­но­сти пе­ча­ти ма­лень­кий штам­пик «Уп­ла­че­но КПСС». По­это­му, как ни ды­ши на штам­пик, от­тис­ки в би­ле­тах по­лу­ча­лись сла­бые. А бе­гать за «ма­ка­ни­ем» в дру­гую комнату — лень.

         — Дай-ка, — го­во­рю, — по­мо­гу.

         Взял штам­пик, вы­су­нул свой бес­пар­тий­ный язык и при­жал не­на­дол­го. На язы­ке получилось — «Уп­ла­че­но КПСС». Очень сим­во­лич­но по­лу­чи­лось: ведь не где-ни­будь, в идео­ло­ги­че­ской кон­то­ре ра­бо­та­ем. И сек­ре­тарь ра­ду­ет­ся: от­тиск по­шел что на­до!

 

         Та же со­сед­ка по ка­би­не­ту, сек­ре­тарь парт­ор­га­ни­за­ции на­шей Кон­то­ры: «Гос­по­ди! Да ко­гда же это всё кон­чит­ся? — Со­б­ра­ния, от­че­ты, звон­ки ка­кие-то… Что ни дурак — су­ет­ся ука­зы­вать». Бы­ва­ло, пла­ка­ла да­же от рас­строй­ства за бес­тол­ко­вость су­ще­ст­во­ва­ния, от осоз­на­ния об­ман­чи­во­сти уве­ро­ван­ных ко­гда-то идеа­лов. Ос­та­лось толь­ко парт­би­лет ра­зо­рвать да вы­бро­сить… Но всё не рва­ла, не вы­бра­сы­ва­ла. А для са­мой се­бя жить ста­но­ви­лось все про­тив­ней.

         Я ей го­во­рю од­на­ж­ды: «Глу­пая, че­го ты ма­ешь­ся? Это му­жи­ки, ко­гда Иде­ал ру­шит­ся, пус­ка­ют се­бе пу­лю в лоб — хоть се­бе, хоть дру­гим. А ба­бе что?! Все­гда есть от­лич­ный вы­ход: ро­жай!»

         Те­перь си­жу в ка­би­не­те один. Чув­ст­вую се­бя как бы ви­нов­ни­ком не­по­роч­но­го за­ча­тия. Мне бы ра­дио­стан­цию, я бы и ос­таль­ных са­ги­ти­ро­вал!

 

         Ре­дак­то­ра за­во­дской мно­го­ти­раж­ки я не­ожи­дан­но для се­бя стал при ка­ж­дой встре­че оди­на­ко­во ис­пы­ты­вать: «Всё хо­ро­шо? Пар­тий­ная со­весть и со­весть че­ло­ве­че­ская не рас­хо­дят­ся?» — и в гла­за при­сталь­но смот­рю. Он сна­ча­ла от­шу­чи­вал­ся. По­том от­мал­чи­вал­ся. И вдруг в сто­ло­вой на всю ка­туш­ку как за­орет: «Ты низ­кий, пло­хой че­ло­век! Ты са­мый по­до­нок, ка­кой есть! Ты — грязь че­ло­ве­че­ская!» — и даль­ше во­все ма­том. Ни­че­го се­бе, ду­маю… Я ведь все­го один-един­ст­вен­ный во­прос че­ло­ве­ку за­да­вал. Не­у­жто, от­вет на­шел­ся?

 

         Дочь с ма­те­рью гу­ля­ли по ба­за­ру, уви­де­ли: про­да­ют кро­ли­ков. Кро­шеч­ные! Зато — де­ше­во. В кон­це ле­та де­ло бы­ло. В об­щем, взя­ли, при­нес­ли до­мой, уст­рои­ли в дет­ской ван­ноч­ке. Кор­ми­ли, раз­го­ва­ри­ва­ли с ним, но­си­ли в фо­то­ате­лье фо­то­гра­фи­ро­вать­ся с доч­кой. Руч­ной был, тварь, хоть и глу­пый.

         Бли­же к Но­во­му Го­ду от­та­щи­ли уша­сто­го к род­ст­вен­ни­ку, му­жи­ку: «За­ко­ли!»

         Ели под бой ку­ран­тов, вспо­ми­на­ли. Дочь с ма­те­рью на­пе­ре­бой: ка­кой лас­ко­вый был, ка­кой смеш­ной!

 

         Я за­ме­тил: хо­ро­ший ха­рак­тер встре­ча­ет­ся толь­ко у не­чет­ных жен.

 

         Ко мне при­шел дав­ний при­ятель, пу­ти-до­рож­ки с ко­то­рым как-то са­ми со­бой ра­зо­шлись. Рань­ше, ока­зы­ва­ет­ся, нас объ­е­ди­ня­ла вы­пив­ка. Те­перь эта ни­точ­ка лоп­ну­ла, по­то­му что то­ва­рищ мой пре­сло­ву­то­го Змия ка­но­ни­зи­ро­вал и по­кло­ня­ет­ся ему ос­мыс­лен­но, а я ушел в аб­со­лют­ные трез­вен­ни­ки. По­ка мы в про­шлом дру­жи­ли за столом — то­ва­рищ гла­вен­ст­во­вал. Лю­бил гла­вен­ст­во­вать! Чу­жо­го мне­ния тер­петь не мог! Я ему как слу­ша­тель и как уче­ник под­хо­дил: ра­до­вал­ся ска­зан­но­му, удив­лял­ся ис­крен­не.

         А те­перь я сам свое мне­ние вы­ра­ба­ты­ваю. Он это­го про­стить не мо­жет. Чуть ли не с по­ро­га на­чал мне вы­го­ва­ри­вать: «Ты же ни­че­го пут­но­го не сде­лал! И не сде­ла­ешь: я знаю, что го­во­рю! Не сде­ла­ешь! Так… об­со­ски му­со­лишь».

         Я слу­шаю, улы­ба­юсь, не за­де­ва­ют ме­ня его сло­ва. Это ведь он не ме­ня гря­зью по­ли­ва­ет, это он от се­бя бе­ду за­го­ва­ри­ва­ет: чур, чур! Дол­го ки­пя­тил­ся. А са­мо­лю­бие мое всё не вы­ле­за­ет, всё не за­щи­ща­ет­ся. Бе­ше­ным мой то­ва­рищ быв­ший ушел. В по­ло­ви­не пер­во­го но­чи по­зво­нил, го­лос аж зве­нит от бе­ло­го ка­ле­ния:

         — Коз-з-зел!!! — и труб­ку бро­сил.

         Ви­дать, так до но­чи и ду­мал: чем ме­ня уесть. А я, че­ст­но го­во­ря, про не­го и не вспом­нил. Не­хо­ро­шо по­лу­чи­лось.

 

         В по­сел­ке Ува я и мой на­пар­ник по ко­ман­ди­ров­ке ос­та­лись без гос­ти­ни­цы. Ну, во-пер­вых, по­то­му что не по­за­бо­ти­лись за­ра­нее, по те­ле­фо­ну, а во-вторых — за­бо­тить­ся всё рав­но уже бес­по­лез­но: по­езд при­был в по­се­лок позд­но но­чью. Да и вы­пи­ли мы по до­ро­ге, не­удоб­но в гос­ти­нич­ную дверь с офи­ци­аль­ным на­стоя­ни­ем та­ра­ба­нить.

         По­мог зна­ко­мый, хоть и сам жил на птичь­их пра­вах с чу­жи­ми людь­ми, на квар­ти­ре. При­вел, из­ви­нил­ся, пред­ста­вил. Всё чин чи­на­рем. Хоть и поздно — хо­зяе­ва стол на­кры­ли, спирт­ное вы­ста­ви­ли. Си­дим, бе­се­ду­ем. Вдруг слы­шу от­ку­да-то с кух­ни:

         — Да ско­ро ли ты, ста­рая кар­га, сдох­нешь-то?! — хо­зяй­ка бра­нит­ся и ме­ди­цин­ский гор­шок-суд­но от­ку­да-то из-за за­на­вес­ки та­щит. Ле­жит кто-то за печ­кой. Ти­хий. Но я его чув­ст­вую: не пьет­ся, не естся — чуть­ем при­слу­ши­ва­юсь. Не вы­дер­жал, по­шел по­гля­деть: ко­му это смер­ти же­ла­ют?

         А там ба­буш­ка ле­жит! Вы­со­хшая, как му­мия.

         — Два го­да, как па­ра­ли­зо­ва­ло. Не­мая она. Ни­как не сдох­нет! — Объ­яс­ня­ет мне сер­ди­тая хо­зяй­ка си­туа­цию. — Из­му­чи­ла всех, под се­бя га­дит.

         Ка­кой черт ме­ня дер­нул! Сел ря­дом с ба­буш­кой, за пер­га­мент­ную ру­ку взял, рас­чув­ст­во­вал­ся от ал­ко­го­ля. Ру­ку гла­жу, в гла­за за­гля­ды­ваю, ду­шу ищу:

         — Ус­та­ла ведь ты, ба­буш­ка? — го­во­рю.

         Она возь­ми да от­веть:

         — Ус­та­ла…

         Так и по­го­во­ри­ли ти­хонь­ко. Она, ока­зы­ва­ет­ся, от хо­зяй­ской зло­сти не раз­го­ва­ри­ва­ла. Се­мья эта, где мы за­но­че­ва­ли, бы­ла из ве­рую­щих. За­ме­ти­ли бе­се­ду, доб­ро­же­ла­тель­ность сра­зу кон­чи­лась, ко­сят­ся, чув­ст­вую, как на не­чис­то­го. А мы по­вор­ко­ва­ли. Ба­буш­ка мне ви­на пить не ве­ле­ла. Улыб­ну­лась и — спать ре­ши­ла.

         И мы вско­ре ус­ну­ли. А ра­но утром — пе­ре­по­лох! Умер­ла ба­бу­ся! Ус­по­кои­лась. Два го­да на не­мой зло­сти ду­ша дер­жа­лась.

 

         Не­сколь­ко слов о про­дук­тах жиз­не­дея­тель­но­сти «ду­хов­но­го те­ла» человека — иде­ях, меч­тах, кар­ти­нах, кни­гах, пе­нии… С этой точ­ки зре­ния ста­но­вит­ся со­вер­шен­но по­нят­но ес­те­ст­вен­ное же­ла­ние лю­бой твор­че­ской еди­ни­цы «из­ба­вить­ся» от ус­во­ен­но­го и пе­ре­ра­бо­тан­но­го ма­те­риа­ла, что­бы ос­во­бо­дить «пи­ще­вой тракт» для даль­ней­ших цик­лов. Но — гос­по­ди! — как мно­го не­сча­ст­ных, умуд­рив­ших­ся прой­ти лишь один «цикл», и не спо­соб­ных на боль­шее; эти ма­ло­мощ­ные «твор­цы» до кон­ца жиз­ни тас­ка­ют за со­бой свое, ока­ме­нев­шее от вре­ме­ни, ду­хов­ное дерь­мо, не в си­лах с рас­стать­ся с «ос­тав­лен­ным сле­дом». М-да… Во­вре­мя на­до бы­ло рас­ста­вать­ся, т. е. сра­зу, те­перь оно не го­дит­ся да­же на «удоб­ре­ние» — для це­лей по­вы­ше­ния пло­до­ро­дия об­щей ду­хов­ной поч­вы. «Как на­ка­кал, так и смя­кал» — лю­би­ла при­го­ва­ри­вать моя по­лу­ре­ли­ги­оз­ная баб­ка по по­во­дам дет­ско­го са­мо­лю­бия и бес­по­мощ­но­сти.

 

         «Из мол­ча­ния вышли — к мол­ча­нию при­дем». Но не в ту же точ­ку! Ца­ра­па­ем зу­ба­ми и лап­ка­ми свой путь Ис­ти­ны. Сколь­ко ко­му да­но «вит­ков»? Ве­ли­ка ли «дель­та» от мол­ча­ния до мол­ча­ния? От мол­ча­ния до мол­ча­ния… Сколь­кие об­ма­ну­лись и со­шли, спрыг­ну­ли с «ор­би­ты» до сро­ка: не удер­жа­ли рав­но­ве­сия, ка­пи­ту­ли­ро­ва­ли, ис­пу­га­лись не­по­силь­ной ра­бо­ты. Есть эго­изм жиз­ни, а есть — эго­изм смер­ти… Он то­же мо­жет по­бе­дить.

 

         Двое. Он и Она. Раз­но­го рос­та два чув­ст­ва. Раз­но­го рос­та два ра­зу­ма. По­это­му дво­им по­пе­ре­мен­но при­хо­дит­ся: то силь­но на­кло­нять­ся, то вста­вать на цы­поч­ки. Лю­бовь не­рав­ных и му­чи­тель­на, и не­удоб­на для жиз­ни.

 

         Жен­щи­на! Ты жа­лу­ешь­ся на не­дос­та­ток вни­ма­ния с мо­ей сто­ро­ны. А, мо­жет, ты пу­та­ешь? И на­зы­ва­ешь вни­ма­ни­ем про­цесс об­слу­жи­ва­ния?!

 

         Ин­те­рес­ная жен­щи­на все­гда чем-то ин­те­ре­су­ет­ся, а не­ин­те­рес­ная ждет, ко­гда за­ин­те­ре­су­ют­ся ею.

 

         Пус­тыш­ки го­лод не уто­лят, а к дур­ной при­выч­ке при­охо­тят.

 

         Один мой за­ка­дыч­ный дру­жок по­да­рил сво­ей же­не фран­цуз­ские ду­хи за 37 руб­лей. Его же­на лю­би­ла вы­пить. До­ро­гой по­да­рок до то­го жен­щи­ну рас­тро­гал, что в тот же ве­чер они на­пи­лись вдво­ем до бес­чув­ст­вия. Ра­но ут­ром она, му­ча­ясь, уш­ла на ра­бо­ту. Позд­но встав, он, уми­рая от по­хме­лья, вы­пил фран­цуз­ские ду­ха за 37 руб. (Зар­пла­та в те го­ды со­став­ля­ла 85 руб­лей в ме­сяц.) Го­рю же­ны не бы­ло пре­де­ла. Ве­че­ром она ку­пи­ла ви­на, и они сно­ва пи­ли вме­сте. По­том под­ра­лись.

         Поз­же, в ком­па­ни­ях я час­то слы­шал ее го­лос, в ко­то­ром бы­ла не­скры­вае­мая гор­дость: «Мой муж, ме­ж­ду про­чим, да­рит мне фран­цуз­ские ду­хи за три­дцать семь «ко­лов».

         Ус­лы­шав та­кое, мно­гие дру­гие же­ны смот­ре­ли на сво­их му­жей с не­на­ви­стью.

 

         В на­шей ре­дак­ции ра­бо­тал фо­то­кор Са­ша Бат­рак. Гор­дил­ся тем, что в чет­вер­том клас­се его вы­гна­ли из пио­не­ров за под­жог чер­да­ка шко­лы. С тех пор ни к ка­кой пар­тий­но­сти Са­ша Бат­рак не от­но­сил­ся. Жил вне по­ли­ти­ки. Но вот ведь беда — ра­бо­тал в идео­ло­ги­че­ском «ор­га­не», в ком­со­моль­ской га­зе­те. И при­шло в го­ло­ву ком­со­моль­ским чи­нов­нич­кам, что не мо­жет быть в «ор­га­не» че­ло­ве­ка без ком­со­моль­ско­го би­ле­та. Мол, взно­сы мож­но не пла­тить, раз по воз­рас­ту вы­шел, а иметь билет — на­до бы… Ку­да де­вать­ся? При­шлось три­дца­ти­лет­не­му от­цу се­мей­ст­ва, уже лы­со­ва­то­му, ид­ти в рай­ком ВЛКСМ на тор­же­ст­вен­ный при­ем в ря­ды чле­нов. И ведь при­ня­ли! Без еди­но­го во­про­са! По­то­му что Бат­рак за­ра­нее пре­ду­пре­дил сек­ре­та­ря: «Бу­дешь спрашивать — по­шлю всех на хер!» Уж что-что, а на это он все­гда был го­тов.

 

         Тор­го­вый ра­бот­ник по сти­лю жиз­ни по­хож на про­фес­сио­наль­но­го революционера — все­гда го­тов к тюрь­ме.

 

         Лег­ким ста­ло во­ров­ст­во, как в туалете — ес­те­ст­во!

 

         Мой то­ва­рищ жил в ком­му­наль­ной квар­ти­ре на пер­вом эта­же. Од­на­ж­ды но­чью к со­сед­ке по­лез лю­бов­ник че­рез ок­но на кух­не. На по­до­кон­ни­ке ле­жа­ли про­дук­ты, ко­то­ры­ми пи­тал­ся мой то­ва­рищ. Лю­бов­ник все их по­да­вил. Не­лов­ко лез.

         То­ва­рищ при­сое­ди­нил к жес­тя­но­му лис­ту с улич­ной сто­ро­ны ок­на фа­зо­вый про­вод 220 вольт, вы­клю­ча­тель про­вел к се­бе в ком­на­ту. Стал ждать ноч­но­го гос­тя, но тот по­че­му-то боль­ше не по­яв­лял­ся. То­гда то­ва­рищ по­звал ме­ня и ко­вар­но по­про­сил взять­ся за же­ле­зо. Уда­ри­ло то­ком! То­ва­рищ из­ви­нил­ся: очень уж, мол, хо­те­лось ис­пы­тать кон­ст­рук­цию, са­мо­му страш­но, а про­сить ко­го попало — оби­дит­ся. Вот, пи­шу те­перь об этом… Сме­юсь по­след­ним.

 

         В мо­ло­до­сти я по­зна­ко­мил­ся на од­ном из ин­сти­тут­ских ве­че­ров с де­вуш­кой. Мы ста­ли дру­жить. Да­же про­бо­ва­ли це­ло­вать­ся. Но люб­ви не по­лу­ча­лось. Ко­неч­но, хо­те­лось че­го-то не­обык­но­вен­но­го! А — че­го? Прин­ци­пи­аль­ное уст­рой­ст­во ор­га­низ­ма де­вуш­ки ни­чем не от­ли­ча­лось от ты­сяч та­ких же «уст­ройств», зна­ко­ма бы­ла и сфе­ра раз­го­во­ров, лег­ко уга­ды­ва­лись же­ла­ния, мож­но бы­ло поч­ти без­оши­боч­но про­гно­зи­ро­вать ее по­ступ­ки. Всё по­то­му, что мы, лю­ди, оди­на­ко­во уст­рое­ны. А ведь хо­те­лось ка­ко­го-то со­вер­шен­но не­обы­чай­но­го схо­ж­де­ния! — Не в по­сте­ли, не в бол­тов­не, а вот так, ко­гда буд­то мол­ния… И — не объ­яс­нишь! Это­го не бы­ло. Бы­ла ка­че­ст­вен­ная, креп­кая друж­ба. Но не лю­бовь. Я очень хо­тел най­ти в ней не­по­вто­ри­мость, толь­ко ей при­су­щий от­пе­ча­ток жиз­ни и лич­но­сти. Не су­мел.

         Од­на­ж­ды На­та­ша, так зва­ли де­вуш­ку, при­гла­си­ла ме­ня к се­бе до­мой в гос­ти. По до­му хо­дил, ча­дя па­пи­ро­сой «Се­вер», вось­ми­класс­ник Ми­ша­ня. С та­кой же па­пи­ро­си­ной по до­му суе­ти­лась мать Ми­ша­ни и Наташи — «ма­терь Же­ня», так ее на­зы­ва­ли де­ти. Мы с Ми­ша­ней вы­пи­ли су­хо­го ви­на. По­го­во­ри­ли. В дру­гой раз вы­пи­ли вод­ки. Опять по­го­во­ри­ли. По­том мы под­ру­жи­лись, а, мо­жет, по­лю­би­ли друг дру­га, и я стал при­хо­дить в дом уже толь­ко к Ми­ша­не. На­та­ша тер­пе­ла, сколь­ко мог­ла. По­том вы­шла за­муж. Ей бы­ло не­при­ят­но, что са­мым не­обыч­ным и не­по­вто­ри­мым в на­шей встре­че ока­зал­ся брат-ба­ла­мут. Имен­но с ним мы дол­гие го­ды бро­ди­ли от за­ду­шев­но­сти до за­ка­дыч­но­сти. И об­рат­но. А На­та­шу ста­ли на­зы­вать На­таль­ей, стро­го и офи­ци­аль­но. По­то­му что она ни­ко­гда не при­над­ле­жа­ла к на­ше­му ми­ру обол­ту­сов.

 

         По­жар­ное ми­ни­стер­ст­во в кон­це пя­ти­де­ся­тых го­дов ре­ши­ло снять учеб­ный фильм. В де­рев­не Тру­до­вая Пче­ла, что за Ма­ли­но­вой Го­рой. Ко­гда едешь на ка­те­ре по Ижев­ско­му пру­ду, де­ре­вень­ку эту ви­дать: до­ма сто­ят в од­ну ули­цу, в один ряд, ка­ж­дая све­тел­ка гля­дит в зе­ле­ную даль.

         Де­нег на фильм вы­де­ли­ли мно­го.

         В Тру­до­вую Пче­лу прие­ха­ли за­каз­чи­ки и, не го­во­ря что для че­го, на­ня­ли луч­ших де­ре­вен­ских плот­ни­ков. Егор — бри­га­дир. Вы­да­ли бо­га­тый аванс. Му­жи­ки, обод­рен­ные, на­ча­ли стро­ить. Так ста­ра­лись, как се­бе ни­ко­гда не де­ла­ли. Уг­лы ру­би­ли ак­ку­рат­но, в «за­мок», без еди­ной ще­лоч­ки. Не пи­ли да­же ви­на, так ста­ра­лись!

         По­кры­ли кры­шу ши­фе­ром, про­ко­но­па­ти­ли, печь сла­ди­ли, ос­тек­ли­ли ра­мы… Тут и прие­ха­ли две груп­пы. Од­на с ки­но­ка­ме­рой, другая — по­жар­ные ма­ши­ны на­из­го­тов­ку. И — по­дожг­ли дом на ви­ду у всей де­рев­ни. Дом го­рит, по­жар­ни­ки из «киш­ки» по­ли­ва­ют, ки­нош­ни­ки ка­ме­рой стре­ко­чут. Во­круг по­жа­ра Егор бе­га­ет, не сво­им го­ло­сом кри­чит ма­тер­но: та­кой труд про­пал! Не по­стичь!

         Ко­гда до­го­ре­ло поч­ти, Его­ра в «кадр» пус­ти­ли, прав­да, ки­нош­ни­ки уже свер­ну­ли свою ап­па­ра­ту­ру. Егор в го­ло­веш­ки су­нул­ся, об­жег­ся, сбе­гал до­мой по-бы­ст­ро­му, при­во­лок в ку­ла­ке це­лый пук бу­маж­ных денег — аванс — и бро­сил в уго­лья с про­клять­ем. День­ги тут же сго­ре­ли. А два дру­гих плот­ни­ка де­нег не жгли, их во­об­ще ни­кто на по­жа­ре не ви­дел. Фильм де­ре­вен­ским обе­ща­ли по­ка­зать, да так и не по­ка­за­ли впо­след­ст­вии. Об­ма­ну­ли, по­лу­ча­ет­ся. Вот с тех пор Егор пить на­чал и со­вет­скую власть ру­гать. По пьян­ке, ко­неч­но.

 

         На­бель прие­хал из Ле­нин­гра­да в Уд­мур­тию по­сле раз­во­да с же­ной. Ос­та­вил всё: де­тей, дом, иму­ще­ст­во. В Уд­мур­тии же­нил­ся на ко­рен­ной уд­мурт­ке с дву­мя деть­ми. Взял фа­ми­лию же­ны: Ко­ре­па­нов. Еще че­рез пол­го­да сме­нил пас­порт, где в гра­фе на­цио­наль­ность бы­ло чер­ным по бе­ло­му за­пи­са­но: уд­мурт. Всту­пил в пар­тию. Вско­ре стал на­чаль­ни­ком школь­ных мас­тер­ских. Кар­та­вил, кста­ти, жут­ко. Но это не ме­ша­ло его се­мей­но­му и об­ще­ст­вен­но­му сча­стью. А у ме­ня с ума всё не идет один во­прос: за­чем На­бель-Ко­ре­па­нов прие­хал в Уд­мур­тию?! Сам он го­во­рил, что «спок-г-ой­ная жизнь — это п-к-гре­мия за сп-г-лош­ное бес­пок-г-ой­ст­во».

 

         Ес­ли ты за­нят всю жизнь од­ним-един­ст­вен­ным де­лом, ты мо­жешь стать гар­мо­нич­ной лич­но­стью. Од­ной гар­мо­нич­ной лич­но­стью, урав­но­ве­шен­ной и спо­кой­ной. А ес­ли этих «лич­но­стей» в тебе — две, де­сять, сто? Един­ст­вен­ный спо­соб не сой­ти с ка­на­та жизни — по­ми­рить мно­же­ст­вен­ность ин­те­ре­сов, оби­лие внут­рен­них «я». Ведь ес­ли дать пре­иму­ще­ст­во ко­му-то од­но­му из них, то­гда ос­таль­ные вы­ну­ж­де­ны бу­дут уми­рать, чах­нуть. А, уми­рая, вы­де­лять «труп­ный яд» — внут­рен­ний огонь про­ти­во­ре­чий. То­гда мо­жет по­гиб­нуть жизнь в це­лом. Про­ще: ес­ли в те­бе по­бе­дил ком­мер­сант, то по­эт обя­зан уме­реть!

 

         Жен­щи­ны стоя­ли у ав­то­ма­та для про­да­жи слад­кой га­зи­ро­ван­ной во­ды и вот этой-то слад­кой жидкостью — дру­гой ав­то­мат не выдавал — мы­ли толь­ко что ку­п­лен­ную в го­род­ском ЦУ­Ме пла­ст­мас­со­вую ка­ни­ст­ру. Опо­лос­ки вы­ли­ва­ли не на зем­лю, а в ста­кан, ко­то­рый с бла­го­дар­но­стью про­тя­ги­вал, му­чи­мый жа­ж­дой, ал­ко­го­лик. Жен­щи­ны гром­ко и не­ес­те­ст­вен­но смея­лись: воз­мож­но, их му­чи­ла се­бя не ве­даю­щая со­весть. Этот слу­чай рас­ска­за­ла же­на. Про­си­ла за­фик­си­ро­вать как смеш­ной.

 

         «Со­ба­чий син­дром» — это ко­гда го­во­ришь че­ло­ве­ку то, что он и сам зна­ет, но не в со­стоя­нии сфор­му­ли­ро­вать. Пре­одо­ле­ние «со­бачь­е­го син­дро­ма» — ра­бо­та тя­же­лая и не­бла­го­дар­ная прин­ци­пи­аль­но, ка­ж­дый в от­вет воз­вра­ща­ет свы­со­ка: сам, мол, знаю…

 

         Ре­бе­нок бе­рет у ро­ди­те­лей всё, да­же не за­ду­мы­ва­ясь о бла­го­да­ре­нии. Мудр тот ро­ди­тель, ко­то­рый это­го и не ждет.

 

         Лень долж­на быть со­зрев­шей, тогда — это очень цен­ное дос­ти­же­ние; во­круг по­кой, а в цен­тре него — со­зрев­шая лень: смерть, муд­рость, не­су­ет­ность, мол­ча­ние и не­ви­ди­мость.

 

         В бы­ту смеш­лив, пе­ча­лен на бу­ма­ге, не тра­гик и не ар­ле­кин, все­гда с людь­ми, ко­гда бро­дя­га, ко­гда поэт — все­гда один!

 

         Со всех сто­рон бе­да, со всех сто­рон от­ра­ва: не ешь, не пей, не спи, не стой, не под­хо­ди! По­спеш­на сле­ва смерть, смерть мед­лен­ная спра­ва: об­рыв, ту­пик, конец — по­след­ний по­бе­дил… За­рой­ся в зем­лю весь, уй­мись бе­то­ном гроба — ог­ром­но­го жи­лья для умер­шей меч­ты, — но хо­дит смерть и здесь. Гля­ди, мер­за­вец, в оба! Ко­ман­ду­ет Ко­сая: «В ше­рен­гу! Ты! Ты! Ты!» А, мо­жет, в не­бе­са су­ме­ешь ото­рвать­ся? Ведь был же у Ика­ра шанс про­бо­вать: в но­чи! Но — нет: убий­ца-свет за­ста­вит при­зем­лять­ся, ни­чтож­ным пра­хом ля­жешь, как рез­во ни ска­чи. Итак, на рот пла­ток, а в уши по за­тыч­ке; со­дер­жит на­ше жи­то все яды мерт­ве­ца, ле­та­ют в не­бе­сах от­рав­лен­ные птич­ки и в мо­ре ло­вит сей­нер «плу­то­ний» и тун­ца. Со всех сто­рон бе­да, со всех сто­рон от­ра­ва: не ешь, не пей, не стой, не спи, не под­хо­ди! Се­ст­рич­ка сле­ва смерть, смерть пад­че­ри­ца спра­ва… Об­рыв. Ту­пик. Ко­нец. Ты слы­шишь, Гос-по-ди?

 

         По­сто­ро­нись! Лю­бой из этой своры — мои деньки — как спу­щен­ные псы! Ах, го­ды, ко­пят­ся, как са­ло ко­пит бо­ров, пе­ред за­кла­ни­ем вста­вая на ве­сы. Со­мни­тель­но и смут­но то, что веч­но. По­то­ро­пись, мгно­ве­нье ух­ва­ти, по­кай­ся, пра­вед­ник, де­ше­вым зво­ном ре­чи, и — греш­ным делом — пра­во но­чи уве­ди. Она твоя, она — ра­ба сво­бо­ды! Пе­ре­кре­стись: ты ве­ришь ни во что! В те­ку­щем вре­ме­ни ни­кто не зна­ет бро­да, и страх глу­бок, как зна­ме­на­тель под чер­той. По­то­ро­пись ос­во­ить­ся в тер­пе­нии; сколь хо­ро­ша по­го­ня не спе­ша! Бла­жен, кто ждал бес­сроч­но, не на вре­мя, — и день, и год на при­вя­зи ду­ша. Как день и ночь, все­гда в про­ти­во­бор­ст­ве, так миг и век встре­ча­ют­ся в те­бе. Ста­рай­ся, глу­пень­кий. И, черт с то­бой! — упор­ст­вуй: судь­ба твоя без раз­ни­цы судь­бе.

 

         Этот фри­воль­ный сти­шок был на­пи­сан в 1985-м го­ду и да­же на­пе­ча­тан в ме­ст­ной пе­рио­ди­ке. На­зы­вал­ся он за­мас­ки­ро­ван­но: «Хва­ля­ла». Вот, про­шло два­дцать рос­сий­ских лет, сме­ни­лись два ве­ка, пе­ре­чи­ты­ваю опять, а пра­вить-то не­че­го и сты­дить­ся не­че­го: всё сбы­лось, как по пи­са­но­му. По­это­му при­во­жу ори­ги­нал.

         ХУЯ­ЛА

         Бес­плат­ное солн­це бес­плат­но сия­ло. «Ка­кой не­по­ря­док!» — по­ду­мал Хуя­ла. С тех пор стал Хуя­ла о том го­ре­вать: как сол­неч­ный луч по руб­лю про­да­вать? Вы­гля­нет ут­ром из-под одеяла — све­та по­ток ос­ле­п­ля­ет Хуя­лу. «Ну-ка! — кри­чит. — От­прав­ляй­ся об­рат­но! Быть не бы­ва­ет, чтоб это бес­плат­но: толь­ко по­ка­жет­ся день из-за туч, ка­ж­дый пусть пла­тит за сол­неч­ный луч! Я вам не так се­бе, я вам не ноль!» — шеп­чет Хуя­ла, бе­ря под кон­троль не­ба вы­со­ко­го синь-си­не­ву… Где тот Хуя­ла? Уе­хал в Мо­ск­ву! Слы­шит­ся там, у крем­лев­ской сте­ны: «Дай нам, Хуя­ла, хоть свет от Лу­ны!» Стран­ные шту­ки сму­ща­ют стра­ну: вво­дит Хуя­ла на­лог… на Лу­ну. Чер­ная са­жа ле­тит из пе­чи, звез­доч­ка даль­няя све­тит в но­чи, — быть не бы­ва­ет бес­плат­ной звез­ды: «Ну, бе­ре­ги­тесь! Ну, дам вам уз­ды!» Всё по­тем­не­ло, се­бе гос­по­дин, — толь­ко Хуя­ла сия­ет один. Крик­ни-ка гром­ко: «Хуя­лу люб­лю!» — за ка­ж­дое сло­во возь­мешь по руб­лю. По све­ту про­шло­му ты не гру­сти: веч­но, Хуя­ла, над ми­ром све­ти! Жить без Хуя­лы не мо­жем ни дня, вот ведь ка­кая слу­чи­лась х… ня!

 

         Слу­шать исповедь — быть, как по­мой­ка… Ну-ка, сор из из­бы вы­но­си! Так по­аха­ем мы, и по­ой­ка­ем: ты ме­ня от ме­ня же спа­си! Я при­му, ко­ли ска­жешь ты сло­во, ше­пот рев­но­сти ис­под­тиш­ка, су­чью лас­ку при­му я су­ро­во, да­же жизнь от друж­ка до друж­ка. Я при­му и гре­хи, и от­ра­ду, мир, го­ря­чей чуж­би­ны я при­му. И сме­юсь я, стра­дая за прав­ду: лю­ди грудятся — по од­но­му! От­пус­ти, как со­бак, свои бе­ды, им дав­но раз­бе­жать­ся по­ра: тишина — это на­ши бе­се­ды, так как зав­тра слу­чи­лось вче­ра. Схо­ро­ню я на дне ожи­да­ния по­це­луй и по­ще­чин сле­ды, и, до­ж­дав­шись, по­ло­жен­ной да­нью со­бе­ру всё, что бро­си­ла ты. Из из­бы сор не­сут не в наперстке — вы­ме­та­ют­ся вон име­на! На мо­не­ток иу­ди­ных гор­ст­ку, как сво­бо­ду, ку­п­лю я ви­на! Жи­ли-бы­ли му­жик, али ба­ба, кто ко­го по­го­нял из из­бы? Эх, бы­ла б нам судь­ба, ес­ли б кабы — не сбе­жа­ло б от нас на­ше «бы».

 

         Все ку­да-то «про­би­ва­ют­ся»: ан­ге­лы к зем­ле, зем­ля­не к ан­ге­лам; ме­сто встре­чи путешественников — оди­но­че­ст­во, ме­сто, где свы­ше есть толь­ко ти­ши­на, а сни­зу их ждет без­на­деж­ная глу­хо­та.

 

         Мне не­че­го те­бе ска­зать, по­то­му что я знаю всё, что ты хо­чешь ус­лы­шать.

 

         Умер­ла те­ща. Прие­хал в по­хо­рон­ное бю­ро за­ка­зы­вать гроб. Во­ло­ки­та, ожидание — всё очень мед­лен­но и уто­ми­тель­но. По­брел ос­мот­реть за­ве­де­ние. В це­хе, где жен­щи­ны из­го­тов­ля­ют вен­ки, на сте­не ку­ма­чо­вая над­пись: «Ре­ше­ния пар­тии вы­пол­ним!» На стен­де то­же над­пись: «Со­циа­ли­сти­че­ское со­рев­но­ва­ние. На­ши пе­ре­до­ви­ки». Смеш­но. Пе­ре­шел в со­сед­ний цех. В уг­лу мно­го­ярус­но со­став­ле­ны дет­ские гро­би­ки. Ка­кой-то му­жик ку­пил их це­лый де­ся­ток и те­перь пе­ре­тас­ки­ва­ет в ма­ши­ну. Це­на за шту­ку все­го три руб­ля. «За­чем вам столь­ко?» — спра­ши­ваю. Он от­ве­ча­ет ре­зон­но: «На рас­са­ду! По­ми­до­ры вы­са­жи­вать бу­ду. И в крыш­ку мож­но, и в до­ныш­ко…» Кругом — пе­ре­до­ви­ки.

 

         Нас с дру­гом за­бра­ли в ми­ли­цию за то, что ве­че­ром мы шли по ули­це и пе­ли ре­во­лю­ци­он­ные пес­ни. Об­ню­ха­ли и силь­но раз­оча­ро­ва­лись: оба мы ока­за­лись со­всем трез­вые. Од­на­ко на­до бы­ло что-то за­пи­сать в бу­ма­гу. За­пи­са­ли ка­ж­до­му: «Рас­пе­вал на ули­це». И — от­пус­ти­ли. Че­рез ме­сяц в цех, где я ра­бо­тал, при­хо­дит по­сла­ние: «Рас­пи­вал на ули­це». Как это «рас­пИ­вал», когда — «рас­пЕ­вал»?! Это же со­всем дру­гая ста­тья! На­чаль­ник це­ха Ко­чу­бе­ев ру­ка­ми раз­во­дит: «Всё по­ни­маю, но в бу­ма­ге на­пи­са­но… Долж­ны реа­ги­ро­вать». При­вел ему сви­де­те­лей дру­жин­ни­ков, чтоб хо­ром под­твер­ди­ли кле­ве­ту. Нет, не по­мо­га­ет: «Я вас слы­шу… Но в бумаге — на­пи­са­но! На­до реа­ги­ро­вать: бу­дем на­ка­зы­вать…» Обид­но ста­ло очень. По­шел сно­ва в ми­ли­цию. Пи­ши­те, го­во­рю, оп­ро­вер­же­ние. На­пи­са­ли. Толь­ко поздно — ме­ня уж и на со­б­ра­нии про­пе­со­чи­ли, и пре­мии ли­ши­ли. А на оп­рав­да­тель­ный до­ку­мент на­чаль­ник по­смот­рел, да и вы­бро­сил его. Иди, го­во­рит, ра­бо­тай, и в сле­дую­щий, мол, раз — смот­ри у ме­ня! Уволь­нял­ся я с за­во­да с оби­дой и скан­да­лом. «По­че­му ухо­дишь?» — ста­ли пы­тать в от­де­ле кад­ров. То­гда от­ве­тил: «…Мо­жет, и рас­пе­вал, а, мо­жет, и рас­пи­вал: мое де­ло! А ваш Кочубеев — ско­ти­на! Же­лаю ему сдох­нуть!» По­ня­ли. От­пус­ти­ли.

 

         В де­рев­не про­изо­шел слу­чай.

         Мо­ло­дые дев­ча­та вме­сте ра­бо­та­ли, вме­сте и жи­ли в од­ном до­ме. Од­на­ж­ды они съе­ли от­рав­лен­ные кон­сер­вы, про­тух­шие, то есть, из-за дол­го­го хра­не­ния в не­при­спо­соб­лен­ном де­ре­вен­ском са­рае, име­нуе­мом «Ма­га­зин». Дев­чат на ма­ши­не дос­та­ви­ли в боль­ни­цу. Не­де­лю вра­чи бу­к­валь­но бо­ро­лись за жизнь ка­ж­дой из них. Дев­ча­та, что на­зы­ва­ет­ся, ви­се­ли на во­лос­ке от смер­ти. Вы­хо­ди­ли их кое-как. Спас­ли. Вы­пи­са­ли до­мой.

         Дев­ча­та вер­ну­лись, во­шли в из­бу, ого­ло­дав­шие с не­близ­кой до­ро­ги. Смот­рят: на столе — сто­ят не­дое­ден­ные, те са­мые кон­сер­вы, еще не­сколь­ко ба­нок. Жал­ко, доб­ро про­па­да­ет. Нау­чи­лись уже при хи­лой-то зар­пла­те счи­тать по ко­пе­еч­ке да эко­но­мить. В об­щем, дое­ли. На этот — вто­рой раз — их да­же до боль­ни­цы до­вез­ти не ус­пе­ли. Скон­ча­лись, бед­няж­ки, по до­ро­ге.

         Де­ре­вен­ский дед-фи­ло­соф с удо­воль­ст­ви­ем объ­яс­нял всем ин­те­ре­сую­щим­ся: та­кое хо­зяй­ское уп­рям­ст­во за­во­дит­ся от ни­ще­ты. А имен­но: кон­сер­вы сто­ят по со­рок ко­пе­ек за бан­ку, а жизнь — ноль руб­лей ноль-ноль ко­пе­ек. Так что съесть — вы­год­нее!

 

         К ве­че­ру со­труд­ни­ки му­зея изо­бра­зи­тель­ных ис­кусств раз­ве что не ма­те­ри­лись! Вспо­ми­на­ли Сал­ты­ко­ва-Щед­ри­на, ру­га­ли бес­про­свет­ную глу­пость со­вре­мен­ных про­вин­циа­лов-по­ка­зуш­ни­ков из вы­со­ко­го на­чаль­ст­ва. Весь день по му­зею но­си­лась, не да­ва­ла ра­бо­тать ми­нистр куль­ту­ры, весь день она на­во­ди­ла здесь «куль­ту­ру»: рас­став­ля­ла сту­лья, по­прав­ля­ла штор­ки, ука­зы­ва­ла и суе­ти­лась… Весь день в му­зее и вокруг — бу­к­валь­но под ка­ж­дым кустом — де­жу­ри­ли ми­ли­цио­не­ры. Ока­зы­ва­ет­ся, жда­ли при­ле­та аме­ри­кан­ско­го по­сла! Вдруг он за­хо­чет по­гля­деть на ме­ст­ную куль­ту­ру? — На­до же ее ОБЕС­ПЕ­ЧИТЬ! Ве­че­ром под вой си­рен по­сла, дей­ст­ви­тель­но, про­ка­ти­ли ми­мо му­зея в сто­ро­ну пра­ви­тель­ст­вен­ных дач ме­ст­ной вла­сти.

         — От­бой! — про­нес­лось по му­зею, как во вре­мя воз­душ­ной тре­во­ги. Лю­ди, за­дер­жан­ные на ра­бо­те доль­ше обыч­но­го, ра­зо­шлись, вор­ча. И слу­чись ми­ни­ст­ру куль­ту­ры при­люд­но то­нуть, ска­жем, на сле­дую­щий день — ни­кто из му­зей­ных ру­ки бы не по­дал! По­то­му что чи­нов­ни­чье ис­кус­ст­во бить хво­стом ни­как не со­че­та­ет­ся с изо­бра­зи­тель­ным ис­кус­ст­вом. А ведь ка­за­лось бы по оп­ре­де­ле­нию: од­но и то же!

         Вот я и ду­маю: сколь­ко же бы­ло та­ких по­тен­ци­аль­но-воз­мож­ных то­чек на кар­те го­ро­да, ко­то­рые тре­бо­ва­лось «обес­пе­чить» для пред­по­ла­гае­мо­го по­яв­ле­ния по­сла? Сколь­ко же это всё стои­ло? Кро­ме ми­ли­ции, бы­ли за­дей­ст­во­ва­ны и ре­гу­ляр­ные вой­ска; мел­кие до­ро­ги, вы­хо­дя­щие на глав­ное шос­се, вы­еха­ли ох­ра­нять бро­не­транс­пор­те­ры с рас­чех­лен­ны­ми пу­ле­ме­та­ми.

         На­чаль­ст­во по­ста­ра­лось. А об­ще­ст­вен­ное мне­ние да­ло свою оцен­ку: бы­ва­ет «кость в гор­ле», но мо­жет, ока­зы­ва­ет­ся, быть и из­вра­щен­ный, наш вариант — «гость в гор­ле».

         Ин­те­рес­но, ес­ли б в Ижевск не аме­ри­кан­ский по­сол прие­хал, а мар­сиа­нин, что то­гда? Ду­маю, в це­лях «как бы че­го не слу­чи­лось» — всех по­го­лов­но на вре­мя важ­но­го ви­зи­та аре­сто­ва­ли бы. Или уби­ли. У мед­но­го лба на Ру­си своя ло­ги­ка.

 

         «Не­у­жто нет ге­ро­ев у на­ро­да? — ге­рой ге­рою вдруг из­во­лил по­пе­нять. — Не­у­жто сло­во бран­ное «сво­бо­да» ов­ца на пла­ху смо­жет про­ме­нять?»… Ме­ре­щат­ся ко­ст­ры, кре­сты и дыбы — ла­фа для об­нов­ле­ния по­гон! И по­ка­за­ния да­ют не­мые ры­бы, и царь са­дит­ся с бо­яз­нью на трон. Ра­бам не божь­им ни­ще­ты в дос­тат­ке, по­след­ний гро­шик по­де­лен на мил­ли­он, и рус­ской ни­щен­ке ки­да­ет ме­лочь в шап­ку брезг­ли­вый иноземец — за по­клон.

 

         Как-то мой то­ва­рищ ре­шил ве­че­ром про­гу­лять­ся. А жил он на са­мом краю го­ро­да: до­ро­гу пе­рей­дешь и — по­ля, пе­ре­лес­ки. Прав­да, и ал­ко­го­ли­ки эти мес­та жа­ло­ва­ли. Но по­ка свет­ло, гу­лять там, в об­щем-то, бы­ло при­ят­но… «По­мо­ги­те!!! По­мо­ги­те!» Смот­рит, сто­ит де­ви­ца в тру­сах, ру­ка­ми се­бя за пле­чи об­хва­ти­ла и бла­жит: «По­мо­ги­те!!!» Под­бе­жал: «Что слу­чи­лось?!» Она, пья­ная, об­ра­до­ва­лась: «По­мо­ги бю­ст­галь­тер за­стег­нуть! Не по­лу­ча­ет­ся!»

 

         Мои кар­ты кра­п­ле­ны со­мне­ни­ем, во кре­стях не по си­лам иг­ра… В па­ли­сад­ни­ке на­шем си­ре­не­вом но­чью вы­рос­ли два опе­ра!

         Чья-то со­весть, бро­див­шая со­ло­дом, спит от сы­то­сти и пи­тия, а ду­ша моя ма­ет­ся го­ло­дом от боль­шо­го, как празд­ник, вра­нья.

         Пом­нишь рю­мо­чек го­лос ма­ли­но­вый? Под за­вяз­ку ис­пив­ший бе­ду, как по­лез я сам на кол осиновый — на ро­жон, под чу­жую звез­ду?

         Буби — ко­зы­ри! Быт — мои пре­ния… Так и так, мол, ну­ж­да об­ве­ла: к па­ли­са­ду в каль­со­нах си­ре­не­вых ут­ром вы­ве­ли голь со дво­ра!

         Ад­ре­соч­ку бы стать­ся не на­зван­ным, чу­ет пу­ля, где пря­тал­ся я… Ум за ра­зум! Да мыс­ли не свя­за­ны, ох, от них — не­скла­ду­ха жи­тья.

         Будь здо­ро­ва, судь­ба, да — с по­пра­воч­кой. Как нам вра­ли от­цы про де­ла: про сво­бо­ду, про Крас­ную Ша­поч­ку… Как раз­де­ла­ли их до­го­ла!

         Не по­ве­рить мне в ко­зырь не­иг­ран­ный. Как на­лет­чик, счи­таю хо­ды. Я учен из­би­рать и быть избранным — по шка­ле: от кре­ста до звез­ды!

         Кто по­слал вас, ре­бят­ки, с на­прас­ли­ной? Гор­ло­дер­ским во­якам ха­на! В па­ли­сад­ни­ке на­шем опас­ли­вом нын­че в осень ходила — вес­на…

         Пей ви­ниш­ко, ма­дон­на не­вер­ная! Как ты жил? Ты иг­рал на ура. Ум за ра­зум, да празд­ни­ки верб­ные, — опе­ра, опе­ра, опе­ра!

 

         Кто дол­го копит — ра­зом не по­тра­тит. Ме­ле­ет вре­мя. Мож­но да­же вброд! Рас­чет­лив мир, хо­лод­ный ма­те­ма­тик, чув­ст­ви­те­лен, как жен­щи­на-урод.

         Всё ис­па­ря­ет­ся: и вре­мя, и ро­са. Всё тя­же­лей и бли­же не­бе­са.

 

         Гря­дет вой­на во­об­ра­же­ний, сра­жень­ям танковым — ко­нец. Ли­куй, без­род­ный уро­же­нец: меч­та ли­ши­лась про­дол­же­ния, как вера — бо­га, зала — чтец.

         Ми­ры чу­жие?.. Уди­ви их: вой­ну мир внут­рен­ний таит — в во­об­ра­жае­мых сти­хи­ях во­об­ра­жаю­щий го­рит.

 

         Лов­лю те­бя и сам лов­люсь охот­но в ту сеть, что без­рас­суд­но­стью зо­вут. И — де­ти правил — злые доб­ро­хо­ты на язы­ках унять не мо­гут зуд. Но в стран­ный миг (пой­мав­шись и пой­мав­ши) мы вос­па­рим в бес­су­ет­ную высь, и за­висть пе­ре­пол­нен­ною ча­шей взле­тит во­след, — чтоб сплет­ни на­пи­лись… Пусть ти­хий ан­гел пла­чет без работы — без глу­по­сти не сла­дить с кра­со­той; мы ло­вим миг, нас ло­вят доб­ро­хо­ты, и ре­п­лик звук — как вы­стрел хо­ло­стой! Ей бо­гу б, ни на дюйм не вос­па­ри­ли, ко­гда б про нас так зло не го­во­ри­ли.

 

         Ка­ж­дое «Я» — это пол­но­цен­ная «сре­да оби­та­ния» все­го хо­ро­ше­го и все­го пло­хо­го, но ес­ли на­вес­ти там ис­кус­ст­вен­ный порядок — «клум­бу», «де­ко­ра­цию» — то вся «сре­да» внут­ри сде­ла­ет­ся мерт­вой. Мерт­вой бу­дет и са­мо «Я».

 

         Пле­нен­ный гра­мо­той Свя­щен­но­го Пи­са­ния, иное чте­нье не спе­шит упот­ре­бить: на всё — от­вет. По­коя враг — желание — со­шло с ума: по­ко­ем хо­чет быть.

         Пи­са­нью рав­ное ис­кус­ст­во есть — про­чте­нье! (От­верг­нут скеп­ти­ки все то, что — не шаб­лон.) Ос­ви­щут риф­ма­чи сти­хо­тво­ре­ние, и бро­сит вес­ла гра­мот­ный Ха­рон…

         В ог­ра­де слов не­уло­ви­мо от­кро­ве­нье. Что свято — прочь! Не от­но­си­те­лен от­вет. Гре­би, чу­дак! Есть аз­бу­ка мгно­ве­ния: за мра­ком мрак — итог тво­их су­ет.

         Сло­ва и Ис­ти­на… Как ток на про­во­да! Бы­ла бы раз­ни­ца: из ни­от­ку­да в ни­ку­да.

 

         О! Не­воз­мож­но опо­здать! Уй­дя в иные из­ме­ре­ния, где время — плос­кость лишь, ты вдруг уз­ришь та­кую вер­ти­каль, что жиз­ни взлет бе­зумь­ем на­зо­вут: бессмертие — уход за по­ни­ма­ние.

         При­сво­ить или причаститься — вот два же­ла­ния, ос­но­ва опо­зда­ний: от­бро­сит те­ло их — ро­ж­да­ет­ся ду­ша, ду­ша без привязи — на­зва­нья нет ро­ж­де­нью!

         Пусть мир есть па­мять, а че­ло­век есть боль. Бо­ит­ся боль, что память — по­за­бу­дет. Мер­ца­ют кра­хом сме­ны по­ко­ле­ний; спе­шат, спе­шат ра­бы сво­их ил­лю­зий, во­об­ра­зив­ших жизнь как гон­ку в ни­ку­да.

         «По­стой­те, бра­тья!» — крик ду­ши ро­ж­ден­ной. «Впе­ред!» — кри­чат са­мо­убий­цы ес­те­ст­ва. О, Гос­по­ди! Все бы­ло, есть и бу­дет: по­чу­яв смерть не­соб­ст­вен­ной все­лен­ной, к сво­ей кон­чи­не не­воз­мож­но опо­здать.

 

         Это правило — для бу­ден; это — суд, ко­гда мы су­дим; это — та­нец, это — бу­бен, это — вспом­ним, то — за­бу­дем. Это — мыс­ли, как одеж­ки, это — ис­ти­ны, как с лож­ки. Жизнь есть мо­да. Гар­де­роб: сто одежек — один гроб.

 

         У нас пла­ст­мас­со­вые зу­бы, у нас ре­зи­но­вый язык, моз­ги из ка­мен­но­го ду­ба, спина — гор­ба­тый гру­зо­вик! Ли­цо все­гда за­ме­нит фо­то. Сло­вам не верь, да­вай пе­чать! У нас и со­п­ли вме­сто по­та, у нас орут, чтоб за­мол­чать! У нас кри­вей кри­во­го но­ги, мы ес­ли ходим — под се­бя. И тигр бумажный — на­ши бо­ги. И гим­ны зад­ни­цы тру­бят!

 

         Ор­де­нов у бо­га, пра­во, не до­про­сишь­ся, так за­чем, ска­жи, зем­ные ор­де­на? Как ста­кан­чик дернешь — пе­ре­ко­сишь­ся: ста­нут по фи­гу, что ба­ба, что стра­на.

 

Еще бы­ли зем­ли, как уг­ли. Ши­пе­ло и вы­ло.

Не­яс­ное Сло­во ви­та­ло в эфи­ре дре­мот­ном.

И к ро­ку приль­нув­ши, судь­ба всей зем­ли по­за­бы­ла,

Что вы­ше лю­бов­ной уте­хи есть жертва — сво­бо­да!

 

Еще бы­ли ду­ши, как змеи: хо­лод­ные, злые.

И в тре­щи­нах вре­ме­ни пти­цей ба­рах­та­лась со­весть,

И мерт­вый по­ря­док тес­нил, уби­вая, сти­хию:

По­эзию смер­ти жизнь пи­шет, как скуч­ную по­весть.

 

Не­яс­ное Сло­во ме­та­лось, сту­ча­лось, хо­те­ло

В при­ста­ни­ще слить­ся с бе­зум­но пы­лаю­щей плаз­мой.

Судь­ба про­зе­ва­ла! — Дос­та­лось лишь сла­бое те­ло

Смеш­но­го при­ма­та, го­ря­ще­го зна­ни­ем гла­за!

 

То­гда и слу­чи­лось сме­ше­нье люб­ви и сво­бо­ды,

Ут­ра­ти­ло Сло­во без та­ин­ст­ва мощь за­кли­на­ний.

И зем­ли ос­ты­ли. И ду­ши раз­верз­лись, как во­ды,

И вы­тек­ло прочь все ви­но не свер­шен­ных же­ла­ний.

 

Средь яв­лен­ной ре­чи гу­ля­ет не­мот­ное Не­что!

И не с чем срав­нить то, что чу­ешь за об­ла­стью зву­ка!

И жерт­вою став­ши, ты вы­шел ро­ж­де­нью на­встре­чу:

От пред­ков сти­хии к кло­ко­чу­щим в пла­ме­ни вну­кам!

 

Что вплав­ле­но в Об­раз, как об­ру­чем, взя­то в срав­не­нье,

Замк­нул ток не­бес не при­мат, заи­грав­ший­ся слу­чай.

От­ны­не в шар веч­но­сти вкра­п­ле­на точ­ка мгно­ве­нья -

Зем­лею, звез­дою, ду­шою и жиз­нью го­рю­чей!

 

 

 

         Ан­ти­христ ве­чен и не­уто­мим. Не верь, что слаб­нет жиз­ни кнут и ге­ний! Суть сча­стья в том, что ты тя­гал­ся с ним, и по­ра­жен был — до сми­ре­ний.

 

         Чем свет­лее «наш путь», тем чер­нее наш юмор. Я сме­юсь, вспо­ми­ная рас­ска­зы о дя­дях с на­га­ном. Я сме­ял­ся так дол­го, что для благ и для по­чес­тей умер. Хо­хо­тал, как боль­ной, ко­гда по­нял: не жил, был, есть и буду — бол­ва­ном!

         В год го­лод­ный спа­сет всю се­мью дя­дя Пе­тя; дя­дя Пе­тя зар­пла­ту не всю про­пи­ва­ет. Дя­дю Пе­тю съе­дят ра­ди лич­ной на­жи­вы его оз­ве­рев­шие де­ти, и по­это­му дя­де на­га­на (за­ме­сто ле­ка­ла), пред­ставь­те се­бе, не хва­та­ет!

         Я сме­юсь на учеб­ник с на­зва­ни­ем «СССР», я сме­юсь, как ак­тер (из при­ез­жих про­вин­циа­лов); мне в пив­ной, как бы я ни ста­рал­ся, не ска­жут: «По­жа­луй­ста, сэр!» Я — лю­би­тель сем­на­дца­ти­лет­них ста­ру­шек из оа­зи­сов на­шей свободы — под­ва­лов. Я был сде­лан зна­чи­тель­но рань­ше, чем скрип­ну­ла кой­ка; жил под пан­цир­ной сет­кою гно­мик по име­ни Ле­нин, мне ска­за­ли, что я есть сол­дат сво­ей ро­ди­ны, бра­вый и стой­кий, от­че­го я на ра­до­стях вы­пил и стал ал­ко­го­лик, бо­га­тый лишь тем, что я бе­ден.

         Ве­ра в уши впол­за­ет оти­том ду­ши, как ни стран­но, и рот за­ты­ка­ет ну­ж­да под на­зва­ни­ем «Долг». Жму на газ. Всю ма­ши­ну тря­сет. Я — по­те­рян­ный вин­тик. Эй, гу­ля­щая ма­ма, На­де­ж­да, по­смот­ри, я — ваш го­лый сы­нок!

         Я ус­тал хо­хо­тать от ве­ли­ких эпох не­бы­ва­лых и эр…

 

         Как бы ни стре­ми­лись двое к слия­нию в люб­ви, ни­че­го, кро­ме взаи­мо­унич­то­жаю­ще­го стра­да­ния это «сра­ста­ние» в жиз­ни (в бра­ке, на­при­мер), увы, не при­но­сит. По­че­му? Мо­жет, по­то­му, что, объ­е­ди­нив­шись че­рез лю­бовь в од­ну жизнь, дво­им на­до в этой жиз­ни от­ка­зать­ся от ин­ди­ви­ду­аль­но­го ума?! Любовь — не­пре­рыв­ный ток — не долж­на упо­доб­лять­ся си­ам­ским близ­не­цам: ина­че для «вы­со­ко­го по­ле­та душ» она бу­дет по­доб­на ба­та­рей­ке с замк­ну­ты­ми на­ко­рот­ко клем­ма­ми. Все вы­ше­ска­зан­ные слова — лишь по­пыт­ка рас­шиф­ров­ки дав­но из­вест­ной муд­ро­сти: «Муж и жена — од­на са­та­на». Ах… Эти «ба­та­рей­ки» ли­бо слиш­ком ста­рые, ли­бо «се­ли» от внут­рен­не­го ко­рот­ко­го за­мы­ка­ния.

         И еще. Не за­гнив­шая за дол­гие го­ды, про­ве­ден­ные ря­дом, от­сто­яв­шая­ся от му­ти лет жизнь суп­ру­гов ста­ри­ков, — «од­ной са­та­ны» — на­по­ми­на­ет лес­ное бо­ло­то на тор­фя­ни­ке: во­да его за­стой­на, чис­та и це­леб­на. Та­кое в люд­ском бу­ре­ло­ме встре­ча­ет­ся не час­то. Ку­да как ча­ще: два «ге­не­ра­лис­си­му­са» при од­ном войске — семье — гу­бят и се­бя, и вой­ско: им до «од­ной са­та­ны» да­ле­ко, по­сколь­ку каждый — сам са­та­на, при­сво­ив­ший лю­бовь дру­го­го.

 

         Ду­ша вер­ну­лась, как лов­чий со­кол, и при­нес­ла «до­бы­чу»: миры — пре­крас­ны! Бес­кры­ло те­ло. Ду­ши хо­зя­ин по­знал стра­да­ние; пле­бей, по­няв­ший, что он пле­бей, сво­бо­ду пря­чет под мас­кой зло­бы! О, жад­ность: это — си­ла! Ле­ти, Охот­ник! Кол­пак за­пре­тов не­про­ни­ца­ем для смерт­ных. Но сто­ит сдер­нуть! И — кры­лья Зре­нья над жу­тью Зна­ния, круг со­вер­шив­ши, оше­ло­мят. Сго­ра­ет те­ло. Как лов­чий со­кол, ду­ша по­слуш­на. Но от ее до­бы­чи пле­бей­ст­во пло­ти гло­та­ет пу­лю или ша­га­ет с многоэтажности — в ни­ку­да, чтоб сбро­сить мас­ку и улыб­нуть­ся тем, кто се­бя счи­та­ет жи­вым; над­мен­ность тру­па не­ве­ро­ят­на! Сво­бод­но те­ло. Те­ло сво­бод­но в смер­ти. Зна­ешь, кто ему по­мо­га­ет в этом?

 

         Не­дви­жим в со­сре­до­то­че­ньи, ход внеш­них сфер во­брал зра­чок. И уси­ля­ет бег вра­ще­нья ги­по­те­ти­че­ский вол­чок! В уни­вер­саль­ном ка­так­лиз­ме две ипо­ста­си сме­ют сметь: то смерть, бе­ре­мен­ная жиз­нью, то жизнь вы­на­ши­ва­ет смерть…

         Но есть та­кое от­ре­ше­ние, что вопль твой и звезд­ный вой, сой­дясь в не­мыс­ли­мом вра­ще­ньи, за­жгут не нимб над го­ло­вой: но — ка­ж­дый жест при­кос­но­ве­нья, и зла вра­чую­щий от­каз, и пус­то­ту мо­гу­чей ле­ни в лю­бой из бездн раз­вер­стых глаз.

         Бег­лец ча­сов, слу­жи­тель да­ли, про­тив­ник хаоса — Закон — сто­ит на веч­ном пье­де­ста­ле, умом и чув­ст­ва­ми сме­шон! О, ка­ру­сель, вращеньем — брыз­ни! Шеп­ни, что «быть» рав­но есть «сметь». То жизнь, бе­гу­щая от жиз­ни, то смерть, то­ро­пя­щая смерть.

 

         Вре­ме­на­ми он мог по­зво­лить се­бе быть щед­рым, без ожи­да­ния воз­дая­ния за доб­ро. Глу­бо­ко скры­тая под­лость его со­стоя­ла имен­но в том, что «мог по­зво­лить»; пла­ни­руе­мая выгода — это зло вто­ро­го по­ряд­ка. В це­лях мас­ки­ров­ки он умел вы­клю­чать свою жад­ность.

 

         Пат­ри­ар­халь­ный ук­лад жизни — са­мая на­деж­ная «под­став­ка», на ко­то­рую мо­жет опе­реть­ся диа­лек­ти­че­ская спи­раль ее раз­ви­тия.

 

         Мы нуж­ны друг дру­гу до тех пор, по­ка спо­соб­ны те­рять дру­го­го или — ухо­дить са­ми.

 

         Ко­гда в пе­соч­ных ча­сах кон­ча­ет­ся «вре­мя», их пе­ре­во­ра­чи­ва­ют. Ко­гда ре­во­лю­ци­он­ный пла­кат-вос­кли­ца­ние уми­ра­ет, на­до за­ме­нить вос­кли­ца­тель­ный знак на во­про­си­тель­ный.

 

         Я все­гда до­ма.

 

         По ли­цу кра­си­вой жен­щи­ны мож­но про­чи­тать «прей­ску­рант» ее раз­врат­но­сти: кра­со­та, имею­щая це­ну, про­да­ет­ся!

 

         Толь­ко смерть — это серь­ез­но. Толь­ко жизнь — это смеш­но. Жизнь и смерть — это нор­маль­но.

 

         Лю­бить в по­след­ний раз сле­ду­ет, на­чи­ная с са­мой пер­вой люб­ви.

 

         Сло­во «ес­ли» — ин­ди­ка­тор от­чу­ж­де­ния.

 

         Она вы­би­ра­ет Его. Он ее не лю­бит. Она об­на­жа­ет все са­мые сла­бые сто­ро­ны сво­ей жиз­ни и ха­рак­те­ра. Он же­ла­ет ис­пра­вить уви­ден­ное. Она по­зво­ля­ет. Про­ис­хо­дит ими­та­ция люб­ви.

 

         Пом­ню о любви — зна­чит, жду ее. Вспоминаю — зна­чит, про­ща­юсь. Мгно­ве­ние ме­ж­ду «пом­ню» и «вспо­ми­наю» на­зы­ваю Лю­бовь.

 

         Вся­ко­му хо­чет­ся по­быть ос­корб­лен­ной не­вин­но­стью, но не­вин­но­сти на всех не хва­та­ет; дос­та­точ­но лишь ос­корб­ле­ний.

 

         Гре­му­чая смесь дур­но­го вос­пи­та­ния и пло­хо­го на­строе­ния.

 

         Об­ще­ст­во на­гра­ж­да­ет не ге­роя, а се­бя в его ли­це, но за то, что на­гра­да пре­под­но­сит­ся ге­рою лич­но, — в бу­ду­щем об­ще­ст­во и ге­рой бу­дут по­хо­жи на… по­ку­па­те­ля и про­дав­ца. Те­перь, что­бы со­хра­нить ста­тус ге­роя, ге­рой-про­да­вец вы­ну­ж­ден не ге­рой­ст­во­вать, а учить­ся вы­год­но про­да­вать свой при­мер.

 

         Ре­ко­мен­дую в День ро­ж­де­ния го­во­рить че­ло­ве­ку-имен­ни­ни­ку осо­бо изо­щрен­ные га­до­сти. Ес­ли он их пе­ре­жи­вет, эф­фект «ро­ж­де­ния» бу­дет пол­нее.

 

         Цве­ток пе­щер­ный по­ра­зил во­об­ра­же­нье! Про­щаль­но хру­ст­нул сте­бель в тем­но­те: cтупай на свет! По­блек, как в уни­же­ньи, под­зем­ный уни­кум в бле­стя­щей суе­те…

         Вот точ­но так же хо­ро­ша про­вин­ци­ал­ка в не­бро­ской жиз­ни се­рень­кой сре­ды. По­лю­бишь ли?! Или бед­няж­ку жал­ко, цве­те­нья блек­лость, ук­ра­ше­нье тем­но­ты?

         Не в том от­ча­я­нье, что цвет со­рвать по­смел ты, а в том, что жерт­вы жаждала — она! И хлы­нул свет! И хруст, и крик мо­мен­та, и оз­лоб­ле­ние под­ня­лось, как сте­на.

         Ка­кая тьма! Ка­кой цве­ток во тьме! Он свет — по ка­п­ле! — со­би­рал в сво­ей тюрь­ме.

 

         Она че­го-то хо­чет, ах, кто ее пой­мет?! — То день-день­ской хо­хо­чет, то це­лый год ре­вет. Ме­тут го­да по­ро­шей, не хо­лод и не зной: она бы­ла хо­ро­шей, она бы­ла пло­хой. Имея взор опас­ный, гля­дит из-под оч­ков: «Ка­кой во­круг ужас­ный из­бы­ток ду­ра­ков!»

         Ах, лю­ди, что же бу­дет? Она че­го-то ждет: по­лю­бит и разлюбит — и ча­са не прой­дет! Сам черт ей ро­жи ка­жет, сам бог зо­вет гу­лять. То «два­ж­ды два» до­ка­жет, то, вро­де, «пять-ю-пять…» Бе­жать бы как на даль­ность, да гу­бы шеп­чут: «Стой!» — Не схо­дит­ся ре­аль­ность с кар­ти­ноч­кой-меч­той. На стар­те бу­дет фи­ниш. Она не ве­рит: «Ложь!» Пой­дешь направо — сги­нешь, налево — про­па­дешь.

         По­ма­ды цвет бор­до­вый, как смотрит — не ска­зать! Она цве­ток са­до­вый, по­ра ее сре­зать, а то все хо­чет, хо­чет, ни­кто, мол, не пой­мет… То день-день­ской хо­хо­чет, то це­лый год ре­вет.

 

         Сомк­ну­лись, на­ко­нец, как в труд­ном бра­ке, в од­ном пись­ме и па­ро­дий­ность, и за­вет, и ти­ши­на. Во­об­ра­же­нье чер­тит зна­ки, ко­то­рым в ми­ре слов на­зва­ний нет! Ночь, чер­ная, как глаз гип­но­ти­зе­ра, яв­ля­ет не­мот­ную при­сталь­ность не­бес. И длит­ся веч­но ожи­да­ние ви­зи­те­ра, и лю­бо­пыт­ст­вом, как ко­ст­ром, про­жжен бал­бес…

         И то, и то, и это по­се­тив, вер­нешь­ся, по­лю­бив­ши при­ми­тив.

 

         Да! Есть рас­ход про­ти­во­ре­чий: жрец твер­до­ло­бый, и бан­крот, и тот, кто ле­чит нас увечь­ем… Бес­че­ло­веч­но все, что веч­но, но ценно — что на­обо­рот. Вос­пи­тан всяк по­лу­ма­ши­ной: ты по­вто­ря­ешь, иль жи­вешь?! То ма­нит бог сво­ей вер­ши­ной, то черт зо­вет в свою дру­жи­ну… Гла­за за­кро­ешь и — хо­рош! Ни рас­сто­я­нья, ни уют противоречий — не убь­ют.

 

         Про­стая ариф­ме­ти­ка ле­жит в на­ча­ле безд­ны, — что ни чис­лом, ни сло­гом не по­нять, лу­чом не вы­ве­рить и шес­тер­ней же­лез­ной не пе­ре­мочь то­го, что плоти — не род­ня. Го­ним впе­ред про­зре­ни­ем пра­пра­щу­ра; ско­пив со­бы­тия, ты их опе­ре­дишь! И в бу­ду­щем най­дешь се­бя про­па­ще­го, и в быв­шее, сколь смо­жешь, по­спе­шишь… Су­ма и сум­ма бы­тия на­пол­нят­ся до края, сло­ва ус­нут, вспорх­нет ци­фи­ри глу­пой стая.

 

         Был у ме­ня лю­би­мый че­ло­век. Но он ушел. Ос­та­лось су­ще­ст­во по име­ни Же­на. По­хо­жи внеш­не эти близ­не­цы!

 

         Ис­кус­ст­во редкое — на­пи­ток жиз­ни про­бо­вать. Не всяк пой­мет: об­жо­ра хо­чет есть!

 

         Не от­ра­жа­ют ли зер­каль­но про­стые эле­мен­ты ми­ра и свя­зи, и взаи­мо­дей­ст­вие ме­ж­ду ними — свя­зи и взаи­мо­дей­ст­вие ми­ров оду­шев­лен­ных? Ус­той­чи­во­му эле­мен­ту со­от­вет­ст­ву­ет ус­той­чи­вый мир. Мо­жет, по­это­му раз­ви­лась тя­га че­ло­ве­ка к инерт­ным ме­тал­лам? А на­син­те­зи­ро­вав но­вых, ис­кус­ст­вен­ных со­че­та­ний ве­ществ, не соз­дал ли че­ло­век ка­та­ст­роф где-то ТАМ?! И не по­ра ли ждать «от­да­чи», как по­сле вы­стре­ла?

 

         Что названо — уже при­свое­но. Проль­ет­ся вре­мя и даст всхо­ды явь.

 

         Ес­ли по­смот­реть на Зем­лю, как на боль­шую «го­ло­ву», то плен­ка жиз­ни на ее по­верх­но­сти на­по­ми­на­ет «се­рое ве­ще­ст­во» че­ло­ве­че­ско­го моз­га: все зна­ют, что оно есть, а зачем — не­по­нят­но.

 

         Как тол­па реа­ги­ру­ет на сво­его ку­ми­ра? В ней, в тол­пе, враз при­сут­ст­ву­ют два край­них же­ла­ния: ли­бо от­дать­ся ку­ми­ру, ли­бо ра­зо­рвать его на час­ти.

 

         Вы бу­де­те на­ив­но по­ла­гать: мол, про­шло­го ку­лак раз­жал­ся, и вы­пус­тил немого — до­го­нять… Нет! Я — до­ж­дал­ся! По­оди­ноч­ке и всех вме­сте вас под­ка­рау­лил я в со­сед­нем ко­ри­до­ре, и, как в но­ка­ут, р-р-раз! — от­бил вам вре­мя. Вас не лю­бовь, а ужас бу­дет греть: жизнь — по­вто­ре­нье?! Мы все об­ре­че­ны ус­петь под ско­мо­ро­шью медь, рас­кла­ни­ва­ясь, жить ус­лов­но­стью бо­же­ст­вен­ной аре­ны. Вы ду­ма­ли, что я вас до­го­нял?! А я сле­дил из тем­но­го пар­те­ра, как ве­тер вре­ме­ни ро­нял и плоть, и ве­ру. Я дол­го ждал! В за­са­де бу­ду­ще­го ху­же быть, чем в смер­ти! Дав­ным-дав­но за­ви­ты се­ти. И вот — пой­мал: вас, рез­вых и дву­ли­ких, и са­мо­го се­бя в ки­ша­щей мас­се, и весь аре­ны круг… Эй, друг! По­жерт­вуй для ка­ли­ки заб­ве­нье в ча­се не­мо­го по­сти­же­нья хо­да всех ча­сов.

         О! Не бу­ди­те сов, ус­нув­ших в ожи­да­нии: силь­ней мол­ча­ний за­кли­на­нья нет!

 

         Ан­тей бес­по­мо­щен в от­ры­ве от Зем­ли. Те­атр без зри­те­ля па­ра­ли­зо­ван. Жи­ву­щий без ну­ж­ды, не про­зор­лив. При­вык­ший чув­ст­во­вать, рас­суд­ком не взвол­но­ван. Муд­рец без чувств — оп­ре­де­лен­но­сти слу­га. Обиль­ный стол — до­са­да для гур­ма­нов. Сер­деч­ный ум — бо­га­тый ба­ла­ган. Уп­ря­мый дух — за­ба­ва для ти­ра­нов. Се­бя изрекший — жи­тель пус­то­ты. Чем истинней — тем бо­лее под по­кро­вом… Для те­ни те­ла све­то­чу рас­ти б. Сми­ре­нию огонь не уго­то­ван. Где при­хоть есть, там нет оп­ре­де­ле­нья. Ис­ка­тель фор­мул при­хот­лив до око­ле­нья.

 

         Муж­чи­на «под­ви­жен» в сво­их ув­ле­че­ни­ях: жен­щи­на­ми, ях­та­ми, охо­той, ли­те­ра­ту­рой, по­ли­ти­кой, друзь­я­ми, ра­бо­той… Ес­ли жен­щи­на одер­жи­ма иде­ей до­моу­строи­тель­ст­ва, то она все­гда бу­дет ста­рать­ся пре­вра­тить муж­чи­ну в «не­дви­жи­мость» — са­мый на­деж­ный, с ее точ­ки зре­ния, «ка­пи­тал». Жен­щи­на не­даль­но­вид­на. Жен­щи­на кон­сер­ва­тив­на. Имен­но по­это­му она, за­час­тую, «ра­зо­ря­ет­ся», то есть те­ря­ет всё: ве­ру, на­де­ж­ду, лю­бовь… — на од­но­го люм­пе­на люб­ви в ми­ре ста­но­вит­ся боль­ше.

 

         Ее ло­ги­ка: «Я те­перь ста­ра­юсь жить так, что­бы толь­ко мне бы­ло хорошо — то­гда всем во­круг от ме­ня хо­ро­шо бу­дет… Это очень лег­ко: мне те­перь всё нра­вит­ся!»

 

         Пись­ма сочинять — му­ка для ме­ня ве­ли­кая! Сколь­ко лю­дей оби­де­лись! Шлют кон­верт за кон­вер­том, а я мол­чу. Не по­то­му что че­го-то там… а про­сто, ес­ли че­ло­век до­рог и за­пом­нил­ся, то я его как бы в са­мом се­бе ношу — все­гда ря­дом. За­чем еще пи­сать-то?! Све­дет судьба — по­го­во­рим, буд­то и не рас­ста­ва­лись. А ес­ли не по­лу­чит­ся разговор — чу­жие, зна­чит, ста­ли. Хоть так кру­ти, хоть этак — ни к че­му пись­ма, ко­ли лю­бишь и пом­нишь. За­чем спе­шить сви­де­тель­ст­во­вать: ку-ку, мол? Пись­ма-то все­гда на де­вя­но­сто де­вять процентов — пус­то­та, ни мыс­ли, ни чувств тол­ком нет. Тьфу! Ес­ли мо­жешь молчать — мол­чи! — со­ве­то­вал клас­сик. От это­го бу­дет ка­зать­ся, что и ума, и чувств — че­рез край! За­гад­ка, так ска­зать.

         К че­му это я всё? Ах, да! Ве­че­ром как-то мы здо­ро­во над­ра­лись. На­пи­лись, то есть. Утром — по­ды­хаю! — еле при­пер­ся в ре­дак­цию. Сел за стол, тря­сусь, мер­цаю­щий пульс внут­ри слу­шаю… Ре­дак­то­ру, Паш­ке, еще хуже — ему с ут­ра в об­ком пе­реть­ся! Ну, ни­че­го, кол­лек­тив у нас за­ка­лен­ный, очень твор­че­ский! Тут и Паш­ка поя­вил­ся.

         — Бе­ри бу­ма­гу, ста­рик, — го­во­рит мне мрач­но, склад­ка над пе­ре­но­си­цей, си­не­ва под гла­за­ми, — бе­ри, бе­ри! Пись­мо Бреж­не­ву на­ка­тать на­до. День ро­ж­де­ния у не­го.

         Го­ло­ва хоть и бо­лит, но ре­ак­ция у ме­ня еще здо­ро­вая.

         — Иди на х..! — го­во­рю.

         — Вы­го­вор по­лу­чишь! По­че­му на ра­бо­те с по­хме­лья? — Паш­ка от­но­сил­ся к ру­ко­во­ди­те­лям ти­па «нев­ра­сте­ник»: мог дров на­ло­мать, но мог и из­ви­нить­ся по­сле.

         — Охе­рел, что ли? — даль­ше спра­ши­ваю. Сло­вар­ный за­пас не ве­лик с ут­ра, но на ин­то­на­цию нажимать — хо­ро­шо по­лу­ча­ет­ся.

         — Об­ком пар­тии по­лу­чил ЦУ из Мо­ск­вы: на­до на­ва­лять ге­не­раль­но­му сек­ре­та­рю к юби­лею пись­миш­ко-по­здрав­ле­ние. От име­ни рес­пуб­ли­ки. Пар­тий­цы на­ши по­со­ве­то­ва­лись и ре­ши­ли, что луч­ше все­го по­здра­вить это­го пер­ду­на от име­ни мо­ло­де­жи. По­ру­чи­ли ком­со­мо­лу. А там — кто? Там и пи­сать-то не уме­ют! По­про­си­ли ме­ня. Я се­го­дня не мо­гу. Так что — да­вай! К обе­ду что б бы­ло всё го­то­во! Нач­нешь так: «От име­ни мно­го­ты­сяч­но­го от­ря­да ком­со­мо­лии Уд­мур­тии…»

         Ме­ня аж за­му­ти­ло от не­спра­вед­ли­во­сти. По­че­му имен­но я? Даль­ше спи­хи­вать-по­ру­чать про­кля­тое пись­мо бы­ло не­ко­му.

         При­шла по­сте­пен­но ос­таль­ная по­хмель­ная «ко­ман­да». Паш­ка стро­го при­ка­зал в ком­на­ту ко мне не за­хо­дить: «Не ме­шай­те, он пись­мо Бреж­не­ву пи­шет!»

         Я оту­пе­ло гля­дел на чис­тый лист бу­ма­ги. Увы, ни­ка­ких дру­гих слов, кро­ме «хе­ров», в го­ло­ве не име­лось. В ком­на­ту ино­гда за­гля­ды­вал Паш­ка: спра­ши­вал ко­рот­ко, то­ро­пил по-свой­ски. Я си­дел, мыс­лен­но кроя и Паш­ку и Ге­не­раль­но­го вме­сте со всей их­ней пар­ти­ей… Я уж со­всем бы­ло от­ча­ял­ся, ко­гда ру­ка са­ма не­ожи­дан­но вы­ве­ла об­ра­ще­ние-ти­тул: ДО­РО­ГОЙ БЛЕ­ВО­НИД ИЛЬ­ИЧ!

         Даль­ше пошло — как по мас­лу!

         При­ска­кал Паш­ка, про­чи­тал, бурк­нул: «Мо­ло­дец!» И — по­нес бу­маж­ку, по­пра­вив кое-где, — на­верх, на­верх… Что­бы там то­же при­ло­жи­лись и по­пра­ви­ли кое-где да чуть-чуть. И — даль­ше: на­верх, на­верх… Что­бы Бле­во­нид Иль­ич на сво­ем празд­ни­ке рю­моч­ку хлоп­нул бы, про­чи­тал и что­бы ему со­всем при­ят­но ста­ло: на­до же, как пом­нят, как лю­бят ба­тюш­ку!

         День про­шел. У ко­го-то об­на­ру­жи­лись день­ги; мы еще ски­ну­лись, еще за­ня­ли и — сня­ли стресс от тру­до­во­го на­пря­же­ния.

         И я ве­се­лил­ся. А, знае­те, как ме­ня то­ва­ри­щи по ра­бо­те на­гра­ди­ли?

         — Бле­вон­тий! — го­во­рят. И всё тут. Всем очень смеш­но бы­ло. А, во­об­ще-то, ме­ня Лё­вой зо­вут. Но я, к со­жа­ле­нию, не ев­рей.

 

         Я — ро­бот! Я — очень слож­ный ро­бот! Я очень нрав­люсь са­мо­му се­бе! Умею всё: разъ­е­ди­нять при­ро­ду и соз­да­вать мо­де­ли, ру­ко­во­дить ма­ши­ной и со­чи­нять, лю­бить и жерт­во­вать, и не­на­ви­деть. Ищей­ку-ду­шу мой ин­тел­лект-хо­зя­ин для поль­зы дер­жит на по­вод­ке. Я — ро­бот! Я, го­во­рят, от­го­ло­сок Бо­га, ко­то­рый имя дал: Че­ло­век. Я — ро­бот Бо­га. При­ка­зы не­ба не под­ле­жат со­мне­нию! Я вы­пол­няю их, но не так, как не­бо то­го хо­те­ло. Как на по­кой­ни­ка, во­ет ду­ша-ищей­ка на прак­ти­цизм. Я от­ку­па­юсь по­ряд­ком от хао­тич­ной жиз­ни. Ро­бот! Я соб­ст­вен­ное по­до­бие де­лаю из же­ле­за! — Гля­ди­те, Бог, и смей­тесь: этот урод из жес­ти во­об­ра­жа­ет! Он очень нра­вит­ся са­мо­му себе — он уме­ет всё. Это я его нау­чил по­ряд­ку! Те­перь нас двое, по­ни­маю­щих вдвое. А имен­но: Бог — есть ро­бот! Ха! Ха! Ха! Это от­кры­тие уни­вер­саль­но: един я во вся­ком «Я», но различен — в ли­цах.

 

 

ИГ­РЫ ПОД­ВИЖ­НОЙ МО­РА­ЛИ

 

         В ка­би­нет к вра­чу-муж­чи­не за­шла хо­ро­шень­кая жен­щи­на.

         — Я — врач! — на­пом­нил врач сам се­бе мыс­лен­но. — Раз­де­вай­тесь! — ска­зал он.

         — А вы?! — уди­ви­лась она.

         Врач во­ткнул се­бе в уши сте­то­скоп. Он вздох­нул и при­ло­жил рас­труб слу­хо­вой труб­ки к те­лу па­ци­ент­ки, стал вни­ма­тель­ным.

         — Ко­бель ты, а не врач! — ска­зал из­нут­ри кто-то. — Я на эту шлю­ху, ме­ж­ду про­чим, по­ло­ви­ну всех до­хо­дов спус­тил.

         Врач оби­дел­ся, но как про­фес­сио­нал, он был сдер­жан.

         — Пред­ставь­тесь, по­жа­луй­ста, — по­про­сил он мыс­лен­но.

         — По­жа­луй­ста. Але­ша По­по­вич, со­вет­ский ма­фио­зи. Ме­ж­ду про­чим, со­вет­ская мафия — са­мая луч­шая ма­фия в ми­ре.

         — Попович — это от­че­ст­во или… на­цио­наль­ность?

         Но тут врач пе­ре­дви­нул сте­то­скоп чуть в сто­ро­ну, и уже дру­гой го­лос ска­зал:

         — На­до по-про­сто­му вы­ра­жать­ся, по-ра­бо­че­му. Эх ва­шу мать, Ни­ну Мак­су­дов­ну! Сколь­ко же тер­петь-то мож­но? От име­ни про­сто­го тру­же­ни­ка…

         Врач ис­пу­гал­ся и бы­ст­ро пе­ре­дви­нул хо­бо­ток сте­то­ско­па ку­да-то вниз. Тут же ба­ра­бан­ные пе­ре­пон­ки про­гну­лись от дав­ле­ния.

         — Вы обя­за­ны пла­тить взно­сы! Нет-нет, день­ги убе­ри­те, не ду­май­те о них во­об­ще. Вы бу­де­те пла­тить мне взносы — соб­ст­вен­ны­ми деть­ми!

         — Кто это? — по­ду­мал врач.

         — Я — сол­дат пар­тии!!! — вла­ст­но уда­ри­ло в пе­ре­пон­ки.

         Слу­шать еще ни­же бы­ло бо­яз­но. Врач обо­шел жен­щи­ну и при­ло­жил­ся к сол­неч­но­му спле­те­нию. Там раз­го­ва­ри­ва­ли уже сра­зу не­сколь­ко со­бе­сед­ни­ков.

         — Те­бя как зо­вут? Ты им­по­тент? Нет? А где то­гда твоя ба­ба, и че­го ты всё шля­ешь­ся, шля­ешь­ся и ни­че­го не со­прешь?

         — Мою ба­бу зо­вут Му­за, она при­хо­дит ред­ко и не­на­дол­го… Вот по­смот­ри­те на порт­ре­тик.

         — Это же моя ба­ба!

         — Нет, моя!

         — И моя!

         — Ти­хо! Але­ша По­по­вич идет с этой… с Му­зой.

         Вра­чу ста­ло не­удоб­но, что он слу­ша­ет чу­жие раз­го­во­ры, и он при­ста­вил ме­тал­ли­че­ский круг­ля­шок сте­то­ско­па к соб­ст­вен­но­му лбу. Тут же в ушах про­зву­ча­ло:

         — Че­го из­во­ли­те, Со­крат Ива­но­вич?

         — Я — врач! — ре­ши­тель­но вспом­нил врач.

         — Оде­вать­ся? — спро­си­ла жен­щи­на.

         — Со­глас­но ре­цеп­та, — ска­зал Врач.

         — Ре­цепт по-ла­ты­ни? — уточ­ни­ла жен­щи­на.

         — Да. И пе­ре­дай­те при­вет Ни­не Мак­су­дов­не, — ска­зал врач.

         «Я про­стой тру­же­ник, — по­ду­мал врач. — По­че­му у ме­ня не ев­рей­ская фа­ми­лия? С ев­рей­ской фа­ми­ли­ей мне бы пла­ти­ли боль­ше. Ес­ли бы, ко­неч­но, не пар­тий­ные взно­сы и не али­мен­ты…»

         — Я за­пи­шу вам по­ма­дой на сте­не но­мер мое­го до­маш­не­го те­ле­фо­на, — ска­за­ла жен­щи­на.

         — Спа­си­бо, — ска­зал врач. — Вы вдох­нов­ляе­те ме­ня: я за­бы­ваю свою про­фес­сию.

         — Раз­де­вай­тесь! — ска­за­ла она, за­би­рая у вра­ча сте­то­скоп и при­де­лы­вая слу­хо­вые ду­ги к сво­им ушам. — Так-так, по­слу­ша­ем…

         — Су­ка ты, а не Му­за! — ска­зал из­нут­ри кто-то.

         — Сле­дую­щий! — крик­ну­ли из ко­ри­до­ра.

 

         Люб­лю те­бя. В тебе — всех жен­щин ми­ра! И твой про­тест: ты хо­чешь быть од­на. Не на га­рем бу­хар­ско­го эмира — моя лю­бовь на мир по­де­ле­на! В те­бе я ви­жу ли­ца и яв­ле­нья, и ду­ла ночь, го­то­во­го к стрель­бе, и юность, и ус­та­лость в от­да­ле­ньи… Но ты не ви­дишь это­го в се­бе!

 

         Ко­гда б не рвать нить пу­по­ви­ны, срок спус­тя, — и мать воз­не­на­ви­де­ла б ди­тя!

 

         На лис­те на медном — че­кан. Мас­тер спит. Мол­чит ме­талл. Он ус­тал быть че­ло­ве­ком. Он ус­тал быть. Он — ус­тал!

 

         Как «пе­ре­вер­нуть мир»? На­до очень силь­но толк­нуть его впе­ред, или наоборот — тя­нуть на­зад. На­до про­сто вы­брать что-то од­но. То­гда «пе­ре­вер­нет­ся» бы­ст­ро. По­ру­чить де­ло ли­бо от­лич­ни­кам, ли­бо од­ним лишь дво­еч­ни­кам. Па­ра­докс Рос­сии в том, что верх здесь бе­рут по оче­ре­ди то «дво­еч­ни­ки», то «от­лич­ни­ки», и ко­ле­со жиз­ни «пе­ре­во­ра­чи­ва­ет­ся» со­от­вет­ст­вен­но: то впе­ред, то на­зад. Ни ту­да, ни сю­да, в ито­ге.

 

********************************

 

         1984-1986 гг.